Учимся демократии

Хомячок

На «рафике» наша группа социологов выехала в один из районов Западной Грузии. Ситуация в стране была напряженной. В Тбилиси на улицах, в метро  происходили политические диспуты. Население разделилось на два лагеря – на тех, кто поддерживал президента, и на тех, кто был против него. Первых называли звиадистами, вторых соответственно – антизвиадистами, производно от  имени первого лица государства.
Не был исключением и наш коллектив. Один из моих коллег предложил теорию – в единый блок объединились незамужние тётушки, для которых Звиад замещал образ любимого племянника. Ею он поделился первым делом, как только «рафик» тронулся с места. С этого момента споры не прекращались. Про-правительственную позицию заняли девицы, противоположную - мужская часть, я в том числе, бились трое на трое.  Шофёр не участвовал, видимо, мало понимал в терминологии, которой сыпали пассажиры.
Нейтральным оставался главный по группе – Коба Н. Пока коллеги дискутировали, шеф непрестанно ковырялся в документах, тасовал анкеты, считал-пересчитывал. Делал это профессионально – держал кипу анкет на весу и перебирал пальцами свободные свисающие концы. Коба был единственным кандидатом наук в группе. Он отличался крайней аккуратностью.
Наш «теоретик» сравнил шефа с хомячком. Тот сидит себе где-нибудь в укромном уголке на насесте и непрестанно работает своими маленькими челюстями,  лапками перебирает зёрнышки или тащит пищу и солому в норку. Он мог даже не заметить, что вокруг в поле идёт битва за урожай. Как-то мы побывали в гостях у Кобы. Его квартира показалась нам уютной. Нас угостили заготовленными на зиму компотами и соленьями. Теоретик не унимался, заявив после визита, что убедился в сходстве Кобы с запасливым грызуном.
Однажды его видели на демонстрации. Вернее шумная масса людей с широченными полотнищами нового государственного флага и транспарантами шла в одну сторону, а он в другую. Кобу окликали многочисленные знакомые, а он говорил им, что ему надо в аптеку, лекарство для бабушки вынести. «Хомячок» был не первой молодости. Тот факт, что он может приходиться кому-то внуком, позабавило народ.
 
Мы подъезжали к городу З. К этому времени споры стихли. Голос подал Коба. В основном он обращался к водителю и частично к нам.
- В городе З. от вокзальной площади, вдоль шоссе можно увидеть четырёхэтажные дома. Вокруг частные подворья, а они такие массивные, чуть ли ни в стиле барокко, с лепными украшениями. Их в своё время построили немецкие военнопленные. Во втором здании от вокзала живёт мой брат с семьей. На обратной дороге притормози, я заскочу к ним на минуту, - на этот раз акцентировано он обратился к шофёру.
Потом его речь пошла на убыль. Он можно сказать уже мямлил, говоря, что дочь брата больна. Если кто не обратил внимание на последнюю фразу, то я попросту посчитал неприличным расспрашивать о деталях болезни ребёнка.
   
Через полчаса, как проехали город З., мы прибыли к месту назначения, в город Б. Как оказалось, бурлила и провинция. У здания районной управы нас встретила толпа возбужденных людей – местная  оппозиция. Каким-то образом в городке узнали, что из столицы едут социологи «с проверкой». Тамошняя власть ждала нас у входа в управу. Чиновники «зазевались», нас перехватили демонстранты. Они наперебой пытались высказать своё недовольство местным начальством.
В здании управы Коба заметил руководителю администрации, что не может не включить в выборку людей, что шумели на улице. В качестве аргумента он привёл требование соблюдения «чистоты процедуры». Начальник не возражал. «Мы тут демократию строим!» - последовала его реплика. На вопрос о пропорциональном соотношении позиции и оппозиции последовало: 
- Восемьдесят к двадцати в нашу пользу!
Коба отсчитал положенное количество анкет и отправил меня опрашивать местных анти-звиадистов. Ко мне прикрепили молодого сотрудника управы.
Опрос прошёл рутинно. Под конец власти устроили банкет. Слышалась здравица в честь президента. Мои сотрудники- анти-звиадисты предусмотрительно молчали, но от угощений не отказывались. Гостям преподнесли «сникерсы» - по тем временам экзотический продукт. Многие из участников банкета съели их тут же за столом. Только Коба положил батоны шоколада в карман, не исключено, что припас их для племянницы. Под конец гостям раздали целлофановые пакеты со свежими фейхоа и киви – тоже новые для нас фрукты.

В автобусе спор разгорелся с прежней силой. Те, кто отмалчивался на банкете, решили выговориться в салоне автобуса. Так, с шумом и гамом мы въехали в город З. Казалось, дебаты могли продлиться аж до самого Тбилиси. В условленном месте водитель притормозил «Раф» и посмотрел на Кобу. Вдруг наше внимание привлекла жуткая сцена, происходящая у подъезда одного из «немецких» домов. Видимо, психически больная девочка-подросток что-то истошно кричала. Она пыталась вырваться из рук мужчины и женщины. Проходящие мимо люди оглядывались на них, кто с интересом, кто с сочувствием. Были такие, что находили происходящее забавным. Коба сидел весь раскрасневшийся, вобрав голову в плечи и старался казаться незамеченным.
- Я передумал, - сказал он в вполголоса шофёру. 
«Рафик» тронулся с места. Никто не обратил внимание на шефа и продолжили спорить. Тут водитель включил радио. Из него поступила новость – в столице произошли  бое-столкновения оппозиции и власти. Началась гражданская война.   
 

Как я голосовал на выборах

В первый раз я увидел этого типа ровно 20 лет назад. С того момента встречал его в самых разных районах города. Он то шёл мне навстречу, то проходил мимо, опережая меня. Однажды мы ехали в одной маршрутке, или, раз независимо друг от друга вместе перебегали дорогу в неположенном месте. Полицейский оштрафовал его, а меня почему-то нет. Видимо, незнакомец был приметнее - невысокого роста мужчина, вразвалку перебегая дорогу, волочил за собой большой портфель. Я не уверен, что он меня замечал, тем более подозревал, что я строю о нём догадки. В его облике было что-то не поддающееся объяснению...

