Из жизни деревни Чемодановки. 2. Маруся

   Думаете, если наша Чемодановка у чёрта в подштанниках, так в ней ничего не происходит, и никто о ней не знает? А нас, между прочим, по первому каналу показывали. И, может быть, даже по всему миру, потому как народ со всего света съехался. Прямо на другой день как у тетки Маруси гости появились, тут же и эти с камерами понаехали.
А началось все с того, что Маруся закончила медицинское     училище, и на выпускной  к ним  видного профессора пригласили.  Один у нас такой был на всю область.  Гривич Лев Самуилович. Приехал. Экзамен принимать.  Маруся отличница из отличниц была, ну, профессору её и подсунули. Тот вопрос задает, а она  лоб в ладошку и сидит, думает. Минуту думает, другую, тут её преподаватель  встал на защиту:
- Девушка, говорит, растерялась, первый раз профессора увидала. Давайте, ей, говорит, всё равно «отлично» поставим.
Тут Маруся как вскочит:
- Как это, говорит, растерялась? Что ж я за медработник, если  здесь нюни распустила? А случись такое на фронте?
- И чтобы на  фронте ты сделала? - Спрашивает профессор.
Маруся без всяких слов хватает со стола бинт и давай профессора заворачивать. Тот еле отбился. Потом встал, руку ей пожал и говорит:
- Вот это достойно. За такой ответ, девушка, я, говорит, своему  товарищу немедленно в Москву позвоню, чтобы вас в институт без всяких экзаменов принял и лично  позаботился, чтобы вас в хорошую комнату поселили.
Маруся, понятное дело, сказала, что и экзамены сдать не побоится. Только не пришлось ей в хорошей комнате пожить. Война началась. Вот и оказалась она   в эвакогоспитале при Гривиче. Он без неё ни одну операцию не проводил. Заикнулась она было на фронт, но Гривич лично заявление в военкомат написал, что ему и тут хорошие медсёстры нужны. Так она и осталась. Четырёх братьев в первые дни призвали, сестра на военный завод укатила, один отец инвалид остался. Маруся домой прибежит, отца покормит, да обратно. Семь километров до нас, и столько же до города. И всё бегом. Не до отдыха — немец наступал. Вот в один день приказ: всех раненых, кого возможно, вместе с медперсоналом отправить в тыл, а кто дорогу не выдержит, оставить на Божью милость да на человеческую совесть.  И тут  Гривич, главный хирург, заявляет:
- Поезжайте с Богом, а я  больных не могу оставить.  Невестка с внуками пусть едет, жена, а я не могу.
Ему приказ об эвакуации показывают, а он:
- У вас приказ, говорит, от полковника, а у меня от Бога. Что я ему скажу, когда встречусь?
Вишь, он хоть и Самуилович, и профессор, а законы православные соблюдал. Семью проводил, а сам остался. И Маруся при нём.
 - Как я, говорит, его одного брошу? Что он с семнадцатью тяжелоранеными делать будет?               
Начальство подумало, рукой махнуло:
 - Хотят на свою голову оставаться, нехай. Уговаривать некогда. Больных в самом деле бросать нехорошо.
И приказ про это. До особого распоряжения.  Не успели последние машины уехать, появились немцы. Райцентр сдали, а про нашу Чемодановку вовсе не говорю, пришли, как по накатанной дороге, да и где ж столько сил взять было, чтоб этакую махину сломить? Немцы  вроде поначалу не зверствовали. Даже разрешили тяжелораненых  по домам разобрать. По желанию, конечно, и при условии, чтоб коммунисты, офицеры и евреи остались на месте. Ну, офицер он или коммунист на больничной койке не написано, а что касается евреев, то тут, как говорится, бьют не по паспорту, а по морде. Осталось их двое. Один совсем плохой по фамилии
                - 5 -
Циммерман вот с таким шнобелем, а другой — Грош — маленький, чернявый, кудрявый весь, с ампутированной ногой. Маруся, не долго думая, Циммерману шнобель забинтовала, как профессору на экзамене, а чернявого обрила на лысо и брови перекисью вытравила. Ну, немцы бинты разворачивать не стали, (кому охота  в своих грехах рыться?), а документы тщательно проверяют, чтоб не проскочил какой недолюбок. Маруся им, как главная по раненым, сообщила, что евреев, коммунистов и офицеров всех до единого во время вывезли,  остались те, которые  больше советской власти не пригодятся. Сама подводу нашла, кое-как Циммермана с Грошем погрузила.
- Разрешите, говорит, я этих доходяг к отцу заберу. У этого, говорит, документов отродясь не было, и что за человек не знаем, потому как всё лицо разбито, а этот, пожалуйста: Грошев Михаил Аввакумович, и карточку больного коменданту показывает. Тот мельком глянул, не заметил, что Маруся полночи корпела, Мойшу Абрамовича на Михаила Аввакумовича переправляла, а ей  только того и надо.
