Дао Дэ цзин. Толкования. Глава 38

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Е
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЭ

Глава 38
 

(1)           Высшее Дэ не совершенствуется,
                Поэтому совершенством и обладает.
                (шан дэ бу дэ ши и ю дэ)
(2)           Низшее Дэ не теряет Дэ,
                Поэтому совершенством не обладает.
                (ся дэ бу ши дэ ши и у дэ)
(3)           Высшее Дэ не действует,
                И действовать не имеет причины.
                (шан дэ у вэй эр у и вэй)
(4)           Высшее человеколюбие действует,
                И действовать не имеет причины.
                (шан жэнь вэй чжи эр у и вэй)
(5)           Высшая справедливость действует,
                И имеет причину действовать.
                (шан и вэй чжи эр ю и вэй)
(6)           Высшая правильность действует,
                Но, [если] никто ей не соответствует,
                (шан ли вэй чжи эр мо чжи ин)
               То, закатав рукава, [соответствовать] заставляет.
                (цзэ жан би эр жэн чжи)

(7)           Поэтому за утратой Дао следует Дэ-совершенство. 
                (гу ши дао эр хоу дэ)      
(8)           За утратой Дэ-совершенства следует человеколюбие.
                (ши дэ эр хоу жэнь)
(9)           За утратой человеколюбия следует справедливость.
                (ши жэнь эр хоу и)
(10)         Утеряна справедливость – за ней следует правильность.
                (ши и эр хоу ли)
(11)         Именно правильность истончает преданность и доверие,
                (фу ли чжэ чжун синь чжи бао)
               И [стоит] во главе [всякого] беспорядка.
                (эр луань чжи шоу)
(12)         Знать заранее – пустоцвет Дао и начало глупости.
                (цянь ши чжэ дао чжи хуа е эр юй чжи шоу е)
   
(13)         Поэтому Великий Муж пребывает в великом.
                [Он] не живет в ничтожном.
                (ши и да чжан фу чу ци хоу эр бу цюй ци бао)
(14)         [Он] там, где плод, а не где пустоцвет.
                (чу ци ши эр бу цзюй ци хуа)
(15)         Поэтому оставляет то и берет [себе] это. 
                (гу цюй би цюй цы)               
               


«Созерцание.
Умой руки, но не приступай к жертвоприношению.
Обладая правдой, будь нелицеприятен и строг»
                ЧЖОУ И (И-цзин), перевод Шуцкого Юлиана Константиновича, гексаграмма 20

Adagio.

Высшее совершенство не нуждается в совершенстве
И про совершенство даже и знать не хочет.
Ущербное совершенство не оставляет усилий,
Как бы сделать себя получше,
И глаз с себя не спускает,
Будто бы измеряя, чего же оно, наконец, достигло.
Высшая человечность всем всегда помогает:
Каждой собаке и кошке, бедным, больным и сирым,
Страдания их облегчая и милосердие изливая
На всех, невзирая на лица.
Потому и подобна она великому Солнцу,
Свет и тепло дарующему всем без разбора.
Высшая справедливость будто бы человечность,
Которую где-то забыли:
Привкус остался, но вспомнить она не может
От чего он был изначально.
И чтобы вовсе его не утратить,
Справедливость пишет скорей законы.
Но закон, всем известно, что дышло.
Правильность похожа на штангенциркуль,
Собой измеряющий все без всяких сомнений.
Если правильность хоть малейшую власть имеет,
То, засучив рукава, выправить мир стремится –
Обстругать его по правильной своей мерке.
В лучшем случае искренне веря,
Что счастье и благо это всем принесет непременно.

Знать наперед, что завтра случится –
Ну глупее уж не найти гадания,
И не счесть пословиц и поговорок,               
Что русский народ на сей счет придумал.
Вот Ванька-дурак всегда лишь под ноги себе смотрит.
Разве он озабочен прибылью на конец квартала?

