Проданная война. Глава I

Первая чеченская. Сколько уже лет прошло с той войны, но до сих пор преследует ощущение какой-то незавершённости, неправильности. И до сих пор, вспоминая события той поры, не покидает чувство, которое в психологии называется "когнитивный диссонанс". Это некое предобморочное состояние, когда сознание отказывается понимать то, что происходит вокруг.

Но всё это будет потом. А в то время меня убивала напрочь отсутствующая хоть какая-то упорядоченность действий всех во всём. Вселенский лютый и непрекращающийся бардак начинался уже в дверях военкомата. На то время в моём военнике уже было отмечено три ВУС - матроса, морпеха и танкиста. Сегодня их уже шесть. Добавил ВУС мотострелка, десантника и старшего разведчика сил спецназа (ГРУ). Если бы здоровье позволило меня призвать на СВО, даже не представляю размер головной боли военкома с такой многопрофильностью. А тогда военком особо и не думал. Спросил только:
- Ты больше морпех или танкист?
- Мммм... Морпех, наверное - пробормотал я.
- Вот и славно. Пойдёшь в мотострелки! - радостно заявил он и унёс моё личное дело куда-то вглубь военкомовского муравейника.
Этим обстоятельством я был даже обрадован, бо с моими габаритами втискиваться в танковые люки было очень проблематично.

Добравшись на автобусе до сборного пункта в Уссурийске, развёрнутого на базе городского военкомата, снова окунулся в бардак. Толпы несвежего и изрядно помятого люда бесцельно слонялись из угла в угол. А я не первый день в армии и знал, что если солдата не занять хоть какой-нибудь хернёй, он обязательно будет заниматься хернёй опасной как для себя, так и для окружающих. Так и случилось. Мужички в разных группках и кучках благополучно залились до бровей водкой и часть из них принялась заблёвывать грязные полы, а другая часть ринулась выяснять кто кого не уважает, затевая по ходу дознания драки. Всё как всегда, впрочем.

Вы думаете Бисмарк шутил или оправдывался тем, что русские, мол, на каждый твой продуманный и логичный ход предпринимают несусветную глупость и так побеждают? Отнюдь. В общей сложности за моей спиной осталось три войны в составе, в основном, русских подразделений, с редкими вкраплениями инородцев. Я могу подтвердить каждое слово канцлера. А почему так происходит? Думается мне всё это потому, что вселенский бардак и всякое противление упорядоченности - сама суть души русского человека. И неважно кто он по должности и званию; солдат, генерал или просто чёрт с горы. И везде и во всём, русское "авось" - это и есть квинтэссенция отказа от любого порядка. Воля - наше всё. А воля - враг порядка.

Примерно с такими думками я прибыл в расположение сборного мотопехотного полка. И конечно-же не удивился отсутствию хоть какой-то упорядоченности и там. С огромным трудом, сбившиеся с ног ротные и взводники, собирали эту плохо пахнущую кучу людей в некое подобие строя. Провели несколько поверок, повычёркивали всех, кто не добрался и, наконец-то, выдали форму, вещмешки, котелки и спальники. Выдали тряпичные мешки для гражданской одежды, которые нужно было защить и написать на них адрес дома. Их, конечно-же, сразу растащили вороватые крысы-каптёрщики из местной обслуги части. Ну... на моём старье они точно не поднялись. Я знал, куда иду. Оружие не дали, сказали, что другая часть выдаст. Но обещали дать пострелять из своего, чтобы "руки вспомнили", мол. Спали на голых матрасах, белья и одеял не было. От холода ночью укрывались матрасами. Кормили вовремя, но странно. В борще не было ни мяса, ни тушёнки, на литр воды приходилось по три-четыре кубика картошки и пару стеклянных кубиков свеклы. И кислоты уксусной от души. В этой части чуть не сжёг себе желудок. Но так было везде. В 93-м с острова Русский сняли четверых матросов умерших от голода. Так что жаловаться смысла не было, все знали на что подписались. В то время в Приморье голодали и умирали от голода не только военные, но и гражданские пенсионеры, особенно в сёлах. Их там вообще никто не считал. Страна была радостно вброшена в объятья любимой всеми либералами Омерики. Все несогласные должны были смириться или тихо сдохнуть.

На учебное занятие, на полигон, прибыла съёмочная группа 2-го канала и увидев меня, тихо матерящегося над убитой в дым снайперской винтовкой, кинулись снимать натуру. Фактура моя им понравилась и я там минут на двадцать им напозировал с винтовкой. Потом давал интервью, отвечал на простые непростые вопросы:
- Как вас кормят, хорошо? - спрашивала молодая красивая корреспондентка, за спиной которой жутко вращал глазами полковник, комполка.
Я с детства слегка оттормаживал, а потому говорил чистую правду. Ибо, нехер.
- Плохо кормят, из еды только хлеб съедобный, остальное есть нельзя.
- А быт как здесь организован? - не унималась вредная деваха.
- Сами видели, половина окон картонками заколочена, одеял нет, белья нет, укрываемся матрасами, в расположении очень холодно.
Ну и дальше вопросы про боевой дух, настрой и прочий никому не нужный словесный мусор.
Полкан пообещал оторвать мне башку. Но не оторвал. Не, не потому, что добрый. Просто сюжет вышел такой как надо, а не таким, как я ждал. На фоне живописных снежных сугробов я вместо критики бодро передавал приветы каким-то неведомым родственникам. Рот мой, голос мой, а слова их. Вот так-то. Пропаганда - наше всё.