Как-то в 90-е годы две девушки – мои коллеги организовали семинар для подготовки интервьюеров. В день открытия семинара я сидел в президиуме. Меня представили, как «известного социолога». Организаторы превратили мероприятие в междусобойчик. Приглашенные лекторы приходились им подружками. Получился не учебный семинар, а салонное времяпрепровождение с питьём кофе и потягиванием сигарет. Подружки моих коллег потчевали участников разными психологическими тренингами-играми. Я заглянул на один из них и застал странную сцену. В полной тишине слушатели с закрытыми глазами как потерянные бродили по залу, вытянув вперёд руки.  «Они ищут партнёра», - шепнули мне. Лектор восседал в кресле и с важным видом молчал.               
Я обомлел от неожиданности, когда увидел таинственного незнакомца. Он как и все "искал партнёра". Я впервые рассмотрел его подробно - немолодое лицо с крупными чертами, широкими скулами, длинные ручища, коротковатое тело и кривые мощные ноги. Рыжеватая прядка волос слегка прикрывала лысину. По виду крестьянин, или сельский учитель, агроном. Его грубоватая внешность являла пример того, что тяжкий деревенский труд не делает её подиумной.               
В аудитории явно преобладали девицы. Среди слушателей был ещё парень по имени Ачико. «Как же без него!» - отметил я про себя. Он был известен как собиратель сертификатов, которые вывешивал у себя дома. Удивляло не их количество, а разнообразие тематики. Самым ярким был сертификат с изображением китайской рыбки, полученный Ачико на семинаре аквариумистов. Стать аквариумистом ему не довелось. Поспел семинар для филателистов. Сейчас он намыливался получить специальность интервьюера. Почему на семинар ходил Ачико, было ясно. Зачем посещал его этот тип? Наверное, из чистой любознательности. Во время моего доклада о социологии - науке, нужды которой должны были обслуживать выпускники семинара, только он слушал меня внимательно. Весь его вид выказывал прилежание и почтение к знанию. Остальные участники пребывали в предвкушении -  одна лекторша привезла из США новую игру и собиралась апробировать её.
Кстати, я не удосужился узнать имя и фамилию незнакомца. Не посчитал нужным. Я и сегодня не могу судить о его голосе и, следовательно, о речи. Не слышал. Видел только на расстоянии, как он общался в коридоре с другими. Вроде, без проблем.
Этот тип продолжал попадаться в поле моего зрения и после семинара, опять-таки случайно. Как всегда он был в чёрном костюме и в такого же цвета галстуке. Даже в жаркий июль. От встречи к встрече его наряд отличался свежестью и чистотой. Зимой он носил дублёнку. Неизменным был огромный портфель.
Я поделился с коллегами-социологами своими наблюдениями. Они начали вычислять вероятность, с какой в миллионном городе за столь длительный период случайно можно встретить одного и того же человека.
- Математические расчёты показывают, что ваши встречи всё меньше становятся случайными, - с деланной серьёзностью сказал мне наш специалист по статистике. Говорил он это нараспев, как цыганские гадания, но наукообразно с поминанием индексов и их численных значений.
- Есть событие, которое эту тенденцию усиливает, - отрезал мне статистик  в заключение.
Этим событием стали выборы в парламент.
Вообще они - благоприятное для социологов явление. Благодаря им о нашей профессии вспоминали. Мы измеряли рейтинги кандидатов. Получали за это вознаграждение. Но однажды меня не пригласили. Как объяснили - я воспитанник «марксистской школы». Тогда по призыву молодого президента старые кадры «смывали в бачок». Помянутые девушки-коллеги стали востребованными. Они вообще никакую школу не представляли. Теперь их поминали как «известных социологов».               
И вот в разбитых чувствах я иду вдоль длинного забора. Иду и ворчу на коллег: хотя бы консультантом позвали. Забор был облеплен предвыборными плакатами. С ярких цветных картинок глянцево улыбались кандидаты в народные избранники, их глаза лоснились-светились. Чудеса полиграфии! Такие милые, кроткие, интеллектуальные лица. Вдруг сюрприз! Я вижу очень скромный плакат, черно-белый, на плохонькой бумаге. Он смотрелся как бедный родственник в компании расфуфыренных сородичей. С него на меня смотрел тот самый незнакомец. Я, наконец, узнал его имя и фамилию. Он был кандидатом от партии, носившей имя Звиада Гамсахурдиа, горячечного политика, который не долго был президентом страны и который погиб. Со временем звиадизм скукожился до мелких групп разных фриков. Мой «знакомый» представлял самую атавистическую из них. Партия следовала дорогой покойного лидера, который величался святым... Кандидат был его тёзкой. Случайно ли?
Через день я явился на выборы. В кабине для голосования на меня нашло, захотелось порезвиться - собрался было проголосовать за знакомого незнакомца и его карликовую партию. Впрочем, гражданский долг возобладал, я отдал голос за реальных политиков, хотя полагал, что среди них много ловчил и совсем мало энтузиастов идеи.
На выходе из избирательного участка ко мне подскочила одна девчушка с огромным бейджиком на лацкане. Социолог. Мне снова захотелось ёрничать. Я чуть было не заявил, что дал голос  помянутой микропартии, но в последний момент занял принципиальную позицию и не стал разглашать тайну голосования.
Та звиадистская партия получила на выборах 0.01 процента голосов. Мой голос в её пользу явно ничего не решал.
Одно могу сказать, что интуиция меня не подвела. Улицу в неположенном месте я перебегал с интересным субъектом.


Ехидный оскал конкуренции

У нас начали строить рыночную экономику, и в почёте оказалось такое явление, как конкуренция. Раньше её сравнивали не иначе как с законами джунглей. Народу также разъяснили, что такое непотизм и призывали бороться с ним. Идеологи рынка настаивали на его «изничтожении», и всё это ради торжества конкуренции.
На теле-шоу, которое я смотрел со своим дядей-пенсионером, эта сентенция вызвала неоднозначную реакцию. Один политик-традиционалист заявил:
- Нам ближе кумовство, пусть его называют непотизмом, а конкуренция вызывает сомнения. Здесь она неизбежно выродится в интриганство. Знаем, что это такое! Сыты по горло!
Другой политик, апологет западных ценностей, в ответ обозвал коллегу-традиционалиста «упёртым этником».
Тут я заметил, как осклабился Геронтич (так я называл дядюшку), как увлажнились его глаза. На мой вопрошающий взгляд он ответил:
- Вспомнил молодость!
- С чего вдруг?

Свою трудовую биографию Александр Геронтьевич начинал в вечерней газете в самый расцвет развитого социализма. Работал репортёром, как он любил себя называть. Эта категория газетчиков была овеяна романтикой лихости, которую черпала из зарубежных фильмов. 
- Среди нас, репортёров, конкуренция считалась за правило хорошего тона. Крутых из себя строили, - рассказывал Геронтич,- на охотников за сенсациями мы не тянули - сам понимаешь, в те идеологически строгие времена эту практику держали за одиозный атрибут западной масс–медии.
Пока смотрели шоу, дядюшка вспоминал, как он перемещался по городу на мотороллере, корреспондентская сумка через плечо, фотоаппарат на шее, этакий «папарацци».

В поисках материала он носился по городу. Однажды Геронтич сунулся в какую-то организацию, название которой толком на вывеске не прочитал. Ему удалось обмануть бдительность девиц в милицейской форме, сидящих на проходе. На него пытливо взглянули и пропустили, ничего не спросив. Приняли за сотрудника. "Папарацци" вёл себя предельно самоуверенно. Он бродил по пустынным гулким  коридорам, как будто именно эта прогулка была его целью, а потом спросил кабинет начальства у выходящего из туалета мужчины. Дядюшка рассказывал:
- Этот тип отреагировал странно. Попросил подождать немного и удалился. Через некоторое время меня допрашивали в специальном помещении. Лысый майор задавал непонятные вопросы и постоянно озирался на двери смежной комнаты. Наконец, там кто-то появился. Майор удалился и что-то вполголоса говорил, видимо, начальнику. Потом я слышу: "Умерьте пыл, майор. Отпустите дурака-репортёра!»
Кончилось тем, что Геронтича выпроводили. То, что он чуть было не влип в историю, дядюшка осознал, когда оседлал свой мотороллер. Информацию он не добыл, но престижную репутацию проныры среди молодых коллег заработал.

- Ты помнишь Гришу Л.? – спросил меня дядюшка о своём приятеле, - тот тоже начинал лихим репортёром. С возрастом Гриша приспособился получать информации по телефону. Зашибал хорошие гонорары, не выходя из кабинета. Лавры очеркистов и фельетонистов его не волновали.
Так вот однажды мы попали на мероприятие в педагогическом институте. Я попросил у ректора текст его выступления. Подумал расцветить материал выдержками из него. Ректор, надо отметить очень красивая дама, в нерешительности помялась. «Я уже обещала текст вашему сотруднику», - сказала она. Тут как раз этот сотрудник и объявился – Гриша Л. Он беспардонно взял из её рук страницы и смерил меня ехидным  взглядом.

Тут на шоу объявился известный политик-скандалист. Дядюшка сделал паузу, потом продолжил:
- В те времена в советской прессе писали, что у конкуренции «звериный» оскал. У Гриши он был ехидным, от него так и разило профессиональным превосходством, мол, «обошёл на вороных». Признаться, я и сам почувствовал себя уязвлённым, хотя значение текста не преувеличивал. Видимо, мой вид  показался ректору весьма красноречивым. Она подозвала секретаршу и что-то шепнула той на ухо. Скоро мне принесли рукописный вариант её выступления.

Мы уставились на экран, где события приняли драматический оборот. Словесная перепалка политиков плавно перешла в рукоприкладство. Мы посмеялись, мол, конкуренции ещё нет, а жертвы уже появились.


Народный любимец

Мой приятель Леван Г. стал членом парламента за три месяца до истечения созыва. Будучи  95-м в списке от правящей партии, он сменил депутата, c которого сняли полномочия в связи с переходом на другую работу (назначили министром). Леван бурчал, что не может претендовать на льготную пенсию. Для этого надо было побыть избранником народа шесть месяцев.