(1). (2). (7).              Едва ли для задумчивых домохозяек является китайским секретом тот выпуклый факт, что высшее совершенство потому и высшее, что совершенствоваться ему дальше некуда. Поэтому мы, с Великим Пекинесом, не усматриваем препятствий к тому, чтобы читать четвертый иероглиф первой строки как глагол от слова «совершенство» («шан дэ бу дэ ши и ю дэ» (Высший; Дэ; Нет; Дэ; Поэтому; Иметь; Дэ) – Высшее Дэ не совершенствуется, поэтому обладает Дэ). Впрочем, и здесь мы не первые. Роджер Эймс и Дэвид Холл: «It is because the most excellent (de) don’t strive to excel (de)…» (Именно потому, что наивысшее совершенство не прилагает усилий, чтобы превзойти себя…)
              Строка (2) «ся дэ бу ши дэ» утверждает, что «Низший; Дэ; Нет; Терять; Дэ». Ой! Недозревшее Дэ…?! Ох-ох… Дэ-совершенство не бывает ниже и жиже. Оно как булгаковская осетрина всегда наивысшего качества. Лучезарный даос Лю И-мин (1737-?) в переводе Томаса Клири замечает по этому поводу: «The Tao is unique, without duality – why do deluded people divide it into high and low?» (Awakening to the Tao, Liu I-ming, Shambhala, 2006). Возможно, под «ся дэ» подразумевается неугасимая страсть двуногих зверюшек к духовному прогрессу в виде морально-нравственной и медитативной самокультивации. Однако все эти забавы бесконечно далеки от Дэ-совершенства. Ведь увлеченная «самошлифованием» домохозяйка неизбежно ограничена иллюзорными плодами своих стараний и опасениями их утратить, а искоренение условных грехов на фоне не менее условной праведности и вовсе не способствует преодолению дуалистического восприятия Реальности, без чего мечтать о Дэ-совершенстве не только грустно, но и не смешно.
              О доверчивые домохозяйки, дабы излучать вокруг себя совершенство спонтанной непривязанности, ваше сознание просто обязано пребывать в Колее Дао и беспрепятственно течь в неукротимом потоке фундаментальной Реальности, которая, если честно, никуда не течет. Дао – это нечто OmniPresent или божественная субстанция, а Дэ – это нечто OmniPotent или ее любимая функция, которая отдельно от Дао в дикой природе не случается. По-простому, Дэ – это манифестация Дао в иллюзорном мире десяти тысяч вещей и наполненных ими мимолетных событий. Так гражданке, отведавшей Эликсира Бессмертия, уж не удастся присутствовать под Небесами в образе бездарно угрюмой особи. Она будет действовать так же, как «действует» Дао, в волшебном стиле «У-вэй» (Не Действие), и все, что сквозь ее бесстрашное сердце будет перетекать из «глубин» постоянного Дао (гл.1) во «внешнюю сферу» обусловленных лингвистическими конвенциями быстротечных феноменов, как раз и будет называться изначальным Дэ-совершенством. Остальное добротоделание можно именовать как угодно, но только не божественным ДЭ.
              Пребывая в беззаботном удивлении по поводу наличия в атмосфере древнего Китая «низкосортного» Дэ, мы поспешим весело наябедничать, что строка (7) тоже радует аномальным сообщением: «Поэтому, когда утеряно Дао, за ним следует Дэ» (гу ши дао эр хоу дэ). В «Дао Дэ цзин» нет ничего более экзотического, чем Дао-субстанция, оторванная от своей Дэ-функции. Созерцая столь тревожные тезисы, легко согласиться с Lau Din-cheuk в том, что «Дао Дэ цзин» есть коллективное творчество древнекитайских товарищей, сильно различавшихся по интенсивности своей мудропушистости. Эта глава продолжает антиконфуцианскую полемику, начатую в главах 18 и 19, однако глава 18 отчетливо заявляет, что «когда отброшено Великое Дао», взамен впечатлительные граждане получают в лучшем случае человеколюбие и справедливость, а вовсе не Дэ-совершенство. Поэтому резонно взвизгнуть, что обнюхиваемая поэма представляет собой философский «винегрет», изготовленный совсем не тем мудрокитайским поваром, который сочинил главу 18. Why? Да из-за принципиально разного понимания одних и тех же универсальных процессов.
              В нашем вольнолюбивом переводе мы отчасти следуем за мавантуйским текстом «В». На годянском бамбуке этой главы нет, а шелковый свиток «А» растерял в ней почти треть своих иероглифов. Что до стандартного ее варианта, а также версий Хэшан-гуна и Фу И, то в них после строки (3) присутствует еще один неуместный тезис: «Низшее Дэ действует и для действия имеет причины» (ся дэ вэй чжи эр ю и вэй). По всем приметам, строка была добавлена в текст из добрых побуждений уравновесить строки (3) и (4) со строками (1) и (2), где высшее Дэ сравнивается с низшим. В этом странном случае «высшая справедливость» и «низшее Дэ» действуют одинаково, что лишь умножает сомнения в принадлежности главы 38 кисти Великого Лао-цзы.

