Обезьянка или попугайчик

Никто не хочет быть маленьким. Все маленькие девочки хотят поскорее вырасти и стать взрослыми тётями. Поэтому они любят играть в дочки-матери. Маленькие мальчики тоже хотят побыстрее повзрослеть и стать, например, пожарными или космонавтами. Наверное, поэтому дети часто стараются делать всё так, как делают взрослые. Это же очень просто: посмотрел, как мама варит суп, и можешь и сам что-нибудь сварить на игрушечной плите, например, положить в игрушечную кастрюльку игрушечные овощи из пластмассы. Или увидел, как папа сел на диван почитать газету, можешь точно так же сесть на свой стульчик, развернуть детский журнал с картинками и громко рассказывать, что на этих картинках нарисовано. Пусть тогда мама и папа увидят, что ты уже большой. И бабушка пусть тоже увидит.

Я, когда был маленьким, тоже мечтал поскорее вырасти. А чтобы быстрее стать похожим на взрослого, я старался, когда мог, повторять за взрослыми всё, что они делали. Поэтому мама часто говорила, что я обезьянничаю. А бабушка, наоборот, говорила, что я попугайничаю. А старший брат Юра даже дразнил меня:
– Повторюша дядя Хрюша, всю помойку облизал, а «спасибо» не сказал.

Обезьянка или попугай – это ничего. Обезьянка весёлая, а попугай – красивый, разноцветный. А вот «дядя Хрюша» и «помойка» – это немножко обидно, тем более, что я всегда говорю «спасибо». Но я, всё равно, старался во всём походить на старшего брата и делать всё, как он делает. Папа заметил, что я всё повторяю за братом, и сказал маме, что это очень хорошо, потому что так я быстрее научусь тому, что мне потом пригодится в жизни.

Старший брат меня очень любил. И если кто-нибудь из ребят постарше хотел меня обидеть, Юра всегда за меня заступался, ведь он был старше меня на целых шесть лет, и мои обидчики его побаивались.  Сам он никогда меня не обижал, хотя был сильнее и мог легко меня побороть и положить сразу на обе лопатки. Зато он очень любил надо мной подшутить или разыграть меня. Это было совсем несложно, ведь я был очень доверчивый.
 
Чаще всего Юра подшучивал надо мною, пользуясь тем, что я люблю обезьянничать, то есть, всё за ним повторять и всё делать, как он.
Однажды бабушка позвала нас за стол и налила чаю. Юра сел на одном конце стола, а я сел напротив. Он налил чай из чашки в блюдечко, и я тоже. Тогда он вылил чай из блюдечка обратно в чашку. Я тут же сделал точно так же, только пролил немного на клеёнку, а бабушка спросила:
– Боря, зачем ты переливаешь чай сначала из чашки в блюдце, а потом из блюдца обратно в чашку? Вон какую сырость развёл, целую лужу.

– Так Юра делает, – ответил я.
– Ах ты, попугай! А ты, Юра, зачем так делаешь? – спросила бабушка у Юры.
– Чтобы чай быстрее остыл, а то он очень горячий, – как ни в чем не бывало отвечал Юра, ведь он был уже почти совсем взрослый и изучал физику и даже химию.
Бабушка вздохнула, и покачала головой, а потом вытерла лужу с клеёнки и снова стала мыть посуду.

Тогда Юра, пока бабушка не видела, взял из маслёнки полную чайную ложечку сливочного масла, опустил её в свой чай и начинал помешивать. Я, конечно, тут же сделал то же самое. Но Юра не стал пить свой чай, а только ухмыльнулся и вылил его в раковину. Я тоже хотел встать и вылить свой чай с маслом, но в эту минуту к столу вернулась бабушка и заставила меня всё допить. А брат стоял рядом, смотрел и усмехался, как я пью этот противный жирный чай.

В другой раз мы с братом сели пить кефир. А кефир обычно кислый на вкус, если, конечно, обычный, а не фруктовый. В тот раз был обычный. Юра положил себе в стакан целую чайную ложечку сахару и размешал. Я, конечно, тоже набрал ложку с горкой. Брат отпил немножко, и положил ещё одну ложечку. И я за ним. Он размешал сахар в кефире. Я  тоже. Кефир стал очень сладкий, но Юра отпил немножко, покачал головой, будто ему вкус не понравился, и насыпал в кефир соли из солонки. Я, конечно, тоже насыпал в свой кефир соли, даже больше, чем он.

– Ну, как, вкусно получилось? – спросил у меня Юра.
Я отпил глоточек и тут же выплюнул противный солёный кефир, и на скатерти и на полу появились белые лужи. За это бабушка меня поставила в угол на целых пятнадцать минут. А брата никак не наказала, потому что не видела, как он солил кефир и как потом вылил его в раковину.

Вот и получалось, что он специально, чтобы подшутить надо мной, что-то делал не так, как нужно, и насмехался, когда я всё за ним повторял, и мне за это доставалось от бабушки.
А потом у нас из-за его поддразниваний случилась неприятность. Сели мы за стол обедать. Бабушка налила нам по тарелке борща и положила на стол разделочную доску, а на неё батон белого хлеба. Юра взял ножик и отрезал себе один ломоть. А потом посмотрел на меня и спросил:
– А тебе хлебушка отрезать?

– Не надо. Я сам! – ответил я, потому что мне очень хотелось делать всё, как будто я уже большой.
– Ну, как хочешь, – сказал Юра и воткнул ножик в самую середину батона. Ножик был очень острый и длинный, и лезвие зашло в батон только на половину. А рукоятка и другая половина лезвия торчали снаружи. А лезвие это было очень острым, потому что только вчера папа точил его на кусочке какого-то камня, который почему-то называется оселок, хотя у него нет длинных ушей, как у ослика.

Я, конечно, тут же потянулся за ножом и крепко схватил его. До рукоятки я не дотянулся, и у меня получилось схватиться за лезвие. Я, конечно, тут же порезал этим острым лезвием сразу два своих пальца.

Что тут началось! Я испугался, потому что было больно и текла кровь, и я боялся, что перепачкаю клеёнку и бабушка будет меня ругать. Юра испугался, что я по его вине совсем отрезал себе пальцы. Бабушка тоже испугалась, но сразу бросилась за зелёнкой и бинтами, чтобы перебинтовать мои раны. А потом она шлепнула меня, чтобы я так больше не делал, и ещё потом дала мне конфету, чтобы я не плакал от боли. А вот  Юру она наказала, чтобы он не подавал дурной пример и в другой раз правильно клал ножик, а ещё не разрешал маленькому брату его брать.

С того дня я твёрдо решил, что больше не стану обезьянничать или попугайничать.
А раны на моих пальцах через несколько дней зажили, только шрамы остались.

Бабушка сказала, что эти шрамы мне на память, чтобы как следует думал, перед тем, как повторять чужие глупости.