Путешествие двадцать второе

О древности своей деревни мальчишки узнавали сразу после того, как начинали первые пробежки босыми ногами без сопровождения родителей, поскольку всех в Загривье, так или иначе, по разным причинам, но это место притягивало.
Речка, привносившая столько радости в ребяческую жизнь, называлась напевно и протяжно – Утроя. Местная легенда гласила, что в том озере, из которого она вытекает, у отца родились две дочери, и, когда пришла пора им отправляться в путь, они договорились, что выйдут вместе на рассвете. Но одна, имея характер гордый и своенравный, решила успеть к слиянию с большой рекой первой и, втихаря, под покровом ночной темноты, бросилась в путь. Авантюра закончилась тем, что проплутав всю ночь, постоянно петляя, к рассвету она совершенно выбилась из сил. А вторая дочь, обнаружив на рассвете только след беглянки, устремилась искать её, а потому течёт, по преимуществу по равнинным, безлесным  местам, редко меняя свое направление, пока не принимает в свои воды сестру-обманщицу, которую в народе и назвали Лжа, соответственно наименовав первую Утроею.
В Загривье Утроя делает, словно намеренно, резкую петлю, самый пик которой упирается во взлобок песчаной сопки. Берег тут резко обрывист, высок, по самому его краешку лепится узенькая, в одну тележную колею дорожка как раз к дому Алёшиной крестной. Колея эта, как отросток от сельского проселка в нижнюю часть деревни, а совсем перед сопочкой делает поворот в сторону железнодорожной станции большак. На углу, совсем нависая над проселком, так что корни повсюду выпирают наружу, стоит старая, в обхват, несколько коряво выросшая, но по-своему мощная сосна. Как вспоминают старожилы, её верхушку срезала давно молния, и выросли взамен той макушки три другие, а внутри этого укрытия аисты устроили своё гнездо. Многие годы это было именно их семейным гнёздышком, а потом что-то случилось, и аист стал прилетать один, но гнезда не бросил. Под обрывом со дна речки бьёт родник, или «кипун», как называют его местные, с чистейшей, как слеза, холодной ключевой водой. Чтобы удобнее её набирать, мужики примостили на дно речки старый дощан, где можно почерпнуть воду ведерком, или напиться, зачерпнув пригоршню ладошками, а потом умыть разгорячённое лицо.
С водою у жителей деревни, с виду уютно устроившейся у двух причудливых изгибов Утрои, сложились своеобразные отношения. Нижняя часть Загривья решала проблему питьевой воды и для скота, да и для себя просто: от каждого дома к речке были годами протоптанные тропинки, а над водою устроенные деревянные мостки, прикрепленные к растущей по берегу ольхе, или к крепкому колу обрывками цепей, чтобы не снесло мостки весенним половодьем нечаянно. Колодцев во дворах здесь отродясь не было. Вода в Утрое до тех пор, пока по берегам не построили фермы, а потом склады для хранения минеральных удобрений, выгородки для скота, а где-то поблизости зерносклады и даже заправки, пока единственными загрязнителями был мальчишки, лошади и коровы, справившие летом в воде малую нужду, годилась даже в сыром виде для питья и варки пищи. И даже потом её кипятили, и по-прежнему пили.
А вот верхняя часть Загривья жила совсем другим укладом. Бывший там единственным уже упоминавшийся глубоченный колодец во дворе у Денисовых в засушливые годы вычерпывался почти до дна и лишний раз пользоваться добротой соседей, точно также бедствовавших, было как-то не с руки. Напротив дома Любы в торфяной низинке был такой же кипун, или родник, как у часовни, освоенный во времена ещё первого хозяина дома, вот только вода отдавала в нём болотиной. Но от нечего делать её брали и пили. Ещё один колодец в этой части деревни был не рядом, а возле школы, но им, кроме самих учителей и работников школы, пользовалась только семья кузнеца, жившая забор к забору со школой. Молодые мужики, строившие здесь уже новые дома, не очень хотели мириться с этим и с помощью лозы, а также разложенных на ночь клочков овечьей шерсти, искали место под колодцы, но вода всё время как-то подшучивала над ними. Первым попытал счастья Виктор и выкопал колодец у своего дома, но воды оказалось очень мало, да и была она какой-то мутной, хотя находилась, вроде совсем рядом. Буквально в нескольких шагах от нового колодца в низинке у их забора, словно в насмешку, располагалась мочажина, где даже летом в жару стояла вода. По всем народным приметам, да и по научным обоснованиям, это прямое указание на близость грунтовых вод. На практике в их деревне выходило, что на близость это указывало, а вот с водой в колодцах происходила какая-то чехарда. Точно такая же мочажина была на самом взгорке у старого дома Любы, не говоря уже про никогда не просыхавшую лужу на проселке рядом с их домом. Сергей тоже попытался копать там, в этой ложбинке, но вода годилась только скоту, что уже явилось большим подспорьем, поскольку до этого воду носили из пруда, а зимою он имел особенность по мере вычерпывания воды промерзать почти до дна. Да и забот с прорубью на пруду, в отличие от проруби на реке, где вода проточная, оказывалось куда как больше. Для нее Сергей готовил специальную крышку, которая представляла собою деревянный щит и набитой на него подушкой из старого тряпья. Это спасало хотя бы от заметания лунки снегом, да и несколько лишних сантиметров льда, который нужно прорубать каждое утро, тоже урезало.
