Славная фамилия
В Москве, в институтской столовой я сидел с новым приятелем Юрой К. Мы - новоиспеченные аспиранты, знакомились друг с другом, присматривались. Фамилия у него было совсем русская, не экзотичная для Москвы. Больше интереса вызвала моя, грузинская. Её забавно произносила учительница по русской литературе, когда я учился в школе, в грузинской провинции. Последний неударный слог она редуцировала и слышалось «Сванидзи», как и другие грузинские фамилии с окончанием на «дзе». Согласно нормам произношения русского языка, как она считала.
- Звучит, как названия японских садов – Сайходзи, Рёандзи! - заметил мой собеседник. Он уже успел проявить себя как большой эрудит. Любопытства ради я попросил его вспомнить известных ему моих однофамильцев, того гляди родственников. Мол, что в голову придёт, то и говори. Загибая пальцы, Юра перечислял: «Екатерина – первая жена Сталина, её брат Алёша – телохранитель Ленина и первый директор Внешторга. На сегодняшний день только Николай Сванидзе держит вашу марку во всесоюзном масштабе». Я мог бы добавить имена нескольких профессоров, художников, криминалов, но не стал. О них скорее всего мало знали за пределами Грузии, раз мой приятель их не помянул.
Тут я вдруг напустил на себя важность, приосанился и заявил:
- Вероятно, ты не знаешь, что в Грузии живут потомки Пушкина и, что они носят фамилию...
Назвал свою. Физиономия Юры вытянулась от неожиданности, весь его вид требовал объяснений. Я рассказал историю...
В 70-е годы это открытие сделал профессор тбилисского университета – Дмитрий Т. Факт получил известность, когда я сдавал вступительные экзамены на филфак университета. Оказалось, что потомок поэта по расчётам должен быть ещё и моим ровесником. В меня пристально вглядывались члены приёмной комиссии и заговорщически шушукались. На экзаменах я производил благоприятное впечатление. Как пристало пра-пра-пра-правнуку великого творца!? Членам комиссии не терпелось задать мне напрашивающийся вопрос. Я сам не мог знать, что представляю такой славный род. Профессор Т. в этот момент находился в командировке в Москве, уточнял детали.
Но вот проговорился невоздержанный на язык лектор с другого факультета. На лекции он провозгласил, что в университете на первом курсе учится потомок великого поэта, «весьма способный молодой человек». Был назван я. При этом присутствовал мой бывший одноклассник. Он был настолько обескуражен, чуть язык не проглотил. Вечером он заявился ко мне на квартиру. Застал только маму. Она уклончиво отреагировала на взволнованную речь одноклассника. Гость ушёл. «Не знала, что сказать!» - так объяснила она мне свою реакцию, когда я пришёл домой.
- Представляю, как удивится Лина Онуфриевна! – сказал я, имея в виду мою школьную преподавательницу русской литературы. Сенсационное известие до неё должно было дойти несомненно.
- Вообще по фенотипу ты не подходишь, - заметил Юра.
Как известно, Пушкин был африканских корней, а я был светлым, веснушчатым, с голубыми глазами, но для слухов это обстоятельство не имело значение. Затем приятель спросил меня об «ощущениях», которые я испытывал в неожиданном для себя качестве.
- Ты правильно заметил об ощущениях, - ответил я, - этот слух был вроде пчелиного гуда, пчёлок не видишь, но слышишь. Никаких дивидендов от этого положения я не имел. Более того, даже влип в историю...
Я прохлаждался в коридоре университета. Только-только сдал последний экзамен. Ко мне подошла знакомая девица. Она спросила меня не собираюсь ли я в студенческий лагерь. К её удовольствию я ответил отрицательно. Эта энергичная особа тут же взяла меня в оборот - спросила, не буду я против, если вместо меня туда поедет её двоюродный брат. Около нас околачивался парнишка, с нагловатой улыбкой. Его кузина быстро сообразила насчёт заявления. Принесла бумагу, надо было только расписаться. Я подмахнул ей и тут же забыл, что оказал кому-то услугу.
