Анамнез Лесного Обвала

*Убедительная просьба не читать вендорские тексты в этом кошмарном формате - здесь они просто для знакомства, а читать их неизмеримо лучше уже в заботливом пдф, который ждет всех по внешней ссылке на ВК и, разумеется, абсолютно бесплатно, как всегда было, есть и, очень надеюсь, будет с любыми вендорскими текстами*

Этот очерк посвящен поиску и анализу причин странной гражданской войны лесных эльфов, разразившейся в преддверье повествования на острове Мефалья. Немалую часть посвятим, разумеется, и самому ходу противостояния, однако здесь в большей мере надеемся на ваше участие. Так уж сложилось, что наши источники в боевых действиях участия почти не принимали, а занимали взвешенную позицию, поэтому было бы крайне любопытно познакомиться с рассказом «с места событий», а если в ваши руки попал сюжет из первых уст активного участника сражений, то тут уж и вовсе карты в руки: присылайте – опубликуем.

Предпосылки и трещины
Начиная изучение социокультурного антифеномена, получившего название «Лесной Обвал», многие исследователи первым делом удивляются. Как так: три тысячи лет жили себе спокойно в одном формате, а потом вдруг – бац, и сразу «гражданка», еще и в остром ее виде – с боями, кровью, ненавистью и принципиальной разницей во взглядах на будущее родины… Но при ближайшем рассмотрении ситуации, сложившейся в эльфийском обществе в последние века – выясняется, что противостояние совершенно точно назревало, и избежать конфликта можно было лишь при ювелирной политике всех регулирующих сил, чего, к сожалению, не случилось.
В статье, посвященной Мефалье, мы лейтмотивом вели мысль, что эльфы чересчур ответственно относились к своей миссии хранителей древних ценностей, при этом пожертвовав другой половиной сверхзадачи, поставленной демиургами. Титан Мефала считал, что хранение ради хранения – бессмысленность, и гораздо важнее – регулярно делиться багажом знаний с другими, выступая в роли камертона изначальных ценностей. Есть мнение, что аппендикс – никакой не рудимент, а своеобразная биофлэшка с бэкапом микрофлоры кишечника, откуда и откатывается наш ЖКТ в случае чрезмерного засорения «вирусами». Таким аппендиксом Вендора и должны были стать эльфы, но им, вероятно, ближе оказался образ дракона, чахнущего над сокровищами, делиться с которыми выше его сил.
Правда, в отличие от дракона, эльфы вполне находили применение своим сокровищам, но вот даже банально их демонстрировать в нужной для людей мере – отказывались, то ли считая тех недостойными (пока, конечно, но это «пока» длилось тысячелетиями), то ли опасаясь, что снятие самоизоляции собьет их самих с выбранного курса. Вот только проблема в том, что выбранный курс оказался уже природы самих эльфов, в которых изначально была вставлена диалектическая пружинка, и если с архаичными идеалами Альмалессии жители Мефальи шли в унисон, то жажда титана видеть их камертоном человечества, осваивающим новые технологии (пусть и вписывающиеся в природный курс), чтобы затем делиться с другими – не находила утоления.
Именно с этим и связана целая череда отпочкований, ритм которых все ускорялся. В начале эры богов для выпуска пара хватало Фермодона, затем был создан новый центр перетекания недовольных – в Сарагосе. И стоило дроу закрыться от мигрантов с Мефальи, как очень скоро на роль магнита нашелся еще один кандидат – Менаон. Причем этот полис был словно специально заточен как раз под тех, кто ощущал в себе зов Мефалы и видел будущее эльфов в синкретическом соединении технологического прогресса и духовно-социальных традиций. Несколько веков Менаон справлялся с функцией клапана, впитывая в себя пар недовольства в лице многих мефальянцев, уставших от пути Леса.
Вот только эмиграция, как показывает практика, редко способна решить системную проблему. Эмиграция-то, по сути, именно ее следствие и симптом, ну, плюс какой-никакой клапан для недовольства. Однако рост числа недовольных обычно превосходит объемы эмиграции, и в какой-то момент внутри общества возникает новый центр силы, собирающий под свою гравитацию тех, кто недоволен, но хочет не сам вырваться из общества, а выгнать из него других – всех, кто ведет это общество по неприятному для недовольного пути. А тут еще и Менаон получился объективно чудесным полисом: многие эльфы насмотрелись на близкую к идиллии жизнь лунных собратьев и захотели жить примерно так же. Только дома.
Но легко сказать. Ведь Менаон строился с нуля, под идею, единомышленниками и при помощи бога. А как повторить его путь, когда Мефалья почти две тысячи лет живет в ритме Леса? Разве что по классической схеме: мы все до основания разрушим, а потом снова построим… Таких радикалов – готовых сносить устои – насчитывалось совсем немного. Зато с завидным ускорением увеличивалось число умеренных новаторов, проросших из ключевого эльфийского сомнения второго тысячелетия: «может быть, нам стоило не только учить, но и учиться?». Данная мысль объединила многих уже в середине двенадцатого века, когда Мефалья волей-неволей (поначалу опосредованно – через распахнутый «портал» Менаона) вовлеклась в интеграционные процессы и сделала щель диалога культур шире обычного. Королевские особы и их окружение посетили ряд стран, присматриваясь и оценивая, достойны ли уже люди получить некоторые из уроков эльфийской мудрости и мастерства, но с грустным удивлением пришли к общей мысли: «А есть ли нам, чему учить, или это уже они нас научат?».
Понятно, что эльфам и раньше доводилось встречаться с человеческими достижениями, но на этот раз как-то уж очень концентрированно сложилась мозаика впечатлений, полученных при посещении изысканного Дориона, монументальной Ланисты, колоритного Нартекса, прогрессивной Александрии и цветастого Мумбая. Глубина впечатления достигла такого уровня, что зацепила недосягаемый ранее тумблер, выключивший типичное эльфийское чувство превосходства, сформировавшееся за все те века, в течение которых люди боролись за существование, явно уступая в развитии спокойным жителям автономной Мефальи. Инерцию привычного убеждения непросто преодолеть – дурнушке придется реально расцвести, чтобы стать красавицей в глазах, привыкших видеть дурнушку. Но зато, если этот перелом таки случился, новоявленная красавица будет теперь казаться прекраснее даже тех, кто по всем канонам красивее, ведь ее будут сравнивать не столько с ними, сколько с ее же старой версией.
Так и тут. Впервые сравнив достижения эльфийской и человеческой культур не замыленным самодовольством глазом, эльфы были буквально размазаны осознанием, что им попросту нечего противопоставить всему этому торжеству архитектурного, социального, технологического и культурного расцвета, который переживала цивилизация людей. И вот, пораженные рывком людей, эльфы, честно говоря, даже переоценили уровень их прогресса. На фоне столь гигантского по меркам эльфов скачка – ускользнуло от глаз огромное множество недостатков, пропитывающих человеческое общество. За фасадами архитектурных и технологических шедевров скрывалась грязь тяжелейшего труда (нередко рабского) и варварское отношение к природе. Броская упорядоченность и многоярусность социальных отношений базировалась на расслоении общества и росте бюрократического сала. А прогресс культуры являлся своеобразной компенсацией стремительной духовной деградации, вызванной увеличением зияющих пустот в картине мира, лишающейся богов…
Но эльфийская элита, очарованная своим внезапным прозрением, всего этого словно не замечала. После возвращения короля, в турне отправилась и королева, использовав свой триместр для посещения расписанных супругом мест. Затем они еще три месяца делились восторгами, оставаясь на Мефалье; и вроде как, вернувшись под влияние Леса, почти убедили себя в том, что преувеличили уровень прогресса людей. Король сгенерировал защитный тезис, что, дескать, так здорово всё лишь в паре цивилизаций, как раз переживающих пик, но новый триместр, который чета по старой традиции проводила вместе за пределами острова , все расставил по местам. На этот раз эльфийская делегация провела кривую между почти всеми крупными портами Вендора и выяснила, что люди совершили рывок едва ли не повсеместно. От Суздали и Уппсалы до Калькутты, Киото и Сиама – везде цивилизация достигла такого уровня развития, которому сами эльфы могли противопоставить разве что корабли, луки да мифриловые изделия.
***
Именно этот год стоит воспринимать как дату появления первых глубоких трещин в эльфийском обществе. Ведь без участия элит почти любая революция обречена, и веками имевшееся недовольство Лесным вектором благополучно оставалось размытой струйкой андеграунда, пока мысли о смене всей парадигмы развития не закрались в царствующие головы.
Существует мнение, будто эльфийские монархи начали запускать волны изменений, пытаясь таким образом вырвать инициативу протеста из рук возможной оппозиции, дабы, когда назревающие метаморфозы прорвутся – ими не зацепило саму королевскую власть. Но это чисто человеческий взгляд, основанный на интриганстве элит Ланисты и Олимпии, а эльфам приписанный совершенно напрасно. Где-где, а на Мефалье королевская династия продолжала на полном серьезе считать себя служителями народа, и в авангарде изменений шла лишь потому, что действительно раньше остального населения вникла в ситуацию, складывающуюся для эльфов достаточно печально. 
С последней оценкой не соглашалось духовенство. Друиды, с головой погруженные в обслуживание Леса, искренне не понимали метаний светских элит. Им бы уже тогда оценить уровень угрозы, лично сплавать к людям, присмотреться трезвым взглядом, выявить упоминавшиеся нами недостатки и в очередной раз спустить пар рядом небольших шагов навстречу… Но вместо этого духовенство разделилось на тех, кто снисходительно махнул рукой на «очередные королевские причуды», и тех, кто как раз слишком серьезно подошел к проблеме, но просто не с той стороны. Такие друиды не стали искать в восторгах от человеческих достижений рациональное зерно, а уперлись рогом радикализма, заявляя, что только путь эльфов – истинный, а каменные дома, латы и наука – очередной тупик глупых людишек.
А ведь именно на этом этапе вполне можно было безболезненно скорректировать вектор развития, найдя компромисс между собственной системой взаимодействий с миром и теми моделями, которые разработало человечество за века проб и ошибок. Собственно, и эльфам стоило, отбросив одновременно и гордыню, и внезапную идеализацию чужих заслуг, точечно распробовать длинный ряд элементов людских моделей развития именно в формате «попробовали-испытали-оставили\отбросили». Что мешало, к примеру, расширить линейку профессий, освоить некоторые производственные технологии, дополнить простоватую палитру искусств яркими творческими красками, которые вывели хоть в Ахее, хоть в Аджарии, хоть на Руси? Да целая масса новых явлений могла дополнить путь Мефальи свежими струями, которые не противоречили бы ключевым, стержневым принципам эльфийской традиции (сыроедение, гармония с природой, медитативность труда и насыщение опытом для Дара души), зато выводили островную цивилизацию на новый уровень.
Все это нужно было пробовать системно, последовательно и аккуратно, контролируя внедрение чужого опыта сверху – как происходило в том же Менаоне. Но где там… Духовенство либо отстранилось, либо встало в позу, и уравновесить метания светских элит оказалось некому. В итоге на протяжении целого века в народе поступательно разрастался аппетит к самым разным явлениям людских цивилизаций, утолить этот голод возможности не было из-за вето друидов, и постепенно все эти явления покрылись туманом идеализации . Это все еще можно было хотя бы погасить, плотно закрыв границы и вернувшись к политике изоляционизма, но эльфы застряли в полупозиции, когда «смотреть можно, а трогать – нет». Пробовать людской опыт на вкус друиды радикального крыла не давали, однако связи с людьми по светской линии расширялись, и уже не только элиты, но и обычные эльфы с легкой завистью присматривались к тому, чего они лишаются из-за приверженности друидов древнему курсу.
***
Решающий удар по эльфийской традиции, сами того не желая, нанесли в начале 13-го века пуны. Феномену их взрывного цивилизационного роста посвящен отдельный очерк, так что обойдемся лишь кратким упоминанием. Под руководством удивительной личности, Гамилькара Барки, народ нумидийцев, живший на востоке Мавритании, совершил прорыв и в считанные годы выбился в «первые среди равных» по сумме сфер развития. Эльфы внимательно присматривались к западному соседу, опасаясь стремительного роста его военной мощи, а когда выяснилось, что пуны бьют только в ответ – уже успели очароваться этой цивилизацией по самые эльфийские уши.
Особенно их подкупала скорость метаморфозы, преобразившей унылую общность мавров и финикийских беженцев – в многогранный народ, пытливо впитывающий в себя лучшее из того, что могли предложить «белые» культуры. Нумидон превращался в идеальный полис, творить в котором считали за честь лучшие ахейские архитекторы, стройности социальных отношений завидовали еще недавно самые прогрессивные общества, а армия уже успела стать эталоном. Немало эльфов «поколения упущенной возможности» смотрели на Нумидон как на пример того, чем могла бы стать Мефалья, решись она на реконструкцию полвека назад. И в этом взгляде было совсем чуть зависти, зато очень много искреннего и грустного восхищения.
Интересно, что сам Гамилькар, в ответ на восторги королевской семьи, месяц проведшей в Нумидоне, со своей фирменной честностью напомнил, что пример его народа не показателен для эльфов, и сравнивать Мефалью и Нумидон – то же самое, что сравнивать седовласого мудреца с пышущим энергией юным атлетом.
- Мы – лишь в начале нашего пути, - делился король Мавритании с королевой Асеитэль, заключая масштабный торговый договор, - вот и пытаемся нагнать более зрелые цивилизации. Но ваша – стоит особняком и восхищает нас своей самобытностью. Я ощущаю даже некоторую вину, подписывая торговое соглашение с вами, ведь для нас мифрил – необходимость, но так ли нужны вам поставки нашего камня? Зачем нестареющему мудрецу, отбросив посох, вовлекаться в беготню юнцов?
Асеитэль отвечала, что мудрец за века лесного отшельничества оброс мхом, и забег ему нужен, чтобы размять атрофированные мышцы.
- Я понимаю, что вам жизнь Мефальи может казаться воплощением гармонии, - улыбалась она, глубоко признательная Большому Пуну за честность, - но это гармония осеннего леса, в то время как его жители уже истосковались по свежему дыханию весны .
Другое дело, что речи Гамилькара мимо ушей королевы не проскочили, и какое-то время эльфы, как мы им и советовали страницу назад, подходили к модернизации достаточно осторожно. По крайней мере, тот же камень они именно импортировали, а не разворачивали добычу у себя… В этом, в общем-то, и был шанс Мефальи на мягкое пропатчивание своей парадигмы: пользуясь повсеместным торговым бумом, получить доступ к современным технологиям и вплести в свой уклад те из них, что не противоречат ключевым принципам и скрепам. Но, видимо, поздно – за десятилетия полупозиции во многих эльфах проросло недовольство всей моделью жизнедеятельности, которая стала препятствием между ищущим новых впечатлений народом и возможностью получения этих самых впечатлений.
Если бы Асеитэль жила на сто лет раньше и еще тогда запустила программу мягкого импорта людских традиций, фильтруя их и выбирая лишь действительно нужное эльфам – Мефалья стала бы расширенной версией Менаона. Теперь же фильтр едва ли работал, и, распахнувшись для интеграции, эльфы принялись жадно хватать все подряд, не умея различать зерна и шелуху. Лишенным (из-за недополученной прививки полвека назад) иммунитета к чужим ценностям, имевшим теплично-девственное восприятие, им теперь любая ахейская или капитолийская ерунда казалась более ценным достижением, нежели что-либо из настоящих ценностей Лесной парадигмы. И не нам, менявшим ордена дедов на пригоршню жвачек в ярких фантиках – их судить…

Начало противостояния и перетягивание каната
В последние годы правления Асеитэль ощущалось сложное сочетание какой-то безнадежности и одновременно щекочущей надежды на коренные изменения. То, что королеве так и не удалось за всю жизнь забеременеть – новинкой для Мефальи не считалось: проблемы с репродуктивностью оставались визиткой эльфов с незапамятных времен, и королевская династия не единожды ответвлялась в сторону из-за отсутствия у правящей четы прямых наследников. Но именно теперь неопределенность с наследованием воспринималась с налетом апокалиптичности и тупиковости.
Причина таких настроений наверняка была в том, что все предыдущие ответвления в сторону королевских братьев-сестер и племянников-племянниц никак не могли повлиять на незыблемо единый курс цивилизации, а сейчас, когда в головах эльфов был посеян хаос – выбор новой правящей ветви прямо влиял на путь, по которому предстояло пойти всему острову. Муж королевы оставил Главный Дар Лесу еще двадцать лет назад, и родных братьев-сестер не имел, поэтому наследовать трон полагалось роду Асеитэль. Благо ее мать оказалась на редкость плодовитой (как для эльфов) особой, родив четверых детей, и теперь каждая из трех оставшихся веток династии превращалась в ключ к тому или иному варианту будущего нации. Брат Асеитэль, Латарион – энергичный и поверхностный демагог – в свое время стал одним из самых пылких влюбленных в людские цивилизации, массу времени проводил в городах средиземноморья и был сторонником глубокого вовлечения эльфов в отношения людей, причем фактически в роли учеников. Сестра Ануриет – напротив – посвятила жизнь изучению глубин симбиоза с Лесом и общению с душами самых далеких предков, единственного сына, Латифу, воспитав в том же духе. На Ануриет и Латифу предсказуемо делали ставку друиды-ортодоксы, превращая в адептов воли Леса, не желавшего ничего менять.
Самая взвешенная позиция была у младшей сестры королевы – Вайоны. Эта вдумчивая, спокойная дама еще в юности демонстрировала оптимальный набор качеств для будущей королевы, и Асеитэль поначалу именно на нее рассчитывала как на преемницу в том случае, если так и не удастся родить самой. Однако Вайона полюбила молодого короля Менаона, Леголаса, родила от него дочку Сигни и заранее отреклась от возможного наследования трона Мефальи, дабы не вызвать недовольство народа. Этот шаг, в принципе, оказался избыточным – к полису лунных собратьев мефальянцы относились по-разному, но если даже и с легкой завистью, то в любом случае, без агрессии, так что вряд ли потенциальная неприязнь к играющей на два фронта принцессе могла бы привести к массовым волнениям. Но в этом была вся Вайона – не желавшая провоцировать даже легких разногласий и закладывать мину замедленного действия под правящую династию будущего, которую когда-нибудь могли бы и обвинить в былом смешении кровей с представителями союзного, но совершенно независимого полиса.
И для эльфов принципиальность принцессы вышла боком. Ведь как раз Вайона теоретически могла найти грань примирения взглядов. Она считала, что Мефалья должна вернуться на свой исторический путь; ведь синкретизм уже успешно существовал и развивался в Менаоне, так зачем повторять его путь Серебряной ветви ? И особенностью взгляда Вайоны было существенное дополнение к привычному Лесному пути: расширение связей с людьми, чтобы все-таки выполнять миссию наставничества, делясь накопленным опытом, а заодно и брать кое-что самим – просто брать аккуратно и то, что вписывается с концепцию пути нации хранителей изначальных ценностей. То есть Вайона была за синкретизм, но не на уровне Мефальи, а на уровне Вендора. И раз люди пошли по пути технологий, то Мефалье, дабы уравновешивать это – нужно оставаться цивилизацией духа, просто не изолированной, а открытой...
