05. Блуждающая искра

                               
                ... "Наш скорбный труд не пропадёт 
                Из ИСКРЫ возгорится пламя
                И просвещенный наш народ
                Сберётся под святое знамя...
                Мечи скуём мы из цепей
                И пламя вновь зажжём Свободы!
                Она нагрянет на царей,
                И радостно вздохнут народы..."
                (А.И. Одоевский)

    Вечер тринадцатого декабря одна тысяча восемьсот двадцать пятого года.

   Анри Франсуа Дельбёф задумчиво стоял около мирно потрескивающего, бросающего золотые искры  камина и смотрел неподвижным, погруженным в себя взглядом куда-то сквозь украшенное морозным узором окно.
 
  Сейчас мыслями он был далеко отсюда, от этой квартиры на Большой Морской, в собственном прошлом.

   Дельбёф вспоминал далекий и родной, оставленный  навсегда провинциальный Бельфор, где его больше никто не ждал.
  Родители и старший брат умерли очень давно,  и друзья молодости большей частью казнены или убиты без суда...после 9 Термидора, в годы Директории, империи, после Реставрации...

  Вспоминал, как в 1815 году после реставрации Бурбонов и нескольких месяцев заключения, когда его жизнь висела на волоске, был помилован, но выслан из Франции...без права возвращения на Родину.

  Вспомнил несколько очень неуютных лет под надзором тайной полиции Священного Союза, проведенных в Брюсселе вместе с такими же, как и он, товарищами по несчастью, и наконец,  ему удалось ускользнуть от их надзора и приехать в Россию три года назад, в июле 1822 года.

  Он четко помнил директивы и наставления Филиппа Буонарроти...здесь у него особые задачи...помочь русским товарищам...ускорить процесс...

   С какими настроениями он ехал в далекую, неизвестную ему Россию? Что ждало его на новом месте, вдали от родины? С кем он здесь мог бы сойтись поближе? Кому можно довериться хотя бы отчасти?      

   Давид Будри, он же Давид Марат, преподаватель французской литературы и словесности в Царскосельском лицее, о котором он был наслышан и хотел познакомиться лично, ко времени его прибытия в Россию уже умер.

  А вот Антуан Дюгур стал одним из его здешних товарищей, впрочем, здесь его называли Антон Дегуров, профессор Санкт-Петербургского университета.

  С Анри Грегуаром, обосновавшимся в Казани у него тоже образовалась тесная переписка. Его карьера в Российской империи складывалась весьма интересно.

  С 1814 по 1821 Анри Грегуар был почетным членом Казанского университета, пока в 1821 власти задним числом не спохватились, что среди верноподданных профессоров  российского университета сидит бывший участник Французской революции, старый республиканец и "цареубийца" и не лишили его этого звания.

  Медленно подошел к зеркалу, поправил высокий пышный галстук и манжеты.
  Одет он был аккуратно, но несовременно, по моде 90- х годов восемнадцатого века, этому стилю отдавали предпочтение многие люди в возрасте, если не большинство.

  Из зеркала на него спокойно и внимательно смотрел   темноглазый мужчина неопределенного возраста, казалось, ему могло быть и 45 и все 60. Сильное стройное тело и энергичные движения, возраст скорее угадывался, чем был виден.

  Малоподвижное лицо почти не имело морщин, лишь на лбу между бровей пролегли две вертикальные складки,  длинные волосы, собранные сзади в хвост были неправдоподобно черными для его возраста.

 Действительно, этот серьезный замкнутый человек имел безобидную маленькую слабость, он регулярно закрашивал ненавистную седину по мере ее появления.
 Седина ассоциировалась у него с беспомощным маразматичным старчеством, которое не живет полноценной жизнью, но лишь доживает век на попечении молодых, в тягость окружающим и самому себе...

 А заодно, уход за собой не позволяет опуститься, хорошо дисциплинирует.
  В дисциплинированном, активном теле и мысль активна и дисциплинирована, а это особенно важно.

  Что же происходит сейчас в центре города? Как нелегко работать с молодежью, выслушают и всё равно сделают по-своему...Но с другой стороны...разве все мы сами были не такие?

  Он вспомнил об одном из собраний, на которое его пригласили год назад, в октябре одна тысяча восемьсот двадцать четвертого года...

 В комнате было больше двенадцати человек, было плохо видно из-за густого голубоватого тумана табачного дыма, молодые люди развалились на диванах, Одоевский и Бестужев сидели, скрестив ноги по-турецки прямо на персидском ковре посреди комнаты.

  Скорее дружеская молодежная вечеринка, чем строгое конспиративное партийное собрание... Так быть не должно...это неправильно...

  Энергичный юноша, похожий на английского поэта Шелли вдруг поднимает бокал: "За смерть царя!"  Тост воспринимается с чувством.  Все пьют, кроме меня француза и гостя поляка, как его звали... кажется Адам Мицкевич... 

  Ясно, что не из сочувствия к Романовым не стал за это пить старый якобинец Дельбёф, голосовавший за казнь Людовика Шестнадцатого, но из отвращения к опасно-легкомысленным, романтическим настроениям.

  Они поют "тираноборческую" песню... но зачем?! Ведь это непременно должно быть слышно через открытые окна... Черт!

  Конспираторы, вашу мать, захотелось выругаться, хлопнуть кулаком по столу, встать и уйти... Это не конспиративная работа, нет, это...день непослушания в яслях!

  Вспомнил, как зло вырвалось сквозь зубы:
-  Видел бы это...  - добавил в мыслях ("старик Буонарроти"),  отозвал бы меня обратно... и был бы прав...я  революционер-профессионал, но не светский фрондер и не циркач...я республиканец... и пальцем не шевельну ради того, чтобы одного царя сменил другой... При том, что режим потом ужесточится в разы...А то у  вас и выйдет ...

  А нас с вами вздернут, господа, как испанский король обошелся с мятежным генералом Риего и его людьми... пять лет назад... Думайте, молодые люди, и отнеситесь к тому, что нас ждет максимально серьезно...

  Вдруг свет фонаря с набережной внезапно освещает комнату. Скандирование резко прекращается, страх отрезвляет их.  Кто бы сомневался...

  Снова вырвалось с раздражением и мрачной насмешкой:
- Тень Радищева в ожидании казни приходит здесь всем на ум...  всем страшно... А нас... в девяносто четвертом... казнь Робеспьера и Сен-Жюста не напугала, не заставила каяться перед торжествующими победителями из вчерашних товарищей, но только ожесточила и заставила стоять насмерть...Мы сохранили нашу организацию и после... при диктатуре корсиканца... и сейчас... после Реставрации...

  Дельбёф замолчал, закурил и отвернулся к окну.

   Жаль, что я здесь всего лишь советник-инструктор... нет у меня прав командовать... Это дело национальное русское... Иначе, взяли бы мы Зимний, как Тюильри в девяносто втором...
  Как же не хватает им жесткой дисциплины и должных навыков конспирации... с таким подходом загубят они и наше общее дело и своих людей, тех, кто поверил в них...с таким успехом, о новой России можно забыть... лет этак на сто...
... ... ...