Возвращаясь к сосне у реки, нужно заметить, что к аистиным гнёздам у деревенских вообще наблюдалось особое, какое-то трепетное отношение, многие хотели, чтобы аисты выбрали для жительства именно их дом, Сергей тоже попросил соседских мальчишек, кто постарше и поотчаяннее, срезать верхушку одной из елей в посадке у дома и затащить туда старое тележное колесо; аисты даже пробовали поселиться в нём, но что-то их не устроило. Они, как и ласточки, давно облюбовавшие себе застрехи часовни, предпочитают делать выбор сами. Но никогда и ни у кого не возникало даже помысла разорить гнездо аиста, хотя гнёзда тех же ворон и сорок в силу их привычки к воровству яиц из курятников, а также маленьких цыплят и утят разоряли подчас самым жестоким образом. Бытовало поверье, что, если кто-то разорит гнездо аиста, то птица в сухой день найдёт где-нибудь горящую головню, принесёт и сбросит её на крышу дома.   
Вот в таком месте и в таком соседстве на самом взлобке стояла часовня в честь Михаила Архангела. Рубленая из пилёного теса, обшитая вагонкой, с частыми окошками по боковым сторонам, она тихо, но уверенно тянула к небу весь взгорок и всех, приходивших в неё с верой. На востоке, наполовину, до средокрестия вросшие в землю, стояли два каменных креста с расширяющимися к концам лопастями, что является отличительной чертой именно псковских крестов. Ещё один стоял у правой стены чуть в стороне, а один, уже завалившийся, торчал из земли лишь одной лопастью. Массивные, практически неподъемные, возможно, окончательно обработанные уже на месте, с традиционными процарапанными под титлами надписями «Иисус Христос», обозначенными только заглавными буквами той, пилатовской версии, и «Ника». По мнению археологов, они могли ставиться в период с одиннадцатого до пятнадцатого века.
Мальчишкам, мало что или совсем ничего не знавшим тогда об этом, нравилось садиться рядом, гладить их мшистую поверхность, греть на них руки, водить пальцами по процарапанным линиям.
В период с Егория до Покрова, а, точнее во все погожие вечера, сюда приходили ежедневно по человечку, а с детьми и больше, со всего верхнего края деревни из каждого дома, чтобы встретить скотину, идущую с пастбища. Собирались обычно пораньше, чтобы посудачить люди постарше, не занятые в колхозе, приехавшие на лето погостить родственники, и тогда сопочка от сосны до часовни, пестревшая цветастыми платками и передниками, становилась похожей на празднично украшенный торт. Наверное, особым образом сказывалась энергетика места, но здесь все как-то притихали, не возникало не только ссор, но и споров, да и сами разговоры чуточку меняли свой характер,  пусть даже оставаясь бытовыми, но без всяких пересудов и оговоров и даже дети шалили тише.
Часовня, в силу исторических перипетий, выдавшихся на долю этой местности, благополучно уцелела. И сюда, пока был жив, хотя бы раз в год уже при советской власти, реже на престольный праздник, чаще где-то после Троицы, приезжал и служил батюшка из расположенного в десяти верстах храма. Потом, за его смертью, когда там стал только по праздникам служить приезжий священник, и часовня опустела, хотя не запустела совсем. За нею приглядывала Алёшина крёстная и не только держала у себя ключ от замка. Часовня регулярно убиралась и мылась, особенно к праздникам. Верующие женщины из деревни меняли на выстиранные расшитые полотенца, висевшие обочь икон, украшали убранство внутри. Да и, когда ощущалась в том потребность, не только крестились, проходя мимо, но и, попросив у Анны ключ, могли зайти внутрь и помолиться.
