Изумрудный город

                Изумрудный город               Повесть  (для старшего возраста)
1. С. В.Титова
   Дождь шел вторые сутки, мелкий, деликатный, петербургский, омывая запущенный город, слизывая копоть с оконных стекол, освежая чадный воздух, украшая нахмуренные улицы яркими полушариями зонтов. Начинающая пенсионерка С. В. Титова, особа в брючках и модных ботинках, отягченная сумкой с продуктами, весьма изящно перепрыгивала черные лужи с плававшими в них желтыми листьями, торопясь поспеть домой к теледебатам. Она возвращалась в свой переулок, приютившийся меж двух знаменитых улиц, от дочки, обитавшей на окраине. Похоже, у Заиньки жизнь пошла на лад: новый муж был степенным человеком, квартира приобретена в доме повышенной комфортности и уже накуплено вещиц для будущего младенца. Матери можно перевести дух, развлечься, доставить себе какое-нибудь удовольствие, - пока ее не привлекли к уходу за внуком. Разумеется, она будет рада, поскольку уже потеряла надежду сделаться бабушкой. Задумавшись, она ступила в глубокую лужу и чертыхнулась по-английски: переводчице с большим стажем, ей было привычно так выражать свои чувства. Впрочем, купленные недавно непромокаемые «корки», как модно было выражаться во времена ее юности, не подвели: уволившись из своего бюро, она неплохо зарабатывала частными уроками и могла себе позволить добротные вещи. Перекресток, красный свет. Остановилась не без досады, подняла взор к светофору - и остолбенела, пораженная окружавшей красой и сверканьем: ночь вычернила землю, небо в просветах рваных туч залила темно-синим ультрамарином, и на нем проступило черное кружево проводов; вокруг плясали, переливались разноцветные огни, яркие и чистые, как елочные шарики: желтый, красный, зеленый. Светофоры мигают, неясно мерцают сквозь туман уличные фонари, светятся окна трамвая, голубые адские искры летят от усиков троллейбуса.. Мигнул зеленый свет, пешеходы заторопились, огибая ее, замешкавшуюся. «Культурный народ», -успела подумать она (в ее молодости на улицах толкали так, что она мечтала об одежде из ежовой шубы), тронулась переходить улицу позднее всех и едва сделала два шага — автомобильные фары слева, визг тормозов. Еле успела отскочить, оттолкнуться ладонью от мокрого железа чьей-то роскошной керосинки. Перевела дух: не отпрыгни, и была бы под колесами, а перемигивание городских огней стало бы последним видением жизни.
Автомобиль стоит; за рулем - седая дама. Тоже, кажется, с перепугу окаменела. Слава Богу, не мужик: тот бы высунулся и отверз свой матюгальник, а нервишки и так на пределе, придется пить валерьянку, чтобы уснуть. Дама зашевелилась, ожила, включи на мотор, - и тут виновница ДТП ее узнала. Это была Рита Беловодова. школьная приятельница.
- Рита! - застучала Титова в автомобильное стекло.
Та глянула и, кажется, тоже узнала, потому что, проехав немного   вперед, остановилась и высунулась из машины:
- Вот так встреча!
Грузная, седая, обрюзгшая, но Рита! Ее квадратный лоб и тёмные, в белых ресницах глаза. Они не виделись тридцать пять лет.
- Как жизнь? Ты на пенсии?
- Нет, и не собираюсь. Преподаю в вузе.
— А я уже. У меня скоро появится внук, так что начнется вторая молодость.
- У меня два внука.
- Богачиха. Живете вместе?
- Нет. Они с родителями за границей.
- Твой муж жив?
- Понятия не имею.
- А мой уже восемь лет на Волковом. Слышала о ком-нибудь из наших?
-Нет.
Рита придерживала дверцу и не приглашала давнюю приятельницу сесть рядом. Они обменялись еще несколькими фразами.
- Извини, я спешу, - сказала Рита. - Приятно было повидаться. -И захлопнула дверцу.
Целая жизнь миновала, но ничего не прощено!
«Забавно было бы, если бы она меня переехала», - качала голо-вой Титова, поспешая домой.
Рита, Маргарита Семеновна... Не успела спросить ее теперешнюю фамилию. Да и незачем. Она сама нынче — Светлана Вилоровна Титова, а Рита знает Лану Янтареву. И так все ясно: профессорша, самоуверенная и холодная начетчица; на первый взгляд все у нее в жизни состоялось: положение, благосостояние, а на самом деле пшик. Дети за границей (видно, так воспитала), муж бросил, долдонит студентам одно и то же из года в год и, если дома имеется кто-нибудь под рукой, тиранствует втихаря. У Светланы Вилоровны дочка по край-ней мере за бугор не сбежала и муж успокоился на Волкуше, а не благоденствует где-то на стороне. Интересно, за кого вышла принцесса Несмеяна? Не иначе, за того плюгавого аспиранта. Его приготовил ей отец. Сколько непроизнесенных имен! Не заикнулась о Данечке Лузгине. Впрочем, Светлана Вилоровна сама ничего не знает о нем. Что до Семена Семеновича Беловодова, некролог с его именем мелькал в газетах, когда она разводилась с первым мужем: «Действительный член Академии медицинских наук, заместитель министра...» И уже сто лет нет милого пуделя Барбариса, мир его собачьему праху. В задумчивости она открыла дверь своей квартиры и тихо вошла в прихожую. Светлана Вилоровна принадлежала к тем немногим горожанам, коим посчастливилось родиться, вырасти и всю жизнь прожить в удобной квартире без соседей: Янтаревых не уплотнили, не отправили на выселки куда-нибудь в Купчино под предлогом кап-ремонта, они никогда не разменивали своей жилплощади, а просто тихо жили в просторной трехкомнатной квартире с высокими потолками, большой кухней и черным ходом в самом центре города, окнами в сад. Эту квартиру неведомыми путями хапнул дед Янтарев, состоявший еще до революции членом РСДРП. Скорее всего, вселился по нахалке в кем-то брошенный дом, потому что многие вещи - огромный резной буфет темного дерева, толстые подшивки «Нивы», переплетенные в кожу, чьи-то поздравительные открытки с видами Баден-Бадена и Ривьеры никак не могли принадлежать идейному извозчику с Выборгской стороны. Он и фамилию свою сумел облагозвучить, будучи прирожденным Гонтаревым. Человек везучий, дед ухитрился не связаться ни с одним из партийных вождей, но, заняв скромный пост домоуправа, обосновался с женой и детишками в барской квартире и вовремя, до Вели-ких чисток, умер, обезопасив таким образом себя и потомство от многих неприятностей. Возможно, благодаря существованию этой квартиры родители Светланы Вилоровны решили соединить судьбы и сама она родилась. Боясь уплотнения, они так и не зарегистрировали брак, так что их единственная дочь явилась на свет незакон-норожденной, что засвидетельствовал прочерк в графе «отец»: одно время после войны существовал такой обычай.
     Сейчас, похоронив мужа и выдав замуж дочь, она жила одна в квартире: отца давно не было на свете, а мать, 85-летняя причудница, жила отдельно, с семьей своего сына от второго брака. В отличие от родителей, Светлана Вилоровна жила в своей старой, захламленной квартире, не боясь никаких уплотнений: иные времена, иные страхи.
     Она прошла на кухню, рассеянно поставила чайник, выгрузила из сумки продукты, насованные Заинькой (банка салата, банка варенья, еще что-то: свекры дочери, заядлые огородники, закармливали доморощенными витаминами сноху на сносях), и, тут же обо всем позабыв, направилась в гостиную, включила телевизор и уселась с ногами на диван. Кандидаты в депутаты, лениво переругиваясь, нахваливали себя.
Рита Беловодова... Много подруг было у нее за долгую жизнь, но никого она не любила так искренне; кое-кто из подруг ее предавал, но никто не уязвил так болезненно; и кто знает, не причинила ли она сама невзначай жгучую боль самолюбивой, не умеющей прощать подруге...
В кухне надрывно засвистел чайник, но она уже не хотела ужинать. Досадливо выключив газ, направилась в кабинет, к книжному шкафу, и принялась торопливо рыться в старых альбомах. Давно пора все сжечь! Не следует хранить застывшие картинки былого, чтобы потом, когда тебя не станет, кто-то перебирал их равнодушными руками. Наконец она нашла то, что искала. Это была фотография 10-го «В» класса, выпуск 1963 года. Детей после войны народилось много, школ не хватало, учились в две смены. В их классе насчитывалось сорок человек.
Она невольно залюбовалась: какие милые, юные лица! Непьющие и некурящие юноши, невинные девушки... В центре группы, как водится, учителя. Сухопарый седой старик -литератор Дантес. Почему Дантес - неизвестно, прозвище дали не они; должно быть, зато, как упоенно он расписывал всегда дуэль Пушкина, либо за то, как обсасывал косточки Онегина. Звали старика  Евграф Флегонтович Хлебопашцев: написано па обороте фотокарточки. Язык слома¬ешь, прозвище удобнее. В общем-то, добрый был старикан, никого не обижал, свой предмет любил, и не его вина, что литера туру тогда преподавали  по весьма  странным программам.
По обе стороны от него биологичка и математичка, обе тоже с прозвищами. Сурепка обитала в кабинете ботаники, возде чахлого куста помидора, выращиваемого на гидропонике, то-есть в стеклянной  банке, наполненной водой. Невеликого роста, истая сурепка среди дородных представительниц женского пола, тогда ешё довольно молодая, с обмотанной вокруг головы накладной  косой, закованная в черный мужской пиджак, она никогда не улыбалась и резким, суровым голосом рассказывала скучавшим шестиклассникам о ты-чинках и пестиках, а в старших классах - о человеческих потрохах, кровообращении, строении скелета,  неохотно признавая наличие в комплекте и репродуктивных органов.
- Нельзя, - разочарованно подытожил обманутые после опасного урока ожидания озорник Артюхов. - Это вам не тычинки и пестики.
     Светлана Вилоровна вздохнула: возможно, старинные учителя перегибали палку, однако агрессивное бесстыдство современности заставляет с невольной завистью вспоминать простодушные нравы той поры.
     Математичка Павлина Львовна Берг, тощая, желчная особа не-малых лет, была их классным руководителем. Прозвали ее Эврикой за любимое словцо, которое она всякий раз произносила, закончив стучать мелом по доске и любуясь начертанным уравнением. Уче-ников она делила на математически одаренных и бестолочь, причем переход из одного разряда в другой был невозможен. Класс ее не то что не любил, а как-то скучнел и мерк на ее уроках, длинных и тягостных, по два каждый день. Впрочем, она и не стремилась к тому, чтобы ученики любили ее, достаточно было и того, что они вели себя тихо и худо-бедно знали математику. Наверно, и ее следует вспомнить с благодарностью. Надо признать, что выпускники 1963-го года имели крепкое «среднее» образование, в отличие от нынешних, поражавших занимавшуюся репетиторством Светлану Вилоровну девственной  стерильностью извилин.
     В отличие от неулыбчивых, усталых лиц учителей - людей, переживших войну, племя младое на фото излучает радость жизни. Учителей окружают любимчики и отличники, а троечники и озорники скромно расположились на окраинах. Вот Артюхов с верным своим корешем Засосовым, верзила-переросток, лучший спортсмен класса. Нужны ему были школьные премудрости, как телеге пятое колесо, а посажен был учиться, и тянул лямку десять лет. Вот Клавочка Кокорева с вытаращенными глазами, поскольку считала, что природа наделила ее слишком маленькими; другим ее горем были волосы, и перед выпуском, почувствовав себя взрослой, глупыха не утерпела, обрезала крысиные хвостики и завилась, уподобившись пуделю, вызвав на свою голову громы, молнии и нудные отчитывания Эврики, грозившей вывести ей за поведение годовую четверку. В то время правила были стро-гие: все девочки в коричневых платьях и черных передниках, при косичках; все мальчики сизарями, чуть не под ноль и с челочками. С Клавдией они и сейчас перезваниваются.
     В нижнем ряду сидит, благонравно сложив на коленях торчащие из нарукавников тонкие руки, весьма самоуверенная особа - некая Лана Янтарева. Нестерпимо юная, нежная, миловидная. Куда все девалось? Ничего не осталось от той девочки, даже имени. Ох, себя лучше не рассматривать, чтобы не расстраиваться. Рядом - Юрочка Мотыльков, рыцарь бедный, молчаливый и простой. Многолетнее взаимное расположение, кончившееся ничем. Теперь-то она пони-мает, что он любил ее и вообще был хрустальным мальчиком. Скоропостижно скончался прошлым летом, искренне оплакиваемый коллегами и студентами. Данька Лузгин, красавчик, воображала, школьный Дон Жуан, примостился невдалеке. Красив, ничего не скажешь: чернобров, светлорус. Все девчонки были влюблены, даже из параллельных классов. Он стал моряком, капитаном, как и мечтал. Больше она ничего о нем не знает. Ах, сколько было надежд! Сколько любви, ревности, слез, победного торжества, обид, радости, ликования!..
     Вот и Рита. Строгая белоголовая девушка, две толстые косы перекинуты на грудь, чистый лоб, открытый взгляд, плотно сжатые губы. Передник какой-то смешной, с крылышками. И, конечно, ря-дом гадина Милочка Мартынова. Рита Беловодова, гений и злодейство, коварство и любовь, оди –эт- амо... Высокомерная профессорша, укатившая в ночь на иномарке, оставив свое альтер- эго мокнуть под дождем.
•
2. Розовое начало
Они подружились не сразу, только в седьмом классе. Рита сидела перед носом учителя, за одной партой с признанным классным интеллектуалом Юрой Мотыльковым и не имела подруги, хотя уже тогда вокруг нее увивалась Милочка Мартынова. Беловодова была, разумеется, отличницей, любимицей классного руководителя, хотя Дан-тес чаще хвалил за начитанность Янтареву. Да и в точных науках Лана не уступала Рите. В отличие от большинства детей, предпочитавших либо литературу, либо математику, Лана любила все школьные предметы. Ее пристрастие к алгебре удивляло родителей; закончивший исторический факультет отец честно признавался, что еле складывает в пределах сотни, а мать, питомица Мельпомены, лишь пожимала плечами, видя дочь, увлеченно читавшую «занимательную физику» Перельмана. Две круглые отличницы рисковали сделаться соперницами, неблагополучно подружились. Рита Беловодова всегда нравилась Лане, однако рядом была девочка, с которой она сидела за одной партой с первого класса- Клава Кокорева, толстая и преданная оруженосица. Клава ценила дружбу Ланы, с которой усиленно списывала, так что однажды, когда класс по заданию Дантеса живописал зимний лес, в котором городские дети никогда не бывали, и Янтарева вдохновенно строчила: «...голые деревья утонули в снегу, только елки стоят зеленые...». «Зеленые» — на другой странице, Клава списала «только елки стоят», насмешив учителя, посоветовавшего ей побольше думать собственной головкой. Родители Кланы работали в торговле, мать красовалась за прилавком в колбасном отделе, а отец рубил мясо. Семья была очень состоятельная, старшая Кокорева ходила в богатой чернобурке, яркая и самоуверенная имен-но у них в доме Лана увидела впервые в жизни чешский хрусталь и новомодную желтую мебель. Книг в доме, кроме Клавкиных учеб-ников, совершенно не было, но мама Кокорева сказала, что когда до-станет немецкий секретер, начнет их покупать. У Янтаревых, наоборот, книг было навалом, но художественных, за исключением русской классики, мало, все исторические монографии, какие-то «Ученые записки», энциклопедия, словари и прочая скучнятина, так что Лана брала книги для души в библиотеке.
     Семья Янтаревых располагала скромным даже по тем временам достатком. Вилор Кузьмич Янтарев, закончив перед войной истфак, чего-то сильно испугался и не стал поступать в аспирантуру. На фронт из-за язвы и близорукости он не попал, всю блокаду делал на заводе снаряды. После войны он стал сотрудником крошечного, ни-кому не нужного музея, каких в городе всегда было полно, и влюбился в красивую экскурсантку, вскоре ставшую его женой. Когда началась война, Ия Кирилловна Драган перешла в восьмой класс. Закончив школу в эвакуации, где-то в Средней Азии, она не приду¬мала ничего лучше, как в разгар войны отправиться в Москву по-ступать учиться на актрису. Возможно, родители Ланы так никогда бы и не встретились, не дерзни Ия Кирилловна в первый послево-енный год приехать на кинопробы на «Ленфильм». В то время Ви-лор Кузьмич жил один-одинешенек в дедовой квартире, и ему гро-зило уплотнение. Женитьба была лучшим выходом, что внушала сестра — единственная его после блокады родственница, которая сама прописаться к брату не могла, так как обитала с мужем в генеральс-ком доме. Она посоветовала молодой паре официально не регист-рироваться, так как двоих все равно могли уплотнить, а поторопиться с ребенком, и тогда уже прописать в двух смежных комнатах мать и дитя как посторонних жиличек, чтобы стало два квартиросъемщи¬ка. Таким образом, Лана явилась на свет в результате хитроумного плана тети Миры, как залог нерушимости семейного дома.
     Когда ко всеобщему удовлетворению дитя явилось на свет, тетя Мира снова вмешалась в события и, строго-настрого запретив крес-тить ребенка, потребовала, чтобы племянницу назвали Октябриной. Молодые родители справедливо указывали, что имя не годится, по-скольку их дочь родилась не в октябре, однако тетя Мира слышать ничего не хотела и грозила лишить ослушников материальной под-держки, что было весьма опасно. Она сама мечтала об этом имени, однако ее назвали Ревмирой, то есть Мировой Революцией, а соб-ственных детей уже не предвиделось. Впрочем, своим именем она гордилась, в отличие от брата, названного передовым дедушкой Вилором, то есть «Владимир Ильич Ленин, Октябрьская революция», но дома откликавшегося на кличку Виля, а на работе звавшегося Вик-тором Кузьмичем. Когда строптивцы решительно забраковали Октябрину, тетя Мира предложила такой набор: Идея, Инесса, Искра. Молодая мать хотела назвать дочь Юлией, как шекспировскую Джульетту, но, устав бороться, согласилась в конце концов па Светлану, предложенную тоже устами тети Миры. Когда младенца зарегистрировали, тетя Мира торжествующе сообщила, что ее племянницу назвали как дочь Вождя и Гения всех времен и народов. Мама, разозлившись, что ее все-таки заставили дать ребенку имя с идеологической нагрузкой, запретила папе называть дочь Светой, Светиком и пр. Так появилась Лана. В отместку тетя Мира подарила свое панбархатное, вы-шедшее из моды платье подруге, а не невестке, однако материальную помощь не прекратила: уж очень обеспечен был ее муж, служивший по интендантской части, вывезший много трофеев из Германии, даже два мебельных гарнитура. Впрочем, он и сам был трофеем: Ревмира Кузьминишна всю войну служила шифровалыцицей при штабе; там она, фигуристая и голосистая, его себе и присмотрела, заставив оформить развод с прежней женой, но, по доброте душевной, не запретив встречаться с детьми и даже поддерживать их до совершеннолетия.
Итак, семья Янтаревых жила бедно. Зарплаты отца еле хватало на хлеб и овощи, а мама долго не могла определиться в жизни, безуспешно пытаясь сниматься на «Лепфильме», мелькнув пару раз в массовке, пока наконец не махнула рукой на свою артистическую карьеру: она была красивой и утонченной, а в то время экрану требовались стертые лица, квадратные фигуры, дюжие кулаки - имен-но такими представляла себе женщин из народа режиссерская  тусовка. Поставив крест на попытках стать актрисой, мама не без помощи папы сделалась экскурсоводом и, кажется, утешилась, потому что любила покрасоваться на людях. Зарабатывала она прилично, однако, к сожалению, жизнь на людях требовала быть одетой по моде, поэтому все финансовые потоки, минуя семью, текли в мамин гардероб. У Ланы была школьная форма и еще домашний халатик; тетя Мира, возмущенно удивляясь беспечности «нашей артистки», подарила племяннице два ситцевых платьишка и шерстяной жакет. Это все. У папы был единственный темно-синий костюм, в котором (ц| ходил на работу; кошмаром являлись ботинки, часто разваливавшиеся, так что бедный папа до последнего момента, до полного отставания подошвы молчал, чтобы не огорчать маму. Дома он ходил обычно в трикотажном тренировочном костюме. Квартира, обстав-ленная заботами папиной мамы, тихой бабушки Шориной, имела допотопный вид. Ни дедушку, ни бабушку Лана не видывала. Верховодила всегда Ревмира Кузьминишна. В молодости она жаждала начала Мировой войны, когда погибнут все буржуи, и лишь пройдя войну и обретя генерала (который, кстати, вовсе не имел генеральского чина), поуспокоилась, царствуя среди мебельной готики, саксонского фарфора и вышитых неведомыми немками диванных подушечек и скатертей. Поскольку партия призвала к строительству мирной жизни, она позволила мужу демобилизоваться и занять пост начальника I отдела в каком-то номерном институте; в связи с этим помощь никчемной семье брата была сильно урезана.
     Впервые в жизни Лана видела тетю Миру рыдавшей, когда та оплакивала кончину Гениального Рулевого. Впрочем, весь народ утопал в слезах. Даже папа, подтянув тренировочные штаны, у которых давно ослабла резинка, печально вздохнул:
- Этот человек был стержнем, а теперь наша страна без руля и без ветрил...
     Мама, порождение артистической богемы, досадливо молчала, обводя рот помадой морковного цвета. Лана, плод их любви и квартирного вопроса, в тот год должна была пойти в первый класс и уже кое-что кумекала. После раздумья она спросила родителей:
- И что теперь будет?
-  Во всяком случае, не конец света, - захлопнула коробочку с косметикой мама.
Случившееся вскоре низвержение божества было подобно землетрясению и поразило всех, в том числе сверстников Ланы - учеников начальной школы, потому что произошло наглядно: бюст вождя в шинели, то ли чугунный, то ли бронзовый, красовавшийся в школьном вестибюле, валялся теперь на помойке, и дети задумчиво разглядывали его, пока завхоз не догадался сдать вторсырье в металлолом. Обдумав случившееся, Лана спросила родителей:
- Значит, теперь можно снять очки?
- Что ты имеешь в виду? - не понял папа, поправляя свои очки; он был очень близорук.
- Твой отец никогда их не снимет, - вздохнула мама.
- А ты что имеешь в виду? - вконец сбитый с толку, повернулся папа к жене.
Лана была еще в том возрасте, когда дети уважают старших, тем не менее они все чаще удивляли ее своей непонятливостью. Как было сразу не догадаться, что она намекала на сказку «Волшебник Изумрудного города», которую даже передавали по радио! Хитрый волшебник настроил плохоньких домов, а потом, оклеив стены битым стеклом, приказал всем людям надеть зеленые очки и восхищаться возведенным им Изумрудным городом.
Нежное лицо мамы вытянулось, когда она услышала пояснения
дочери.
- Откуда это у нее? - сердито осведомилась Ия Кирилловна у мужа. - Это, конечно, ты портишь ребенка?
-  Бред какой-то, - растерялся папа. - Первый раз слышу. Кто тебя учит подобным вещам?
- Но, папочка, это книжка такая есть.
- Ума не приложу, как цензура могла пропустить антисоветскую
книгу!
-  Вот ляпнет она такое при людях, - зловеще предупредила мама, - и загремишь так, что костей не соберешь. Надо следить за тем, что внушаешь ребенку.
- Мамочка, никто мне ничего не внушает, - пыталась убедить ее Лана, - это я вам внушаю. - Она и сама была не рада, что начала, удивленная недовольством родителей.
Ей было велено впредь держать язык за зубами. Послушная девочка, она с тех пор часто проверяла, па месте ли язык, шевеля им во рту, и крепче сжимала зубы, чтобы он нечаянно не высунулся.

