Цикл Из жизни девевни Чемодановки. 1. Телеграмма

               
  Что-то бабы зашевелились, никак Танька приезжает, артистка наша. Из Москвы. Они ее нутром чуют. То есть не они, а Фимка-дурак покойный, царствие небесное. Он чует и бабам нашим докладает, а они шебуршатся, красоту наводят – одна, вон, окна среди лета моет, другая в палисаднике цветы пропалывает. Себе, что ли  пойти, в избе прибрать? А Танька вправду в театре работает, даже в программке написано: «артистка  - Татьяна такая-то». Она, небось, до нас-то и в деревне никогда не была — жила под мамкиным крылышком в коммунальной квартире с председательшиной теткой. А как мамки не стало, так она тетке - соседке своей - вроде как родственницей сделалась. Председательша тогда еще в силе была, в Москву ездила. Увидала Таньку, в театр сходила, и до того она председательше показалась, что та её вместе с программкой привезла и  бесплатным наделом одарила.
 - Ельцин, говорит, всем желающим приказал по куску земли дать, только никому об этом приказе не рассказывать, а то раздерут земельку на части, что государству останется? А тебе, говорит, дам. Вот тут у нас в деревне. Стройся. Хоть раз в году, говорит, расскажешь, что там, в культурной жизни происходит.
Вот Танька и построилась. Наши-то бабы ей своих мужиков не выдали, мало ли, что им в голову стукнет? Ну, она и выписала фирму из Москвы - алкаши похлеще наших.  Стены поставили, аванс получили, ну и пошло… Сами понимаете… А Таньке хоть бы хны: на верхотуру залезла, как только не свалилась, сидит, ногами болтает и поёт – ни дать, ни взять – принцесса. Платье синее, кудри русые, а глазищи, как ясно небушко, голубые-голубые и вот такие здоровенные, точь-в-точь, как у коровы. И ресницы такие же, бурёнкины. А тут, откуда ни возьмись, Фимка-дурак. Встал у сруба, как вкопанный - голову задрал, рот раззявил, с Таньки глаз не сводит, будто песню слушает, а сам дуб-дубом, глухонемой с детства. Из-за этого его и подкинули. Сперва в детдом, а после к нам. Им же всем детдомовским бесплатное жилье полагается, вот ему и выдали в нашей деревне бесплатно. Кто ж за такую развалюху платить станет? Танька поёт, заливается, во весь рот улыбается, Фимку увидала,  помахала, и прямо ему в руки, как птичка, слетела. Кабы не он, так и шею свернула бы, одно слово – артистка. Фимка до этого на баб и глядеть боялся, а тут осмелел.  Если б не эта его нелюдимость, глядишь, кто  бы на него глаз и положил, он хоть и дурак, а рукастый. Не в том смысле, чтоб руки распускать, а в том, что руки из нужного места растут – он ими, что хошь, сделать мог. Избу свою бесплатную вон как справил, другим при надобности помогал. К тому же лишнего слова не скажет – глухонемой же. А главное, -  непьющий. Аллергия у него там или еще что, только, бывает, нальют ему мужики,  он сморщится, скривится, будто лимон всухомятку жуёт, и давай чихать, по полдня, бывает, чох не проходит, а отказаться не может – мычит только. Да у наших мужиков сильно и не откажешься, впустую они капли не прольют. Но на Фимку не жалко, у нас же не Москва, других представлений не бывает. Да и ему тоже, поди, хочется с людьми по-человечески пообщаться. Сказать-то ничего не скажет, а так хоть прочихается, голос подаст. Вот бабы и не нашел, а тут Танька прямо с неба свалилась. А после того, как он московских алкашей студеной водой полил, они и вовсе сдружились. Их с первого дня гнать надо было, алкашей этих! Над той "фирменной" работой все наши мужики потешались. Поначалу еще куда ни шло, а как крышу поставили,  целыми днями самогон пьют, вокруг да около ходят, а Танька им разносолы  готовит, да на колодец по ночам  бегает, воду ворует. Днём-то ей воды никто не даст, нам самим не хватает, не то пришлым, вот она по ночам и начала шастать. Мы-то поначалу не доперли а после глядим, алкаши ейные мало, что цемент водой разводят, так они еще водой обмываются. А у нас колодец один  на всю деревню – и на жрачку, и на полив, и постираться, поди, не море-океан, и не река Волга, за ночь кое-как набиралось, а тут Танька повадилась. Нет же, чтоб из речки принести! Подумаешь, лишний километр пройтись, стройней будет. Наши бабы  мужикам по стакану обещали, чтоб те Таньку от ночного воровства отвадили. Ну, те и рады. Во-первых, обещано, а бабы слово держать умеют, во-вторых, Фимкиного стопаря ей простить не
                - 2 -
могут. С Фимкой оно как вышло? Решили мужики Фимку в очередной раз напоить. Тот, как всегда, скривился, застыл да побелел, как крахмальная простынка. А тут Танька.
