На руинах отшумевшей жизни

И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них…
             Фёдор Тютчев

В местах былой бурной жизни всегда остаются следы, видятся картины её... Становится грустно от уже отшумевшей жизни, что пробежала в этом уголке земли. Здесь жили люди, взрослели, рожали детей, влюблялись, гуляли, пили горькую, пели песни, плясали на праздниках, радовались жизни и грустили при расставании, плакали о неутешном горе и провожали в последний путь, хоронили. В этих местностях оставались те же пламенеющие восходы, горели огнём закаты. Здесь каждую весну возрождалась жизнь. А тех людей, что обживали некогда эти уголки земли уже нет, ушли в небытие. Они оставили плоды своей деятельности, память по себе, которая временем и другими людьми превращало в руины ушедшей жизни.

Все вещи разрушает время,
И мрачной скукой нас томит;
Оно как тягостное бремя
У смертных на плечах лежит.[1]

* * *

Служил я тогда в Белоруссии. Нас из Витебской области бросили в летние лагеря почти под самую границу с Польской республикой. Где-то здесь родился мой Отец, мой дядька... Теперь мне посчастливилось послужить и пожить в этих местах. И народ в общей своей массе добрый, отзывчивый, готовый броситься на помощь по первому зову, улыбающийся, светящийся. Видимо горе, что хватанул за годы войны, обработали душеньку их и превратили в алмаз, твёрдый и драгоценный. Что за край чудесный, цветёт и благоухает,рождающий и созидающий, где сельские угодья и поля перемежаются с лесами, а ты вместе с ним в восторге и радости пребываешь...

В один из дней, когда всё цвело вокруг, когда только недавно весна завершила свой окрас и молодая зелень заполнила всё округу, меня с небольшим подразделением солдат направили в местный колхоз на помощь в хозяйственных делах. В то время частенько привлекали воинские части для помощи в работе сельхозпредприй. Какая работа выпала нам и почему нас бросили на прорыв и помощь, я сейчас и не вспомню. Взвод солдат посадили на автомобили, назначили меня старшим и мы отправились в хозяйство. Далеко ли было ехать, наверное, нет... Почему не помню, видимо для меня это не было важным, а вот местность, по которой прогуливался, окружало меня, и было тем важным, запомнившимся, которым охотно делюсь...

Погода чудная, солнце, птицы, воздух, всё вместе, составляют для слуха и глаза впечатление новое, а значит благоприятное. Сначала ты отрываешься от привычного места, где твоя сущность врастает в то, что окружает тебя. Одни и те же картины вокруг цепко привязывают сознание. Привычные виды крепче, чем стены тюрьмы, которые менять не хочется. И здесь необходимость в путешествии важно, оно даёт сознанию приказ от привычности освободиться. Предоставляет место новому впечатлению! А человеку даже мысленные путешествия полезны, ибо он – путник по жизни.

На автомобилях мы благополучно добрались до места, нас встретили радушно. В Белоруссии, вообще к воинским частям относились с особой заботливостью. Такое я замечал во всех местах, где мне пришлось побывать.

Недалеко от объекта, где нас обременили работой, просматривалась старая престарая запруда... Остатки земляного вала и вбитые в дно реки сваи из круглого леса, всё это говорило о добротном сооружении, но время безжалостно и то, что казалось некогда неизменным и незаменимым вдруг утратило своё значение и необходимость, а раз так, то течение реки и время доделали своё разрушающее действие.

— Таких запруд здесь было несколько на реке, вниз по течению, на последней, была давно мельница, да ещё и сейчас можно увидеть остатки её, — сказал подошедший ко мне бригадир, в подчинение к которому попали мои воины.

Мне стало крайне интересно то, что же собой представляла местность... Оставив на сержантов личный состав, я с удовольствием отправился осматривать то, что когда-то представляло собой шумный говорливый узел жизни.