3. Рита и Сурепка
Янтарева и Беловодова подружились всерьез, когда уже вовсю рас-певали гимны кукурузе и радовались обещанию партии со следующего же года повысить жизненный уровень трудящихся. Однажды на уроке ботаники Сурепка долго убеждала учеников, что при определенных условиях рожь может переродиться в пшеницу. Эта учительница цепко держалась за выученное однажды, знать не желая ничего нового, если оно не было утверждено правительственным постановлением. Лана внимала учительнице хладнокровно, поскольку поведение ржи ее ничуть не волновало. Но тут извилины неожиданно зашевелились у Клавы Кокоревой.
- Значит, можно посадить любое семечко, и, если создать условия, вырастет, что пожелаешь?
- Вырастет! - поколебавшись, кивнула учительница.
- А из сурепки вырастет роза? - осведомился Артюхов. На «Камчатке» зафыркали.
- Дисциплина! — застучала карандашом по столу Сурепка. Бедняжка вполне заслужила свое прозвище, возлюбив из всего
зеленого царства этот незаметный сорняк, росший тогда повсюду на городских пустырях; она ухитрялась объяснять детям на его при-мере даже строение цветка. Лане почему-то стало жаль учительницу: еще не старуха, не дурная личиком, но какая-то поблекшая, нудная, не умеющая улыбаться. Наверно, ей не создали условий, чтобы стать розой, и она навсегда осталась сурепкой.
На перемене, когда они переходили из кабинета ботаники в свой класс, Рита спросила Лану:
- Ты веришь, что рожь может переродиться в пшеницу?
- Не очень, - пожала плечами Лана.
— В природе установился бы страшный беспорядок, а на самом деле все наоборот. И вообще, проще посеять пшеницу, чем сеять рожь и создавать ей необходимые условия, чтобы получилась пшеница.
Она говорила громко, однако никто из ребят не обратил внимания на ее слова, поскольку они были заняты более животрепещущими проблемами, а именно грозно надвигавшейся алгеброй. Лану тоже не волновало капризное поведение ржи, однако дружелюбный тон Беловодовой, то, что она первая подошла и заговорила, было приятно. Лана даже подумала, что рожь - лишь предлог завести разговор, однако позднее поняла, что все, связанное с биологией, Риту действительно интересовало: ее отец был медиком, и она разбиралась что к чему лучше всех в классе. Был еще один случай, уже в старшем классе. Сурепка развивала тему «Генетика - продажная служанка империализма», и Рита, подняв руку, спросила:
- А как же опыты Менделя?..
Недослушав и сильно обеспокоившись, Сурепка прервала ее:
29- Менделизм-морганизм - тлетворное учение буржуазных лже-ученых.
- Но почему тлетворное? - обиделась Рита. - Опыты проводились с горохом...
— Садись, Беловодова! — потребовала Сурепка. — Такой развитой девочке стыдно не знать элементарных вещей.
Рита строптиво пожала тощими плечами.
Дружба началась как-то сама собой, теперь уж не вспомнить, с какого момента. Наверно, с тех пор, когда она побывала дома у Беловодовых, то есть ей были устроены форменные смотрины, после чего отец позволил Рите дружить с Янтаревой. Они с дочкой были очень похожи друг на друга, белоголовые и темноглазые. Поначалу поросячья розовость, золотой зуб и улыбочка Семена Семеновича смущали Лану, однако, почувствовав ласковое к себе отношение, она ободрилась. Мамы у Риты не было; хозяйство вела тетя Ева, какая-то родственница. Над кроватью в комнате Риты висела на стене фотография молодой женщины.
— А где твоя мама? — спросила однажды Лана.
-  Она в отъезде, - буркнула Рита и продолжать разговор не стала.
Что ж, в каждом доме есть свои тайны, знать которые посторонним вовсе не обязательно; Лана тоже не собиралась докладывать, что незаконнорожденная.
Она стала часто бывать у Беловодовых. Где-то па кухне громы-хала тетя Ева, под столом мирно спал абрикосовый пудель Барбарис. Девочки вместе делали уроки, смотрели телевизор, иногда вместе ужинали. Шума прибавлялось с появлением Семена Семеновича, настоящее имя которого было Сим-Сим, что очень развеселило Лану: ведь это волшебное слово, открывавшее пещеру с сокровищами Али-Бабе. Он любил застать девчонок врасплох и устроить какое-нибудь веселье. Лана вскоре поняла, что, несмотря на толстый живот, золотой зуб и профессорское звание, Сим-Сим вел себя, как мальчишка, и потворствовал во всем дочери. Стоило Рите рассердиться на отца, а делала она это нередко и даже топала ногой, он тут же каялся:
- Прости. Я свекла.
- Нет, брюква!
- Турнепс.
И оба начинали смеяться.
- Я привыкла каждый день получать подарок, - однажды сообщила подруга. — Хоть карандаш, хоть конфету, но подарок. Иначе и вставать с кровати не стану.
Подарок каждый день? Ух! Лану родители одаривали лишь раз в год, на день рождения. Недаром Ритиного отца звали волшебным именем.
Рите у Янтаревых не понравилось, хотя у Ланы тоже была своя комната, узенькая, об одно окошко, с куклами и книгами; правда, куклы были облезлые, а книжки зачитанные, в отличие от Ритиных новеньких и дорогих. У Янтаревых не было пуделя и даже кота, квартиру давно не ремонтировали, папа Вилор Кузьмич при виде девочек торопливо скрывался к себе, а мама Ия Кирилловна, которую Рита застала дома лишь однажды, оглядела нескладную, белобрысую девчонку с пренебрежением и не уделила ей нисколько внимания, не догадавшись, что к ним пожаловала принцесса.
Действительно, дома Рита царила, тетя Ева не смела пикнуть. — Папа сказал, что хозяйка в доме я, — горделиво объяснила она подруге, перетирая кофейные фарфоровые чашечки. Лане и в голову не приходило вытирать дома посуду - она сохла сама по себе.
- Пока у тебя не появилась мама, - задетая хвастовством Риты, не удержалась Лана от шпильки.
- Это как? - холодно осадила ее подруга. Предположение Ланы было не столь уж несуразным. Однажды
они с мамой ездили в Пассаж искать подростковое пальтишко, и на Невском Лана случайно увидела Сим-Сима об руку с нарядной женщиной. Спутница его была толста, прекрасна, в мехах; они весело болтали.
Под действием сообщения подруги веснушчатые щеки Риты порозовели.
- Все равно папа больше не женится. — А если захочет?
- Надо, чтобы и я захотела, — отчеканила Рита.
В глубине души Лана сознавала, что поступает нехорошо, но ее раздражало то, что Рита часто о многом умалчивает: сама-то она была вся как на ладони и даже показала подруге свой дневник - не школьный, а домашний, для души. Да, она была тогда еще так неосторожна, что доверяла бумаге затаенные мысли. До сих пор где-то валяется толстая тетрадь в синей клеенчатой обложке, исписанная крупным полудетским почерком. Давно пора уничтожить, как и старые фотографии. И Светлана Вилоровна принялась торопливо рыться в бумажном хламе, сваленном в низу шкафа. Вот и тетрадочка. Она недовольно полистала ее — глупость на глупости:
«...Если бы я была уже взрослой, я бы знала, что делать. Я пере-красилась бы в блондинку. Но если еще не имеешь паспорта, если все, кому не лень, учат жить, как поступать?..»
«...Сегодня на меня два раза посмотрел Даня Лузгин...» «...Через неделю мое 14-летие. Сегодня я долго сидела перед зеркалом, стараясь понять, что во мне такого, почему мальчишки с первого взгляда влюбляются в меня, а со второго теряют всякий интерес; почему девчонки набиваются со мной дружить, а потом заводят вторую подругу...»
«...Нынче мне все надоели —девчонки, школа, родители. Прошу оставить меня в покое, но тетя Мира стоит под дверью и нудит о своем голодном детстве, о том, что я не ценю и т. д. Господи! Что я должна ценить? У меня даже выходного платья нет. Ни мама, ни папа, в сущности, меня не понимают. Думаю, взрослые вообще не в силах понять молодежь, потому что у них в детстве было все иначе, эта проклятая война, которая уже навязла у меня в ушах...»
«...То, как мы живем, неправильно. Главное —понять смысл жизни, а люди слишком суетятся. Я думаю, смысл жизни в борьбе за счастье человечества. Надо жить по большому счету. Прожитое ни-когда не исчезает. Ведь есть же световые волны. Мы видим звезды, какими они были миллионы лет назад. Кто-нибудь во Вселенной видит нашу Землю, какой она была пять, десять тысяч лет назад. И вот где-нибудь в пространстве несется световая волна, где изображено, как я нагрубила тете Мире. Неважно, что волна в другой галактике. Все равно стыдно».
Последняя запись заставила Светлану Вилоровну рассмеяться и задуматься. Что-то в этом было. Дневник тем не менее следовало уничтожить.
- Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои, - сказала однажды внушительно Рита.
     Она тогда еще не знала, чьи это стихи и с чьего голоса подруга их повторяет. Потом-то Тютчев сделался ее любимейшим поэтом, и она до сих пор признательна Дантесу, что старикан не анализировал его творчество на уроках. Рита знала много стихов; как призналась она позднее, отец заставлял ее учить наизусть какое-нибудь стихотворение, когда ей случалось провиниться.
Девочкам было весело и интересно вдвоем, и Рита вскоре предложила Лане пересесть к ней за парту. Мотыльков, с которым сидела Беловодова, разумеется, не мог быть препятствием, его мнение никого не интересовало, однако на свете существовала Клава Коко-рева. Узнав о намерении Ланы, она расплакалась и, мусоля пальчиком черную поверхность парты, назвала соседку изменницей. Лана обещала, что будет каждое утро давать ей списывать математику, на контрольных тайно пересылать решения, а сочинения, их планы и тезисы она сможет заимствовать у Мотылькова, который тоже был отличником. Заядлый зубрила, Юрочка привык сидеть за первой партой и есть учителя глазами; класс за спиной для него просто не существовал. Однако он был не чужд рыцарских чувств и не смог отказать девочкам. Меняясь с Янтаревой местами, он, наверно, впервые разглядел ее. То есть он знал, разумеется, о ее существовании, но никогда не видел так близко. Лана уже усвоила, что хорошенькая, а хорошеньким, как известно, многое сходит с рук, и она бес-страшно лупила мальчишек книжкой по спине, чуть что приходи-лось ей не по нраву, уверенная, что ей ничего не будет. Лупила всех, кроме одного, но об этом потом.
Рассмотрев Янтареву, Мотыльков дрогнул, смешался, рассыпал пожитки. Это был высокий худенький мальчик с целой копной блестящих темных волос. В старших классах уже нехотя разрешали мальчикам не стричься «под бокс», и Юра носил волосы назад, что ему шло, и если бы не очки, имел бы вполне достойный вид. Впро¬чем, Лана его презирала. Допустимо ли, чтобы мальчика, у которого скоро начнут расти усы, провожала в школу бабушка? Не в платке, а в шляпке и с накрашенными губами, но все равно бабушка. Как толь-ко не стыдно!
Следовало еще спросить разрешения на пересадку у классного руководителя, то есть у Эврики. По счастью, она отнеслась к собы-тию равнодушно. Перемещение состоялось, Клава Кокорева смири-лась, а класс принял к сведению. Лана была довольна новым мес-том: в соседнем ряду за первой партой сидел Данька Лузгин, гор-дец, победитель, драчун, заводила, в которого она была влюблена. Теперь они оказались почти рядом, через Риту, проход и соседа Даньки, однако большего приближения Лана просто не выдержала бы.
Рита оказалась замечательной соседкой. С нею было интересно говорить. Лана поняла, как много она теряла с Клавкой, потому что скучно, когда тебе внимают, не в силах ничем удивить. Разве можно было увидеть в руках у Клавы тонюсенькую книжицу стихов, на страницах которой Лана прочла: «Клен ты мой опавший, клен зале-денелый...» и сама заледенела от восхищения.
33- Рита, как хорошо! Чье это? - прошептала она. Дело было в кабинете физики, где они сидели вдалеке от учителя. И она услыша¬ла впервые нежное, певучее имя поэта.
- Запрещенные стихи, - добавила Рита. — Но почему?
-  Неужели не понимаешь? Упадочные настроения, воспевание дореволюционной деревни. Лучший, талантливейший поэт нашей эпохи — Маяковский.
Маяковского Лана не любила и была недовольна, что его именем называлась соседняя Надеждинская улица.
- В память, что Маяковский здесь бывал кое у кого, - таинствен-но сообщила Рита.
- У кого?
-  Много будешь знать - скоро состаришься. Она еще жива. -Рита любила подчеркнуть свое превосходство.

4. Раскаты далекого грома
На шестнадцатом году жизни Лана часто грустила. В классе что-то разладилось, девочки и мальчики существовали теперь в отдельных мирах. Подростки тех времен долго оставались детьми, хотя нео-твратимые перемены уже начинали кое с кем происходить. Девочки становились замкнутыми, рассеянными, иногда раздражительными и грубыми. Даже у Клавы появилась какая-то тайна, которую она обидно скрывала от Ланы. Рита неожиданно стала много времени шептаться с Милочкой Мартыновой, препротивной шмакодявкой, похожей на маленькую обезьяну. Рита вздыхала, белые ресницы бросали длинные тени на веснушчатые щеки, а Мартынова, гордая доверием такой замечательной девочки, подобострастно слушала и кивала.
— Ты совсем ребенок, — устало отмахнулась от расспросов Янтаревой Рита. — Даже лифчика еще не носишь.
Лана обиделась. Неужто взрослость определяется лифчиком? И это говорит Рита Беловодова, а не какая-нибудь Клавка! Знала она все их секреты. Однажды поутру это пришло и к ней. Сначала она перепугалась, потом, растерянно вспомнив, что, кажется, так и дол-жно быть, постаралась все скрыть от родителей, для чего заперлась в ванной и выстирала свое белье. Стояла зима, в квартире было хо-лодно. Дрожа, она натянула на свое худущее тело мокрую рубашку, сверху коричневое платье и отправилась в школу. На уроке она ляз-гала зубами, потому что в классе тоже было холодно, зато никому не выдала тайны. Выдать было никак нельзя: мама иногда поглядыва-ла на нее с нескромным любопытством.
- Ты бы поговорила с ней на эту тему, - услышала она однажды тихий родительский разговор.
— Не переживай, — спокойно откликнулась мама, — она и без меня обо всем хорошо осведомлена.
- Да откуда?
- Хотя бы из литературы. Мопассана всего перечитала.
- Она девочка непростая, не знаешь, как и подступиться, - взды-хал папа, и Лане стало жаль его, робевшего даже перед сопливой дочерью.
Мопассан не при чем. Еще в шестом классе собирались у Коко-ревой рассматривать картинки в толстенной книге, первой покупке Клавкиной матери, под названием «Мужчина и женщина». Три де-вочки, сидя рядом на диване, прижавшись друг к другу худыми пле-чами, осторожно перелистывали лежавшую у них на коленях тяже-лую книгу, хихикали. Все рассказанное в книге было откровением, поразительным, стыдным, ужасавшим, - например, то, что суще-ствуют дома терпимости, а на Востоке мужчина может иметь не-сколько жен. На стене у Клавы висела в золотой раме большая яркая картина «Пьяная вакханка». Трудно сказать, какими путями доста¬лась она Кокоревой-маме, - работники советской торговли при всех вождях были всемогущи. Прекрасная вакханка с обнаженной розо-вой грудью, закусив зубами красный мак, подошла к самой раме и насмешливо глядела на девочек, готовая отвернуться, уйти в зелень сада, где мелькали сатиры, в свою праздничную, грешную жизнь.
Эльвира Рогова, новенькая, была такой вакханкой. Увидев ее, Лана поразилась сходству. Черные струи волос, наглый взгляд; не хватает алого цветка в зубах. Поразилась, огорчилась и сразу почувствова¬ла, что спокойной жизни настал конец. А ведь все так хорошо шло! Мальчишки однажды во время перемены провели секретное собра¬ние, на котором постановили считать Янтареву второй по красоте девочкой после Зои Борисовой. Первой по уму - Беловодову, а вто-рой по красоте - Янтареву. Лане было немного досадно, что только второй, но Зоя действительно была очень красивой девочкой; кста-ти, судьба ее оказалась печальной и жизнь после школы совсем ко-ротенькой.
Главное же было тогда то, что Данечка Лузгин наконец сделал выбор. На уроке геометрии, подперев кулаком твердый подбородок, сощурившись, красавец долго и сосредоточенно размышлял о чем-
35то, переводя взгляд с Янтаревой на Борисову. Похолодев, Лана по-няла, что он выбирает, и постаралась сесть как можно красивей. Взгляд негодника скользил даже по Рите, однако с тем же успехом он мог скользить по ледяной глыбе; нахмурив белесые брови, Рита сердито оттирала палец от чернил. Лузгин выбирал весь урок, пока Эврика не вызвала его к доске. Он нехотя встал, покосившись на Лану, — и, зардевшись, та поняла, что выбор свершился, жребий пал на нее. И пока Эврика выпытывала мнение Данечки о какой-то теореме, он стоял возле доски, глядя на Лану с гордым страданием, как жертва инквизиции из дыма костра.
Рогова явилась все разрушить. Янтареву она возненавидела с первого взгляда. Вспоминая прошлое, Светлана Вилоровна недоуме-вала даже сейчас: почему родилась эта ненависть? Чем Лана сумела так разозлить красивую, самоуверенную девочку? Действительно, Янтарева, избалованная постоянными похвалами учителей, счита¬ла себя первой ученицей и бывала заносчива, зато всегда давала спи-сывать желавшим и не скупилась на подсказки. В классе ее любили, великодушно прощая склонность поумничать. Однажды на уроке истории Лана затеяла целую дискуссию с учительницей. Та, расска-зывая о Наполеоне, нудно твердила о прогрессивности буржуазной революции, потом об отсталости монархической России, и Лана, не выдержав, спросила:
- Не стало бы для феодально-крепостнической России благом завоевание ее передовой буржуазно-демократической Францией?
Учительница выпучила глаза, а ребята, обрадовавшись развле-чению, поддержали вопрос Янтаревой, развернув бурное обсужде-ние проблемы. Так и не найдя, что ответить, не сказав, что завоева¬ние родной страны грабителями-чужаками никак не может быть благом, будь они хоть высокоразвитые инопланетяне, историчка ве-лела Янтаревой садиться и вдобавок назвала ее бубенчиком.
На перемене недовольная Рита отчитала подругу, посоветовав впредь не высовываться. Она правильно угадала желание Ланы  покрасоваться, дело было не в Наполеоне. Лана и сама понимала, что нет ничего хорошего, если в мирный дом врываются бандиты, -однако ее вывели из себя нудные рассуждения учительницы. Это была первая размолвка с Ритой. Нет, не размолвка, потому что Лана ни слова не возразила подруге, однако в глубине души осталась недовольна ее менторским тоном, а внешне это проявилось в том, что она отказалась пойти к Рите, предпочтя ей общество домочад-цев, отчего сама же и пострадала, потому что тетя Мира виртуозно умела портить людям настроение. Овдовев, она стала часто бывать у брата, насаждая собственные порядки в безалаберном доме. Вилор Кузьмич, погруженный в изучение эпохи Николая I, ей не пере-чил, Ия же Кирилловна часто отсутствовала, и Лане приходилось принимать огонь на себя.
- Светлана, перемой чайный сервиз, который я вам подарила, -командовала тетя Мира.
— У меня уроки не сделаны, — канючила та.
- Что за поколение наросло! - возмущалась тетушка. - Что она понимает, нынешняя молодежь, не нюхавшая войны? Им все подно¬сят на серебряном блюде.
Лана затыкала уши.
- Ревка, оставь девочку в покое! - кричал из-за своей двери папа.
—  Смотреть на вас противно! — еще сильней разъярялась тетя Мира. — Молчал бы уж, профессор кислых щей! Женился на артис¬тке, сестра должна готовить ему обед. Дочь растет дерзкой и невеж¬ливой, а родителям хоть бы хны! - И так далее, в том же духе.
Тетя Ревмира до сих пор жива и играет видную роль в Обществе ветеранов войны. Послушать ее, так Отечественную войну выигра¬ла именно она, чуть ли не знамя над рейхстагом водружала.

