Очередь за хлебом

 Помню,  как  послали  меня  стоять  в  очереди  к  рабочему  магазинчику,  который  определился  в  бывшем  пассажирском  вагоне,  положенном  на  землю,  без  колес.  Ведь  магазин  был  для  рабочих  вагоноремонтного  завода.  Кто – то  и  принял  решение:   списанный  вагон,  точнее,  половину  его  пустить  в  дело -  « и  дешево  и  сердито».  Доработали  внутренности  его,  врезали  окно,  окошко,  все  закрывалось, дело  было  сделано. Пришел  я  к  этому  магазину,  занял  очередь,  но,  к  сожалению,  там  нашлись  более  ретивые – они  заняли  очередь,  еще  совчерась,  на  ночь,  а  я  пришел к  часам  шести  утра,  поднявшись  в  начале  шестого,  оделся,  сумку,  деньги  с  собой,  натощак и  побежал,  а  хлеб  привезли после  двух  часов  дня. Что  тут  началось:  крик,  ругательство, ажиотаж,  толпа (уже  не  очередь)  плотно  сдвинулась  к  оконцу  магазина,  через  которое  и  велась  продажа  продуктов.  Гнилые  люди  стусовали  толпу  и  хватали  хлеб,  те  кто  урвал  буханку  уже  не  могли  вырваться  из  той же  толпы,  которую  они  же  и  организовали. Я  стоял,  так  как  хлеб купить  было  невозможно,  а  хлеба  в  доме  не  было  несколько  дней,  поэтому  теплилась  надежда,  но  и  она  терялась,  видя  все зло,  какое  совершал  человек. Продавщица  вышла  и  объявила: «все!  хлеба  не  будет.  Осталась   половинка   буханки». Стоял  у  окошка   старик -  подошла  его  очередь,  но  стоявший  рядом  верзила   вырвал  у  него хлеб  из  рук, дедушка  отошел  и  стал  плакать.  Тут – то  и  вспомнили  о  совести… стали  стыдить  и  судить  себя: «что  же  это?  До  чего  же  мы  дошли?».  Верзила  отдал  хлеб  старику,  попросил  у  него  прощения  и  у  всех  оставшихся. Но,  что  творилось до  этого? Покаяние того  рослого  мужчины  сгладило  и  умилостивило  всех,  нет  хлеба,  но  наступила  справедливость  (хотя  бы  в  этом  поступке). Мы  все  разошлись,  как –то  пережили  и  это  событие  голодности.
Я  вспомнил,  что  мы  проходили  практику  по  труду,  в  деревообрабатывающем  цеху,  вагоноремонтного  завода.  Один  раз  в  неделю,  после  пяти  вечера,  когда  все  уходили    после  рабочей  смены.  Практика  длилась  до  девяти  вечера.  Нам  очень  нравилось  работать  на  заводе, потому  что  доверяли  работать  на  всех  станках,  на  которых  работали  взрослые.  Учили  нас  на  совесть.  Помню  уроки  по  особенностям  древесины,  по  технике  безопасности.  Это  было,  когда  я  учился  в  пятом  классе.  Но  я  и  сейчас  помню  некоторые  моменты  наставлений  по  особенностям  дуба,  бука, ели,  сосны. Уходили  с  завода  уже  поздно.  Тот  магазинчик  в  вагоне  был  закрыт,  только  дежурное  освещение  освещало  пятачок  земли  у  окошка.  А  за  окном,  в  витрине,  лежала  большая  копченая,  переливающаяся  золотизной,  селедка,  колбаса.  Соблазн!  Только  слюнки  во рту, вижу,  что  стекла  окошка  закреплены  цинковыми  треугольничками,  вбитыми  в  рамку  окна,  замазано  замазкой,    да  еще  рассохшейся.  Посмотрел  с  пацанами,  а  нас  оставалось  только  трое. Темно,  тихо,  никого…  Вынул  уголки,  сбросил  замазку,  держащую  стекло,  отставил  его  в  сторону  на  небольшой  прилавок,  который  был  снаружи, протянул  грязную  и  худенькую  ручонку  в  проделанную  дыру,  сквозь  редкую  решетку,  находящуюся  внутри  магазина.  Вынул    селедку  и  колбасу – да  наутек!  Что  было  силы  и  прыти,  и  в  радости (что  пища  в  руках)  и  в  страхе (чтобы  не  поймали).  Бежали  достаточно  долго  от  места  преступления. Уже  в  кромешной  тьме,  по  известной  нам  узкой  улочке,  отдышались  и  остановились,  чувствуя  себя  в  безопасности,  разделили  унесенное  и  съели  «в  один  присест».  О  чем  я тогда  думал?  Да  ни  о  чем,  а  только  о  пище, «что   хочется   есть…».   Конечно,  это  было  порочно  и  плохо, это  было   преступлением,  наказуемо  законом,  а  сколько  таких  пацанов,  как я,  оказалось  за  решеткой?