- Что,- говорит, - к человеку пристали?               
Мужики ей:               
- Мы ж для смеху, глянь, как рожу перекосило, он у нас непьющий!               
- А я пьющая, - говорит Танька и вмиг Фимкину стопку опрокинула.
Мужики только крякнули, Фимка от удивления аж руками взмахнул, как цапля крыльями. Ну, мужики ржут. Ещё одну налили, ждут, что будет, Фимку опять перекособочило.  Танька им:
- Вам что, говорит, человека не жалко?
А они ей:
 - Не мешай, говорят, чистоте эксперимента, нам, говорят, белёнькой и той не жалко, не то дурака какого-то.
Танька снова стопку взяла и в рожу экспериментатору вылила.
- Чтоб,  говорит, еще чище было, а то, говорит, рожа у тебя мутная, а сама Фимку под руку и прямо до избы проводила.
Вот за этот стопарь мужики на неё зуб и точили, ночную засаду у колодца устроили. Но  Фимка их опередил. Глухой, а про ихнюю задумку догадался! Не успела Танька из дому выйти, как Фимка ведро воды приволок, да всех "фирмачей" по очереди студеной водицей угостил. Те со сна повскочили, мешки похватали и дёру! Танька так и прыснула! Стоит у дверного проёма – дверь-то не поставили – бубенчиком заливается, да так, что пол деревни проснулось, и на дворе рассвело. А строители так и сбежали, до единого. Фимка ей и дверь поставил, и окошки подправил, да ещё из остатков стройматериалов стол с табуретом соорудил. Так Танька его за этим столом и щами кормила и курицей, а под конец чаю с медом налила.  Фимка с радости аж прослезился, у нас же не принято чаи гонять, у нас после работы другое наливают, от которого у  него челюсть сводит, да чох начинается.
   На другой день Танька в райцентр съездила, красок накупила, новый стол с табуретом  ромашками-васильками расписала. Бабы на них со всей деревни любоваться бегали. Фимка  вовсе расцвел, по деревне не ходит, а гоголем ступает, ни дать, ни взять - жених.  А Танька – раз, новую дверь на ключ и уехала.
    Год носа не показывала – артистка. И вдруг в один день, глядим, а Фимка на Танькины  окошки резные наличники навешал, небось, всю зиму такую красоту вырезал. Мы ему:
- Ты, что ж, дурак, в чужом доме хозяйничаешь, на брошенную избу добро переводишь? Танька-то, поди, давно по заграницам ездит, зачем ей в нашем захолустье  воду по ночам воровать?
А Фимка руками машет, дескать, приедет, и все тут, вот-вот появится. И это ж надо, ровно на третий день явилась.  Снова по двору носится, в том же синем платье, кудри распустила, точь-в-точь принцесса. Всем улыбается, всем кланяется,  такая красавица, что мы ей даже воду среди дня и без очереди брать разрешили. Много ли ей одной надо? За наличники она Фимку не ругала. Расписала их прошлогодними красками, тут не только Фимку, но и других мужиков от изгороди оторвать стало                трудно. Только бабы по этому поводу не переживали, слишком хороша она была для мужиков наших, как тот виноград из басни – видит око, да зуб неймёт. И вообще, с мужиками у нее не складывалось: один из-за неё, чуть в реке не утоп, пока лилии вылавливал, другой три дня в милиции просидел, когда к ней на четвёртый этаж по чужим балконам забирался, а из-за третьего того хуже... Тот от большой любви за ней тайно следил, а она где-то сковороду прикупила и со спектакля с обновой домой возвращалась. Он возьми, из темного угла и вылезь, а она его этой сковородой - хрясь! Хорошо, хоть через неделю оклемался, а то была бы им любовь-морковь. Правда, правда. Именно так и было. Сама председательша рассказывала, а кому, как ни ей знать, если она её самолично привезла? Один раз хотела Танька замуж выйти, и то не получилось, хотя они не то, что до ЗАГСа дошли, они туда даже вошли. За месяц, как полагается, заявление подали,платье купили. Приходят со свидетелями                расписываться, а работники ЗАГСа книжки свои  побросали, кричат:
                - 3 -
- Раз в сто лет! Раз в сто лет! – И со всех ног на улицу бегут.               
