Бабушка - бабуся

               
Благодарение Господу Богу, что Он снабдил нас, людей, удивительнейшим даром – памятью и не просто памятью, а благодарной памятью. Прошло много  десятков лет и вот я словно вижу  вновь эту замечательную женщину, старушку, которая своей жизнью в далёкие пятидесятые годы доказала нам, безверным юнцам, что есть Бог,  что Он есть Любовь. Слушая недавно проповедь священника о том, что к Богу люди приходят разными путями и в результате различных стечений обстоятельств, я перевёл это на себя и обнаружил, что пришёл к  Богу, точнее, «привела» меня к Богу наша дворовая бабушка, - бабуся.                Мы жили в  суровое и счастливое для нас, мальчишек, послевоенное время, на одной, ничем не примечательной краснодарской улице.  Развалины домов, ещё не засыпанные траншеи, в изобилии содержащие военные «трофеи»,  были для нас настоящим «Кландайком». Дворы, как правило, выходили почти сразу на проезжую часть, поскольку неширокие сами по себе тротуары были либо в колдобинах, либо завалены строительным мусором от разрушенных домов. Машины по дороге практически не ездили, что позволяло нам  пользоваться этим  пространством безраздельно.  Однажды весной, сидя на уцелевшем от бомбёжки и пожаров дереве, у обочины дороги, мы увидели умилительную картину. Двое маленьких гусят или утят, кто их тогда мог, из нас, опознать, важно, в развалку шли по дороге, а следом за ними с хворостинкой в руках шла бабушка, можно сказать соседка, живущая,  по другую сторону дороги. Восторгу нашему не было конца. Мы тут же слетели с дерева и с нестройным пением «жили у бабуси два весёлых гуся…», направились им навстречу. Понятно, что наше появление не порадовало ни гусей, ни бабусю. Около получаса понадобилось нам потом, чтоб поймать этих порхающих по колдобинам птиц, и принести их заплаканной старушке. Ни слова упрёка не услышали мы от неё. Поблагодарив нас, она быстро нырнула в свою комнату-сарайчик и вынесла нам по маленькому кусочку колотого сахара, слаще которого, мы ничего по сей день не пробовали. Затем, поглаживая, посаженных в корзину пернатых, грустно сказала: «Жаль мне их, бездомные, кругом собаки, разорвут ведь, а они видите какие маленькие, да и мальчишки злые живьём общиплют». Мы, словно выросли, на целую голову, и стояли преисполненные достоинства, что злые не мы. Так мы познакомились с человеком, оставшимся навсегда в нашей, а теперь уже, могу говорить, в моей памяти – с бабусей.   Однажды к бабусе приехал из Москвы её внук – Шурка. Конечно, он сильно воображал, с нами и водиться не хотел, всегда что-то жевал и всё поправлял свою меховую шапку, спадавшую ему на глаза. Мы же трое, как на подбор, были всегда голодные и одеты в какие-то, по нынешним временам, лохмотья. Однажды Шурка вышел с пирожком в руках, понятное дело, все наши взоры были устремлены на тот пирожок. Он стал бегать, играть с дворовой собачкой, с добрым лаем, преследовавшей Шурку или его пирожок, как знать?. Наконец, он откусил большой кусок и кинул его в снег в сторону. Кинул он для Жучки, но я оказался ближе и проворней. С рёвом обрушился на меня тогда жучкин благодетель и повалил в снег. На крики и шум вышла на улицу бабуся. Выплюнуть кусочек пирожка я уже не мог, он был проглочен и потому, с ужасом ожидал кары от бабуси. Узнав в чём дело, она, взяв меня за руку, повела в дом. Вышел я на улицу сияющий, с тремя, непередаваемо как пахнувшими, пирожками. Внука же она позвала домой.