Между тем, в лагере тот парень вёл себя развязно. Вовсю куролесил. Он совсем ошалел, когда кто-то из студентов спросил о его возможной родственной связи с великим поэтом. Видимо, на месте не разобрались что к чему, и в деканат пришла «телега». Меня вызвали для разъяснений. Тогда всё стало на свои места. Насчёт моего родства с Пушкиным в том числе.
Через некоторое время по ТВ показали настоящего потомка. В студии сидел профессор Т. и юноша в очках – по фамилии Сванидзе, а по имени Андрей.
Мы с Юрой некоторое время помолчали. Потом он лукаво улыбнулся и сказал:
- Ты, наверное, знаком с Евгенией Ивановной из нашего института. Может быть, ты не знаешь, что она мнит себя представительницей сибирской интеллигенции, отпрыском сосланных декабристов. Был бы ты родичем Пушкина, вот бы славная компания в институте собралась!
НЕКОТОРЫЕ СЛОВА
В мою бытность студентом я подрабатывал сторожем на Арбате. Меня определили в институт, располагавшийся в Ново-Могильцевском переулке. Учреждение было большим, считалось головным по всему СССР. Институт занимался проектированием мясо-молочных комплексов. Я подарил бригадиру бутылку чачи, так что он меня не беспокоил своими проверками. Ко мне на пост в определённый час захаживали друзья, подруги. Правда, я спал на раскладушке, без особых удобств. Но тужить не приходилось.
Когда заступал на дежурство, на посту я заставал лифтёршу – Марью Ивановну, некогда бухгалтера. Это была пожилая седовласая женщина, пухленькая, опрятная, улыбчивая. Речь ласковая. У неё недавно умер муж. По её рассказам, он не пил, не курил, занимался гимнастикой по утрам, в год раз ложился в больницу для профилактики. Во время последнего обследования вдруг умер. Лифтёрша говорила об этом с недоумением в голосе, никого не винила. Я поймал себя на том, что чуть не улыбнулся такой нелепой развязке. И был не одинок в этом отношении. С лифтёршей общались многие из сотрудников, в основном приятные люди. После её рассказа о супруге и они подавляли улыбку, но, спохватившись, тут же начинали критиковать врачей.
Я быстро освоился, сблизился с персоналом. С кем заводил разговоры, с кем просто здоровался. Антипатичным мне казался только один субъект. В отличие от коллег, он меня и лифтёршу напрочь не замечал. Мужчина – лет под пятьдесят, смуглый, с большими глазами и полноватыми губами. В неизменном сером плаще и чёрном цилиндре на голове. Всегда хранил молчание. Только раз он позволил себе быть экспрессивным, когда минуя мой стол и выходя на улицу, вдруг зычным голосом обозвал какую-то женщину б...ю. Я дёрнулся от изумления.
- Это вы про Арона Марковича? - переспросила меня Марья Ивановна после того, как я рассказал о нём. Потом продолжила: «А ведь здесь он был главным инженером. С беднягой что-то случилось. Его из уважения к прошлым заслугам держат в институте».
И вот в одно зимнее утро Арон Маркович пришёл довольно ажитированным. «Привет, Гурам!» - бросил он, глаза его блестели. Меня удивил факт, что он знал моё имя. Затем Арон Маркович заговорил с лифтёршей. Она только-только пришла. Из обрывков фраз я узнал, что всю жизнь он занимался сельским хозяйством и что это несерьёзно (?!), жил праведником и напрасно (?!), не занимался спортом, на работе ничего не делает, только цветы в горшках поливает. Говорил доверительным тоном, моментами прерывался и делал движения, отдалённо напоминавшие физкультуру. Было довольно жутковато. Я засобирался уходить, попрощался с лифтёршей и её собеседником. «Пока, Гурам!» - прозвучало громко. На улице сильно морозило. После на ахти-какой комфортной ночи на раскладушке холодный воздух бодрил меня.
Через два дня я снова заступил на дежурство. Спросил Марью Ивановну о её собеседнике. Она почти шепотом сказала: «В тот день Арона Марковича взяли. Он повёл себя неприлично».
