Повесть временных лет

     Если вы будете читать, например, древнерусский текст одиннадцатого века, нельзя сказать, что вы ничего не поймёте, вы поймёте в нём довольно много, но довольно много и не поймёте или, ещё хуже, поймёте превратно, неверно.  (А. А. Зализняк)
 
     Многослойность ПВЛ, безусловно, существенно затрудняет использование её как исторического источника, но в то же время является важнейшим ресурсом новой информации, доступ к которой может открыть лишь адекватная стратификация текста.  (А. А. Гиппиус)

 
     Полемики по поводу авторства ПВЛ, а также о том, верна ли концепция А. А. Шахматова, основывающаяся на предположении о существовании некого предшествующего ПВЛ летописного свода XI века, вносились ли в нее изменения последующими переписчиками не утихают. Эта тема широко освещена в научной и научно-популярной литературе, где «убедительные доводы» одних авторитетных авторов сталкиваются с не менее «убедительными доводами» их столь же именитых оппонентов. Мы же сосредоточимся на прозаическом, но более существенном, на наш взгляд, вопросе: можно ли в принципе доверять этому источнику?

     Для начала попытаемся понять, почему из того обилия древнерусских летописей, а согласно официальной имперской историографии они велись в каждом княжестве и во многих монастырях, до нас дошла только ПВЛ. Любители «теорий заговоров» отстаивают версию о намеренной «ликвидации неугодных свидетелей» сначала Петром I, а затем Екатериной II, приводивших историю Империи к «единому знаменателю» и выбравших ПВЛ в качестве единого источника по «правильной» истории начальной Руси. Но, поскольку данная теория базируется на одних лишь предположениях, думается, имеет смысл поискать другие объяснения.

     По мнению автора, все было гораздо прозаичнее. И как бы ему ни хотелось увидеть булгаковского Бегемота, восседающего, скажем, на Иоакимовской летописи1, и услышать назидательные наставления его шефа о том, что «рукописи не горят», увы, в реальности огонь безвозвратно пожирал ценнейшие исторические свидетельства. Драгоценные пергаменты исчезали в пламени и во время монгольских штурмов, и во время не менее губительных бытовых пожаров, с завидным постоянством едва ли не полностью уничтожавших деревянные русские города, и даже в уже более близкое к нам «просвещенное» время после того как они были найдены и возвращены в научный оборот. Так в огне московского пожара 1812 года погибла найденная Г. Ф. Миллером2 Троицкая летопись, а вскоре после смерти В. Н. Татищева3 сгорел его архив, что навсегда лишило нас возможности доказать или опровергнуть существование Иоакимовской и ряда других летописей.

     «Первоисточники» по недосмотру хранителей гнили в монастырских подвалах, их ели крысы, нередко они использовались «просвещенными» монахами в хозяйственных целях. Но даже если древние документы хранились, казалось бы, в благоприятных условиях княжеских и монастырских библиотек, это тоже далеко не всегда гарантировало их от гибели.

     Пергамент, на котором писались летописи, сам по себе является очень крепким и долговечным материалом. Но он очень чувствителен к внешним условиям, прежде всего к влажности воздуха. Недостаточная влажность (ниже 40 %) приводит к его усадке, в результате этого пергаментный лист деформируется, что приводит к выпадению чернил. Кроме того, со временем пергамент затвердевает, теряя эластичность, и может быть разрушен даже от легкого прикосновения. Губительна для пергамента и чрезмерная влажность (65–70 %), особенно в сочетании с повышенной температурой и недостаточной циркуляцией воздуха, поскольку в таких условиях он становится прекрасной питательной средой для насекомых, плесневых грибов, бактерий

     Впрочем, зачастую старинные тексты уничтожались вполне сознательно. Но причиной тому были не чьи-то «указания сверху», а вполне банальный материальный фактор: дороговизна «проекта». Чтобы создать всего лишь одну книгу, требовались десятки, а иногда даже сотни шкур. При этом пригодным для записей пергаментом они, естественно, становились далеко не сразу, а лишь после длительного и весьма сложного технологического процесса. Поэтому повсеместное распространение получила практика палимпсеста – повторного использования пергамента, когда старый текст смывался или соскабливался, а вместо него наносился новый. (Отсюда, становится понятно, что один из основных аргументов «новых историков», ссылающихся на немногочисленность дошедших до нас подлинников древних рукописей и утверждающих на этом основании, будто бы они являются подделкой более позднего времени, а сама история человечества значительно короче, чем принято считать, имеет вес только в глазах самих «новых историков» и читателей, слабо ориентирующихся в данной проблематике.)