Служба у него была вроде престижная. Но случались ситуации, когда он помалкивал о ней. Однажды в городском транспорте во время политических прений один из пассажиров заявил: «Депутаты – вот кто главные вредители!» Того с энтузиазмом поддержали остальные, даже шофёр бросил что-то уничижительное в адрес слуг народа. Леван ещё не успел засветиться на экранах ТВ. Его не узнали. К тому же, пассажиры не могли предположить, что вместе с ними в салоне общественного транспорта находится депутат. Леван так и не удостоился персонального авто. Не успел.
Он как-то пожаловался мне:
- Я хорошо знал, что быть избранником народа ещё не значит быть его любимцем. Я не предполагал, что дело обстоит так плохо.
- Страшно далеки вы от народа, - перефразировав Ленина, ответил я.
- По простоте души у людей такое отношение, - сказал он задумчиво.

Я помогал ему с подготовкой речей. Подсказывал словечки. Потом ждал у экрана ТВ, когда он их произнесёт. Но триумфа не получалось. Моего приятеля попросту не замечали. Вообще нас сдружил интерес к экологии. Я познакомил его с бывшим тбилисцем, а тогда аспирантом МГУ Сашей Чепарухиным. Тот писал диссертацию, в которой проводил мысль о том, что любовь к природе должна быть элементом экологического сознания. Мой приятель с готовностью подхватил эту идею. Сам её автор свою диссертацию успешно забросил и стал музыкальным импресарио. У Левана не хватило теоретической подготовки самостоятельно развивать эту тему. Я с уверенностью могу сказать, что природу он любил по-настоящему, наверное, побольше Чепарухина.

Сегодня Леван зашёл ко мне в кабинет в разбитых чувствах. На проходе его обругала Додо Цхведадзе. Правдоискатель-шизофреник! Некоторое время мой приятель сидел молча, а потом сказал:
- А ведь есть что вспомнить!
Я с любопытством посмотрел на него.
 - В прошлом году я с семьёй отдыхал в Манглиси. В самый лютый июльский зной мы ходили в небольшую рощицу. С самого того момента, как вступали в неё, дети замолкали, прислушивались. Не слышно было собственных шагов, по земле стлался мягкий ковёр опавших игл. Тишину прорезало пение птиц. Дети присматривались. В чистом воздухе всё было так ясно и выпукло. Какое открытие – кора сосен розоватого цвета! Принюхивались – в самый зной сосны испускали аромат, удабривая свежий прохладный воздух. На детских щеках тут же проступал румянец.
- Красиво живописуешь! – вставил я.
- Мы устраивались на окраине рощи. Натягивали гамак, расстилали одеяло. Раскладывали на нём детские игрушки, фрукты. Дети играли, возились с гамаком. Жена и я, осоловелые от покоя, одурманенные чистым воздухом, подрёмывали. Иногда, лёжа на боку, я оборачивался спиной к сосновому бору. Чуть дальше рощи был обрыв. С его высоты виднелось пшеничное поле, золотое, завороженное зноем. Ни один колосок не колыхался. И над всем этим миром  девственно голубело небо. Я терял ощущение собственных границ. Когда меня окликали, казалось, что моё «я» возвращается откуда-то издалека, со стороны поля. При этом я вздрагивал, как от неожиданности.
- Это называется созерцать, - вставил я реплику. Мой приятель возобновил рассказ:
- Леван, посмотри на это безобразие! – сказала жена, - люди сорят повсюду.
- Непорядок, - согласился я, поворачиваясь к ней. То там то сям валялись целлофановые пакеты, остатки пищи, бумага... Не много, но моя душа взбунтовалась. «Такую Аркадию поганят!»
На следующий день перед тем, как пойти гулять в рощу, я приготовил большой целлофановый мешок, приладил к палке крючок, спросил у хозяйки, у которой мы снимали комнату, грабли. На её вопрос зачем, ответил: «Природу чистить!»
- Кстати, сколько с вас брали за постой в том сезоне? – спросил я и посетовал после его ответа. Мол, цены высокие. Собеседник продолжил:
- Не доходя до рощи я поддел крючком обёрточную бумагу от мороженого, валявшуюся на тропе, и направил её в целлофан. Домашние подивились моей сноровке. Они обустраивали местечко, а я начал работать граблями, увеличивая диаметр расчищаемой площадки. Увлёкся...
Первой моё радение отметила одна дама в тёмных очках. Расположившись в тени куста фундука, она играла с внучкой в куклы и вроде как заголосила от неподдельного восторга:
- Молодой человек! Вы подаёте прекрасный пример!
Потом с горящими просветленными глазами обернулась к моей супруге и долго говорила комплименты в мой адрес.
Мимо проходил невысокого роста крепкого телосложения мужчина с двумя мальчиками-подростками. Он остановился и начал меня хвалить. Говорил будто тост произносил. Потом взял у меня грабли и начал «чистить природу». Мальчики всё это время стояли в сторонке и нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Хорошее воспитание удерживало их от усмешек. Потом мужчина передал мне грабли, ещё раз поблагодарил меня и удалился с мальчиками.
- Вот это пиар! - воскликнул я. Леван осклабился и продолжил:
- Пока работал, я обратил внимание на шумное армянское семейство, расположившееся чуть поодаль на пикник. Скорее, это были родственники. Как обычно, матушки покрикивали на шаловливых детей. Мужчины, те что повзрослее, сидя на траве, вели разговоры, а те что помоложе, стояли и с нетерпением искоса поглядывали на разложенное застолье. Две бабушки готовили пиршество, с серьёзными лицами, как священнодействовали. Вот они подали команду... Вдруг всё семейство смолкло. Взрослые и малые ели, аж за ушами трещало. Аппетит в роще ещё тот! Только бабушки ничего не ели и довольные смотрели на своих. Тут я перехватил взгляд одного молодого человека. Он вовсю жевал какой-то бутерброд. Всё его существо было поглощено этим действием. Только глаза выказывали одобрение моему делу. Трудно ему было смотреть, но парню хотелось отметить глазами мой поступок. Позже, когда мы уходили, семейство снова зашумело. Мужчины уже вкусили вина. Все они вдруг замолкли и с умилением посмотрели в нашу сторону.
Весь тот день я тоже был чуточку пьян, хотя к вину не прикасался. Народное признание так действует.

- Жаль, Додо Цхведадзе про это не знает, - хихикнул я.

Тут в здании парламента раздался звонок. Как в кинотеатре. Леван встал, поправил галстук и направился на сессию.


Эмиссар мирового ревкома

Я приехал утренним поездом из командировки. Шофёр меня не встретил, опаздывал. Пришлось подождать. Зал ожидания пустовал. Только уборщицы работали в разных уголках зала. Его гулкую пустоту заполняли их короткие фразы. Получалось вроде переклички, обмена репликами. Одну из них я расслышал, мол, муж одной из них вчера опять упился «до уссения». Пока я переваривал новое для себя слово, в зал с шумом ввалилась группа молодых людей. Явно приезжие, «иностранистые», но говорили они по-русски. Наверное, прибалты. Парни с серьгами, одетые под хиппи, патлатые, бородатенькие выглядели живописно. «Фанаты какой-нибудь рок-группы», - подумал я. Такие следуют за кумирами, кто на чём, обуянные энтузиазмом, мало заботятся о таких мелочах, где бы поесть, где поспать. У них, как я заметил, даже денег не было толком. Парни рылись в карманах, собирали «общак», кажется на билеты на поезд. Все, вроде, как с похмелья проснулись, голодные и озабоченные.
На всю группу была одна девушка. Тоже хипповая. Она курила, а потом у вдруг уселась на колени одного из фанатов – светловолосого верзилы с заспанными глазами. Могла примоститься на скамейке рядом, но предпочла поступить иначе. Естественно, что молодёжь обратила на себя внимание. Выдавая очередную порцию «гулких» реплик, одна из уборщиц назвала эту девушку на грузинском языке «бесстыдницей». Ей вторили из дальнего угла. Мне показалось, что девушка была растеряна ещё более, чем её дружки, и уселась одному из них на колени по рассеянности. Тут подошёл шофёр. Он сбивчиво извинялся за опоздание. Я же пребывал в раздумье. Никак не мог вспомнить, кто из знаменитостей гастролирует в Тбилиси. Точно - фанаты заскочили в Тбилиси по ошибке!