Жаль, наверное, что Вайона, как и ее единомышленники – изначально заняли наиболее умеренную позицию, но это было созвучно их с убеждениями и нравами, не позволяющими вовлекаться в бурные социальные прения. А может быть, они предвидели, что столкновение крайностей уже в любом случае неизбежно, и решили выждать, пока острые грани обтешутся друг о друга, теряя импульс и отдавая инициативу в руки центристов.
В общем, как бы то ни было, после ухода Асеитэль дорога раздвоилась на два радикально противоположных пути, между которыми едва угадывалась скромная тропинка третьего. И, может быть, быстрый переход власти к любой из сторон – сбросил бы напряжение, не позволив попавшим в оппозицию набрать силу. Но так вышло, что Асеитэль под конец жизни немного растерялась, долго тянула с уходом в Лес, и за это время оба кандидата успели обрасти таким количеством сторонников, что любой выбор уже не устроил бы проигравшую сторону, а вместе с ней и добрую четверть населения.
Асеитэль попыталась напоследок сделать ход конем и, вопреки традиции, завещала трон отрекшейся Вайоне с прицелом на ее дочь, но младшая сестра повторно отказалась за обеих, а сама Сигни оставалась еще слишком юна для официальных решений, и даже в случае согласия должна была бы ждать почти десять лет до возраста, позволяющего преодолеть вето матери. Начались долгие совещания расширенной королевской династии, и в конце концов совет королевского рода принял решение повременить с коронацией кого бы то ни было. Предлагалось создать коалицию регентов, возглавляемую Ануриет и Латарионом, и ждать, когда подрастут Латифа и Сигни, либо кто-то из еще более далеких ветвей проявит недюжинные таланты, важные для монарха и позволяющие обойти на пути к трону Первого слуги народа носителей более чистой королевской крови.
По большому счету, Совет попросту отсрочил момент принятия решения, надеясь, что события сами подведут к варианту, созвучному с потоками судьбы. И проблема в том, что полагаться на судьбу не хотела ни одна из крайних сторон. Латарион, десятилетиями изучавший опыт людей, организовал настоящую пропагандистскую войну, и освоенные им приемы – для абсолютно наивных в социальных баталиях эльфов оказывались оружием массового поражения. В считанные месяцы этому деятельному глупцу, с помощью банальных сплетен, слухов, поклепов и дезинформации, удалось настроить против оппонентов довольно широкий слой ранее нейтральных эльфов. Вайону и Сигни его агенты обвиняли в том, что они замыслили отдать всю Мефалью во власть Менаона, а лесных эльфов сделать чуть ли не слугами лунных. «Обличать» Ануриет было еще легче – фанатичная марионетка друидов сама постоянно подставлялась, принимая поспешные решения и слишком явно ратуя за самую дремучую из ветвей дальнейшего развития.
Хуже всего, что градус негатива явно обострялся… Как мы говорили, уже почти век в народе гуляли противоположные взгляды на истинный путь эльфов, но благодаря генетически закрепленной степенности и мудрости это оставалось лишь социальной гранью разносторонних взаимоотношений между жителями острова. Как нам сейчас не мешает дружить разница в политических предпочтениях, так и эльфов (сдержанных и спокойных нам на зависть) долгое время не доводили до ссоры ни разные фавориты на троне, ни взгляды в будущее, ни даже конкретные действия социально-бытового характера (обычно становящиеся главным раздражителем ). Но по мере углубления связей с людьми – эльфы все сильнее перенимали их психологические модели поведения и отношений. Прикрываясь великой универсальной ширмой с красивым названием «свобода», на Мефалью пришли и пустили корни цинизм, несдержанность и агрессивность, обостряя грани что личных, что народных чувств и выводя противостояние мнений на уровень тысяч непримиримых локальных конфликтов и все более острых столкновений мнений и взглядов. Раньше главным регулятором почти любых подобных ситуаций выступал Лес. Спорщики могли спросить совета у душ предков или нейтральных мудрецов прошлого, могли просто положиться на его волю, проявляющуюся в виде одного события или их цепи. Но что было делать теперь, когда одной стороной конфликта почти всегда выступали те, кто отказывался принимать именно Лес в роли регулятора?..
В теории современных революций одним из ключевых шагов признается создание альтернативной власти. Это может быть «правительство в изгнании», «народный комитет добровольцев» или какая еще угодно вывеска, главное – чтобы появилась подконтрольная структура, способная худо-бедно заменить существующую вертикаль. Тогда, во-первых, части проправительственных юнитов, симпатизирующих оппозиции, будет куда безболезненно переметнуться-встроиться, а во-вторых – власть лишится монополии на право являться единственным регулятором, ведь на каждый закон против оппонентов – те смогут ответить собственным «законом», принятым альтернативным правительством . И тут все зависит уже от качелей народных симпатий и кулуарных игр с финансовыми и военными элитами…
У эльфов же, чья социально-политическая структура была предельно размытой – на начальном этапе требовалось создать не столько структуру альтернативной власти, сколько систему альтернативных ценностей. И понятно, что самой массированной атаке повергся именно Лес… Нам неизвестно, кто стоял за Латарионом , однако толковые консультанты у этого демагога явно имелись. Поэтому вирус свободы в ее наиболее низменных проявлениях – постепенно подменял тысячелетиями складывающийся порядок, сочетавший чувство ответственности и автоматическую Лесную регулировку.
- Зачем поклоняться непонятному Лесу, распухшему от мертвых душ? – вещали апологеты свободы. – Вы вольны сами принимать решения и жить здесь так, как вам этого хочется! Наивысшая ценность – ваша личная свобода, а не потакание диким предрассудкам первобытных предков, требующих от вас служения и при жизни, и даже по ее окончанию. В конце концов, откуда вам знать, кто управляет самим Лесом? Горстка друидов-узурпаторов или вообще мистические демоны, вроде фей?..
Девственные в вопросах политической демагогии и психологических спекуляций, эльфы все чаще начинали верить словам сторонников Латариона. Некоторые уходили в Лес, дабы послушать встречные тезисы, но Лес был вчерашним, а демагоги – сегодняшними, и лишенные Искры сознания мудрецы прошлого могли отвечать лишь в рамках старых представлений. Лес лишь оборонялся, имея ограниченный круг мудрых догматов, и деятели Авангарда (как назвал свою организацию Латарион) – на каждый такой догмат уже нашли выигрышный прием, не забывая каждый из них посыпать сквозным тезисом в духе «лесные демоны будут, как и раньше, обманывать вас, считая своими безвольными зомби, и только сильные духом устоят от этих мистических искушений!»… Ну кому не хотелось считать себя сильным духом, когда альтернатива – зомби?..
Понятно, что друиды-радикалы не сидели сложа руки. Видя, что самостоятельно Лес не справляется с идеологическими атаками Авангарда, они со всей активностью включились в информационную войну. Они не имели опыта политической демагогии людей, перенятого оппонентами, но на их стороне выступали многовековые традиции и личная харизма. Теперь каждый праздник, каждый массовый обряд или календарная традиция – превращались в средство донесения убеждений. И как одной части эльфов хотелось пойти на поводу у влажных свобод, так другой было ближе к сердцу и уму следование привычному укладу и стройной системе отношений.
- Люди с их ценностями веками лишь сражались и ссорились! И даже сейчас продолжают делать это, в то время как наш путь – это путь гармонии и мира! – объясняли друиды народу при каждом удобном случае. – Вам показывают лишь внешнюю оболочку их достижений, но за каждым из них стоит то, что всегда было и будет неприемлемо для нас – эльфов – первой, истинной расы наших времен. Как можно брать их сумбурные традиции, предавая те, что тысячелетиями оставались фундаментом нашего общества? Традиции, врученные нам самой Альмалессией, которая сейчас с недоумением и болью слушает эльфов, наивно поверивших будто не сама она является душой Леса, а какие-то выдуманные пришлыми болтунами демоны!..
…И так, слово за слово, речи Авангарда и ортодоксальных друидов, которых все чаще называли альмалессами  – выходили на самую радикальную грань: в призывах первых стали проскакивать намеки на исключение Леса из системы отношений, а вторые напрямую говорили, что все зло на остров занесено людьми, так что нужно всех их изгнать, их ценности стереть, а связи – оборвать.
***
От призывов до действий шли непривычно долго – все-таки эльфы оставались народом, недостаточно агрессивным для открытой вражды. Перетягивания каната симпатий длились почти три года, и все это время на острове происходило не пойми что. Друиды, формально во главе с Ануриет, постоянно отвлекали народ от дел, стараясь еще более прочно вписать его в наиболее архаичную версию социально-обрядовых традиций. Латарион заключал пачки договоров с соседними государствами, открыв на Мефалье более десятка карьеров, пока его Авангард перепромывал мозги самым доверчивым и строптивым.
Но время играло в пользу первых. Сигни продолжала заниматься поиском личного пути, не демонстрируя ни малейшего стремления вовлекаться в борьбу за власть, зато Латифа все отчетливее примерялся к трону, и кровных конкурентов у него не имелось. В складывающихся обстоятельствах Латарион был вынужден закрутить противостояние на новый виток. Раз сам он королем стать не может, а создать кровных наследников его взглядов природа не пожелала – значит, нужно снести и сам институт королевской власти.
Первым шагом стало громкое отречение Латариона от кровных притязаний на трон. Для людей, уже привыкших к околотронным интригам, это не являлось бы чем-то особенным, ведь схема была вопиюще простой: все равно не светит, вот и отказался для пафоса. Но наивных эльфов такая жертва впечатлила, тем более что глашатаи Авангарда моментально направили новость в нужное русло, запустив тезис: «Только сам народ должен выбирать себе истинного лидера!». Само собой, на явных сторонников старого уклада это не подействовало, однако возникала та самая описанная нами ситуация с альтернативной властью. Латарион готовил почву к созданию новой управленческой структуры, которая позволяла пусть даже лишь части эльфов не считать будущего короля Латифу легитимным лидером нации. Силы данному шагу добавлял блеф Латариона, предлагавшего «честные выборы» своим оппонентам, зная, что они на это не пойдут. Какой смысл им, готовым вот-вот посадить на трон своего ставленника, вовлекаться в людские игры, в которых у противника явно больше инструментов и рычагов, благодаря континентальным помощничкам, собаку на этом съевшим? В конце концов, сами выборы являлись одной из тех чужих традиций, против которых выступали альмалессы, так зачем им идти на поводу и выходить на вражеское поле боя?..
Для Авангарда же возня с выборами была беспроигрышным вариантом. Отказ Латифы от участия в них – раздули как страх перед волей большинства, которое якобы не на его стороне. При этом понятно было, что раз голосовать будут только сторонники свобод, то и выбор их будет практически единогласным, добавляя веса альтернативному правителю…
Но до выборов не дошло…

Первый Обвал и выход из тени нового игрока
Свое название эльфийский антифеномен получил в честь реального события, положившего начало открытым столкновениям сторон. Одна из каменоломен, расположенная корявыми местными разработчиками у подножия большого холма, в силу невыясненных обстоятельств, в один момент превратилась в братскую могилу полусотни трудяг. Скалистое основание холма оказалось настолько изъедено корнями растущих на нем деревьев, что не выдержало попыток камнетесов забраться поглубже и повыше. Сама по себе эта трагедия вряд ли могла бы стать детонатором перехода к боевой фазе противостояния, но сыграло свою роль стечение обстоятельств и искусственный подогрев настроений.
Непростительное злорадство проявили и альмалессы, громогласно заявившие о мести Леса негодяям, разрушающим природу. Это, конечно, наполнило трепетом сердца их сторонников, однако вызвало острое негодование среди Авангарда. На место трагедии примчались толпы народа, агенты сразу запустили в них версию об активном и осознанном участии дендроидов, якобы ослабивших своими дурацкими корнями каменный каркас холма… Но самое главное случилось на следующей неделе. Именно здесь решил обосноваться Латарион, надеясь по максимуму выдоить ситуацию в своих интересах. Он каждый день трещал с вершины завала о подлости Леса, пока в одну из ночей не был убит стрелой, идеально точно проткнувшей чересчур активные голосовые связки…
До сих пор остается загадкой, кто именно направил эту стрелу: была ли это праведная месть неизвестного егеря, или же убийство оказалось продуманной провокацией?.. Дальнейшие события, с одной стороны, намекают на второе, однако интуиция и более тщательный анализ личности главного бенефициара случившегося – подталкивают к варианту с фанатичным егерем.
В любом случае, на роль сакральной жертвы Латарион подошел отлично. Авангард буквально взорвался негодованием, и, что самое печальное – сумел поджечь им и то количество нейтралов, которого, даже с учетом их неучастия в боевых действиях, хватило для неформального кворума, делающего восстание кучки радикалов якобы легитимным выражением общей народной воли. Ораторы Авангарда раздули случившееся до запредельных масштабов, крайне умело сыграв и на растущей неприязни к егерям. Тем в последние годы было едва ли не сложнее всех, ведь действовали эти санитары Леса согласно его законам, и от их стрел за годы бурного роста мясоедов полегло уже сотни три любителей поохотиться. Каждый такой случай и без того преподносился авангами (активистами авангарда) как лесной произвол и акт кровавого насилия над свободой воли, а уж теперь на несчастных регуляторов чужой агрессии и вовсе повесили всех собак.
Понятно, что «убийцами» и «лесными зомби» егерей считали только сами аванги и их более пассивные сторонники, но теперь веками уважаемый класс защитников Леса в значительной мере утратил статус всегда правых регуляторов и в глазах неопределившейся массы большинства. И с учетом начавшихся стычек это стало немаловажным фактором, ведь если бы раньше каждый усредненный эльф пришел на помощь любому егерю, то теперь, оказываясь свидетелем его стычки с группой авангов – большинство обывателей занимало нейтральную позицию. Чего, собственно, и добивались аванги, давно уже готовившиеся к возможным схваткам в боевых условиях.
На первых порах егерям пришлось туго. Среди авангов оказалось немало воинов, которые, хоть и ориентировались в Лесу куда слабее егерей, были на порядок агрессивнее и куда лучше организованы. Альмалессы же, растерянные и переваривающие свалившееся на них чувство вины, никак не могли разобраться, как себя вести. Ведь аванги не тупо отстреливали егерей, а, пользуясь хаосом, провоцировали ситуации, когда их действия оказывались якобы ответным шагом, несущим защиту невинно страдающим охотникам на оленей или птиц. Четкая структура ячеек, в условиях, когда уже чуть ли не на равных работали две совершенно разные системы прав и свобод, даже несмотря на хаотичное сопротивление Леса, приносила победные плоды в течение нескольких недель, пока друидам, наконец, не удалось организовать воедино и свои силы. Эти силы уже были слегка прорежены ударными группами авангов, однако, как вскоре выяснилось, оставались достаточными для могучего ответного удара, получившего в истории Мефальи нехитрое название «Месть Леса».
…Вообще, немного странно, что Авангард настолько недооценил мощь Леса. Может быть, его деятели банально поверили в пропаганду, выставляющую Лес устаревшей разболтанной структурой, но так или иначе блеф этой пропаганды очень скоро вскрылся. Как только друиды скооперировались, совершили ряд ритуалов и структурировались в собственную сеть – выяснилось, что Оплот (так теперь называлась общность активных ортодоксов-альмалессов) как минимум на 90% территорий владеет тотальным превосходством. Друиды рассредоточились по острову, став играть роль локальных серверов, а орудиями выступали теперь не только егеря, но и вся островная живность, находящаяся в глубокой симбиотической связи. Дриады, единороги, дендроиды, феи, волки, медведи, тигры, кабаны, грибы, растения, духи – все они по мере возможностей вносили лепту в борьбу с распоясавшимся Авангардом, чьи ряды таяли буквально на глазах.
Наверное, в течение пары-тройки месяцев все радикальное крыло Авангарда было бы смято и уничтожено, если бы не два вмешавшихся фактора и одна роковая ошибка…
Первым стала обеспокоенность соседних государств. Прямого давления на все еще некоронованного Латифу никто, надо сказать, не оказывал. Люди на удивление трезво подошли к конфликту эльфов, расценив его как чисто внутреннее дело Мефальи, и послы выражали озабоченность исключительно в деловом тоне, регулярно декларируя свои надежды на то, что заключенные контракты не будут сорваны. И тем непонятнее выглядит мягкотелость Латифы и Ануриет, по-видимому, опасавшихся, что кто-то из соседей под шумок высадит на Мефалье свои войска. Возможно, сыграла роль избыточная благодарность за то, что люди не стали поддерживать куда более близких им авангов, но так или иначе лидеры Оплота снизили интенсивность атак, переведя их из тотального мщения всем, нарушающим законы Леса, в точечную кару самым отмороженным авангам.
Впрочем, куда более важную роль тут играл второй фактор – внутренний. Альмалессы не могли не замечать, что нейтралы, коих по-прежнему насчитывалось значительное большинство, в силу душевной мягкости, начинают сопереживать истребляемым – стало быть, авангам. Стремясь максимально мощно ответить на кровавые провокации в адрес егерей, Оплот не заморачивался с методами, не маскировал свои действия под несчастный случай или «вынужденную меру» (как аванги с егерями), и в глазах рядовых эльфов месть Леса выглядела непропорционально кровожадной. Аванги, уловив эти настроения, подстроили несколько «черных пиар-акций», выставив своих агентов и случайных бедолаг невинными жертвами лесной агрессии. Наивные эльфы содрогнулись от «жестокости альмалессов», и умеренное крыло сторонников старого курса заколебалось, начав кампанию примирения сторон.
И все бы хорошо, но тут Ануриет, решившая перед скорым уходом в Лес остаться в памяти народа как миротворица, допустила печальную для своих соратников ошибку. Может быть, мягкость натуры сказалась, желание сохранить позитивный нейтралитет с сильными соседями, или забота о сыне, чей скорый королевский путь ей бы хотелось ассоциировать в глазах народа не с завершением карательной операции, а с примирением… Но факт остается фактом: Ануриет едва ли не впервые вырвалась из-под плотной опеки друидов и ее первое целиком личное решение – оказалось фатальным промахом. Королева-регент объявила Триместр Примирения, а ответственным за него назначила своего былого молодого любовника – начальника королевской гвардии Хайронеуса.
***
С этой личностью история Мефальи будет связана до самого МП. Причем обойтись в ее оценках шаблонными «плохой» или «хороший» – не удастся. Зато с уверенностью можно утверждать: Хайронеус стал ровно тем правителем, которого заслужили погрязшие в хаосе эльфы Мефальи.
Правда, в сценарии Ануриет Хайронеус как правитель не фигурировал. Королева-регент, по всей видимости, рассчитывала, что ее верный защитник, используя незадействованный ранее ресурс в лице гвардии, возьмет на себя всю ответственность и кровь, дабы Латифа затем мог начать с незапятнанного листа. Но начальник гвардии умудрился взять только ответственность, крови, благодаря сложным переговорам, избежал, и моментально завоевал тем самым симпатии напуганного усобицей народа.