    Остались они вдвоем с профессором на всю округу. Хорошо, что большинство раненых в городе приютили, а то ведь их каждый день проведывать надо, и всё на своих двоих. Марусе-то ничего, а каково профессору? Ему тогда уже седьмой десяток шёл. Маруся его берегла, сама всех оббегала, про болезнь в тетрадку записывала, доктору показывала, а ему не больше трёх-четырёх вызовов оставалось. За своих-то Грошиков она только радуется. Во-первых, под присмотром, а во-вторых подальше от немцев. Прошло дня три, как немцы город заняли, вроде все спокойно, главное, одеться пострашней, по-бабкиному, да солдатам на улице не попасться, и вдруг на четвёртый на каждом столбе объявления: воззвание к еврейскому народу. Прочла Маруся и обомлела — вот оно самое страшное.
«Возникла необходимость всех евреев без исключения, переселить в места более свободные от населения. Евреи должны собраться 5 сентября 1942 года от 7 часов утра до 4-х часов вечера в Кавалерийские казармы. Каждый обязан к иметь при себе необходимые для личного пользования вещи: одеяла, кухонные и столовые принадлежности, одежду и питание минимум на три дня. Вес вещей не должен превышать 30 кг на каждое лицо. Для обеспечения оставляемого имущества приняты все меры. Целесообразно оставить перечень вещей в домоуправлении, которое обязано выдавать квитанции. Население ставится в известность, что ВИНОВНЫЕ  В РАСХИЩЕНИИ еврейского имущества БУДУТ БЕЗ ВСЯКОГО СЛЕДСТВИЯ НЕМЕДЛЕННО РАССТРЕЛЯНЫ.
Все главы семьи обязаны на месте сбора дать записку с надписью: фамилия, имя, отчество, точный адрес, где хранится имущество, представителю еврейского комитета.
Неисполнение  вышеизложенного будет наказываться наложением высоких денежных штрафов, тюремным заключением, в особо тяжких случаях — смертной казнью.»
       (Списано с подлинного Воззвания. Краеведческий музей г. Пятигорска. 07.09.1942 г.  немецкой комендатурой жителям еврейской национальности было предписано явиться на товарную станцию для переселения. Через 2 дня в противотанковом рву в 2.5 км от ст. Минеральные Воды были расстреляны вместе с детьми тысячи жителей Кавминвод.)
Гестапо прибыло. Она скорей к профессору. А тот, согласно воззванию, вещи собирает.  Маруся ему поперёк дороги.
- Нельзя, говорит, вам туда, Лев Самуилович, звери они, говорит, гестапо эти.
 А профессор:
- Отчего же звери? И они люди. В них тоже на фронтах стреляют, а я хирург уникальный, вы, Марусечка, знаете. Если они разрешили больных по домам приютить, что же мне ихним раненым не помочь? Все мы под одним Богом ходим. Единым.               
Эх, не было тогда ещё интернетов и телевизоров, а раненые больше с фронтов шли. Некому было рассказать профессору, под каким Богом фашисты жили. Сколько не уговаривала Маруся доктора, не остановила. Да  не его одного. Говорят, в душегубку очередь стояла. С узелочками ценных  вещей. И каждый думал про себя, что он — уникальный, что  у немцев рука не поднимется… Э, да что там… Не вернулся Лев Самуилович.               
                - 6 -               
   Осталась Маруся одна на семнадцать раненых. Бегает по больным, а перед ней то и дело листочки с воззванием выпрыгивают. Хоть и ждала она профессора до последнего, а мимо листка пройдёт, сердце в кулачок зажмёт. Хорошо, думает, что грошики мои этих листков не видят, а Чемодановка наша немцам даром не нужна, нету в ней никакой стратегической привлекательности.  И вот возвращается Маруся после каждодневного обхода домой, а в хате гости незваные.  Пополнение фашистское прибыло, вот их и расквартировали,  хозяев не спрашивали. Маруся в школе немецкий язык учила, кое-как с поселенцами поговорила, документы на грошиков показала, объяснила, что те никак никому не помешают. Хорошо, шнобистый Циммерман в забытьи лежал, прикрытый простынкой, а Грошик под одеяло юркнул, одна бритая  макушка торчит. И тут  немец подходит, в Грошика пальцем тычет:
- Июда!
Как только вычислил? У Маруси сердечко ёкнуло: «Будут немедленно расстреляны...» и взорвалось:
- Что как июда?  Если бы не ваш Гитлер, жили бы все припеваючи! Это вы, фашисты  нелюди!