Речка уже была изрядно обмелевшей, вода бежала медленно, переваливаясь на перекатах, огибала торчащие из воды сваи, на которых и было отстроено здание водяной мельницы. Колесо её, изрядно сгнившее, валялось тут же при развалинах некогда большого нужного сооружения. Было удивление, как оно ещё сохранило какие-то признаки и остатки давно работающего громкого своим скрипом объекта. Из воды торчали вбитые когда-то сваи, и на них держалось строение. Теперь они чёрные от времени, когда-то просмоленные и обожжённые смахивали на клыки водного чудища. Вся картина напоминала известные всем работы Поленова и Левитана с видами старых мельниц.

Рядом небольшой лесок и в нём сохраняло ещё свои признаки кладбище. Жалко было смотреть на картину разоренного упокоения людей, живших в разные века, когда-то влиятельных и гордых. Уж если здесь проживали польские помещики, шляхта, то без ошибки можно было говорить об их заносчивости и гордыни. Надписи на латыни подтверждали их польское происхождение. Могильные плиты были повалены, разбиты. Кто-то из чёрных копателей явно хотел поживиться сокровищами усопших. Осквернители и разворошители духа отжившего человека. Может ли ещё быть что постыднее... Всегда, когда смотришь на подобное вандальное отношение, становится грустно и больно, даже не за тех, кто здесь был упокоен, они уже Ушли и Там держат ответ о годах прожитых. А больно за живущих, что приложили активно свою руку к разорению покоя и порядка кладбища. Не знают, не понимают убогие, какой спрос бывает такому... Веками народ воспитывал особое отношение к миру усопших, пуская в жизнь слова, что формулы, которые должны исполняться неукоснительно, вот например: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды»,[2] а кто правду всю знает? Есть такие?.. Расхожее выражение, которое в обиходе ограничено словом «ничего», в то время как оно имеет несколько иной философский смысл.

По косогору поднялся... Здесь мало что напоминало о разорённой временем жизни, однако следы, хоть и слабые, но всё ж имелись. Вскоре я увидал склон крупными ступенями спускающийся к реке, и было видно, здесь давно красовался дом какого-то помещика, возможно польского происхождения.

* * *

Остатки старой помещичьей усадьбы являли собой полуразбитые ленты фундамента. В общем, тоже представляли собой жалкое зрелище. Куски фундамента, на которых местами остались признаки кирпичной кладки, которую ни время, ни руки людские не смогли уничтожить, добротно была сделана. Умели! По всему видно, что усадьба была довольно большой. Здесь же виднелись остатки большого сада в виде разбросанных тут и там засохших фруктовых деревьев. Сама усадьба располагалась на склоне холма, уступами спускающегося к небольшой речке и пруду и на одной из довольно больших площадок-ступеней и был расположен дом с хозяйственными постройками. Сама речка была загорожена запрудами в нескольких местах, видимо для сбора необходимого объёма воды. Тщательно старые мастера рассчитывали всё до мелочей. И в конце самой нижней запруды и располагалась мельница. А сзади дома чуть выше его на другом уровне рос лесок и таким образом защищал от ветра, да и создавал своего рода уютное расположение. Всегда расположение близкого леса для меня означало нужный для общего комфорта ландшафт. Пейзаж, что открывался предо мною, был и сейчас красивый, а представляя время расцвета усадьбы, с садом, прудиками, мельницей был просто завидным для любого художника.

Я присел на фундамент, вернее на его остатки, огляделся... Всё было в цвете. Деревья фруктовые распустили свежие сочные листья, а в сочетании с белыми и розовыми цветами стояли, что барышни на первом своём балу. Модницами приготовились покорять сердца и уж точно! одно было у них в плену – моё... Белый и красный - эти цвета дают чувственность и влечения, а белый и зелёный? По мне белый всегда вызывал чистоту и непорочность, а зелёный возрождение и одухотворённость. Однако всегда найдутся те, что возразят мне, им эти цвета могут вызывать ассоциации, связанные с не менее высокими понятиями и категориями. Ко всему великолепию «барышень на балу» под ними во множестве росли одуванчики, которые только что выбросили свой жёлтый цвет... Люблю, просто обожаю это время года!.. А жёлтый спросят меня, что он вызывает? Мне тепло и радость, а с физическими понятиями, я здесь не оригинал, мне всегда напоминает солнце и маленькие комочки цыплят... Вот так просто...

