Волшебный инструмент

На этой старой фотографии – мой прадед. Сидит он в трактире, волосы шёлковые на прямой ряд уложены, брови черные дугой изогнуты, и лихо он из стаканчика винцо попивает да шоколадом закусывает. И сидел он так в трактире шесть месяцев и восемь дней.
На девятый день седьмого месяца приходит он в трактир и звучным голосом разносолов разных требует. Хозяин трактира со вниманием его послушал,  потом сказывает: дескать, многоуважаемый сударь наш Никита (так моего прадеда звали), заказ ваш сей момент исполним, толечко позапамятовали вы, что деньги у нас наперёд платятся.               
– Ах, да, – спохватился Никита. И ну себя по карманам постукивать, звонкую монету выколачивать; только нет монеты, и неведомо, куда она запропастилась. Тут и говорит он дрогнувшим голосом:
– Дорогой хозяин, неужто мне веры не будет, и в долг ты меня не напоишь и не накормишь?
А хозяин трактира в ответ:
– Каждого поить- кормить – недолго и в разоре быть. Потому как ты все вечера здесь просиживал, а не был при деле, промотал ты своё наследство, и гроша у тебя нет медного.
Вот Никита на всякий случай еще карманы пощупал, не завалилась ли монета где, ничего не выискал, плюнул под ноги хозяину-трактирщику и не солоно хлебавши домой пошел.
А дома что? Углы пустые, потолки, паутиною покрыты. Закручинился Никита. И вдруг вспомнил: умирая, родитель завещал ему инструмент по столярному делу. Родитель-то столяром-краснодеревщиком всю жизнь проработал. Как стал умирать, позвал сына и говорит:
– Вырос ты, сынок, крепким да весёлым, а вот ни с каким ремеслом дружбу не завел. Но, делать нечего, оставляю я тебе в сундуке инструмент по столярному делу. Волшебный он. Как нужда крайняя наступит, снеси его другу моему Илье Андреевичу, он тебе за этот инструмент столь денег отвалит, на всю жизнь хватит.
– Эхма, что же я родителев наказ забыл!
Вот скорехонько побежал Никита домой, в тёмном чулане опустился перед пыльным сундуком на колени, в замочную скважину ключ вставил.
«Ну, теперь заживу, – радуется он, – в трактир, куда столь времени хаживал, дорогу забуду. Теперь в наилучший ресторан на тройке ездить стану».
Открыл он сундук. И что же? Лежит инструмент: рубанки, молотки, стамески. Только не похоже, что он волшебный. Да делать нечего, дай думает, схожу к Илье Андреевичу. Вот приходит он к дому Ильи Андреевича, кленовую калитку рукой отворяет, а на дворе – хозяин дома на крылечке посиживает. Никита поздоровался чинно, как водится,  потом давай обсказывать: так, мол, и так, оставил родитель волшебный инструмент по столярному делу; наказывал, чтобы я его Вам, разлюбезный Илья Андреевич, продал, а Вы бы за него золотых поболе отсыпали.
Илья Андреевич ухмыляется в седую бороду и отвечает ласково:
– Да, паря, слыхивал я, что у твоего родителя такой инструмент водился, и с превеликой охотой куплю его.
У Никиты губы в довольной улыбке сами разъехались, даже неловко стало перед Ильей Андреевичем, что он свою поспешную готовность продать инструмент выказал, поэтому понурил он голову и говорит печальным голосом:
– С родительской памятью ни в жизнь бы не разлучился, да куда деваться – нужда скрутила, продохнуть нет моченьки.
 Илья Андреевич кивает головой:
– Понимаю, понимаю, неси.
Никита – домой бегом, на тележку сундук взвалил и – назад. Глянул Илья Андреевич на столярный инструмент, языком прищёлкнул:
– Всю жизнь думку имел таким инструментом обзавестись. И секрет-то весь в том, что любой человек возьмёт его в руки, и будет у него мебель получаться диковинная. Ну,  пошёл я за деньгами.
Направился Илья Андреевич в избу, да приостановился:
– А верно, паря, тот ли ты мне инструмент принёс, нет ли какого обману?
Никита глазами захлопал:
– Да как же Вы помыслили такое?
– Ты уж извиняй меня, только стар я, чтоб на слово верить, должен я испытать, тот ли инструмент мне продаётся, деньги он стоит нешуточные.
Никита плечами пожимает.
– Мыслю я на тебе его испытать, – говорит Илья Андреевич, – так ты сказывал, инструментом этим не работал?
Никита божится:
– Провалиться мне на этом месте, если я им работал!
– Ладненько, – говорит Илья Андреевич, – сработай-ка мне кресло резное, а для начала рубанком обработай эту дощечку, – сказал и пошел в дом.
Никита рад стараться, а что тут хитрого – кресло смастерить, ежели инструмент сам за тебя всю работу выполнит. Схватил он рубанок и – к дощечке. Раз, раз –  давай ее рубанком гладить, только от дощечки никакой стружки нет.
Сколь времени бился Никита – неведомо, только взмок весь. Вдруг слышит - заскрипело крылечко, выходит из дому Илья Андреевич, подошёл, глянул на работу Никиты и рассмеялся.
– Это как же ты надумал доску строгать, если из рубанка железка вынута? Тут от такой глупости, чего доброго, инструмент волшебную силу потеряет.