5. Рогова
Эльвира Рогова появилась у них в восьмом классе. Однажды Лана явилась в школу, прижимая к груди букет осенних листьев, и на пос-ледней парте тут же заметила высокомерную рослую девочку. Кивая направо и налево, она прошла к своей парте, поздоровалась с Ритой, краем глаза отметив, что новенькая с интересом следит за ней. Встре¬тив взгляд Ланы, та надменно усмехнулась и отвела глаза.
- Посмотрите, сколько красоты, целая охапка, - ставя на учи-тельский стол букет из желтых кленовых листьев, сказала Лана. - И совсем бесплатно, как всякая настоящая красота. За деньги покупа¬ют только поддельную красоту.
Ее небесспорное утверждение вызвало громкий, обидный сме-шок на «Камчатке». Смеялась новенькая. Лана осеклась: здесь еще никто не осмеливался поднимать на смех ее слова. К щекам прили¬вал румянец. Ребята умолкли. Тут кстати вошла Эврика, и начался урок.
— Да эта новенькая, оказывается, просто невежа! — возмущенно шепнула соседке Лана.
- Ее зовут Эля Рогова, - холодно сообщила Рита. - Она только что из-за границы, из Египта, где работал ее отец.
- Беловодова, к доске! - прекратила неуместные переговаривания Эврика.
На перемене Рогова открыла сногсшибательную, явно загранич-ную сумочку, заменявшую ей портфель, извлекла расческу и приня¬лась прихорашиваться перед зеркальцем. В нарушение школьных правил, черные волосы ее были распущены по плечам. Эльвира Рогова явилась из другого мира, где ослепительное солнце, теплое море, сверкающий песок пляжей. Унылая, насквозь советская школа, по-северному бледные, тихие одноклассники, с восторгом разглядывавшие заграничные вещицы, вызывали ее презрение, а какая-то вертлявая девчонка, не носившая лифчика, но смеющая задирать нос перед нею, пышно распускавшимся бутоном, не могла вызвать ни-чего другого, кроме приступа ярости. Расчесывание блестящих, длинных волос было вызовом всему миру и воображалке с первой парты. Ее соседка, переросток Загорская, восторженно созерцала эту процедуру.
Ревниво заметив, что многим девочкам хочется подойти в угол к новенькой, Лана громко объявила, что станет рассказывать новый фильм, виденный ею вчера в Доме кино. На самом деле фильм смотрела мама, и не вчера, а в воскресенье, - но это была ложь во спасение глупых овец.
- Типично буржуазная стряпня, - старательно повторяла Лана мамины слова, тоже повторявшей кого-то. — Наивная сказочка для простаков, но пропасть шарма, и любовные сцены поданы весьма
пикантно.
-  Скажи, - вдруг насмешливо обратилась новенькая к Загорской, — у вас тут все такие дуры?
Загорская с готовностью расхохоталась. Девочки притихли. Лана через силу звенящим голосом продолжала:
— Этот фильм скоро будет в прокате, и я хотела вас предупредить, чтобы вы не восхищались всякой пустышкой только потому,
что она заграничная.
-  Ха-ха-ха! - защелкнув пудреницу, презрительно отчеканила Рогова.
Все оцепенело молчали. У Ланы вдруг вспыхнули уши и потемнело в глазах. Спасительный звонок возвестил о приходе Дантеса и начале нового урока, а то уже в первый день мог произойти скандал.
Она просидела всю литературу, не слушая учителя, ничего не понимая: нестерпимая обида жгла, как струя раскаленного пара. Только что ей было нанесено прилюдное оскорбление. Что предпринять? Из угла, где обосновалась Рогова, доносились приглушенные голоса: там мило беседовали, не обращая внимания на Дантеса. Учитель, кротко улыбаясь, сделал попытку утихомирить болтушек, но потом, так же кротко улыбаясь, рассеялся, поправил Засосова, несшего ахинею про образ лишнего человека, увлекся созерцанием голубей за окном и забыл о дисциплине.
     После уроков новенькую увезла от школьных дверей невиданная машина заграничной марки, за рулем которой сидела сногсшибательная дама. Девочки застыли у лестницы, завороженно созерцая блестевшую, как бронзовый жук, машину, элегантную маму Роговой, небрежную Эльвиру, развалившуюся на сиденье.
Рита неожиданно напала на Лану:
- И охота тебе было дразнить ее? Сама виновата, не жалуйся. Лана обиделась, хотя, конечно, Рита была права.
- Может, ты тоже очарована этой Роговой, как Загорская?
- Нет, не очарована, - сердито глянула своими кофейными глазами подруга. - Я-то нет, - выразительно добавила она.
Данька Лузгин! Вот кого подстерегала опасность...
События развивались стремительно, как в кино. На следующий день Рогова явилась в такой кружевной пелерине, что даже Артюхов присвистнул. Эврика, досадливо кривя увядшие губы, недовольно заявила:
— Слишком нарядно для школы.
- Но в Каире... - насмешливо вскинулась новенькая. -Деточка, мы не в Каире, - перебила Эврика.
Эльвире ничего не оставалось, как надуть свои толстые губы. Почему они такие пунцовые? Или она их красит? Вывернутые, влажные, негритянские. В ее лице было что-то экзотическое. И эти сверкающие волосы... Упитанная девочка, даже виден второй подбородок. Потупившись, Лана увидела свое тощее запястье в сатиновом нарукавнике, запачканные чернилами пальцы: детство какое! Самое луч-шее — не замечать новенькую. Когда Рогова поймет, кто есть кто в классе, сама небось станет подлизываться. Надо показать себя. Хорошо бы, ее вызвали к доске: она недавно прочла книгу о декабристах...
Ее вызвали, и урок истории она отвечала так, что Артюхов с Засосовым перестали паясничать, а Мотыльков удивленно распрямился
и более не отрывал от нее глаз. Покосившись в неприятельский угол, она с неудовольствием отметила, что Рогова и Загорская оживленно перешептывались, не обращая на ее рассказ никакого внимания. И еще один человек не обращал - Данька Лузгин! Сидя вполоборота, он поглядывал в сторону новенькой.
- Ну и сокровище у нас появилось! - возмущалась Лана, прово¬жая Риту после уроков; их сопровождала Клава Кокорева, намере-вавшаяся проводить Янтареву после того, как они расстанутся с Беловодовой.
.— Она похожа на одну артистку, только я забыла фамилию, — по-дала робкий голос Клава.
- На артистку? - ахнула Лана.
— Я же не говорю, что она красивая, — испугалась Клава. — Арти-стки тоже бывают разные.
-  Красивая? Ты ее называешь красивой? - разошлась Лана. -Странные у тебя понятия о красоте. Ты посмотри на нее получше: слишком много лица, слишком мало глаз. Она вульгарна, если хо-чешь знать.
— Но почему, почему она вульгарна? — в отчаянии заупрямилась Клава. — Она такая заграничная, модная и не задавака. Ты просто с ней не поговорила.
- А ты - поговорила? Значит, ты уже и вашим, и нашим, Клавочка? Что ж, иди к заграничным подругам, раз свои тебе не нравятся.
- Что ты, Ланочка, - залепетала перепуганная толстуха. - Я только сказала, что она вся заграничная. Разве не так?
- Слушай, Кокориха, - придя в ярость, топнула ногой Лана. – Ты просто предательница!
- Хватит! - вдруг пробудилась от задумчивости Рита. - Вот мы уже ссориться из-за Роговой начинаем. Только этого не хватает. Лана, ты стала слишком резкой.
Лана захлебнулась от обиды: самые близкие подруги ополчились на нее, вместо того чтобы поддержать в трудную минуту. Глаза ее налились слезами; резко повернувшись, она кинулась прочь.
     А Рогова продолжала одерживать победу за победой. Каждый день в ее внешности что-то менялось: то на шее появлялся золотой медальон, из осторожности спрятанный под передник, то на руке часы с необычным циферблатом, то рисунчатые чулки. Она показывала любопытствовавшим соседям фотографии каких-то неведомых зарубежных актеров, дарила авторучки и невиданные мешочки из пленки, ярко разрисованные, - и многие ребята уже заискивали перед ней. Понимая, что не в силах тягаться с Роговой - нет у нее ни золотого медальона, ни заграничных мешочков, - Лана злилась, не зная, что делать. Хорошо отвечать уроки? Но все и так знали, что она отличница. К тому же Рогову этим не проймешь.
Раз, желая блеснуть и декламируя Дантесу стихотворение Лермонтова, не входившее в школьную программу, Лана заметила, как Рогова зажала уши своими холеными пальчиками. Заметив подобное неприличие, милый старикан Дантес тут же вызвал Рогову к доске, велев поделиться с классом знаниями о поэзии пушкинского времени, - и она с треском провалилась, пошла ко дну. Ничего она не знала про поэзию и знать не желала. Однако собственное невежество ничуть не смутило ее; вызов к доске она использовала на все сто, чтобы покрасоваться, — смеялась негритянским ртом, поводила крутыми бедрами, постукивала об пол лаковой туфелькой. Лузгин ел ее глазами. Дантес тоже не проявил принципиальности: вместо того чтобы наградить единицей невежду, слабовольный старикашка ласково ей попенял и принялся что-то нудно объяснять об этих ни-кому сейчас не нужных поэтах пушкинской эпохи.
А после уроков Эльвиру опять увезла сверкающая, как навозный жук, машина.

     Уподобившись осенней мухе, пасмурная и молчаливая, Лана сторонилась подруг. В воскресенье она сидела дома, родители же надумали выяснять отношения. Эти отношения у них всегда были каки-ми-то сложными и подчас напряженными. Лана давно открыла, что мама в грош не ставит папу. Иногда по телефону мама признавалась подругам:
- Хотела приучить его к манерам, чтобы на работу поцелуй и с работы; знаешь, как в кино показывают. Застеснялся, уперся, ни в какую...
Или:
- Совсем прокис в своем музее... Вечные проблемы с деньгами. Или:
— У меня своя жизнь, у него своя; живем, как чужие...
Что касается папы, он души не чаял в маме. Не его же виной было то, что он ничего не имел, а бросить работу в музее и встать, скажем, за мясной прилавок, как отец Клавки, не мог. Его тут же обсчитали бы, даже если бы он сумел устроиться. Не дано ему это было, тут уж ничего не изменишь. Возможно, ему вовсе не следовало обзаводится семьей, да ведь это принято у порядочных людей, и к тому же могли уплотнить. Зато папа был гораздо внимательней и добрее мамы, хотя, конечно, тоже не без заскоков. Так, его личным врагом был не сосед сверху, беспрерывно стучавший, сверливший и колотивший на потолке, и не собственный директор, никак не желавший перевести его на должность старшего научного сотрудника, а царь Николай I. Допустим, тот затравил Пушкина и усилил крепостнический строй в Рос-сии, — да ведь по нашим временам это сущие пустяки. Изумрудных городов не возводил, а уж если построил Исаакиевский собор, то из чистого золота и натуральных самоцветов. Однако папа утверждал, что этот царь-батюшка погубил Россию, не дал ей развиваться, что стало причиной всех последовавших бед, - причем утверждал с болью в голосе, захлебываясь словами, чуть ли не со слезами на глазах. В любое другое время Вилор Кузьмич был тишайшим человеком, но стоило упомянуть Николая I, задеть его больное место, и он преображался. Единственный, кто понимал, почему, был папин друг Черту-хин. Когда-то они вместе учились в институте, но потом Чертухин стал доктором исторических наук. К его приходу мама всегда наряжалась и покупала бутылку вина. Внешне оба приятеля были, что называется, два сапога пара: щуплые, неопределенных лет, казавшиеся со-старившимися мальчиками. Напрасно мама вытаскивала из гардероба свое голубое креп-сатиновое платье с воланами и поливалась духами «Красная Москва». Чертухин являлся в заношенном свитере и с порезанным пальцем, замотанным грязным бинтом. Зато ненависть папы к Николаю 1 он вполне разделял; он был настроен даже более радикально, добирался до самого Петра I, и от того тоже летели перья.
— Молчок, — делал большие глаза Лане папа, прикладывая палец к губам. - Только у нас он может отвести душу, а в своих сферах ни-ни. Он же член партии, начальник отдела.
- Папа, неужто и Петра ругать нельзя? - изумилась Лана.
— Чудачка! Один неосторожный историк, не будем называть имя, из-за первобытного общества погорел. Если не с марксистских позиций, то сажают...
- То есть как? - нарочно удивилась хитрая дочь. - Сажают репу.
-  Бывает, и как репу - в землю, - поежился Вилор Кузьмич и продолжать не стал.
Она была удивлена: ведь нынче не сталинские времена. Культ личности давно разоблачен. Впрочем, враждебное капиталистическое окружение оставалось, и государству приходится быть бдительным. Вспомнив свои высказывания о Наполеоне, она слегка встревожилась: явно не с марксистских позиций; за них, как пить дать, можно схлопотать неприятности.
Итак, родители выясняли запутанные отношения. Тут, как снег на голову, явилась тетя Мира, и сразу же поднялся гвалт.
— Что ты болтаешься под ногами? — набросилась на дочь разгоряченная мама. — Вот тебе тридцать копеек, сходи в кино.
     Обидевшись — как же, ее по-прежнему не считают взрослой, — она оделась и, зажав деньги в кулаке, побежала в соседнюю киношку, не зная, что ее вел рок.
Когда свет в зале уже начинал меркнуть, она заметила впереди, через несколько рядов, две хорошо знакомые спины: широкий раз-ворот плеч, толстую шею, светлые вихры Даньки Лузгина; рядом струились распущенные волосы Роговой. Едва погас свет и ожил экран, Данька обнял Эльвиру. Ощущая невыносимо острую боль в сердце, Лана тупо глядела на его рукав, светлевший в темноте.
      Печально улыбаясь, Светлана Вилоровна разглядывала школьную фотографию. В пожилом возрасте трудно пережить страсти шестнадцатилетних, нечего и пытаться. Цвет прекрасных Данькиных глаз она уже плохо помнит, однако воспоминание о сердечной боли, пережитой в кинотеатре, о щемящем чувстве собственной не-нужности живет до сих пор. Наверно, она была ревнивой, тщеславной девочкой и уже тогда не умела выбирать любимых.

6. Предательство
     Заносчивый, бесцеремонный Данька, имевший привычку вышучивать влюбленных в него девчонок и даже зачитывать вслух их дурацкие писульки с признаниями, совершенно поработился и даже не стыдился после занятий провожать Рогову до машины, куда иногда его милостиво брали. А они, золушки, смиренно уходили прочь по лужам.
— Меня все это ни капельки не трогает, — высокомерно останавливала  Рита негодование спутницы. — Не обращай внимания, толь-ко и всего. Можно подумать, что ты влюблена в Лузгина.
     Лана пылко разуверила строгую подругу. Разумеется, дело не в Даньке, а в возмутительной Роговой.
     Вскоре события приняли угрожающий характер. Раз на большой перемене Лана бегала к киоску за «Кинонеделей». Вернувшись, она почувствовала какую-то напряжённость в классе однако никто и словом ни о чем не обмолвился. На следующей перемене к ней подошла Клава Кокорева и незаметно шепнула:
— Элька Рогова пригласила всех нас к себе на день рождения. Пальцем: ты, ты, ты...
     Лана ясно увидела соперницу в тот момент: надменная усмешка на вывороченных губах, победный взгляд. Конечно, неспроста приглашение было сделано в ее отсутствие: званы все, кроме Янтаревой. Так низко, что просто нет слов. В их классе такого еще не бывало. Разумеется, ее друзья и не подумают идти в гости...
- А у Юрки Мотылькова голова ватой набита, - продолжала докладывать Клава. - Высказался: ты забыла пригласить Лану Янтареву... Та с улыбочкой : забыла!
Лана рассвирепела. Подскочив к Мотылькову, она яростно осведомилась:
— Кто тебя тянул за язык?
Тот встревожился:
- Я только хотел сказать Роговой, что без тебя мы с Кокоревой не пойдем.
- Не сомневаюсь, что мои друзья не пойдут, - отрезала она, резко повернувшись к нему спиной и оставив простофилю в замешательстве. Этот Юрик всегда льнул к девичьему обществу; он не курил, не сквернословил, был опрятным, начитанным пареньком и даже внешне выглядел неплохо, однако, скажите на милость, как относиться к человеку, сопровождаемому в школу бабушкой? Лана не-сколько раз ловила на себе колючий взгляд этой бабушки: должно быть, Юрочка что-нибудь наплел ей  о Янтаревой.
На прямой вопрос, собирается ли та к Роговой, Клавка залепетала:
— Что ты, мы с предками едем к родственникам в Сосновку...
Рита сухо подтвердила, что Рогова пригласила ее в гости, при-чем персонально, даже изволила подойти к парте.
- И ты пойдешь? - голос Ланы предательски задрожал.
Подруга холодно пожала плечами, давая понять, что даже пред-положение ей оскорбительно.
В воскресенье, когда у Роговой происходило торжество, Лана весь день провела дома, в мрачном спокойствии. Возможно, Эльвира и соберет у себя каких-нибудь плебеев вроде Загорской, однако друзья Янтаревой туда не пойдут. Никто не звонил, и поэтому она обрадовалась, услышав наконец звонок. Это был Мотыльков.
— Лана, у меня не выходит уравнение с тремя неизвестными... Врал, должно быть, однако, великодушно сделав вид, что поверила, она взяла тетрадь и зачитала свое решение.
— Мы с бабушкой собираемся в музей Суворова. Хочешь с нами?
— Я сто раз там была. — Не хватает ей общества чужой, деспотичной бабушки.
- И мозаики рассматривала?
— Чего-чего? Нет, у меня другие планы. Пока. Хорошенькое дело! Янтарева станет рассматривать мозаики, а ее приятели, почуяв волю, натворят невесть что. И нечего сидеть сложа руки, надо обзвонить их всех.
Напрасно она накручивала телефонный диск: никого из одноклассников не оказалось дома. У Беловодовых к телефону подошла тетя Ева и объявила, что Рита с отцом уехали за город. Огорченная Лана на всякий случай позвонила Милочке Мартыновой. Та разволновалась, услыхав, что Рита уехала за город без нее: оказывается, они договаривались совершить эту прогулку вместе - новость, сама по себе неприятная.
В дурном настроении, нечесаная, Лана слонялась по квартире, везде натыкаясь на родителей.
- Займись делом! - требовала мама, опаливавшая в кухне курицу.
— Займись чем-нибудь! — стонал папа, роясь в своих бумагах.
А у нее сердце было не на месте. На всякий случай она поссорилась с мамой.
- Ты думаешь только о своих нарядах, к Новому году сделала себе платье из парчи, а забываешь, что у тебя взрослая дочь, кото-рой не в чем выйти.
— Мое платье из парчи стоит в два раза дешевле твоей китайской кофточки, которую я тебе летом купила, а ты не носишь.
- К этой кофточке нужна подходящая юбка! Вы обо мне совсем не думаете! Другие девочки устраивают у себя вечеринки, а вы часто позволяете мне позвать в гости друзей?
— На какие доходы нам устраивать вечеринки, спрашивается?
- Эгоисты. У меня молодость проходит, а вы жадничаете. Говорила — и самой было противно. Никогда раньше не позволяла себе такого тона с матерью.
Обождав час-другой, она снова позвонила Кокоревой и Мартыновой, потом Зое Борисовой и зачем-то Артюхову, — они по-прежнему отсутствовали. Всех ее одноклассников в тот роковой день охватила страсть к прогулкам, экскурсиям и путешествиям, - и только одна Лана Янтарева, первая девочка класса, маялась без дела, в полном одиночестве, смятении и тоске.
— А Клавочка у своей одноклассницы в гостях, — откликнулся старушечьим голосом кокоревский телефон. - Я думаю, припозднится.
У какой одноклассницы? Как?! Клавка пошла к Эльвире? Клава Кокорева, верная, обожающая, послушная, осмелилась нанести тягчайшее оскорбление своей возлюбленной подруге, столько лет безропотно дававшей ей списывать, и втайне отправилась во вражеский дом? Если уж Кокорева решилась на такое, значит, к Роговой пошли и другие. Кто? Лузгин! Этот обязательно. Лана легла ничком на кровать и застонала.
Вечером опять позвонил Юра Мотыльков. Он был полон впечатлений от музея, речь пересыпал датами и какими-то историческими именами, так что Лана не выдержала:
- Закругляйся, Мотылек, мне надо позвонить Рите.
- Я только что звонил, - сообщил он. - Она каталась на лыжах, растянула связки и теперь лежит.
Значит, Риты завтра не будет в школе. Час от часу не легче.
Они сидели смирно, ребята, не позвонившие ей вчера. Ни на кого не глядя, Лана одиноко села за первую парту. Не оглядываясь, она кожей чувствовала напряженность в воздухе. Что происходило вчера у Роговой? И кто они, предавшие ее? Кто там был?

