Призрак надежды

Ветер натужно трепал верхушки столетних каштанов, поднимал с земли мелкий сор и пыль и швырял их в лица стоящих на лужайке людей в тёмных одеждах. Некоторые плакали, да и небо, казалось, вот-вот разрыдается вместе с ними: тяжёлые тучи налились синевой, и откуда-то издалека долетали отзвуки грома. Церемониймейстер выразительным глубоким баритоном читал свою обыденную речь, люди слушали: кто внимательно, кто вполуха, у некоторых под тёмными очками мерцали блики коллиматорных проекторов — даже в такой момент работа не отпускала. Один из деловых тихо извинился, отошёл немного в сторону и принялся совершать пассы на тачскрине наручных часов. Через пару минут, закончив, он вновь повернулся к процессии и оказался лицом к лицу с невысоким мужичком в годах, одетым в твидовый костюм поверх водолазки.

— Кого хоронят? — спросил тот, слегка прищурившись — Что-то лицо на фотографии знакомое.
— Кондрашенко, Льва Степановича. Знаете, наверное?
— Да кто ж не знает? Эх, сколько лет я Лёвушку не видел, так сразу и не признал.
— А вы знакомы были?
— Были когда-то. Давно, ещё до агадирки. Вот и он теперь. А как это случилось?
— Ванну нарзанную принимал во время важной торговой сессии, здоровье-то не то уже было, а очки разрядились, он зарядку прямо к ним и подключил. Нелепая гибель.
— Н-да. Жил, как мудак, и умер, как мудак.
— Постойте, что вы такое говорите? — к разговору подключился кто-то из окружающих. — Имейте уважение, человека в последний путь провожаем.
— А то и говорю, — упрямо возразил мужичок — что уважение заслужить надо, а последний путь — так это вообще не самое страшное, что с человеком может произойти.
— Да кто вы вообще… — начал было бизнесмен, но возмущённую реплику его вдруг прервал резкий крик.

Кричала вдова. Первые пару секунд голос её звучал недостаточно внятно, но потом слова обрели форму:

— Уходи! Что тебе нужно? — голос её срывался. — Ты же мёртвый! Оставь нас в покое! Уйди прочь!
— Как скажете, мадам! — мужичок улыбнулся, щёлкнул каблуками и растворился в воздухе.

***

Я уже успел выйти из конторы и проделать изрядную часть пути к станции маглева, когда очки вдруг тихо булькнули и исторгли в поле зрения карточку объекта. Сбоку маячило примечание: «Срочно. Глянь, пожалуйста, прямо сейчас!». Это, конечно, не входило в мои планы, но объект был не слишком далеко, так что я отбил на дужке очков комбинацию утвердительного ответа и свернул на боковую дорожку. До места я добрался быстро, ещё пару минут потратил на поиски нужной платы внутри шкафа с оборудованием, провёл тесты, поковырялся в нём ещё немного, перепроверил работу и продиктовал сообщение диспетчеру: «Обслуживание провёл по высшему разряду, в следующий раз не дёргайте по ерунде, отправьте робота». Закрыв шкаф, присел на каменный бордюр, закурил и заметил его.

— Земляк, угости сигареткой! — пожилой мужчина невысокого роста, одетый в костюм и водолазку, появился сбоку как-то совершенно неслышно.
— А с чего вы взяли, что я земляк? — я протянул ему раскрытую пачку.
— Так по одной земле ходим, выходит — земляк. — он с сожалением глянул на предложенные сигареты и развёл руками — Благодарю, но не могу.
— Никаких проблем, угощайтесь!
— Нет, друг, ты не понял. Я физически не могу. Вот мы тут сейчас разговариваем, а на самом деле меня тут как бы и нет.
— Это как? — улыбнулся я — Мыслями вы где-то далеко?
— Можно и так сказать. Мыслями далеко, а чувствами безраздельно здесь. Ты очки подними на секунду, только не пугайся.

Начало доходить. Родственники некоторых усопших заказывали особую услугу. Слепок личности. За основу брался, как правило, цифровой след покойника: блоги, фотографии, твиты, тиктоки, эмограммы и прочее, что осталось в сети. Также можно было дополнить образ домашними и, в ряде случаев, служебными архивами. При особо удачных обстоятельствах с объекта удавалось снять ещё прижизненную матрицу реакций, но это уже был высший пилотаж, и стоимость была соответствующей. Затем всё это варилось в недрах нейросети, надгробие оснащалось голографическим проектором и сенсорами, и заказчик получал возможность не просто посетить могилу любимого дедушки, но и поболтать с ним немного почти вживую.