По прибытии в Чебаркуль прошли коротенькое боевое слаживание. Этот период запомнился одной тоскливой нотой. Не давала покоя одна мысль, как же можно было так быстро развалить сильнейшую армию мира, как? Нет даже людей, все встреченные мной гарнизоны стояли пустыми за исключением солдат обслуги. Собрали полк. По большей части из Приморья, немного из Амурки, Хабары и Челябы. Был и откровенный мусор, неприкаянные откровенные бомжи, бывшие уголовники и горькие алкоголики, но основной костяк собрался из толковых ребят-ветеранов.

Лично для меня война началась в середине января 1995-го года ещё на грузовой сортировочной станции близ города Чебаркуль, где стоял наш военный эшелон. До этого мы несколько суток без сна увязывали на платформах БМП. И когда мы, трясущимися от усталости руками, пытались раскурить одну на троих сигарету, к эшелону быстрым шагом внезапно подошли несколько молодых парней "кавказской наружности" и как-то очень слаженно и быстро начали заглядывать под брезент, укрывавший боевую технику. И буквально выхватывали из плечевых карманов приёмники личных оперативных радиостанций, силясь успеть рассмотреть цифры каналов, старательно сточенных нами накануне. Смысл престранного приказа стал понятен только тогда. Это было настолько неожиданно и дерзко, что целый взвод охраны, присланный от комендатуры, тупо стоял на месте с выпученными глазами. Случайно на платформе присутствовал командир нашего взвода, молодой ещё лейтенантик, только-только выпустившийся из училища и всё ещё не наигравшийся в войнушку. Он выхватил свой табельный пистолет и начал стрелять в воздух. Вот только для каких-то немыслимых понтов он прикрутил к своему ПМу глушитель и вместо громких выстрелов доносились только жалкие хлопки. А пока он скручивал глушитель, дерзкая группа благополучно скрылась. А для меня этот эпизод стал первым звоночком к тому, что всё это очень серьёзно и слегка бравурное настроение начало понемногу отступать.

Будь я тогда поумнее и повнимательнее, я эти знаки будущего Большого П...деца выявил бы ещё раньше.

Например, тогда, когда наш комчасти в беседе со своим зампотылу приказал ничего нового нам не выдавать. Ни оружия, ни техники, ни вещевого довольствия. И прямо проговорил: "Они всё равно все сдохнут, а нам ещё ТУТ служить. Да. Именно тогда мы и узнали, что мы - это всего-лишь расходник, временная головная боль от которой нужно побыстрее избавиться.

Наш полк формировался в Приморском крае под Уссурийском, потом нас перекинули военным транспортником под Челябинск и там уже вооружали. И, знаете, что я вам скажу? Мы действительно сдохли бы все намного быстрее, если бы не устроили бунт. Да, да. Самому не верится, что такое было возможно. А всё потому, что нас вооружили учебной техникой и учебным оружием. Я помню ощущение полного бессилия и злобы, когда не был в состоянии не то, чтобы попасть в десятку, а вообще выдержать минимальное пятно рассеивания на дистанции всего-лишь сто метров. А уже после четырёхсот метров пули просто валились наземь. Эти Калаши верно служили ещё нашим отцам, если верить датировкам выпуска. И вот это состояние отчаяния вдруг породила волну ненависти и ярости к тем, кто должен был помогать нам выживать и побеждать, а не делать всё для того, чтобы мы побыстрее сдохли. И был бунт, и комчасти, бегающий по плацу с красным от ярости лицом и трясущим над головой кулаками с воплями о трибунале и прочих карах земных тоже был. А мы просто смеялись в эту красную репу и буквально советовали засунуть эти Калаши себе в жопу и рекомендовали ему самому поехать в Чечню и там сдохнуть, чего он нам и пожелал. Вот так одно неосторожное слово и нет больше ни дисциплины, ни субординации. Уже на следующий день мы снимали с консервации новенькие Калаши, а на пристрелке пять десяток подряд вернули в мою душу чувство мира и согласия с собой. Вот только новые "бэхи" этой гниде удалось зажать. А чтобы убитая дураками и временем техника не сильно бросалась в глаза, зампотыл приказал её помыть... СОЛЯРКОЙ(!!!). Собака. Как же мы проклинали эту падлу, когда эти "коробочки" начали гореть, как спичечные коробки.

А тогда мы всего этого ещё не понимали. И это при том, что бОльшая часть полка была сформирована из ветеранов, уже успевших повоевать в Афганистане, Приднестровье, Азербайджане, Карабахе, Таджикистане и в прочих непонятностях послесоюзья. Комсостав формировался с миру по нитке, в основном из числа молодых выпускников общевойсковых училищ. Естественно, что ни о каком боевом слаживании и речи быть не могло. Те коротенькие совместные покатушки и атаки стеной в полный рост под весёлые хлопушки взрыв-пакетов не в счёт. Бойцы из разных родов войск, пехотинцев оказалось немного и до всего приходилось доходить самим. Отцы-командиры (фэйс палм). Молодые, неопытные, с ЧСВ в суперпозиции. Любые советы по тактике боя отвергали напрочь с прононсом на то, что мол "нас этому не учили". Да, тогда в училищах всё ещё продолжали давать опыт Второй Мировой, который в современных боях приводит буквально к массовым потерям. Что мы и выяснили уже на собственной шкуре.

Мы загрузили эшелон полумёртвой техникой, пассажирские вагоны набили на треть высоты снарядными и патронными ящиками, а сами разместились поверх них. И только тут выяснили, что, оказывается, мы не грузили эшелон с продовольствием потому, что его нам собирали гражданские люди. Нищие предприниматели, полуголодные частники, сердобольные бабушки... Эшелон собирали двумя городами. Челябинск и Чебаркуль отдавали последнее, чтобы мы могли победить эту расползавшуюся по южным границам страны заразу и вернуться живыми домой.

Наконец-то эшелон тронулся и мы поехали на войну, где "наших бьют".