     Такого рода «экономические аргументы», как минимум, заставляют усомниться в резонности устоявшегося мнения, о массовости летописания на Руси в домонгольское время. Например, монастыри в то время вовсе не были теми процветающими «религиозно-коммерческими» предприятиями, которыми они являются в наши дни, будучи в большинстве своем не более чем отшельническими скитами. Их малограмотные, а в большинстве своем вовсе неграмотные, обитатели были озабочены, прежде всего, добычей хлеба насущного, а не тем, как донести до далеких потомков свое видение происходящих на их глазах событий.

     Вряд ли ведением летописей занимались и князья, правящие в небольших удельных центрах4. Для этого у них не было ни мотивации, ни свободных материальных ресурсов. (Подчеркнем, что речь идет именно о регулярном ведении летописей, а не отдельных разрозненных погодовых записей.) «Спонсировать», и естественно, контролировать ведение летописей, могли себе позволить лишь крупные политические игроки того времени – киевские, а впоследствии, владимиро-суздальские, галицко-волынские князья и, естественно, богатый Новгород. В этой связи можно предположить, что на определенном этапе летописи велись и в Чернигове, и в Смоленске (возможно, именно смоленские летописи и вошли в состав упоминаемых ниже русско-литовских летописей), и в Рязани. Но достоверных сведений об этом не сохранилось, и сторонники существования в этих княжествах летописной традиции предпочитают ограничиваться бездоказательными допущениями, подобно такому: «Рязанские летописи до нас не дошли, но они, несомненно, существовали»5.

     А теперь посмотрим, как было поставлено дело с ведением хроник у соседей Древней Руси. (Разумеется, из этого обзора исключены Византия и Болгария.) Такое сравнение поможет нам лучше понять: должны ли мы сетовать на то, что время сохранило для нас так МАЛО летописных сводов, или, наоборот, радоваться, тому, что до нас дошло так МНОГО трудов летописцев.
 
    Начнем с Хазарского каганата. Нет никаких достоверных свидетельство о существовании в нем летописной традиции6, а из всех собственно хазарских письменных источников до нас дошла лишь так называемая «Еврейско-хазарская переписка» X века, аутентичность которой, к тому же, длительное время вызывала у многих историков сомнения7. Что же касается «Киевского письма», написанного в иудейской общине города и содержащего в себе просьбу к другим общинам о «финансовой взаимопомощи», то его можно оценить, как источник по истории Киева (это первое письменное упоминание о городе!) и финансово-правовых отношениях того времени. Что же касается Хазарии, то в письме она не упоминается ни словом8.

     Не дошли до нас и летописи, равно, как и другие документы, Волжской Булгарии, хотя, учитывая развитие городов и торговли, а также культурное проникновение ислама, можно с уверенностью предположить, что они существовали. Вероятно, причиной тому – тотальный разгром государства монголами в 1236 году. (Так называемую «Гази-Барадж тарихы», якобы созданную в середине XIII века на базе раннесредневековых текстов, большинство академических ученых считают подделкой 1990-х годов).