(3). (4).      Дао-реальность абсолютно совершенна, а все абсолютно совершенное абсолютно совершенно именно потому, что не обусловлено никакими причинами, следствиями и даже их благополучным отсутствием. Раз Дао и Дэ недвойственны в своей недуальности («О недвойственный в недуальности» – хвалебное кудахтание влюбленных в вислоухого мудрокролика соседских кур при его приближении к дырке в заборе), то и не «загрязняют» себя пребыванием в четырехмерном причинно-следственном континууме (пространство плюс время), категорически не участвуя в таких развлечениях, как «действие» и «движение». Опять, почему? Да действовать, передвигаться из точки А в точку В или самозабвенно дремать на диване, являя собой образец безмятежного покоя, дозволено лишь представителям двойственного мира субъектов и объектов. Дао и Дэ, не являясь ни тем, ни другим, действовать и перемещаться во времени сквозь пространство просто не приспособлены. Соответственно, мудрые китайцы хором и поют, что Дао в отсутствие себе противоположности действует «Не Действием» или «У-ВЭЙ» («У-вэй» – это не ленивое «недеяние» с его уголовно-процессуальным привкусом, а, в принципе, иное «хореографическое искусство», не имеющее аналогов в мире иллюзорного восприятия Реальности). Так если в строке (3) Высшее Дэ не действует (шан дэ у вэй), пребывая вне юрисдикции закона кармической обусловленности («эр у и вэй» – и не имеет причины действовать), то в строке (4) человеколюбие очень даже действует, что молниеносно указывает на присутствие внутри этого события субъекта действия. Эго-субъект, если он не буйный алкоголик и не страдает иными видами психического несварения, действует всюду и везде строго по повелению тех или иных причин или сообразно их последствиям. Поэтому заявление строки (4) про то, что человеколюбие действует (шан жэнь вэй чжи), но, как и Дэ не имеет для этого никакой причины (эр у и вэй), только добавляет «огуречной ботвы» к вышеупомянутому «винегрету».