Случилась с нами однажды самая настоящая беда. Старший из нас троих, Игорёшка, нашёл патрон и стал по нему колотить камнем. Помню взрыв, пламя, чей –то истошный крик. С окровавленными пальцами Игорёк бросился бежать, и бежал он не домой, а к бабусе, ибо дома ещё и выпорят за кампанию с патроном. Бабуся в накинутом платке тоже бросилась  бежать, но никто из нас не осмелился даже улыбнуться, видя, как неуклюже торопится она куда-то. Все помнили о своих, не раз сбитых до крови пальцах и коленках, которые замазывала нам жгучим йодом та же бабуся.  Дальше была «карета» скорой помощи, заплаканная мама Игоря и уже спокойный, с геройским видом сам пострадавший.                Шло время, мы подрастали, а город залечивал военные раны, расчищались улицы, сравнивались с землёй траншеи. Как- то возвращаясь со школы, я увидел заплаканную и сильно осунувшуюся бабусю. Но подойти к ней не решался. Проникшись всё же  сочувствием, я стал крутиться около её порожка, надеясь, что она меня сама позовёт. Тут у меня взгляд упал на её цветочную клумбу. Это  была уже не клумба, а свалка комьев земли и зелени. Ужас нахлынул на меня. Я вспомнил вчерашних «соловьёв-разбойников», лежавших здесь в засаде и тихо,  молча,  пошёл к своему дому. «Мальчик, подойти сюда, пожалуйста», услышал я голос бабуси и нехотя подошёл. «Они ведь живые», - только и сказала она,  показав грустным взглядом  на уцелевшие  цветочные кустики Зорьки. Почему то вспомнил, как совсем недавно в другом конце двора и за аналогичное преступление, нам обещали оторвать голову. Сейчас же от меня не спрашивали объяснений, мне не давали нотаций, но с тех пор, я не помял сознательно, ни одного цветка. Даже одуванчики обхожу, хотя они сами под ноги бросаются.
То, что наша бабуся, оказывается верующая, мы узнали случайно. Однажды под вечер, страшно проголодавшись, мы решили навестить бабусю. Война нас ничему хорошему не научила, поэтому мы, чуть стукнув в дверь её квартирки, тут же вломились в неё. Бабуся стояла на коленках в углу комнаты, где под невысоким потолком висела икона. Мы притихли. А бабуся словно и не слышала, как мы вошли, всё что-то шептала. Вместо того, чтобы тихонько уйти, мы, дети войны, уселись на стоящий у двери сундук, всем нам хорошо знакомый. Все мы в разное время обретались на этом сундучке, кто до утра, а кто до поздней ночи, пока не будоражил ночную тишину встревоженный голос матери. Наконец, бабуся повернула голову в нашу сторону. « Ба, ты, что веришь в Бога?»,- наконец спросил самый умный из нас Борька. Его отец был скрипач, но с фронта не вернулся.  Не сразу ответила бабуся. Она ещё раз перекрестилась, потом с трудом поднялась и с улыбкой спросила: « А ты веришь, что я вот живая стою тут?». «Так ты и так живая», - растянувшись в улыбке, ответил Борька.  «Вот и Бог так же живой есть, верим мы или нет, а Он есть». Вскоре, получив по куску подсахаренного хлеба, мы убежали по своим неотложным делам. Будет неправдой сказать, что в нас произошёл какой-то надлом, мы потянулись к храму, в чём-то исправились. Нет. Для нас и в нас в тот вечер ничего не изменилось. Но слова этой замечательной старушки, как добрые семена пали на наши детские души, много раз согреваемые её любовью к нам, полубеспризорникам.
                В последний раз, как я видел бабусю, я застал её в жёстком споре с милиционером. Стояла толпа зевак, ну и мы мальчишки, естественно протиснулись в её  первые ряды. Толком, не понимая, что произошло, мы всё равно были на стороне бабуси. Милиционер держал за руку чужого нам подростка, а бабуся пыталась освободить его руку. «Ничего он у меня не крал, я сама ему их дала, отпустите». «Ну смотри, бабка,..», - выкрикнул милиционер, резко отпустил руку задержанного и пошёл быстрым шагом. Подросток тут же ещё быстрее отправился в другую сторону. Потом он остановился, немного вернулся назад и бросил в нашу сторону небольшой пакетик, который упав на землю, рассыпался денежными бумажками. Помню, как мы трое собирали их, следя друг за другом, что бы ни одна бумажка не прилипла к чьим-то рукам. Бабуся была растрогана до слёз. «Старая я, помирать скоро буду, вот насобирала немного денег на помин души своей грешной»,- пояснила она и медленно перекрестилась. Мы трое, из всей толпы сами не понимая как, но кто как умел, так и перекрестились,  даже Игорёшка своими искалеченными пальцами. Скоро она умерла, её хоронили дети из Москвы, был и Шурка, было много соседей,  были на кладбище и мы. Запомнилось небо голубое,  голубое и стайка горляшек, долго кружившихся, в его солнечной выси.