     Нет в распоряжении историков и золотоордынских хроник. Поэтому, изучая историю этого государства, ориенталисты вынуждены обращаться к «зарубежным» источникам: арабо-персидским, армянским, европейским и, конечно же, русским летописям, а также к немногим сохранившимся ханским ярлыкам9 – документам, издававшимся от имени хана и обладавшими определенными «бюрократическими» признаками: наличие подтверждающей алой печати (тамги), соответствующей формой изложения и т. д. Ярлыки адресовались лицам, стоящим по положению ниже издавшего его лица. Русские летописи сообщают нам о ярлыках, выдаваемых в Орде князьям и отцам церкви. Однако, из всего множества ханских ярлыков на княжение до нас не дошел ни один. И это объясняется не только желанием Рюриковичей уничтожить «свидетельства своего коллаборационизма», но и бессмысленностью хранения ярлыков – с их помощью нельзя было обосновать наследственные права, поскольку ярлык действовал лишь в течение жизни (правления) издавшего его хана, а следующий хан мог по своему усмотрению либо подтвердить, либо отменить его действие.

     А вот ярлыки, выданные митрополитам, уцелели. Написанные на уйгурском или тюркском языке во второй половине XIII–XIV вв. они были переведены в митрополичьей канцелярии на русский язык. Первоначальный вариант перевода не сохранился – ярлыки дошли до нас в поздних отредактированных в первой половине XV в. списках. Всего известно шесть ярлыков, самый старый из которых датируется 1267 годом. В архивах Венеции и Генуи хранятся латинские и итальянские переводы золотоордынских ярлыков, выданных представителям этих республик10.

     Северо-западные соседи Руси. Ни финские, ни прибалтийские племена никаких летописей не вели, ввиду отсутствия у них письменности как таковой. В Прибалтике лишь с приходом крестоносцев появляются первые хроники на латинском языке: «Хроника Генриха Латвийского» (начало XIII века) и «Ливонская рифмованная хроника (конец XIII века). Как и в случае с первыми русскими летописями, их оригиналы не сохранились. Древнейшая шведская хроника и также на латинском языке была создана в XIV веке, но самые старые дошедшие до нас ее списки датируются второй половиной следующего столетия. Из летописей Литвы отметим «Летописец великих князей литовских», который был написан в 1420-х годах в Смоленске. Там же в 1446 году создана белорусско-литовская летопись, представляющая собой, как и близкие ей по времени Лаврентьевская и Ипатьевская летописные своды, компиляцию, в основу которой положена все та же ПВЛ.

     Древнейшие польские летописи – практически современны летописям Руси. Хроника Галла Анонима создана в начале XII века, хроника Викентия Кадлубека – в конце XII (первые три тома) и начале XIII (четвертый том) века. Сохранившиеся списки этих хроник, как и списки Лаврентьевской, Ипатьевской и Новгородской первой летописи, относятся к XIV столетию.

     Подводя итоги, можно сделать вывод о том, что ситуация с русским летописанием не была уникальной. Летописи – это дорогостоящий штучный продукт, о массовом производстве которого говорить не приходится. В других странах региона эти артефакты также встречались нечасто либо вообще отсутствовали. И дошедшее до нас количество древнерусских сводов, если так можно выразиться, близко к «математическому ожиданию», а вполне возможно, даже превосходит его.

     Но вернемся к ПВЛ. В соответствии с унаследованной от Византии традиции, она, как и многие другие средневековые летописи, начинается с библейского повествования о разделе земли между народами. После чего предельно кратко знакомит нас с ранней историей восточных славян, а затем скупо и сухо сообщает об образовании Древнерусского государства. Однако малоинформативность – не единственный недостаток ПВЛ – вызывает большие сомнения и ее достоверность. «Позволительно ли, в самом деле, повторять суждения средневекового автора, писавшего через двести – двести пятьдесят лет после событий? Кто может поручиться, что обстоятельства были именно таковы, как описанные в летописи, да и происходили ли эти события на самом деле? Становилось все менее ясно, как в течение двухсот с лишком лет бесписьменного периода передавались знания о прошлом и что, собственно, обеспечивало точность передачи, достаточную для включения этих известий в фонд «научного» знания. Выручавшая историков в течение всего XIX века идея устной трансляции («живое народное предание») все меньше удовлетворяла и, в любом случае, переносила источник знания из разряда исторических документов в область литературы или, хуже того, фольклора»11. 

