II. К столетию СССР!

                II. К СТОЛЕТИЮ СССР!               
            МЕЛЛУЖИ. БАЛТИЙСКАЯ ЧЕРНИКА И РУССКИЕ ПЕЛЬМЕНИ.   
               
   Долетели до Риги на самолете. Несколько часов в воздухе стоили нам, мне и моим нескольким друзьям-сокурсникам, 9 рублей 50 копеек советских денег, на каждого. Или, оплатили мы, используя бонус, который давали всем студентам в то время студенческие билеты, пятьдесят процентов от полной стоимости пассажирского билета – 19 рублей. Для прямого полета на самолете Донецк – Рига. Прилетели в Ригу в полдень. Помню, в тот день в городе моросил дождь. У нас о таких дождях говорят – промозглый. Но у нас, на Украине, в отличие от того, запомнившегося Рижского, он только поздней осенью бывает таким колюче-холодным. А прилетели мы в Латвию в конце июня.

  Зонтов ни у кого из нас не было. Вылетали из Донецка летним солнечным утром. Погодой в то время никто, пожалуй, с такой въедливой дотошностью, как сейчас, не интересовался. И любые ее капризы воспринимались как неизбежная данность природы. С которой надо тихо и безропотно смириться. Что мы и сделали. После того, как кто-то в аэропорту нам сказал, что Рижский дождь может докучать, не только нашим нервам, и до самого вечера. Не обессудьте, одним словом, ребята. Ничего не оставалось делать, как достать из спортивных сумок свои болоньевые куртки, накрыться ими с головами и, неуютно сгорбившись, быстро добежать до автобусной остановки. Взбалтывая по пути к ней мгновенно промокшими насквозь туфлями совсем не мелкие лужи. Уже не один час они тихо булькали на асфальте тонкими, быстро лопавшими пузырьками, перед зданием Рижского аэровокзала. И предвещали своей одноцветной, грязно-серой настырностью, по народным приметам, и своим пенно-бурлящим присутствием на цветовой палитре столичного пригорода затяжной дождь. На весь, таки, оставшийся день.
 
   Мы недолго ждали автобус, который доставил нас из аэропорта до центра Риги. По дороге в город рассматривали из окон автобуса, и с интересом путешествующих по незнакомой стране туристов, улицы Латвийской столицы. Показавшейся нам в день нашего в город прилёта не очень-то и приветливой. Но заметным контрастом к сумеречно-дождливой погоде было яркое многоцветье зонтов в руках прохожих. В то время более привычными для наших глаз в Донецке были тёмные тона дождевых парасолек. 
 
   И очень удивил вид средневековой брусчатки Рижской улицы, по которой ехал автобус. Один из наших попутчиков в автобусе объяснил, что так начинается центральная часть старого города. При других обстоятельствах, если бы погода была не дождливой, мы задержались бы в центре Латвийской столицы на некоторое время. Хотя бы на час. Чтобы походить-побродить по улицам и сформировать для себя первое впечатление о незнакомом латвийском городе. Но дождь, как будто намеренно просеянный через невероятно мелкое сито, и монотонно бубнящий на каждом километре нашего пути о чём-то, нам не понятном, и ни в какую не желавший уходить восвояси тихо, по-английски, все не унимался. И вынудил нас, радостно расплескавшись по этому поводу в своих повсеместно многочисленных лужах, ограничить наши дальнейшие передвижения по городу. И отправиться сразу же на железнодорожный вокзал. Он – в самом центре Риги.

    В кассе вокзала на вопрос, как доехать до Юрмалы, кассир нам, залетевшим сюда на время перелётным сезонным птицам, терпеливо разъяснила, что Юрмала, как таковая, это – направление движения. Которое объединяет в себя многочисленные дачные поселения и курортные посёлки. Мы с друзьями недоумённо переглянулись. Да, уточнила она. Юрмала – это своеобразный курортный городок, уютно растянувшийся в пригородной зоне Риги, вдоль побережья Балтийского моря. С целым рядом названий станций: Майори, Тукумс, Кемери, Дубулты, Слока…
- Слока! – Воскликнул тут же друг, негласный староста нашей группы, записавший предварительно в деканате института пункт назначения поездки. В Слоке должны были ждать нас люди, ответственные за проведение нашей практики в Юрмале.