Много чего кричала Маруся. Хорошо, что по-русски, а то накричалась бы. Помирать, так с               
музыкой! А немец хоть бы хны, стоит, ухмыляется. Марусю по плечу похлопал и давай что-то на своём лопотать. У Грошика из-под одеяла так уши и выползли. А когда немец Марусе на пальцах показывать стал:
- Гитлер - Сталин - капут, а мы, дескать, все здесь свои, миру — мир, - Грош совсем из-под одеяла вылез и давай с ним по-немецки чесать. На следующий день Маруся даже по раненым не пошла, ждала, когда их всей семьёй на эшафот поведут. А тут еще сон приснился. Будто огромный портрет Сталина, висевший до немцев в госпитале, встал, да полетел. Летит по небу, да во весь голос:
- Люди! Братья! Сёстры! - А Маруся с народом под навес прячется, вокруг только один пацан бегает, укрыться не может. Тут Сталин разворачивается и обратно летит, а у Маруси из-под ног камень  срывается и вместе с пацаном в пропасть летит. Она возьми, да расскажи сон Грошу, а тот немцу перевел. Фриц сел за стол, спрашивает:
 - У тебя, Маруся, есть на фронте кто?
 - Как же нет, когда у нас полстраны воюет?
 - Так вот, говорит, одного из братьев не дождёшься.
Сникла Маруся, помолчала.
 - А Сталин к чему?
 - Победит ваш Сталин. Не знаю когда, только мы  отступать начнем. Да я это давно знаю. - Вздохнул, посидел немного, и на Циммермана показывает, - а этот, говорит, недели не проживет. - И пайку свою на стол. - Ешьте, говорит, не жалко. Я поваром работаю, не голодаю.
Как ни хотелось Марусе гонор показать, от пайки не отказалась. Продукты в те поры до зёрнышка берегли. Это поначалу думали, что война за месяц кончится, а на деле по-другому вышло. Скоро сбылось первое предсказание немца. Похоронили Циммермана. И не только его. Из семнадцати оставленных на Марусю,  всего пятеро выжило. В том числе и Грошик. На остальных не хватило у неё ни сил, ни знаний. Не было рядом профессора, с ним, глядишь, ещё бы кто остался. Через пару месяцев и второе предсказание сбылось — погнали наши немцев обратно. Ушли они, как саранча, разоривши землю, а Грош фашистам вслед кулаком машет, но по постояльцу жалеет:
- Мужик, говорит, толковый, жаль, не во всём я его убедить смог. Пока, говорит, ты, Маруся, по делам ездила, я тоже даром не сидел, фрицу про свободу, братство и равенство растолковывал.               
   Дальше чего? Похоронка Марусе на старшего брата пришла. А потом победа. Про то, как она               
досталась, говорить не буду. Мы-то сами послевоенные, только то и знаем, что родители  рассказывали. А тут Горбачёв пришёл. С перестройкой. Со всех стран, кто хочешь, тот и приезжай. И вдруг в восемьдесят девятом, как раз на май, два мужика на такси прибыли. Пожилые такие. Почти старики. Один лысый в моднючей куртке, другой маленький, курчавый, седой весь, вроде как на одну ногу припадает. Прямо к Марусиной хате. В окно не достучались,  во двор вошли. Собака лает, чуть не с цепи срывается, а Маруся не слышит, видать, в огороде вертится. Дядьки со двора вышли, стоят у ворот растерянные. Тут  бабы наши подоспели, пока
                - 7 -
одни спрашивали, кто да откуда, другие Марусю с огорода вызвали. Та мужиков увидала, с радости, как роза чайная, расцвела. С одним целуется,  второму только руку вежливо подала. Мы стоим, понять ничего не можем, всю историю Марусину нам уже потом бабки-дедки рассказали. Маруся мужиков в хату повела, а вечером всех, кто с войны остался, в гости пригласила. Не успели бабки с дедками по первой выпить, начальство из области грянуло. Им, оказывается, с таможни сообщили, что у нас в Чемодановке международная коалиция собирается — Грош Мойша Абрамович из Израиля и какой-то Фриц из Германии. В общем, приехали, корреспондентов привезли, аж из Москвы, с первого канала. На другой день в сельсовете столы накрыли с бутербродами и газированной водой, чтоб по телевизору сильно выпивших не было. Митинг провели и денег на постамент дали. Чтобы там золотыми буквами написано было: «Всем, павшим за Родину, вечная слава.»               
А мы подумали и не согласились. Почему это только павшим? А Маруся? А Грошик? Профессор?  А мужики наши покалеченные? А бабы, которые на себе пахали, пули лили, да детей растили? Начальство, нет, говорит, у нас по разнарядке только на павших денег хватает, мы же не просто так, мы золотом буквы выводить будем. Ну, мы ещё подумали и всей деревней на золото  скинулись. И теперь вот он - стоит памятник наш. ВСЕМ, ПАВШИМ И ЖИВУЩИМ НЫНЕ, ЗАЩИТИВШИМ ОТЕЧЕСТВО, ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ. И всех поимённо золотыми буквами выписали.