     А в ХХ веке оценка достоверности «Повести» стала зависеть уже не только от личных убеждений историка, но и от господствующих на тот момент идеологических установок. При этом «личные убеждения» могли меняться с поражающей быстротой: «Несомненно, хроникер, представитель определенного класса, имеет собственную точку зрения и преследует определенные политические цели. Поэтому наше отношение к хронике как историческому источнику должно быть вдвойне осторожным»12.  Но уже через четыре года тот же автор (Б. Н. Греков13) пишет: «Повесть временных лет» – одно из тех творений человеческого гения, которым суждено вызывать негаснущий интерес на протяжении веков... Для нас это уникальный источник, дающий не всегда полный, но тем не менее... подлинный и содержательный рассказ о раннем периоде истории Руси...»14. 

     И все же не будем слишком строги: время, когда писались эти строки, было суровое. За «неправильное» или даже просто не вовремя высказанное мнение люди лишались не только работы, но и свободы. А иногда даже и самой жизни. Поэтому можно понять одного из классиков имперской историографии, находящегося, как и другие советские историки, на переднем крае идеологической борьбы, и пытающегося держать нос по ветру. Но тогда ради справедливости следует отнестись с пониманием и к позиции А. Т. Фоменко, иронизирующего над подобной «научной методологией».

     А мы, принимая во внимание, что от времени правления основателя норманской династии Рюрика летопись отделяет ни много, ни мало 250 лет, можем признать, что ее автор имел лишь смутные представления о том, каким образом этому варяжскому предводителю и его ближайшим преемникам удалось практически с нуля построить огромное государство. (Вопрос об авторстве – Нестор, Сильвестр или неизвестный создатель некоего предшествующего «древнейшего свода» – на сегодняшний день остается открытым.)

     Для того, чтобы более наглядно показать читателю, сколь велик был размер этой временной лакуны, и, соответственно, почему надо критически относиться к изложенной в ПВЛ версии древнерусской истории второй половины IX – первой половины X веков, достаточно привести простой пример: представьте себе историка наших дней, который, не имея возможности обратиться к каким-либо письменным документам, описывает правление Екатерины II, основываясь только на устных преданиях, исторических анекдотах и т. п. «источниках»... Собственно, с такой же проблемой столкнулись и европейские историки, изучающие дописьменный период в истории того или иного народа. В итоге им стало ясно, что «история либо утратит статус научной дисциплины, либо пожертвует древнейшим прошлым»15.  И поэтому рациональные европейцы, в большинстве своем избравшие в качестве метода исторических исследований позитивизм, предпочли пожертвовать древнейшим прошлым и стали опираться в своих научно-исторических изысканиях на сухие, лишенные художественных подробностей, но достоверные архивные материалы.

     А имперская историография пошла своим путем, сделав ПВЛ центром, вокруг которого выстраивали свои концепции историки самых различных взглядов и направлений – родоначальники российской историографии В. Н. Татищев и Г. Ф. Миллер, классики имперской исторической науки XIX века Н. М. Карамзин16, С. М. Соловьев17, Д. И. Иловайский18, В. О. Ключевский19, основатели украинской исторической школы В. Б. Антонович20 и М. С. Грушевский21, историки-марксисты и историки-евразийцы. Все они, прекрасно осознавая ненадежность «Повести» в качестве исторического источника, позволяли себе оспаривать лишь отдельные, в первую очередь не соответствующие их историческим концепциям, детали летописного рассказа. Так что практически все синтезы ранней истории Руси являются ничем иным, как обыкновенным переводом ПВЛ на язык науки, а разночтения, или частичное несовпадение, авторских концепций объясняется не более чем различным толкованием ее текста. Хотя, возможно, в ряде случаев причину и следствие стоит поменять местами...