Хайронеус относился к тому элитарному типу военных лидеров, которые сочетают изрядную долю солдафонства с обостренным чувством интуиции и немалой личной харизмой. Такие люди не просчитывают многоходовые комбинации, не ведут сложных игр, но так получается, что их простые ходы оказываются (или благодаря харизме кажутся) оптимальными. Рано или поздно интуиция дает сбой, фартовый «генерал» попадает впросак, и тогда все внезапно удивляются, как столь заурядная личность смогла забраться так высоко. Но ответ прост: бывают ситуации, а нередко – и продолжительные времена – когда нужны простые решения уверенного в своей правоте лидера. И главное для нашего генерала – вовремя уловить ветер перемен, после чего: либо уйти в тень более умных или ушлых деятелей, либо остаться на вершине, но умных и ушлых сделать своими помощниками. Несмотря на простоту рецепта, это удается реже, чем кажется, и стремительные падения возвысившихся было простаков – частые эпизоды истории.
И вот именно на Мефалье в описываемую пору возник запредельный спрос на подобного персонажа. Уставшие от витиеватых интриг, эльфы ждали, когда кто-то без их участия разрубит спутавшиеся Гордиевы узлы усобиц. И поэтому неудивительно, что, стоило Хайронеусу найти общий язык с враждующими сторонами, уложив Триместр Примирения в каких-то семь недель, как в рейтинге народных симпатий начальник гвардии на порядок опередил что Латифу, что любого другого претендента на трон.
На самом деле, очень любопытно: осознанно торопился Хайронеус с примирением, дабы в оставшееся до коронации Латифы время  подготовить почву для переворота, или же аппетит пришел по ходу дела, когда Первый гвардеец неожиданно осознал, что справляться с задачами национального масштаба у него получается на удивление хорошо?.. Вопреки определенной антипатии к этому парню, должны признать, что мы склоняемся к последнему варианту и, более того, за конкретно эти шаги осуждать Хайронеуса не намерены.
Он был в отличном для эльфов возрасте, когда зрелость еще сочетается с хорошим здоровьем и перспективой прожить добрых полвека. В силу специфики должности, давно и хорошо знал королевскую семью, а потому видел, что Латифа – бестолковая марионетка радикального крыла друидов. Кроме того, сам Хайронеус явно склонялся к более современному вектору развития Мефальи, глядя на это с позиций солдата, знакомого с возможностями человеческих армий средиземноморья и понимающего, что эльфам будет все сложнее тягаться с ними, если вновь отказаться от пути Серебряной ветви .
Идея личного обретения власти созрела у Хайронеуса, по-видимому, во время переговоров с лидерами Авангарда. Те, осознавая всю слабость своих позиций, проявляли куда большую покладистость, нежели чувствующие свою силу альмалессы. Они небеспочвенно ожидали, что гвардия банально добьет очаги их сопротивления, взяв на себя ответственность за кровь вместо уводимого из-под общественного осуждения Оплота , поэтому, увидев готовность регулятора общаться, не наглели и вместо длинного списка требований (как у Оплота) использовали более мягкие формулировки. И одной из них оставалось как раз-таки предложение сделать структуру власти более композитной. Дескать, родовые принципы и так получают выражение в лице ряда династий друидов, так почему нужно по той же схеме передавать светскую власть, когда в самых прогрессивных государствах давно и успешно используется выборная модель? Было это осознанным тонким подкупом-намеком, или же аванги искренне фанатели от олимпийской системы – вопрос открытый. Но в любом случае, регулятор ТримПрима уловил первое и посчитал предложенную схему поразительно привлекательной.
Решением кризиса он увидел компромиссную модель отношений. Да, можно было добить радикальное крыло Авангарда, но что делать с их пассивными сторонниками, к которым сам Хайронеус (несколько втайне от себя) тоже относился? Никак не меньше четверти эльфов глубоко увлечено идеями модернизации и внедрения человеческого опыта на острове. Значит, нужно дать им возможность реализовать свои мечты! Раз остров разделился на тех, кто считает, что нужно развиваться вместе с миром, и тех, кто считает, что мир (в отличие от эльфов) развивается не туда – сделаем Мефалью вместилищем обоих таких миров!.. Просто не в едином синкретическом слиянии, как в Менаоне, а в системе двух параллельных обществ.
Если оперировать цифрами, то, кроме упомянутой четверти модернистов, была также четверть ортодоксальных альмалессов, а оставшиеся 50% относились к лесоцентристам: жили в мягком симбиозе с Лесом, но считали, что воевать из-за разницы во взглядах – глупо. Исходя из этого соотношения, Хайронеус и его окружение, приняв во внимание позиции примиряемых, предложили новую модель Мефальи. Согласно ей, основные земли острова – оставались вотчиной Леса, но сторонникам модернизации выделялись небольшие прибрежные территории, на которых они могли жить так, как им захочется: строить каменные дома, торговать с людьми, разрабатывать месторождения, жарить мясо, доить коров, строить публичные дома, а если большинство изъявит желание – то и публичные дома с коровами…
В общем-то, подобное раздвоение единой ранее клетки эльфийского общества – само по себе создавало предпосылки для нового руководящего поста. Все прекрасно понимали, что верховная власть альмалессов не годится для резерваций каменной свободы, а любые попытки лидеров Авангарда рулить Лесными взаимоотношениями – тем более обречены на провал. Стало быть, нужен регулятор, решающий спорные вопросы двух столь разных обществ, и позволяющий сохранять национальное единство, несмотря на всю эту разницу. И раз так вышло, что потенциальный король Латифа – до кончиков ушей альмалесс, то кто должен быть верховным королем всей Мефальи: тем, кого будут слушать и в Лесу, и на каменных побережьях?
Идея с выборным регулятором короткое время соседствовала с подготовкой Латифы к коронации и поиском подходящего импорта должности среди Авангарда (лидировал «стратег», хотя и «король» тоже фигурировал на первых ролях, дабы у древолюбов не возникало мысли, что статус их лидера круче). Но в какой-то момент Хайронеус сам озвучил мысль, что было бы неплохо апогеем примирения сделать синтез подходов к власти. Пусть регулятор называется, согласно древним традициям, королем, однако это звание будет выборным, а не кровно наследственным. В этом была логика, ведь статус короля для многих эльфов означал еще слишком много, чтобы позволить опустить этот титул до обозначения сразу нескольких локальных лидеров. Поэтому с предложением Хайронеуса согласились все, включая Оплот, которому теперь не было нужды старательно продвигать бестолкового Латифу, а можно было, как и мечталось давно многим друидам, всю полноту управления Лесом сосредоточить в руках собственного Совета, ведь Хайронеус подчеркивал, что Король-регулятор будет серьезно ограничен в полномочиях.
Одним словом, Первый гвардеец, как тогда казалось, нашел оптимальный вариант компромисса. Альмалессов устраивал тот факт, что теперь весь Лес оказывался в их руках, а недовольные будут вытеснены на окраины. Сторонники модернизации радовались шансу построить общество, согласно собственным мечтам. Ну, а оставшееся большинство прельщало то, что их спокойствие перестанут нарушать экстремисты с обеих сторон… Одним словом, вообще нет причин удивляться, что на выборах короля безоговорочную победу одержит тот, кто столь здорово все разрулил.
Так Первый гвардеец и стал последним королем.

Непараллельные кривые и склонение Хайронеуса в сторону Авангарда
Первое время обеим ветвям удавалось следовать параллельными курсами, избегая пересечений интересов. В жизни Леса вообще мало что изменилось, если не считать начавшихся перекосов в балансе единой системы взаимодействий. Эта система была выстроена на очень глубоких стратегических механизмах, регулировалась самим Лесом (на социальном уровне никакого планирования и прогнозирования не велось), поэтому обладала высокой инертностью. И теперь, когда начался отток кадров к побережью – то тут, то там появлялись прогалины, заполнить которые оперативно не было никакой возможности, ведь эльфы работали почти исключительно по призванию, и внезапный дефицит специалистов в какой-либо области мог быть компенсирован разве что переселением сюда их коллег из другой части острова.
А вот поселения модернистов переживали настоящий бум, вызванный, правда, не столько достоинствами нового уклада, сколько эйфорией предвкушения изменений, традиционно являющейся одной из лучших пьянящих анестезий от вала неудобств и трудностей, сваливающихся на головы тех, кто твердо решил начать новую жизнь. А таких насчитывалось немало, ведь к упомянутой четверти сторонников модернизации прибавилось еще процентов десять любопытствующих из числа неопределившихся. Конечно, не все они приживались в новых условиях, однако возвращалось в Лес еще меньше – урбанистическая модель отношений имеет свойство затягивать и не отпускать. Так что нет ничего странного в том, что побережье Мефальи постепенно обживалось, и вскоре, хоть и с некоторой натяжкой, но уже имело право носить предложенное самим Хайронеусом название Каменный Обод.
Повторимся, это был довольно условный образ, и весь Обод состоял из десятка небольших поселений, рост которых существенно тормозился дефицитом подходящего камня. Зато почти каждое поселение (а термин, их обозначающий, можно корявенько перевести как «камнеморье») становилось настоящим центром бурления активности, в корне отличаясь этим от размеренной медитативности лесного существования. И именно этот водоворот действий привлекал к себе самую энергичную часть эльфов, постепенно собирая под знамена модернистов наиболее активный слой населения.
Нам, живущим преимущественно в городах-муравейниках и регулярно ловящим внутри себя томный зов дауншифтинга, может показаться странным желание эльфов променять тягучее лесное спокойствие на суету камнеморьев. Но как большинство жителей деревень рвется в город, так и эльфы Мефальи, подустав от «водянистой серости существования», поймали в себе уже зов «апшифтинга», направившись туда, где, по их мнению, кипела интересным разнообразием событий «настоящая жизнь».
Надо понимать, что на этапе зарождения городки объективно имеют немалое обаяние. Они еще не заплыли салом бюрократии, не заложили фундамент для классового расслоения, зато полны энергии и надежд. К упомянутой эйфории изменений прибавлялось упоение общностью идеи и совместной деятельности в кругу единомышленников. Ощущение, с которым в ту пору жили эльфы-модернисты, знакомо многим людям творческой стези – это тот головокружительный драйв «влюбленности» , когда идея только-только поймана, энергия, данная небесами на ее воплощение, уже впрыснута в виде могучего вдохновения , а утомительный поиск конкретных способов реализации – еще не наступил и пока надежно прикрыт розовыми облаками шапкозакидательства… Это позже начнутся разногласия, когда эльфы поймут, что их образы сладкого будущего не только предельно расплывчаты, но еще и в корне отличаются между собой, ведь на их головы десятилетиями сваливались самые разные наборы человеческих ценностей и идеалов. Пока же – Каменный Обод оставался местом энергичного взбалтывания пьянящих розовых коктейлей надежд на дивный новый мир.
На фоне архаичного лесного уклада, полного невидимых симбиотических взаимосвязей, камнеморья выделялись вопиющей простотой механизмов и схем взаимодействия. Массово внедрялись человеческие понятия, явления и термины, все это обозначающие, поражая эльфов своей стройностью и практичностью. Да, традиционное эльфийское общество было на редкость свободным с точки зрения социального давления, практически отсутствующего в нем на протяжении многих веков. Но это компенсировалось большим количеством осознанных внутренних ограничений и готовностью положиться на волю Леса. По уму, такая модель близка к идеальной, но попробуйте объяснить это эльфам, прорастившим в себе за век восторженного впитывания человеческих ценностей – вирус ложной свободы, прикрывающей за своей вывеской элементарное потакание низменным желаниям и биологическим искушениям.
Причем сама эта свобода и составляла основу удовольствия от получения новых впечатлений. Если подходить объективно, каменные дома были ну никак не удобнее чудных деревянных лесных жилищ, примитивный секс, ставший одним из главных магнитов каждого камнеморья – ни в какое сравнение не шел с древней традицией телесно-энергетических сплетений, а уж мясные\молочные блюда и дивные растительно-грибные рецепты великих знатоков подобной пищи – находились попросту в разных вселенных по вкусовым ощущениям. Но чувство свободы – потрясающе эффективный глутамат натрия, и эльфы-модернисты, познавая спорные достижения человеческой цивилизации, радостно обманывали себя, начиная искренне верить, что все это – гораздо круче постылой эльфийской традиции.
Они посещали некоторые города средиземноморья и возвращались оттуда, подтвердив эти убеждения. А как иначе? Ведь мало кто любит ездить в откровенные дыры – обычно посещали прекрасный Дорион, монументальную Ланисту или славный Нумидон, предпочитая созерцать главные их изюминки, а не бедняцкие кварталы… Они познавали близость со страстными и разнузданными человеческими женщинами, выпуская наружу скрытые желания и фантазии, постигая влажные подвалы дурманящих наслаждений, рядом с которыми «плетения» казались пресным и нудным действом… Они напивались до чертиков что людскими напитками, что родным (но ранее относившимся к эликсирам) абсентом, путая хмельной восторг с пульсом истинного ощущения настоящей жизни…
Принято связывать дауншифтинг именно с социальными процессами, но в духовном смысле отрыв от городской системы – это повышение передачи. И вот эльфы-модернисты становились как раз-таки духовными дауншифтерами, меняя наполненный духовностью лесной уклад на пульсирующий клубок новых ощущений: примитивных, но страстных, доступных и не требующих над собой волевых усилий. По этой дорожке скатилось великое множество людей, и эльфы еще имеют какое-никакое оправдание. Ведь веками они затачивались под получение богатства опыта и впечатлений, которые можно было передать потомкам транзитом через Лес. Вот и бросились обогащаться примитивными, но новыми и разнообразными впечатлениями, которые предоставлял импорт чужих традиций.
Другое дело, что теперь мало кто из насыщавших утробу удовольствий – собирался оставлять это в Дар Лесу. И сам Лес, и те, кто продолжал жить в симбиозе с ним – для модернистов становились все более чужими. Где-то в глубине души многие эльфы Каменного Обода понимали, что покатились по примитивному пути наименьшего сопротивления, поэтому нуждались в подтверждении верности выбранного курса. Так как излюбленное средство самоубеждения – убеждение других, жители побережья делились на тех, кто издали посмеивался над «архаичными лесными ретроградами», и тех, кто упорно пытался переманить их на каменную сторону. И ведь нередко получалось – энергичность и горячая фанатичность неплохо заменяли аргументацию, поэтому самые ведомые из жителей Леса, увлекаясь, решались лично проверить слова самоназванных скаутов. Кто-то, уловив кромешную разницу между расписанным каменным раем и хилой реальностью – возвращался, кто-то – вовлекался в круговерть низменных удовольствий, но больше всего было тех, кто и новый уклад не оценил, но и к старому возвращаться стеснялся, чувствуя глубокую вину перед Лесом за свой мясо-каменный срыв…
Именно этот слой эльфов, застряв в полупозиции, теперь активно заселял местность между Каменным Ободом и Лесом, создавая новый, синтетический тип эльфов – живущих в лесной местности, но уже вне симбиоза и с регулярным выходом «в свет» камнеморьев. Местность вскоре получит название Самария, в честь философа прошлых лет, но на этом будет уместнее остановиться чуть позже…
***
Первые трения возникли по вине модернистов. По правде говоря, и альмалессы могли быть помягче, но вообще, если копать глубже – источник проблемы крылся в отсутствии стратегического мышления у Хайронеуса. Создавая модель разной, но единой Мефальи, он должен был смотреть наперед более трезво, заранее оговаривая возможные спорные ситуации, одна из которых и возникла еще к середине второго года раздельного сосуществования.
Дело в том, что, если Лес оставался вполне самодостаточной структурой, то у модернистов с этим было сложнее. Для укрепления связей с людьми и дальнейшего развития Каменного Обода – им требовалось как раз то, от чего они отказались. Мастера луков, корабелы и даже большинство обработчиков мифрила – все они оставались в Лесу, и модернистам банально нечего было предложить людям в обмен на необходимые им товары. Какое-то время срабатывала инерция старых связей, и из Леса на побережье поступали товары и сырье, но затем совет друидов приостановил поставки, задав логичный вопрос: чего ради эта благотворительность? Ладно поставки в рамках собственной оборонительной программы, но ведь большая часть продукта отправляется на континент или соседние острова, вырученные средства Обод вкладывает в собственное развитие, а Лес остается ни с чем. Прогнозируя нечто подобное, Хайронеус в свое время ограничился легкомысленным «модернисты найдут чем расплатиться», однако на деле выяснилось, что не нашли – замкнутой системе Леса не требовалось абсолютно ничего, из того, что мог предложить Каменный Обод.
Хайронеус пытался объяснить друидам, что эльфы – по-прежнему единый народ, и принцип «от каждого по способностям – каждому по потребностям» – распространяется и на Каменный Обод. Однако друиды с этим категорически не соглашались, заявляя, что принцип «от каждого к каждому» прочно завязан на Лесном симбиозе, и ренегаты побережья, хоть и называются эльфами, к нему отношения не имеют ни по-отдельности, ни как союз камнеморьев.
При всей обоснованности доводов друидов, Хайронеуса раздражала обособленность Леса. На правах общенационального лидера и в эйфории обретенной власти он уже успел заключить несколько смелых контрактов, и теперь почти все они повисали в воздухе. Оставалось три варианта: отдать по контрактам то, что находилось на балансе армии, разорвать соглашения, надолго лишившись авторитета среди людей, либо найти способ прибрать к рукам месторождения мифрила и корабельные мастерские. Первый вариант был отвергнут сразу, ибо Хайронеус оставался солдатом и всеми силами пестовал армию, а потому уж явно не собирался лишать ее боеспособности. Репутационно застрелиться на взлете стремительно налаживающихся связей с людьми – тоже было неприемлемо. Стало быть, следовало исхитриться, но получить доступ к тому и тем, что и кто необходимы для создания востребованной в Вендоре «эльфийской линейки».
***
На первых порах Хайронеус продолжал искать мягкие пути. Его помощники исколесили Вендор в поисках товаров и технологий, которые могли бы иметь ценность для капризных альмалессов. На Мефалью привозили синайские ткани и посуду, аджарские драгоценности, ахейские музыкальные инструменты, русских мастеров деревообработки, гномов-рунников, столь гладко влившихся в уклад собратьев из Менаона… Но друиды снисходительно отмахивались от всего этого, то ли не видя применения, то ли подозревая тонкую игру, с помощью которой король якобы пытался и их тоже подсадить на чужеродные ценности.
Следующим шагом в стратегии мягких путей стало привлечение скаутов. Если раньше альмалессов склоняли к уходу в камнеморья по личной инициативе и без какой-либо системности, то теперь это приобрело осмысленную стратегию. Самые убедительные модернисты отправлялись в районы обитания нужных Хайронеусу мастеров, где всеми силами заманивали тех в новую жизнь, рисуя красочные перспективы. И это работало. Ведь если Лесу как системе ничего из берегового уклада не было нужно, то разбудить жажду новых впечатлений в отдельном эльфе – оказалось делом посильным.