    …Наша электричка на побережье отходила через полчаса. Купив билеты, посидели немного в зале ожидания, обсуждая уже увиденное и рассматривая людей вокруг. Впервые здесь, на вокзале, услышали латвийскую речь. Показавшейся нам очень похожей, отдалённо, на немецкую. Немецкий, как иностранный язык, мы изучали в институте.
   Часто и по-доброму поглядывая на нас, две старушки разговаривали по-латышски. А группа молодых людей, шумной компанией расположившихся тоже неподалёку от нас, наоборот, говорили по-латышски нарочито громко и развязно. Одним махом сметая со своих лиц улыбки, когда вызывающе-пристально смотрели они в нашу сторону.
 
    Перед самым отправлением поезда внутреннего назначения, как называлась электричка в Риге, осенило нас выйти из зала ожидания и зайти в вокзальный буфет. Увиделся он нам в прилегающем к этому залу небольшом угловом пространстве буфетной стойкой. Красиво оформленной и ярко освещенной рядом вмонтированных в потолок световых плафонов. По одну сторону стойки, плотно, одна к другой, и устойчиво закреплённые на полу - две деревянные стенки. От пола и до потолка формировали они угол из полочек. Полочки, вплотную и до верха, были заставлены стеклянными бутылками с водой и с лёгкими алкогольными напитками. На нижних полках – небольшие блюда, с веером уложенных на них пирожных. Разных пирожных, и со взбитым кремом, и пирожных суфле. Были тут и заварные пирожные-комочки, покрытые тёмно-шоколадной сахарной глазурью. На прилавке углообразной стойки, прямо перед глазами клиентов – тарелки с бутербродами. С колбасой, с сыром. Заметили мы и кусочки хлеба с тонко нарезанной вяленой рыбой. Отдельно – тарелки с аккуратными брусочками творожного сыра, завёрнутого в яркие упаковочные обёртки. И подносы, выложенные по кругу венками крошечных кофейных чашек. По соседству с горками белых блюдец
   
   А с другой, внешней стороны стойки – небольшие круглые, кожаные сиденья, на высоких ножках. И аромат свежесваренного, заграничного кофе вокруг. Вызывающе и экзотически непривычного для нас. Горячего и соблазнительного напитка, как не дающая покоя и долго преследующая тебя навязчивая идея. Очевидно, запах кофе и привёл нас сюда. К этому уголку вокзального кофеварения. Где не было никакой очереди вокруг. И даже было настораживающе пустынно. Если не считать буфетчика, быстрого молодого парнишку в белоснежной накрахмаленной курточке. Он всё время что-то подтирал фланелевой салфеткой на свободной поверхности стойки. Отходил немного в сторону и внимательно присматривался, пригнувшись, к тому месту, что только что протёр. И опять подходил к нему. И опять его натирал.
 
    Там, у буфетной стойки, глотая слюнки неожиданно сбывшейся мечты, купили мы первые в жизни бутылочки, 0.33 литра, настоящего Рижского пива. Плюхнулись на кожаные длинноногие пуфики. И выпили пиво залпом. Прямо из бутылок, предварительно освобожденных, одна за другой, от своих металлических гофрированных крышечек открывалкой в руке услужливого буфетчика. Странно посмотрел он на нас и на белые пластмассовые стаканчики, которые одним рядом остались стоять никем не тронутыми перед нами.
   Охмелели мы сразу же. Докупили бутерброды с колбасой. А уже на перроне, подбегая к электричке и не обращая внимания на продолжавший назойливо зудеть над нашими головами надоедливо-промозглый дождь, жадно перекусили.
  В электричке, типовой и долго пользованный вагон Советского времени, удобно расселись мы на широких деревянных лавках с высокими спинками, друг против друга. Было нас пятеро друзей. Которые, забегая немного вперёд, еще больше сблизились, если не породнились, по-кровному, после двух месяцев нашей преддипломной практики на Рижском побережье.
 