Но  Господь  явил  ко  мне  милость,  сохранил  и  тогда.
       Я  снова  повторюсь,  что  у  всякого  следствия  есть  причины.  Господь  сохранил  меня  от  тюрьмы.  Но  эту  тюрьму  уже  приготовили  отец  Геннадий  и  мама  Нина.   Видя  свое  поражение   в  битве  за  мою  душу,  они  посоветовались  и  решили  сослать  меня  в  колонию.  Тогда  это  было  в  ходу.  Вот  и  отец,  собрал  подписи  у  соседей,  заполнил  бланки,  для  законного  отправления    меня,  фактически,  за  решетку,  в тюрьму для  малолетних. Это  было далеко не  воспитательное  мероприятие,  а  факт.
Школа  такую  бумагу  охотно  дала,  так  как  мною  никто  не  занимался.  То  уходил  с  уроков,  то  организовал  в  школе  «карательный»  отряд – узурпировали  с  хлопцами  детей,  приводя  их  «к  порядку»,  то  разбегался  по  коридору и прыгал  из  торцевой  двери  второго  этажа  школы на  бетонную  площадку,  увлекая  своим  примером  детей.
Да,  было  и  хорошее,  я  рисовал  отлично…  к  примеру, нужно  было  нарисовать  шкаф,  по  заданию  учителя,  а  в  классе  большинство  не  умели  этого  сделать.  Поэтому  дети  подходили  ко  мне  и  я  рисовал   им  за  поощрение:  за  булку,  за  тридцать - сорок  копеек. За  которые  я  мог  купить  себе  ту же  булочку.  Так  же  рисовал  классную  стенгазету,  пел,    очень  сильным  голосом  и  красиво,  в  школьном  хоре.  На  один  из  государственных  праздников,  в  клубе  вагонного  завода,  наша  школьная  самодеятельность  давала  концерт,  к  которому  готовились  загодя.  Концерт  должен  был  начинаться  с  хорового  пения,  где   я  был  главным  запевалой,  но  на  дороге  к  клубу  я  попался  моему  отцу.   Видя,   что  я  иду  в  белой  рубашке,  как  и  все  ребята,  он  подошёл  ко  мне  и  громко,  чтобы  все  слышали,   произнес:  «Женя,  как   же  ты  оставил  больную   маму?»,   взял   меня  за  руку  и  в  отцовском  гневе,  когда  отвел    подальше  от  всех,  крутанул  ухо  так,  что  помню  и  сейчас  эту  боль  физическую  и  духовную,  боль  обиды  на  поступки  его обмана  и  несправедливости…  мама  Нина  была  здорова,  а  в  школе  у  меня  шли  дела  на  поправку,  после  чего  все  пошло  под  откос,  мое  пение  закончилось… Приобщился  я  к  чтению  книг.   Как-то   взял  в  библиотеке  три  книги,  чтобы  научиться  лучше  читать,  потому  что  имел  в  этом  серьезную  проблему.  Но  отец  увидел,  что  я  читаю  мирские  книги  (о  войне,  о  разведчиках,  о  ребятах) – забрал  и,  во  гневе,   швырнул  в  огонь  печи,   прикрываясь, в  этой  ситуации,  своим  исповеданием  в  Господа, ничего  не  предложив  в  замен,  не  поговорил,  не  приласкал,  а  только  доводил  температуру  наших   отношений  до  испепеляющего  огня,  подобного,  в  печи,  что  не  могло  не  сыграть  своей  негативной  роли.   Проявлялась  «ревность»   без  любящей  рассудительности… (о,   горе,   горе…).
Что–то,   значительное,  утратилось,  когда  он  женился  и  появилась  у  меня  мачеха. Я  уходил  из  дому,  гулял,  искал,  что – то  делал.  Любил  тайно  ходить  в  кино – единственная  отрада  и  радостное  переживание  вместе  с  героями  фильмов и  в  этом  было  не  только  любопытство,  но  и  утешение.  Особенно  переживал  героям  фильма «Весне  на  Заречной  улице»,  бывало  и  побегу  в  Сидаво,  где    меня  использовали  для  доставки  самогона  в  город.  Делали  это  так.  Обвязывали  меня  грелками,  заполненных  спиртным  домашнего  и  подпольного  производства,  а  сверху  надевали  мою  большую  фуфайку.  Я  отправлялся  в  город  на  конспиративную  квартиру,  где  за  один  рубль  поощрения,  все  сдавал  под  реализацию  на  местном  рынке.  Проходил  я  все  посты,  расставленные  вокруг  города,  в  милицейских  засадах.  Потому  что  был  городским,  а  милиция  задерживала  только   сельских   мальчишек  и  селяне  это  быстро  сообразили.