Я слегка приподнял очки и понял, что догадка верна: вместо чётко видимого через устройство дополненной реальности образа мужчины передо мной маячил слегка размытый, полупрозрачный силуэт голографической проекции. Я вернул очки на место.

— Ох, извините, сразу не сообразил, что вы — призрак. Не так часто вашего брата на улице встретишь.
— Да ладно, всё нормально. Приятно, что ты не из пугливых.
— В наше время скорее живых бояться надо. Хотя, думаю, это в любое время так было.
— И не говори, раньше бывало и покруче, сейчас-то у вас тут спокойно.
— А вы давно тут?
— Лет с пяток. Несу вахту по выходным и праздникам. Иногда ещё гости заваливаются. Пионеры, там, всякие. Журналисты иногда.
— Журналисты? А вы… Постойте, а я ведь вас где-то видел.
— Да ты меня много где видел. Анисимов.

Конечно, Анисимов. Человек-легенда. Позывной «Ясень». Командир первой миссии к Юпитеру. Пожалуй, все пацаны моего поколения следили, затаив дыхание, за этим головокружительным путешествием и лелеяли мечту совершить во взрослой жизни что-нибудь подобное. И, наверное, в каждом дворе был свой ЦУП, откуда через дешёвые уоки-токи уходили команды в безбрежный океан космоса, и местный Ясень, сидящий где-нибудь на площадке верхнего этажа, на крыше гаража или на любом другом возвышенном месте, принимал сигналы с далёкой Земли и вёл ответную передачу. А у нас во дворе центр управления полётом располагался на старой карусели под высоченным японским клёном, на который, выполняя задание Родины по покорению космического пространства, однажды забрался Юрка из пятой квартиры и потом не мог слезть, снимала его пожарная команда.

И вот с этим самым Анисимовым, героем космоса, мы сидим уже битых полчаса и болтаем о всякой всячине.

— А я вас правда вначале не узнал. Чувствую, что лицо знакомо, а понять не могу.
— Это и неудивительно. Портреты и фильмы меня помоложе запечатлели, а ещё и агадирка эта чёртова, вся рожа в пятнах после неё.
— Нет, ну вас-то ещё не слишком сильно побило, бывает куда хуже.
— Куда уж хуже! Много друзей потерял. Родных, слава богу, никого.
— Это повезло. Кучу народа тогда выкосило. Зараза проклятая! У меня старший брат от неё погиб, в первых рядах ещё. Медбратом практику проходил, когда началось.
— Эх, помянуть бы сейчас всех, кто не дожил! Слушай, Николай, а у меня тут немного водки есть. Приходили недавно друзья на годовщину, они в годах уж, не осилили, осталась. Не побрезгуешь?
— Сочту за честь.
— Тогда пойдём, тут рядом.

Мы поднимаемся и идём мимо молчаливых надгробий, пару раз поворачиваем и выходим к памятнику. На символическом стартовом столе из серо-розового гранита стоит бронзовая ракета, вокруг которой по крутой спирали взмывают в закатное небо стайки птиц; у её подножия по граниту рассыпаны бронзовые листья ясеня. Табличка с именем и датой. Живые, слегка подвявшие цветы. Полупустая бутылка. Или наполовину полная, смотря как посмотреть.