После долгой зимы налюбоваться такой красотой быстро я не мог, расслабился, размечтался. К тому же мысленно представил картину здешней жизни, разрисовал в деталях какой она была и... И здесь, как в кино, меня спустили «на грешную» голосом бодрым и приятным:

 — Дзень добры, служивый!

Я оглянулся и увидел подходящего ко мне старого человека с бородой, седыми бровями. Почти как из сказки. Сказал мне приветствие на польский манер, так как наше приветствие звучало бы «добрый день!»

— Здравствуй, отец! — ответил я и стал внимательно всматриваться в подошедшего седого человека. Было ему лет семьдесят или немногим более. Чем-то напомнил мне моего отца, но с бородой, мой бороды не носил, даже всегда с отвращением относился, возмущался, когда я его в детстве в шутку просил, зная ответ: «Пап, отрасти бороду, она у тебя будет белой-белой». Получал ответ: «Ну! тебя с ней... Ещё чего? На посмешище пустить меня хочешь?..».

Так вот ко мне подходил этакий древний старичок...
— А вы что?.. На дапамогу нам?
— Да так! — ответил я...
— А-а... Добра справа.

Он говорил на белорусском языке, но мне прослужившем почти два года в республике было всё ясно, переводчиков не требовалось. Если вслушаться даже и польский язык, его смысл сказанного становится во многом понятным. Разговор складывался обычным образом, меня же интересовало всё касающееся былого подворья и усадьбы.

— А скажите мне, кали ласка, здесь был когда-то барский дом с дворней, не ошибаюсь?.. — блеснул и я своим познанием белорусского языка отдельными словами.
— Да!.. Ваша прауда! Няма памылки у словах... Так и есць, была тут усадьба, был пригожий дом и сад, — с какой-то быстрой поспешностью и готовностью ответил мой собеседник. Было видно, что тема, какой коснулся я вопросом, была ему знакома и приятна. Далее буду писать его разговор по-русски, чтобы не заморачиваться припоминанием слов, да исканием нужных в словарях, ведь не это главное, мне посчастливилось встретить очевидца былого величия этого края.

— Вона вишь, остатки стен и фундамента... А я помню, всё здесь было в пристойности. Тогда было при паньстве. Да, милок! При паньстве, а потом всё война пустила в расход. Бои были ой! какие, жуть... Всё ходуном ходило, как только живому остаться довелось, не уразумею... А ещё перед войной всё было ладно. Хозяйство и сам дом, и усадьба были в самой своей красе. Всё здесь спорилось и жило как надо. Здесь я повстречал свою каханую (любимую), здесь мы одружились и дети народились. Вот почему я так часто прихожу сюда посидеть, да припомнить. Всё как будто было вчера, и голоса детишек, и своей супруги слышу почти, как ваш...

Старик остановился, молча посидел, видимо надо было ему так, собраться с духом для поиска нужных слов, переждать какую-то внутреннюю борьбу. Потом продолжил свой разговор.

— Меня заарестовали ещё до войны, пошто не ведаю, потом лагеря, далее годы штрафных батальонов, окопной жизни, ранения, но Господь уберёг, сохранил, вернулся... Прошли с войны десятки лет, а они сгинули во время войны, мало кто остался очевидцем, а я прихожу, посижу да пойду себе дальше жить. Боль притупилась, осталось то, что внутри комом образовалось и не болит, а чувствую его тяжесть, камнем взялося... Ну да ничего я обвыкший, так живу десятка четыре. Ты, милок, для чего пытаешь? Аль тебе в интересе?..

— В интересе, отец. Красота какая! как можно пройти мимо?.. Люблю бывать в таких местах, мне тоже как будто слышны звуки былой жизни и словно мысленно проживаю в ней... Прошёл я вдоль реки, посмотрел запруды, да остатки мельницы, побывал на кладбище, а потом уже ноги сами привели на остатки расположения дома, да и присел, задумался..., а тут вы...

