Черти кажутся

     «А анкоголикам-то всё черти кажутся!» - хихикает простодушная и немного пьяненькая Верунька, расслабившись на именинах среди своих родственников, которые зная её, не осудят и не покрутят пальцем у виска. Многие крутят-то!
 
     Верунька среднее дитё у Ульяны Петровны. Старший сын и на инженера закончил и женился! Самый младший тоже после техникума все устроил в своей жизни. Хотя первая внучка от старшего сына, не все буквы выговаривая, прямо как «в воду глядела», называя его «сука» вместо Шурка. А Верунька - то ли между братьями забытая, то ли сама по себе забитая. «Мамка, брюхо болит!», - шепчет, не зная в свои тринадцать лет, что с этим новым ощущением делать - «да полезай вон на печку, там и тряпки есть!».

     Шурка этот, крича «черт ты, черт!», саданул Веруньку по голове футляром от фотоаппарата, оправдываясь потом, что «он же пустым вроде был!». А фотики эти первые около килограмма весили, да еще и с размаху, да еще и на ремешке. Кровища так и хлынула, но врача и не подумали вызывать. Завязали голову полотенцем и на печку сослали, как всегда! Отлежалась Верунька, братца младшего простила, а в голове что-то не так и шумит сильно. «И за что он меня, чертяка такой?», - размышляла долго, но ни к чему не пришла. С тех пор и странноватой стала. Отец строгий и раздражительный инвалид на одну ногу, мать неласковая и требовательная, а братья всё за дурочку считают – так и проще!

     После восьми классов взяли Веруньку на завод работать, она старается, справляется, работа вроде по силам, соображать много не надо, только повторять заученные движения. Парни вокруг - не всем, но некоторым простодушие Веруньки нравится. Сама голубоглазая и вроде ладненькая с молодёжной стрижкой. Много ли ей внимания надо такой из-под печки! Забеременела быстро, а он исчез еще быстрее! Ульяна Петровна снова свое: «На печку живо полезай, авось поможет. Брюхом в самый жар прижимайся!». Не помогло, пришлось к «бабке» идти за сколько-то рублей что-то делать. Отец-инвалид «убрался» к тому времени, «позора не принял» от дочери своей, «и слава богу», - как размышляла Ульяна. Но старшему брату рассказать пришлось, чтобы вердикт от мужчины, старшего в семье именно был вынесен. С тех пор Верунька еще униженнее в глаза братьям стала заглядывать. Мать на ней совсем крест поставила – кому такая нужна?

     Хотя один с железной дороги очень даже приличный нашелся. Разведенный и на всю жизнь с алиментами, но зато ему квартиру однокомнатную выделили, да и за Верунькой он готов ухаживать. Она ведь такая, от печки, а сама ничего не умеет. Газа боится, газовую колонку не умеет зажечь – все Славик! Мать успокоилась, но детей больше у Веруньки так и не было. Может и от того, что у Славки астма, а может и от другого чего? Славику много не рассказывали, у него-то дочка есть, а ей Веруньке и Славика достаточно. По выходным, как положено, мать навещали, Славик ей по хозяйству помогал. Но братья Веруньки как-то сторонились этой парочки, сами старались у матери почаще бывать: дом у нее все же хороший – как наследство поделит?

     Славик перетянул Веруньку работать на железную дорогу, где и путевку в санаторий легче можно было получить для головы ее гудящей. Ездила Вера в такой местный санаторий «Медвежье» с грязелечебницей и очень довольна была. Потом гимн этого заведения после поездки долго еще помнила. Назывался он «Медвежьи штаны»! (слова и музыка В. Кривоногова) и текст был следующий:

По озеру ветер гуляет,

И волны лениво бегут,

И зорька вечерняя тает,

Луна освещает нам путь.

Припев: Озеро Медвежье,

Исцелитель мой,

Таю мечту-надежду,

Что стану молодой.

Брожу по аллеям тенистым,

Где воздух бодрит-веселит,

Под кроной березки ветвистой,

Мне сердце влюбиться велит.

Припев тот же.

Звезды мерцают алмазом

До утренней тихой зари,

А утром нас илом намажут,

Оденут «медвежьи» штаны.

Припев тот же.

День настанет, простимся

С доктором, няней, сестрой,

И стайками птиц разлетимся

В свой город, поселок родной.

Припев: Озеро Медвежье,

Исцелитель мой,

Сбылась мечта-надежда,

Я стала молодой.

     Молодеть Верунька не молодела, хотя и носила до самой смерти молодежную стрижку, но голова вроде гудела поменьше. Как-то так и держалась, работала без инвалидности. Простодушно хвасталась родственникам о прелестях своей работы техничкой на железнодорожном вокзале: «Отмоем свой участок и валимся на ватники в бытовке. Кто спит, кто пердит…». Часто к матери приходила и все свои незамысловатые новости с производства вываливала. «Ой, Веруня, доведешь ты меня до давления опять, грех один с тобой, ведь угробишь ни за что! Черти бы тебя взяли с твоими новостями!» - причитала мать, запрещая дочери расстраивать ее до смерти.

