Мифы и реальности Балаклавского сражения - 5

Осел, Экстерминатор, Яхтсмен и Русский Мюрат

Ранним прохладным утром 25 октября 1854 года лорду Реглану, командующему британскими силами в Крыму и находившемуся в то ветреное утро под Севастополем, доложили о том, что «русские идут», причем идут они на Балаклаву.

Генерал-лейтенант Фитцрой Джеймс Генри Сомерсет, первый барон Реглан, «осел», а то и просто «дурак», по мнению нижних армейских чинов Королевского экспедиционного корпуса, не довольных условиями своего пребывания в траншеях, как многие полководцы того времени, прославился в романтическую эпоху наполеоновских войн. В молодости он воевал против наполеоновских маршалов в Испании, где показал себя с лучшей стороны, проявив дерзость и смелость. В сражении при Ватерлоо, как мы уже говорили, он потерял правую руку. Его высоко ценил сам Веллингтон.

Однако в зрелом возрасте барон стал утрачивать свои лидерские способности, предпочитая уходить в тень. Недаром окружающие находили его «лично скромным до болезненности», склонным устраняться от командования, предоставляя управление войсками подчиненным. Однако в случае с Балаклавским сражениям он по собственной инициативе принял несколько спорных решений, одно из которых оказалось фатальным для британских кавалеристов. Возможно, в данном случае Реглану «помог» начальник его штаба генерал Эри, характеризуемый английскими историками как никуда не годный штабист, писавший на клочке бумаги абсурдные приказы и игнорировавший донесения подчиненных о возможной атаке русских на Балаклаву.

Получив донесение о штурме русскими линии укреплений под Балаклавой, Реглан приходит в состояние крайнего возбуждения, созывает свой штаб и  отдает командирам 1-й и 4-й пехотных дивизий герцогу Кембриджскому и генералу Кэткарту приказ «выдвинуться навстречу противнику».

Пораженный генерал-лейтенант Кэткарт бормочет, что «…дивизию невозможно тронуть с места, так как большая часть людей только что из окопов», но замолкает, узрев на физиономии лорда гневную гримасу. Через два часа 4-я дивизия побатальонно выступила к Балаклаве, чтобы фактически оказаться сторонним  наблюдателем затихающего боя (за это вся дивизия будет награждена почетными планками с надписью Balaklava!).

Одновременно в кавалерийскую дивизию Лукана под Балаклавой летит приказ не ввязываться в боевые действия, пока не подойдут 1-я и 4-я дивизии. Отправили депешу и французам с просьбой помочь гарнизону Кэмпбелла отразить возможное наступление противника. Отдав все эти распоряжения, взволнованные, ожидающие худшего барон со своим штабом седлают коней и устремляются к Сапун-горе. Там в это время (около 7:30) уже расположился французский генерал Боске, командир стоявшего неподалеку пехотного корпуса. Оценив обстановку, он приказывает бригаде генерала Винуа спуститься на помощь союзникам в Балаклавскую долину. Следом за ней Боске направляет туда бригаду африканских егерей генерала д'Aлонвиля.

За полтора часа до момента выдвижения французов бдительный генерал-майор Кэмпбелл поднимает по тревоге свой 93-й пехотный полк и выступает с ним  к линии редутов, прикрывающих Балаклаву. Когда горцы прибыли к месту действия, русские уже прочно устроились на Воронцовской дороге. При этом ни русские, ни британцы не знали, что на редуте № 5 затаились беглые «турки», просидевшие там до конца сражения, пока их случайно не обнаружили подразделения французов. В то же время около трехсот «турецких» беглецов добежало до походных колонн 93-го полка. Здесь их остановили, обругали, привели в чувство и, по приказанию Кэмпбелла, разместили на флангах, рядом с полковыми батареями и несколькими эскадронами дивизии Лукана.
 
Согласно общему мнению, генерал-лейтенант граф Лукан («трусливый осел», по словам его шурина, графа Кардигана) особыми военными дарованиями не выделялся, хотя в ту же романтичную эпоху наполеоновских войн, он, тогда еще молодой капитан, умудрился отличиться на глазах у того же Веллингтона. Но, увы, полководческая звезда графа закатилась задолго до Крымской войны. О Лукане в пору его зрелости говорили, что он больше джентльмен, чем генерал. В Ирландии этот джентльмен получил кличку «Экстерминатор» за притеснение местных фермеров, а среди сослуживцев прослыл «тираном» и «тупицей». В свои 54 года граф научился брать верх скорее в подковерной борьбе, нежели на поле боя, где он ориентировался слабо.