Друиды хмуро следили за вербовкой симбионтов, однако, согласно условиям примирения, могли вмешиваться лишь в той же форме – ведя контрпропаганду. В результате им даже удалось вернуть в лоно Леса нескольких скаутов, но в обратном направлении поток искателей новых впечатлений и перспектив – оказался куда плотнее. Правда, касалось это, в основном, металлургов, всегда ощущавших себя в Лесном симбиозе несколько посторонним элементом. Мифриловые контракты Хайронеуса были спасены, однако корабельные терпели бедствие, ведь, сердясь из-за политики скаутства, альмалессы теперь наглухо перекрыли поставки специального леса и дополнительно промыли мозги мастерам-корабелам, которые и без того оставались верными членами Лесного симбиоза.
Хайронеус неоднократно корил себя за то, что поторопился заключить контракт с Купеческой Ложей Нартекса на поставку десятка кораблей-«Единорогов», не вникнув предварительно в нюансы их постройки. Он, разумеется, слыхал, что создание каждого такого чуда мореплавания – это целый обряд, но, увлеченный нескончаемыми тренировками и работой в гвардейской школе, так и не узнал всей сложности механизма. Откуда ему было знать, что для каждого корабля требуется сплетение десятков жертвенных даров со стороны Лесной живности? Что единороги жертвуют свои волшебные волосы, что шлейфователи фей годами откладывают для «Единорогов» особую пыльцу, что ключевые элементы корабля должны создаваться из дендроидов, которые по пути совершают целое паломничество по Лесу, впитывая нужные энергии… Поверхностность и необдуманная решительность – вот, что подвело нового короля эльфов, и, сердясь на себя за это, он заодно постепенно наполнялся злостью и в адрес всего того странного Лесного мира, который остался для него непонятным и слишком сложным…
***
А надо сказать, что король и без того неосознанно склонялся на сторону модернистов. Поначалу он искренне желал стать общенациональным лидером, абсолютно ровно относящимся ко всем жителям Мефальи. Но быстро выяснилось, что Лесу и его симбионтам он фактически не нужен. Это чувство довелось испытывать многим королям Мефальи, но если у них не было выбора, и приходилось искать свою нишу хотя бы в рамках традиции «королевского произвола», то перед Хайронеусом расстилался альтернативный путь: помогать обустраиваться объективно нуждавшимся в лидере модернистам.
Правда, обосновался король на их территории по другим причинам. Эльфийские короли обычно имели сразу несколько резиденций, между которыми кочевали во время островных триместров, стремясь охватить своим произволом  все уголки Мефальи. И все эти резиденции находились внутри Леса, кроме одной, называвшейся Кореллон. Эта миловидная усадьба лежала недалеко от устья реки и служила местом встреч с гостями острова, обычно опасавшимися заходить вглубь Леса, который мог, наплевав на дипломатию, наслать на гостей какую-нибудь кару, если вдруг считывал с их тонких полей агрессию в адрес животных или растений. По каким-то причинам, именно около Кореллона же выросла основная школа подготовки королевских гвардейцев, впоследствии развившаяся до статуса главного центра всей армейской сферы. Неудивительно, что Хайронеус, проведший здесь три четверти жизни и ориентированный сейчас на частые приемы человеческих делегаций – едва ли размышлял, где пустить свои королевские корни.
Получается, что Хайронеус жил в одном из ключевых центров Каменного Обода, был постоянно вовлечен в развитие модернистской ветви, а от альмалессов получал преимущественно косые взгляды и отстраненное игнорирование попыток помочь. Нужно было обладать нечеловеческой (и даже не эльфийской) волей и гипертрофированным чувством справедливости, чтобы сохранить одинаковую симпатию к обеим ветвям. И этих качеств Хайронеус в себе не обнаружил.

Возвращение блудных «оборотней» и Территория согласия
Итак, к концу осени 1225-го года сложилась конфликтная ситуация. Каменному Ободу довольно остро требовалось то, что находилось в Лесу, обитатели которого не только не хотели делиться, но отказывались и продавать, ибо в деньгах, как и в других человеческих ценностях, не нуждались. И, видя, что ситуация зашла в тупик – модернисты, уже перенявшие у людей некоторые хитрости, придумали нестандартный ход, основанный на лазейке в эльфийских традициях.
Дело в том, что на Мефалье всё принадлежало всем. Месторождения мифрила, полянки фей и единорогов, деревья, холмы и озера – ничто из этого не могло считаться чей-то собственностью, в независимости от обстоятельств. Даже, если какая-то династия, скажем, шлейфователей фей, вопреки нравам, занималась одной и той же их полянкой целыми веками – это не давало текущим членам династии считать себя поляночными монополистами. Любой эльф мог прийти сюда и начать работать с феями на свой страх и риск, понимая, что прикормленные другим симбионтом хохотушки – вряд ли помогут незнакомцу втиснуться в их отношения, а стало быть, производительность его труда оставит желать лучшего. Понятно, что подобные вторжения случались редко – отсутствие запрета компенсировалось давно установившимися этическими нормами, и внутренний ограничитель просто не позволял эльфу быть столь наглым по отношению к собрату. Но этика тем и слаба, что отступает, когда кто-то начинает жить не по ней, а по законам.
В договоре примирения нигде не было прописано, что эльфы, ушедшие в Каменный Обод, лишаются права вернуться в Лес. Запрета на свободный выбор места работы, как мы только что поняли – тоже не существовало. Стало быть, эльфы-модернисты – могли без помех поселиться в любой части Леса и начать добывать там хоть мифриловую руду, хоть волосы единорогов, хоть пыльцу фей. Стоит ли сомневаться, что именно это и произошло?..
Среди модернистов, вполне естественно, нашлось немало бывших симбионтов, а еще больше – тех, кто до симбиоза не дошел, но во время порхающего возраста освоил некоторые традиционно эльфийские ремесла. Большинство из таких ремесел теперь оказывались ни к чему, но вот на тех спецов, кто был связан с феями, единорогами, деревьями и мифрилом – возник резкий спрос у корабелов Обода, тщетно пытавшихся самостоятельно выполнить абиссинский контракт. Были сформированы целые группы, которые приходили в Лес и занимали пустующие или слабо обрабатываемые полянки фей, лужайки единорогов и рощи пригодных для кораблестроения деревьев. Поначалу этот десант старался держаться поближе к Ободу, работая преимущественно в Самарии, где жили упоминавшиеся нами слои неопределившихся. Более того, работать старались со всей добросовестностью и в рамках традиций. Но с последним становилось все хуже – во-первых, навыки подрастеряли, во-вторых, без симбиоза попробуй поработай с такими капризными созданиями, как феи и единороги. Ну, а в-третьих – сроки поджимали, и банально некогда было ждать, когда пыльцу, волосы или стволы с ветками пожертвуют самостоятельно. Эльфы начнут хитрить, а так как обмануть мистических существ, живущих в единой системе – дело нелегкое, переход от обмана к агрессии – произойдет очень быстро, а весь цикл отношений (с честной работы и до первых убийств) – займет чуть больше года.
К тому времени ареал деятельности десанта модернистов уже существенно расширится вглубь острова. Стратеги Обода быстро смекнули, к чему все движется, поэтому решили, что будет разумно, пока альмалессы лишь хмурятся, успеть по-максимуму собрать сырье из глубинных участков, хлипкое, но близкое кольцо Самарии оставив как стратегический резерв на сложное будущее. Время показало, что расчет был верным…
***
Альмалессов подвела типичная эльфийская наивность. Когда из Каменного Обода потянулись первые «переселенцы» – это было встречено сдержанным ликованием. А как же! Вот оно – подтверждение правоты друидов!.. Плохо, оказывается, жить вне Леса, раз столько блудных его детей возвращаются в родное лоно. Смущало, конечно, их нежелание восстанавливать симбиотическую связь, но это списали на чувство вины.
- Стесняются, - перешептывались жители Леса, и нет бы проверить искренность блудных детишек – благо мистических ресурсов Леса для этого хватило бы с головой. Так с типичной для нации деликатностью еще и постарались отстраниться. – Пускай работают… Наскучали, поди, по гомону феечек да спинам единорогов…
Первым забьет тревогу сам Лес. Когда случаи насильственного шлейфования фей, скрытного выдергивания волос единорогов и несвоевременного вырубания деревьев преодолеют область погрешности – духи попытаются убедить друидов внимательнее присмотреться к возвращенцам. Те, правда, еще несколько месяцев протянут резину, объясняя грубость и невежество работников остаточным отпечатком людского влияния и прося Лес проявить сдержанность. Но, когда уже плохо скрываемая агрессивность «бывших» модернистов начнет попросту бросаться в глаза – прозреют, сложат, наконец, все элементы паззла в одну неприглядную картину коварного обмана, и в приказном порядке потребуют покинуть Лес, оставив здесь все добытое сырье. Тут-то и выяснится, что все сырье сразу и тайком отправлялось в Каменный Обод…
Друидам бы созвать совет, пригласить короля, внести поправки в договор, возможно, в ответ на возобновление хотя бы малой доли поставок столь нужного Хайронеусу сырья… Но они поступили так, как это порой делают люди, чувствующие себя идиотами, которых насмешливо долго обводили вокруг пальца – одним махом отомстили за все… Нет, сами они руки не пачкали. Однако запустили в единую сеть Леса команду «фас!», дав ему возможность самому определить степень вины каждого.
- Бегите! – одновременно услышали ментальную подсказку друидов все члены десанта «оборотней», работавшие в разных уголках Мефальи. И побежали… Ведь только теперь ощутили, каким враждебным может оказаться Лес, который они так успешно дурили целый год.
Не все из них вернутся в свои камнеморья. Лес подходил к наказанию дифференцированно, поэтому те, кто успел, пользуясь его снисходительностью во время работы, замучить избыточно много фей, срубить деревьев или вовсе отравить единорогов – были приговорены к смерти или сумасшествию. Привыкшие к мягкотелости Леса, «оборотни» расслабились, столь внезапного и тотального удара не ждали, поэтому были абсолютно беспомощны перед богатым арсеналом лесного братства. Хищники, духи, растения, грибы, феи – кто когтями, кто ментальными атаками, кто ветвями, кто ядовитыми спорами, кто волшебным смехом… По беглецам стреляли «из всех стволов», и каждый получал отсроченное наказание по заслугам… И на счастье многих – их вина, по мнению Леса, оказалась достаточной лишь для трепки, иначе вряд ли в свой каменный дом вернулся хотя бы один из обманщиков.
***
Существует замечательная фраза «Но ведь до моей последней реплики неправ был ты!», и она хорошо подходит к случившемуся. Каменный Обод был объективно неправ, запустив свой двуличный десант обчищать Лесную кладовую. И, думается, совет друидов мог бы выбить на переговорах серьезные преференции, тем более что Хайронеус, хоть и был посвящен в план стратегов Обода, еще пытался казаться объективным. Но первобытная казнь Лесом нескольких десятков «оборотней» и серьезная трепка еще доброй их тысячи – в глазах очень многих существенно перепрыгнула «пределы допустимой обороны», оставив за Каменным Ободом моральное право на ответные действия.
Хайронеус выбирал, как ему поступить: оставить агрессию Леса без ответа, дабы включить в его жителях совесть и чувство вины, либо, пользуясь моментом, застолбить за собой стратегические точки в отношениях сторон. Неожиданности не произошло – солдат выбрал именно второй вариант, и, пожалуй, не ошибся. На срочно созванном в Кореллоне собрании элит всех сторон, король заложил фундамент дальнейших событий. И надо признать, что эти переговоры он провел на высочайшем уровне.
Хайронеус превосходно подготовился и сумел извлечь из ситуации максимальную выгоду. Он начал с мягкого укора в адрес друидов, сказав, что в основе печальных событий лежит именно их упрямство и несдержанность. Ведь сколько он просил проявить дружелюбие по отношению к собратьям, столкнувшимся с массой трудностей при воплощении их мечты, но друиды отказались помочь с сырьем, которое в Лесу не находит применения и лежит мертвым грузом, а могло бы принести пользу всей Мефалье. Жители Обода решили добывать ресурсы сами, но, испытав трудности, пошли на поводу у лукавства – с этим никто не спорит. Однако равноценна ли кара, понесенная ими?..
Но эльфы побережья не затаили обиду! Они, варясь в соку средиземноморья, уже успели осознать, какое количество угроз нависает над цветущим островком, населенным столь отличающимся от людей народом. Поэтому гораздо глубже лесных собратьев чувствуют единство всех эльфов Мефальи.
- Это только нам кажется, что мы стали разными! – чувственно внушал король. – Но на уровне Вендора – мы одинаковы. Сейчас сразу несколько государств взяли курс на милитаризацию, и для пунов, капитолийцев, олимпийцев, минойцев – мы все – эльфы. И когда появляются новые легионы, продолжают переоснащение пуны, все смелее курсируют вдоль наших берегов минойские корабли с быками на парусах – не время ссориться из-за разницы во взглядах на еду или материал дома. Воюя с Каменным Ободом – люди непременно вторгнутся в Лес, решив воевать с Лесом – они получат непримиримого врага в лице Каменного Обода. Потому что мы все – эльфы! Мы – один народ! И мы должны научиться идти навстречу друг другу, прощая ошибки и великодушно закрывая глаза на противоречия…
Хайронеус был чертовски убедителен, потому что, скорее всего, искренне верил в то, что говорил. Другое дело, что использовать это в добыче тактических преимуществ – тоже талант, и как раз им король эльфов обделен не был. Усыпив бдительность друидов широтой прощающей их грехи души, намекнув на внешнюю угрозу и сыграв на чувстве единства, он ухитрился вывернуть монолог так, что подписанное соглашение по своим условиям могло бы соперничать с актом капитуляции. Но друиды, хоть и насторожились, а все же повелись на банальные в мире людей ходы. Ведь на бумаге все выглядело очень красиво, и Каменный Обод, могло показаться, шел даже на большие уступки, а то, что все они никаких стратегических бонусов Лесу не давали – станет понятно уже потом.
Ключевым тезисом декларации было провозглашение Мефальи Территорией согласия. Не нужно больше разделений на Лес и Обод! Ведь это грозит критическим расхождением путей, а Мефалье нужно быть единой. Да, в тот момент, когда то тут, то там вспыхивали усобицы – было логично разделить территории, дабы дать возможность сторонам бескровно расслоиться. Но теперь все иначе. Теперь есть признанный всеми регулятор-король, который станет со всем вниманием следить, чтобы столкновения взглядов не переходили в стычки. Его гвардия рассредоточится по острову и будет охранять право каждого эльфа на свободное, но не агрессивное выражение собственных взглядов. Да, раньше полагались на волю одного лишь Леса. Но те времена ушли, и Лес не справляется. Его инертность нередко позволяет реальному агрессору, пролив кровь живых существ, ускользнуть, но теперь гвардейцы не позволят избежать наказания за неуважение к вековым традициям. Его кара порой избыточно сурова, а зачастую – и вовсе необъяснима: мало ли случаев, когда от Лесного произвола страдали невиновные? А теперь гвардейцы смогут защищать мирных путников или рабочих от хищников…
Но главное – теперь такой же единый порядок будет соблюдаться и в Каменном Ободе! Так получилось, что его пространство стало слишком враждебным для жителей Леса, которые продолжают жить по его принципам. Сюда обычно приходят те, кто уже желает изменить систему ценностей, но других лесников (жителей Леса) в камнеморьях встречают лишь насмешки и снисхождение. А это неправильно!.. Модернисты действительно чересчур оторвались от единых корней, став забывать, сколь много ценного сохранилось в древних традициях. Может быть, такое резкое отторжение было нужно на первом этапе формирования обновленной системы ценностей, однако она окрепла, и теперь самое время вновь вплести в нее славные обычаи традиционного эльфийского уклада. Так пусть друиды и другие лесные эльфы приходят в Каменный Обод, чтобы проповедовать здесь свои истины, а гвардейцы проследят, чтобы модернисты обходились с ними со всем уважением…
Страшно интересно, какова была доля искренности Хайронеуса именно здесь. Верил ли он сам, что есть еще шанс сплестись в синкретическое общество? Или же это был своеобразный гамбит, в котором Обод по итогу ничего не терял, зато получал доступ к ресурсам Леса и головам его обитателей?.. Впрочем, искренность первого не отменяет эффективности второго. На данном этапе каменная мировоззренческая модель была пассионарнее Лесной, и в равных условиях распространения получала преимущество . Друиды твердо верили в свои ценности и собственный дар убеждения, поэтому угодили в ловушку: эльфы камнеморьев, все еще заряженные энергичными идеями, на их речи будут вестись редко, в то время как искушения людскими ценностями и идеи неосамарианства, активно насаждаемые в Лесу – будут переманивать многие сотни эльфов на каменную сторону…
Интересно, что одной из жертвенных пешек договора станет принцип лояльности к древним традициям – презумпция древности. Вероятно, именно она замылила глаза друидам, ибо выглядела не просто уступкой, а целым даром. Согласно презумпции древности, лесные эльфы, находясь в гостях в Каменном Ободе, имели право жить по древним канонам: сыроедить, совершать древние обряды и ритуалы, чтить традиции, сплетаться – в общем, делать все, что и в Лесу, за исключением проявлений агрессии в адрес тех, кто эти традиции не чтит. Словом, жуй морковку, но будь добр – не стреляй в того, кто жарит мясо, даже, если ты – егерь… При этом эльфы Каменного Обода, гуляя или работая в Лесу – попадали под принцип «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». То есть, убивать зверей, издеваться над феями или дразнить дриад – было запрещено, за исключением ситуаций с явной самозащитой. Единственным пунктом, который попросили внести стратеги Обода, а друиды, пораженные уступками, по наивности приняли – стал принцип снисхождения, который впоследствии перекроет любую выгоду лесников от всей презумпции древности. Друиды согласились прощать береговым эльфам единичные проступки: если гость Леса нарушил какой-то его закон без особой злостности, то на него не обрушивалась Лесная кара, а проводилась разъяснительная работа либо кем-то из местных, либо гвардейцами.
Мало того что попытки друидов вплести этот пункт в энергетическую систему Леса приведут к усилению инертности его реакции на вообще любую агрессию, еще больше разбалансировав столь стройный инструмент, каковым когда-то являлась Лесная кара. Так принцип снисхождения еще и станет вопиюще удобной лазейкой для множества вполне себе злостных нарушителей законов, позволяя им избегать наказания за порой откровенный беспредел. И толку от разрешения лесникам лопать в каменных тавернах грибы и черешню?.. Хитрость ведь в том, что Лесные традиции были мягкими и безобидными, несущими для камнеморьев куда меньше вреда, нежели единичные, получающие снисхождение, традиции нового толка. Хулиганам ни холодно, ни жарко, если «ботаникам» разрешили в подворотнях и «качалках» читать книжки и пользоваться платочками, особенно если в обмен на это можно будет иногда безвозмездно раздавать им пинки в библиотеках…
…Последние два пункта соглашения были похожи на предыдущие тем, что тоже выглядели почти как уступка Лесу, а на деле – несли выгоду что Ободу, что Хайронеусу.