(5). (6).    Усматривать антиконфуцианские настроения в этих строчках вовсе не обязательно. Человеколюбие (жэнь) и справедливость (и) при любой погоде глобальные нравственные категории, ясные и понятные даже эскимосам преклонных годов. Но вот иероглиф «ли» (ритуал, этикет, внешние приличия, правильность, propriety) уже требует к себе особого внимания. Дело в том, что в основании всех честных правил и кодексов приличного поведения всегда лежат представления эго-субъектов о том, что такое хорошо и что такое плохо. При этом любые ментальные конструкции на эту тему относительны и нестабильны именно потому, что, как говорит вольный хитрокот Костя, мышкам нравится одно, а котам совсем другое. Тупо и везде соблюдать однобокую праведность все одно, что взращивать в своем сердце-уме нечто похожее на колючий «штангенциркуль», беспощадно измеряющий уровень этой однобокости во всех встречных, поперечных и наискосок идущих. Дорвавшаяся до власти «правильная правильность» во все века ведет себя одинаково: тех, кто не вписывается в ее жесткие параметры, она, засучив рукава, принуждает к их соблюдению вплоть до рабского послушания или тотального истребления. Наведение единственно правильного порядка традиционно сопровождается громким пением агитпсалмов о благе народа и угрозе со стороны вероломных соседей, внимая которым нестабильные члены популяции утрачивают ориентацию в общественно-политическом пространстве, превращаясь в послушное стадо унылых, но агрессивных козлобаранов. В силу причин туманных и загадочных маловдумчивые граждане, чем интенсивнее угнетаются и обворовываются своим главным «циркулем» и его ненасытной свитой, тем крепче убеждены, что именно так они и приподнимаются со стертых коленок, обретая долгожданное, но былое величие. Чтобы наблюдать эту удручающую возню во всей ее «правильной» красе, не нужно ехать в древний Китай. Достаточно выйти за ворота или выглянуть в окно, что категорически не советует делать Лао-цзы в изумительной главе 47. Поэтому мы, с Великим Пекинесом, да и не мы одни, при всем уважении к господину Конфуцию, предпочитаем читать знак «ли» как «правильность» в самом общем смысле этого слова, а не как ритуальные церемонии или правила благопристойной вежливости.

(8).           В главе 18 мы уже обнюхивали таинственный процесс «охлаждения» Святого Духа, беспечно выскользнувшего из потока Дао-реальности в неприличное «болото» сансарического дуализма. Обычно, Дух, подцепивший вирус двойственности, растрачивает свою божественную Свободу стремительно и без сожалений, в лучшем случае полагая заменить ее универсальной любовью в виде гуманного человеколюбия и человеколюбивого гуманизма. Вот не пойду один в Нирвану, пока все кошки, мошки и двуногие лемуры не высадятся на «другом берегу» вдали от страданий и неприятностей. Ох-ох.       
              Всяка любовь хоть и не «струйка дыма», но все одно, как проявление привязанности, удовольствие сугубо сансарическое. Возьмем для остроты ощущений вторую заповедь Спасителя «возлюби ближнего твоего как самого себя» (от Матфея, гл.22-39), которую коленопреклоненные домохозяйки два тысячелетия повторяют с елейным придыханием, трепетно закатывая глазки. Если не впадать в заунывное благоутробие, а окунуться в нее на трезвую голову, то легко обнаружить, что, чем больше любишь самого себя, тем жарче обязан возлюбить и окружающую тебя публику. Обожать себя – это махровый эгоизм, а безответно любить всех ближних, дальних и вовсе незнакомых – это его самоотверженное отсутствие. Настойчивые позывы уместить в сердце-уме взаимоисключающие крайности – хрестоматийные симптомы нервной лихорадки, нередко приводящей к трагическим мышечным сокращениям задних лапок.
              Так обнюхав в блаженном уединении главу 22, можно сразу уяснить, что китайский мудрорыцарь не страдал незапланированными подергиваниями от переизбытка в его организме деятельного человеколюбия. Он почему-то не спешил поделить легкомысленных сограждан на горькие плевелы и сладкую пшеницу. Созерцая из глубины своего просветленно-замутненного сердца (гл.49) их всевозможные выходки, он видел в них не злостных грешников, подлежащих испепелению на праведном костре, а своих горячо обожаемых, но непослушных деток. Сие, несомненно, шло им на пользу, без лишних нравоучений ориентируя их мировосприятие в сторону теплого уважения ко всем существам вне зависимости от их вероисповедания и цвета шерсти. С добрыми зверюшками я добрый, и с недобрыми зверюшками я тоже добрый. С честными зверюшками я честен и с коварными лицемерами я тоже честен (гл.49). Мудрое сердце постоянно в любых обстоятельствах, а его изначальная ИСКРЕННОСТЬ – это и есть Дэ-совершенство, берущее свое начало в божественной Колее Дао-реальности. Шестой Патриарх скромно заявляет, что Дао-ум подобен пространству, которому откровенно почихать на то, что такое хорошо или даже лучше (Сутра Помоста, гл.2). Великий Будда в четвертой главе Махапаринирвана-сутры тоже не стесняется выражать родственные чувства ко всем подряд без редких исключений. Даже в направлении злобных иччхантиков, опрометчиво фыркающих на истинную Дхарму, Победитель Смерти испытывал точно такие же «любящие мысли», как к своему сыну Рахуле. При этом любовь Будды Шакьямуни к самому себе была равна круглому нулю, и отнюдь не потому, что он отрицал присутствие назойливого «эго-атмана» в древнеиндийской атмосфере. Он этого «атмана», вообще, не отрицал, если уж быть пунктуальным в этом вопросе. Просто его Дао-ум пребывал вне любых противоположностей, будь то любовь, ненависть, атман, не атман, плохой иччхантик или добрый буддист. Такая недуальная жизненная позиция как раз и позволяла Благодатному излучать вокруг себя теплый божественный свет (в нашем древнекитайском случае Дэ-совершенство) на радость как важным слонам, тиграм и медведям, так и незначительным на первый взгляд лягушкам и черепашкам. Как называется зеленоватая смесь одновременной любви к окружающим и самому себе можно легко узнать из главы 24. Причем, если Дао-ум никогда не изнашивается (гл.15), то первый признак двойственного сознания – это его утомляемость. Откровение Иисуса Христа в главе 26 от Матфея об том, что, куда ни повернись, везде убогие и просто дураки, а Он, единственный и уникальный, не всегда будет радовать вялых апостолов своим чудотворным присутствием, тут же сигнализирует об усталости Спасителя безостановочно обслуживать всех инвалидов и слабоумных, попадающихся ему на глаза.