После этого случая я стал замечать, как труден удел проектировщика. Черчение – испытание для нервной системы. К примеру, один из сотрудников почему-то позже всех уходил с работы. Он безжалостно тёр свои глаза, массировал висок, лицо было изнеможенным. Спускаясь по лестнице, он загодя подавал сигнал, чтоб не пугать сторожа своим поздним и неожиданным появлением.
Я подружился с одним сотрудником, армянином. Он был немного старше меня. Мы подолгу беседовали на разные темы. Гамлет (так его звали) никогда не носил головной убор, не смотря на время года, стоит выглянуть солнцу, приходил на работу в одной сорочке с короткими рукавами. Мой новый знакомый отличался спортивной выправкой. Однажды я спросил его, правда ли черчение проектов связано с нервными перегрузками. «Ночами кошмары снятся. Калейдоскоп чертежей крутится перед глазами», - был ответ. Через некоторое время я стал свидетелем тяжёлой сцены. В сопровождении врача Гамлета под руки по лестнице спускали два сотрудника. Его, бледного, сильно качало. Он перехватил мой взгляд и виновато улыбнулся. У входа в институт его ждала карета «Скорой помощи». «Лицо прямо на чертёжную доску уронил. Сознание потерял. Я ему всегда говорила, чтоб он шапку в холодную погоду одевал!» - говорила тревожно его коллега. «Да, и Гамлет перегорел!» - подумал я.
К концу семестра у меня у самого появились неприятные ощущения, будто в голове из угла в угол переливается жидкость. Я поделился ими с соседом по общежитию, биологом. Тот спросил меня, не читаю я лёжа. Получив утвердительный ответ, сосед потребовал прекратить это безобразие. Он одарил меня словом «стамина». Оно привязалось. Думал, что не только из-за его благозвучности. Я стал замечать, что то и дело разглагольствовал на темы, им обусловленные.
Это слово понравилось и Марье Ивановне. Некоторое время ушло на разъяснение его значения. В это время мимо нас проходили два примечательных типа. «Два Кима – два весёлых друга! - шутливо произнесла лифтёрша, - вот у кого стамины с избытком!» Звали их Ким Дар Сен и Ким Дон Чун. Они были из тех корейцев, которых после войны у них на родине переселили в Среднюю Азию. Оба по-русски говорили довольно плохо. Эту пару с собой из Алма-Аты привёз с собой новый директор института. Свою команду! Один с миловидной внешностью, у другого она была грубее. Более явственно проступали скулы, а щели глаз были поуже. Одевались без затей, всегда при галстуках, которые не меняли месяцами. Как и сорочки.
Стамина одолевала их. Оба маленького роста, всегда деловитые, два Кима вприпрыжку взбегали и сбегали по лестницам института. В конце рабочего дня на фоне утомленных сотрудников они, пусть неказистые, всегда казались свеженькими.
В институте работал один мой земляк. Он не был занят интеллектуальной работой, ведал автопарком. Типичный пройдоха. Как мне сказали, в его трудовой книжке обнаружили много исправлений. Мы говорили на грузинском. Когда речь зашла о корейцах, он торжественно замолчал. Так делают у нас дома, когда мало понимают в чем-то, но знают что это самое весьма и весьма неординарное. В общежитии один из моих знакомых впал в позитивный расизм - представители дальневосточных культур отличаются стеничностью, высокой конкурентоспособностью. К тому же они не претенциозны, на рожон не лезут.
Не знаю, как Ким Дон Чун, но Ким Дар Сен был довольно простым парнем. Однажды у меня с ним получился занятный разговор. Я сидел у своего стола и рассматривал очередной выпуск книги рекордов Гиннеса. Он подошёл ко мне, когда я разглядывал фото одного американца в ковбойской шапке. Тот весил 440 кило. Кореец посмотрел на рекордсмена и задумчиво покачал головой. Из его реплики следовало, что он не удивился весу американца, а был озабочен, сколько мяса и молока требовалось на прокорм толстяка. Напомню, что институт, в котором он работал, проектировал мясо-молочные комплексы. Попытка заговорить с ним о его соплеменнике Викторе Цое не увенчалась успехом. Он только вопросительно посмотрел на меня, дескать, о чём это говорит с ним сторож. После такой его реакции в общении с ним я ограничивался только приветствиями. Марья Ивановна же, завидев его, нараспев не без игривости в тоне произносила «Ким Дар Сен, Ким Дар Сен!». Этот «напев» запал мне в душу, как и слово «стамина».