Первый касался курса камнеморьев на милитаризацию. Дескать, внешние угрозы нарастают и действующей армии явно не хватает. Но так как береговые эльфы чтят миролюбие лесных собратьев, они готовы взвалить на себя тяжкую ношу защиты всего острова от чужой агрессии. Поэтому паритетное формирование армии, принятое при старом соглашении, уступает место принципу «в зависимости от числа желающих». Нет, если в Лесу найдется множество патриотов, готовых оставить Лес ради службы – то пусть приходят в Кореллон обучаться и составляют хоть 90% армии! Но зачем, если они могут принести пользу острову другими способами, а защищать Мефалью готовы и жители Обода?.. По сути, это была денонсация соглашения об ограничении вооружений, явно выгодная одной из сторон , но подавалось это в духе заботы и бдительность друидов обошло.
Еще более вопиющим примером черной риторики стал, пожалуй, самый ключевой пункт соглашения, влияние которого на последующую пятилетку окажется наибольшим.
При чтении этой главы, может сложиться впечатление, что друиды совсем уж глупцами были, но это не так – мудрые, но банально неискушенные в интригах и доверчивые по своей природе, они позволяли обдурить себя с помощью комбинаций, хотя более поверхностные схемы – разгадывали. Так, едва ли не первым делом представители Леса заявили, что их принципиальным условием является продолжение эмбарго на поставку сырья третьим лицам. Когда речь зашла о внешней угрозе, а потом и о полной прозрачности границ внутри Мефальи – позиция была скорректирована, но лишь отчасти. Друиды согласились увеличить долю добытого симбионтами сырья на нужды собственной армии, однако ни о каких горящих контрактах и слышать не хотели. В конце концов, зачем вооружать людей своими лучшими образцами, если те, того и глядишь, нападут?..
Тогда-то Хайронеус и протолкнул свою вожделенную инициативу, шедшую в прочной связке с воцарением гвардейцев на роль главных регуляторов всех конфликтов. Что ж, король не может и не хочет требовать от друзей переступать через их принципы. У симбионтов свои правила и традиции, так что Мефалья будет благодарна им за помощь в усилении обороноспособности. Они ведь, наверное, и так устают, тем более сейчас, когда Лес покидает множество желающих познать Каменную ветвь, пришедшую на смену Серебряной ветви, врученной эльфам их славными хранителями – сапфирными драконами… Так может быть, береговые эльфы и жители Самарии подключатся к работе симбионтов? Не мешая им, а осваивая новые территории. Да, последний опыт оказался не очень удачным, но на этот раз работники будут тщательнее вникать и подробнее вспоминать. Они возьмут на себя ту долю, которую имеют полное право не додавать симбионты, и помогут в обмен на выполненные контракты получить множество человеческих технологий и средств усиления всей Мефальи…
Друидам очень хотелось увидеть в этом предложении шанс на возвращение хотя бы части эльфов в лоно Леса. Может быть, работая в контакте с ним и его жителями – дурачки поймут, как ошибались, оторвавшись от столь прекрасного корня… Так зачем мешать, тем более что появился закон, запрещающий нарушать права Леса, а гвардия короля обещает за этим следить?.. В тот момент, когда друиды мысленно согласились с предложением, Хайронеус как-то подозрительно вовремя вспомнил о погибших от кары Леса бедолагах, совершил короткий поминальный ритуал, взятый из древних традиций, после чего, как бы вдогонку и якобы поймав эту идею только что, предложил еще один штрих. Лес – сложный организм, не всегда понятный людям. Поэтому, дабы он не выглядел (как это едва не произошло сейчас) в глазах народа опасным, жестоким и враждебным – стоит на всякий случай обезопасить работников от его спонтанных порывов. А поскольку внутри самого Леса от его воли не спрятаться – хорошо бы расставить в местах, близких к обрабатываемым участкам – небольшие каменные постройки: лесные форты – форталезы. Стоят же каменные круги, так и каменные полусферы можно возвести, не раздражая Лес, но создавая пространство, где нечаянно оступившийся работник смог бы укрыться от вспышки Лесного гнева, дабы затем спокойно попросить прощения…
Ну, вы, наверное, поняли, что именно эти форталезы, которые под шумок повырастают по всей Мефалье грамотной сетью – станут впоследствии аванпостами для тех, кто никакого прощения у Леса просить явно не собирался. И есть подозрение, что как раз этот пункт Хайронеус продвигал без скидок на веру в единение, а с холодной головой и четким замыслом – как умелый военачальник: надеясь, что не пригодится, но готовясь к тому, что окажется крайне полезным…

Трения вызывают огонь
В исторической традиции существует тенденция рассматривать гражданские войны как следствие борьбы за власть между элитами, сам народ выставляя лишь жертвой этих интриг. В последних главах мы делали акцент как раз на элитах, поэтому могло сложиться впечатление, будто и на Мефалье всему виной были именно они. И вот сразу уточняем, что, во-первых, мы отнюдь не все гражданские войны склонны втискивать в схему «паны ругаются – у холопов чубы трещат», а во-вторых, эльфийский случай – считаем как раз-таки «войной снизу». Понятно, что без запальника элит, как и почти всегда, не обошлось, однако топливо пожара ненависти, как тоже нередко случается – было накоплено в самом народе, идеализировать который мы не собираемся .
Гражданская война на Мефалье, хоть и имеет свои особенности, в целом довольно четко укладывается в модель объективно назревшего именно народного противостояния. Различия в картинах мира и системах ценностей создали мощную разницу потенциалов, поэтому разряд, вероятно, был попросту неминуем. И это несмотря на все попытки элит договориться и найти компромисс!..
Территорией согласия остров мог называться полгода. Весна и лето 1227-го прошли в попытках воплотить договоренности на высшем уровне в реальность обычных мефальянцев. Гвардейцы рассредоточились по острову, работники из Каменного Обода искали свободные участки, пригодные для добычи ресурсов, и строили неподалеку от них форталезы, друиды проводили ритуалы, повышая болевой порог Леса, а незадействованные в этом – занимались пропагандой древних ценностей в камнеморьях… Во всех действиях участников интеграционных процессов буквально потрескивала волевым усилием втиснутая в себя терпимость – чувствовалось, что, как минимум, главные менеджеры процессов очень стараются преодолеть разницу во взглядах, сохранять великодушие или хотя бы снисхождение. Но также чувствовалось, что получается это с большим напряжением, и недовольство антагонистами просто накапливается внутри, раздуваясь до негодования и скрытой ненависти.
Поселите друга в своем доме, и если у вас разные взгляды на жизнь, а особенно – отношение к сотням бытовых мелочей, то вскоре он начнет подыскивать другой дом, а вы будете тихонько подсовывать ему объявления по недвижимости… Создавай модернисты свой каменный рай хотя бы на Фермодоне – и это новое государство, скорее всего, заняло бы в мире лесных эльфов место между Менаоном и Сарагосой как умеренно, а все же дружественное образование. На одном же острове им оказалось слишком тесно, и тут хоть делись на Обод и Лес, хоть пытайся слить все в Территорию согласия – конфликта не избежать.
Ну не может симбионт оленей принять тот факт, что для соседа олени – еда. А подсевший на мясо модернист не поймет, почему он должен себя ограничивать из-за дремучих предрассудков ортодоксов… В том-то и проблема, что обе ветви эльфов считали остров своим, а другую сторону, как бы ни старались – воспринимали как помеху на пути превращения острова в царство торжества собственных взглядов и планов. Не будь уже набившего оскомину абиссинского контракта – нашелся бы другой повод вернуться в Лес и попытаться заставить его жить так, как это теперь почти безальтернативно виделось модернистам. Точно так же и у альмалессов появилась бы другая красная линия, отстаивая которую, они пытались бы доказать свою правоту. И тот факт, что одни упорно не отказывались от контракта, а другие ни за какие коврижки не соглашались помочь его реализовать без обострения – убеждает во внутренней готовности обеих сторон схлестнуться уже здесь и сейчас.
***
Острая фаза противостояния вытекла из сотен именно мелких конфликтов. С осени 27-го до весны 28-го что Хайронеус, что друиды, что стратеги – вели политику умиротворения своих подопечных, столкнувшихся с неготовностью принимать оппонентов такими, какие они есть. Причем, вопреки общей тенденции философий сторон, это не всегда укладывалось в схему «спокойных хозяев, уставших от буйного гостя». Лес Мефальи, как подчеркивалось в некоторых статьях – не был добрым. Волшебным, мистическим, одухотворенным, загадочным, но не добрым в человеческом понимании этого слова. Даже во времена тотального симбиоза случались нападения зверей, припадки неверно одухотворенных дендроидов, инфантильные шалости заигравшихся фей, не понимающих, что их волшебный смех довел до сумасшествия прохожего. А уж по отношению к тем, кто находился за скобками общего симбиоза – обитатели Леса были настроены, если и не враждебно, то и совсем необязательно дружелюбно. Так что проблемы Территории согласия возникали не только из-за модернистов, обижающих Лес, но и из-за самого Леса, жители которого могли оказаться чересчур агрессивными или без меры шебутными.
Впрочем, понятно, что классическим сценарием любого мелкого конфликта – являлось в разной форме выраженное модернистом непочтение к Лесу и древним традициям. На первых порах сами лесники оставались в стороне, ведь модернисты, повинуясь указу, старались держаться автономно, осваивая наименее обжитые участки Леса. Поэтому модель стычки обычно включала лишь модерниста и лесных существ, отличаясь только распределением ролей потерпевшего и обидчика. Эта модель постепенно усложнялась. Пострадала фея, но обидчика вскоре накажет волк, которого затем обидит потерпевший обидчик вместе с друзьями, после чего всем им достанется от пчел, чей улей впоследствии будет случайно подожжен еще одним неосторожным модернистом…
Гвардейцы по возможности вклинивались в такие модели, пытаясь предотвратить новые волны, но тут и проявился один из главных корней проблемы. А он заключался в том, что на Территории согласия одновременно действовали две совершенно разные системы регулирования: гвардия и Лес. И то, что для Леса было нормой – гвардейцами расценивалось как агрессия, тогда как решения гвардейцев вызывали неприятие у Леса. Презумпция древности нивелировалась принципом снисхождения, и на бытовом уровне постоянно возникали конфликты, которые почти равно трактовались в обе стороны. Скажем, очень уж захотелось модернисту-каменщику мясца отведать. Он подстрелил оленя, вызвав к себе неприязнь Леса, которая затем проявится в виде нападения волков. В такой ситуации гвардейцы вмешивались, стреляя в волков на поражение и вызывая неприязнь уже к себе… Но что было им делать? Позволить загрызть мясоеда? А как же принцип снисхождения?.. Но Лес-то – структура массивная, с инерцией и принципом накопления агрессии в адрес нарушителей гармонии экосистемы. Лес действует по более глобальным законам, учитывающим множество потоков, а гвардейцы – обычные люди, реагирующие на сиюминутную ситуацию. Вот и завязка конфликта… А если мясоед потом еще одного оленя подстрелил, оправдывая себя тем, что это ответ на атаку волков?..
В общем, гвардейцы, как ни старались, но с функцией идеальных регуляторов уж никак не справлялись. То ли неосознанно компенсируя Лесное регулирование, то ли потому, что им было банально проще понять логику и мотивы модернистов – гвардейцы Хайронеуса достаточно быстро превращались в охрану последних от Лесного суда. И само собой, это вызывало реакцию Леса и в их адрес, как бы лишая статуса нейтральных регуляторов и создавая предпосылки для столкновения двух, уже совершенно независимых систем правосудия и наказания. К осени 28-го для гвардейцев будет в порядке вещей самим карать несдержанную лесную живность, а она будет отвечать взаимностью…
***
К тому времени в противостояние вовлекутся и лесные эльфы. И интересно, что причиной будет даже не столько накопившееся недовольство конфликтующими с их Лесом модернистами и гвардейцами, сколько появление в глубине острова новой силы.
Мы обещали рассказать о самариях, и вот настало подходящее время… Если бы философ Самариэль, известный не только своим учением, но и странной смертью (от смеха ), мог предположить, что его именем себя назовут анархисты времен Обвала, то, возможно, провел жизнь, молча шлейфуя своих любимиц. Ведь стержнем его философствований было всего лишь снижение градуса мессианства, присущего эльфам в огромной мере. Мнящие себя хранителями древних ценностей и идеалов, эльфы Мефальи свою жизнь затачивали под накопление и передачу знаний и опыта. И, по мнению Самариэля, этот груз ответственности очень мешал эльфам жить с той степенью медитативности, которая позволяла бы им быть поистине образцом гармонии.
- Не думайте о завтра! – смеялся  он. – Живите сегодня, сейчас, как феи! Они ведь тоже, по сути, копят опыт для будущих воплощений, но делают это мимоходом, а главная их миссия – радоваться каждому мгновению! Это же – и наша миссия! И каждого человека! Именно это знание мы и должны были передать потомкам, неся его из Золотого Века. Смех и беззаботность, а не пафосные громоздкие традиции, которые не имели шансов сохраниться в чистом золотовечном виде, как бы наши славные предки ни старались.
Надо сказать, что некоторые смехи Самариэля очень глубоко проникли в умы эльфов. По сути, он чуть ли не первым подверг сомнению мессианство эльфов как хранителей древних традиций\ценностей, зацепив еще и сами ценности. Некоторые духи Леса утверждают, что вирус смехов философа, осевший в сознании королевской династии, и дал старт процессам, приведшим к Обвалу. Другое дело, что, к большому сожалению, словно насмехаясь над приведенными словами Самариэля, его мысли исказились еще быстрее эльфийских традиций и породили вульгарную интерпретацию философии беззаботности. Ведь сам смехоплет оставался глубоким сторонником именно Лесного симбиоза, выступая лишь против напряженности, с которой эльфы тащили свою обязанность передачи личного опыта.
- Оставлять свою душу в Дар Лесу – это чуть лучше, чем оставлять одежду или испражнения! – говорил он, нарочно избегая поэтичных эпитетов, в которые эльфы старались облекать даже примитивные биологические процессы. – Захламили Лес отходами… Оставляйте ему свой смех при жизни, и тогда потомки, оказавшись в Лесу, возьмут от вас большее, нежели слушая нудятину о том, как именно вы жили и чем занимались. У того, кто гуляет на лужайке, когда-то бывшей домом десятков поколений фей – буквально крылья вырастают от остаточной энергии их беззаботности. А теперь представьте, что вместо этого каждая пикси оставила бы свой астральный отпечаток, который подробно говорил бы вам, в какую минуту какой цветок она обожрала, а какой опылила…
Может быть, и жаль, что Самариэль никакого Дара в виде души, разумеется, не оставил. Наверняка бы в этом случае у него оставалась возможность выступать камертоном своего учения, не давая выдергивать из него противоречивые и вульгарные тезисы, которые действительно сыграют немалую роль в отходе эльфов от Лесной традиции. Ближе к Обвалу учение примет форму, напоминающую ахейский эпикуреизм. Дескать, живите сегодняшним днем, не заморачивайтесь, вырывайтесь из системы и наслаждайтесь жизнью. Собственно, такое сходство случайным не являлось – эпикуреизм был как раз привезен элитами из Дориона и пропитал своими вульгарными понятиями систему взглядов Самариэля.
Бурная популярность настигла учение уже в ходе Обвала. Мы говорили, что увесистый процент эльфов, оторвавшись от симбиоза, не прижился и в Каменном Ободе. Разочарованные в обеих системах эльфы – селились во внутреннем кольце между Ободом и Лесом: формально в Лесу, но уже без тесной с ним связи. В таких условиях жилось сложно не только из-за того, что Лес воспринимал их теперь в лучшем случае нейтрально, а больше из-за пустоты в сердцах. И эту-то пустоту и взялось заполнять самариэльство, за каких-то пару лет превратив внутреннее кольцо в пространство беззаботности и веселья.
Мы упоминали название «Самария», но это чисто сторонний термин – сами жители кольца не заморачивались над тем, как называется их условное царство. Они даже не задумывались, сколько их единомышленников где живет. Зачем, если можно нырнуть в беззаботность с головой и пускать там веселые пузыри смеха?.. Прекрасные травники и грибники, эльфы знали сотни рецептов, помогающих им расширять сознание, и теперь эти рецепты приобрели характерный окрас наркотического стимулирования. Многие, впрочем, в стимулировании и не нуждались, благо на волну веселья можно было настраиваться и самостоятельно, особенно если селиться поближе к лужайкам фей.
У кого-то из летописцев мелькала мысль, что Хайронеус нарочно направил самариев вглубь Леса, посчитав отменным орудием ломки устоев. Там даже приводилась версия, согласно которой такой прием был взят королем на вооружение транзитом от кельтов, пару веков назад пытавшихся ослаблять внутренних оппонентов открытием и поддержкой на их территории христианских ячеек . Но в это с трудом верится – слишком уж хитро для Хайронеуса. Так что, скорее, сыграла роль особенность распространения анархистских учений, предполагающая путь наименьшего сопротивления. В Каменном Ободе еще высока была энергия новых стремлений, поэтому вирус самариэльства и попер внутрь – туда, где эльфы объективно подустали от тяжести миссии и были готовы расслабляться.
На спонтанный характер распространения намекает и форма передачи вируса. Среди самариев фактически не было проповедников или миссионеров в их типичном виде. Хаотичная сеть смеющихся пофигистов, не обучающих, а показывающих, как жить – вот как выглядело самариэльство. Весельчаки гуляли по Лесу, шутили над духами, хохоча, бегали от волков или наперегонки с феями, беспорядочно сплетались и спаривались, при этом совершенно ничего не боялись. Обычный эльф всегда имел десятки внутренних ограничений, которые помогали ему не вызвать Лесную кару или молчаливое осуждение собратьев. Усталость от этих ограничений стала одной из причин миграций в Каменный Обод, но там постепенно прорастала система новых ограничений, а тут – появлялась возможность и напряжение снять, и в родном Лесу остаться. От одного эльфа к другому, спонтанно и легко – такой была схема передачи вируса беззаботности, медленно, очень выборочно, но поступательно проникающего все глубже в сердце острова.
Не стоит воспринимать самариэльство как набор аксиом. Эта жизненная позиция с первых моментов существования расслоилась на десятки и сотни течений, зачастую вообще индивидуальных. Самарием мог считаться как мудрый эльф, медитирующий, бережно относящийся к Лесу, но отбросивший ряд архаичных забубонов, так и обжирающийся галлюциногенными грибами дуралей, решивший, что ему все позволено ради сиюминутного удовольствия. И, как обычно, первых заметить сложнее, чем вторых – эпатажных и откровенно придурочных. Потому и неудивительно, что среди ортодоксальных лесников, которые, как мы помним, носили слегка потухающее название альмалессов, возникало все более острое неприятие всех самариев в целом как явления. И, продолжая терпеть трудовые «вторжения» в Лес береговых эльфов, альмалессы не сумели сдержать себя, столкнувшись с хаотичной сетью анархистов, подрывающих устои древних традиций и со смехом плюющих на лесные ценности. Плюющих не со зла, а ради удовольствия и веселья! Но кого интересуют мотивы, когда бесит сам поступок?..