(9). (10). (11).            К безжалостному прискорбию, все двойственные дхармы, повинуясь второму закону термодинамики, неизбежно деградируют в нечто совсем на них непохожее. Энтропия эго-сознания всегда неумолимо растет и в какой-то момент «двери» человеколюбия тихо закрываются. Следующая остановка – «справедливость» или перламутровая мечта юриспруденции, еще не знакомой со своей коррупционной составляющей. Нелицеприятная богиня Юстиция с обнаженной грудью и предварительно завязанными глазами. Равнодушные весы и обоюдоострый кинжал на службе справедливости и поголовного равенства. «Все свиньи равны!» – похрюкивает один из вождей свинореволюции на страницах «Animal Farm» Джорджа Оруэлла. – «Да здравствует, братство всех розовых поросят и их равенство перед честным законом. Ух-ух!» Весь мир насилия мы разрушим! А, что потом? А потом – бульон с котом от Швондера с Шариковым. Короче, вся эта свиновозня, как обычно, заканчивается маленькой, но фатальной коррекцией баннера, причем, в исполнении все того же свиногероя: «Все свино-животные равны, но некоторые свино-животные более равны, чем другие» («All animals are equal, but some animals are more equal than others», Animal Farm: A Fairy Story, George Orwell). Воистину, «a fairy story» – ложь, да добрым домохозяйкам не счесть в ней правдивых намеков.
               В отличие от активного гуманизма, равномерно обращенного своим светлым ликом ко всем прослойкам духовно-пассивного общества, строгая справедливость уже разделяет его гордых членов на хороших и плохих, законопушистых и не очень. Откуда же берется тот правильный закон, что позволяет безошибочно отделять грешные сорняки от сочных фруктов? Ну, конечно, каменные плиты с Небес строго Моисею в густом дыму под грохот молний (Исход, гл.19-20): не разворовывай бюджет, не сотвори себе кумира и не лги по телевизору. Наконец, не убивай своих братьев, тебе же сильно подобных! Ах, как утонченно и заботливо! Однако слабодоходчиво. Толпы полудиких, но уже начинающих вставать с коленок древнеиудеев, едва получив от Всевышнего морально-нравственные нормы и правила, тут же наплевали на них со всех подветренных сторон. Избрав себе кумиром «золотого теленка», они учинили вокруг него вольную и, вполне возможно, непристойную пирушку: «… и сел народ есть и пить, а после встал играть». Вдоволь наигравшись, но, похоже, не до конца протрезвев, богоизбранная популяция продолжила несанкционированные Вседержителем народные гулянья, неожиданно закончив их зверской и беспощадной резней. По наущению все того же «правильного» Моисея сыны Израилевы, в очередной раз проигнорировав дарованные им заповеди, хладнокровно изрубили в мелкое рагу несколько тысяч своих инакомыслящих собратьев: «И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек» (Исход, гл.31). Ох-ох. Скорбно взирая на это «высокодуховное побоище», невзначай получается, что ущемление свободы Духа было инициировано прямиком изнутри божественного эшелона власти. Правила честного поведения, выданные жестоковыйным гражданам «гуманным» Моисеем – это прямое продолжение богопротивных деяний хитрого змея в яблочном саду эдемского заповедника. Ведь если «вирус» сансарической двойственности проник в желудки первопредков вместе с яблочным соком, то свой юридический статус он обрел именно на горе Синай.
              В итоге, эта удручающая череда событий завершается чисто внешним церемониальным одеревенением, зачастую лишенным всякого смысла и эмоционального трепета. Закостеневшая «праведность» истончает как искренность тех, кто танцует под ее фарисейскую дудку, так и доверие к ним вменяемых сограждан. Вдобавок «правильность» неизбежно располагается во главе любой смуты и беспорядка просто уж потому, что они являются обязательной противоположностью ее собственного присутствия под голубыми Небесами.