Вскоре меня перевели на другой объект. В последнее дежурство в институте, которое пришлось на воскресенье, я наблюдал, как сгружали и тянули по рельсам наверх огромные тяжеленные деревянные контейнеры. Этим занимались трое мощных парней. За такую работу, как я узнал от них, им обещали премию. Один из огромных ящиков они всё-таки уронили, из него потёк какой-то сок. От них же узнал, что завезли электронно-вычислительную машину БЭСМ. «Бог в помощь!» - заметил я и имел в виду не только то, что им эту ношу надо было тащить на третий этаж. Того гляди, машина поможет им в их основном труде. Ещё подумалось, что не знаю, как на родине Кимов, но в Южной Корее в обиходе давно уже персональные компьютеры, не то что «громаздьё» БЭСМ.
На новом объекте (спец.поликлинике) удобств было больше. Но утомление от нерегулярного сна накапливалось. Кроме того, что моём черепе из угла в угол переливалась жидкость, у меня пропал аппетит, падало настроение. Во снах слышалось напевное «Ким Дар Сен, Ким Дар Сен!» и то, как с ним перекликалось слово «стамина». Я последовал рекомендации моего соседа биолога – перестал читать лёжа и бросил работу сторожа.
ПРЕМИЯ ХОРЕЙШО ЭЛДЖЕРА
Фамилия Рощупкин казалась всем редкой, и не было уверенности, что я произносили её правильно. Однажды к нашему дому в тбилисской Нахаловке, где снимал комнату Вова Рощупкин, его брат, сестра и мать, подъехал чёрный лимузин, из которого вышел чиновничьего вида усатый мужчина. Он спросил меня, здесь ли живёт «Владимер Расщепкин». Ему, грузину, трудно было произнести эту фамилию.
Из интернета я узнал, что фамилия «Владимера» пишется через «о» или через «а», происходит она от глагола «расщупать», то есть «разузнать». Вроде как некто, совершая акт познания, ощупывает предмет.
- Если кто что-то или кого-то лапает совсем не обязательно делает это для приобщения к знанию. Глагола «познать» используют ещё как эвфемизм,- заметил мой сотрудник. В этот момент я набрёл на синоним к ключевому слову - диалектное «расчухать». Коллеги заговорили о неблагозвучности синонима.
Поводом для упражнений в лексике в офисе, где я работал, послужила совсем другая тема. Речь шла об успехах общего знакомого. «О баловнях судьбы англичане говорят, что они родились с серебряной ложкой во рту», - заметила одна дама. «... или в рубашке, по-русски выражаясь!» - подхватил мотив коллега. Потом стали обсуждать знаменитостей, которые сами себя сделали («self-made men»). Помянутая дама проявила заметную эрудицию по этой части. Она долго говорила об американской премии имени Хорейшо Элджера, которую выдавали как раз таким персонажам.
Мне же вспомнился квартирант бабушки – Вова Рощупкин. Его рождение не сопровождалось какими-либо знаками, предзнаменованиями, ему никто никакую особенную будущность не прочил, но на премию Хорейшо Элджера он мог бы претендовать. Я назвал его фамилию, она и спровоцировала сотрудников на лихорадочный экскурс в интернете. Сначала они были разочарованы, не обнаружив квартиранта среди известных людей, потом принялись изучать саму фамилию.
Я приезжал к бабушке в Тбилиси во время каникул из городка З., где жил с родителями. После поступления в вуз я остался жить у неё. Тот усатый гость из лимузина, спросив «Расщепкина», направился было в сторону крыльца нашего дома. Он пожал плечами, когда на мой крик «Владимер» вышел из-за дальнего угла двора. Семейство жило в пристройке в закутке, границей которому был гнилой забор, с торчащими ржавыми гвоздями. За ним находился соседский двор и дом. Комната в 9 квадратных метров, мазанка-пристройка – всё жилище для семьи, состоявшей их четырёх человек. Сверху хибара была покрыта толем, поверх которого были разложены камни. Внизу находился подвал, там семья готовила еду на керосинке. Деревянный пол в комнате красили в красный цвет. Стол, два стула, комод и кровать заметно ограничивали жизненное пространство каморки. Братья, Ваня и Вова, спали на полу, сестра Тамара с матерью на кровати. Зимой ставили печку. За проживание они не платили.