Прошло много лет. Но вот я вспомнил о них.
Шёл третий день революции. Народ стоял перед парламентом, бушевали страсти. Бочком-бочком я протискивался сквозь тесные ряды, спешил на работу... в парламент. Начальство  предупредило нас, что явка на службу в виду неординарных обстоятельств не обязательна. Но я, как хронический трудоголик, на службу всё-таки явился. Мне то и дело приходилось здороваться и обменивался фразами со знакомыми, их было много среди демонстрантов. «Скоро в гости к тебе всем народом нагрянем», - полушутя заметил один из них. Я хотел было сострить в ответ, но вдруг дар речи утратил от увиденного... Демонстрации всегда собирают много разных местных оригиналов. Во времена Гамсахурдиа даже наиболее одиозные из них получали функцию – кому поручали нести транспаранты, размахивать флагами, кто смешивался с толпой, скандировал. Но этот субъект явно был пришлым. Он будто сошёл с картины Шагала где-нибудь в одном из музеев и поспешил в Тбилиси, на шум на проспекте Руставели. Редкая рыжая бородёнка, длинный нос, худое бледное лицо окаймляли пейсы. Он был облачён в светло зеленое пальто, тогда как вокруг него очевидно преобладал чёрный цвет кожаных курток. Его шляпа была уж очень манерной, а от холодной ноябрьской осени тощую шею оберегало не то кашне, не то цветастая косыночка. Он стоял чуть поодаль от меня. Я слышал его обходительное«пхостите, пхостите!!» «Пришелец» выглядел женственным и незащищенным в толпе с сильным маскулинным акцентом. Я даже забеспокоился, как бы этого хрупкого типчика не задавили. Толпа моментами приходила в движение. Сами демонстранты с любопытством косились на него и были бережны по отношению к столь необычному гостю – старались не стеснять его. Тут он перехватил мой взгляд и, воздев два пальца вверх, слабым голоском заверещал: «Виктория, Виктория!!». Его лицо сияло от пущего удовлетворения. В это время с кузова грузовика, где стоял микрофон, заговорил один из лидеров, громко и харизматично... Я заспешил к заградлинии милиционеров. Показал документ и меня пропустили.

На службе я застал Вано Г. Он такой же трудоголик, что и я. «Старая школа», как мы говорили, вспоминая наше комсомольское прошлое. После разговоров, что на улице происходит, когда парламент будут брать, я рассказал коллеге об увиденном мною субъекте. Предварительно вспомнил о заблудившихся фанатах из Прибалтики.
 - Должно быть этот заезжий - тоже фан. Приехал из Москвы или Питера. По виду - тамошний интеллигентик. Кому концерты поп-музыки подавай, а кого хлебом не корми, только бы в революции поучаствовать, хотя бы в чужой, - заметил Вано Г. 
Потом он осклабился и с хитринкой в глазах добавил:
 - Не исключено, ты воочию увидел «эмиссара мирового ревкома».
Эту категорию деятелей в нашей «жёлтой прессе» поминают наряду с разными космополитами и международными фондами, спонсирующими революции.

В это время к нам постучали. В кабинет вошли представители оппозиции. Они спросили, чем мы занимаемся. Наши чиновничьи рутинные функции не вызвали у них раздражение.
 - Продолжайте работать, - сказал нам один из них, кстати, известный деятель, митинговый активист. Пока мы беседовали в кабинете, революционеры вошли в парламент. Мы не услышали этого, потому что располагались в дальнем флигеле, на самом последнем этаже. Эпицентр событий находился в зале заседаний. Всё происходило по меркам революций цивилизованно и мирно, у некоторых оппозиционеров в руках были розы. Хотя не обошлось без рукоприкладства и матерщины с обеих сторон. Шеварднадзе, который в момент вступления масс в зал находился на трибуне, попытался затеять с их лидерами полемику. Но его насильно увела под руки личная охрана.
Чем в этот момент был занят "фанат - эмиссар"?
 

Томагавк

Недавно по телевидению объявили конкурс «Пен - марафон». За 12 «астрономических часов» предлагалось написать нечто. Задавалась исходная фраза, а дальше - кто на что горазд.
Я вспомнил про своего товарища Голу. Он - не писатель. Однако были эпизоды, которые навели меня на догадку - не таится ли в нём литератор.

Во время банкета по случаю завершения конференции Гола прикорнул на тахте. В этот момент один из подвыпивших гостей налил ему за шиворот вино. Гола встал, спокойно обозвал обидчика идиотом и вышел из комнаты. Его попытались удержать, но безуспешно. Я решил проводить его, чтоб он уж совсем не разобиделся.
Банкет проходил в загородном ресторане в километрах пяти от города. Мы молча шли душной июньской ночью. Небо было усыпано звёздами. Почему-то я не видел луну. Вышли на пустынное шоссе. Оно вилось по скалам. «Скучную конференцию не спас обильный банкет. На что только «зелёненькие» транжирят!» - зевая, нарушил молчание, наконец, Гола. Мне показалось, что он уже не помнил инцидент с вином... Внизу, глубоко в долине, лежал город. Кое-где, в окнах домов горел свет, тускло-золотой, слегка пульсирующий. Когда взгляд останавливался на одном из огоньков в ответ от него вдруг исходил слегка слепящий острый блик. Среди этой игры света угадывался чёрный зигзаг реки, делившей город на две части. В какой-то момент Гола остановился и стал смотреть вниз, на город. Помолчал, а потом сказал: «Хорошо бы это записать!» Потом снял с себя мокрую от вина сорочку.

Гола, ставший профессиональным охотником за грантами, вёл очень активный образ жизни. Я, его партнёр, еле поспевал за ним. Он не знал иностранных языков. Но умудрялся пользоваться этим обстоятельством. Произнося дежурные фразы на английском или немецком, он источал столько очарования, что ему не то что прощалось незнание языка, даже напротив - оно считалось милым. Зато, я владел языками и в нужный момент всегда составлял необходимую бумагу.
 
Сферы, где он себя пробовал, отличались крайним разнообразием. Как-то ему удалось протиснуться в программу по предотвращению вывоза эндемичных земноводных из региона.
- Ты представляешь, лягушка-чайница или боржомская саламандра стоят не менее 500 долларов штука за рубежом, - сказал он мне с неопределённым выражением лица. Наверное, прикинул, что торговать лягушками всё-таки выгоднее, чем их оберегать.

Но сейчас он стал конфликтологом. Нас вызвали на специальный семинар в Москву, где мой приятель «выдал коленце», которое укрепило во мне подозрение насчёт наличия в нём писательских талантов.
На семинаре собрался народ из разных конфликтных зон. Были среди них депутаты парламентов, политики, молодёжь, по ухваткам похожая на Голу. Публика в общем-то тёртая, хотя без экзальтированных энтузиастов не обходилось. Девица из Киргизии, моя соседка по парте, во время беседы со мной делала противоестественные, несколько устрашающие пластические пассы руками. Она объяснила, что американский тренер-конфликтолог посвятил её в искусство «активного слушания».

Так вот, этот тренер - долговязая особа по имени Даян - в один из дней устроила для участников семинара «круг откровения», «как у команчей». На сцене вокруг воображаемого костра собиралось «племя». Каждый мог подойти к «костру», взять в руки «томагавк» (для такого случая был припасён некий предмет из папье-маше), и рассказывать на виду у всех, с кем и за что повздорил. Желательно было повиниться. После откровений надо было произнести: «Хау, я всё сказал!» и положить «томагавк» на место.
Почин задала сама Даян. Она рассказала о ссоре, которая у неё произошла с мужем - не смогли договориться, кому выносить мусор по утрам. Текст я узнал сразу, потому что вычитал его из американской книжки о конфликтах, которую проштудировал перед поездкой. Кажется, это сделал не только я. Мероприятие протекало вяло.