    Как только поезд вздрогнул, всеми своими вагонами, и медленно тронулся, почти настроились мы на короткий сон. Окончательно разморило после пива. Хотелось уснуть. Под убаюкивающий стук колёс нашего вагона. Но незнакомый пассажир, мы и не заметили, как он оказался в нашем, скажем так, купе, скамейки – друг против друга, с интересом рассматривал нас. И прислушивался, невольно присутствия, к нашему громкому разговору. И предупредил потом: не пропустите свою станцию. За все про все – ваша поездка будет длиться не больше часа. А то - и всего лишь полчаса. Минут десять уже едем. Если вам к морю, то выходите в Булдури. Оно там само, словами того чудака, выйдет вам навстречу. Если, в центр – то это будет Майори. Нет, нам в Слоку, ответил друг. Тогда выйдете вместе со мной, предложил сосед.

     Вот так запросто нам всем повезло. Быстро познакомились с нашим попутчиком. Хорошо запомнилось его имя – Инвар. Говорил он по-русски медленно, с небольшим акцентом. Был очень вежлив и учтив. Причем настолько, что с явной любезностью гостеприимного местного жителя довел нас, по прибытии в Слоку, до общежития. Где нам предстояло жить в течение следующих двух месяцев. Попутно Инвар любезно сопроводил нас до небольшого магазинчика галантерейных товаров. Где мы приобрели себе зонты. Так как наколдованный Рижскими лужами дождь, а сколько часов уже прошло с момента нашего в Латвию прилёта! всё ещё и здесь, в Слоке, продолжался. И кружился он серебристыми спиралями, как новогодний серпантин, вокруг каждого на улице случайного прохожего. И здесь, в Слоке…
    Не знаю, что сподвинуло меня остановить свой выбор на огромном зонте в оранжево-коричневую клетку, но именно его я тогда и купил. Без труда приноровившись своей рукой к его удобной деревянной ручке, как только зонт автоматически раскрылся, я бурно и шумно радовался виду его яркой расцветки над моей головой. Друзья выбрали себе обычные мужские зонты, в привычном черном цвете. Дружно съязвив, не без злорадства, в адрес моей смелости: стиляга! У-у-ух, пижон! Что мне почему-то тогда очень польстило. 

      По дороге в общежитие местные тучи над нашими головами, в отличие от Рижских, показались еще более тяжелыми и черными. А воздух в городке, в основном, непривычно одно-двухэтажно приземистом, казался вязко тяжёлым и насквозь напитанным морской влажностью. И кристально чистой свежестью. Такого чистого воздуха, даже после дождя у нас, в Донецке, никогда не бывало. В то время – закопчённой мазутно-отработанными, десятилетиями густевшими в трубах маслами всесоюзной кочегарки. Удачно маскировавшей свои каменные постройки среди толстых, безостановочно чадивших чёрным угаром этих самых заводских труб и шахтных терриконов. Хотя, и дожди у нас и сегодня не “плачут”, сутками напролёт. Но, бывает… и тоскуют, иногда, в собственном одиночестве. И впадают, время от времени, в лёгкий транс беспричинной хандры.
  А Инвар нас “успокоил”. Не переживайте, говорит. Пару дней подождИт, а там и солнце появится.
 - ПодождИт! непрерывно!? - не поняли мы доброй иронии Инвара.
 - Ну да. Непрерывно. Здесь так часто бывает. Привычка нашего климата.
  - Ну да… Промокшего насквозь… - Подумалось нам всем. Рождённым в степном суховее далёкой степи Донецкой.    
 
