Письмо

Незатейливый завтрак продолжался дольше обычного. Так случалось всякий раз, когда нужно было выйти из дома. Она цеплялась за малейшую возможность избежать встречи с чужим, непонятным и пугающим миром.
Варила в маленьком ковшике напиток. Пыль неопределённого цвета плавала грязной пеной на поверхности кипятка. Прилипала к стенкам ковшика. Скупо окрашивала воду в грязно-коричневый цвет. Запасы хорошего кофе закончились давно. Все попытки достать его были тщетны. Горстку жалкого подобия любимого напитка удалось выменять с большим трудом.
Она физически ощутила, как брезгливо напряглись от встречи с мутной жидкостью изогнутые стенки фарфорового кофейника. Из последних сил выдержали прикосновение противной бурды. Незабудки, маки и розы продолжали безмятежно цвести на изящных боках. Они чувствовали только изменение температуры. Млели от тепла, наливались красками. Становились объёмными и живыми. Розовые крылышки бабочек порхали между цветами. Намекали на быстротечность времени. Лепной розовый бутон на крышке нагрелся и выпустил из сердцевины тонкую струйку пара. Давая хозяйке понять, что напиток внутри дошел до нужной температуры. 
Напиток. Даже в мыслях невозможно назвать ЭТО «кофе»! Она наполнила до половины маленькую чашку. Покосилась в сторону пустого молочника. Пожала плечами. Отхлебнула глоток и невольно поморщилась. Вспомнила, как в детстве тайком выливала кофе в кадку с фикусом. Попробовала посчитать, сколько литров хорошего кофе пропало зря. Поперхнулась безвкусной жижей. Сбилась со счета. Через силу заставила себя сделать ещё пару глотков.
Взглянула на часы. Побарабанила в задумчивости указательным пальцем по столу. Пора.
- Пора-пора-пора. - сказала она вслух. - Не хочется. Но…пора.
Она сознательно избегала противного слова «надо». Так часто слышала его в детстве, что в однажды поняла.
Довольно. Этому слову нет места в её жизни.
Больше она его не произнесёт.
Никогда.
Ни за что.
Пусть даже камни упадут с неба.
- Пора-пора-пора, - негромко напевала она, споласкивая чашку, ставя на место кофейник, закалывая шпилькой волосы в аккуратную прическу.
Длинной булавкой закрепила шляпку.
Туфли.
Пыльник.
Перчатки.
Сумочка.
Связка ключей. От дома и аптеки. Взглянула на своё отражение в зеркале. Кивнула и взялась за ручку двери. Та отворилась с едва ощутимым сопротивлением. Как будто не хотела выпускать хозяйку из квартиры.
- Ничего не поделаешь. - сказала она строго. То ли себе, то ли двери. Впрочем, какая разница. Смысл сказанного от этого не изменится. - Трудяга из одного дня два делает. - произнесла любимую мамину поговорку и шагнула за дверь.
Привыкнуть к искорёженному войной городу было невозможно.
Запах гари, обломки стен, рыжая пыль в воздухе, лежащие на боку трамваи, обрубки деревьев, битый кирпич, ямы на мостовой. Неразбериха, грязь, смятение… Странное ощущение нереальности происходящего появлялось при каждом выходе из дома. Казалось, стоит хорошенько поморгать несколько раз, всё встанет на свои места. Улица приобретёт прежний вид, наполнится привычными звуками мирной жизни. Хотелось протянуть руку и стереть неведомо откуда появившийся чужой параллельный мир.
На месте безликих пыльных руин окажутся привычные с детства здания. Зазеленеют каштаны и акации. Зашуршат шины автомобилей. Послышатся шаги прохожих, шелест листьев и нежная мелодия скрипки в кафе на углу. Запах парфюма, смешавшегося с ароматом дорогого кофе и свежих булочек поплывёт в воздухе. Будет долго прятаться в складках одежды.
Она пристально смотрела под ноги. Старалась не замечать пыльную гриву убитой лошади. Завтра от неё останется только остов. Мысок красного башмачка, виднеющийся из-под обломков кондитерской. Снаряд попал сюда ещё зимой. Завалы разбирать некому. Скорее всего руины ещё долго будут напоминать об авиаобстреле. Обогнула уличный столб. Провода перепутанными лентами болтались под редкими порывами ветра. Фонарь печально покачивался. Как будто выбирал место падения.
Совсем недавно он ярко светил по ночам. Желтый свет добавлял тёмной улице покоя. Делал её по-домашнему уютной. Суматошная мошкара до утра вилась вокруг фонаря в беспрерывном танце. Выделывала путанные фуэте. Сталкивалась с горячим стеклом. Испуганно отскакивала подальше. Чтобы через несколько минут снова потерять направление и стукнуться в стекло. Листья в кронах старых деревьев ловили теплые отблески. Прятали их в густых ветках. Радостно перешёптывались с ветром. Тихо шелестели над головами влюблённых парочек.
С головой уйдя в воспоминания о прошлом, она не заметила среди обломков штукатурки, валяющейся на тротуаре, металлический штырь. Запнулась о него. Пролетела по инерции несколько шагов вперёд и приземлилась на колени. Даже не успела выставить руки вперёд. Чтобы смягчить падение. Никогда не умела падать. Поэтому и на каток не любила ходить. Зря рассыпался в приглашениях Пауль. Расписывал все прелести отдыха на коньках. Она молча улыбалась, кивала головой и оставалась дома. Неуклюже плюхнуться на виду у него на четвереньки? Этого ещё не хватало! А может ради возможности подать руку, показать силу мышц он и звал на каток? Кто знает? Да и совсем неважно уже. Каток, музыка, коньки, смех кажутся далёкими и нереальными. Они остались в прежней жизни. Которая никогда не вернётся. Как не вернётся Пауль, погибший в самом начале войны.