Когда Гола завладел предметом из папье-маше, мало кто думал, что бутафорный костёр разгорится так сильно. Выдерживая законы жанра малой литературной формы, он посвятил публику в сокровенные переживания.
Вступление было правдивым - Гола действительно учился в русской школе, всё остальное в его повествовании - вымысел. Сначала я дёрнулся, услышав, среди одноклассников Голы был мальчик Вася Шкамерда. Как его настоящий одноклассник, я мог засвидетельствовать, что не было такого парня ни в нашей группе, ни в школе вообще. Вскоре я уже не суетился, так как понял, что слушаю импровизацию на темы конфликтологии. За Голой замечалась изобретательность, когда он говорил тосты. Но я не предполагал, что она может простираться так далеко.
Вася Шкамерда, оказывается, терроризировал «приличного мальчика» Голу. Публично третировал его. Хотя хулиган был меньше ростом и худым из-за постоянного недоедания, но страх на отпрыска интеллигентного семейства навёл. Мой товарищ ненавидел этого хулигана всей душой.
Критические ситуации в рассказе Гола отмечал театральным потряхиванием «томагавка».
- В своих фантазиях я подвергал его изощрённым пыткам, - сказал Гола, обращаясь к американке с таким видом, как будто делал страшное признание. Та вряд ли что могла понять, ибо не знала языка, но с понимающим видом закивала, скорее в знак благодарности, что Гола спасал мероприятие.
Прозрение наступило в день, когда «приличный мальчик» случайно забрёл в городское предместье, где столкнулся с Васей, который не упустил случай покуражиться над одноклассником. Когда он испачкал своими грязными руками белую проутюженную сорочку Голы, тот не выдержал и «дал сдачи». Забияка упал, вскочил на ноги, и ещё не до конца осознав, что произошло, снова бросился к Голе и... получил сильную затрещину.
- Тут я сделал для себя открытие - насколько слабее меня был мой мучитель. Я вдруг пожалел его! - говорил конфликтолог из Тбилиси притихшей аудитории.
Кульминация наступила, когда из-за чахлого забора вышла плохо одетая встревоженная женщина - мать Шкамерды. Она подошла к Голе и яростными жестами пыталась урезонить его, защитить сына - женщина была глухонемой. Вася стоял в стороне. Ему было стыдно. Никто в классе не знал, что у него больная мать.
Почувствовав, что овладел аудиторией, Гола уверенно завершал пассаж:
- После этого случая я не враждовал с Васей, но и не дружил с ним. А главное (здесь Гола возвысился до патетики) - я почувствовал себя счастливым, так как вытравил из себя тяжёлое чувство ненависти к Шкамерде.
После этих слов он вернул «томагавк» на место, но ритуальное «Хау, я всё сказал» не произнёс. «Неужели не выговорился! - подумал я.

После выступления Голы участники семинара рвали друг у друга «томагавк». В пылу откровений особенно доставалось «этому неукротимому враждебному собственному эго». А представительница Латвии даже расплакалась, когда рассказывала, как накричала на бабушку - «мигрантку» в рижском троллейбусе.

В тот вечер некоторое время мне показалось, что Гола сам поверил выдуманной им байке. Глаза его лучились, в голосе появилась мягкость, даже нежность. Он олицетворял собой саму доброту.
В какой-то момент я не выдержал, отвёл его в сторону и спросил: «Что за такая фамилия Шкамерда?» Гола насторожился, а потом шепнул мне, что вычитал её из списка дежурных уборщиц этажа гостиницы, где мы жили и где проходил семинар.
- Хорошо бы это записать! - добавил он как бы для себя и поспешил в буфет.


Гитри-гитри-гитруна!

Детей пугают кем-то или чем-то. На одного мальчика наводило страх некое существо по имени Бэ-мэ. Другой побаивался обычных милиционеров. Источником моей фобии был совершенно частный субъект по имени Дуру Перадзе, инженер. Наваждение нашло на меня с момента, когда поблизости от нашего дома началось строительство четырёхэтажного жилого здания. Каждое утро начиналось с воплей инженера. Тогда строили долго и много. Завершив дом, приступали к другому, тут же недалеко. Казалось, что не будет конца моим терзаниям. Меня не пугало содержание гневливых отповедей инженера – мат-перемат и одно-два связанных предложения. Мандраж вызывал его голос  – хриплый, сипящий, в упоении переходящий на кликуший регистр чуть ли ни на женское меццо. Возведенные стены создавали эффект эхо. Ор вдруг обрывался, был слышен спокойный урезонивающий хриплый бас. Потом наступала глубокая тишина. Возникало жуткое ощущение, будто ИТР учинил-таки свою расправу.

В моей семье это пугало использовали в педагогических целях. Его звали, когда я отказывался есть гречневую кашу. Кстати, с тех пор её ненавижу. Или, стоило мне заявлять о своих правах, как раздавался стук в дверь. Мне тихим голосом сообщали, что пришёл инженер со стройки, справляется, кто, мол, здесь не слушается.
Самого Дуру я не видел. Мне казалось, что обладателем такой луженной глотки мог быть только монстр из сказки, которую родители зачитывали мне до дыр. Я готов был её слушать постоянно. Ведь конец у неё был счастливым. В одно прекрасное утро на стройке никто не вопил. Так прошёл день. Потом я узнал, что Дуру повысили в должности. Он перебрался в кабинет. Мне на радость!

Однажды на улице мой отец поздоровался с одной парой – мужчиной и женщиной. Она – красивая нежная женщина в макинтоше, он – типичный мужлан, тоже в макинтоше и в цилиндре. Обращала на себя внимание бородавка на его носу и хриплый голос. Оба улыбались мне и моим родителям, мужчина даже потрепал меня за подбородок, приговаривая: «Гитри-гитри-гитруна!». Слова отдаленно напоминали название огурца на грузинском языке («китри»), но в данном случае это бахчевое было не при чём. Он был грубовато ласков и игрив в тот момент.
- Это Дуру Перадзе – инженер с женой, - сказал маме отец. «Он не такой уж страшный!» - подумал я.

Прошло много лет, пока я не встретил Дуру ещё раз и при весьма неординарных обстоятельствах...
Времена наступили тяжёлые. Ситуация в обществе накалилась. У власти находился Звиад Гамсахурдия. Парламент того периода напоминал семью на грани развода. Стороны параноидально искали повод для обиды. В тот день оппозиция поставила вопрос, а звиадисты, пребывающие в большинстве, должны были, конечно, отклонить его. На лужайке перед университетом, оплота оппозиционеров, поставили телеприёмник. Десятки людей уставились на малый экран и с замиранием сердца следили за трансляцией. И вот в зале парламента и на лужайке перед университета всё стихло. Шёл подсчёт голосов. Тогда не было электронной системы. Процедура затягивалась.
- Ты представь себе, если предложение всё-таки пройдёт, - шепнул я своему товарищу на ухо. Мы сидели на траве сбоку от ТВ, в не самом удобном месте. Тот только побледнел в ответ. Поёжился. Предложение не прошло, и мой приятель облегченно вдохнул. Ораторы с обеих сторон обменялись филиппиками. Спор шёл, кто же из них в большей степени европейского типа демократ. Оппозиция коллективно стала покидать зал. Им улюлюкали в спину представители большинства, а при выходе на улице депутатов осыпали мукой активистки правящей партии. Такой метод политической борьбы уже активно использовался. То, что стороны осыпали друг друга кукурузной, а не пшеничной мукой, считалось знаковым явлением. Из неё обычно готовились хлебцы «мчади», что добавляло этническую специфику действу. Ещё то, что в ходу было другое народное средство – среди звиадисток находились профессиональные плакальщицы и спецы по фольклорному жанру проклятий.
 