(12).       Стандартный текст: «цянь ши чжэ дао чжи хуа эр юй чжи ши». В мавантуйских версиях уже «цянь ши чжэ дао чжи хуа е эр юй чжи шоу е», где частицы «е» придают строке ярко выраженный характер определения. Соответственно, «цянь ши чжэ» равняется как «дао чжи хуа», так и «юй чжи шоу» или «юй чжи ши» в стандартном варианте. Начнем, как водится, с самого конца. «Юй чжи ши» и «юй чжи шоу» – это начало или голова глупости. «Хуа» – это цветок, украшение, орнамент и даже султан на древке императорского знамени из перьев зимородка (цуй хуа). Тогда «дао чжи хуа» – это цветок или украшение Дао – нечто красивое, но лишнее и никому не нужное. В главе 19 уже встречалось «украшение Дао» в виде знака «вэнь» (культура, образование, обряд), в данном контексте вполне созвучного иероглифу «хуа». Наконец, «цянь ши чжэ» – тот, кто делает «цянь ши». Иероглиф «цянь» – впереди, заранее, предшествовать, продвигаться вперед; знак «ши» – знание, знать, стремиться к знаниям. Артур Уэйли считает, что «Foreknowledge may be the «flower of doctrine», but it is the beginning of folly» (Предвидение может быть «цветком учения», но это начало глупости). Роберт Хенрикс придерживается аналогичных воззрений: «And foreknoweledge is but flower of the Way, and the beginning of stupidity» (Предвидение – это всего лишь цветок Пути и начало глупости). Очаровательно, но «цянь ши» помимо «предвидения» или «знания заранее» может означать «to go forward in knowledge» или умножение своих познаний посредством накопления условных представлений. Кроме прочего, иероглиф «ши» означает «запоминать» и «записывать», а любимым занятием ученых и чиновников древнего Китая было заучивание иероглифов во все возрастающем количестве. Вполне вероятно, трудолюбие именно в этом направлении Лао-цзы и почитал за начало беспробудной глупости. Хотя, если возвратиться к строке (11), где несгибаемая «правильность» возвышается во главе смуты и беспорядка, то нетрудно заметить, что именно она всегда знает наперед, «что такое хорошо, а что такое плохо». Однако «Homo proponit, sed Deus disponit» – хомоособи, как ни предполагают, да все равно не располагают. Поэтому с важным видом знать заранее, куда повернется квантовая неопределенность божественного провидения – это … Ох-ох.
              Из соображений поэтических и вольнозадумчивых мы, с Мудропушистым, в строках (12) и (14) с радостью во взоре поспешим заменить «цветок» Дао его неплодоносящим «пустоцветом».