Рощупкина-отца я не застал. Он умер рано. Мать Настя являла для меня первого и последнего человека, который не умел писать, читать и считать. Слова типа «пнуть», «пхнуть», «переться» явно преобладали в её лексике, вместо согласного «ф» она произносила «хв». Настя работала на «хвабрике»- холодильнике. На уроке в школе я громогласно заявил, что знаком с женщиной, которая совершенно неграмотная. Педагог отреагировал странно. Он почему-то вознамерился записать её имя и фамилию - с суровым видом ручкой выводил фамилию квартирантки. Потом сложил бумагу и положил её в нагрудный карман. Произвёл впечатление! Мне стало жутко, будто донёс на несчастную. Я не стал говорить, что Настя из раскулаченных в Курской области. От греха подальше. В школе нас учили, что представители этого класса олицетворяли собой звериные формы эксплуатации, отличались скаредностью и жестокостью. Квартирантка же была мягкой и щедрой. Она постоянно приносила с «хвабрики» мороженное и угощала нас. Была в ней необъяснимая витальность. Не помню, чтобы Настя жаловалась на здоровье, всегда энергичная, работоспособная, несмотря на астеничное строение. Видимо, без этой витальности на селе хозяйством не обзаведёшься, и «кулаком» было не стать.
Как рассказывала бабушка, дети росли без присмотру. Мать только работала. Разве что иногда она наказывала их за мелкие проступки. Била их почему-то полотенцем. О старшем из братьев Ваню я знал понаслышке. Он стал лётчиком. О нём как-то рассказала соседка, с сыном которой дружил Ваня. Они вместе поступили в лётное училище. Её чадо оказалось непригодным к службе. Этот детина постоянно дрался, побил офицера, и добился , чтоб его исключили из училища. Ваня же продолжил учёбу, летал на сверхзвуковых самолётах. Дошла до меня история о том, что сын Насти отказался работать в грузинском «Аэрофлоте». Дескать, гордый он – на Мигах летал, зачем ему пересаживаться на тихоходы.
Их сестру Тамару (светловолосую женщину с простой внешностью) я знал лучше, чем Ваню. Как-то мама позволила ей взять меня, тогда совсем маленького, прогуляться. В одном тенистом месте она постлала на траве настил и мы сидели на нём, со стороны каких-то кустов тянуло прохладой... Она поступила в Тимирязевскую Академию. Вышла замуж в Москве. Моя бабушка читала и писала письма для Насти. В письме о замужестве Тамары отмечалось, что её муж карел по происхождению. Её мать не знала о существовании такого народа и посчитала, что в зятьях у неё ходит кореец. «Из тех, кто в Тбилиси на базаре рисом торгуют?» - переспросила Настя мою бабушку.
Соседи восхищались тому, как устроились в жизни Ваня и Тамара. Мать не состоявшегося лётчика просто глаза закатывала, когда нараспев заговаривала о них. Поступить в тбилисский вуз было трудно, а тут Москва. «Трудолюбивые были!» - отмечала соседка. Это у них было от матери, наверное.
Вова обратил на себя моё внимание с того момента, когда неожиданно прибавил в росте, и на его горле обозначился большой кадык. Произошло это с ним, когда ему было за двадцать лет. Как известно, акселерация происходит в подростковом возрасте. Изменения в его облике совпали с тем, что крышу халупы Рощупкины покрыли металлическими листами, а гнилой забор разобрали и поставили новый. По словам Насти Вова, наконец, начал проявлять себя, как «мужик». Ещё то, что у туалета Вова вместе с моим отцом посадил хурму.