     Каковы же причины этого неординарного по меркам историографии XX, а тем более XXI века положения вещей? (Во всяком случае, вряд ли кто-то, находясь в здравом уме и твердой памяти, решится в наше время основывать историю Древней Греции на «Илиаде» и «Одиссее», Древнего Рима – на «Энеиде», Германии – «Песни о Нибелунгах», Англии – «Беовульфе»...) По мнению автора, все или, скажем осторожнее, многое, объясняется куда более прозаически: прошедшей через «темные века» Западной Европе, удалось сохранить общую для всего региона латинскую письменность, а также римское делопроизводство. Большое значение имели места поддержки письменной традиции и надежного хранения документов – многочисленные каменные монастыри. Кроме этого, в распоряжении европейских историков имелось достаточное количество «ненамеренных источников» (актов, писем, хозяйственных договоров, донесений послов, метрических записей и т. п.), скрупулезный анализ которых лег в основу методологии современной историографии1. Увы, всего этого архивного богатства были лишены их российские коллеги, поскольку дохристианская Русь письменности не знала. И поэтому, подводя итоги, можно прийти к выводу, что перед нами еще один исторический парадокс: об истории Восточной Европы в VIII–X веков нашей эры мы знаем куда меньше, чем об истории X–VIII веков до нашей эры Древнего Египта, Междуречья, Ближнего Востока.


     1. «Иоакимовская летопись» – условное название летописи начала XI века, авторство которой приписывается первому новгородскому епископу Иоакиму. Вопрос о ее подлинности является предметом научных споров. Дошла до нас в изложении В. Н. Татищева.

     2. Миллер Герхард Фридрих (1705–1783) – один из зачинателей российской историографии. Вместе с другими историками германского происхождения на русской службе внес существенный вклад в развитие и продвижение «норманской теории», связывающей рождение русской государственности со скандинавскими викингами.

     3. Татищев В. Н. (1686–1750) – автор первого исторического труда по истории России, изданного уже после смерти автора под названием «История Российская с самых древнейших времён, неусыпными трудами через тридцать лет собранная и описанная покойным тайным советником и астраханским губернатором Васильем Никитичем Татищевым». В настоящее время ведется активная полемика по поводу достоверности источников, используемых им при написании своей книги. Тем не менее, следует по достоинству оценить несомненные заслуги В. Н. Татищева перед российской историографией – открытие и публикацию Русской правды и Судебника Ивана Грозного.

     4. Например, на Северо-Востоке Руси перед монгольским нашествием летописание велось во Владимире, Ростове (отдельные летописные записи) и Переяславле Залесском, а после него в послемонгольский период – в Ростове, Владимире, Твери, Москве, Нижнем Новгороде. В других центрах северо-восточных княжеств в XIII–XIV вв. летописи, судя по всему, не велись. См.: Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. Москва; Ленинград, 1938. С. 364–366.

     5. Монгайт А. Л. Старая Рязань // Материалы и исследования по археологии древнерусских городов. Т. IV. Москва, 1955.

     6. Исследователи «Еврейско-хазарской переписки» высказывают предположение, что бек Иосиф при рассказе о истории хазар, использовал имеющиеся в его распоряжении хазарские летописи. (Электронная еврейская энциклопедия.
     7. Подробнее см. Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы X века / Пер. с англ. – Изд. 2-е, испр. и доп. – Научная редакция, послесловие и комментарии В. Я. Петрухина. – Иерусалим: Гешарим, 5763 – М.: Мосты культуры, 2003.

     8. Там же. С. 31–32.

     9. Березин И. Н. Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева. Труды Восточного отделения Имп. Археологического общества. Ч. 8. Санкт-Петербург, 1864. С. 440.
       
     Березин Н. И. (1818–1896) – российский востоковед, профессор Казанского и Петербургского университетов, тайный советник. (Мы не случайно указываем гражданские чины имперских историков. Это показатель отношения к ним имперских властей и, соответственно, положения в имперской иерархии. Тайный советник – один из высших гражданских чинов в российской табели о рангах. Его обладатели могли занимать должности министра, товарища министра, сенатора, академика. Достаточно сказать, что далеко не все губернаторы удостаивались этого чина, а всего на 1903 год во всей огромной Российской империи было 553 тайных советника.)