***
Гвардия оказалась совершенно не готова к начавшимся в глубине острова стычкам между ортодоксальными эльфами и самариями. И дело не в нехватке кадров – гвардейцы составляли больше трети всей армии, и достаточно плотно охватывали территории острова. Сложность была этического характера. Понятно, что презумпция древности распространялась и на самариев, но ведь к ним еще больше подходил принцип снисхождения. Самарии, совершая даже откровенно вызывающие поступки, несли заряд обаяния беззаботности, вызывая у регуляторов больше симпатий, нежели все более суровые ортодоксы. К тому же и Лес порой совершенно неадекватно реагировал на проделки весельчаков, вконец запутавшись в кармических отношениях и причинно-следственных связях…
Как и в случае с модернистами, гвардейцы все чаще выступали не на стороне Леса и его защитников, накаляя взаимное недовольство до предела. Это спровоцировало альмалессов на повышение сплоченности, и тот тут, то там пустяковые, а порой и откровенно забавные недопонимания между самариями и Лесом приводили к групповым стычкам.
Точкой возгорания стало убийство альмалессами небольшой общины совершенно адекватных самариев. Сейчас и не разобрать, почему именно они попали под удар. Что-то напутал друид, погорячились егеря, и за объективно грязные проделки кучки обожравшихся грибов радикальных самариев – ответить пришлось ни в чем не повинной общине. Гвардейцы вмешались в происходящее, когда последняя жертва – милая эльфийка – задыхаясь из-за стрелы в груди, дохихикивала последние мгновенья жизни. Гвардейцам увиденное снесло крышу, и они перебили карателей. Друид напоследок воззвал к Лесу, на гвардейцев массово поперли звери, но двое бойцов в этом месиве выжили и укрылись в форталезе. И уже отряд поддержки, мчась к каменному убежищу, увидел жуткую картину, как их коллег добивает облако ос и покрывало змей…
***
Формально тот эпизод удалось замять. Хайронеус вновь собрал друидов и стратегов, даже нескольких авторитетных самариев привлек, но натянутые договоренности на высшем уровне – не удержали в рамках прорвавшуюся, наконец, злобу на уровне народном. Эльфы с обеих сторон банально перестали себя сдерживать. В Каменном Ободе были вновь воссозданы ячейки Авангарда, альмалессы восстановили Оплот, и через три месяца горячая фаза конфликта точечно охватывала весь остров.

Война руды с древесиной
Принципиально важно сразу оговориться, что даже в самые жаркие моменты этой затяжной гражданской войны – в ней принимало активное участие довольно ограниченное число эльфов. По сути, можно даже сказать, что эльфы мирных нравов обычно затрагивались войной лишь косвенно, и страдали от нее почти исключительно комбатанты. Изредка цепляло, конечно, и случайных бедолаг, но четкая текстура войны позволяла мирным жителям оставаться за ее скобками.
На первом этапе о войне вообще можно было говорить с большой натяжкой – ею это являлось лишь для двух радикальных организаций: Оплота и Авангарда. Это активное меньшинство составляло в сумме процентов десять от всего населения Мефальи. Добавив к ним регулярно вмешивающихся гвардейцев и тех, кто попробовал, но быстро соскочил – получим, максимум, одну пятую. Понятно, что и этой цифры нередко с лихвой хватает для погружения страны в кровавый хаос, но в данном случае это было не так.
Схема стычек укладывалась в простые шаблоны. Альмалессы искали промашки работающих внутри Леса модернистов, чтобы, не дожидаясь реакции Леса – лично покарать тех за условного оленя, срубленные дубки или новый карьер. В свою очередь, около рабочих, а нередко – и среди них – только и ждали возможности подраться уже «каменные» экстремисты из Авангарда. Стремясь спровоцировать альмалессов (вскоре их сократят до лексов ), либо чтоб потешить кровожадность, аванги, в свою очередь, регулярно совершали вылазки в Лес, где обижали живность, хотя нередко оказывались и обиженными ею, если обитателям Леса удавалось оперативно скооперироваться. Когда вражда на данном участке доходила до апогея, лексы собирали силы и наносили акцентированный удар по условному карьеру. И тут уже по-разному выходило. Когда могли вообще всех перебить, когда гвардейцы на выручку успевали (а они почти всегда теперь принимали сторону авангов, хотя сам Хайронеус все еще пытался хотя бы внешне оставаться «над схваткой», пусть свою ставку уже явно сделал), когда все дружно укрывались в ближайшей форталезе… Но, в любом случае, инициативой в первые годы владели именно альмалессы, которым связь с Лесом обеспечивала полное превосходство в разведке.
Так как форталезы годились для организованной обороны, но не спасали при налетах на рабочие участки, промысел модернистов быстро сузился до мифрило-каменной деятельности. Они сосредоточили силы на десятке самых крупных месторождений, лежащих около предусмотрительно возведенных там форталез, а дефицит пыльцы фей, волос единорогов и корабельного леса – восполняли с помощью налетов. Зачем пыхтеть над пыльцой капризной феи, если ее можно получить и с дохлой? Зачем вычесывать единорога, если с мертвого можно собрать все и сразу? О деревьях и говорить нечего – во-первых, вокруг форталез вырубали все подчистую, чтобы обезопасить себя от воздействия Леса, а во-вторых, когда все эти надуманные этические компромиссы обвалились – рубить стали вообще где попало. О презумпции уже и речи не шло – все теперь жили, как хотели, вне зависимости от того, где именно: рабочие охотились на зайцев, оленей и птиц, чтобы поесть, на лис и волков, чтобы одеться, и никого больше не заботили чувства симбионтов. Понятно, что некоторый процент тех, устав бессильно сострадать родному для себя виду, пополнял ряды лексов, а другие, хоть воевать и не шли, морально поддерживали защитников Леса, пусть и не разделяли их нацеленности на кровопролитие.
***
До середины 30-го года картина войны в целом не менялась, если не считать постепенного, но поступательного смещения симпатий гвардии в сторону Авангарда. Мы уже говорили, что они и так не особо объективно подходили к стычкам между модернистами и самим Лесом, однако все чаще воспитанники Хайронеуса защищали еще и каменных экстремистов в их столкновениях с лексами, окончательно лишаясь в глазах последних статуса нейтральных регуляторов.
И вот как раз к лету 30-го количество таких случаев перешло в качество отношений – друиды заявили Хайронеусу, что отказываются воспринимать гвардейцев третьей силой, и отныне будут относиться к ним как к модернистам: не трогать без причин, но не делать скидок, если те нарушают законы Леса и презумпцию древности. Король сделал последнюю попытку умиротворить стороны: гвардейцев обязали вступать в бой лишь в самом крайнем случае, а чтобы разорвать уже сложившиеся между ними и модернистами или авангами отношения  – провели глубокую ротацию. Но это не помогло – за последние годы гвардейцы уже проросли «каменными» убеждениями, поэтому и на новых местах занимали типичную позицию «старшего брата» авангов. То есть позволяли младшему набивать собственные шишки, могли устроить ему взбучку, если наглел, но в случае реальной угрозы – чаще всего заступались, хоть и сохраняя видимость справедливости.
Подобное не могло не привести к тому, что жители Леса стали закрываться от короля и его структуры государственности. И это логично. Хайронеуса более-менее устраивало позиционирование войны как чисто гражданского противостояния радикальных полюсов. Он все это время продолжал громко призывать к миру, но делал это с явным акцентом в сторону альмалессов, будто именно они – главный генератор агрессии. Когда два школьника дерутся, а учитель, пытаясь словами их разнять, говорит «успокойся!» только одному – со стороны явно сложится впечатление, что адресат и есть зачинщик. Ровно это и происходило на Мефалье, нейтральные жители которой, не вовлеченные в конфликт, все с меньшей симпатией относились к защитникам Леса причем, это касалось не только самариев разных слоев, но нередко и самих симбионтов. Ничего удивительного, что альмалессов однобокий подход достал, и они, понимая, что такими темпами потеряют весь Лес – объявили Хайронеуса одним из вдохновителей Авангарда и потребовали оставить Лес в покое.
- Все это время, - терпеливо разъясняли они свою позицию остальным симбионтам-лесникам, - против Леса велась коварная двойная  война. Пока мы защищались от экстремистов Авангарда, король притворялся нейтральным регулятором и захватывал наши территории, после чего на них и вокруг них начинали действовать сначала правила короля, а потом постепенно и правила самого Авангарда. Это действительно Авангард – первая волна единой армии короля и его каменного государства. Вторая же волна – те самые гвардейцы, которых мы по наивности считали нейтральными регуляторами общего короля. И если мы продолжим уступать давлению его мягкой силы, то вскоре соотношение станет таким, что Хайронеусу не будет нужды притворяться, и мягкая сила повсеместно сменится грубой. Вы готовы к тому, что в любом уголке нашего Леса станут действовать правила Каменного Обода?..
Сложно сказать, разгадали друиды истинный замысел Хайронеуса, или же сами спровоцировали его разрывом текущих отношений. Но в любом случае, примерно с начала следующего года гибридная война сменится самой что ни на есть обычной. Она сохранит вялотекущий характер, но зато по обе стороны условной границы будет понятно, кто – свой, а кто – чужой.
К чести Хайронеуса, он, хоть и был порядком взбешен по сути объявлением Лесной независимости, однако еще несколько месяцев пытался склеить окончательно треснувший кувшин государства путем переговоров. Другое дело, что друиды, как и многие наивные люди, внезапно прозревшие и совершенно переставшие доверять обводившему их вокруг пальца хитрецу – отвергали теперь все попытки короля восстановить отношения. Они потребовали свернуть работы карьеров внутри Леса и вывести оттуда всех гвардейцев, которых теперь отказывались признавать регуляторами, приравняв к любым другим жителям Обода. Во избежание использования старой лазейки, теперь запрещалось возвращаться в Лес и в частном порядке, если репатриант не соглашался дать особую присягу Лесу и в короткие сроки войти в систему симбиоза. Просьба короля в ответ на это поставлять нужные Ободу ресурсы – отклика не нашла: альмалессы больше не верят в единство эльфов, в случае внешней угрозы каждый теперь сам по себе, а снабжать армию Обода, которая может в любой момент стать вражеской – не намерены.
Единственным послаблением, и то вынужденным – стало довольно щедрое проведение границ между независимыми теперь системами. Самариев за эти годы развелось столько, что приходилось выбирать из двух зол: либо терпеть их внутри Леса, теряя единство симбиоза и цельность своей независимой мега-общины, либо отдать им на откуп внешнее кольцо, но вытеснить туда и всех остальных несогласных с безраздельным торжеством древних традиций. После ряда массовых собраний, было принято общее решение последовать по второму пути: лишиться доброй трети территорий, зато сохранить единство.
Хайронеус только было нашел в себе силы согласиться с таким раскладом, как его начисто вывели из себя пришедшие сразу из двух точек новости. Не дожидаясь положительного ответа от оппонентов, две группы лесных радикалов решили прямо сейчас выполнить один из пунктов ультиматума и совершили мощные атаки на каменный карьер и мифриловую шахту, начав крушить оборудование. Ни авангов, ни гвардейцев предупредить еще не успели, поэтому они, хоть и успели удивиться, что конкретно их не трогают, расценили все как акт исключительной агрессии и открыли стрельбу. Все закончилось тем, что их, израненных, живьем засыпали в шахте и утопили в карьере, а Хайронеус в ответ на это отказался фиксировать предложение друидов, заявив, что время покажет, на каких условиях он согласится признать независимость Леса, а до той поры королевская гвардия сохранит за собой право искать и наказывать виновников в жуткой смерти их соратников.
***
С одной стороны, роль этого инцидента не стоит преувеличивать – не очень-то верится, что уже успевшие пропитаться злостью эльфы обеих сторон внезапно переключились бы только на внутренние дела, позволив оппонентам жить-поживать да добра наживать. С другой же, именно засыпанная шахта и затопленный карьер – станут той занозой, которая оставит нарыв на взаимоотношениях. Всевозможные эльзасы-лотарингии, гибралтары и Курилы – во многом остаются для отношений лишь гнойничком обид, совсем необязательно ведущим к войне; однако, кто знает, может быть, в случае с эльфами Мефальи – других поводов копить ненависть и тем более ее выражать – и не нашлось бы. Так же, у любого аванга или гвардейца, идущего в Лес поохотиться, оставалась отличная отмазка в виде незалеченной душевной раны. «Это я не просто так оленя убиваю и фейку мучаю – я в их лице мщу негодяям, жестоко убившим моих собратьев!», - примерно с такой индульгенцией перли в леса со стороны Каменного Обода, нанося жителям Леса уже собственные душевные раны, за которые они потом столь же охотно будут мстить…
Да. Мир на Мефалье так и не наступил. Более того, теперь происходящее вполне можно было назвать перманентной войной, ведь четкое разделение на свой-чужой заменило любые системы законов и этики, и каждый гвардеец (об авангах и речи нет), оказавшийся в Лесу, не мог рассчитывать на снисхождение со стороны любого его жителя. Для Леса он теперь был врагом, которого следовало уничтожить или в самом благоприятном для него случае – прогнать.
Правда, по-прежнему это в большей степени касалось либо лесных существ, либо радикальных альмалессов, а мирные эльфы, хоть и умели, в силу традиции, метко стрелять – предпочитали этого не делать. Конечно, если визитер вел себя, как браконьер – то стрелу он мог получить от любого из симбионтов, не желающих ждать, их родной вид он приметил целью, или нет. Однако, если незнакомец, пусть даже одетый в гвардейскую кольчужку, агрессии не проявлял – на его присутствие махнуло бы рукой двое из трех мирных эльфов, да и третий бы скорее сообщил о визите друиду, нежели принялся целиться сам. В свою очередь, гвардейцы, большинство из которых, хоть и несли в себе некоторую склонность к агрессии , но оставались эльфами – исконно мирным народом – поэтому отвечали простым симбионтам сторицей, и, если оказывались в глубине Леса большим отрядом, то по всем подряд не палили и проявляли к симбионтам лояльность.
Зато стычки комбатантов отличались порой редкой кровожадностью, и этому тоже есть объяснение. Когда нация, генетически незнакомая с войной, вдруг начинает воевать – она генерирует коллекцию самых разных поступков огромной амплитуды – от чудовищных преступлений до эпически великодушных прощений. Такая нация не чувствует законы и правила войны интуитивно, вот и ищет их сама методом пробы на вкус во всем разнообразии двух человеческих бездн имени Достоевского. Понятнее можно объяснить примером двух драк. В одной сошлись два опытных боксера, которые предсказуемы, сильны и пользуются ограниченным набором практичных приемов. А вот драка двух дилетантов способна стать как часовым интеллигентным поталкиванием с итоговым взаимным «извини», так и зрелищным, непредсказуемым побоищем при помощи песка, лавочек, выцарапывания глаз и ударов в пах. Они не знают, как нужно драться, поэтому способны и на низость, и на благородство... Примерно так это происходило и с эльфами Мефалы.
***
В первый год Древо-Каменной войны Мефалья расслоилась на три части, к которым уже вскоре прибавится четвертая. Самое внешнее кольцо, идущее по побережью, сохранило название Каменного Обода и стало фундаментом эльфийского государства, руководимого Хайронеусом при поддержке стратегов, чью роль он, впрочем, быстро снижал, к МП дойдя уже и до банальной диктатуры, в которой стратеги из параллельной власти стали исполнительной. В границах Обода, почти исключительно внутри десятка городков-камнеморьев (называемых теперь, преимущественно, просто городками) – проживало около сорока процентов всех эльфов Мефальи, причем десять из них примерно поровну составляли гвардейцы и аванги, а остальные три четверти занимались мирным трудом.
Следующее кольцо по привычке называли Самарией, и оно входило в территории государства, несмотря на то, что большинству жителей, занятых получением удовольствия от текущего момента, было глубоко фиолетово, считают их гражданами или нет. Социального давления на них король не оказывал, не решаясь настраивать против себя добрую четверть населения острова. Его люди и так пользовались определенной неприязнью самариев к Лесу и его симбионтам, спокойно осваивая скудноватую ресурсную базу Самарии, так имело ли смысл урезать свободу тех, чье мировоззрение именно на свободе и держалось? Несколько раздражала, конечно, хаотичность лесных анархистов, трудившихся по настроению и никак не приемлющих планирование, однако на это можно было сделать скидку. В конце концов, большинство самариев составляли отнюдь не грибные наркоши, а вполне вменяемые эльфы, которые занимались привычными лесными делами, просто без симбиоза и сохраняя лояльность по отношению к тем, кто нарушает старые традиции. Самарии ведь и сами это делали – одни питались мясом или молоком, другие ставили дома из камня, третьи весело пускали на щепки деревья… Хайронеус тщетно надеялся, что постепенно самарии ассимилируют и ортодоксов – его бы вполне устроило государство лесного типа с каменным основанием. А то, что самарии, ратуя за свободу, не признают над собой королевской власти – так это мелочи. Важно, что они обеспечивают рынок лесными товарами и не создают альтернативных королю центров силы, а уж направить их свободолюбивые сердца в нужном направлении – всегда можно, если умело подвешивать морковку свободы и наслаждения. А иногда хватит и одного только наслаждения – если оно будет достаточно велико, то любой сластолюбец убедит себя, что свобода тоже именно там и находится…
Дополнительный слой выделится из третьей области – поначалу принадлежавшей исключительно лесникам. Сердцевина острова сохраняла предсказуемое название Лес и была пристанищем более трети эльфов Мефальи – тех, кто остался верен старым традициям и жил в симбиозе с Лесом. Радикалы составляли пятую часть всех симбионтов, но, как нередко бывает, сторонняя угроза сместила центр тяжести именно в их пользу, и генераторами решений лесного общества теперь были как раз друиды радикального крыла, продолжавшие называться альмалессами. Из их числа уже успела выделиться отдельная «каста» воинов-оперативников, которые теперь именовали себя лесными мстителями и были готовы в любой момент сорваться в нужный участок леса, чтобы восстановить там равновесие.
А делать это приходилось регулярно. На общую беду, самые сочные месторождения остались как раз здесь, да и дефицит специфических ресурсов, вроде пыльцы фей и волос единорога – покрыть за счет одной лишь Самарии не удавалось. Так что уже через полгода после объявления Лесом независимости – вторжения авангов и гвардейцев на территорию оппонентов стали обыденностью. Может быть, удержись тогда альмалессы от казусов с шахтой и карьером, и в условиях подписанного соглашения королю пришлось бы хотя бы маскировать свои намерения. А так он, чувствуя за собой право ответа и подогреваемый снайперскими манипуляциями со стороны одной интересной особы, заявил, что альмалессы отхватили себе слишком много земли, и королевство оставляет за собой право осваивать территории, прилегающие к Самарии. Именно это спорное кольцо и станет ареной большинства последующих сражений, довольно быстро получив неформальный эпитет «Свистящее» - в честь стрел, которые здесь теперь летали регулярно.