Рядом располагалось небольшое кладбище, называвшееся в деревне могильником.
Правда, с тех пор, как сюда на отпевание покойников перестал приезжать священник, хоронить своих сродников стали на кладбище в соседнем местечке, а последним захоронением оказалась могила красноармейцев, погибших при освобождении деревни и станции.
Так получилось, что Алёша оказался дважды причастным к судьбе этого места.
В деревне, где всё и так на виду, для мальчишек появление старого дребезжащего экскаватора и синего облупленного самосвала стало событием дня, и, конечно, они тут же проследили путь и  цель их приезда. Даже для ребят было немалым удивлением, когда экскаватор стал грузить в кузов самосвала песок, начиная с ближайшего к большаку края кладбища, а самосвал отвозить и высыпать в дорожные ямы. Когда же со срезанного края откоса посыпались кости и черепа, Алёша интуитивно бросился домой. Было время обеда, и отец оказался дома. Услышанное повергло Сергея буквально в шок. Не очень-то ходкий на своём костыле он допрыгал до кладбища и услышал банальное: «Наше дело маленькое. Сказали брать здесь – мы и берём».
Получалось, что дорожники решили сделать доброе дело, подсыпав дорогу и сэкономив при этом, не возя грунт из карьера. Доводы о том, что здесь старое кладбище и братская могила, рабочих не смутили.
Сергей, не мешкая, отправился на станцию и упросил дежурного посадить его на кондукторскую площадку товарного вагона, объяснив всю ситуацию. Уже через час он оказался в райцентре и, доковыляв до райвоенкомата, попал на приём к военкому. Тот, услышав, в чём дело, и, прикинув, что по возрасту и, судя по костылю, перед ним участник войны, был несколько опешан, когда узнал, что Сергей имел к войне совсем другое отношение. Похоже, ещё более удивлённый, он тотчас начал звонить в райком партии. О происходившем там можно лишь догадываться, но братское захоронение перенесли, а брать песок стали в другую сторону от кладбища.
Конечно, мальчишки не могли не исследовать осыпавшийся склон, из которого по мере обсыпания песка, выкатывались то проломленные черепа, то лоскуты истлевшей ткани с золотым и серебряным шитьем, монеты. На  одной из них учительница смогла разобрать даты петровских времён.
Второй случай тоже стал из ряда вон выходящим. Его сосед и приятель Витя, то ли услышав какие-то разговоры дома от своей партийной матери и вечно пьяного отца, то ли просто в силу вмешательства иных сил, как-то подговорил двух мальчишек помлаже и они отправились к часовне. Алёша тоже шёл с ними, но, когда Витя, выставив окно в часовне, забрался внутрь, где-то внутри родилось что-то похожее на безотчётный страх.  Влезть, разбив окно, даже в чей-то дом, было запретным, преступлением. Сделать то же самое в часовне – страшно вдвойне. Ему стало отчётливо ясно, что не это не может кончиться добром. Встать на защиту часовни, остановить кощунство он не сообразил, да и вряд ли смог бы и сделал то единственное, что внушил первоначальный страх. Ни под каким предлогом нельзя оставаться здесь, и Алёша бросился бежать прочь. И так дул без остановки, совсем запыхавшись, с бьющимся сердечком до самого дома. Уже только там, на своей территории, отдышавшись, постепенно пришёл в себя. Правда, домашним ничего рассказывать не стал – сработала своеобразная мальчишеская солидарность. А Витя, похватав, что попадало под руку: лампады, крест, иконки, выбросил через окно наружу, поджидавшим мальчишкам, а потом с крутого обрыва всё это полетело в реку, туда, где было глубже всего. По счастью, это увидела старушка из дома напротив кипуна и подняла истошный крик, что спасло часовню от окончательного разорения.
К слову сказать, песок из могильника на пользу дороге не пошёл и в весеннюю, а, особенно, осеннюю распутицу там ещё долго расталкивали грязь тележными грядками. Забегая наперёд, как потом выяснится ещё совсем молодым умрёт Виктор, и смерть его будет выглядеть далеко не христианской…