Зато разорванные чулки, боль в коленках и кровавые ссадины очень даже реальны. Она попыталась встать. Невольно вскрикнула от боли. Чья-то крепкая рука подхватила её под локоть. Не успела она слово сказать, как уже стояла перед высоким парнишкой в чужой военной форме. Русский. Он крепко придержал её. Участливо произнёс короткую фразу. С трудом пробиваясь через чудовищный акцент, она поняла, что военный беспокоится, сможет ли она идти. Уверенно кивнула, отряхнула полы пыльника. Машинально поправила шляпку. Подумала, что шляпные булавки придумал гений. До аптеки оставалось метров пятьдесят. Шагнула поспешно. Покачнулась. Почувствовала, что военный продолжает аккуратно придерживать её под локоть. Пожала плечом. Приняла чужую поддержку как неизбежность. Медленно похромала к зданию.
Замок, забитый пылью, грустно скрежетал и отказывался проворачивать ключ. Военный несколько минут молча наблюдал за безуспешными манипуляциями. Продолжая придерживать её локоть, спокойно сказал:
- Битте.
Жестом попросил ключ. Несколько раз дунул в замочную скважину. С усилием сделал два оборота. Отворил дверь, повторив:
- Битте.
Аптека встретила тишиной и сумраком. Маркизы заслоняли окна снаружи.  Пыльные стёкла пропускали мало света. Зная помещение, как свои пять пальцев она быстро нашла стул. Присела со вздохом облегчения. Перевела дух. Вежливо поблагодарила, давая понять, что дальше она справится сама.
Парнишка кивнул, повторил:
- Битте.
Показал на её разбитые колени. Жестами пояснил, что ссадины нужно обработать. Она махнула рукой, справится, мол, идите. Военный покачал головой, пробубнил что-то на своём языке. Направился к полкам. Открывая шкафы наугад, разыскал перевязочный материал, графин с остатками воды, простоявшей здесь всю зиму. Поставил около неё на пол, спросил коротко:
- Гут?
Ничего не поделаешь. Упрямца только Господь исправит. Пришлось приняться за разбитые коленки, бросив ответное:
- Гут.
Военный вежливо отошёл в сторону. Вернул на место пузырьки, которые доставал в поисках нужных медикаментов. Закрыл дверцы шкафов. Подошёл к кассе. Около неё, на темном деревянном прилавке, лежало несколько листов бумаги и карандаш. Молодой человек оживился. Взял лист и карандаш:
- Канн их папир? - в вопросе было столько надежды, что отказать было невозможно.
Ответила кивком в надежде, что военный наконец покинет аптеку. Он радостно качнул головой. Махнул рукой в сторону окна. Подумав про себя, что лист бумаги и карандаш необременительная благодарность за помощь, она снова кивнула. Услышала:
- Данке шон.
Хмыкнула в ответ. Пожала плечами. Военный положил лист на подоконник. Наклонился. Принялся торопливо писать.
- Дела сами себя не сделают, - пробормотала она себе под нос.
Огорчённо посмотрела на содранные колени, порванные чулки. Забинтовала обработанные йодом ссадины. Вздохнула и похромала тихонько за прилавок. Как бы ни сложился день, надо сделать ревизию в двух шкафах. Вытереть пыль, найти карандаши по стеклу, проверить весы. Тихое шуршание карандаша по бумаге действовало успокаивающе. Она подвинула деревянную стремянку. Двух ступеней хватило, чтобы дотянуться до верхней полки. Пыли было немного. В дальнем углу стояли закупоренные склянки тёмного стекла без этикеток. Перебирая пузырьки, она погрузилась в любимое занятие. Отвлеклась и забылась. Настолько, что звон разбитого стекла и звук падения заставил её вздрогнуть. Осторожно спускаясь с лестницы, она придала голосу строгости. Спросила:
- Что вы успели нат…, - оборвала фразу на середине.
Военный лежал на полу. Под головой растекалась тёмная лужа крови. Пальцы сжимали карандаш. На подоконнике рассыпались осколки стекла. Лист был исписан наполовину. Аккуратные буквы незнакомого языка вытянулись в ровные строки. Она не могла прочесть написанное. Просто чувствовала, что письмо дышит надеждой и любовью.
Дотронулась до его запястья. Пульса не было. Мёртв. Шагнула к двери. Под ноги попался острый обломок кирпича.
- Где я новое стекло достану? - машинально подумала она и стала звать на помощь.
Недописанное письмо осталось лежать на подоконнике.
Одиночный солнечный луч нырнул под маркизу. На острых краях обломков стекла засверкали белые искры. Перескочили мелкими бликами на лист бумаги. Запрыгали по строчкам. Как будто читали неоконченное письмо.
«Люська, милая моя Люська.
Самому не верится, но я в Берлине. Хожу по улицам, а внутри всё поёт от радостного ожидания. Скоро, совсем скоро начнётся демобилизация. Я прибегу к твоему дому прямо с вокзала. С букетом цветов. Ты наденешь своё счастливое голубое платье. Мы пойдём на целый день в парк. Кататься на лодке, есть мороженое и кормить голубей. Потом, наглядевшись в твои счастливые глаза, как в старомодных романах, которые ты так любишь, пойду к твоим родителям. Просить…»