     10. Подробнее см. Почекаев Р. Ярлыки ханов Золотой Орды как источник права и как источник по истории права.

     11. Толочко А. П. Очерки начальной Руси. Киев; Санкт-Петербург: Лаурус, 2015. С. 29.

     12. Греков Б. Д. Киевская Русь и проблема происхождения русского феодализма у М. Н. Покровского // Против исторической концепции М. Н. Покровского. Ч. 1. Москва–Ленинград: АН СССР, 1939. С. 90.
    
     13. Греков Б. Д. (1882–1953) – академик АН СССР, один из «генералов» советской исторической науки, лауреат трех Сталинских премий. Основное направление научной деятельности – экономическая история славян. В своей проникнутой идеологией монографии «Киевская Русь» (1939) отстаивал тезис о том, что не торговля, а сельское хозяйство было основой экономики древнерусского государства и на этом основании делал вывод о полной феодализации страны.   

     14. Греков Б. Д. Первый труд по истории России. Ист. журн. 1943. № 11–12. С. 65–67

     15. Толочко А. П. Очерки начальной Руси. С. 29.

     16. Карамзин Н. М. (1766–1826) – выдающийся русский литератор, реформатор языка и историк. Как и многие молодые либералы, с возрастом перешел на позиции твердого сторонника абсолютной монархии. Автор ставшей «бестселлером» своего времени беллетризованной «Истории государства российского», в которой ничтоже сумняшеся назвал Киевскую Русь просто Россией, персонажей ПВЛ русскими, а Киев, вольно перефразировав летописца, «матерью городов русских». Одним росчерком пера, сменой лишь одного этнонима «руский» на «российский», наследство княжеского Киева оказалось в руках «Третьей империи», российская история была углублена до раннего средневековья, а украинская, соответственно, укорочена до послемонгольского времени. (См. Залiзняк Л. Л. Стародавня історія України. Київ: Темпора, 2012. С. 357.) Но не будем обвинять Н. М. Карамзина в сознательном искажении истории. Во-первых, в то время, когда он писал свою «Историю», четкие историографические каноны еще не оформились, а, во-вторых, о том, что между словами Русь и Россия, руский и русский/российский существуют какие-либо семантические отличия, Н. М. Карамзин мог просто не подозревать.

     17. Соловьев C. М. (1820–1879) – генерал-лейтенант гражданской службы (тайный советник), более 30 лет занимал кафедру истории Московского университета. К его «Истории России с древнейших времен» мы будем постоянно обращаться на страницах нашей книги, поскольку этот, написанный почти полтора века назад фундаментальный 29-томный труд, является, на наш взгляд, образцом объективного изложения исторических событий. Ни перед С. М. Соловьевым, ни перед его коллегами по «историческому цеху» не стояла задача, во что бы то ни стало, обосновать российскую имперскую идею и «братство» восточнославянских народов, поскольку в то время эти идеи не нуждались ни в каком обосновании и казались сами по себе разумеющимися. Империя в то время находилась на вершине своего могущества (реального или мнимого, как показали события 1917 года, – это уже другой вопрос) и включала в себя даже такие «исконно европейские» территории, как Финляндия и Царство Польское. Белоруссия и Левобережная Украина находились в глубоком «геополитическом тылу», а уже и тогда фрондирующий Львов принадлежал иному государству, а если и создавал кому-то проблемы своими идеями украинского национального возрождения, то в первую очередь не Санкт-Петербургу, а Вене. Да и речь шла совсем не о независимости, об этом в то время вряд ли мечтали даже самые смелые «радикалы», а об идее культурной, максимум национальной, автономии. Аналогичные, более чем скромные цели, ставила перед собой и украинская интеллигенция Российской империи…

     18. Иловайский Д. И. (1832–1920) – автор пятитомной «Истории России», виднейший антинорманнист XIX века. Благодаря многочисленным переизданиям своих работ, являлся одним из самых состоятельных авторов своего времени, что, в свою очередь, обуславливало его независимость как от академической среды, так и от официальной историографии.