Заходя в соседский двор через новую калитку, Владимир сильно сутулился, как это делает высокий человек. Через несколько лет, когда в мой переходный возраст я сам подрос, бабушка предупредила меня, чтобы я не горбился, как наш квартирант. «Ему казалось, что он высокий, потому и сутулился!» - заметила она. Действительно, при моём среднем росте я был повыше Вовы уже в свои 16 лет.
Вова рос неловким парубком. Долго путал левую сторону с правой, чуть ли ни до 8 лет не умел завязывать шнурки. Однажды он наступил на них и упал. Его старший брат Ваня поднял его и наградил прозвищем «Дунька» и оплеухой вдобавок. Во время учебы в школе он два раза оставался на второй год. Не умел играть в футбол. Нашумела история о том, как Вова описал милиционера. Приключилось это в каком-то заведении. Он зашёл в туалет, где была кромешная тьма, нащупал дверцу кабины открыл её и с порога начал справлять нужду. В тот момент в кабине уже сидел какой-то мужчина, который начал вопить. Испуганный Дунька как ошпаренный выскочил из нужника. Через некоторое время, матерясь, с мокрой фуражкой в руке из сортира в коридор вышел пострадавший в форме милиционера.
Или то, как Вова ввязался в конфликт с соседями, жившими во дворе за забором - с вздорной пожилой парой, которая постоянно скандалила. Однажды во время очередной перепалки муж схватился за охотничье ружьё и начал его заряжать, громко клацая затвором. «Вот сейчас!! – приговаривал он, угрожая жене. Соседи внимательно прислушивались к происходящему, затаив дыхание. Моя бабушка в этот момент пряталась за кустом сирени, чтобы быть поближе к событиям. Я жестами звал её домой, боялся за неё. «Вот сейчас!» - повторил муж, что прибавило напряжение ожиданию. «Вот сейчас!!» - донеслось третий раз. И вдруг раздался крик: «Когда же! Что вы народ мучаете!» Это не выдержали нервы у Рощупкина. Он выскочил из своей комнаты. Выстрела не последовало, начался новый раунд ссоры. На этот раз перепалка происходила между Дунькой и сразу помирившимися супругами. На следующий день квартирант принёс магнитофон. Я первый раз в жизни увидел этот бытовой прибор, сильно смахивающий на ящик, с огромными бобинами и лентой. Вова записывал разговоры, которые вели между собой соседи-супруги, вернее то, как они это делали, чтобы потом дать послушать в милиции. Для меня было в диковинку слышать, как воспроизводит запись магнитофон, а воспроизводил он мат-перемат. Один пассаж мне особенно запомнился:
- Файка, - с укоризной обращается муж к жене, - ты опять трусы сняла, перед Васо, когда спать направлялась!? (Васо – друг семейства)
- Я же извинилась! – последовал невинный ответ.
Вову долго не могли женить. В Тбилиси приехала одна дама, «дочь генерала из Москвы», с которой у Рощупкина наклёвывались «отношения». Во время прогулки по городу у них произошла размолвка. На помощь в качестве медиатора позвали Костю, товарища Вовы - разбитного, хитрого малого. Отношения выясняли в саду моей бабушки под абрикосовым деревом. Я расслышал фразу, которую в сердцах бросил Костя: «Примите, наконец, товарный вид, Владимир Николаевич!» (это он моему квартиранту). На следующий день размолвку разрешали в ресторане в компании друзей. Всё шло нормально, пока в одной из официанток Дунька не узнал «обижницу». Некогда она выставила его в смешном свете, о чём судачили в народе. Он решил взять реванш, поправить своё мужской самолюбие. Взаимные объяснения между ним и официанткой протекали бурно... Москвичка встала со стола, удалилась и больше не появлялась. Костя после этого случая сказал мне: «Сделай всё от тебя зависящее, чтобы не быть похожим на Дуньку!»
Рощупкин меня не любил. Я находился под впечатлением, которое невольно внушили мне Костя и другие из окружения. Дунькой они его не называли, но... Молодые люди собирались у нас в виноградной беседке, играли в шахматы и вели беседы. Я, разинув рот, слушал их. Говорили о разном. Однажды, например, одновременно о футболе и об опере. Так, я узнал, что тенор Большого театра Зураб Сорткилава был футболистом, что в игре против московской команды его начисто переиграл нападающий соперников по фамилии Урин, после чего будущий певец оказался в глубоком запасе. Тогда он и вспомнил о своих вокальных талантах...