   В общежитии не заметилось ничего особенного. Разве что, две аккуратные таблички, под стеклом, с названием этого здания. Висели они рядом, одна за другой, на кирпичной стенке, у входной двери: первая – по-русски, вторая – по-латышски. А так… Туалет и душ – в конце коридора, дверь – направо. В середине коридора - дверь налево, за которой -просторная кухня с газовыми конфорками по обеим сторонам комнаты и большим трёхстворчатым окном напротив двери. А наша жилая комната, на четыре человека, оказалась прямо напротив лестницы, приведшей нас на второй этаж этого двухэтажного, типовой застройки, здания. Уговорили потом коменданта общежития поставить еще одну кровать в нашу комнату. А так, пришлось бы тянуть жребий, кому из нас, из пятерых друзей, переходить в другую. Понятно, что никому этого не хотелось.
 - Ребята, а я к вам приду. – Сказал Инвар на прощание. – Может, вкусное что начнёте у нас, в Слоке, готовить… Не слышал, чтобы из Донецка к нам раньше приезжали… На Донбассе, говорите, город ваш живёт? Поищу его дома на карте вашей республики…
- Инвар! Украина! Не забудь! – Мы и не заметили, как хором вдохновили его к географическому исследованию.   
 
     Работать, или практиковаться по-настоящему, я начал в местной пельменной. Под названием МЕЛЛУЖИ.
 - Название происходит от слова лужи? - Спросил я у дежурной нашего общежития, обратившись к ней за разъяснением, как в пельменную добраться.
 - Нет - Ответила она мне. - Таким названием городок-малютка обязан чернике. Которой когда-то славились окрестные леса. Такая рациональная созвучность в названии - черника, по-латышски, mellene - меня почему-то развеселила.
   Пришли мы в пельменную, я и мой друг, который был у нас старостой, бодро и широко шагая. А утром этого же дня, окрылённые юношеским энтузиазмом что-то вершить, созидать, творить, трое наших ребят, по оговорённой нашими кураторами рабочей разнарядке, отправились в ресторан ЛАЙКС. Бывшим в ту пору в Юрмале известным и очень популярным. Таким образом немного разошлись наши с друзьями пути в уже не дождившей слёзно, но медленно проплывавшей над Слокой пеленой непривычной для нас Балтийской зябкой сырости.
 
  Это никого из нас не обеспокоило. Не терпелось всё поскорее самим увидеть. И с первого же взгляда на заведение, место моей с другом практики, и на его фасад, и на его внутреннее устройство, разрушились все наши, мои и всех моих друзей, былые возможные стереотипы, связанные с самим словом - пельменная.
   В МЕЛЛУЖИ было очень чисто и уютно. Семь столиков в просторной комнате, с лёгкими невесомыми пластмассовыми стульями – вокруг каждого. И на каждом столе – приборы со специями. Горчица, перец, уксус, соль – небольшие стеклянные бочонки на переносных металлических подставках с удобными для ручной переноски колечками в самом верху. И все!!! Все ёмкости были наполнены полагающимися для сервировки стола специями, до самого верха. И в этом было первое, непривычное для нас новшество в латвийской пельменной.
   
   В Донецке, если немного подробнее и честно, при самом большом желании, насчитывался, обычно, на всю пельменную один прибор со специями. Постоянно, сиротой казанской, кочевавший со стола на стол, сколько бы их в зале ни было. И, как правило, баночки эти были всегда полупустыми. Или – вообще пустыми. С засохшими комками чего-то непонятного на дне каждой ёмкости. Обычно – стеклянной. Лишь в той баночке, где должна была быть соль, она и была. Крупного, как у нас говорят, лошадиного помола. Которую, за неимением в этой баночке специальной маленькой ложки, или закручивающейся на ней крышечки с маленькими дырочками, просто, при желании, высыпАли в тарелку с недосоленной едой. Часто соль пересыпАлась…
 
  Кухонное помещение в МЕЛЛУЖИ отделялось от обеденного зала каменной кладкой, с просторным окном в середине. При заказе и получении заказа, стоя у раздаточной, можно было видеть, как обустроена кухня. И как кудрявыми воздушными парами дымятся большие кастрюли на разогретых печах. Все это напоминало наши институтские учебные комнаты в миниатюре.
  В тот день, когда мы пришли в пельменную, там работали два повара, одетые в белые поварские курточки. У каждого на голове был высокий поварской, залихватски заломленный на одну сторону, колпак. Заведующий пельменной сразу же сказал им о нашем приезде. И повара весело подмигнули нам, стоявшим у окошка раздаточной, со стороны зала. А один из них, улыбаясь широкой приветливой улыбкой, подошёл к окошку, и, много раз повторенным красноречивым жестом больших пальцев обеих своих  рук, поприветствовал нас.
 