Подняв по тревоге дивизию и проведя некоторое время в бессмысленных блужданиях близ редута № 4, Лукан увидел людей Кэмпбелла. В это время до него дошел приказ Реглана не вступать в соприкосновение с противником. Два военачальника встретились и обсудили складывающуюся обстановку. Кэмпбелл предложил Лукану отвести его кавалеристов за холм, на котором планировалось обустроить редут № 6, чтобы дать 93-му полку возможность задержать продвижение русских. Шотландец аргументировал свое предложение тем, что плотный огонь пехоты, вооруженной нарезными винтовками, охладит наступательный пыл противника, и позволит поберечь конницу. Лукан охотно согласился с инициативой коллеги, и войска выполнили согласованные перестроения.

Два слова о кавалерийской дивизии британцев (общей численностью около 1500 сабель с приданной им конно-артиллерийской ротой). Она состояла из двух отборных кавалерийских частей – Тяжелой (около 800 сабель) и Легкой (около 700 сабель) бригад. Поясним, что названия бригад – чисто условные. В Тяжелой не было ни кирасиров, ни кавалергардов, а включала в свой состав шесть драгунских полков. «Тяжелые» отличались от «Легких», состоявших из двух драгунских, двух гусарских и одного уланского полка, разве что большей численностью, менее разнообразной униформой, да не имели пик – традиционного атрибута вооружения улан.
 
Бригадой тяжёлой кавалерии командовал генерал-майор барон Джеймс Йорк Скарлетт,  которого, по словам английского историка А. Кинглейка, отличали скромность и здравый смысл. Благодаря стараниям Скарлетта его бригада находилась в постоянной готовности отразить ожидаемое наступление русских.
 
Бригада лёгкой кавалерии находилась под началом генерал-майора графа Джеймса Томаса Кардигана («безрассудного осла», по мнению его кузена Лукана). Большинство объективных исследователей считают, что этому высокомерному и чрезвычайно богатому английскому аристократу, лишенному военных дарований, нельзя было доверить даже эскадрон. Вся его военная служба — череда скандалов, ссор с подчиненными (одна из которых дошла до дуэли), служебных дрязг и судебных процессов. Офицеры, подчиненные графа, его мягко говоря, не жаловали, а он никогда не руководил обучением подразделений, которыми командовал. После прибытия в Балаклаву Кардиган демонстративно игнорировал приказания своего родственника и заклятого врага Лукана, отказался делить тяготы войны с личным составом бригады и поселился  отшельником на борту своей комфортабельной яхты «Дриада», за что был обозван подчиненными «яхтсменом». Пока Кэмпбелл и Лукан держали совет, Кардиган все еще добирался со своей яхты до вверенной ему Легкой бригады.
 
Зато часы британского главнокомандующего еще не отсчитали 9 часов утра, как он, на ходу собравший свой штаб, примчался к Сапун-горе, на вершине которой и разместился. В волнении предположив, что главная база британского, да и  всего союзного контингента, находится под угрозой ее захвата русскими, он приказывает коменданту порта подготовить корабли к выходу в море. Однако через какое-то время лорд начинает понимать: неприятель захватил редуты и на том, кажется, успокоился. Командующий и его штаб-офицеры видят, как русская пехота хозяйничает на редутах, а русские артиллерия занимает господствующие высоты. Но наступать, русские, кажется, не собираются. Тогда лорд Реглан решается покомандовать. Лучше бы он этого не делал, но ведь недаром французы говорят что-то насчет noblesse oblige (положение обязывает).
 
Начштаба генерал Эри быстро нацарапал записку, адресованную графу Лукану. Кавалерийской дивизии предписывалось «занять пространство слева от второй линии редутов, занятых турками». Текст записки заставил Лукана надолго задуматься, поскольку в его представлении никакой второй линии редутов в природе не существовало, турки разбежались в разные стороны, а восприятие «лева»/«права» зависело от местонахождения Реглана и Эри. Впрочем, поразмыслив, Лукан принял здравое решение и переместил свою дивизию в западном направлении, чтобы занять позицию между недооборудованным редутом №6 и подножием Сапун-горы. Лёгкая бригада встала неподалеку от входа в Северную долину, а Тяжёлая бригада — справа от неё. Место было удобным, поскольку на этой позиции русские не могли видеть британскую кавалерию, обстреливать её из пушек и внезапно атаковать.

Однако вернемся к Чонгарскому отряду. Генерал Липранди, превосходно  организовавший взаимодействие пехоты, артиллерии, отдельных казачьих сотен, более чем успешно выполнивший поставленную ему задачу, видимо, «отер пот со лба» и посчитал дело сделанным. По диспозиции, после того как наша пехота овладеет редутами, начальник кавалерии отряда генерал-майор Иван Иванович Рыжов, должен был направить через Балаклавские высоты Лейхтенбергский и Ингерманландский гусарские полки «с целью захвата неприятельского артиллерийского парка (или «вагенбурга», как этот объект иногда называется в наших источниках), находившегося, по разведданным, правее деревни Кадыкиой. Гусары, приведя в негодность парковое имущество, должны были отступить, после чего артиллерийским огнём предполагалось произвести взрыв в парке».