— Виктор Иваныч, — голос у меня уже слегка нетрезв, — а как так получилось, что вы сейчас бодрствуете? Призраки же обычно пробуждаются только когда к ним кто-то приходит.
— Ромка, олух, забыл сигнал подать. Привёл одноклассницу с собой — героическим дедом похвастать, — да так ею был увлечён, что ни о чём другом и не вспомнил.
— Боже мой! — я поёжился — И как вам всё это?
— Да как? Неважно, прямо скажем. Как в зоопарке, если трактовать это слово с точки зрения зверя. Ты как будто просыпаешься, но всё в пелене. За пару минут она растворяется, и ты открыт миру. Где-то через полчаса к тебе приходят. За это время ты проникаешься окружением, и оно настраивает тебя на соответствующий лад. А во время визита ты слушаешь, с чем к тебе пришли, иногда говоришь, но серьёзные советы давать не можешь — ограничение системы. Когда визитёр с тобой прощается, где-то через полчаса ты начинаешь засыпать, вокруг клубится туман, ты видишь красный бархатный диван, ложишься на него и отключаешься. До следующего визита. Но чувство времени при пробуждении есть — ты понимаешь, сколько проспал. Неделю, месяц, год. И, кстати, ещё большой вопрос, что хуже — когда редко или когда часто. Но я в любом случае на пределе. Сегодня на соседей бывших вот сорвался.
— Погодите, но как вы так чётко всё осознаёте? Без обид, но я видел других призраков, они же обычно вроде автоматов с мороженым, только лексикон персонализированный.
— Ты не забывай, кто я, и сколько материалов с моим участием было накоплено. Одних сеансов связи не меньше года чистого времени. Я же на этот сраный Юпитер полтора года летел. И полтора обратно. Полгода там ещё. Каждый день по несколько часов ЦУП, семья, телевидение и так далее. Отчёты ещё. И после: книги, дневники, интервью — всё загрузили, сволочи, не пожалели за государственный-то счёт. А матрицу реакций, по контракту с Конторой, с меня каждый месяц снимали — исследования долгосрочных последствий полётов большой продолжительности в дальний космос. Они слишком большую часть меня восстановить смогли. Возможно, больше, чем хотели. И я рад бы где-то ещё человечеству послужить, но прикован к этому мемориалу, перемещаться могу лишь в пределах ближайшего сегмента проекционно-сенсорной сети кладбища и работаю, по сути, чучелом, только говорящим.
— Всё лучше, чем в башне лежать. Так хоть родственники навещают, по парку гуляете.
— Да я бы лучше в башне лежал, хоть в самом дальнем углу, хоть вообще во временной ячейке безымянной. Я свою жизнь прожил сполна, и ни минуты бы в ней поменять не хотел, а родственники пусть сами друг друга по парку выгуливают. На то и живые. Хотя порой уже и сомневаюсь, кто из нас умер: я или они в своём эгоистическом страхе смерти, что побуждает людей вставлять заводной механизм в душу ушедшего предка. Осточертело мне всё это, Коля. Отключи меня!

В этот момент, признаться, я почти протрезвел.

— То есть как отключить?
— Под ракетой есть коробка, в ней реле всякие. Если вырубить питание, моя сеть перейдёт на резервный источник, но он старый, и к утру иссякнет. Память у меня энергозависимая, дальше сам понимаешь.
— Не могу я так, Виктор Иваныч. Вы — герой моего детства, да и вообще герой. Не могу я вас просто взять и убить своей рукой.
— Увы, Коля, я своей тоже не могу. Но вдумайся, по-настоящему я ведь уже умер, ты отключишь лишь кривляние мёртвой плоти. Помнишь же этот опыт с лягушками и электричеством? Посмотри на всё это с такого ракурса.
— Но тут же речь про сознание, а не про мёртвую плоть!
— В старину говорили, что бытие определяет сознание. Как, по-твоему, моё сегодняшнее бытие отражается на моём сознании? Коленька, ради всего святого! Я понимаю твоё нежелание убивать своего героя, но как насчёт спасти его от вечных мук?

Чёрт! Я поднадрался, и мыслил уже не слишком чётко, но даже в этом состоянии не мог не понять, что старик был прав. Я ещё раз приложился к стремительно пустеющей бутылке, вскрыл коробку и щёлкнул тумблером.

— Прощайте, Виктор Иваныч! Счастливого полёта!
— Прощай, Коля! — голограмма таяла на глазах. — Будь счастлив!

Когда всё было кончено, я постучал по дужке очков и вызвал диспетчерскую.

— Орфей Диджитал, диспетчер слушает.
— Леночка, это Ник! Я тебе сейчас координаты скину, найди рядом контракт по Анисимову. Потребовался хард ресет. Передай техникам, пусть его откатят на восемь часов или около того — посмотри по камерам, когда от него шкет ушёл, и накинь минут там тридцать-сорок. А семейке выкати тройной счёт за работы по инциденту и скажи, что в следующий раз, когда они забудут выключить симуляцию, мы воспользуемся положениями особой части контракта и отключим их от гостевого интерфейса. Будут исключительно на День космонавтики дедушку навещать, вместе с официальной делегацией. Устал за ними прибирать. Ну всё, до завтра! Жене привет!

Я нажал отбой, и меня передёрнуло. На душе было хреново, как будто одним махом я предал и друга, и самого себя сегодняшнего, и ту чистую пока детскую душу, что жила ещё где-то во мне несбыточной мечтой о далёком Юпитере. Нетвёрдой рукой я поднял бутылку и опрокинул в горло остатки водки. ****ская работа!