     Уже к третьему уроку она знала все. Рогова вела себя так развязанно, так бесцеремонно окликала ребят по именам, а те с такой готовностью откликались на ее зов, что сомнений больше не оставалось: были все, и вечеринка удалась. Значит, можно знать друг друга год, два, три, стараться делать людям приятное, встречаться изо дня в день, откровенничать, - но стоит появиться Роговой в лаковом авто-мобиле, стоит ей поманить заграничным пальцем - и всё, дави и топчи подружку. В то время как Лана вчера маялась в домашней тоске, они слушали модные записи, объедались дорогими сластями, пробовали какой-то засахаренный экзотический фрукт, кажется, было даже вино - шампанское, кагор. Они веселились, плясали, любезничали, красовались нарядами и не вспоминали о ней. Предатели! Она все больше каменела, ее голоса весь день не было слышно, да к ней никто и не обращался. Да что же это? Все знают, что Рогова нагло оскорбила Янтареву, и никто не пожелал заступиться! Будь Лана на месте каждого из них, она бы отчитала Эльвиру при всем честном народе.
Ну зачем было так переживать? Конечно, неприятно, что тебя не пригласили; неприятно утратить влияние, обмануться в чувствах друзей. Но принимать все так близко к сердцу не стоило. Однако тогда отчаяние придавило ее. Все было вдребезги, прахом. Клава Кокорева, согнувшись, яростно стирала резинкой кляксу в тетради: конфликты всегда приводили в смущение и замешательство бедняж¬ку. Ничего, Кокорева еще пожалеет о том, что натворила. Посмот-рим, у кого она станет списывать теперь, - уж не у Роговой ли?
- Что с тобой сегодня, Янтарева? - бестактно осведомилась Эв-рика. - Иди к доске, помоги Артюхову справиться с уравнением.
Лана вышла к доске и, отобрав у Артюхова мелок, быстро и мол-ча написала правильное решение, но это не было ее торжеством: ребята сидели потупившись.
- Ну ладно, - процедила Эврика, - у Янтаревой репутация усто-явшаяся. А вот что думает по поводу сего правила Рогова?
Рогова, разумеется, ничего не думала. Переминаясь с одной дол-говязой ноги на другую, она снисходительно усмехалась пухлыми губами, глядя то на сухонькую Эврику, то в красивые глаза Даньки, неотрывно устремленные на нее.
Рита довольно сильно повредила ногу. Ее папочка утверждал, будто надо полежать недельку, однако дочь мрачно возразила, что события не терпят. Когда Лана пришла к Беловодовым, там уже си-дела Милочка. Оказывается, она тоже побывала на пресловутом дне рождения и уже успела дать Рите полный отчет.
- Я сама попросила Милу сходить к Роговой, - страдальчески сведя в одну черту белесые брови, остановила Рита негодование
Ланы.
К счастью, Милочка пробыла у Беловодовых недолго. Они с Ла-пой не то что недолюбливали друг друга, а чувствовали себя вместе неуютно. Напрасно Ритин отец удерживал Милочку, обещая напоить каким-то особым чаем со зверобоем, — та ушла, нежно просюсюкав Рите на ухо прощание, холодно кивнув Лане.
- У меня есть серьезный разговор, если только нам дадут поговорить, — строго произнесла Рита, едва они остались одни. Она умела прикинуться совсем взрослой, и хотя обе они были однолетками, Лана в такие моменты робела перед подругой.
Поговорить им действительно не дали: вернулся провожавший Милочку Ритин папа, веселый, оживленный, с улыбочкой, как обычно:
-Будем пить чай втроем.
- Папа - выдающийся сладкоежка, безумно любит варенье и не кладет его лишь в суп, - ворчливо пояснила Рита.
- Ах ты, редиска! - засмеялся отец. - Запомни: критиковать старших не рекомендуется. Особенно старших по званию. Видела бы ты, как это иногда плохо кончается.
- Ах, папа, - поморщилась Рита. - Папа, папа... Нам бы твои заботы.
Сверкнули очки, Сим-Сим лукаво усмехнулся, глаза ушли в щеки. Он не произнес ни слова, но Лана внезапно почувствовала всю громадность расстояния между ним, взрослым, озабоченным, угнетаемым ответственностью, усталым человеком и ними, двумя глупыми девчонками. Неожиданно она успокоилась, от сердца отпустило. В конце концов, где-то текла настоящая жизнь, в ней существовал Ритин папа, другие интересы и проблемы, на фоне которых их классные бури могли показаться смехотворными.
Пить чай сели не на кухне, а в столовой, за большим круглым столом, причем разливала Рита. Появились еще две пожилых родственницы. Тетю Еву, монументальную особу с поджатыми губами и бесконечным вязаньем, Лана знала; тетю Джемму, сухопарую и настороженную, лицезрела впервые; обе ей не приглянулись. Под ногами вертелся элегантный пудель Барбарис. Вкус у зверобоя был так себе, однако Сим-Сим поведал, как он лечебен, и настоял, чтобы девочки выдули по чашке. Хорошим утешением стали корзиночки с вареньем — домашнее пирожное. Ритин папа сделал вид, будто собирается проглатывать их не жуя, вызвав протестующий вопль до-чери:
— Папа, ты еще больше растолстеешь!
- Как, разве я толстый? - смеялся довольный Сим-Сим. - Да я тонюсенький, будто балерина.
— Ага. Ты выйдешь, если сложить Дудинскую с Сергеевым и прибавить тетю Джемму. — Мрачная шпилька дочери вызвала восторг отца и сдерживаемое недовольство задетой родственницы.
После чая перебрались в кабинет Сим-Сима. Он предложил им почитать вслух, и Рита, забравшись с ногами на кожаный диван, указала подруге место рядом. Под звуки голоса Ритиного отца девочки тихо перешептывались, пока он не сдвинул очки на лоб:
- В чем дело? Вам не интересно?
- Интересно, папочка, - заверила Рита, - но у людей могут быть проблемы.
Он озабоченно уставился на них:
- О племя младое, незнакомое, непостижимые существа, может быть, вы введете меня в курс? — Свет люстры искрился на его лбу; легкий пух светлых волос, отступив к темени, обнажал высокие своды, обтянутые очень гладкой, очень чистой кожей цвета чая с молоком. Лана представила его в белом больничном халате, окруженным медсестрами, делающим операцию - и вздохнула: загадочным существом был он, умевший жить среди болезней и не терять бодрости; они же были одноклеточными инфузориями.
- Папа, нам иногда бывает трудно жить, и взрослые тут не помогут, - важно пояснила Рита.
—  Ваше слово, мадмуазель Янтарева, — повернул к ней внимательное лицо Сим-Сим, убедившись, что дочь не изронит более ни словечка.
Но Лана робела.
- Если, скажем, предательство... Нет, не то. Если несправедливость, а окружающие делают вид, будто ничего не произошло...
- Конкретней нельзя?
— Нельзя! — вмешалась Рита. — Больше всего в жизни я ненавижу изменников, и никогда в жизни их не прощу.
Отец задумчиво посмотрел на нее:
-Ты, конечно, права. Хотя... -Он потер нос.- Жизнь человеческая так коротка, что ее обычно не хватает ни на любовь, ни тем более на заветную ненависть.
- Пораженческая философия! — сердито отмахнулась Рита.
Лану тоже удивило его высказывание: впереди была бесконечная жизнь, такая громадная, что становилось даже немного страшно от ее гулкой пустоты. Впереди 20-летие с белым платьем невесты, 25-летие с первым ребенком, зрелые 29, а что делают люди потом - в 30, 40, 50, Лана представляла пока смутно.
— По-моему, вы обе чем-то огорчены и разобижены, — сказал Сим-Сим. - Хотите совет? Простите обидчикам, и сразу станет легче.
- Простить? - вспыхнула Рита.
- Слишком многих придется прощать, - пробормотала Лана. Сим-Сим поднял толстый палец:
— Друзей не бывает много. Если много, значит, наверняка не на-стоящие.
Она не поверила. Друзей должно быть много.
49- Я тебе все расскажу, папочка, но позднее, потом, - приняв ка-кое-то решение, сурово нахмурилась Рита.
Отец хотел возразить, но тут в беседу вмешался пудель Барбарис, потребовав внимания к собственной персоне, и она прервалась.

7. Бой
Нынче, по прошествии стольких лет, нежданное соперничество, разгоревшееся в восьмом классе между девочками, кажется полудетским вздором, меж тем страсти тогда бушевали нешуточные, и почти всем участникам события оно казалось из ряда вон выходящим. Спор шел о первенстве в классе.
Рита объяснила недогадливой подружке:
- Ты думаешь, Рогова злится на тебя? - сказала Рита. - Дело здесь вовсе не в тебе, а во мне. Она захотела подружиться со мной, но увидев, что для меня это неприемлемо, начала мстить тебе.
Лана разинула рот: ну и самомнение у подруги! Неужто Рита не понимает, что здесь замешан Лузгин? Рогову бесит Янтарева, соперница, а невмешательство Риты, ее сдержанность только подстегивают вражду. И она не удержалась от упрека:
— Если бы ты заступилась хоть раз за меня и отчитала нахалку, думаю, она бы угомонилась.
Рита вздернула голову:
— Считаю ниже своего достоинства вмешиваться в свары, и тебе то же советую. Игнорируй ее так же, как я. Даже не гляди в ее сторону. Не забывай, мы с тобой гордость класса.
С подругой нельзя было не согласиться, и все же Лана предпочла бы услышать, как Рита прилюдно отчитывает Рогову.
- Мы должны заключить пакт, - объявила Рита.
-О ненападении?- сострила  Лана, но осеклась под строгим взгля¬дом.
- Пакт о дружбе. Прежде всего ты должна письменно пообещать
не иметь других подруг. Я хочу быть уверенной, что ты не станешь болтать про мои домашние дела всяким Кокоревым. Со своей стороны я тоже пообещаю. Второе: полная откровенность. Ничего не скрывать друг от друга.
Подумав, что в таком случае придется сообщить о своем неравнодушии к Лузгину, Лана насторожилась.
— И самое главное, — продолжала Рита. — Я согласна считать тебя своей задушевной подругой, только если ты станешь беспрекословно выполнять все мои указания. Никаких споров.
Ошарашенная Лана молчала. Что это Ритка выдумала? С какой стати подчиняться ее указаниям?
Самое забавное, что пакт, о котором говорила Рита, действительно был заключен, начертан на плотной бумаге, и Янтарева с Беловодовой поставили на нем свои подписи. Перечить Рите — значит потерять пуделя Барбариса и Сим-Сима, остаться одной-одинешенькой против Роговой, на что Лана решиться не могла.
— Помни, ты подписалась, — предупредила Рита. — Если ты нарушишь хоть один пункт, нашей дружбе конец.
Тут же пожелав проверить Риту, она спросила:
- Ты никогда не говоришь о своей маме. Что с ней?
Лицо подруги омрачилось. Помолчав, тяжко вздохнув, она ска-зала со значением:
- Моя мама - финка.
- Ну и что? - не поняла Лана. Рита покосилась презрительно:
— Если тебе неясно с первого слова, нечего и объяснять.
- Она жива?
- Ее нет, - упрямо тряхнула головой Рита, и Лана не стала настаивать на продолжении разговора, почувствовав опасность. Что случилось с Ритиной матерю, ей так и осталось неясно. Предположения одно страшнее другого роились в голове: белофинка? арестованная? нет в живых? за границей? Бедная Рита! Насколько проще и спокойнее иметь под рукой обоих родителей — пусть плохоньких и незарегистрированных да живых.
Гордость 8-го «В» класса Янтарева и Беловодова, две безукоризненные девочки — хоть сейчас на выставку, чинно сидели на первой парте перед учительским столом, преданно устремив глаза на Дантеса. Милейший Евграф Флегонтович увлекся рассказом о потомках Пушкина и по обыкновению не обращал внимания на дисциплину. Подростки, коим потомки были «до лампочки», шумели, перебрасывались бумажными шариками, хихикали, рассматривали какой-то журнал; к счастью, Засосов и Артюхов, первые классные хохмачи и заводилы, были заняты списыванием домашнего задания по математике и не принимали участия в общем веселье, не то бы Дантес спустился с облаков. Краем глаза Лана видела сидевшего справа в соседнем ряду Лузгина: красавец то и дело без стеснения косился в сторону Роговой. Лане тоже хотелось взглянуть на соперницу, одна-ко сделать это при Рите она не осмеливалась. Гордое одиночество подруг, высокомерное презрение на их лицах явно производили впечатление на класс, и слабые духом уже начинали сторониться Роговой. Тотчас почувствовав опасность, та придумала уводить на переменах своих поклонников в спортзал, где можно было сразиться в настольный теннис. Играла она отлично, прыгала, будто лягушка, тряся увесистыми прелестями, - непробиваемо самоуверенная, естественная до грубости, свободная до наглости. Половина класса сразу же увлеклась теннисом, другая образовала отряд болельщиков; на переменах все торопились в спортзал, и таким образом одиночество Беловодовой и Янтаревой из гордого делалось полным.
В тот день в школьный буфет привезли свежие плюшки, и на большой перемене все дружно бросились за ними. Клава не ела муч-ного, и Лана предложила бывшей подружке партию в теннис. Ей хотелось попробовать без свидетелей, сумеет ли она так же ловко, как Рогова, отбивать волан ракеткой. Оказалось, получается. Ска-кать и прыгать, как мячик, было и в самом деле здорово, вот только если бы вместо толстухи Клавки сыскался другой партнер... Она готова даже предложить померяться силами самой Роговой, будет здорово обставить ее с разгромным счетом, а эта Клавка все время роняет волан, не дает разыграться, так бы ее и прибила!..
Тут в спортзале показалась Эльвира Рогова, сопровождаемая сви-той поклонников. Лана забегала еще быстрей, надеясь, что Эльвира захочет отобрать ракетку у недотепы Кокоревой и сама вступит в игру. Но та не желала мира. Нетерпеливо постояв, Рогова вдруг гро-могласно изрекла:
- Вот обезьяна!
Волан, старательно посланный Клавой, упал, не отбитый ракет¬кой Ланы. Кое-кто из свитских захихикал.
- Эльвира, - вдруг с упреком сказал Мотыльков, - почему ты все
время стараешься обидеть Лану?
- А это еще кто? - не взглянув на Юрочку, пренебрежительно
осведомилась у свиты Рогова.
Наушники охотно дали пояснения.
- Я могу назвать свое имя, если тебе интересно, - вежливо предложил Мотыльков.
- Не надо, Юра, - сделав шаг вперед, звенящим голосом приказала Лана. - Меня не могут оскорбить слова особы, которую я презираю.
Свита заволновалась. Рогова злорадно улыбнулась и, оттолкнув
кого-то с дороги, направилась к Лане. Та, не поняв намерений врага, не двигалась. Приблизившись, Рогова кончиком лаковой туфельки ловко и больно ударила Янтареву по голени.
- Еще от особы?
Совсем близко ненавистное чернобровое и толстогубое лицо красивой девочки. Передернувшись от боли, не раздумывая, Лана молниеносно ударила по нему ракеткой наотмашь. Дальше начался кавардак. Вцепившись друг в друга, обе визжали, царапались, лягались. Дрались они недолго, но упоенно. Запустив пальцы в роскошные волосы соперницы, толстые и крепкие, будто лошадиный хвост, Лана принялась сладострастно рвать их. Собственно, она кинулась для того, чтобы откусить сопернице нос. Этот тонко вырезанный вражеский нос оказался совсем рядом, а зубы Ланы были острыми, как у щуки, и ходить бы Роговой с вечной метой на лице, если бы
обеих не растащили.
Она очнулась, барахтаясь в крепких руках Артюхова. От Засосова вырывалась растрепанная Эльвира,
- Пусти, Тюха! - переводя дух, потребовала Лана. - Пусти, я ей еще врежу.
- Хулиганки! Позор! - прыгала вокруг них коротконогая Милочка Мартынова.
Оказывается, драться - большое удовольствие. Вспомнить приятно. Нынче уже не подерешься, тело не то, мягкое и ленивое. Ах, как было хорошо!
В дверях стояла Рита. Белесое лицо подруги гневно наливалось кровью.

     Потом обе дуэлянтки рыдали в разных углах учительской.
- Какой стыд! - возмущалась Эврика, с видом неумолимого судьи стоя между ними и зорко следя, чтобы драчуньи не начали но-вый раунд. - Драка в восьмом классе между девочками! Чепе! Скоро классное собрание, предстоит обсуждение кандидатур в комсомол. На что вы обе надеетесь?
- Плоды слияния мужских и женских школ, уважаемая Павлина Львовна, -тряс седой шевелюрой Дантес. - Вернее, цветочки, а ягодки впереди.
Недовольно покосившись на коллегу, Эврика перевела дух: — Слияние тут не при чем. Раздельное обучение мальчиков и девочек - пережиток. Мы должны растить будущих строителей коммунизма, а не кисейных барышень. Вспомните мухинских «Рабочего и крестьянку»: вот наш идеал.
   Дантес мигом сделался красен:
— Не пережиток, многоуважаемая Павлина Львовна, а возвращение к старым русским традициям. Если не оградить девочек от грубых нравов, свойственных мальчишкам, они неизбежно огрубеют. Если не воспитывать девочку как будущую мать и хранительницу семейного очага, если не пестовать в ней женское достоинство, последствия будут ужасны, и даже в целом для России. Эврика отмахнулась сердито:
-  Евграф Флегонтович, опомнитесь: России давно нет. У нас СССР.
- То есть как нет? - растерялся старик. - Есть советская Россия... И газета с таким названием выходит.
— Тогда — Эр-эС-эФ-эС-эР. Ставим точку: наши педагогические споры не должны вестись в присутствии детей.
Дети - если так можно было назвать двух девиц в стадии молочно-восковой спелости (понятие, вошедшее в быт вместе с кукурузой), притихли, развесив ушки. Судя по недовольной гримасе Роговой, мнение Дантеса ее не устраивало; Лапа же подумала, как здорово было бы учиться без мальчишек, никакой любви, сколько времени бы освободилось.
— Как хотите, Павлина Львовна, — нервно застегивая портфель, бубнил Дантес, — я против слияния. Вы же видите результат. Ожидали, девочки станут смягчать нравы мальчиков, а получилось прямо наоборот: мальчики ничуть не помягчали, зато девочки огрубели ужас-но. Отношения опростились непозволительно. Помяните мое слово, мы еще увидим девочек с папиросками в накрашенных ротиках.
Девицы хихикнули. Отшатнувшись от впавшего в пророческий экстаз Дантеса, укоризненно махнув рукой ему вослед, Эврика снова набросилась на драчуний:
-Чтобы обе завтра же явились ко мне с родителями! Иначе получите годовые двойки по поведению. Весь класс трясет от вашей вражды. Ты, Янтарева, слишком заносишься. Ну да, ты способная ученица, но это не дает тебе права считать себя лучше всех.
Лапа вспыхнула: почему ее бранила Эврика? Разве не Рогова своим презрением раздавила ее в лепешку, превратила в моль ничтожную, отобрала друзей и Данечку заодно? Эльвира ободрилась, под-няла заплаканное лицо: в ее глазах остро блеснула прежняя ненависть.
- И ты, Рогова, хороша, - педагогично устремила на нее свое
негодование учительница. - Ведь тебе уже семнадцатый год, ты старше их всех, уже не девочка, а молоденькая девушка, ведешь же себя недопустимо. Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смела показывать свои голые ляжки и носила юбочку подлиннее? Нашим мальчикам только что-нибудь покажи, потом с вами хлопот не оберешься.