  Касса в МЕЛЛУЖИ, на высокой деревянной стойке и типовая, привычная во всём Советском Союзе, с характерным клацаньем клавиш на её цифровой клавиатуре, когда кассир пробивала на ней чеки для оплаты клиентами, была у входа в зал. Сидела за ней на специальном высоком стуле единственная, работавшая в этом заведении девушка. Рядом с кассой стоял никогда не умолкавший в течение дня переносной жёлтенький приемник SPIDOLA, с торчащей в сторону выдвижной антенной. Приёмник этот был детищем Рижского радиозавода ВЭФ. Позже, когда у нас были свободные дни, мы с ребятами ездили в Ригу. И просто гуляли по улицам города. И однажды добрались и до главного здания этого завода. Поинтересовались его историей, которая началась со строительства завода ещё при правлении НиколаяII. В то далёкое время, отметили для себя, сообща покопавшись вслух в прошедших годах и в столетиях, Донецк наш был всего лишь захолустной Юзовкой. На грязных, ободранных в кровь коленках беспризорного ребёнка, выползавшей из своего эмбрионно-зачаточного состояния… Пара десятков лет, как начиналась тогда труднотворимая летопись нашего города…
 
    А девушка за кассой, ее звали Агата, когда была не занята, непринужденно рассматривала зал и часто меняла на приёмнике волны передач, останавливаясь на той, где была музыка. Звучали песни латышские. И очень часто русскоязычные, которые были известны тогда во всем Советском Союзе. И каждый день Агата настраивала свой радиоприёмник на волну МАЯКА. Была в час дня там передача, сплошь из музыки зарубежной эстрады. Часто пел на той волне чешский соловей Карел Готт, звучали польские песенки, играл Берлинский оркестр. Более-менее приятно-своевременно, под неизменный скрип радиоволн долетали в Союз изюминки эстрады стран социалистического содружества. Понимается, из восточной Европы.
   
   Но позывные МАЯКА, …не слышны в саду даже шорохи…, просто умиляли нас. Они сутками, до нашей поездки в Юрмалу, хорошо прослушиваемым пульсом жизни одной большой страны, тикали в приёмниках радиоточек на всех этажах, в общежитии нашего института. На Украине. Совсем не верилось, что так далеко от нашего дома мы забрались. Да и был он, наш дом, в общем-то, где совсем рядом. Так нам всем казалось. Когда Агата включала в одно и то же время МАЯК… Который продолжал одновременно, мы это знали, работать и в Донецке. Пока мы слушали его, правда, всего полчаса. Но каждый день, в Слоке, бывшей в то время индустриальным посёлком, в старой, как принято здесь говорить, части Юрмалы… На Рижском взморье…
 
   Одним словом, деликатный музыкальный фон работы пельменной очень привлекал сюда посетителей. Невозможно было не заметить и бутылку водки, стоявшую на прилавке рядом с кассой. И мерный стаканчик, на 50 миллилитров, рядом с бутылкой. Любой желавший, как правило, все посетители этого желали, переливал неспешно из того мерного в свой стакан чуть-чуть меньше, чем пятьдесят миллилитров водки. Наглядно демонстрируя таким неукоснительно соблюдаемым церемониальным ритуалом своеобразной воспитанности знание меры потребления алкоголя. И отправлялся потом со своим оплаченным подносом к свободному столику. И всё было чинно и благородно. Словами из хорошего Советского фильма.