(13). (14). (15).       В этих общеукрепляющих строчках великомудрый китайский Муж (да чжан фу), не желая растрачивать свое драгоценное здоровье на всякий сивокуриный вздор, предпочитает всей душой погрузиться в «хоу» (толстый, сильный, значительный), избегая ощущать себя в «бао (бо)» (тонкий, ограниченный, незначительный и слабый). Он выбирает сочный плод (ши), не отвлекаясь на ароматные, но невкусные цветы (хуа). Мавантуйские копии текста вместо «бао» предлагают его омоним «бо» (неподвижный, останавливаться, вставать на якорь), уже встречавшийся в главе 20 (я, один, будто бы встал на якорь…). Мы, с Великим Пекинесом, смиренно полагаем, что здесь он оказался из-за ошибки переписчика, впопыхах попутавшего одинаково звучащие иероглифы. Почему? Потому, что в главе 20 знак «бо» выступает в качестве уникальной и однозначно положительной характеристики мудрокитайского волшебника. Здесь же мудромуж откровенно этот «бо» недолюбливает, стараясь держаться от него на расстоянии. Вот и Роберт Хенрикс (мавантуйский текст «В»), не зная, куда приклеить мавантуйский «бо», решает заменить его иероглифом «бао» из стандартного текста в виде английского «thin»: «Therefore the Great Man dwells in the thick and doesn;t dwell in the thin. Dwells in the fruit and doesn;t dwell in the flower. Therefore, he rejects that and takes this» (Потому Великий Муж пребывает в толстом и не пребывает в тонком. Пребывает во фрукто-плоде и не пребывает в цветке. Потому он отвергает то, и берет это). Перевод Ян Хин-шуна на этот раз откровенно хорош: «Поэтому великий человек берет существенное и оставляет ничтожное. Он берет плод и отбрасывает его цветок. Он предпочитает первое и отказывается от второго». Однако максимальный восторг можно испытать лишь окунувшись во творение знаменитого китаеведа современности Малявина В.В.: «Вот почему великий муж находит приют в глубоком и не живет в мелком, Он находит приют в корне и не живет цветочками. Он не принимает второе и берет первое». Потрясающе! Неразумный с вислоухим кроликом Пи-Пу, втайне мечтая прожить свои вегетарианские жизни с фруктами и овощами, а не с тюльпанами и розочками, сразу возжелали воскурить в направлении этого «правильного» профессора свою последнюю благовонную палочку. Но Великий Пекинес, встав в позу огнедышащего дракона, вдруг объявил, что на три дня откажется от сухого корма из-за спонтанно нахлынувших на него протестных настроений. Обескураженный Неразумный прервал обряд воскурения, обнажил свое правое плечо и покаянно упал в картофельные грядки, умоляя Излучающего Счастье прояснить причины столь экстренного протеста. Великий Пекинес, сострадательно наставляя, молвил следующее: «О любимый двуногий, сознание мудровеликого Мужа – это беспредельно расширяющееся сознание, бесстрашно преодолевающее все, что его ограничивает. Разве можно сравнить его с худосочным мышлением нервного обывателя, скованного однобокой правильностью, лицемерной моралью и корпоративными интересами. Что же касается глубин сознания, то постоянное в них пребывание весьма затруднительно. В тех квантовых широтах обитает лишь Хамбо-лама Даши-Доржо Итигэлов, одним фактом своего существования насмехающийся как над наукой, так и всеми профессорами, вместе взятыми. Любителям медитативных заплывов редко выпадает счастье занырнуть в такие глубины. Диковинные же «камешки» и «ракушки», что им иногда удается поднять на «поверхность» их сознания, как раз и ведут к его расширению. Чем глубже нырнешь, тем шире сознание. Шире сознание – больше Света. Ныряйте, да откроется вам! Аминь».