Свистящее кольцо вырисовывалось довольно кривым, заметно утолщаясь в местах, где карьеры располагались слишком близко к сердцу Леса, постепенно получившему название Оплота. На земли самого Оплота рисковали заходить лишь самые отчаянные аванги, а вот действовать в Свистящем кольце понемногу приноровились и остальные экстремисты, и гвардейцы. Так как сражаться с меткими мстителями и могучими дендроидами в лесной чаще – было делом бесперспективным, Хайронеус стал применять тактику выжженной земли. Испокон веков с пожарами справлялись друиды, но это удавалось в обычных условиях, а не когда десятки диверсантов намеренно поджигают лес неделями кряду. Понятно, что купировать пожары все равно удавалось, однако шаг за шагом гвардейцы и аванги расчищали себе путь к нужным участкам Свистящего кольца. Эта череда пепелищ стала называться Пепельными трактами, и теперь по ним, патрулируемым гвардейцами, тянулись в Каменный Обод обозы с мифрилом, гранитом и другими камнями, запасы которых на побережье были ограничены. Этим же путем доставляли и природные ценности: мясо, шкуры, рога, пыльцу фей, волосы единорогов и стволы дендроидов, даже без особых ритуалов годящиеся для кораблей лучше, нежели обычный лес, которого теперь было вдосталь в близкой Самарии.
Кроме широких Пепельных трактов, пространство Свистящего кольца расчерчивали более локальные путепроводы – Каменные просеки. Сразу заметив, что огненная расчистка, хоть и снижает риск безнаказанных лесных атак, но далеко отгоняет живые источники ресурсов, бойцы короля стали поступать хитрее. Под прикрытием больших отрядов, лесорубы проделывали умеренно широкие просеки, соединяющие между собой карьеры, шахты и форталезы. Камнями здесь, кстати, ничего не выкладывали, и название пришло по ассоциации с теми, кто и прогрызал в Лесу эту сеть сравнительно безопасных ходов для браконьеров, себя называвших, естественно, охотниками.
Это вообще было характерно для того времени. Перестав прикрываться какими-то сторонними поводами проявления агрессии, враждующие стороны выпустили наружу истинную причину: кардинальную разницу в ценностях и идеалах. Понятно, что корень различий лежал в более тонких принципах, но остановились на самых видимых: предпочитаемом материале. Почти все, связанное с государством, получало каменный оттенок, а Лесное – древесный. Даже друг друга эльфы старались расчеловечить (разэльфить) по всем канонам дегуманизации, присущей гражданским войнам. Альмалессов обзывали «древесиной», «сучьями», «королизами»  и «древолюбами», в ответ получая «руда», «камнюки» и «щебень». В общем, как угодно, лишь бы не напоминать себе, что враг – это почти такой же эльф, который отличается от тебя разве что взглядом на оптимальное устройство Мефальи.
Забавно, что у обеих сторон теперь возникало спорное отношение к частым на острове кромлехам. С одной стороны, они были ярким примером древних традиций, с другой – состояли из каменных глыб, выстроенных по кругу. В итоге именно кромлехи стали редкими на Мефалье «червоточинами» - обоюдочтимыми местами, внутри которых действовал быстро сформировавшийся кодекс чести. Отлеживающегося здесь раненого бойца не добивали, здесь же проходили переговоры между военачальниками разных уровней, наконец, здесь же проходили схватки чести, если кому-то по обе стороны хотелось доказать свое боевое превосходство или свершить месть не из засады, а лицом к лицу…
За несколько лет древокаменной войны состоялось около десятка вполне себе крупных сражений. Треть из них проходила на частично открытой местности, когда Оплот надеялся предотвратить вырубку просек, но, хоть по общему числу потерь и оказывался в выигрыше – полной победы, за исключением одного случая, не добился. Гвардейцы приняли меры и увеличили отряды, еще и синхронизировав их действия, дабы не дать альмалессам сосредоточить критично много сил в одном месте. Тактика обороны гвардии в таких случаях была проста: стрелки запускали горящие стрелы во все стороны, друидам приходилось отвлекаться на тушение очагов возгорания, заметно снижая потенциал отряда. Гвардейцы прикрывались ростовыми щитами, лесорубы прятались в квадрате перевернутых телег, а стрелки (одна треть из которых, правда, продолжала поджигать Лес), укрывшись за спинами гвардейцев, выцеливали прячущихся за деревьями коллег или не подпускали слишком близко зверье, которое, впрочем, охотно встречали и мечники. На первый раз всего этого как раз и не хватило – больно уж шире был арсенал средств лексов: от смеха фей и магии друидов – до лавины хищников, тарана дендроидов и тучи стрел. Однако разгромленный отряд своей гибелью спас остальные – тактику Хайронеус менять не стал, ограничившись лишь привлечением нанятых на континенте магов, а вот увеличение отрядов в три-четыре раза сбалансировало силы, и просеки, хоть и ценой пары сотен жизней – проложить удалось.
Большинство же сражений оказалось попытками альмалессов взять и разрушить ненавистные им форталезы. Кое-где это удавалось, но лишь в тех случаях, когда получалось улучить момент и напасть на второстепенную форталезу, где на момент атаки находилось совсем мало защитников. А вот попытки штурмовать ключевые форты, имеющие постоянный гарнизон – ни разу не закончились их взятием. После печальных событий с пчелами и змеями, прорабы лесных крепостей учитывали такой поворот, поэтому форталезы представляли собой всесторонне подготовленные твердыни. От змей защищал тройной круг двухметровых стен, наклоненных от крепости под неудобным для переползания углом, купленные у людей простейшие химикаты, а также масляные круги, поджигаемые в случае опасности. Огонь вообще стал главным «криптонитом» в боях с лесными существами . Периметр был окружен кострами, отгоняющими пчел, да и магов нанимали преимущественно из огненной гильдии, что резко нивелировало мощь дендроидов, да и зверье, хоть и старалось порадовать вертикальных друзей, но с большим трудом перебарывало инстинкты, среди которых страх огня – на важном месте…
Вообще, окажись в рядах Оплота несколько хороших тактиков, способных грамотно манипулировать широчайшей линейкой лесных юнитов, используя сильные стороны каждого и синхронизируя их действия – и Свистящее кольцо вполне можно было бы вернуть в полноправное владение. Да даже любой из неудавшихся штурмов мог закончиться победой, если бы друиды в какой-то момент не давали отбой, встревоженные угрозой больших потерь среди столь милых их сердцам существ. Это был тот случай, когда увеличенные потери в двух-трех боях сохраняли жизни в будущем. Нет сомнений, что Хайронеус, потеряв ключевые форталезы и несколько сотен гвардейцев, плюнул бы на кровавые месторождения и отвел войска обратно. Тем более что его контракт с Нартексом и так срывался, ведь с такими усилиями вымученная тройка «Единорогов» заказчика не устроила – построенные технически более-менее верно, они без изначальной последовательности сложных ритуалов были очень далеки от классических образцов .
То есть друиды оказались не только сырыми тактиками, но еще и мягкотелыми воеводами, и вместо того чтобы закидать трупами несколько форталез, но надолго выбить врага из Леса – выбрали путь длительной тягомотины, которая привела к еще большим жертвам, просто размазанным по времени затянувшейся войны. Это вообще мешало Оплоту – они не умели идти до конца, держать удар, побеждать через не могу и любой ценой. Не сказать, что армия Хайронеуса стала образцом лаконской доблести, но муштра и знакомство с людскими ценностями – выбивали из них природную плюшевость. Именно поэтому ни одна форталеза не сдалась штурмовикам, даже когда казалось, что поражения не избежать… Во время последнего из особо массовых (по меркам этой войны, конечно) сражений, в форталезе, после отката альмалессов – осталось в живых только трое гвардейцев и один аванг. Трое первых носились по трупам товарищей, стреляя из разных бойниц, чтобы создать иллюзию массовости, а четвертый ухищрялся на подлете сбивать фей-разведчиц, используемых вместо наших беспилотников и грозивших передать друидам истинное положение дел внутри форта. Этот «Каменный квартет» стал затем страшно популярен в столице королевства Ларетиане , хоть вскоре и сократился до тройки, ведь застрельщик фей, аванг У-умка переосмыслил свою жизнь и, ужаснувшись, ушел в Лес искать покаяния. Так как незадолго до ухода он начал говорить стихами, все дружно решили, что парень просто двинулся умом из-за пережитого, переименовали героев в «Каменное трио» и продолжили их обожать.
Что касается хода войны, то Оплот, отчаявшись штурмовать форталезы, окончательно перешел на тактику партизанской войны, и в ней как раз и преуспел. У каждой стороны были свои козыри. Гвардейцы были гораздо лучше защищены и экипированы, обладали дисциплиной и тактическим багажом, в их рядах фигурировали маги, способные справляться с нетрадиционными угрозами, вроде пчел или дендроидов. Альмалессы плясали от себя и обычно выступали первым номером, ведь сражались в родном Лесу, могли рассчитывать на его помощь в лице широчайшей линейки живых существ, а их друиды владели мистическими приемами, как и феи. Исход сражений и стычек в такой ситуации зависел от того, чьи козыри окажутся выше здесь и сейчас, поэтому в целом война долго шла без чьего-либо перевеса. А вот тактика партизанской войны, включающая в себя налеты на обозы и малые группы – делала козыри Оплота более значимыми, позволяя создавать численное превосходство в конкретном месте и нападать первыми, что в битве малых сил очень значимо. Кое-как удалось компенсировать эту уязвимость созданием мобильных драгунских патрулей, но все равно в Свистящем кольце становилось все опаснее находиться, поэтому к 33-му году люди короля сосредоточились на охране всего лишь четырех крупных месторождений, вокруг которых и сконцентрировали все оставшиеся в Лесу войска. Зато теперь обозы защищали целые отряды, да и на лесной промысел ходили группами рыл в двадцать-тридцать, не меньше…

Поворот не туда
На самом деле, расслабляться Оплоту не стоило. Альмалессы это понимали интуитивно, а нам, в отличие от них, достоверно известно, что Хайронеус попросту временно отложил проблему на второй план, однако собирался, подкопив сил, организовать полномасштабное вторжение, которое окончательно объединило бы под его властью всю Мефалью. Для этого требовалось добиться полной лояльности подчиненных и обезопасить остров от вторжения извне. И оптимальным способом решить обе эти задачи показалась маленькая победоносная война.
На эту авантюру короля подбила его любовница – молодая человеческая красотка по имени Альба. Феномен ее взлета был из разряда «вроде все просто, но попробуй повтори!», с какими мы сталкиваемся, глядя на счастливчиков, сделавших головокружительную карьеру на ровном месте. Эта дамочка действительно не производила впечатления «семи пядей во лбу», но обладала рядом качеств, выделивших ее из числа многих сотен человеческих помощничков, рванувших на Мефалью в надежде развести наивных эльфов на нечто ценное. Во-первых, Альба не мелочилась, видимо, сразу поставив перед собой высшую цель и до ее достижения никогда не размениваясь на всякую ерунду, вроде богатства или связей. Во-вторых, она с умопомрачительной легкостью сочетала жестокую решительность и готовность повышать ставки до предела – с изящной женственностью, причем те, кто видел ее в обеих ипостасях, едва ли могли назвать эти перевоплощения лицемерием. Она могла откровенно лгать в образе женственной «феечки», а ей, развесив острые уши, верили, потому как она же в ипостаси страстной идейной воительницы говорила порой столь жесткую правду, что потом верилось и всему остальному. В-третьих, в ней столь же странно сочетались беззаботность, дающая фору многим самариям, и практичность, что втройне ценно, направленная не на получение собственной выгоды, а только лишь для пользы делу. Ну, и в-четвертых, Альба была удивительно красива, сочетая (опять-таки) безупречную миловидность черт с полным скрытых искорок взглядом затравленного, но упрямого волчонка.
Она появилась на острове в 29-м году как торговка, скупающая мифрил в обмен на драгоценные камни и дивной красоты женские наряды. В отличие от торгашей, она не собиралась наживаться, давая прекрасную цену и быстро став любимицей эльфийских снабженцев. Дополнительные симпатии девица заработала тем, что, когда юную демпингистку принялись прессовать другие скупщики, никому не жаловалась, а собственноручно убила целую череду головорезов, натравленных на нее конкурентами, после чего продолжала снисходительно улыбаться их нанимателям.
На новый уровень уважение эльфов подскочило, когда Альба, наконец, пояснила любопытствующим, что торгует не ради выгоды, а за идею. Ей, якобы, было нужно срочно вооружить и экипировать небольшой отряд соратников – борцов за свободу где-то под Каном, а потому о личной ли выгоде в такой ситуации думать?.. Идейных аскетов любят больше, чем торгашей, но дело усугубилось еще и тем, что Альба, на время исчезнув, затем появилась снова, вся в свежих ранах, но со всем скупленным ранее мифрилом и целым сундуком драгоценных камней. От расспросов сперва уходила, но вскоре призналась одному из авангов, что опоздала всего на два дня, но этого «мерзким дикарям» хватило, чтобы разбить всю ее группу, и ей оставалась лишь месть – она убила вождя дикарей, забрала его казну и теперь хочет принести и ее, и мифрил в дар эльфам.
- Вам сейчас тоже нелегко в борьбе уже с вашими дикарями, - с умилительной при ее личике жесткостью и простотой сказала Альба. – Так пусть это позволит сохранить жизни вашим соратникам, а они пускай просто помянут моих добрым словом…
У-у! Можно только представить, какой эффект на авангов это произвело. Эльфы привыкли, что люди в подавляющем большинстве пытаются их надурить, а тут такая готовность жертвовать… И Альбе страшным образом помогала ее сдержанность. После дара Авангарду, на тот момент только начинающему возвращать утраченные было за время перемирия позиции, ее желали видеть многие лидеры Каменного Обода. И, казалось бы, вот она лесенка! Забегай на нее!.. Девять из десяти интриганов именно так бы и поступили, добившись локальных успехов, но утратив психологическую девственность ореола великого идейного скромняги… Альба же пропустила этот товарняк, поджидая литерный…
Билетом на него стал ее следующий шаг: Альба попросила обучить ее эльфийской технике боевого танца. Она и здесь выдержала тонкую грань, когда было видно, что сражается девица здорово, однако не настолько, чтобы вызвать лишь уважительное отстранение, а оставаясь «своей» – сохраняющей сближающую возможностью вместе постигать вершины мастерства. Правда, скоро выяснилось, что внутри Авангарда выдержать темп ее восхождения некому, и влюбленные в сестренку (отказывала она тоже мастерски – без осадка отвергнутости, в духе «ты – умница и мне нравишься, но моя идея так важна, что я не могу позволить себе ту огромную любовь, которая к тебе может вспыхнуть») аванги попросили помочь приятелей из гвардейского спецназа – знаменитых «листьев осоки» .
С теми получилось немного сложнее – в технике амбидекстрии Альба ее мастерам уступала, но удивляла тем, что, иногда, в пылу схватки отбросив второй клинок, побеждала, фехтуя одним. Для «листьев осоки» это стало настоящим вызовом, и Альба продолжала свое восхождение, побеждая уже изначально одним клинком все более известных мастеров, пока не оказалось, что выше остался лишь сам король, о котором ходили слухи, что он в фехтовании уже не такой вкусный торт, что раньше, и побеждает из-за поддавков со стороны оппонентов. Хайронеус уже начал следить за черноволосой бестией после победы над двумя его старыми учениками, теперь слегка мандражировал, но в бою выяснилось, что, хоть девчонка и хороша, а с ним сладить не сумела, причем так искренне огорчилась, что на поддавки это похоже не было (ага!), и авторитет короля как бойца вновь торжественно подскочил.
Уже давненько подсевший на человеческих самок, Хайронеус не один год познавал глубины страсти, не зная отказа. Увлекшийся своей прекрасной соперницей, он пригласил ее полюбоваться закатом над рекой, она согласилась, однако вечером повторила свой классический трюк с отказом, несказанно удивив настроившегося на секс сладострастца. И вновь то же самое с идеей и любовью, просто с еще большей глубиной чувств… Стоит ли говорить, что заноза застряла у Хайронеуса сразу в нескольких местах, и воспаление вожделения, смешавшееся с элементами влюбленности, не имело лечения, ведь Альба, поблагодарив короля за урок мастерства, взяла и ушла в Лес защищать шахтеров… Там она вновь проявилась во всей красе, раскрывшись перед соратниками по авангарду и гвардии готовностью рваться в кровавый замес, не задумываясь о последствиях. Эх… Многие альмалессы потом жалели, что промахнулись, стреляя в эту черноволосую сучку…
Вернувшись в Ларетиан – несуразный, хоть и столичный, каменный городок, буйно разрастающийся у подножия лежащего чуть выше на холме Кореллона, Альба вновь приступила к тренировкам, продолжая вести себя как самая рядовая из всех рядовых. Она никого ни о чем не просила, зато охотно выполняла чужие просьбы , словно всю себя посвятила эльфам и их борьбе с лесными дикарями. А потом вдруг совершила ход то ли конем, то ли, скорее, феей с единорогом…
Когда красотка со спутанными волосами и мокрыми глазами прорвалась в покои короля (стража, обожавшая ее и прекрасно знавшая, что убить самодержца девчонка могла и на арене) и заявила ему, что не уйдет, пока он не скажет, что тоже ее любит, чувства в сердце Хайронеуса вспыхнули нефтяной скважиной. Они тлели и так, а эта вспышка оказалась ровно тем, что смогло их воспламенить… И тем сильнее шокирован был король, когда после трех суток безудержной страсти Альба, несколько раз подряд признавшись ему, что любит его до кончиков ногтей, сказала, что ей снова нужно в Лес.
- Я хочу проводить с тобой столько времени, сколько только существует! – шептала она. – Но на тебе висит весь этот остров с его проблемами… И я должна изо всех сил пытаться помочь тебе решить хотя бы одну из них…
Ну да, да! Сейчас мы все умные, все знаем задним числом, что все это была хитрая комбинация, но если бы вам подобное говорили в том состоянии, то сколько из вас не поплыли бы от умиления?..
***
Так Альба заняла особое место в сердце короля. Она не будет просить себе особого статуса, требовать подарков или выполнения капризов. Свои капризы она исполняла сама, статус подтверждала делами, а в подарках не нуждалась… Другая авантюристка на ее месте удовлетворилась бы местом любовницы и не заметила, как наскучила королю. Альба же вела себя ровно так, как и раньше. Она заставляла сердце Хайронеуса волноваться за ее жизнь, постоянно отправляясь в лесные командировки. Она подогревала в нем азарт, сражаясь на клинках и наедине побеждая почти так же часто, как уступая, и опять без ощущения поддавков, но с томлением предвкушения следующего спарринга, где она может и победить, а значит, стоит мобилизоваться и быть в тонусе. Особенно же Хайронеуса умиляла ее жертвенная готовность помогать ему в его проблемах, в то время как 99,9% дам принялись бы решать с его помощью свои. Альба лично связывала его с военачальниками дальних гарнизонов, брала на себя организационную работу в столице, давала советы, как избегать людских интриг, рассказывая, какими психологическими ходами пользуются ее собратья, открывала ему подноготную геополитических реалий. А когда у короля закралась мысль, что для простой воительницы его спутница подозрительно круто осведомлена, сыграла на опережение, заявив, что в совсем юном возрасте работала тайным агентом преторианцев.