Рассердился Никита, дощечку швырнул на землю и рубанок туда же.
– Э... паря, да ты, видать, с форсом, за такое отношение к инструменту да отцовской памяти треснул бы тебя поленом по твоей башке, только не поможет, что ей сделается, раз она у тебя деревянная. Сейчас ступай-ка, мил друг, с моего двора, чтоб тебя мои глаза не видели.
Делать нечего, собрал Никита инструмент и к калитке направился. А Илья Андреевич уж кричит вдогонку:
– Погодь-ка. Возвернись. С инструментом не хочу расставаться. Покупаю. Только чую, волшебную силу он подрастерял малость, пока лежал без дела. Надобно тебе ее восстановить.
Никита спрашивает:
– Как же восстановить - то?
– Да очень просто: я вот доску, что тебе давеча давал, да ты кинул, сам рубанком постругаю, а ты понаблюдай, как только сам сробишь дощечку похожую на мою, считай, и появилась волшебная сила у рубанка.
И началось для Никиты время тяжёлое: рубанок-то с норовом оказался, так и хочет из руки выпрыгнуть или дощечку испортить. Илья Андреевич рядом стоит, похваливает:               
- Ничего, скоро совсем хорошо получится.
Только к вечеру вернулся Никита домой. Из кадки зачерпнул ковшом квасу холодного, на вишнёвом листу настоянного, осушил его, лёг не раздеваясь на кровать; плечи ноют, руки болят, а в спину будто кто шилом тычет. Заснул он сразу,  среди ночи проснулся, от подушки голову оторвал: в окно месяц заглядывает, по полу лунную дорожку стелет, и что за диво - у стола сидят бабки синие, тощие, оборванные и между собой шепчутся:
- Захворал наш хозяин – лечить надобно, – молвит одна. – Что же это ты, человече, вытворил, сколь времени не рабатывал, а сейчас работать надумал, рученьки себе покалечил, плечики надсадил, зачем всё это надобно? Инструмент-то кому-либо продай, не этому Илье, а деньги в трактир снесём, покуражимся, себя покажем, народ посмотрим.
 Никита спрашивает:
– Бабушка, как величать-то тебя?
– Да Нуждой в народе кличут, а рядом, по праву руку Лень сидит, а по левую – Скука. Вот собрались да гадаем, как тебя из беды вызволить.
– Да что за беда у меня?
– Эх, соколик, аль сам не ведаешь, что же ты теперь робить всю жизнь будешь, от работы спину ломит.
– Угу, была бы шея – хомут найдется. – поддакивают Лень да Скука.
– Не собираюсь я работать, – отвечает Никита, – вот появится у инструмента волшебная сила, получу кучу денег и заживу припеваючи. А сейчас убирайтесь-ка старушенции, откуда пришли, потому как вы мне спать мешаете, завтра мне подниматься с зорькой надобно.
Старухи хотели что-то возразить. Никита схватил сапог, запустил его в старух, они исчезли, будто их и не было, может, и впрямь их не было, показалось всё.
Наутро  Никита опять у Ильи Андреевича во дворе строгать рубаночком принялся доску. К вечеру стружка от дерева  толстым слоем под ногами лежит, и не один десяток досок испортил, а проку никакого.  Илья Андреевич же знай твердит:
– Ничего-ничего, уже лучше получается. Видишь, как инструмент спортился.
Только на четвертый день Никита доску сделал, что не отличишь от образца. Илья Андреевич похваливает:
– Вот и направился рубаночек, приобрёл волшебную силу, теперь стамеску обучать примемся.
И опять всё сначала. Так Никита обучал столярный инструмент около года волшебной силе. Как-то Илья Андреевич говорит Никите:
– Теперь, паря, пора кресло делать, посмотреть хочу, появилась волшебная сила у инструмента или нет.
Прошло две недели, сделал Никита кресло – глаз не оторвать, залюбуешься.
– О! – говорит Илья Андреевич, – это, я вижу, дело. Пошел я в избу за деньгами.
Тут Никита инструмент в сундучок аккуратно складывает и вежливо так говорит:
– Не трудитесь, Илья Андреевич. Инструмент этот столярный я продавать не собираюсь, так как это – память родительская и очень мне дорогая. Так что  цены ему нет. А ещё – большое спасибо Вам за науку, – и в пояс Илье Андреевичу кланяется, – понял я, что к волшебному инструменту умелые руки нужны, и будет всё как надо.
Усмехнулся Илья Андреевич, потрепал Никиту по плечу:
– Правильно ты всю мою науку понял,  я рад, что не зазря тебя учил уму-разуму.
С тех пор стал мой прадед знатнейшим столяром-краснодеревщиком. Вот у меня его фотография висит: стоит он с молоточком в руке, а рядом шкаф, им сделанный, работы тонкой, узорами изукрашенный, на резных ножках. Вы, если у нас в городе будете, в музее его увидеть можете, и действительно, есть на что посмотреть.
А фотографию, где прадед в трактире сидит, я случайно нашёл, на чердаке. Не любил её прадед, а оставил, не порвал, видимо, в назидание нам, своим внукам-правнукам, так как спиртного прадед с тех пор в рот ни капли не брал, и если кто из любопытных пытался узнать, чего это он трезвенником стал, прадед отвечал сердито:
– Водка ремеслу помеха.