Люди, находившиеся перед университетом, собрались было маршем направиться в сторону парламента, но последовала команда оставаться на месте, мол, «ребята сами сюда едут». Действительно, через 15 минут они прибыли на автобусе, многие из них в побелевших от муки костюмах. Их встретили как героев, пострадавших от «этнических обскурантов». Некоторые из них сразу же начали витийствовать. Раздался призыв к активным действиям. Народ, уже сформировавшийся в многочисленную демонстрацию, направился к зданию телецентра. Идти было не долго. Его захватили быстро. Достаточно было прогнать немногочисленных милиционеров. Тут пришло известите, что в отместку звиадисты отключили телебашню. Манифестанты остались недовольны собой. Не подумали о телебашне!? Кстати, депутаты принесли с собой списки поименного голосования. Я с приятелем жадно искали в нём имя нашего однокурсника. Тот, оказывается, воздержался при голосовании.
- Вот хитрец-подлец! – воскликнул приятель.

Начался митинг. Для его удобства было решено перекрыть проспект перед зданием телецентра. Автомобилисты, которым перекрыли путь, выражали недовольство. По их физиономиям было видно, что пикеты на улицах стали досаждать им. Большинство из них, матерясь, разворачивали свои авто. Попадались такие, кто пытался договориться с добровольными дружинниками. Везло тем, кто обнаруживал среди них знакомых. Грозный окрик со стороны воздвигаемой трибуны прекратил такого рода протекционизм.
- Вы мешаете общей борьбе за дело строительства демократии в Грузии! - кричал через мегафон в сторону дружинников один из лидеров.

Тут к пикету подкатила старая «Волга». Машина чем-то походила на малый броневик с его угловатыми, но прочными формами. Видавшее виды авто! Из кабины вышел крупный мужчина. По повадке он чем-то напоминал кабана-секача – свирепая физиономия, мощная шея выдвинута вперёд, бегающие глазки, нос с бородавкой как бы принюхивался. Хриплым голосом, не терпящем возражений, он потребовал освободить проезд. Манифестанты сначала опешили - какой-то мужик, с виду ИТР, начальничек с производства, качает права перед праведным народом. Со стороны трибуны послышалось предупреждение:
- Не поддавайтесь провокациям звиадистов, проявляйте толерантность. Свобода слова – вот зачем мы здесь собрались!

Тут мои некоторые знакомые повели себе неожиданно. Помянутый приятель, например, сущий ботан, книжник, вдруг бросился к машине и лёг на её капот. «Никакой я не звиадист! – кричал в это время толпе мужчина, - они такие же бездельники как и вы! Делом займитесь!» Эпитет был произнесён на русском с сильным грузинским акцентом - «бэздэлники!» Что-то до боли знакомое послышалось мне. Я вспомнил инженера со стройки. И тут последовало «Не буду я Дуру Перадзе, если...» Я уставился на него, даже прекратил попытки урезонить впавшего в раж своего приятеля. Пока строптивый Дуру препирался с толпой, тот с капота переместился под колёса «Волги», присоединился к другим энтузиастам идеи. То, что узнавание не было ложным, подтвердил факт – из кабины вышла красивая женщина (знакомая мне жена инженера). С плаксивым выражением лица она пожаловалась народу, что теперь у мужа испортилось настроение, и он весь вечер будет «есть её поедом».
- Садись в машину, женщина! – окликнул её грозный супруг. Потом брезгливо посмотрел на барахтающихся у колёс его «Волги» манифестантов разной комплекции и возраста. Убедившись, что упрямец не является звиадистом, демонстранты заподозрили, а не коммунист ли он. На что последовала реплика, мол, все политики - прохвосты, а коммуняги первые из них. Назревал альтернативный митинг, где строптивец был в единственном числе. Впрочем, инцидент был исчерпан. Дуру ещё раз обозвал всех «бэздэлниками», развернул свою «Волгу», издал чёрный едкий выхлоп газом и скрылся.

- Гитри-гитри-гитруна, Дуру! – промелькнуло в моей голове.

День можно было назвать историческим потому, что оппозиция так и не вернулась в парламент, а через некоторое время в Тбилиси разразилась гражданская война. Увы, настоящая, с десятками жертв.


Социальный дарвинист

С некоторых пор мой знакомый Гия стал напоминать мне  дружка моего соседа Гриши - Виктора.
Гриша почитал Виктора как некоего гуру. По приезду из Москвы только о нём и рассказывал. Оба учились в МГУ. Запомнился эпизод. В их окружении один парнишка покончил собой. Заговорщически улыбаясь, Гриша заметил мне, что у него есть некоторые подозрения. Самоубийца отличался слабостью характера, а мощный и целеустремленный Виктор обошёлся с ним весьма сурово. После их беседы несчастный окончательно убедился, что он - никчемный человек.
Сам Гриша признавался, что Виктор-гуру не раз говаривал ему, что дружит с ним, недотёпой, из особого интереса. Так инфантки испанского двора окружали себя уродливой прислугой или появлялись на людях с дрессированными мартышками. Они таким образом подчёркивали свою красоту. Как отмечал Гришуня (так его звал Виктор), в тот момент ему хотелось броситься под машину.
Впрочем,  эти россказни я принимал не без оглядки. Гриша в Москве в «престижной» (по его словам) компании  глотнул  несколько таблеток («для тонуса»). Произошёл нервный срыв. Гришу временно препроводили обратно домой, в Тбилиси, «отдохнуть от учёбы».
Кстати, будучи снобом, он плохо отзывался о людях. Но нашёлся парень, который удостоился-таки его благосклонности. Перечисляя его достоинства, мой сосед отметил особо:
- Я уверен, что этот молодой человек не занимается онанизмом.

О Гии тоже говорят, что он жестокий. Не раз фиксировались случаи, когда он безжалостно выговаривал «разным там лузерам». К счастью, обходилось без фатальных последствий.
- Зачем жалеть неудачников!? – сказал Гия мне по телефону. В той же телефонной беседе он объявил себя врагом леваков и профсоюзов. «Цацкаются с лузерами!»

Как-то я и Гия заявились в парламент по делам. У парадного подъезда обращали на себя внимание двое крупных мужчин, их простая внешность, натруженные руки, по случаю нарядная, как им казалось, одежда. В них я узнал известных металлургов из Рустави. Они стояли расстерянные, даже ордена как-то набок съехали. Их никто не принимал. Мужчины начали понимать, что времена изменились и они уже не доминантный класс и пришли в другой парламент. Один из них не выдержал и заплакал,  признаваясь, что он голоден со вчерашнего дня, вот уже  9 месяцев как нет работы. Его мучила обида. Другой стоял, нахмурившись. Они, всю свою жизнь протрудившиеся  у самого жерла доменной печи,  гонявшие расплавленный металл...
- Законы рынка справедливы. Они расставили всё на свои места, - услышал я вдруг реплику Гии.

Помню, мой сосед Гриша отзывался о своём друге-господине Викторе, как о высоком красивом молодом человеке. Гия в этом смысле не был похож на Виктора (на Витюню, как я его называл, когда посмеивался над Гришуней). Во время ток-шоу на тбилисском ТВ, в котором  участвовал Гия, произошёл занятный случай. Оппонируюший ему священник-ретроград в пылу полемики бросил в качестве аргумента, что труд распространять новые ценности в стране взяли на себя господа с довольно несимпатичными физиономиями. При этом выступающий показал на Гию и сказал:
- Я ничего не имею против каждой физиономии в отдельности, но речь идёт о тенденции.
В ответ мой знакомый обвинил попа в расизме и заявил в категорическом тоне, что такие «упёртые», как его оппонент, мешают строительству либеральной демократии в стране.
Как мне стало известно, во время монтажа записи передачи убрали некоторые эпитеты священника, которые адресовались Гие. Кажется, из соображений экономии. Поборника демократии назвали «толстомясым» (в виду его тучности). Речь также шла об его улыбке. «Он не грубит, но уж очень у него ядовитый оскал», - высказался по его поводу служитель культа. Журналист из оппозиционного издания развил тему и вспомнил улыбку... Джоконды. Есть в ней что-то двусмысленное, девица с трудом подавляет в себе хульное начало.
С некоторого времени на ТВ по официальным каналам  перестали показывать наиболее одиозные фигуры. С экрана пропали некоторые отпетые хамы из правящей партии, несколько дам-истеричек, а также Гия. Так поступить посоветовал властям  западные пиар-мейкеры.  Было высказано мнение, что это не те лица, что могут представлять истеблишмент и украшать эфир.               