Жених с невестой понять не могут, что там случилось – то ли свадьба у кого раз в сто лет, то ли космонавт перед ЗАГСом приземлился, то ли землетрясение началось, а как всё потемнело, свидетели вспомнили, что по радио полное солнечное затмение               
обещали. А какое важное дело при затмении начинать?! Примета плохая. Молодые посидели, подумали, а как затмение кончилось, встали и пошли. Так и не расписались. Видать, не судьба. Вот наши бабы и не переживали. Куда там ихним мужикам до столичной артистки?  Один только Фимка у нее за столом сидит, чаи гоняет с вареньем. Только что сваренным. У нас в лесу, чего только не найдёшь – и грибы, и малина, и яблоки – успевай только, не ленись. А Танька не ленилась – чуть солнышко взойдет, а она уже из лесу с полным коробом, идет, распевает, кудрями ветер гоняет. Если б не привезла председательша программку из театра, не поверили бы, что она – артистка – Танька наша. Артисты  - те спят до полудня, а потом рожу до вечера раскрашивают, а у Таньки всё под рукой горит – и грибов насушила, и варенья наварила, и огурчики позакатала. Фимка тот от неё не вылазил. Дом подправил, мебель смастерил – и шкаф, и полки, и этажерку. И из этой вот красоты Танька месяца не отжила - фьить! - вмиг упорхнула, точь-в-точь Золушка с бала. И опять ни весточки.
    Вдруг первого мая ни свет, ни заря Фимка в каждое окно стучит, головой вертит, бумажкой размахивает. Народ сбежался – уж не война ли какая, или очередные внеочередные выборы? А Фимка мычит и бумажку, будто первенца на руках, держит. Смотрим, а там телеграмма.
«Дорогой Фимушка поздравляю днем рождения желаю здоровья счастья горячих пирогов уюта доме Татьяна». Фимка на нас глядит, а сам аж светится. Сказано, дурак, он и есть дурак, нашёл, чему радоваться. Подумаешь, невидаль! Сейчас не то телеграммы, у всех телефоны мобильные, кому надо, позвонил, поздравил, и все тут. Хотя как ему немому звонить, он же ничего не слышит. Да и некому – ни семьи, ни родни, а нам  надо будет, мы его и без телеграммы поздравим. Только не поздравляли никогда,  и даже не знали, когда он родился. Да этого, поди, и он не знал – подкинули на майские праздники, вот и написали – первое мая. И фамилию дали – Майский, чего его поздравлять? Разве только, чтоб повод был, так не пьет он. А с телеграммой этой он не меньше месяца носился, всем встречным-поперечным показывал, чуть не на лоб прилепил,  успокоился только когда буквы стираться начали.
   Прошло месяца два, уж все про телеграмму забыли, и вдруг Фимка с метлой по улице пошёл, - где какая бумажка или железяка, где навоз или помёт куриный, все убрал, сжег, прикопал, а напротив Танькиной избы лишнюю траву выкосил. Не успели мы посмеяться, на другой день Танька приезжает. И опять в синем платье соловьем запевает, бубенцом  смеётся, а Фимка за ней, как привязанный ходит, глаз оторвать не может. И как только прознал про Таньку-то? Она ему ни письма, ни телеграммы. Прислала, так мы б знали, почтальонша-то у нас одна. И так каждый год. На Первомай Фимка новой телеграммой хвастается, а перед Танькиным приездом марафет наводит, да так, что бабы невольно подтягиваются, в своих дворах прибираются.
Но жизнь, она жизнь, течет, не задерживается. Хоть и не любил Фимка выпить, а мужики ему всё одно, наливали. Да и бабы тоже, когда кому что сделает. Чем же ещё расплатиться,  как ни самогоном? И он тоже человек, что ж ему не по-людски чужаком                среди своих ходить? Только, видать, не зря Фимка самогон не жаловал, беду чуял, потому после одного такого угощения помер. Схоронили его, зашли в избу помянуть, а там по всем  стенам Танькины телеграммы в  рамочках, а на самом видном месте  первая телеграмма,  с полу стертыми буквами: «Дорогой Фимушка поздравляю днём рождения желаю здоровья счастья горячих пирогов уюта доме Татьяна». И  показалось впрямь, пахнет она пирогами, и делается от неё на душе уютно, и ясно стало, почему Фимка в рамочку её, да в красный угол. Ну, посидели мы, Фимку вспомнили. Хороший человек был, рукастый. Дурного слова никому не сказал, хоть и немой был. Налили. А она, зараза, в рот не лезет.  Ещё и солнышко по стенам поползло, телеграммы, как увеличительное стекло высветило. Тут   вспомнили, что Таньке ничего не сказали. А чего говорить? Ничем уже не  поможет. Да и не родня она ему. Но всё одно, телеграмму послать можно было. Помянули мы Фимку, и вроде ничего не изменилось. Только до сих пор перед Танькиным приездом бабы, как нутром чуют, чистят, красят, улицу прибирают. Уже который год. А Танька как лето, хоть на недельку, да приедет и обязательно  Фимке на могилку букетик цветов нарвет.