 В  селе  была  разработана  «система  безопасности».  Так  как  Сидаво   одним  покатым  краем  выходило  в  поле  к  городу,  то  жители,  гнавшие  подпольно  самогон,  условились,  что,  когда  увидят  непрошенных  гостей – милиционеров,  подъезжавшим  к  селу  или  начинался  обыск  по  домам  в  поисках  самогонных  аппаратов  и  производства   алкоголя,  то  во  дворах  поднимались  длинные  шесты  с  пучками  веток,   привязанных  на  концах  их.   Это  бал  сигнал   для  всего  села,  а  сельчане  постоянно  поглядывали  на  село,  так  как  одна  часть  домов    располагались  на   покатой  местности,  а  другая  половина  села  -   на  крутой  горе.  Все  видели  друг  друга,  « как  на  ладони».  Если  один  поднял  шест,  то  «в  мгновении  ока»  все  село  уже  знало,  что  идут  обыски,  поэтому   «провалов»   было  мало.
Говоря  словами  народной  пословицы,  «что  на  старуху  бывает  проруха».  Не  знаю  к  какому  случаю  это  было  сказано  впервые,  но  так  вышло  с  моей  тетей,  которая  тогда  еще  не  была  старухой,  а бодрой  и  сноровистой   колхозницей   и  заботливой  семьянинкой… так  получилось,  что  увлекшись  хозяйством,  она  прозевала  сигнал  тревоги.  Вышла,  глянула,  а  в  сторону  ее  дома  идет  милиция  с «народными   дружинниками»  (знаю  достоверно,  что  под  эгидой  так  называемых  «дружинников», очень часто, милиция привлекала  арестованных  алкоголиков,  которые  отсиживали  за  дебош  и  пьянку  по  пятнадцать  суток   в,  так  называемых  тогда,  «вытрезвителях»,  где  их  насильственно  привлекали  к  общественно – полезному  труду). Этих  «дружинников»  брали  с  условием,  что  кто  обнаружит  самогон,  аппарат…,  то того  выпускали  на  свободу,  работать  не  будет.  Да  и  разрешалось  оголодавшим  алкашам  употреблять  «трофеи».  Они  искали «на  совесть»,  переворачивали  все  вверх  дном.  После  таких  «рейдов»  «народных  дружин»  причинялся  немалый  материальный  ущерб  хозяйствам  в  местах,  где  селяне  прятали  «мини – заводы»,  как  сейчас  сообщили  бы  в  средствах  информации.
Так  вот!  Тетя  Маня  проявила  мгновенную  смекалку.  Она  быстро  вбежала  в  сарай,  где  стояла  бочка  с  брагой  для  самогонки,  разделась  донага  и  залезла  в  эту  бочку  с  бражным  месивом  (благо,  что  был  запас  для  ее  объема  тела.  Вспомним  закон  Архимеда: «тело,  погруженное  в  жидкость,  выталкивается  с  силой  равной  объему  жидкости,  выталкиваемой    этим  телом».  Думаю,  что  она  этого  закона  не  знала,  но,  на  глазок,  расчёты  оказались  верными). Когда  вошли   «члены  комиссии», в  составе : …,  то  обнаружили  молодую  селянку,  которая    «купалась», омывающей  свое  греховное  тело.  В  стыдливости  все,  попросив  прощения,  вышли.  Хотя   «народные  дружинники»  верно  унюхали  составляющую  преступления,  но  и  сельская  смекалка  ведь  тоже  народная,  не  так  ли?!  Таким  образом, моя  тетя,  спасла  «честь»  семьи.  Перерыв  и  обыскав  все – «комиссия»  ушла  (аппарат – то  был  капитально  вмонтирован  в  «русскую»  печь,  трубка  «готовой  продукции»  выходила  в  другом  и  тщательно  замаскированном  месте,  из  которой  заполняли,  греховной  смесью  «ракэты» –длинные   трех –четырех  литровые  бутыли).  И  здесь  уместно  сказать:  « и  грех  и  смех».


  ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2022/11/25/1438