8. Последствия
Мама сидела перед зеркалом и расчесывала свои длинные, потрескивавшие голубыми искрами волосы; опутанная волосами, будто елочным дождиком, она казалась совсем незнакомой женщиной, загадочной и прекрасной, как сказочная королева. В такие минуты, задумчиво всматриваясь в глубину зеркала, она и в самом деле становилась иной, отрешенной от забот, кухни, службы, семьи, взгляд ее делался печальным и высокомерным, а тонкие руки плавно порхали вокруг головы, будто танцевали: должно быть, она прикидывала, как хорошо бы она смотрелась на киноэкране. Как скажешь такой красивой маме, что ее вызывают в школу в связи с дракой дочери?
- Принеси мне из ванной крем в зеленом тюбике, - велела Ия Кирилловна.
Лана с готовностью исполнила поручение: наведение красоты слишком серьезное дело, а кроме красоты у мамы ничего нет, даже шубы. Насколько можно было судить, жизнь ее не удалась: выучи¬лась на артистку и нигде не пригодилась; имея счастливую вне-шность, не нашла никого лучше невзрачного, мало зарабатывающе-го папы; а тут еще драчунья-дочка. Мир взрослых всегда казался Лане не совсем понятным. Ну что это, к примеру, за разговоры об одиночестве? Живут в коммуналках, так что и в санузле не сосредо-точишься, толкутся день-деньской в своих конторах, ездят в трам-ваях спрессованными, будто кильки в томате, - и жалуются на оди-ночество! Пересмеёшься.
-  Мамочка... - начала она неуверенно. - Тебя приглашают в школу.
— Ах, оставь, — досадливо поморщилась Ия Кирилловна. — Толь-ко твоей школы мне не хватает. Какое-нибудь собрание?
Лана приняла беспечный вид:
- Нет. Я подралась.
- Что? - засмеялась мама. - Виля! - громко позвала она мужа. -Поди к нам.
Но папа читал и лишь что-то промычал в ответ.
— Оставь меня со своей чепухой, — попросила мама. — Хватило ума подраться, выкручивайся сама.
- Но мне велели привести родителей.
- Пусть сходит папа.
— Только пускай наденет выходной костюм, — сердито потребовала разочарованная Лана.
Разговору положило конец появление тети Миры. Подтянутая, деловитая, она сразу же принялась наводить порядок, перевесив в прихожей пальто с одного крючка на другой и переставив сапожки невестки с видного места в угол.
- Мамочка, ни слова при тете! - едва успела умоляюще шепнуть Лана, как Ревмира Кузьминишна, печатая шаг, вошла в комнату. Следом маячил смущенный папа.
-  Как школьные успехи? - сухо поздоровавшись с невесткой, обратила к племяннице чернобровое лицо тетушка.
- Так себе, - кисло промямлила Лана.
- Что такое? Что означает «так себе»? - насупилась тетя Мира. -Знаешь ли ты, что право учиться и вообще жить беззаботно, данное тебе, оплачено реками крови? Что они понимают, нынешняя молодежь? Им все подносят...
- ...на серебряном блюдечке, - уныло договорила Лана.
-  Тебе бы наше голодное детство! Знаешь ли ты, что в твоем возрасте я уже работала?
Лана устремилась в свою комнату, бросилась на кровать и зажала уши. Возмущенная тетя Мира последовала за ней, однако дорогу сестре успел преградить Вилор Кузьмич.
- Оставь племянницу в покое. У нее перегрузки и переходный возраст.
Подумав, тетя Мира снизошла до просьбы брата, тем более что явилась она с другой целью, а именно - открыть Вильке глаза на «соседку», то есть на Ию Кирилловну, проживавшую с ним в одной квартире, однако браком с ним не связанную и носившую фамилию Драган, а не Янтарева. Она делала это уже полтора десятка лет, и Вилор Кузьмич смиренно приготовился все претерпеть до конца.
В отличие от мужа, Ия Кирилловна была настроена не столь миролюбиво, после обмена колкостями с золовкой ушла на кухню и более не захотела показаться, так что когда Ревмира Кузьминишна уходила, Лане пришлось закрывать за нею дверь. Уже в мутоновой шубе и кубанке, хмуро оглядев свою незаконнорожденную племянницу, тетя Мира вдруг осведомилась:
- Что ты думаешь о взглядах Чернышевского?
- Это мы еще не проходили, - не растерялась Лана.
— Но «Что делать?» ты читала?
- Скучища.
-Что-о? Вилор! Сюда! –завопила тетушка. В дверях появился испуганный папа:
- В чем дело?
— Твоя дочь не признает Чернышевского.
- Это по молодости.
- А закон всемирного тяготения ты не оспариваешь? - вложив в вопрос килограмм яду, спросила у племянницы Ревмира Кузьминишна.
— Не оспариваю, — кротко ответила та, открывая дверь.
— Оставь девочку в покое, — жалобно попросил Вилор Кузьмич.
— Не оставлять их надо, а воспитывать. Ей не нравится «Что делать?»! А известно ли тебе, братец, сколько подростков состоит на учете милиции в одном нашем районе? Стиляги, фарцовщики, тунеядцы... Какое-то никчемное поколение. Нет, мы были не такими. Вам бы наши трудности!..
Едва за Ревмирой Кузьминишной закрылась дверь, из кухни выскочила мама:
- Нет, я больше не выдержу этого. Принимай свою сестру, когда
меня не бывает дома.
— Будь снисходительней, — лепетал папа. — Ревка — одинокая вдова, ей не с кем дома словом перемолвиться.
- Вдова? Она не имеет права ни называться вдовой, ни упрекать меня за отсутствие штампа в паспорте, потому что сама никогда не была зарегистрирована со своим интендантом. Я, по крайней мере, не уводила отца у малых детей!
Испуганно покосившись на дочь, папа поторопился увести жену. Лана пожала плечами: уж эти взрослые! Будто она не знает, что тетя Мира у вела чужого мужа. Любопытно, кто из родителей пойдет завтра в школу краснеть за свое незаконнорожденное чадо?
В школе побывал Вилор Кузьмич и был совершенно очарован мамашей Роговой; та приняла благосклонно его восхищение и даже предложила подбросить на работу в своей машине. Разговор в учительской был краток и формален. Драчуньи еще раз покаялись и были отправлены на контрольную по английскому.
Вечером Вилор Кузьмич сказал дочери:
- Смотри, не лезь с кулаками, не то в конце концов будешь битой. Я тоже смолоду ершист был, да укатали сивку крутые горки. Тебе в комсомол вступать, без этого дороги нет, а ты хулиганишь? А эти Роговы скоро опять за границу уезжают, на Кубу. У них отец монтирует наши станки в развивающихся странах.
- Ладно, - кивнула дочь. - Будем считать, что ты провел воспитательную беседу, а я все осознала.
      Однако история на этом не закончилась. Через несколько дней состоялось классное собрание, на котором в присутствии Эврики и секретаря школьной комсомольской организации обсуждались кандидатуры в комсомол. В числе прочих были единогласно рекомендованы Рита Беловодова и Мила Мартынова; Кокорева и Мотыльков вызвали разноголосицу, но в конце концов их тоже признали достойными. Рогову и ее соседку Загорскую, а также Артюхова с Засосовым даже не обсуждали, но, заранее готовые к этому, они восприняли общественное недоверие спокойно. Фамилию Ланы как-то стыдливо обходили. Она сидела сама не своя, и на щеках у нее рдели красные пятна. Наконец, когда уже собрание шло к концу, встала Эврика и в раздумье начала:
- Теперь вопрос об Янтаревой.
Секретарь комсомольской организации, перезрелая девица, похожая на выросшую и сильно растолстевшую Милочку Мартынову, оживилась и резким голосом призвала собрание к тишине.
- Все вы знаете, что до последнего времени она была украшением нашего класса, - продолжала Эврика. - Однако с некоторых пор она сильно изменилась, а последняя выходка Янтаревой начисто перечеркнула наше доброе мнение о ней. Мы не проводили особого собрания с разбором недавней драки, поэтому я бы хотела, чтобы ее одноклассники высказались откровенно сейчас и оценили бы поведение Янтаревой по заслугам.
Если бы Эврика принялась выгораживать Янтареву, класс, очевидно, возмутился бы. Теперь же народ безмолвствовал.
- Почему только об Янтаревой? - пискнула Клавка. - Рогова первая начала.
Раздалось одобрительное шушуканье.
- Рогову сегодня вообще не обсуждают, - сухо напомнила Эврика. Милочка Мартынова что-то торопливо шептала на ухо секретарю комсомольской организации.
— Минутку, товарищи, минутку! — рванулась та. - Как я пони-маю, Янтаревой еще рано думать о вступлении в ряды комсомольской организации. Она оторвалась от коллектива, возомнила о себе
невесть что. Таким не место в рядах передовой молодежи, и пока я на посту, этого не будет. Я хочу, чтобы сейчас весь здоровый коллектив восьмого «В» класса заклеймил Янтареву.
Лана слушала, широко раскрыв глаза: такого оборота она никак не ожидала. Помнится, эта комсомольская начальница когда-то была старшей пионервожатой и принимала их в пионеры. Девятнадцатого мая, в день рождения пионерской организации, их привели на Дворцовую площадь и поставили под сенью Александрийского стол-па. Было очень холодно, с Невы дул пронзительный ветер, а они стояли без пальто, в пионерской форме, посиневшие и дрожащие. Коренастая девушка в голубой пилотке и красном галстуке на большой груди, показавшаяся Лане и тогда уже немолодой, что-то хрипло выкрикивала, вскидывая ко лбу согнутую в локте руку, а они хо-ром вторили:
- Всегда готов!
Они на самом деле были, что называется, готовы: наследующий день половина класса свалилась с температурой. Зато мероприятие прошло безукоризненно, в юбилейный день.
Ребята, ошарашенные требованием заклеймить Янтареву, молчали. Тут с одной из парт взметнулась маленькая энергичная ручка: клеймить пожелала Милочка Мартынова.
- Янтарева противопоставила себя коллективу, - бодро начала она, сверкая очками. — По ее мнению, в классе никого нет умней и способней ее. Она слабо подкована политически и находится под тлетворным влиянием Запада.
Удивленный Артюхов, не стерпев голословного обвинения, поправил:
— Это Рогова находится — с ног до головы в заграничном. Комсомольская секретарша тут же одернула его довольно зло:
—  А ты, Артюхов, лучше бы помолчал. Не надейся на свои спортивные успехи. На следующем собрании будем разбирать ваше с Засосовым поведение и успеваемость.
Обе упомянутые личности фырканьем и возгласами выразили негодование.
- Засосов! - застучала карандашом Эврика. - Артюхов! Упрямо тряхнув головой, Милочка повторила:
— Янтарева позволяет себе высказывания, недопустимые для советского человека. Вспомните, что она говорила про Наполеона, будто было бы хорошо, если бы он нас завоевал.
58Лана с отчаянием обернулась, ища на лицах одноклассников поддержки, но ребята отводили глаза. Класс подавленно молчал. Говорила ведь про Наполеона, говорила... Рита Беловодова сидела выпрямившись, сжав губы, и сурово глядела на доску, где кем-то была нарисована забавная рожица.
— Конечно, с такими взглядами не место в рядах ленинского комсомола и даже среди нас. Предлагаю поставить перед дирекцией вопрос об исключении Янтаревой из школы.
Раскрасневшаяся Милочка победоносно прошествовала на свое
место. Класс гудел.
— Тихо, тихо! — взывала Эврика.
Потрясенная услышанным, Лана вскочила и, затравленно оглянувшись, бросилась вон,
- Куда? - заорала комсомолка. - Янтарева, вернись! Хуже будет..,
Но Лана, ничего не слыша, птицей неслась по коридору, охваченная желанием убежать как можно дальше - на улицу, в поле, лес,
в другую галактику.
В гардеробе ее с трудом догнала запыхавшаяся Клава Кокорева:
- Ланочка, погоди меня.
— Сходи за моим портфелем, — натягивая на голову вязаную шапочку, попросила отщепенка.
- Наши портфели захватит Мотыльков. Я тебя провожу. Девочки вышли на улицу и побрели вдоль домов, причем Клава
без устали тараторила, рассказывая, какая вреднюга эта Милочка, -думает, если у нее сестра главная комсомолка, значит, все позволено.
— Милочка — сестра секретаря комсомольской организации?
— Она ненавидит тебя, потому что ты села с Беловодовой, а она сама хочет дружить с Ритой. Ты, главное, не расстраивайся.
- А я и не расстраиваюсь, - дрожащим голосом заверила преданную спутницу Лана. —Просто я никогда больше не пойду в школу.
Сказала - и сама испугалась: мысль пришла ей в голову только сейчас, но, произнесенная вслух, сделалась убеждением.
- Да что ты! - Клава не на шутку испугалась. - Сделай вид, будто ничего не случилось, и все. Тебя потом обязательно примут в комсомол.
- Я попрошу родителей перевести меня в другую школу,
- Зачем? Тогда я тоже переведусь. Не плачь, пожалуйста. Хочешь, я научу тебя вышивать крестиком?
— Научи, — всхлипнула Лана.
Все погибло, ее жизнь была кончена. Прежней Лапы отныне не существовало. Почему бы не начать вышивать по канве?
Она уже не плакала, когда в скверике, где она примостилась в уголке скамейки, появился в сопровождении Кокоревой нагруженный портфелями Юрочка.
- Тебе дали срок исправить ошибки, - сочувственно поведал он.
— Мотылек, — криво улыбнулась Лана, — знаешь, почему эту улицу стали называть Маяковской?
- В честь поэта.
— Потому что этот лучший поэт нашей советской эпохи жил здесь с чужой женой в браке втроем.
Кокорева хихикнула. Юра покраснел:
- Лана, это цинично.
- Надо же, никто не хочет правды! Вот, вот, - повела она рукой. -Красиво, правда? Золото! - ткнула она в кучу собачки. - Изумруды, всюду изумруды! — указала на облезлые, потемневшие от сырости фасады давно не ремонтированных домов. — Ребята, мы живем в Изумрудном городе. Восхищайтесь же. Ахайте!
Клава и Юра стояли перед нею с разинутыми ртами: должно быть, обоим пришло в голову, что Янтарева от переживаний тронулась.

9. Ия Кирилловна
     Помнится, весь конец восьмого школьного года она проболела, так и не показавшись в классе. Сначала она кашляла нарочно, через силу, потом кашель усилился, и врач определил «оэрзе», перешедшее в конце концов в хронический бронхит. Из-за болезни даже не стали справлять день ее рождения, отмечаемый обычно тортом из булочной и приходом нескольких одноклассников. Кокорева все-таки пожаловала ненадолго, принесла книжку «Джейн Эйр» и приветы от девочек. Лана тщетно ожидала, что Рита хотя бы позвонит.
— Она теперь сидит за партой с Милой Мартыновой, — сообщила Клава. — Мартышка плюхнулась на твое место.
Позвонил Юрочка, шепотом поздравил.
- Не иначе рядом твоя бабушка, - съехидничала Лана.
— В соседней комнате, — не почувствовал шпильки Мотылек. — Я приготовил для тебя книгу «Галактики и метагалактики», жутко интересно.
От галактик он перешел к кибернетике, сообщив, что был с мамой на лекции «Буржуазная лженаука - кибернетика», грандиозно, захватывающие перспективы, - а завтра пойдет на лекцию - «Генетика - мракобесие XX века», вместе с Беловодовыми,
- С Риткой? - ахнула Лана.
— Ну да. Она позвала меня. Лекцию будет читать аспирант ее папы, он подрабатывает в Лектории.
-Смотри, не попади под тлетворное влияние Запада, - через силу сострила Лана.
- Пока все, - его голос внезапно изменился. - Выздоравливай, а то без тебя в классе скучно. — И повесил трубку: судя по всему, в комнату вошла ужасная бабушка.
Итак, жизнь продолжалась без ее участия. Лана готова была от злости сорвать с горла противный компресс.
Появилась мама в малиновом панбархатном платье:
- Куксишься?
- Хорошенькое дело! Дочери исполняется шестнадцать лет, а вы даже торта не купили.
- Торт куплен, а подарок - когда будут деньги.
— Когда они будут?
— Скоро, — загадочно улыбнулась мама.
Пришел Чертухин, папин приятель. Родители оживились, в кухне забрякали тарелки, и Лана с неудовольствием догадалась, что малиновое платье и торт для гостя.
— Ну, где новорожденная? — потирая руки, с наигранной веселостью осведомился Чертухин. Как правил, он Лапу вовсе не замечал, а тут, поздравив Ию Кирилловну с дочерью, разошелся. Лана повернулась к стене и закрылась с головой одеялом.
Мама принесла на блюдце кусок торта, но Лана даже не повернулась.
- Как угодно, - вздохнула мама. - В конце концов сегодня не только твой праздник. В этот день шестнадцать лет назад я тебя рожала.
- Спасибо.
- Не груби. - Мама стояла посреди комнаты в нерешительности. - Слава Богу, ты выросла и должна принимать жизнь такой, какова она есть.
Посмотрев на себя в зеркало, задумчиво поправив волосы, Ия Кирилловна вышла, так и не сказав более ничего значительного.
Чертухин притащил с собой бутылку, и папа, в рот не бравший алкоголь, в тот вечер напился. Взрослые сидели в кухне и громко орали друг на друга. Закрыв плотно дверь, Лана на всю громкость включила радио. Папа жидким тенорком жаловался на Николая I, на то, что в транспорте нервотрепка, что какому-то его сослуживцу дали премию на десять рублей больше, чем ему. Чертухин тоже жаловался на своего директора, который мстит ему за отказ взять в соавторы, не пускает в Австрию, откуда Чертухину пришло приглашение на научный конгресс. Мама опять заглянула к больному ребенку, сказала, что нет сил сидеть с мужчинами, она должна глот-нуть свежего воздуха. Постояла минуту, прижавшись к косяку и закусив губу, а потом пожаловалась, что напрасно открыла заветную банку с лососем, эти болтуны обошлись бы селедкой. Несправедливость клокотала в мире, взрослые страдали от нее так же силь-но, как и подростки. Зазвонил телефон, и мама ушла. Вскоре хлопнул замок входной двери. Лана перевернулась на живот и попробовала заплакать. В глазах чуть-чуть пощипало, но слезы не появились.
На следующий день был выходной, и Лана, встав, неприятно поразилась видом неприбранной кухни. Вошел папа в тренировочном костюме с пузырями на коленях и, взяв со стола винную бутылку, в тщетной надежде потряс ее.
- Алкоголик, - сказала Лана. - Смотреть противно.
- На себя обернись, - отмахнулся папа.
- Я больная, - нахохлилась она. - Где мама?
- Ушла.
- В такую рань?
Папа подцепил вилкой селедочный хвост, пососал:
- Разве она тебя не проинформировала? Совсем ушла. К новому мужу.
Лана издала недоверчивый смешок:
- Папа, ты бредишь спьяну.
— Ага, в белой горячке! — Миролюбивый Вилор Кузьмич нынче был настроен воинственно. — Говорят тебе, встретила человека и ушла. Они уже зарегистрировались. Директор рынка. Мясной директор, понимаешь? Я не директор. Я рядовой младший научный сотрудник. Мы должны ее простить.
В своем изумлении Лана оставалась совершенно спокойной. Папа нес бред, околесицу. Какой еще мясной директор? Положим, случались таинственные звонки, незнакомый мужской бас звал Ию Кирилловну, и мама вырывала из рук трубку, - но выйти замуж? В со-рок-то лет! Предательница...
- Слушай, ты сумеешь зажарить яичницу? -  уныло осведомился папа, обозрев содержимое холодильника.
Ия Кирилловна позвонила только через несколько дней, и когда Лана начала орать, предупредила, что сейчас же повесит трубку; тогда Лана принялась хныкать, и мама, смягчившись, пообещала завтра привезти продукты и все ей объяснить.
Она сдержала слово и появилась дома. Сказала:
- Ты эгоистка. Я еще молода и хочу жить. Что хорошего я видела с твоим отцом? И потом я вас не бросаю. Вы будете теперь, как сыр в масле. Я все сделаю для вас, моих двух любимых дурачков.
На ней было новое красивое платье, и вся она так и светилась торжеством победы.
— Мамочка, что это за камешки? — завороженная блеском серег,
протянула палец Лана к уху матери.
- Бриллианты, глупышка. Будь умничкой, получишь золотые сережки и ты.
- От мясного директора?
- Он очень хороший человек. - И она занялась разгрузкой сумки.
Вечером Вилор Кузьмич растерянно созерцал пышно сервированный стол. Присев бочком, он осведомился у дочери:
- Это что, едят?
- Ага. Выкуп за нашу маму. Калым.
— Как живут рыночные воротилы! -Ешь!
— В горло не лезет.
Тогда она показала ему пример, запустив зубы в толстый бутерброд с бужениной.
-Лана, девочка, послушай...-Он остановил ее руку с бутербродом. - Я стану есть, раз ты велишь. Но помни: если ты уйдешь от меня к ним, я этого не перенесу.
Перестав жевать, она сострадательно поглядела на своего жал-кого, несчастного отца:
- Папочка, как это пришло тебе в голову? Я никогда тебя не брошу. -И ты должна узнать,- мстительно продолжал Вилор Кузьмич. -Когда ты еще не родилась, мама хотела избавиться от тебя, чтобы сниматься в какой-то кинодряни. Она эгоистка до мозга костей. Это я настоял, чтобы ты родилась.
- Кушай, папа, - устало перебила Лана.
Ну, конечно, мама никогда не любила ее. Нежеланное дитя. Хо-тела избавиться. Подумать только — убить! И не было бы ничего. Так странно, что даже невозможно представить.
— Как ты думаешь, — испуганно осведомился папа, — сообщать новость тете Мире или подождать?
— Лучше повременить, папочка. Вдруг мама передумает и вернется.
Вилор Кузьмич нервно вскинулся:
- Да ведь они в загсе брак оформили! С какой стати ей передумывать?—Его глаза налились слезами. —Лана, запомни, мама совершенно не обязана меня любить. - И с этими словами он выбежал вон из кухни.
Внезапно поняв, что мама не вернется, прошлое закончилось, ушло детство, начинается новая жизнь, она почувствовала тоску. Ни друзей, ни родительской заботы. Одно хорошо, что теперь можно вообще не ходить в школу, а папа об этом даже не догадается.
Поразительное известие об уходе Ии Кирилловны от мужа неведомыми путями все-таки дошло до ушей тети Миры, и она нагрянула к Янтаревым, чтобы судить, карать и клеймить.
— Я никогда не обманывалась на счет твоей артистки, — гремела она. - Ей нужна была жилплощадь. Ты помнишь, как она хотела избавиться от ребенка? Ничего, Светлана уже взрослая, а ты мигом найдешь себе новую жену. Женихи нынче острый дефицит, за тебя пойдет любая.
- Еще чего! - возмутилась Лана. - Отчим у меня уже есть при живом отце, не хватает мачехи!
— Молчи! — цыкнула тетка. — Мала еще вякать. Главное, чтобы та финтифлюшка не потребовала размена жилплощади, поэтому не злите ее и берите все, что она станет давать. Если всего будет не съесть, зовите меня.
-Да какой размен, Рева, у Иечкиного мужа две квартиры и особ-няк за городом, - хватался папа за голову.
- Наворовал, поди?
— Этого не ведаю.
- Наворовал. Можно пригрозить разоблачением.
- Да зачем грозить?
- Надо заставить его платить алименты на ребенка.
- На какого ребенка? -На Светку!
Лана ушла к себе, но и тут ее настигла тетушка, велев сменить постельное белье.
- Ты белоручка, -клеймила она. - Впрочем, кого могла вырастить такая женщина, как твоя мамочка! Кинозвезда. Бриджида. Да наволочки-то застегни на все пуговки. Какое счастье, что у меня нет
своих детей!
- Для кого счастье? — буркнула Лана. — Для детей?
- Что ты спишь на ходу? - продолжала воспитывать ее тетушка. - Человек должен уметь сам себя обслуживать. Грош цена женщине, если она не следит за чистотой в доме. Твоя мамочка не следила: гляди, сколько пыли под кроватью.
Впрочем, сама тетя Мира наводить чистоту не спешила, оставляя за собой лишь руководящие функции. Появился папа со шваб-рой и, кряхтя, полез под кровать.
-Белоручки!- шумела тетя Мира.-Вы бы заросли грязью, если бы не я. Светлана, - лягнула она в голую пятку ползавшую под кроватью племянницу, — размышляешь ли ты уже о будущей профессии? Твои родители парили в эмпиреях, вот и сели в лужу. Одна - артистка, другой - ноль без палочки.
Сев по-турецки на полу, Лана осведомилась:
- А какая у вас профессия, тетя Мира?
- Ты себя со мной не равняй! - снова загремела тетушка. - Мне война помешала. Я свое отработала на войне.
- Ревка закончила педтехникум, - вылез из-под кровати папа, -но в школе работать не смогла...
- Не захотела! — возмутилась тетя Мира.
— Она стала быстро расти по общественной линии.
— Да уж, — самодовольно подтвердила тетя, - меня везде ценили. Если хотите знать, такими людьми, как я, земля крепка.