     Сама же Ульяна Петровна давно, еще раньше деда своего, «на тот свет» собиралась, все цветочки бумажные крутила себе на веночки, да к стуку птичек в форточку прислушивалась. Она верила, что колотит птичка клювом в окно - к верной смерти. Даже договаривались с дедом, пока он живой был: кто первый умрет, пусть придет во сне ко второму и расскажет про загробную жизнь, про порядки тамошние. Но дед так и не пришел, не рассказал, а Ульяна более 90 лет протянула. Пережила она и Славика, которого как родного полюбила, потому что он «не сопел» как ее сыновья - астма ему пить не давала. От этой болезни он и скончался, не дождавшись приезда «скорой», задохнулся, оставив Веруньку одну в квартире хозяйничать.

     Верунька пока работала техничкой, еще как-то держалась, а потом вышла на пенсию, и совсем «с катушек съехала». Ничего такого плохого она и не делала, но начала родственникам на именинах, куда ее жалея, приглашали, рассказывать, что пострадала на производстве, что кого-то спасла там, успев собой прикрыть. А еще была версия, что мальчика из-под машины успела вытолкнуть, а сама попала в эту аварию. Вот голова и болит с тех пор! Все привычно слушали и кивали головами. Родственники со стороны жены ее старшего брата были добрыми людьми. Родня младшего брата такую чушь и слушать бы не стала, но с ними особо и не общались. Жили они очень скрытно, захватив старую Ульяну Петровну вместе с домом. В принципе это всех устраивало, хотя шоком было то, что о смерти Ульяны этот сука Шурка так никому и не сказал, чтобы успеть домишком завладеть. Т. е. ни внуки со стороны старшего сына, ни невестка так и не смогли с ней попрощаться. Кстати, много позже эти родственники и про смерть самого Шурки тоже никому не сообщили, хотя делить уже и нечего было. Шурка много пил и «черти ему стали казаться», оттого и умер!

     Помогать Веруньке вести скромное хозяйство много нашлось желающих, особенно в день ее пенсии. Первое время Веруньку мучило одиночество, и она могла по несколько часов шататься по городу, заворачивая в магазинчики и скупая мелочовку поярче. А дома все это любовно раскладывала, припасая и на похороны заодно, т. е. для раздачи старушкам. Потом это переросло в болезненное состояние, в манию, но «с помойки» она не тащила, а именно прикупала все новенькое, постепенно захламляя квартиру до стадии «не пройти, ни проехать». Пенсии постоянно не хватало, но Вера продолжала закупки стаканов, кружечек, платочков, тарелочек, книжек по сериалам и т. д. Одиночество ее быстро разделили спивающиеся соседи по дому, а именно инвалидка Катенька с дедушкой, которые имели квартирку в этом же доме, но уже дошли до стадии «тащу с помойки», так что в жилье этом кроме вонючего дивана и стола без клеенки, и приткнуться то было негде. Но тем теснее круг страждущих, готовых принять каждого, кто пенсией может поделиться, бутылочку принести, да и закусочка пригодится. Верунька и приклонила к ним свою гудящую головушку. Как выпьет, так и облегчение в голове чувствует, не говоря про радость единения с себе подобными.

     А раз в месяц примерно навещала она жену своего старшего брата, уже умершего к тому времени, чтобы помыться и вшей обобрать, которых естественно развелось невидимо на ее сухоньком тельце. Там ее мыли, переодевали в чистое, вещички, за месяц истлевшие, выбрасывали на помойку. Если Верунька долго не появлялась для банных дел, то Ада сама шла ее искать «в этом притоне» и тащила к себе на обработку. Зачем ей это надо было, вот вопрос! Но много лет Ада это делала, пока ближе к семидесяти годам не появился у Веруньки поклонник, «модник», как она говорила. Был он лет на двадцать моложе, довольно видный, но бомжующий и спившийся мужчинка, немного на черта смахивающий своей потемневшей кожей и буйной растительностью. Он быстро сообразил, что квартирка однокомнатная очень даже привлекательный объект для ухаживаний. Верунька воспряла и поверила в светлое будущее. Но идти расписываться наотрез отказалась – и одеть нечего, и стыдно, и незачем это! А модник этот стал методично поколачивать Верочку, которая все терпела ради присутствия живой души мужского пола. Пенсию он тоже у нее отбирал, но так как сам чем-то кормился, то и ей перепадало, а «друзей» ее всех отвадил.

     Эта последняя любовь Веруньки стала для нее роковой. Не прошло и года, как приключился инсульт, от которого она, три дня промаявшись, и померла. Модник тут же побежал в муниципалитет по поводу квартирки, а похороны, естественно Адочка на себя взяла. Не знал он, бедолага, что квартиру свою Вера давно на Аду переписала, да и не расписалась она с этим ухажером предусмотрительно. Гудела голова гудела, а сообразила верно! Вот и думай кто Верочку всю жизнь окружал: черти воображаемые или чертяки настоящие? А что «анкоголикам» черти кажутся — это да!