Не исключено, что Гия гордился своей карьерой и считал себя «self-made man»-ом. Настрадался паренёк из бедного семейства, теперь же удостоился профессорского места в университете. Учился в Ватикане, стал богословом. В одной газете ему поручили вести колонку. Вот где полно проявился его саркастический характер. Почему-то считалось, что он пишет аналитические статьи, а на самом деле предавался филиппикам. Приходилось делать различия между его желанием объективно судить о вещах и всепоглощающей страстью «аналитика» ёрничать по любому случаю.
Я знаю субъекта, который восхищался карьерой моего знакомого. Этот тип до некоторых пор официально считался философом, работал в институте. Оттуда его убрали. Он развивал теорию «какизма» - «дерьмизма». У теории была своя иерархия понятий. Её увенчивала категория «Какис каки» - «дерьмо  дерьмовое», под которым он подразумевал вполне определенное высшее чиновное лицо в государстве. Философ рассказал мне, что встретил Гию в компании шикарной дамы.
– Он представил меня как человека, оказавшего большое влияние на его духовный рост,  – сказал философ. При этом опальный мыслитель признался, что не понял, шутил или говорил всерьёз его товарищ с улыбкой Джоконды.

Как-то мы, трое коллег, ели пельмени и запивали их пивом в кафе и одновременно обсуждали поведение Гии. Казалось, откуда у него такая ненависть к людям? Как ни как – богослов. Можно предположить, что проповедь любви в слове божьем не входит в обязанность богослова. Ему достаточно знать о нём. Но так абстрагироваться от предмета и предаться гордыне, разменять любовь на ненависть?!
- А не атеист ли Гия!? - осенило моего собеседника.  Другой ответил:
-  Звучит забавно. Но он скорее тривиальный «социал-дарвинист».
 
Там же в кафе я вспомнил о Гришуне и Витюне. В ответ мой коллега рассказал о некоей девице по имени Кетеван. Он нашёл что-то общее между ней, Гией и Витюней. Кетеван заправляла в каком-то американском офисе в Тбилиси. Эта особа довольно карикатурно насаждала заокеанский стиль среди подчиненных. К примеру, требовала держать улыбку («keep smiling»). При этом она не удосуживалась привести в порядок свои зубы.
- Для неё, как и для Гии,- рассказывал коллега, - нет более бранного выражения, чем «лузер». Однажды во время посиделок за чашкой кофе незамужние дамы обсуждали неженатых мужчин. Выяснилось, что умер их общий знакомый.  «Я же говорила, он – типичный лузер!» - последовал презрительный комментарий Кетеван.  Разговор шёл на грузинском, а ключевое слово было произнесено на английском. Остальные не менее американизированные дамочки, реагировали более сдержанно и ограничились репликами: «какая жалость!», «не повезло бедняге!».  Между тем Кетеван - старая дева, дурнушка и дура. Она как-то съездила в деревню и по возвращению в офис не скрывала, что вот уже 10 дней, как не купалась...

Потом мы порассуждали. Выяснилось, что в грузинском языке нет эквивалента русскому слову «неудачник», и «американскому» -«лузер».  Это, конечно, не значит, что все в Грузии обречены на успех. Пошли разговоры, что наступили новые времена, дуют новые веяния. У американцев зазорно быть «лузером», и ясно почему. США - страна равных возможностей, попробуй не воспользуйся. Правда, не понятно, что породнило американского «лузера» с русским "неудачником"?

Однако было бы несправедливо включать Гию и Кетеван в одну компанию. Он куда более образован и умён. Например, вёл семинар о «Божественной комедии» Данте в университете. На общественных началах. Мне как-то довелось побывать на его занятиях. Гия сначала читал текст на итальянском, а потом на грузинском. Однажды лектор рассказывал о круге ада, где содержались гомосексуалисты. С неба падали огненные хлопья в размер снежинок. Они обжигали греховодников-содомистов, им постоянно приходилось от них отмахиваться, смахивать с себя, быть в постоянном движении, бегать. Живописуя страдания грешников, Гия переходил на надсмехательско-издевательский тон. Благодарная аудитория его поддерживала.
Когда пришло время высказаться слушателям, я признал, что картина впечатляет и её описание на итальянском языке в исполнении хозяина семинара звучит мелодично.
- Такая изнуряющая маята – тяжёлая участь. Она должна отбить охоту любому, кто замечен в причастности к нетрадиционной ориентации, - заметил я и тут же подпустил критику, - Дантэ много на себя берёт и подвергает этой адской пытке некоторых людей, чья принадлежность к племени гомосексуалистов не была известна или доказана, или о факте мог знать только автор. Непорядочно с его стороны.
Этот выпад Гия почему-то принял на свой счёт, и на следующее занятие меня не пригласил.

Между тем, надо признать последовательность «социал-дарвиниста» - он не давал спуску даже самому себе. Порой, оступившись, Гия упражнялся в сарказме по своему поводу и так рьяно, как если бы издевался над кем-то другим. Положение спасала его улыбка, шучу, мол. Такая самокритика для большинства людей была неожиданной, не говоря о её самоуничижительных формах, поэтому она не воспринималась и легко забывалась.
Затем у "шутника" наступало «отрезвление», и он втихаря корил себя за «откровенность и невоздержанность».
Но один случай запал в мою память.
... В тот день он явился в наш офис пунцовым от волнения. Был явно недоволен собой и изощрялся в остротах на свой счёт. 
- Хорошо, что я не женщина, - заявил он, - меня так легко склонить.
Он подробно рассказал о случившемся.
После эйфории, с какой происходило самобичевание, Гия смолк  и настороженно обернулся...

По Тбилиси ходил неказистый с виду парнишка – курд по происхождению. Ранняя лысина обнажила его «правильный череп» (выражение Гии). У него весьма своеобразное занятие. Выудив из толпы  какого-нибудь лоха, он прилипал к нему и начинал вымогать деньги. Темами он не разнообразил - типа: «Уважаешь воров, или нет? Страдают они по тюрьмам, болеют туберкулёзом, помогите!» Надо полагать, паренёк имел призвание к этому весьма рискованному промыслу. Необходимо было выбрать жертву и задавить её волю, приручить. Ошибись с выбором, вымогатель мог просто-напросто получить оплеуху по "правильному черепу". Его шуганул, например, мой сотрудник по редакции..., но не Гия. В сквере университета, в 10 метрах от главного входа этот нахал держал и мучил «социал-дарвиниста» в течение двух часов, по частям вымогая у него «на нужды воров» деньги. В общей сложности 21 лари. Мимо проходило много народу. Некоторые здоровались с мрачным с виду Гией, с которым «мило» беседовал какой-то молодой человек.

Что стало с Виктором, не знаю. Гриша уехал в Москву окончательно. Некому стало рассказывать мне о его гуру.


Уроки кролика и чучхе

С некоторых пор я вступил в ряды строителей демократии. Работал в офисе, который специализировался на развитии гражданского общества. Однажды дома у моего приятеля я набрёл на залежавшийся журнал «Корея». Из любопытства вчитался. Хозяин уступил мне «макулатуру» (так он выразился) и при этом иронично хмыкнул.
Журнал заинтересовал меня как профессионала. Демократия в тоталитарном обществе – почему бы нет. Ещё - умиляло то, как открыты и светлы лица корейцев, восторженны их физиономии, как они лоснятся от благодарности. От такого обилия благости на душе становилось легко и весело. Речь, конечно, о северных корейцах.

Особенно часто я перечитывал рецензию к фильму о героике времён корейской войны. Молодой офицер, лейтенант, узнаёт о том, что на передовые позиции собирается наведаться сам Ким Ир Сен. Лейтенант удаляется в лес и плачет. Мол, виноват, плохо воевал против американских агрессоров, раз любимый вождь подвергает свою жизнь риску. Рецензент пишет, что эти кадры особенно удались режиссёру. Прекрасно показан богатый внутренний мир молодого героя, чистота и сила его переживаний. В лесу лейтенанту повстречался старик-угольщик и он, верный завету чучхе «делать всё вместе с народом», посвятил старика в план операции по изгнанию оккупантов. Получив одобрение угольщика, герой возвращается на позицию. Нетрудно было предположить, что операция была успешной.
Факт со стариком-угольщиком показался мне примечательным.