10. Радости
Школьные новости Лана узнавала от Клавы Кокоревой. Однажды та под строгим секретом открыла подруге, что у нее роман.
- Роман? - ахнула Лана. - Какой еще роман? Клава, довольная, захихикала.
- Это его имя. Парень из 10-го «Г». Мы встречаемся. Уже два раза.
Горькая зависть наполнила Лану: все крутят любовь, встречают-ся, даже толстуха Клавка, только у нее до шестнадцати лет ничего еще не было...
66
— Будь начеку, Клавдия, — сурово посоветовала она.
— Насчет этого не беспокойся, — торжествовала Кокорева. - Он уже приставал, но я сказала: только после Мендельсона. А он в от¬вет: кто такой? Я набью ему морду.
Не желая долее выслушивать хвастливые речи подружки, Лана сообщила как можно беспечнее:
- А у меня мама замуж вышла за рыночного директора и от нас ушла.
- Уй-ю-юй! - взвыла Клава. - Вот здорово! Вот повезло! Рынок - золотое дно, не то, что гастроном. И тебе хорошо: сама себе хозяйка. Придешь к нам в следующее воскресенье? Я своего Ромочку приглашу и велю ему привести кого-нибудь для тебя.
Клава была само бескорыстие и всегда заботилась о ближних.
Приглашение на вечеринку пришлось Лане весьма по душе. В воскресенье она крикнула папочке, что уходит к подруге, и захлопнула за собой дверь.
У Кокоревых приготовления были в разгаре, Клава суетилась. унизанная бигуди; вкусно пахло, орало радио.
- Только хрусталь не побейте, - тревожилась мамаша Кокорева, с беспокойством оглядывая свою полированную мебель, чинно застывшую вдоль стен. — Клавка, не смей открывать сервант. Попьете из стекла.
Мальчики не заставили долго ждать, Клава едва успела сорвать с головы бигуди. Роман был хлипким верзилой с дурашливым лицом; второй, пониже ростом, чистюля, при галстуке, назвался Стасиком.
— Проходите, дорогие гости, - нараспев, с фальшивой радостью завела Клавкина мать.
—  Мама, уйди, как договаривались, — шипела у нее за спиной Клава.
Едва переступив порог «гостиной», мальчишки вперились в «Вакханку»: бесстыдница, зажав мак в зубах, слегка прикрывала зеленой шалью розовые перси, с усмешкой косясь на них.
— Будто кипятком обдало, — признался Стасик.
Роман был не столь восприимчив к искусству: богатый стол быстро отвлек его внимание от соблазнительной красавицы, являвшейся всего лишь засохшей масляной краской, в то время как перед ним светилась красная икра, истекал соком балык, благоухала копченая колбаса, а из кухни пахло тушеной уткой. Увидев бутыль шампанского, он даже издал ржанье.
- Сразу видно, что мы в доме работников советской торговли, -изрек Стасик.
Замечание это покоробило Лану, однако она не торопилась делать заключение о новом знакомце: своей подтянутостью он ей приглянулся. Клава, вереща, поставила на проигрыватель прозрачную пластинку, и комнату наполнила музыка «оттуда», с загнивающего Запада, под которую в голове становилось пусто, а ноги сами начинали танцевать. Для Ланы все было ново и весело: оказывается, Клава за то время, что они сидели врозь, во многом опередила ее и была «во гирла», по выражению Романа.
Предоставив откупоривание бутылки Клаве и Роману, Стасик подсел к ней на диван:
— Я тебя видел на переменках.
- У вас кто классный руководитель? - как можно суровей спросила она.
- Дантес.
-Повезло. А у нас Эврика. Ты какого писателя больше любишь?
-Этого... Ажаева.
- А поэта?
Его лицо выразило замешательство. Впрочем, Лапа тут же сама спохватилась: ни слова о науках, о всем книжном, детском. Не за тем она сюда пришла, не за тем надела мамину кофточку, пушистую, как персик.
Роман наконец откупорил бутылку под девчоночий визг. Рассматривая сквозь стенку бокала пузырьки, Лапа осведомилась:
- Ты уже пил шампанское?
- Я и водку пил, - изумился он ее наивности.
Что это она, в самом деле? От Стасика явно тянуло табаком: ку-рит, конечно. Парень, идущий в ногу со временем. Это она все про-спала.
- Лана у нас отличница, - похвастала Клава.
- Ты отличница? - изумился Стасик. - И охота тебе?
Не отвечая, она пригубила бокал: сладко, пузырится. Выпила вино большими глотками и засмеялась. Все одобрили ее поступок. В желудке тут же стало горячо, по телу пошли искорки. Они сидели за сто-лом пара против пары; Стасик изо всех сил ухаживал за нею. В общем он был бы ничего, если бы умел поддержать интересный разговор. А ведь девушку полагается развлекать беседой. Или она ошибалась?
Когда бутылка была опорожнена наполовину, Стасик вдруг положил ладонь на ее колено. Лана растерялась, дрогнула, но сдержалась: должно быть, так надо, ведь она совсем не знала взрослой жизни. Колено ее чувствовало потный жар его ладони. Роман и Клава хохоча обнимались, ничуть не смущаясь свидетелей. Все-таки этот Стасик дурак, и чего он вцепился в ее колено? Недовольно брыкнув ногой, она принялась делать себе бутерброд.
— Правда, у нас хорошо? — ликовала Клава. — Ешьте, мальчики: такой колбасы сроду в магазине не найдете.
- Клавдия, я ушла, - просунула в дверь голову мама Кокорева. -Помни, что за хрусталь ты отвечаешь мне головой.
— Ш-ш! — подмигнул Роман, едва за Кокоревой закрылась дверь. — Не тронем хрусталь. Давайте пить прямо из горлышка.
Все пришли в восторг и даже зааплодировали. Пили, давясь от смеха, пока бутылка не опустела.
- Потанцуем? - предложил Стасик.
Все встали. Покосившись на «Вакханку», Лана оторвала цветок герани и закусила его передними зубами. Танцевала она так себе, никакой практики. Но Стасик тоже не блистал, хоть и очень старался. Проделав все коленца, которые были ему известны, он неожиданно приблизился и сжал ее бедра. Танцевать стало невозможно.
- Ну, и что дальше? - подождав, удивилась она.
- Ничего, - еще больше удивился он.
Опять сидели за столом. Пошли в ход анекдоты.
— Давайте не будем, — поморщилась Лана, услышав непристойное слово.
- Брось, ведь это смешно, - смеялись Клава и Роман. - Сейчас вся аристократия матом ругается.
— Дело не в ругани, а зачем повторять чужое ослоумие? — пожала она плечами и тут же одернула себя: ведь собиралась же не выламываться.
Наплясавшись до упаду, нахохотавшись и накричавшись, ребята притихли. Клава погасила верхний свет, приглушила музыку. Стасик сел на диван и решительно потянул Лану себе на колени. Она стала сопротивляться, вырвалась из его рук и, сердито надувшись, уселась напротив, на край стола. Все это было нелепой комедией: если бы она действительно рассердилась, не следовало бы садиться. Стасик вы-жидающе смотрел на нее; глазницы его были в глубоких тенях и казались странно запавшими, виски - ввалившимися. Наскучив ожиданием, он снова положил руку ей на колено. Это становилось скучным.
— Что дальше? — сухо осведомилась она.
 Он вдруг обиделся:
- Ничего.
Она возвращалась домой чуть не плача. И это все? Такая малость? Немного вина, немного телодвижений - скука, скука. Нет, взрослые развлечения совсем непривлекательны. Но ведь Клавка и Роман были довольны. Значит, опять Лана шагает не в ногу. Опять, выходит, все дураки, а она одна умная.
- Почему ты так рано ушла? - ныла на следующий день по телефону Клава. - Думаешь, у Роговой лучше? Если хочешь знать, у нее
водку пьют.
- Клава, ты знаешь, что делал этот Стасик? Выслушав ее рассказ, Клава хихикнула:
- От этого ведь не забеременеешь. Лана изумленно помолчала:
- Но это неприлично и даже некрасиво. Я... не могу.
- Так ты никогда не выйдешь замуж. Замужние ведь не то терпят. Лана знать не хотела, что терпят замужние, а от воспоминаний о
вечеринке нынче ее тошнило.
— Что передать от тебя Стасику? — напоследок потребовала Кла-ва. - Можно ему позвонить?
— Пусть катится колбаской.
- Как хочешь. Только если в шестнадцать лет не иметь парня,
знай, вся жизнь под откос.
Разозлившись, Лана хлопнула трубку на рычаг. Но Клавка была права. Вокруг бурлила любовь, Зою Борисову уже видели с каким-то прыщавым юношей, о Роговой и Лузгине лучше не вспоминать, а у нее личная жизнь никак не складывалась. Вот если бы вместо это-го придурка Стасика был Данечка, тогда, - о, тогда все было бы иначе. А как?

Юность, лучшая пора, когда за плечами уже огромная жизнь, а между тем все впереди, была заполнена школярством и ожиданием любви всухомятку, потому что Лузгин никак не хотел замечать ее чувств, — нет, замечал, но все время отвлекался, такая уж судьба у красавцев, а она молча чахла, не в прямом конечно смысле, в пря-мом она медленно, зато неуклонно расцветала, а в переносном: в душе была пустота. В ее юности не было радостей.
Впрочем, неправда: выпадали дни незамутненного счастья. Один из таких дней запечатлелся в памяти светлым всплеском, вот только не вспомнить, когда это было. Скорее всего, между девятым и десятым классами. Рогова уже у них не училась, родители увезли ее куда-то за моря. Тот день запомнился ликующими криками в школьном коридоре:
— Чувиха в космосе!
Ребятня неслась по школе с радостными воплями, прыгая и размахивая курточками, тетрадями, платками, чем под руку попадется. Год назад уже слетал Гагарин, однако сильнее запомнилась восторженная радость дня, когда полетела Терешкова. Все они высыпали на школьный двор, ученики вперемежку с улыбавшимися учителями. Лана кричала «ура» и прыгала вместе со всеми, сама готовая взлететь высоко-высоко, легкая, будто перышко, так что даже хмурое лицо комсомольской начальницы, наблюдавшей за нею, смягчилось.
- Глядите, никак Янтарева начала исправляться, - сказала та.

11. Третий лишний
Рита не звонила. Сталкиваясь случайно в школе во время консультаций и экзаменов, обе дружно отводили друг от друга глаза.
В июне Юрочка справлял день рождения, и Лана ожидала, что встретит у Мотыльковых Риту и даже готовилась к этой встрече, однако Рита не пришла, отец увез ее на все лето в Крым. Из девочек, кроме Янтаревой, присутствовали только Клава Кокорева да Зоя Борисова, красивая, не очень аккуратная девочка, любительница хомяков, морских свинок и прочей живности, от одежды которой всегда пахло ее питомцами. Остальные приглашенные, сплошь мальчишки из радио-кружка во Дворце пионеров, куда все еще ходил Мотыльков, совсем не обращали на девочек внимания, увлеченно занявшись починкой транзистора, так что «дамам» пришлось изо всех сил изображать веселье в одиночку.
Время от времени в дверь заглядывала бабушка Юры, и Лана готова была поклясться, что старушка ее разглядывала. Эта бабушка где-то преподавала французский язык, красила седые волосы в морковный цвет, носила на жилистой шее прозрачный зеленый шарфик и вообще одевалась по моде. Постояв в дверях, еще раз неприязненно оглядев Лапу, вздохнув, она уходила. Потом явилась мама Юры, точная копия бабушки, только моложе, и тоже заглянула на Лану, и тоже вздохнула.
Их вздохи позднее объяснила Эврика. Раздавая табели с годовыми оценками, она попросила Янтареву задержаться. У Ланы не было причин ждать неприятностей, хотя любой разговор с Эврикой - не-приятность сама по себе, и, усевшись в опустевшем классе за парту, она бестрепетно глядела на классную руководительницу. Та не спешила, задумчиво роясь в портфеле. У двери мялась Кокорева.
— Так я. пожалуй, пойду, Лана? - подала она голос.
-  Иди, Кокорева, иди, - махнула рукой Эврика, и та обиженно удалилась.
Пожевав ротиком, Эврика неожиданно принялась рассказывать Лане про интеллигентную семью Мотыльковых, мать и бабушка пре-подают в институте, мальчик одаренный, ему уготована судьба ученого, жениться сейчас ни-ни, смешны те девочки, что надеются... Лана недоуменно созерцала выцветшее лицо учительницы, сивые, коротко подстриженные волосы, блузку и костюм, неизменные в течение всего учебного года: локти уже залоснились, манжеты поистрепались. Впервые глядя на Эврику не как на источник алгебраических формул, а как ни живого человека, она подумала, что учительница ей несимпатична.
—  Павлина Львовна, мне-то что за дело до чужих мам и бабушек? - не выдержала наконец она.
Эврика удивленно вскинулась:
- Но ведь Мотыльков влюблен в тебя.
- Первый раз слышу.
Лицо учительницы выразило недоумение:
— Ну как же... Мне его бабушка жаловалась.
Бабушка в зеленом шарфике позволила себе выразиться так: «Великовозрастные девочки соблазняют чистых мальчиков, а семья не в силах этому воспрепятствовать».
Лану затрясло от ярости:
- Можно мне уйти?
Если бы ей сейчас повстречался Юрочка, она бы изо всех сил трахнула его портфелем по голове.
Лето между восьмым и девятым классами она провела на дач-ном участке Кокоревых. Новый школьный год и то, как она появится в классе, страшили ее, однако все получилось чудесно. Рогова была далеко. Первого сентября все бурно радовались встрече. За лето ребята необыкновенно выросли и похорошели. На загорелого, белозубого Лузгина невозможно было глядеть без стона. Зоя Бори-сова выглядела, как кинозвезда; от нее даже стало меньше пахнуть хомяками. Даже Артюхов с Засосовым, подстригшись и надев но-вые курточки, казались пай-мальчиками.
Лана Янтарева устроила небольшое представление: она хладнокровно села на прежнее место к Кокоревой, объявив растерявшемуся Мотылькову:
-Убирайся, Юрочка, со своими манатками на первую парту.
Замешательство бедняги увеличила Милочка Мартынова, завопившая, что сама сидит с Беловодовой, а Мотыльков пусть отправляется на ее место. Когда в класс вошла Эврика, бедный Юра все еще стоял одиноким столбом в проходе, растерянно прижимая к животу книги. Начались переговоры, Милочка зарыдала. Наконец, поморщившись, Эврика махнула рукой: садитесь, как хотите. Мотыльков поплелся на указанное ему место. Лана торжествовала, наблюдая краем глаза за Ритой: во все время спора та сидела за первой партой, не шелохнувшись, одеревенело выпрямив спину.
Не лишенное злорадства торжество Ланы сменилось растерянностью уже на первой перемене. К их с Клавой парте неожиданно приблизилась твердым шагом Рита и спросила, глядя в упор:
— Разве мы в ссоре?
Крымское солнце, осыпав щедрыми веснушками ее лицо и облупив нос, высветлило темные глаза, они сделались янтарными, четко обо-значился зрачок. Точно такие же глаза в белых ресницах были у милейшего Сим-Сима; вспомнив веселого Ритиного отца, Лана смягчилась.
- Не я тебя избегала.
- Зачем же ты пересела?
- У тебя нынче Милочка.
Обе почувствовали, что сейчас расплачутся. Лана потупилась. Рита дрогнувшим голосом потребовала:
— Нам надо выяснить отношения. Не здесь.
Бедная Клава, свидетельница разговора, тихой мышкой затаилась в углу.
Занятий в тот день не было, выяснение отношений состоялось пополудни, когда Янтарева и Беловодова возвращались домой, а за ними в почтительном отдалении следовали Кокорева и Мартынова.
- Я не разговаривала потому, что ты нарушила условия пакта, -сказала Рита.
— Ты их тоже нарушила. Обе были с этим согласны.
-  Хорошо. Начнем заново. Мой папа хочет, чтобы мы по-прежнему дружили. Пусть будут при нас и Клава, и Мила: твой выбор... — В голосе подруги послышалась горечь, однако Лана, считавшая себя страдательной стороной, и не подумала ее утешить.
- Здравствуйте, сударыня! — широкой улыбкой встретил ее Сим-Сим. - Что это вы нас совсем забыли?
Пудель Барбарис тоже был в восторге от появления Ланы. Только тетя Ева не одарила гостью улыбкой, сохранив суровый вид. Рита сразу же ревниво потащила подругу в свою комнату рассматривать привезенные с юга сувениры - ожерелье из ракушек, огромную раковину-улитку, в которой гудело море, и множество фотографий.
В столовой, куда они вернулись, Сим-Сим угощал абрикосовым джемом Милочку. Облизывая ложку, та осведомилась:
- Янтарева, ты опять стараешься отколоть Риту от коллектива?
— Мы, кажется, не разговариваем, — холодно отстранилась Лана.
— Почему же? — пристально уставилась на нее Мила. — Ты — советский человек на пути к исправлению, и коллектив должен тебе помочь, указывая ошибки.
Невзрачное личико ее светилось убежденностью.
- Я и не знала, что коллектив взялся меня перевоспитывать, -прощаясь, сердито сказала Лана подруге.
— А, — устало отмахнулась Рита. — Ты должна понять Милу: у нее мать с отцом райкомовские, а сестра, ты же знаешь, комсорг нашей школы. Она часто говорит газетными фразами, но в душе неплохая, принципиальная... - Она замолчала, не зная, что добавить к Милочкиным достоинствам.
- Не понимаю, зачем ты с нею водишься.
- Папа хочет.
- Значит, подруг тебе выбирает папа?
- Что в этом плохого?
— А в кого влюбиться тебе тоже папа укажет?
Рита вдруг залилась таким ярким румянцем, что раздраженная Лана прикусила язык. Уж не влюбилась ли за лето скрытная подруга?
Насчет коллектива она резко высказалась у Беловодовых. Однажды после ужина читали стихи.
- Встала из глуби морской златоперстая Эос, - медленно, нараспев, с явным удовольствием декламировал Сим-Сим, удобно угнездив в кресле большое, полное тело.
Лана слушала, разглядывая пятна света на ковре, торшер в красном зареве, блики на стеклах книжных шкафов, за одним из которых прятался скелет, но совсем не страшный, из папье-маше. Кому нынче нужна «Одиссея»? Теперь Евтушенко читают.
- Тебе нравится Евтушенко? - шепнула она Рите.
- Он не лирик, - поморщилась та.
— Девчонки, вам неинтересно? — поднял очки Сим-Сим.
— Продолжайте, пожалуйста, Семен Семенович, мы все внимание, - поспешила Лана.
Мимолетно ей улыбнувшись в знак признательности, он снова огласил воздух сочиненными Гнедичем гекзаметрами. Мирная тишина была водворена, непрочная, растекающаяся, на зыбучих песках.
— Нет, вы не слушаете, — захлопнул он книгу. — В чем дело?
— Лана интересуется, нравится ли тебе, папочка, Евтушенко, — бесстрастно сообщила Рита.
-  Гм! - смешался Сим-Сим. - Поэт с передовыми взглядами... Кумир молодежи...
— Не всей, — уточнила Лана. — Терпеть не могу всякую трескотню.
- Но коллективное мнение...
- Коллективное мнение всегда насилие над личностью, - сердилась она. - Потому что коллектив - это толпа, в нем властвуют законы животного мира.
- Те-те-те, сударыня, - опешил Сим-Сим. - На вашем месте я бы не стал высказываться так уж против течения...
- Вот и выходит, что ей по заслугам попало, - вставила Рита. -Хорошо хоть, не при Миле. Неужели ты до сих пор не уяснила, что нельзя говорить вслух все, что думаешь? Правда, папа?
- Рита, - распорядился Сим-Сим. - Иди готовить задание по французскому. — Учить Риту языку ходила на дом к Беловодовым одна из Мотыльковых; в школе они учили английский. — А я пойду прогулять Барбариса, заодно провожу мадмуазель Лану и проведу с нею воспитательную беседу.
—  Ей надо в комсомол вступать, а она еще совсем незрелая, — ворчала Рита, удаляясь. - Вздрючь ее хорошенько, папочка.
Лана и сама знала, что в комсомол надо, иначе в вузе держать не станут, но очень уж была раздосадована.

Вечер был прекрасен, Барбарис беспечен, и Ланино раздражение само собой улеглось.
- Почему ваша Рита не учится в спецшколе? — не дожидаясь воспитательной беседы, осведомилась она у спутника.
.- По ряду причин, - охотно откликнулся он. - Первое: я терпеть не могу снобов. У Риты непростой, противоречивый характер, и мне не хочется развивать негативные черты. Второе: филологом Рита не будет, а все эти спецшколы заклинились на каком-нибудь языке. Ну, и в-третьих, - улыбнулся он, - нет поблизости подходящей школы. Теперь поговорим о тебе. Что за выпад против коллектива, Лана? Ты живешь не на острове Робинзона и должна быть такой, как все.
- А если я не хочу? Он помолчал:
- Не буду скрывать, мне известны некоторые сложности, возникшие у тебя в школе. Но ведь куда бы ты ни пришла, везде найдешь коллектив и, поверь мне, в некоторых случаях совсем неплохой.
- Семен Семенович, - вдруг хихикнула она, - у вас очки зеленые?
- Нет, прозрачные, - он даже приостановился от удивления.
- Тогда неужели вы не видите, что вокруг все не так, как говорят по радио и пишут в газетах? - И в ее голосе зазвенело неподдельное отчаяние. Она сказала то, что не говорила никогда никому, приоткрыла свою тайную болячку. Он обязан был понять, если по-настоящему Сим-Сим.
Ее спутник молчал в замешательстве.
-  Забавная ты молекула, девочка, - наконец пробормотал он.-Молчи, скрывайся и таи... С годами все сгладится. Не надо ничего ломать в себе. Но, как молитву, затверди это: молчи, скрывайся и таи...О, господи, до чего я непедагогичен!
Кто знает!

12. Коварство и любовь
- Почему Данька Лузгин обходит меня стороной? - размышляла, сидя перед зеркалом, Лана. — Теперь, когда нет Роговой, что его останавливает? Я влюблена в него с шестого класса и нравлюсь ему, это без сомнения. - Она с удовольствием улыбнулась своему отражению: миловидное, юное личико, длинные ресницы, нежный, рот — перед этим не устоять. — Если б он сделал хоть маленький шаг навстречу... С другими-то девчонками он встречается. Может, мне самой чуть-чуть намекнуть? Ну уж, нет, этого он не до-ждется. Пусть начинает сам.
Ей шел семнадцатый год. Душа просила любви, а жизнь заставляла зубрить спряжение английских глаголов и математические формулы. Клава хвастала, что родители уже купили ей фату За Кокоревой не угонишься: мать много лет собирает ей приданое, вышитые пододеяльники, наволочки с кружевами, а теперь еще фата. И жених уже на примете, этот длинный Роман, поступил на вечерний в Институт советской торговли и встал за прилавок. Клавка толстая и на личность так себе, а вот у хорошенькой Янтаревой никого, и даже мальчик, который ей нравится, сторонится ее.

Позвонила мама:
- Лана, ты отнесла в прачечную белье?
- Приди и отнеси сама, - огрызнулась дочь.
- Грубиянка! Немедленно отнеси. И передай отцу, что на жил-площадь я не претендую, но книги все равно придется поделить. В конце концов, на Всемирку подписывалась я.
Папа уже стоял рядом, тревожно прислушиваясь к разговору. — Не слушай ее, — сказал он, едва она положила трубку. — Это эгоистка до мозга костей.
- Мама просит Всемирку, - устало перебила дочь.
Глаза Вилора Кузьмича округлились, дыхание прервалось. Схватившись за телефон, он принялся названивать сестре своей Революции, к советам которой, несмотря на подтрунивание, прибегал в затруднительных случаях. Почему у нее такие родители? Почему в отцы ей достался робкий, невзрачный Вилор Кузьмич? Почему именно ее мама сбежала к директору мясного рынка? То ли дело Ритин отец, всегда оживленный, стремительный, смеющийся! Небось, он никогда не упрекает дочь собственным тяжелым детством. Будто подростки 60-х виноваты, что подросткам 40-х годов жилось тяжело. Эгоисты эти взрослые, только о себе и думают.
Наутро папа велел:
— Передай маме, если она позвонит: Всемирку ей не видать. Так интеллигентные люди не поступают. Она разбила мне сердце, а те-перь хочет обобрать?