     19. Ключевский В. О. (1841–1911) – ученик С. М. Соловьева, академик, автор «Курса русской истории», тайный советник. Более 30 лет возглавлял кафедру русской истории Московской духовной академии, являясь одновременно профессором Московского университета. Считал, что переселение восточных славян и колонизация страны была основным фактом истории России, «с которым в близкой или отдалённой связи стояли все другие её факты». Более того, в своем «Курсе русской истории» В. О. Ключевский разделил российскую историю на отделы или периоды по наблюдаемым в ней народным передвижениям. Периоды нашей истории – этапы, последовательно пройденные нашим народом в занятии и разработке доставшейся ему страны до самой той поры, когда, наконец, он посредством естественного нарождения и поглощения встречных инородцев распространился по всей равнине и даже перешёл за её пределы. Ряд этих периодов – это ряд привалов или стоянок, которыми прерывалось движение русского народа по равнине и на каждой из которых наше общежитие устроялось иначе, чем оно было устроено на прежней стоянке. Я перечислю эти периоды, указывая в каждом из них господствующие факты, из коих один – политический, другой – экономический, и обозначая при этом ту область равнины, на которой в данный период сосредоточивалась масса русского населения, – не всё население, а главная масса его, делавшая историю». Согласно В. О. Ключевскому, такими периодами были: 1. Русь Днепровская, городская, торговая (VIII–ХIII вв.). 2. Русь Верхневолжская, удельно-княжеская, вольно-земледельческая (с XIII до середины XV в.). 3. Русь Великая, Московская, царско-боярская, военно-землевладельческая (с середины XV до начала XVII в.). 4. С 20-х годов XVII века, т. е. после преодоления Смуты, начинается последний, на момент написания «Курса», всероссийский, императорско-дворянский период. (Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 1. Москва: Мысль, 1987. С. 50–53.)

     20. Антонович В. Б. (1834–1908) – член-корреспондент Петербургской академии наук, профессор кафедры русской истории Киевского университета, основоположник киевской школы украинских историков. Его учениками были такие известные ученые, как Д. И. Багалий, П. В. Голубовский, братья М. С. и А. С. Грушевские, В. Е. Данилевич, М. В. Довнар-Запольский, Д. И. Дорошенко, И. А. Линниченко, В. Г. Ляскоронский. Автор концепции самобытности украинского народа и термина «Украина-Русь».

     21. Грушевский М. С. (1866–1934) – выдающийся или просто известный (выбор за читателем) украинский, австро-венгерский и советский историк. Один из основателей украинской историографии. Учился в Киевском университете у В. Б. Антоновича, под влиянием которого начал заниматься общественно-политической деятельностью. В 1894–1914 годах – профессор кафедры истории Львовского университета, где создал собственную научную школу. С началом Первой мировой войны вернулся в Киев, откуда был выслан полицией в Казань. В украинских патриотических кругах авторитет М. С. Грушевского был настолько велик, что после февральской революции его заочно избирают председателем Украинской Центральной Рады. И, вероятно, именно здесь следует искать корни мифа о «президентстве» М. С. Грушевского. Мифа совершенно беспочвенного, прежде всего по той причине, что такой должности в Украинской Народной Республике просто не было. После падения Центральной Рады оказывается в эмиграции, где сочетает политическую деятельность с плодотворной научной работой. (Всего в его активе примерно 2000 научных работ!)

     В 1924 году возвращается в Украину, где продолжает свою научную деятельность в качестве руководителя историко-филологической секции Всеукраинской академии наук. А в 1929 году избирается действительным членом Академии наук СССР. Однако на этом заигрывание советской власти с бывшим руководителем Центральной Рады закончилось. Уже в конце того же 1929 года начинается атака на созданные им научные структуры, а также целенаправленная критика его научных взглядов. В 1931 году был арестован как, предполагаемый, глава «Украинского националистического центра», и на допросе дал признательные показания. Однако по не совсем ясным причинам был освобожден, а на роль «главного контрреволюционера» неожиданно был назначен другой историк –академик М. И. Яворский.