Журнал сильно позабавил моего шефа. По этому случаю в кабинет были призваны сотрудники. Сам Котэ (так звали шефа) был демократом по определению. Он постоянно окружал себя людьми. Не мог без общества. Двери его кабинета не закрывались. Иногда начальник сам выходил в прихожую, к коллективу. На самом деле его одолевала непреодолимая страсть рассказывать и слушать смешные истории. Это была та охота, что пуще неволи. Он пытался выдать её за стиль управления. Однажды Котэ принимал израильскую делегацию и не упустил случая выдать гостям порцию еврейских анекдотов. Израильтяне не знали, как реагировать на такую его манеру, но были достаточно снисходительны, и антисемитизм в ней не усмотрели. Не исключено, что от серьёзных выводов их удержал ещё один фортель Котэ. Под занавес визита тот изъял из ящика своего письменного стола нунчаки и стал в опасной близости от гостей крутить ими.
- Нунчаки - хорошее средство для поддержания дисциплины, - заявил он и в этот момент по неловкости огрел себя по носу орудием принуждения.

- Надо же, на угольщика в лесу напороться, да ещё знатока военной стратегии! – сквозь смех выдавал комментарии начальник. Много хихикал он над чувствами молодого лейтенанта: «Идиот!»
Я предостерег его от ксенофобских высказываний, взывал к его толерантности.
- Ведь есть ещё другая Корея! - ввернул один из коллег, пытаясь поддержать меня.
Под конец обсуждения шеф покусился на большое фото в журнале. Он потянулся к ножницам, лежащим на столе. Где-то на площади провинциального городка большая группа людей с замиранием сердца слушала новые откровения чучхе. Они передавались через репродуктор, установленный на столбе. У всех до одного было одно и то же выражение лица.
- Коллективная эйфория... Психоз, такая демократия нам не нужна, - разглагольствовал Котэ.
В это время в кабинет заглянула секретарша - пришли гости из какого-то норвежского фонда.
- Что ж, пришла очередь учиться демократии у викингов, - заметил шеф.

Норвежец был огромного роста. Он старался быть темпераментным, что проявлялось в несколько неумеренной оживленности. Громко смеялся. Так, наверное, викинги смеялись. Гость делал это до того, как его успевала переводить с виду пресная переводчица. Или перевод был неадекватным или юмор специфическим, но его веселость мы поддерживали исключительно из вежливости. Визитер навеял скуку на шефа. Несколько утомленный обсуждением журнала, он не стал рассказывать анекдоты и про нунчаки не вспомнил... Нас пригласили на семинар. После того, как иностранец удалился, Коте поручил мне посетить мероприятие.

Народу собралось немало. Много было «выдающихся юношей». Их ещё называют «испившими вод океана» из-за того, что те получили образование в Америке. В XIX веке «испившими вод Терека» называли грузин, которые учились в России. Тогда перемещались на лошадях, и резонно было допустить, что эта категории грузин пила воду из Терека, когда они пересекали границу. Теперь новые горизонты, новые водоёмы.

Появился сам устроитель семинара. Тот самый гость нашего офиса. Началась лекция об институтах демократии. Со слайдами. Аудитория с трудом подавляла зевоту. Все ждали, когда начнутся деловые игры. Кто по опыту, кто из-за самого названия предвкушал развлечение.
... То, что «имело место быть», превзошло все ожидания. В какой-то момент потомок варяг, восседавший в президиуме, вышел вперёд, что-то сказал и с многообещающим видом вышел за кулисы. Пока он отсутствовал, всех участников разбили на «рабочие группы».
Норвежец явился публике в маскарадном костюме. Почти двухметровый детина облачился в наряд... зайца. Его бесцветные глаза выражали ожидание. Это было испытание. Оторопь в зале сменил приглушенный гомоном, в котором можно было расслышать нотки одобрения. Народ собрался если не воспитанный, то, по крайней мере, тертый.

Деловые игры начались. Разыгрывались разные скетчи, в которых страдательной стороной выступал «заяц». Его подвергали дискриминации, всячески нарушали его права. «Мучителей» беззащитного косого изображали ассистенты норвежца в цивильных костюмах.
В рабочих группах шло обсуждение конфликтных ситуаций. В нашей группе оно проходило довольно вяло. С большей охотой мы говорили о костюме «кролика», как назвала норвежца иностранная участница группы – молоденькая и привлекательная датчанка.
Грузинская сторона больше интересовалась тем, как такой верзила влез в такой узкий костюм, как это ему удалось, ибо невозможно было разглядеть шов. Один парень заметил, что по идее это должен был быть «заяц-беляк», который от тяжелой жизни заметно посерел. Только датчанка искренно переживала за беднягу и активно высказывалась по поводу его проблем. В какой-то момент ей показалось, что устроители семинара предложили участникам со стульев переместиться на пол. Для пущей доверительности и интимности общения - решила иностранка и уже собиралась это сделать. Её не удерживало то обстоятельство, что пол был цементным. Но недоразумение быстро разъяснилось.
Из всей компании только два участника отмалчивались. Один из них был парнишка с холодным выражением лица. На мой вопрос о его персоне, он отчужденно-вежливо ответил, что кончал университет в США, где-то в Вайоминге. «Очень далеко от Гарварда», - подумал я. Второй молчун был из моих знакомых – Гага Н. Модный салонный психолог. Его часто приглашают на ТВ, где он говорит на самые разные темы, но с точки зрения психологии. Гага ёрзал на стуле. Какая-то идея не давала ему покоя, но он не хотел с нами ею поделиться.
Пришло время представителям групп высказать общую точку зрения. Тут неожиданно повёл себя выпускник вайомингского университета. Он вдруг проявил прыть и вызвался презентовать добытое в «бурных» дискуссиях мнение. Никто не стал оспаривать это право.
- Мы тут посоветовались, - начал он на английском и с важным видом продолжил свой спич. Парнишка явно кокетничал своим произношением - говорил как какой-нибудь ковбой. Я ничего не понял из сказанного им.
Другие участники также выказывали старание. «Заяц» сидел в президиуме. Его физиономия сияла от удовольствия, а уши стояли торчком. По достоинству была оценена шутка одного балагура, который предложил фонду купить дирижабль. Он, покрашенный во все цвета радуги, должен был поспевать повсюду, где нарушаются права «зайцев». Тут он выразительно посмотрел на устроителя мероприятия.
Но вот, когда семинар должен был завершиться, произошёл конфуз. Оставалось несколько минут до церемонии закрытия. Норвежец предложил залу высказаться, поделиться впечатлениями. Как бы дождавшись своего часа, энергично потянул руку Гага Н...
Начал он несколько издалека, говорил академично о психологических типах. Потом оживился и, обратившись к президиуму, отчеканил:
- Например, вы, европейцы, – шизоиды.
Надо полагать, что перевод с грузинского языка на английский был не совсем точным и сидящие в президиуме решили, что их обзывают шизофрениками. Далее последовало:
- Мы, грузины - истероиды. Для нас главное - казаться, а не быть.
Свой софизм Гага расшифровал так - у нас будут организованы самые образцовые, но показушные демократические институты.
Видно было, как впали в смятение устроители семинара. Получилось, что грузины-истерики вводили в заблуждение шизофреников-европейцев. У «зайца» поникли уши. Его ассистенты побледнели. Девочка-датчанка растерялась и вопрошающе смотрела на нас широко раскрытыми глазами. Я нисколько не сомневался в том, что Гага не намеревался сорвать семинар. Его подвела пущая любовь к своему предмету, психологии.
Чтоб спасти ситуацию, я встал и предложил спеть песню Грига «Сольвейг». Громче всех запел «кролик» и энтузиастка из Дании.

На следующий день я отчитался перед шефом о семинаре. Он громко смеялся над нарядом скандинава, подробно расспросил о банкете, который завершал мероприятие. Снова был призван коллектив, и мне пришлось повторить свой отчёт.
- Я закажу себе костюм кролика и буду носить его на работе, если это нужно демократии, - заключил Коте.