На одной из перемен Лузгин зачитывал для любопытных очередную записку из серии «Я вам пишу, чего же боле?», только что полученную им. «Данюша, - исповедывалась неизвестная, - я долго молчала, но больше не могу. Я пишу твое имя, и рука моя счастлива. На днях ты оставил в классе свою шапку. Если бы ты знал, как я ее целовала и плакала!»
—  Вот почему шапка была мокрая! — подняв смеющееся лицо, отметил Данька. - Она туда соплей напустила.
- А ты приставал, будто это я тебе наплевал, - под общий смех обиженно упрекнул его сосед.
Лана молчала. Клава сидела рядом, громадная, неуклюжая, каменная баба, и с неудовольствием пыхтела.
- А ты не Онегин, Данька, - вдруг жалобно заявила она первому красавцу школы.
— А эта чего возникает? — накинулся на нее Засосов.
— Девчонки, я предупреждал, — поднял руку Лузгин, — что буду читать вслух всю эту муру, пока меня не оставят в покое.
— Клавка, выпади в осадок, — раздался авторитетный голос Артюхова. - Пусть читает. Хорошо написано. Это, Янтарева, не ты?
Лана так презрительно фыркнула и так возмущенно пожала плечами, что Артюхов захохотал, а Лузгин недовольно покосился на столь непочтительную особу.
— «Я не могу без тебя жить, — продолжал он. - Каждое утро я просыпаюсь с мыслью о том, что увижу тебя. Неужели ты не чувствуешь моей любви?»
- Во дает! - восхитился Засосов. - Пушкин.
Внезапно Лана заметила напряженную спину Риты Беловодовой. Подруга сидела, сцепив руки, уставившись перед собой, и обреченно слушала свой смертный приговор. Все поняв, изумившись, ахнув, ужаснувшись дерзости ее поступка и тут же его осмеяв, Лана встала и храбро направилась к Даньке. Вблизи он был еще красивее. Сердце у нее захолонуло; пристально глянув на озорника, она взяла записку из его ослабевших пальцев. Лузгин вдруг смешался, но глаз не отвел. Медленно и аккуратно разорвав записку на мелкие клочки, она положила их на парту со словами:
— Ты балаболка и молокосос, Данечка. Он молчал, упорно глядя на нее.
- За подругу, наверно, заступается, - пискнул кто-то за спиной.
- Кто это сказал? - резко повернулась она. - Ты, Загорская? Ошибаешься, милочка. Я заступаюсь за всех нас. Если этих дурачков-мальчишек не одергивать, они же опять по лесам разбегутся и в пещерах поселятся.
Девчонки восторженно захихикали. Мужская половина хранила молчание.
- Ты такая благородная, - лепетала Клава. - Мальчишки совершенно не верят в любовь. Я со своим парнем поссорилась на этой почве. Как ты заступилась за честь женщины! Я хотела, но не при-думала слов.
Лана слушала вполуха, занятая поразительной догадкой: Рита, благоразумная, уравновешенная Рита Беловодова влюблена в хохмача и нахала Даньку Лузгина! Когда, с каких пор? Что сказал бы Сим-Сим, узнай он правду про доченьку?
На следующий день Беловодова заболела. Лане позвонил отец Риты, попросил придти. Рита лежала на спине с плотно сжатыми губами и мрачно смотрела в потолок.
- Гландочки распухли, - сказал отец.
О, наивность предков! Не гланды то были, а разбитое сердце.
— Рита,—тихо шепнула Лана, едва они остались одни. — Это была твоя записка?
Уловив в голосе подруги участие, Рита судорожно глотнула, страдальчески сведя брови:
-Знаешь, я хотела покончить с собой, и даже написала прощальное письмо, но безумно жаль папу.
- Что ты! - испугалась Лана. - Вот тебя в классе нет, и Данька сегодня как-то печально косился на твое пустое место. Он такой переменчивый.
Ложь во спасение. Рита дрогнула:
— Правда, смотрел? Долго или не очень?
- Средне.
К больной возвращалась жизнь. Схватив Лану за руку, она требовательно зашептала:
- Только смотри, никому ни слова. Ни Клавке, ни Милочке. Особенно папе. Не знаю, как ты догадалась. Как думаешь, больше никто не заподозрил? Нет, правда, смотрел?
Провожая Лану, Сим-Сим приложил палец к губам и, поманив ее, увел в свой кабинет.
- Скажи мне, наконец, правду, что с Ритой, - строго потребовал он. - Я же вижу, что-то происходит. Не увиливай.
Лана растерянно молчала. Не желавший считаться со всячески-ми людскими осложнениями пудель Барбарис носился из комнаты в комнату, тащил ошейник, надеясь на скорую прогулку
- Рита... она... - мямлила Лана, не в силах выдержать требовательный взгляд Сим-Сима. - Я тоже не умею быть сильной при не-удачах. Однако стараюсь делать вид.
Он встревожился:
- У Риты неудача, которой она не хочет поделиться со мной?
Уж эти родители!..
— Мне кажется, человек всегда одинок, когда решает что-то важное для себя. Иначе это будет не его решение.
Он удивленно воззрился на собеседницу, потом вздохнул:
-Что ж, решайте давно решенные задачки, для вас ведь они впер-вой. - Помолчал рассматривая ее. - Оказывается, ты сильная натура, не боишься жизни.
Боялась, хотела помощи, но знала, что, в отличие от Риты, никто ей не подстелет соломки, все должна решать сама.
- Значит, не поможешь мне, не подскажешь, что с Ритой? - Его голос звучал просительно. - Она такая скрытная, так глубоко чувствует. .. Не бросай ее, хорошо? По-моему, она совсем запуталась в
трех соснах.
Он мучился, страдал за дочь, большой, толстый, взрослый, но
бессильный проникнуть в их девичью страну.

История с запиской разразилась в сентябре, а в ноябре, в один из погожих дней поздней осени, которые все же случаются иногда на берегах Невы, возвращаясь из булочной, куда была послана за батоном голодным отцом, Лана заметила вдалеке медленно бредущую парочку. Рита и Данька шли вдоль садовой ограды, осторожно обходя лужи, и были так поглощены разговором, что не заметили бы Лану, даже если бы столкнулись с ней носом к носу. Остолбенела. Вот тебе и раз! А как же безответная любовь? Изменник Данька! Скрытница Ритка! Лузгин принадлежал ей, Янтаревой, ибо еще в шестом классе запускал в нее бумажные птички. И что он нашел в этой белобрысине? Уж лучше бы выбрал Зою Борисову, не так было бы обидно.
Парочка, ничуть не ускоряя шага, скрылась за поворотом. Выслеживать их Лана не собиралась. Достаточно было и того, что она
владела их тайной.
На следующий день она нарочно много времени провела с Ри-той, давая той возможность признаться, однако подруга молчала. Наконец Лана не выдержала и спросила напрямик:
- Ты ничего не скрываешь от меня?
- Каждому человеку приходится многое скрывать, - сухо возразила та.
Болело. Рита встречается с Лузгиным, о чем Лана только мечтает! Упорная и настойчивая, подруга сумеет привязать к себе ветреного красавца. Нет, Беловодовой никогда не стать единственной его любовью. Надо знать Даньку.

13. Сказка
Признайся Рита в своих чувствах, возможно, подруга встала бы на защиту ее интересов, однако Рита обидно утаила все, связанное с Лузгиным, пробудив в груди обманутой наперсницы жажду отмщения. Лана не без злорадства понимала, что встречаться подруге с Лузгиным весьма трудно: всякий шаг ее был под надзором, а Сим-Сим вряд ли одобрил бы это увлечение дочери. Внезапно она обрела нежданную союзницу в лице Милочки Мартыновой.
- Надо как-то помочь Рите выпутаться из истории с Данькой, -сказала та, взяв без лишних церемоний Лану под локоть.
- Истории? А в чем дело? - попыталась Лана освободиться.
- Не прикидывайся, будто ничего не знаешь. Рита совсем потеряла голову и теперь ходит заниматься французским домой к Мотыльковым, а Лузгин в это время сидит у Юрки. Как ты все это терпишь? Ведь ты сама влюблена в Даньку.
Лана про себя охнула: оказывается, ее тайна была известна даже Милочке. Гадючка была наблюдательной, ничего не скажешь.
— Я — в Даньку?! С ума сошла. Нужен он мне, как пятая нога собаке, - попыталась она оправдаться. - Ходит к Мотыльковым? Я думала, за Ритой лучше следят.
- Семен Семеныч много времени на работе, а тетя Ева просто старая квочка, заботящаяся только о своих удобствах. Должны вмешаться подруги. Я уже намекнула бабушке Мотылькова, что Даньке нужен вовсе не Юрка...
Сейчас уже не вспомнить все уловки, которые они применили, чтобы расстроить встречи Риты и Даньки у Мотыльковых. Это было тем трудней, что Юрочкины мама и бабушка с радостью принимали профессорскую дочку, должно быть, считая ее вполне достойной невестой, в отличие от безродной Янтаревой. Помогло то, что Даньке осточертели Юркины радиосхемы: Его Легкомысленное Величество пред-почитало более веселых друзей. Лана была уверена, что Рита уже на-чала ему надоедать. Требовательность Беловодовой, ее занудство, высокое понятие о себе могла долго выдерживать лишь не относящаяся очень серьезно к Ритиным выкидонам подруга. Лане тут же сделалось жаль глупую гусыню, вообразившую, что Данька отныне навеки принадлежит ей. Но, вспомнив, как страдала Рита после злополучной любовной записки, она встревожилась: узнав о ветрености избранника, не вознамерится ли снова оскорбленная принцесса наложить на себя руки? Риту следовало развести с Данькой для ее же блага.
Она стал много времени проводить у Беловодовых, уже не тяготясь присутствием Милочки. Под Новый год, оставив папу на Чертухина (тот тоже разводился с женой), она ушла к Рите и веселилась от души. Настроение не испортили даже Мотыльковы, бабка и мать, явившиеся вместе с ненаглядным Юрочкой. К счастью, они ушли задолго до полуночи, получив подарки (Сим-Сим только что вернулся из-за границы). Лана тоже получила подарок - воздушную блузку в хрустящем, прозрачном пакете, вещь невиданную. Рита объяснила, что сама таких блузок не носит, папа хотел подарить Лане пуховую шапочку, но она своей волей поменяла одно на другое. Объяснила она это не сразу, но лишь после того, как Сим-Сим уди-вился, где же розовая шапочка с помпоном.
— Спасибо, спасибо, — лепетала Лана.
- Думаешь, мне не было шестнадцати лет? - подмигнул он.
По правде говоря, Лана об этом вовсе не думала. Может, и было в глубокой древности; важно, что из него вырос чудесный дяденька, пахнущий сдобными булочками и с удивительными глазами: с круг-лого лица, из-под сверкающего лба смотрел мальчишка, сверстник, озорник.
- Семен Семенович, наверно, в молодости вы были еще весе-лей?
Он призадумался:
- В молодости, Лана, я был дистрофиком.
Опять воспоминания о войне. Уж лучше бы не спрашивала: нельзя трогать этих взрослых. Впрочем, на миг омрачившееся лицо Сим-Сима тут же разгладилось, и он принялся, похохатывая, со вкусом рассказывать анекдот- вполне невинный, разумеется; у них в классе и не такие можно было услышать.
Потом гости разглядывали заграничные подарки Риты и были ослеплены: любящий папочка решительно не знал меры.
В тот вечер сюрпризы следовали один за другим. Тетя Ева испекла прекрасный торт, и когда сели за стол, то выпили сладкого вина. Еще один сюрприз: по телевизору показывали интервью с главой делегации советских медиков, заведующим клиникой С. С. Беловодовым о поездке в Западную Европу, так что, отвернувшись от Сим-Сима, Лана все равно глядела на него.
  После застолья затеяли игру в жмурки. Обычно сдержанная, Рит поговорила с кем-то по телефону и вдруг стала ребячиться, вследствие чего Милочка и тетя Ева немедленно пришли в восторг, а Лан подумала, что говорила она, без сомнения, с Данькой. Барбарис, чувствуя общее настроение, залился восторженным лаем. И улыбавшийся хозяин попросил:
— Девчонки, а мне с вами можно?
Барбарис снова восторженно залаял. Сим-Симу завязали глаза Визжали, разбегались, спотыкались о стулья. Он поймал Ланино запястье, задумчиво и с грустью сказал:
- Какая слабая, нежная ручка... Это Лана.
Набегавшись, навизжавшись и насмеявшись, уютно устроились под елкой возле большой коробки шоколадных конфет и завели раз говор о жизни.
-  Еще какой-нибудь год, и школа позади, - сказал Сим-Сим. -Что дальше? Моя Ритуся будет медиком...
- Биологом, - строго поправила Рита.
- А вы, Милочка и Лана? Думаете уже о будущей профессии? Мила ответила без запинки:
— Мы будем строить коммунизм.
- Но это как-то общо.
- Вовсе не общо. Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Но ведь его сначала следует построить.
- Резонно. Однако это задача на века...
- Ничего подобного. В программе партии записано, что коммунизм будет построен через двадцать  лет, к 1984-му году.
- Папа, неужели ты не понимаешь, Мила пойдет по партийной линии, - несколько раздраженно пояснила Рита. - А поступать будет в педвуз, на географический факультет: там меньше всего конкурс.
- Ну, а ты, Лана? Что-нибудь надумала?
Облизав палец в шоколаде и вздохнув, Лана сообщила:
— Наверно, я буду астрономом.
- Хе-хе-хе, -- развеселился Сим-Сим. - Почему не укротительницей тигров? Шучу. Ах, девчонки, что вы вообще думаете о жизни? Например, мечтаете ли о своих будущих детях? А то нынешние девушки астрономами стать наметят, а матерями — забудут. Дом, дети, муж. Видите, какая интересная жизнь впереди.
Лана и Милочка обе несколько смешались: говорить о таких обывательских вещах было не принято.
- Папа, а где же любовь? - неожиданно раздался голос Риты.
Милочка значительно взглянула на Лану и обратилась в слух.
Сим-Сим хитро прищурился:
- Варенье вещь вкусная, но ведь без картошки не проживешь.
- Если бы ты был женщиной, - заупрямилась Рита, - ты бы понял, что главное в жизни любовь, а не семья и даже не профессия.
- Бунт на корабле! - шутливо возмутился отец; потом заговорил серьезно. - Те, кто жаждет одной любви, из тех выходят неудачницы, девочки до старости; распахнутые, тоскующие, голодные глаза.
- За меня не беспокойся, - холодно отчеканила Рита. - У меня будет двое детей. Двое мальчишек. Акинфий и Зот.
- Редиска! - засмеялся Сим-Сим.
Милочка не стала дожидаться полуночи, и хозяин засобирался ее провожать.
- Барбарис, где твой ошейник?
Вытаращив от счастья глаза, пес бросился за своей сбруей. Оставшись с Ритой вдвоем, Лана спросила, внимательно глядя на подругу:
- Ты действительно считаешь, что любовь главнее всего на свете? Если она не признается даже сейчас, что встречается с Лузгиным, грош цена ее дружбе. И пусть пеняет тогда на себя. Лана  будет считать себя свободной и примется кокетничать с Данькой, чтобы проверить его верность Рите.
- Ты думаешь иначе? - ушла от ответа подруга.
К сожалению, Милочка жила недалеко, Сим-Сим скоро вернулся, залаял Барбарис, и Лана не успела вырвать тайну.
- Давайте рассказывать сказки, - предложил Сим-Сим. - Что еще делать в новогоднюю ночь?
- Жил в одном городе волшебник, - начала Лана, когда очередь дошла до нее.
-Добрый или злой?
- Папа, не мешай.
- Однажды в этом городе случился пожар. И тогда волшебник сказал людям, что если они выберут его главным...
- Царем? Генсеком?
- Папа!
-  ...Властелином, он построит им новый город из настоящих изумрудов. Люди обрадовались и согласились. Тогда волшебник набрал битого стекла и за одну ночь оклеил осколками обугленные развалины. А еще он наделал много очков с зелеными стеклами и наутро приказал всем горожанам под страхом казни надеть их. Выйдя в очках на улицу, люди остолбенели от восхищения, увидев сверкающие изумрудами здания, и принялись громко восхвалять волшебника, называя его гением всех времен и народов.
Быстро вскинув голову, Сим-Сим уронил очки, и они с глухим стуком упали на ковер. Лана коварно улыбнулась:
- А тех, у кого очки падали с носа, тут же казнили.
— Забавно, — пробормотал он, склонившись за очками. — Что же произошло далее с доверчивыми обитателями Изумрудного города?
— А так и жили — днем восхищаясь, а ночью замерзая в своих разрушенных жилищах, потому что волшебник не разрешал ничего чинить. Ночью он превращался в огромного дракона с девятью го-ловами, летал по городу и пожирал спящих людей.
- Но дальше-то все было хорошо? - встрепенулся Сим-Сим. -Помнится, в город пришла маленькая девочка со своими друзьями и спасла всех.
- Нет. Все было гораздо проще: волшебник объелся и умер.
— Рита, нет ли у нас этой сказки? Поищи, пожалуйста, — попросил отец и, когда та вышла, строго попросил: — Лана, не рассказывай этого больше никому.
Она нарочито наивно раскрыла глаза:
- Но ведь волшебник умер.
- У него были дети. У тебя опасное направление мыслей. - Заметив, что она огорчилась, ласково добавил: — Придумай веселенький конец. Добро должно обязательно побеждать зло.
- В сказках, - не сдалась она.
- И в жизни. Нельзя быть пессимисткой не семнадцатом году...
—Папа, тут все не так,—явилась с книжкой Рита.—Лана перепутала...
Он был прав: нельзя быть пессимисткой ни в каком возрасте. Теперь-то Светлана Вилоровна знала, что злые волшебники в конце концов умирают, зеленые очки бьются, и люди видят окружающие их развалины.

14. Шекспир
Сейчас уже не вспомнить, как все тогда началось. Им всем уже исполнилось по 17 лет, и они учились в десятом классе. В зимние каникулы у Беловодовых затеяли ставить домашний спектакль. Вер-ховодил, разумеется, Сим-Сим. Глядя сквозь толщу прожитых лет, она подозревает, что начато все это было неспроста: увлечение Риты Лузгиным уже не было тайной для родителя. Разумеется, Данька не мог его устраивать, и любящий папаша осуществлял хитроумный план избавления от нежелательного ухажера. А возможно и другое предположение: было задумано всеобщее примирение, юное весе-лье, праздник на добрую, долгую память.
Сим-Сим пожелал, чтоб одноклассники Риты сыграли у него дома Шекспира. У всех на памяти был тогда нарядный цветной фильм «Двенадцатая ночь» с ослепительной Аллой Ларионовой — звездой 50-х годов, милой Кларой Лучко и красавцем Вадимом Медведе- вым, коему Данька Лузгин ничуть не уступал. Он был назначен на роль Герцога. Риточка, разумеется, стала Виолой. Правда, поначалу она заупрямилась, заявив претензии на роль Оливии и ее красивые платья, однако отец терпеливо растолковал строптивице, что глав-ная роль — Виола; Рита сможет блеснуть в мужском костюме спортивной фигуркой и умением фехтовать.
Клава Кокорева получила роль веселой служанки Марии, Юра Мотыльков - робкого влюбленного Эндрю Эгчика, а себе Сим-Сим взял сразу две роли -дядюшки и дворецкого. Лане Янтаревой была предложена Оливия, - по объяснению режиссера, нетрудная роль, где надо только быть капризной и хорошенькой, то есть Ланочкой. Сим-Сим собственноручно сократил пьесу и вставил несколько очень смешных диалогов, намекавших на события школьной жизни. Декораций не требовалось: как во времена божественного Эйвонского барда, решили ограничиться надписями: дом Оливии, берег моря. Главное внимание было направлено на костюмы, и тут Сим-Сим не поскупился: вдобавок к тому, что натащили ребята, он взял напрокат настоящие театральные шпаги, накупил красивых тканей и бижутерии, и тетя Ева была посажена шить.
У Ланы по ходу спектакля было всего три сцены: гордячка Оли-вия отвергает любовь герцога, но сама влюбляется в посланца - переодетую пажом Виолу; удивленно наблюдает за нелепыми ухаживаниями своего дворецкого, обманутого шутниками; обретает счастье с братом Виолы. Сюрпризом для всех стало то, что этого брата должен был сыграть аспирант Ритиного отца, - тот самый, о коем носились смутные слухи, будто он намечен Рите в женихи.
Репетиции проходил забавно и весело. У Ланы было только два партнера - Рита и Сим-Сим, с остальными она вовсе не встречалась, однако приходила к Беловодовым обычно вместе с Клавой,
изображавшей в пьесе ее служанку. Подруг очень забавляло, что Милочка Мартынова не получила никакой роли: Сим-Сим предлагал ей совершенно серьезно роль пирата, однако малышка разобиделась, и пиратом стал Артюхов.
Лана была, если можно так выразиться, прирожденной актрисой, поскольку мать ее Ия Кирилловна окончила Театральный институт и даже снималась на Ленфильме. В отличие от скованной, чопорной Риты она легко вела диалог, гордо вздергивала нос, строила глазки, хихикала, чувствуя себя, как рыба в воде. Все это производило неизгладимое впечатление на Данечку Лузгина.
Сим-Сим убеждал дочь держаться свободнее:
- Виола такая же девушка, как ты, только переодетая в мужское платье, - втолковывал он. - Будь естественная, больше от тебя ничего нет требуется.
Однако Рита все более деревенела, так что наконец родитель подосадовал:
- Герцог в тебя не влюбится. Лана не удержала язычка:
- Да он и так влюблен в Оливию, а на Виолу соглашается по пословице: не безрыбье и рак - рыба.
Сим-Сим крякнул и покосился на Риту: всем было понятно, что речь шла о Лузгине.
- Ах ты, редиска! - улучив минуту, укоризненно шепнул Сим-Сим Лане.
Она сделала вид, что не поняла. Не видать Рите Даньку, как своих ушей. И Данечка-ветрогон не получит профессорскую дочку.
Премьера наконец состоялась. Из гостиной Беловодовых вынесли почти всю мебель, повесили занавес и поставили стулья. Приглашены были все родители и 10-й «В» класс в полном составе. Наро-ду явилось полно. Актрисы гримировались в кухне, актеры - в ком-нате тети Евы. Лана была немного огорчена отсутствием собственных родителей, поскольку мама была недосягаема, а папа наотрез отказался, однако грусть ее вскоре рассеялась. У нее было чудесное платье, поскольку шили его для Риты, когда Виола должна была переодеться в женский наряд, однако Рита его забраковала, потребовав более закрытое, и Лана надела на себя переливающуюся пар-чу и воздушные кружева. Косички она хотела распустить и завить локоны, однако Сим-Сим посоветовал натянуть на голову расшитую жемчужинками сетку, как носили девушки эпохи Возрождения. Лана подчинилась и осталась довольна: ей шло. Правда, позднее, когда она увидела, как Рита возилась со своими белыми волосами, как тетя Ева расчесывала ее завитые кудри, то заподозрила, что Сим-Сим советовал неискренне, не желая для Риты соперницы.
О, как хорош был Данечка в костюме Герцога! Зато появившийся аспирант, коему предстояло изображать брата Виолы, был совершенная невзрачность.
Чудесный день премьеры благоухал гиацинтами: везде стоял букеты. Рита сказала, что папе из Крыма прислали целый ящик. Сильный, волнующий запах этих цветов с тех пор всегда наполнял сердце Ланы беспричинной радостью.
Первую сцену, разумеется, скомкали. Актеры оробели, но зал был настроен в высшей степени доброжелательно, дружно аплодировал и хохотал в положенных и неположенных местах, причиной чему был пудель Барбарис, весело кидавшийся к Рите, едва та появлялась на сцене. Спектакль хорошо пошел только с середины: Клава-служанка и Юра-Эгчик были забавны, а Сим-Сим прямо-таки уморителен - он положил на живот подушку, надел огромную шляпу с пером и, размахивая пивной кружкой, басовито запел:
- С треском лопаются почки... а-а... а-а... Пляшут пьяные у бочки... а-а.
Зрители пришли в восторг. Стоя в кулисах, Лана, чтобы не расхохотаться слишком громко, зажала себе рот. Шум стоял невообразимый.
После небольшого перерыва началась сцена Оливии и Мальволио, когда уверенный в нежных чувствах к нему хозяйки дворецкий пытается ухаживать за ней. Увидев Сим-Сима в нелепом малиновом костюме и коротких штанишках, его толстые ноги в голубых чулках с огромными желтыми бантами под коленями, она расхохоталась неудержимо, и всю сцену с Мальволио провела легко и весело, а он, будто индюк, кругами ходил вокруг нее, выставляя то одну ногу, то другую. Аплодисментам не было конца.
- Сим-Симыч, вы же настоящий актер! - искренне восхитилась она и тут же смутилась из-за оговорки.
Он подмигнул:
- Думаешь, мне не известно, что за глаза вы зовете меня Сим-Симом?
В суматохе, шуме и толчее закулисья к ней неожиданно приблизился Юрочка и с чувством сказал: — Какая ты сегодня красивая!
- А бабушка разрешила тебе говорить это? - не удержалась она. -Я тебя люблю, - вдруг выпалил он и сам испугался. - Только не
смейся.
Она не смеялась.
- Ах, Юрочка... - покачала она головой в жемчугах; больше ей нечего было ответить.
Тут к ним приблизился красавец-Герцог и, положив руку на эфес бутафорской шпаги, властно приказал:
- Эй, Эгчик, не становись у меня на дороге.
- Разве я - Беловодова? - уколола она. Данька странно поглядел на нее.
В финале наконец блеснула и Рита, явившись с распущенными по плечам белыми кудрями. Это было единственное, чем она в тот день блеснула, но папочка сиял от удовольствия.

