Олька

     История её появления на свет была совершенно особенной, как и вся последующая жизнь до момента водворения юбки на стройные бёдра. Дальше всё пошло как обычно: муж, дети, нелады со свекровью,в общем, всё как у всех. Но вот её жизнь до замужества, в девушках,отличалась завидным своеобразием. Да и её саму, раз увидев, забыть было невозможно.

     Она была центром и мотором всех событий во дворе, а главное, поразительно красива, хотя в мальчишеских спортивных штанах и «олимпийках» заметить это было довольно трудно. Да и кому замечать? Ведь родилась Олька у слепой Кати, которая, будучи матерью-одиночкой тридцати восьми лет с двухлетним сыном на руках, захотела родить себе ещё и дочку.

     Катя была польских кровей, Леокадия Боярун по паспорту, неизвестно как попавшая в наш городок, а поэтому отличавшаяся от всех вокруг и внешностью — тонкая кость, невысокая, смуглая, хрупкая — и строптивым характером. Правда, уже ко времени излагаемых событий сломленная и потерянная. И сына-то Катя нагуляла от слепого женатого мужчины, а дочь зачала ещё интереснее.

     Была у Кати слепая приятельница Фая, которая уже имела дочку от какого-то приходящего «модника», как у нас говорят. Вероятно, он тоже был слеп или очень плохо видел, так как Фая была хорошей и доброй женщиной, но очень уж страшненькой: толстая и белёсая, бесформенный нос «картошкой» и лицо, испорченное оспой. Не в пример ей, Катя в молодости, видимо, была красавицей, но хороша той красотой, которая не ценилась в этих слепецких домах — дородной не была, не имела крупной груди и крутых бёдер. Напротив, к сорока годам она сделалась костлявой, чернявой, заплетала свои редеющие волосики в два мышиных хвостика и завязывала их сзади на затылке. Да и глаза её — украшение любой женщины — были слепы. Но глядя на её подрастающих детей, можно было представить, как она когда-то была хороша! Несмотря на то, что двух своих детей родила от самых ледящих мужичков, она смогла перебить их непородистость своей красотой, и дети получились у неё каждый красивым по-своему, а Олька особенно.

     Так вот эта Фая неизвестно как, но всё же поделилась с Катей своим "приходящим". То ли дружеский сговор на эту тему у них произошёл,то ли просто все вместе выпили, но обе они не скрывали происхождения Ольки, да и весь двор про это знал. А Катя с Фаей и не подумали раздружиться из-за такого пустяка. Более того, Фая стала для Ольки крёстной матерью, а та всю жизнь звала её мамой-лёлей, нежно любила, ходила к ней в гости и её одну только и слушалась. Взрослеющая дочь Фаи, видимо, так же была в это посвящена, так как считала Ольку сестрой, да и жили они в соседних подъездах.

     Когда дети доросли до школьного возраста, уже трудно было представить Катю желанным объектом. Она быстро стала старухой.Сходив на работу, забиралась с ногами на вечно расправленную кровать и «жила» там, раздавая детям поручения скрипучим голосом. Была она очень доброй, но не имела совершенно никакого интереса к жизни,читать газеты не могла, а телевизора у них не было. Дети сами хозяйничали как могли, и, естественно, уюта, чистоты и порядка в доме не водилось, но в школу дети ходили в приличном виде, только Олька при первой же возможности игнорировала школьное платье, переодеваясь в мальчишечью одежду, которую часто донашивала за старшим братом.

      Катины дети, зачатые от разных мужчин, были совершенно разными по темпераменту, жизненным привычкам и, казалось даже, по воспитанию. Оба нежно любили мать, но Коля был спокойным, немного скрытным, послушным, а Олька — огонь и пламя — своевольная, свободная,как ветер, не признающая поучений и ограничений ни в чём, и частенько получала от матери ремешка. Катя, вытянув вперёд руку с ремнём, гонялась за дочерью по квартире, та орала дурниной, верещала больше, чем получала на самом деле. «Опять Ольгу лупят», — говорили в подъезде.На этом воспитание обычно и заканчивалось.

     Школа стала для Ольки большим испытанием, хотя первый класс прошёл почти безоблачно. Вся дворовая компания подходящего возраста была отправлена в маленькую школу, имеющую только четыре начальных класса, и попала к старенькой, мудрой учительнице, которая их всех любила и не была чрезмерно строгой. Утром все друзья, выпихнутые родителями почти в семь часов, собирались в квартире у Ольки и ждали её добрых полчаса. Катя, опаздывающая на смену, кое-как расталкивала дочь и выпроваживала их всех только в полвосьмого. Дойти до школы быстрым шагом можно было за десять минут, но куда им было торопиться? Тем более что Олька — за этим её и ждали терпеливо каждое утро — неистощимо придумывала всё новые развлечения,сообразно времени года. Например, зимой, которая занимала большую часть школьного года, можно было делать «маски», вдавливая в снег свою мордочку, или рыть норы, создавая в сугробах замысловатые ходы. Весной можно было скусывать сосульки застывшего сока с веток просыпающихся клёнов, топать сапогами по замёрзшим лужам, мерить их глубину — подумаешь, воды зачерпнёшь! Да и мало ли ещё каких забав по пути в школу можно было изобрести бессменному лидеру Ольке!