- А дабы ты не сомневался в моей преданности, - заявила она, - я прямо сейчас требую отправиться вместе со мной в Ланисту. Я в этот же миг свяжу себе руки и завяжу глаза, чтобы уж точно не подать какой-нибудь сигнал блуждающим за окнами напарникам. Ты собирался нанести Корнеллию визит – я поеду с тобой, связанная, а в городе ты сразу отпустишь меня как постороннюю, чтобы лишить дипломатического статуса. И сам все увидишь…
Король отнекивался, но Альба настояла на полном выполнении ее просьбы, давя на то, что это вообще ее первая и последняя просьба, оправданная лишь фактом, что для нее главное – это его доверие. Когда преторианцы, увидев Альбу неподалеку от кортежа Хайронеуса, тут же бросились на нее, обнажив клинки, стало понятно, что с капитолийцами она уж точно не дружит. А вот с фехтованием и тактикой растворения в толпе – очень даже…
***
Хайронеус и так доверял Альбе, так что его в большей степени очаровала ее в очередной раз подтвержденная готовность доказывать все делом. Он максимально приблизил ее, посвящая во все дела, которые она продолжала помогать ему решать. И все это делала в форме милых советов или размышлений вслух. Перед ним она почти всегда (кроме ночей) оставалась мягкая и кроткая, как бы демонстрируя, что лишь его неудержимая личностная мощь и харизма смогли ее укротить, а для остальных она остается столь же принципиальной и смертоносной, сколь и раньше.
Понятно, что стареющий солдафон позволял любовнице не просто вить из себя веревки, а еще и до глубины души веря, что все его решения – исключительно личные. На всякий случай Альба регулярно подпитывала это убеждение нарочито глуповатыми предложениями, позволяя королю себя переубедить. Он и не заметил, как в его окружении появились ее доверенные лица, как стали меняться векторы направлений развития, как выросло влияние Альбы среди стратегов, которым, как ему казалось, она лишь ретранслирует его волю…
А ведь план покорения Леса был именно ее мечтой. Имевшая спорные причины глубоко обижаться на Лес, Альба уже десять лет желала видеть, как он объят пламенем. Ее ненависть проявлялась в особой жестокости во время командировок в Свистящее кольцо, и если в начале войны она предпочитала устраивать кровавые пиршества тайком, не желая отпугивать соратников, то позже, когда жестокость перестанет считаться пороком, публично открыла в себе и эту грань, искренне удивившись, что и эту ее черту принимают на ура.
Наряды, которые она когда-то продавала на рынке, начиная свою восхождение, оказались делом ее собственных рук. Чего было у нее не отнять, так это дара модельера. Альба создавала изумительные платья, сарафаны, тонко чувствовала сочетание аксессуаров, поэтому могла бы стать объектом ненависти многих эльфиек. Но не стала, ведь десятка три влиятельных дам красовались в подаренных ею шедеврах, а остальных она безвозмездно учила. Эльфийки, надо сказать, и сами были хорошими мастерицами, и это легко объяснимо тем, что они с детства окружены феями-пикси, а для пикси создание наряда – наипервейшая задача, которой они посвящают все свое время в бутоне, ожидая момента появления на солнечный свет. Однако и эльфийки признавали, что в голове этой человеческой самки умещаются буквально тысячи вариантов самых смелых моделей, которые она может со вкусом синтезировать… Знали бы они, что в спальне у их кумира находится огромный стеллаж, увешанный многими сотнями крохотных платьишек, живьем снятых с тех пикси, которых Альба замучила, а то и съела…
Впрочем, в последний год жизни любовница короля уже, кажется, не стеснялась своих пристрастий. По крайней мере, десяток обожателей регулярно приносил ей перепуганных феечек, и хоть о кулинарном предназначении жертв никто из них точно не знал (двое лишь догадывались, ибо сами попробовали), все прекрасно понимали, что после изъятия наряда пикси вряд ли улетают на свободу, сверкая голыми жопками. Другое дело, что по этому поводу в Каменном Ободе и не заморачивались. Пикси давно уже воспринимались как потенциальные пособницы альмалессов, да и жили все равно день-два-три. Понятно, что из-за схожести с эльфами относились к ним иначе, чем к бабочкам или пчелкам, но это, как ни странно, малышек не спасало. Время было такое, что убивали не только похожих на эльфов, а и самих эльфов, к тому же феи ассоциировались с временами симбиоза, и, проявляя безжалостность к ним – эльфы каменного вектора выдавливали из себя альмалесса. Некоторых даже смущало, что Альба – столь современная, а на людях регулярно появляется с личной фейкой в неизменно желтеньком платьишке и с наивно-жалобным личиком.
- Увязалась, - хмыкала спутница короля. – Не прогонять же... Жду, когда растает, а пока на ней модели платьев практикую…
***
Мы отвлеклись, рассказывая об Альбе. Так получилось, что в книгах она фигурирует мельком и везде уже в той неприглядной роли, из которой в последний год жизни выскальзывала с трудом. Всеобщее обожание потихоньку сменилось настороженным уважением. Настороженным потому, что искорки в ее глазах все явственнее отдавали сумасшедшинкой. Эльфов в ту пору и самих клинило еще как – оторванные от древних традиций, они начали плутать в новых, не видя стройного образа будущего, поэтому зачастую срывались в запои или наркотические загулы, пополняя ряды самариев. Однако даже на их фоне глаза Альбы выделялись не столько, может быть, глубиной самого сумасшествия, сколько решимостью его проявить в глобальных масштабах… А уважение же было вызвано даже не былым ореолом очарования, а как раз тем, что именно публичные речи этой женщины легли в основу новой национальной идеи эльфов, которую в 32-м сгенерировал король.
Странно, что Хайронеус, вроде бы регулярно педалирующий тему Каменной ветви, взятой в наследницы от Серебряной ветви сапфирных драконов, никак не давал ей хода в глобальном масштабе. Его очарование человеческими достижениями долгое время мешало эльфам идентифицировать собственную сущность на новом пути. Тотальный импорт всего человеческого захлестнул чисто эльфийские ценности, вымыв вместе с древними устоями и саму идентичность. Эльфы прочно вплетались в средиземноморье как младшие братья-несмышлёныши, и в какой-то момент такая роль начинала напрягать что рядовых эльфов, что их короля.
Подобное встречается и на частном уровне. Если вам довелось сдружиться с человеком, который восхитил вас набором дивных качеств или умений, то вы поначалу готовы его боготворить, выступая в роли своеобразного оруженосца. Но в какой-то момент вы станете сравнивать с ним себя и обнаружите появление ростков зависти. Да, вместе с ним вы – крутые, но в отношениях уже между собой – как-то уж всесторонне уязвимы, что ли. Тогда и начинается поиск в недавнем кумире недостатков, а в себе – фундамента, на котором можно возвести собственный то ли пьедестал, то ли форт… Вот и Хайронеус, подобно многим эльфам, вовсю увлекшийся людьми и их достижениями, теперь искал точку опоры уже в отношениях с самими людьми. Искал и не находил…
И тут сама человеческая женщина начала понемногу простукивать почву в поисках этой точки опоры. Она стала напоминать, что эльфы – народ миссионеров. Что именно такими их видел вытесненный затем коварной Альмалессией и ее рачителями демиург Мефала. И что Мефала как раз настаивал на развитии технологий, а не лесного уклада, однако это затем забылось в калейдоскопе унылых лесных традиций, за которые эльфы держались, как за соломинку, не понимая, что не это богатство они должны демонстрировать людям. И даже не мифрил с кораблями – ровесников некоторых давно уже позабытых богов.
- Кому-то из вас это не понравится, - говорила Альба на площади у холма Кореллона во время главной своей речи, - но подсказку дают темные эльфы. Они уже, конечно, зашли в тупик, однако перед тем создали лучшую фехтовальную традицию во всем Вендоре, а доспехи их дэнсий – произведение искусства. А посмотрите на эльфов Менаона. Они взяли у гномов руны и создали революционное направление в магии, позволяющее зачаровывать оружие. А все потому, что не цеплялись за старые достижения, пошли по пути дальше и смогли зафиксировать новые изобретения на более поздней ступени развития… Не пора ли и вам промчаться по этому пути и взять новую высоту?..
Есть подозрение, что Альба и сама могла вывести этот пламенный монолог в стройный слоган, однако сумела удержаться, и уже через два дня на том же холме Хайронеус сообщил эльфам, что они – исключительный народ. Народ миссионеров, чья задача – создавать эталон для людей.
- Я честно признаюсь, - говорил король. – Мне еще неизвестно, какими будут эталоны наших достижений, которые мы сможем гордо вручить людям. И я даже рад, что не я это придумаю, а вы! Перед каждым из вас на самом деле открыта дорога на Золотой ветви развития, по которой мы идем с момента сотворения титаном Мефалой. И каждый из вас, стоящих здесь, в недалеком или далеком будущем может стать тем, кто откроет Вендору новые уникальные сплавы, рядом с которыми мифрил покажется ржавым железом. Или новый тип ковки доспеха. Или оружие, которое заменит наши лучшие в мире луки. Или военную тактику, стиль фехтования, подводные корабли, летающие, прыгающие, скользящие по дорогам… Да что угодно! Хоть колыбель, в которой дети научатся говорить спустя неделю после рождения!.. Главное в том, что мы, эльфы – создатели эталонов! Мы – те, кто способен, даже в чем-то отставая от людей, взять что-то от них, прорастить в себе и довести до совершенства, выводя на новый уровень. Мы – эльфы, и превращаем в золото даже камень. Но только, если помним, что способны на это, а не радуемся только лишь камню, взятому у людей… Сейчас мы во многом отстаем, и это не наша вина, а наших пугливых предков, не решившихся отцепиться от усыпляющего лесного уюта. Но никто в мире не адаптируется так быстро, как мы. Несколько веков в подземельях – и ни один человек в мире не спутает дроу и нас. Десять лет на берегу с мясом в рационе – и мы уже кряжистее лесных худырей, а через сто лет они будут называть нас богатырями и великанами, если, конечно, гораздо раньше не примкнут к нам, увидев, что Золотой путь – это истинный путь эльфов. Путь превращения всего, к чему мы прикасаемся – в золото новых эталонов Вендора!..
Мы упоминали дипломатический пик карьеры Хайронеуса, случившийся несколько раньше. А эта речь – стала пиком его ораторского мастерства. Даже, пожалуй, эталоном, хоть, разумеется, и не по меркам всего Вендора…
Эльфы страшным образом воодушевятся новой идеей. Это немного позже придет осмысление, что для создания эталонов придется вкалывать не покладая рук. А пока они были счастливы уже от созерцания трассирующего выстрела, показывающего им дальний путь, по которому можно идти, вместо того, чтобы плутать в трех стенах между отброшенным прошлым, сомнительным чужим настоящим и тупиковым будущим.
Жаль, что Хайронеус, как порою бывает, наметив размытую дорогу в будущее, сам повернет совсем не туда. В этом не только его вина, а и его суфлера-любовницы, разжигавшей в сердцах эльфов огонь отнюдь не ради их блага. Однако и сам король целиком ответственен в том, что пассионарный запал нации, загоревшейся идеями создания эталонов, попытается направить в русло банальной милитаризации. Впрочем, чего еще мы могли ожидать от старого солдафона, манипулируемого женщиной, состоящей в тайной ложе заговорщиц, но ведущей еще более сложную игру, нежели думали ее соратницы по Ордену Фурий?
Курс на милитаризацию, собственно, был выбран еще раньше. Просто теперь он получал четкое обоснование в рамках широкой национальной идеи. Хайронеус стал вбивать в головы эльфам, что они не младшие братья развитых людей, а равные им уже сейчас, причем с куда большими перспективами в будущем. Эльфам созидательных профессий были даны указания начинать эксперименты со всеми доступными материалами, чтобы искать пути развития всех основных направлений жизнедеятельности. На себя же король брал функцию защитника народа от возможного выстрела, способного подбить их великую нацию на взлете.
Эльфы взялись за дело с энтузиазмом, а король стал искать способ нанести людским сомнениям в его боеспособности превентивный удар. Были мысли захватить Фермодон. Но даже в случае победы над амазонками, это несло больше минусов, чем плюсов. Победа над женщинами в довольно патриархальном средиземноморье вряд ли котировалась высоко. А вот освобождение от них острова грозило тем, что его освоят более могучие народы, соседство с которыми способно принести осложнения. Сражаться с пунами, олимпийцами или капитолийцами было самоубийственно, а если даже и повезет – то это насторожит остальных и вызовет больше агрессии, нежели уважительного опасения. Оставались минойцы, и как раз они казались оптимальным вариантом…
Минойцы умудрялись сохранять повышенную закрытость своего общества, находясь в самом центре региона. Связываться с ними люди опасались, ведь никто не знал, что их ждет на жутковатом Санторине, окружавшем могучий вулкан, уже повергавший средиземноморье в глубокий шок несколько веков назад. Но люди попросту боятся туда сунуться, ведь баланс сил на материке таков, что в случае серьезных потерь рискнувшее государство становится слабее других и может стать жертвой их аппетитов. А чего бояться эльфам? Да, армия Минои состоит из внушающих страх гибридов, но эльфам прошлой осенью уже довелось столкнуться с их кораблем в спорной ситуации, и тогда стрелки тупо перебили людей-быков, пользуясь преимуществом «Единорога» в скорости. Значит, и теперь можно будет провернуть тот же трюк!.. У всех армий региона стрелки – слабое место, а в ближнем бою встречаться с двухметровыми рогатыми бестиями, вооруженными огромными секирами – страшновато. Нам же и не нужно сближаться – перебьем издали, а если и схлестнемся в рукопашную, то ловкие эльфы будут скользить между минотаврами, пользуясь превосходством в ловкости. В конце концов, всегда можно отступить, а так как перед этим будет гарантирована туча стрел – общая победа все равно останется за нами. Попытка реванша? Встретим в море и перестреляем по старой схеме еще по пути к берегам Мефальи…
Примерно так размышлял король, и Альба его целиком поддержала. Не забыв добавить в конце, что эта победа наверняка так сплотит нацию, что эльфы пойдут за королем куда угодно – хоть в когда-то бывший родным Лес, особенно, если его перед этим подвергнуть методичному огненному очищению…
Но план Хайронеуса был бит по всем статьям… Что обиднее всего, именно его прямой оппонент оказался настолько более сведущ в тактике боя, что шансов у эльфов попросту не было. Им, вопреки ожиданиям, едва позволили подойти к берегу, встретив основные силы еще в море. Их авангард, рискнувший высадиться на берег, буквально ввергли в шок тактическим разнообразием всей боевой линейки острова. Их морскую пехоту запугали мистическими фантомами невероятной мощи, заставив лучников опустошать колчаны просто в море, а иногда и в другой союзный корабль. Их заманили в ловушку, не дав «Единорогам» воспользоваться хваленой быстроходностью и заставив потерять сразу три корабля при абордажах, во время которых минотавры тупо смели худосочных оппонентов в море… Если бы неведомый повелитель минотавров хотел одним махом лишить Мефалью прикрытия – домой смогли бы вернуться считанные десятки эльфов. А так – даже тех, кто барахтался в воде, благодаря сапфирных драконов за легкость мифрила, снисходительно выуживали оттуда баграми, после чего посадили на один из трофейных кораблей и отправили домой сохнуть…
Король был раздавлен... Вместо маленькой победоносной войны, он получил бесславную авантюру, закончившуюся эпически унизительным фиаско. Он боялся, что эйфорию обретения национальной идеи подобьют на взлете завистливые люди, а оказалось, что сделал это сам, ввергнув эльфов в пучину самобичевания. Вопреки запретам, солдаты, не в силах держать пережитое в себе, делились впечатлениями, и весь каменный Обод вскоре знал, насколько жалко смотрелись эльфы в схватке с противником, о котором король совсем недавно отзывался в уничижительных тонах. Если он так глубоко заблуждался в этом, то какова цена его красивым словам о нашем предназначении?.. Эльфы разделились на два лагеря. Одни впали в депрессию, разом позабыв о Золотом пути и напиваясь теперь до чертиков. Другие же, не имея сил расстаться с красивой мечтой, стали направлять бурлящую в них энергию в другое русло. Король не ошибся, насчет нашего пути! Вот только по пути ли нам с ним?.. Может быть, тут нужен уже новый лидер? Мы от души отблагодарим старого короля за то, что поделился с нами снизошедшим на него откровением, посланным, вероятно, самим Мефалой. Однако отказавшись помогать Хайро в бою, титан дал всем нам знак, что на этом его поддержка нынешнего короля закончилась… А значит, нужен новый!..
Глубину всеобщего разочарования уловили даже в глубине Леса. Причем мудрость Оплота, в котором уже целый год вправляла мозги радикалам рассудительная не по годам Сигни, проявилась в том, что альмалессы не принялись под шумок атаковать форталезы, а придумали совершенно новую тактику. Они стали отправлять в Самарию ораторов, которые начали говорить, что каменный путь повел не туда. Что Лес – готов принять обратно тех, кто разочаровался в своем нынешнем пути. Что свихнувшийся король и его любовница попытались навязать чуждую эльфам Мефальи миссию, лишая права жить просто в радость, как говорил Самариэль. Но жить в радость в Лесу, а свободу проявлять, не потакая низменным телесным страстям, а находя близкие духовной сути пути выражения истинной свободы сердца…
Эти речи были так грамотно построены, что находили отклик как в сердцах самих самариев, так и в душах некоторых береговых эльфов. За пару месяцев Самария приблизится к Оплоту сильнее, чем была до этого связана с Ободом, а из самого Обода потянутся первые прозревшие: кто в Самарию, а кто и дальше – в Лес… Массовым этот исход пока не станет, и на побережье будут продолжать жить в своем ритме верные поклонники модернизма. Но центр тяжести настолько сурово сместится в сторону Оплота, что Хайронеус почувствует себя стариком у разбитого корыта… Он все еще будет кичиться, мнить из себя успешного монарха, изо всех сил реанимировать ремесленную пассионарность модернистов и воинскую доблесть армии. Но это будет глухой звон треснувшего бокала…
В конце концов, летом 1233-го король, науськиваемый окончательно вскрывшейся Альбой, с дуру рванет с элитным подразделением гвардии в столицу Фермодона Дэвоннес. Но это, впрочем, уже немного другая история… Как и то, что с роковой атаки короля будет происходить на самой Мефалье в преддверье дня Рагнарек…