— Так, так... Я ведь тоже приду сюда, задумаюсь, повспомню, словно на свиданье прихожу, да и как будто хорошо становится. Ведь не за горой и она меня Там встретит, жду... Годов то мне уж много, не сегодня-завтра представлюсь пред Судиёй... Да, милок, это тебе не пашню пахать, и страх, и робость, и радость непонятная одолевают. Всего много! Как подумаешь... Вот ведь какое дело... Вроде пожил и хватит, ровесник века, всего повидал... И хочется туда, а тут же стоп играет, что-то тревожит, робость одолевает..., — ровесник века? значит, лет на десять старик был старше, чем я предполагал, — Ну! тебе, служивый, ещё не понять такое, а я весь затылок исчесал, в голове дыры проделал, как и что, загадка ей Богу...

Разговор наш прервали на самом интересном месте, меня позвали. Дела «служивые» требовали к себе... Встал с неохотою, мне хотелось рядом посидеть со стариком, да послушать его жизнь... Наверное, и он хотел с кем-нибудь поделиться ею, рассказать благодарному слушателю, наболело за всю его жизнь... Много ли надо старому? внимание и участливость... «Ах ты ж негоразд какой! Делать нечего...».

— До свиданья, отец!
— Да пабачэння, служивый, да пабачэння...

* * *

В последний момент я оглянулся на место где сидел, старик был на месте, хорошо виднелась его белая голова, сидел согбенно, непосильной ношей прожитых лет придавленный, опирался на свою клюку, что держал между ног и глядел... Куда глядел? Только не в местность пред собою, в пространство всматривался пробежавшей жизни и вслушивался и, я убеждён, что-то слышал он там. Не устаю удивляться судьбам людей, как они сердечные выдержали всё... Где силы брали, терпеньем запасались, в каких местах черпали силы жить после стольких испытаний? А мне, мне надо было ещё остаться, дела подождали бы, я услышал бы повесть о жизни простого человека, самого главного на земле, на котором и строится всё, на плечах которых покоятся века седые и стоит заглянуть в них пытливым взглядом, то и увидим, и услышим их, века и людей...

Всё записывается материей предметов, всё отражение явлений окружающих и сберегается для будущего пытливого ума. Наверное, чуткому уху ещё слышны в этом месте голоса и писки детей, разгорячённый шёпот влюблённых, молитвы старушек, да шумные песни хмельных людей. Многое может сохранять пространство, записывая в свои информационные блоки пробежавшую жизнь. И будет такое время, найдутся способы регистрации той энергии, той информации, что конденсирует всё живое и всякая материя. Это пока недоступно для исследования, но «...память природы, фиксирующая все виды лучей, служит доказательством восприимчивости материи. Вещи, предметы, камни и живые существа фиксируют в себе все, вокруг них происходящее, способностью, ничего общего с обычной памятью не имеющей...».[3]

Неважно, какой национальности здесь проживали люди. Главное они радовались жизни, небу, цветам, пению птиц по утрам и вообще всей жизни, всему широкому её объёму с севера на юг и с запада на восток. Всей гамме звуков и палитре красок, всему спектру эмоций и чувств.

И вот всё ушло, погрузилось в небытие во времени и остались лишь следы их пребывания на этой земле, но пройдёт какой-то отрезок времени сотрутся и они. Вот как! устроено... Волной смывает одних, им на смену приходят другие, а у других будет по-другому многое, не такое как было до... Но и они уйдут, так как «всему своё время и время всякой вещи под небом...».[4] А нам, что делать, живым?.. А нам жить!..

ноябрь 2022 года, Щецин



[1] Карамзин Николай строки из стихотворения «Время»
[2] Изречение древнегреческого политика и поэта Хилона из Спарты (VI в. до н.э.), приведенное историком Диогеном Лаэртским (III в.н.э.) в его сочинении «Жизнь, учение и мнения прославленных философов».
[3] Грани Агни Йоги. 1953г. 423
[4] Из Экклесиаста Глава 3