     В школе эту компашку, которая обычно мокрая и грязная с опозданием на десять-пятнадцать минут вваливалась в класс, еле гася смех, почти никто и не ругал, что с них взять? Из этого первого класса запомнилось только то, что все смеялись, когда в сочинении Олька написала: «У нас во дворе собака Булка!». Псину звали Булькой, и, может быть, Олька так созорничала. Что ей оценка!

     Но летом школу решили закрыть, учительница ушла на пенсию,а всех друзей определили в восьмилетку, раскидав по разным классам. В чужом коллективе Ольке было трудно, её лидерство никто не хотел признавать, и она решилась на протест, воспользовавшись самым невинным поводом. Дело в том, что мать решила остричь её чуть покороче, но ученица в парикмахерской всё ровняла и ровняла густые волосы, пока не добилась желаемого эффекта, зарабатывая хорошую оценку от мастера.Получившаяся длина не устроила Ольку, и она, надев на голову цигейковую шапку с резинкой узелком на макушке, ни за какие коврижки не захотела её снимать ни в школе, ни дома. Сидела в этой дурацкой шапке все уроки, спала и ела в ней, и это продолжалось около месяца. У учительницы не хватило ни терпения, ни мудрости, и перед Катей была поставлена проблема перевода дочери в школу для умственно отсталых детей, каковой Олька конечно же не была, и Катя знала это! Сошлись на том, что упрямую девицу определили в интернат с недельным пребыванием, а на выходные дни она приезжала домой к матери и брату.

     Как ни странно, в интернате Ольке понравилось. То ли учителя там имели специальную подготовку для общения с трудными детьми, то ли дети были предоставлены сами себе и Ольку это устраивало. По выходным во дворе она взахлёб рассказывала истории из интернатской жизни, и все ей внимали со жгучей завистью, а некоторые даже просили родителей тоже отдать их в интернат. Таким магнетическим влиянием обладала эта полудевочка-полумальчик! Она стала ещё более раскованной и независимой, приобрела манеру нагло спрашивать у любого,кто не нравился: «Чё смотришь? Рубль должна?», а Катя всё чаще привлекала к воспитанию дочери маму-лёлю.

     Оставалось неизвестным, с кем дружила Олька в новой школе, но в нашем дворе она всегда общалась с мальчишками. С нами, девочками, она разговаривала только за тем, чтобы похвастать удивительными приключениями. Игры, в которые Олька играла с мальчишками, явно бы не одобрили наши родители, и мы, краснея, внимали ей, ужасаясь и завидуя одновременно её лихости. Одно из развлечений, например, состояло в том, что представители допрыщевого возраста гонялись друг за другом по всей квартире, стараясь сдёрнуть с кого-нибудь трусы. Олька уверяла нас, что уж её-то никто никогда в этой игре не смел затронуть.

     При этом она, бравируя своей смелостью, делилась с нами своими наблюдениями по поводу физиологии дворовых пацанов. Олька и не думала шептать такие подробности на ушко в укромном месте, как это принято было у девочек. Нет, она горячо и громко повествовала обо всём, не щадя наших ушей. Авторитет Ольки от этого только рос: мы просили её защиты, если мальчишки начинали обзываться или просто цеплялись к нам. Олька всегда вставала на нашу сторону, и мы её любили за это и мысленно не исключали из своих девичьих рядов, хотя реально она
никогда и не была в их составе. Такой была наша Олька!

     Но в старших классах, когда она всё-таки начала приобретать девичьи очертания, мы, занятые проблемами поступления в вузы, потеряли её из виду. Позже от её брата стало известно, что взрослеющие интернатские девчонки частенько хаживали на дискотеки к курсантам, где Олька и познакомилась со своим будущим мужем, а он увёз её после распределения далеко, в южные края. Стало быть, к этому времени произошла в ней какая-то метаморфоза, вылупилась из мальчишечьего кокона прекрасная хрупкая смуглая девушка с зелёными глазами и копной тёмно-русых волос. Говорят, что приезжала она проведать мать с хорошенькой семилетней дочкой, сама при этом была — о чудо! — не в брюках, а в юбке и с толстой косой за спиной. Такое бывает? Было!