    Запомнилось, как в то далёкое время нам, ребятам из Украины, было непривычно осознавать, что в Слоке было много кафе. На каждом шагу. А наша пельменная функционировала в этом маленьком городке, да и городком Слоку с большим трудом можно было назвать, не только, как объект общественного питания. Но было это и известное здесь место, где любили собираться компании. Приходили сюда отдохнуть, в полном смысле этого слова, и мужчины, и женщины. Негромко поспорить о наболевшем. Помечтать вслух… медленно разжевывая мясную поджарку. Запивая её маленькими глоточками водки из изящной рюмки на высокой ножке. Умеренно расслабляясь, но не пьянея до безобразия. И беззаботно поглядывая на чисто вымытые, всегда! окна. За которыми так часто моросил в то лето дождь.
 
    К слову, содержимое стаканчиков с водкой выпивалось нашими посетителями довольно-таки медленно. Как будто с удовольствием смаковался каждый мини глоток этого алкогольного напитка. И довольно редко бывало так, что кто-то шел к кассе за вторым, добавочным стаканчиком алкоголя, в первый свой приход в пельменную. Если говорить об этом факте в отдельно взятом дне недели. Но многолетний завсегдатай пельменной мог зайти сюда в тот же день и попозже. И не раз. Ограничившись, и в следующий свой приход сюда, исключительно этими же пятьюдесятью граммами водки. Такие маленькие, упоительно-радостные, по-своему, для души человека привычки, никогда не являлись источником большого дебоша в пельменной. Островка приятной и недолгой отрешенности от повседневной жизни, и мгновений добровольного погружения в свой собственный мир. В котором не было места усталости и проблемам…
               
     Для нас, молодых парней, приехавших на практику в Юрмалу из Донецка, это было очень, чрезвычайно необычно. По этому поводу мы долгое время переживали состояние серьёзно озадачившей нас растерянности. Потому что еще свежи были в наших головах воспоминания о пельменных-забегаловках. Существовавших параллельной реальностью в Донецке. В его пыльных городских полутенях. Подальше с глаз долой, в непроветриваемом дыму от дешевых папирос. В давно не ремонтированных вонючих залах, как правило, с обшарпанными зелёными стенами. С неукомплектованной, натасканной, кто его знает откуда, мебелью. В залах, всегда переполненных желавшим примитивно расслабиться здесь людом. Стоявшим часами, переминаясь на своих ногах, за часто не убранными после предыдущих посетителей, высокими, знавшими лучшие времена столиками. Края их, щербато расслаивавшиеся опилками на глазах, были испещрены пустотами, следами после откупорок, вручную, пивных бутылок. И отполированы на столовой поверхности, до матового блеска, локтями здешних завсегдатаев. Часами смаковавшими пиво из огромных стеклянных пивных кружек. И слывших экспертами в нехитром деле поглощения угарно-ударных смесей пива и водки.
 
   Бутылку водки, обычно – на троих, завсегдатаи пельменной приносили с собой. Предусмотрительно припрятав ее в засаленном рукаве поношенных пиджаков. Или вытащив бутылку из пиджака, откуда-то из-за спины. А следующую, уже на автопилоте, докупали в три дорога у сменной раздатчицы пельменной. Которая зорким оком на своей крутящейся безостановочно по сторонам голове, с причёской – взбитая перегидролевая белая вата, украшенная накрахмаленным высоким кружевным кокошником - отслеживала обстановку в зале. И непременно объявлялась в нужный момент там, где она была особенно нужна уже изрядно подвыпившим посетителям. До такого состояния доходили многие. Из числа морально опустившихся кутил. Как тогда было принято говорить о постоянно растущем в городе числе выпивох. Тупевших и разлагавшихся нутром своим, заживо. Незначительно тормозивших, правда, эффект своего хмельного обалдевания медленным разжёвыванием пересушенных на солнце сладко-солёных пёрышек тарани. В число которой и сегодня входят и судак, и вобла, и бычки. Всё – с побережья Донецкого Азовья.   
  Такими были у нас, в Донецке, очень долгое время пивно-водочные фокусы.
               

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.