— Папа, зачем ты не пошел! Было так весело! — ворвалась Лана в прихожую, держа букет гиацинтов.
Вилор Кузьмич в своем неизменном тренировочном костюме и шлепанцах на босу ногу вышел из кухни с растерянным лицом:
— Тише. Мама вернулась. Она в ванной.
- Что? - не поняла Лана.
Из ванной действительно доносился шум душа.
- Погоди... Ты скажи, - торопливо шептал папа, увлекая ее на кухню, — мы примем ее назад или нет?
Лана стояла как громом пораженная.
— А как же мясной директор?
- Уехал за мясом.
Оба вдруг захихикали. Лана шепнула:
- Мы-то примем, а вот тетя Мира - нет.
- А мы ей не скажем!
— Мама! — вдруг заорала Лана, бросившись к ванной.
— Ну зачем вопить? — прикрываясь полиэтиленовой занавеской, осведомилась у дочери Ия Кирилловна. - Дома везде грязь, фикус не полит, белье, наверно, так ни разу и не менялось. Ведь ты уже большая девица. Ох, от чего ушла, к тому и пришла. И закрой, пожалуйста, дверь, мне холодно.
- Мамочка, я стану актрисой! Я надумал поступать в Театральный, - огорошила она родительницу.
- Что-о? - грозно насупилась та. - Только через мой труп.
По счастью, блажь относительно поступления в Театральный институт с нее вскоре соскочила. Что до Ии Кирилловны, то через неделю она опять ушла и потом несколько раз возвращалась. Мама на всю жизнь осталась непредсказуемой женщиной и даже ныне, восьмидесяти лет от роду, имела поклонника.
На следующий день после спектакля Янтарева продолжала купаться в славе. Уже на втором уроке ей поступила записка: «Приходи сег. к к/т в 4 ч. Фильм шикарный, не пожалеешь». Сидели они в кабинете химии не в том порядке, как в классе, поэтому определить, от кого записка, было трудно. Лана покосилась направо и налево: кто? Любопытство взыграло. После колебаний, занявших следующие два урока, она решила пройти мимо кинотеатра об руку с Клавой.
На углу стоял Артюхов! От возмущенного изумления она остолбенела: троечник, верзила, ничем, кроме спорта, не интересовавшийся и собиравшийся поступать в институт Лесгафта, куда, как известно, берут самых провальных ребят, лишь бы имели спортивный разряд, осмелился назначать ей, вчерашней Оливии, свидание! Выхватив из кармана записку, Лана сунула ее поклон-нику под нос:
- Эй, корифей спорта, это ты писал?
Корифей спорта выглядел весьма смущенно и не знал, куда девать руки.
— Зачем ты позвал меня сюда, мастер кожаного меча? — весели¬лась Лана. - Или тебе мало видеть меня каждый день в школе?
Клава топталась в отдалении, делая вид, что ничего не слышит. Мастер кожаного меча пытался что-то произнести, но только хватал
ртом воздух.
- Что же ты молчишь, надежда большого хоккея?
- Вот билеты, - собравшись с духом, надежда большого хоккея протянул ей два билета в кино.
Выхватив билеты и помахав ими на прощание, Лана увлекла за собой в кинотеатр обрадованную Клаву. Ей было весело: дерзких мальчишек надо учить, тем более, что на следующий день она вер-нет ему потраченные деньги.
Потом пришла загадочная безымянная записка с просьбой о встрече, и по некоторым признакам Лана догадалась, что автор учит-ся в параллельном классе. Идти на свидание с незнакомым парнем
она не собиралась, тем более, что занимал ее лишь Данечка Лузгин, однако записку решила использовать и на перемене зачитала ее дев-чонкам. Мотыльков при этом вздохнул.
— Что с вами, сэр Эгчик? — величественно осведомилась она. — Уж не хотите ли и вы назначить мне свидание? Или бабушка не раз-решает?
Она была беспощадна не без причины: признавшись ей в любви, Юрочка затих то ли от страха, то ли от раскаяния, не делая даже попытки приблизиться. Девчонки захихикали.
- Заведу альбомчик, - отвернувшись от униженного воздыхателя, беспечно засмеялась Лана. - Буду клеить записочки на память. Пишите, мальчики.
Из кожи лезла вон, и все для того, чтобы привлечь внимание Даньки. Тот молчал, но пялил глаза-откровенно, как привык делать все. Класс верно почувствовал высокую температуру завязывавшихся у всех на глазах отношений. Ей хотелось услышать от Лузгина то же, что от Мотылькова, а потом отчитать его. Он заставил ее слишком долго ждать.
Он не выдержал перед алгеброй.
— Янтарева! — нарочито сурово окликнул ее Лузгин и покраснел до ушей. — Ты решила все заданные уравнения? Дай списать.
— Лучше я тебе объясню, Данечка, — сдержанно предложила она и, как ни в чем небывало, минуя Риту, направилась к его парте. При-сев возле и водя пальчиком по странице, она начала объяснения. Лица ребят, будто подсолнухи к солнцу, обратились к этой паре. Кроме одного. Рита делала вид, что читает.
Новая записка была кратка и начиналась трак: «Можешь смеяться, я не боюсь». Опять кинотеатр и даже тот же фильм: мальчишки были на редкость неизобретательными. Твердыми буквами выведена подпись — Д. Лузгин. Шел урок. Чувствуя, что за нею со всех сторон наблюдают, Лана осторожно покосилась в сторону Риты. Та сидела выпрямившись, впившись глазами в Дантеса, препарировавшего очередного писателя. Перевела взгляд на Клаву: эта обо всем догадывалась, однако из деликатности старательно очинивала карандаш. На всякий случай она тщательно изорвала записку, медленно и демонстративно. Сердце было готово выпрыгнуть от радости. Ну, погоди, Данечка: тебе достанется за все, и за то, что ты бросаешь Риту, тоже.
Он стоял возле кинотеатра, ни от кого не таясь, и был хорош, как царевич. Приблизившись, она попросила, бренча мелочью в кармане:
— Только не пойдем в кино. Знаешь, просто надоело.
- Знаю, что ты каждый вечер с новым поклонником, - сверкнул он улыбкой.
Она кокетливо засмеялась:
— Не жалуюсь на жизнь. А что у вас с Ритой? Лузгин поднял брови, слегка покраснев:
—  Ничего. Мне скоро в военное училище поступать. Пойдем в сад.
— Там все дорожки у вас с Роговой исхожены, - уколола она.
- Вспомнила! - присвистнул он. - Рогова нынче на Кубе.
- Ведь она тебе нравилась?
- Ни капельки.
- Не ври.
-Я не вру. Она слишком много сразу позволяет. Это неинтересно.
- А Беловодова?
- Эта вовсе ничего не позволяет. Тоже без интереса.
- Значит, тебе надо чуть-чуть позволять? - развеселилась она. Смеясь, они вбежали в сад. Лузгин поймал ее за руку, и оба сразу разволновались.
- Не надо, - попросила она. - Я не твоя девочка. И даже не из-за Риты, не из-за Эльки. Твоя невеста еще учится в первом классе.
Смущенные, они пошли рядом, потом свернули в боковую ал-лею, где еще лежал снег. Внезапно Лана почувствовала, что спутник не слышит ее вопроса, подняла глаза- и все поняла: навстречу им шла Милочка Мартынова.
- Привет! - кивнул Лузгин. - А мы тут с Янтаревой случайно встретились...
Случайно? Он  сказал «случайно»?.
-Погуляйте, погода хорошая, - злорадно кивнула Милочка.
Случайно!.. Как он смутился! Значит, у него с Ритой еще не все? Ветреник, донжуан! Вспыхнув гневной досадой, Лана смерила красавца негодующим взглядом и, ни слова не говоря, устремилась прочь.
На следующее утро, едва войдя в класс, она поняла, что Рита знает всё, в чем, впрочем, и не сомневалась. День тянулся мучительно, пока неизвестность не нарушила записка, принесенная Клавой, которой ее вручила Милочка. «Жду тебя сегодня после уроков за школой возле помойки».
Рита стояла в означенном месте, держа портфель обеими рука-ми, понурив голову, большая, тощая, суровая; из-под розовой — Ланиной! - шапочки выбивались белые волосы. Лана принялась бол-тать, приняв как можно более беззаботный вид.
— Может быть, ты все-таки дашь мне вставить слово? — перебила Рита, и темные глаза ее вспыхнули ненавистью — да, да!
Лана осеклась.
- О, я тебя давно раскусила, - продолжала подруга. - Помнишь, Мила, я тебе говорила?
— Не раз, — преданно кивнула доносчица.
- Ах, ты меня раскусила? Значит, я плохая? Почему же ты со мной дружила? - попятилась Лана.
С горькой и презрительной улыбкой Рита бросила:
— Папа твердил, что ты — изумительная девочка.
Значит, не было свободной дружбы, сердечной склонности, искренности и доверия? Подружку Рите указал папочка. Чувствуя, что сжигает мосты, Лана произнесла жесткие слова:
— Не потому. Потому что я всегда была первой и лучшей в классе. Тебе было выгодно дружить со мной. Потому что Даньке Лузгину всегда нравилась я, я, а не ты!
Болезненно съежившись, Рита стояла вполоборота к ней; лицо ее сделалось серым, некрасивым, каким-то старым, горькая улыбка сморщила губы:
— Ты все у меня крадешь. Прихлебательница. — И, задыхаясь, не находя слов, добавила: — Нахлебница.
Она ушла. Лана, стояла, ожидая, когда школьный двор опустеет, чтобы никому не попасть на глаза. В ушах стоял звон. Нахлебница -это намек на то, что Лана иногда ела у Беловодовых? Неприветливое лицо тети Евы встало перед глазами. Зачем, за что?

15. Сим-Сим
Наступила весна. Время неумолимо двигалось к выпускным экзаменам. Она уже знала, что получит золотую медаль и будет без экзаменов принята в институт; знала она и то, что придется жить без мамы, снова упорхнувшей, с беспомощным, нудным папой, на его скудную зарплату и собственную стипендию. Однажды, погруженная в задумчивость, она медленно брела по тротуару с молочным бидоном в руках.
— Лана! Лана! — дошел до ее сознания чей-то оклик.
Рядом затормозила машина, и Сим-Сим приоткрыл дверцу. Пытливые глаза, темные, в белых ресницах, добрые, усталые, - а под глазами мешки, никогда раньше не замечала. Она поморщилась: ведь специально ходила по закоулкам, чтобы не встретиться. Он все знает; можно представить, в каких красках Рита обрисовала папочке поведение Янтаревой.
Он заставил ее сесть в машину, и она нехотя подчинилась. Брякнула крышка бидона. Пальтишко на ней было старое, с короткими рукавами, и она почувствовала себя неуместной внутри нарядной машины, принадлежавшей к тому же и Рите.
- Лана, что случилось, почему ты больше не бываешь у нас? -участливо спрашивал Сим-Сим. — Какая кошка пробежала между вами, девочки?
Она конфузилась все больше и низко опустила голову:
- Разве Рита вам не рассказывала?
- Но, уверяю тебя, ни слова! Гляжу, нет день, два, неделю. Дочь молчит, ты ее знаешь. Что же это?
Значит, Рита промолчала? Была добра к ней? Или полностью вычеркнула ее из жизни, своей и Сим-Сима? -Мне кажется, Рита ревнует меня... Его лицо странно изменилось; он подчеркнуто изумился:
- Ревнует?
— Мы гуляли с одним мальчиком... с Даней Лунгиным, а ей пере-дали.
Сим-Сим тихо засмеялся:
- И только-то?
Нет, не только. Она его обманывала. Отчасти невольно, потому что не умела выразить всего словами.
- Вы не принимаете мои слова всерьез?
- Очень даже принимаю. Лузгин Рите не пара, у меня с нею был разговор на эту тему. А что, он тебе сильно нравится?
- Вовсе нет! Даже ни капельки.
- Тогда в чем причина ссоры? Лана, я очень хочу, чтобы вы с Ритой дружили и дальше. Ты должна бывать у нас. А все остальное
пустяки.
— Ах, но ведь это же она поссорилась, а не я! - взглянула она на
него полными упрека глазами.
94
- Может быть, ты в чем-то была неправа?
- Может быть. А, может быть, она.
- Девочка, дорожи любой привязанностью. Верь мне, позднее они приобретаются с большим трудом. Хочешь, я поговорю с Ри-той?
- Ни в коем случае!
- Значит, ты обещаешь, что сама сделаешь шаг навстречу? - Она понурилась, закусила губу; он недовольно отшатнулся. - Лана, я боюсь всяческого ригоризма.
Ох, не знала она этого слова. Говорил бы по-русски!
- Запомни: всякая любовь беззащитна, ее легко погубить. Это капризное растение, требующее умелого ухода. Ненависть же, как чертополох, произрастает на любой почве.
Она оттаивала, почувствовав привычно идущее от него тепло, -то ли самое настоящее, потому что он был грузен и велик, то ли его всегдашние доброту и интерес. Сим-Сим был единственным чело-веком, которому она могла бы довериться. Он бы пенял ее растерянность, сомнения, отчаяние. Если бы не Рита!..
— А со мной ты тоже поссорилась? — печально спрашивал он. — А с Барбарисом? Если вас не будет вечерами, милых моих девочек, мне будет очень грустно. Вокруг меня много боли, страданий, слез... Впрочем, дело не во мне. Тебе тоже будет плохо. Ты такая незащищенная и такая одинокая.
- А у меня неблагополучная семья, - криво усмехнулась она. - Я незаконнорожденная. Разве можно вашей Рите дружить с такой?
- Почем ты говоришь мне колкости? - удивился он. - Лана, ты недобрая. Что-то в тебе переменилось.
— Ничего не переменилось.
— Нет, ты не прежняя.
— Просто я поняла, как несчастна.
- Все несчастны. Эх!.. Нельзя быть счастливым, живя в несчастной стране. Это даже безнравственно. Ты помиришься с Ритой?
-Молоко! — вдруг спохватилась она.— Меня ждут дома с молоком. Он смешно всполошился, развернул машину:
- Я редиска!
И она рассмеялась легко и весело, потому что молодость не умеет долго грустить.

     Светлана Вилоровна собрала в небрежную кучу рассыпавшиеся фотографии и захлопнула альбом. Она легла, но долго не смыкала глаз, рассматривая бегущие тени на потолке. Привидений не бывает, ушедшие в никуда не возвращаются; удел живых - бродить по прошлому в одиночку, запоздало понимать, сожалеть и каяться. Она знала, что Рита сейчас тоже не спит и думает о ней. Рита, простим друг другу, мы квиты. Прожитые годы все расставили по своим местам.
Последние школьные дни, когда при входе их встречала надпись «До экзаменов осталось 20... 15... 5 дней», мелькнули быстро, без событий. Класс заливало солнце; хотелось сбросить с себя надоевшее коричневое платье, освободить от одежды семнадцатилетнее тело, разуться, распустить волосы и бегать по свежей траве, как новорожденный жеребенок.
В июне начались выпускные экзамены, размеренный школьный ритм сменился другим - судорожным, напряженным, взрывным. К тому же на город свалилась жара, заниматься науками стало невмоготу. Пытаясь у открытого окна читать, учить, зубрить, Лана невольно отвлекалась, созерцая облака, голубей, веселые тополя.
Павлина Львовна, то есть, Эврика, уходила на пенсию и сделалась внезапно необычайно мягкой и снисходительной. Однажды, после консультации по математике Лана задержалась подле учительницы, попросив объяснить кое-что. Та, поджидавшая кого-то из родителей, охотно все растолковала, ворчливо заметив:
- Ты, Янтарева, и сама бы все поняла, если бы дала себе труд поработать мозгами.
Она легкомысленно отмахнулась:
- Я не собираюсь на матмех.
- Куда же ты собираешься?
— На филфак.
- А ты подумала, какая будущность ждет тебя? Преподавать в школе. Гляжу я на тебя, и грустно мне становится. Знаешь, как тяжело своими силами пробиваться в жизни? Посмотри на меня: ду-маешь, я смолоду только и мечтала, чтобы вас, дурачков, учить? В жизни надо уметь устраиваться, а ты ведешь себя так, будто у тебя за спиной всесильные родители. Зачем ссориться с теми, кто может быть полезен? Я ведь помню, как ты с Роговой конфликтовала. Теперь с Беловодовой у тебя разрыв, с Мотыльковым ничего не сложилось. Глупая ты. Нельзя в жизни зевать. Хватай удачу за хвост: хоть перышко в руках останется.
Смущенная Лана постаралась улизнуть поскорей. Что это вздумалось Эврике?..

Она спускалась по пустой школьной лестнице, недоуменно размышления над словами учительницы. Навстречу ей кто-то шел. Кто-то взрослый, грузный , чужой. Стараясь прошмыгнуть мимо, она ускорила шаг -  и на площадке неожиданно столкнулась с Сим-Симом.
-Лана! - обрадовано вскрикнул он. — Ах ты, пропашная овечка! Как дела, как жизнь?
Он  был без пиджака, и белой рубашке с закатанными выше локтя рукавами. Его доброе, покрытое капельками пота лицо улыба-лось. Встреча была приятна, но некстати.
 - Спасибо, хорошо, -   промямлила она.
 -  Я почти уверен, что не совсем хорошо, - серьезно возразил он . – Если бы я был твоим отцом, я бы сумел оградить тебя от вся-ких ненужных травм…
 -  Если бы!., -    засмеялась она.
 -  Убегаешь?
 -  Семен Семеныч, - взглянула она на него полными упрека глазами, - разве вы не понимаете, что у нас с Ритой всё кончено?
 -  А со мной? Все складывается не так, как я хотел... Знаешь, меня приглашают на работу в Москву, в министерство...
 -  О... - почтительно сложила губы трубочкой Лана. -- Вы рады?
- Рада Рита, которой хочется учиться в МГУ. А мне здесь многое жаль оставлять.
- Тогда оставайтесь.
Внезапно он схватил ее руки и, не владея собой, не замечая, что делает, прижал их к своей толстой груди:
— Ты этого хочешь?
Пальцы у Ланы были в чернилах; к тому же поведение Сим-Сима выходило за рамки общепринятого, было странно, необъяснимо; ей сделалось стыдно и досадно, но она не знала, как освободиться.
- Остаться? - спрашивал он прерывавшимся голосом. - Остаться?..
Она отшатнулась, но он охватил ее худенькие плечи и, повелительно притянув к себе, прижался ртом к ее слабым губам. Она так изумилась, что перестала дышать. Губы Сим-Сима были большие, влажные и сильные; они раскрывали ее рот, выворачивали его наизнанку. У Ланы потемнело в глазах, перехватило дыхание. Она попыталась оттолкнуть его, но сил ее хватило лишь па то, чтобы слабо забарахтаться в его руках.
Возмущение наполнило ее — а поцелуй всё длился и длился. Как он смеет? Неприлично. Что, если кто-нибудь пройдет? Надоест это ему наконец? Господи, да ведь это не Сим-Сим, а совсем незнакомый муж-чина. Стыд какой. С ума он сошел? Бессовестный! Как он будет теперь смотреть ей в глаза?
А поцелуй всё длился.
Из тьмы, из замешательства вдруг выплыла красная пустыня, раскаленный песок, яростное солнце над головой. Три пальмы закачались на горизонте, караван верблюдов, - и она, изнемогавшая от жажды и жары.
А поцелуй всё длился.
Лапа отпрянула, изумленно освободившись, уставилась на Сим-Сима. Встревоженное, молящее лицо его расплывалось перед глазами бледным пятном. Ничего не сказав, со всех ног кинулась прочь. Бежала, задыхаясь, только бы подальше, в ужасе ожидая, что он кинется следом, настигнет, схватит своими громадными руками, - и опять начнется раскаленная пустыня. Он не преследовал ее. Наконец, она остановилась, перевела дух, с негодованием вытерла губы. Как он смел? Нет, как он смел! Старик, пузатый, с золотым зубом!
Она не знала, что потом долгие годы ей предстоит вспоминать ту лестничную площадку, торопливые прикосновения, задыхающийся голос, молящие глаза, долгий-долгий поцелуй.
Придя домой, она тщательно намылила губы, вымыла их под краном, выполоскала рот. Взглянув в зеркало, с удивлением увидела, что губы у нее сейчас, как у Эльки Роговой. И вообще она чудо хорошенькая, жаль, никто не видит. Обжигающее солнце, пальмы, песок... Что-то было в той привидевшейся пустыне притягательное. Однажды она встретит молодого красавца, он поцелует ее так же долго и крепко, и тогда она поймет...

У нее в жизни было два мужа и несколько любовников. Она так ничего и не поняла.
А может, он и впрямь был Изумрудным, город ее погибшей юности?


                В   С   Ё