Эту задачу в общих чертах подтверждает в своих воспоминаниях и штаб-ротмистр Арбузов: «…начальник отряда приказал гусарской бригаде генерала Рыжова и Уральскому полку с конно-легкою нумера 12-го батареею, перейдя через перевал между редутами № 3 и № 4, спуститься в долину и атаковать расположенный у с. Кадыкиой английский вагенбург». Отечественные историки того времени, опираясь на свидетельства офицеров Веймарского (т.е. Ингерманландского – А.А.) полка, приводят такую формулировку поступившего сверху приказа: «… атаковать отдельный неприятельский укрепленный лагерь, прикрывающий дорогу из Севастополя в Балаклаву…, привести в негодность «парковые повозки, а затем отступить», после чего нашей артиллерии предлагалось расстрелять то, что оставалось от лагеря-«вагенбурга».

Сам Рыжов в своих мемуарах изобразил картину следующим образом: «…по занятии последнего редута нашею пехотой мне надлежало немедленно и даже с самого места в карьер броситься на английскую артиллерию, занимавшую укрепленную позицию вблизи с. Кадыкиой, и город Балаклаву». Есть исследователи, которые добавляют, что от Рыжова потребовали также вытеснить противника из селения Комары (но ведь его уже вытеснила оттуда колонна Гриббе!).
 
Как участники сражения, так и современные исследователи держатся мнения, что Рыжов в мемуарах погрешил против истины. Что за артиллерия должна была ожидать русскую конницу, генерал не уточняет, как молчит он и об абсурдности кавалерийских атак той эпохи на батареи противника. Впоследствии, как Меншиков, так и Липранди обходят в своих донесениях этот вопрос стороной, представляя действия Рыжова как незначительный маневр вперед за линию редутов, а затем возвращение «на исходные позиции».

Ради объективности следует признать, что сослуживцы любили отважного генерала Рыжова, этого статного убеленного сединами красавца-кавалериста, даже в почтенном возрасте нравившегося дамам. Генерал, прошедший горнила Бородина и Кульма, обожал романтику конных атак, музыку спорящих между собой сабель, золотое шитье ментиков и доломанов, ржание и хрип лиловооких коней… За это подчиненные даже окрестили своего начальника «русским Мюратом». Однако с 1814 года "Мюрат" не имел боевой практики и в течение 40 лет служил в частях кавалерийского резерва. Генерал давно утратил боевой задор и инициативу, но у него, что называется, руки чесались всыпать по первое число зловредным англичанам и коварным французам. Генерал жаждал реванша за поражение его гусар (бывшего Киевского, бывшего Лейхтенбергского полка) в битве при Альме. Узнав о том несчастном для нас деле, государь-император высочайше повелел лишить правые сапоги кавалеристов этой дважды переименованной боевой единицы полагающихся им шпор…

О том, что происходило далее, историки и очевидцы снова рассказывают по-разному. Одни, ссылаясь на отчетные документы Липранди, свидетельствуют, что около 10:00, когда гусары еще выстраивались для наступления на призрачные вражеские пушки, Липранди вдруг приказал командиру 1-го Уральского казачьего полка подполковнику Хорошихину разведать позиции британской пехоты, с тем чтобы оценить силы неприятеля и степень угрозы, которую она могла представлять для готовившейся выступать гусарской бригады. При этом Хорошихину строго-настрого приказывалось в бой с пехотой не вступать.

По другой версии, приказ «атаковать» вражескую пехоту исходил от Рыжова и адресовался не казакам, а ингерманландским гусарам. По третьей, уральцы, стоявшие в резерве командующего, поступили в распоряжение Рыжова, когда тот, не обнаружив артиллерии, но заметив кавалерию противника, прискакал к Липранди для консультации. Поступить-то они поступили, но якобы взяли и вышли из его подчинения и унеслись разведывать легендарный 93-й полк сазерлендских горцев.

Как бы то ни было, оставим на время бедных лейхтенбергско-ингерманландских гусар и, следуя версии, кажущейся нам наиболее вероятной, присоединимся к уральским казакам, со свистом и гиком устремившимся на поиски живописных воителей, обряженных в черные мохнатые шапки с пушистым белым оперением с левой стороны, красные с белыми полосами куртки, черные, серые и зеленые клетчатые юбки, красно-белые, либо темно-красные гетры и белые полусапожки.

Да, уважаемый читатель, речь идет о шотландских «амазонках», как почти за полвека до описываемой битвы называл их Бонапарт. Именно они прикрывали доступ в ущелье, путь из которого вел непосредственно к причалам Балаклавы.