Как Ниночка поступала на пароход

Ниночка лёгкая, изящная и весёлая. Она была юна, полна сил и надежд. Так же, как её молодая страна, где Ниночке предстояло жить, творить, любить и радоваться. Они вообще были одним целым с ней, со страной. Вместе учились, трудились, пели хором и шагали к светлому будущему. Они даже дышали в унисон. Так, во всяком случае, Ниночке частенько казалось.
Семнадцатилетняя Ниночка была уверена, что у неё впереди чудесная, полная ярких открытий и разных удивительных событий жизнь.
Она настолько верила в это, что если бы кто-нибудь вдруг спросил, откуда ей это известно, то она бы, наверное, даже растерялась. Потому что ответить было бы нечего. Она просто знала это и всё. Просто вера со временем превратилась в убеждение, а затем и в твёрдое знание.
И в ожидании обещанных ей кем-то свыше чудес, Ниночка просто жила в счастливом предвкушении. Она вообще, как уже говорилось, была лёгкая. Лёгкость характера являлась, пожалуй, её основной чертой. Она легко сходилась с людьми, легко заводила друзей, легко училась, легко улыбалась. И по жизни своей, такой лёгкой и славной, обещающей стать ещё лучше и прекраснее, тоже шла с лёгкостью.
После окончания школы Ниночка, вместе с лучшей своей подругой Лидой, решила ехать в Одессу, чтобы поступить на пароход. Лида сказала, что это очень просто. В Одессе - огромный порт, там полным-полно разных кораблей, на которых очень часто бывает нехватка разной рабочей силы.
В том числе и женской. Так сказала Лида, а ей можно верить. Во-первых, Лида старше на целый год, а значит, уже совершеннолетняя, во-вторых, она работала машинисткой на кондитерской фабрике, а в-третьих, у неё в Одессе жила родная тётка, вот.
Да и вообще, Лида была серьёзная и целеустремлённая. И не такая лёгкая, как Ниночка. Она даже собиралась ради поступления на пароход, оставить службу на «конфетке», - так между собой рабочие называли кондитерскую фабрику.
Когда они приехали в Одессу, Ниночка никак не могла прийти в себя от изумления и восторга. Это был её самый первый, взрослый, или как сказала Лида «настоящий» поступок в жизни. У Лидиной тётки была небольшая комната в коммунальной квартире. И пустить к себе она могла только на  несколько дней. Вернее, ночей. Находиться днём в комнате не полагалось. При этом почему-то тётка обиженным тоном выговаривала Лиде, что каждая советская женщина имеет право на личную жизнь. А Ниночка удивлённо хлопала ресницами, и никак не могла понять: какая личная жизнь может быть у старухи, которой уже, кажется, лет тридцать семь, а то и все тридцать девять.
Лида успокоила тётку, сказав, что волноваться натурально не о чем, ведь они в самом ближайшем времени поступят на пароход и отправятся в плавание с полным пансионом и койко-местом в придачу.
На единственной кровати с красивыми блестящими набалдашниками спала тётка, а они с Лидой, на полу. Тётка здорово сопела и даже всхрапывала, Лида вздрагивала во сне и сучила ногами, но всё это, по сравнению с открывающимися блестящими перспективами, были такие мелочи, на которые просто глупо было обращать внимание.
Ниночка закрывала глаза, представляя, как она, успешно поступив на пароход, идёт в каком-то невообразимом платье по белоснежной палубе. Каштановые локоны шевелит ласковый ветерок, платье развевается плавными волнами, каблучки её новых лаковых туфелек задорно перестукивают. А за бортом бурлит морская пена, сверкает миллионами солнечных искр синее, ласковое море.
Ниночка машет кому-то и улыбается… Море нежно покачивает её на своей огромной груди. Она щурится от яркого света, пытаясь разглядеть что-то неведомое за горизонтом. Мерно гудит мотор, мягко баюкает волна, напевая и успокаивая, Ниночка крепко спит…
… От самого поступления на пароход, в памяти мало что осталось. Ниночка только никак не могла понять, почему они с Лидой не идут в порт, к морю, а всё ходят в какие-то скучные учреждения. И сидят в очередях, в этих душных, пыльных конторах.
Ну какое отношение имеют к белоснежной палубе, к платью с воланами, и синему, искрящемуся морю - все эти обитые чёрным дерматином диваны, назойливые мухи, - тоже изнывающие от жары, - стучащие печатные машинки и эти уставшие люди с хриплыми голосами?
У Лиды Ниночка спрашивать опасалась. А ну как она скажет, мол, раз ты не понимаешь таких простых вещей, то и нечего думать, чтобы ты могла поступить на пароход.
Ещё помнится дядька в гимнастёрке с прокуренными усами, который стучал по столу даже громче печатной машинки и требовал, чтобы они вернулись домой. И говорил о том, что сначала нужно выучиться, приобрести специальность, а потом на пароходы поступать…
Ниночка испугалась даже, но конечно не так, как тогда в подворотне, когда  за ними погнался тот ужасный тип с перекошенным лицом. Ниночка помнила его всю жизнь. Он схватил её за руку и что-то сказал на том странном языке, отдельные слова которого она слышала и раньше. Они долетали до неё иногда, но не задерживались, исчезали, минуя сознание. Ниночка замерла от ужаса, глядя в обезображенное злобой, оскаленное лицо. Мужик что-то говорил, обдавая её жутким запахом перегара, едкого, застарелого пота и чего-то ещё, удушающего, страшного. Тогда и долгое время после, Ниночке казалось, что именно так пахнет смерть.
И Лида вдруг что-то сделала, быстрое, резкое, мужик охнул и на секунду выпустил Ниночкину руку. И они побежали…
Боже, как они неслись тогда по вечернему городу, не видя ничего вокруг, не чуя под собой ни ног, ни самой земли… Остановились только у тёткиного дома, к которому, задыхаясь и хватая ртом воздух, примчались какими-то окольными путями.
Потом, много лет спустя, Ниночка с лёгким сожалением поймёт, что это и было самым ярким и сильным, одесским воспоминанием.
А на следующее утро они отправились на вокзал, чтобы ехать обратно домой. Повеселевшая тётка, у которой снова появилась возможность заняться личной жизнью, собрала им с собой пирожков с капустой.