Рощупкин хорошо играл в шахматы. Но в беседах не участвовал. Однажды вдруг сорвался и темпераментно заговорил о какой-то ерунде. Присутствовавшие промолчали. Только я подал голос, что, мол, за буйный раж. Дунька смерил меня уничтожающим взглядом, но ничего не сказал. Этот тип тихо терпел. Правда, на память приходит факт, как он у меня, подростка, кровушку пустил из носу. Видимо, я превысил лимит дерзости по отношению к его особе. Отец после того, как отчитал квартиранта, бросил мне, ты, мол, тоже хорош. Или, на вступительном экзамене в вуз я не добрал очко. «Владимер» не проявил сочувствия, а только осклабился. Потом я вытребовал очко на апелляционной комиссии, и меня зачислили в вуз к вящей радости всех, в том числе Кости и его друзей, кроме Рощупкина, который даже бровью не повёл.
С повзрослением я стал больше понимать в жизни. Насчёт Вовы тоже. Например, не ко всем из Москвы «женихаться» приезжала дочь генерала. На это обстоятельство мне указала бабушка. Она же настояла на том, чтобы я не пользовался прозвищем, поминая квартиранта. «Ты уже взрослый да и Володя далеко не Дунька!» - сказала она мне. От неё я узнал, что он работает каким-то начальником на заводе. Тот самый чиновного вида усатый мужчина привёз на дом «Владимеру» документы на подпись. Насторожило меня то, что, как-то зайдя к нему в каморку, я обнаружил учебник английского языка под редакцией Бонк Н.. В те времена мало кто по своей воле изучал иностранные языки. «Дай мне этот учебник», - сказал я Рощупкину. «Самому нужен!» - был ответ. Вообще он ездил к Ване и Тамаре в Москву, но в какой-то период зачастил с визитами в столицу.
Скоро картина прояснилась. Во время посиделок в саду у бабушки Вова заявил товарищам, что поступил в Академию «Внешторга». С третьей попытки. Он рассказывал о трудностях, с какими сталкивался. Товарищи начали поздравлять его, правда не стройно. Им почти не верилось, как это сын Насти, отнюдь не грациозный ни в речи, ни в поведении Дунька и на тебе – собрался в дипломаты.
- А ты чего уши навострил! –он обратился ко мне (к тому времени я кончал университет), - тебе лучше не соваться. Не пройдёшь!»
Рощупкин уехал в Москву. Настя осталась одна. Как правило, с ней переписывалась Тамара, и, как всегда, письма ей читала моя бабушка. Мы узнали, что Вова женился, что его командировали в Аргентину. Стало известно о «подвиге», который он совершил, о чём бабушка рассказала всем соседям... Заболел Ваня, у него обнаружили опухоль в мозгу. Необходимо была сверхсложная операция, которую мог провести только один московский светила. Но он был недоступен. В это время в Рио-де-Жанейро проходил всемирный конгресс нейрохирургов. Вова из Аргентины поехал в Бразилию. В Рио, в гостинице он встретился с грузинской делегацией. Бабушка рассказывала об этом моменте, как будто сама там находилась. Грузинским хирургам стало приятно, когда к ним подошёл с русский мужчина, с простой внешностью, средних лет и заговорил с ними на родном им языке. При содействии бывших земляков и брата Ваню принял московский академик. Операция прошла успешно.
Скоро он приехал взять в Москву мать. По старинке его друзья-товарищи собрались в нашем дворе играть в шахматы. На этот раз больше всех говорил Рощупкин. Кстати, он был облачён в шикарный белый костюм. Костя заметил ему, что тот мог бы одеться попроще, «в садочке сидим, можно испачкаться». Вова разглагольствовал о своих поездках по Америке, явно хвастался. В 70-е годы этим можно было похвалиться. Его слушали ребята, у которых сложились свои карьеры. Среди них был полковник КГБ, инструктор ЦК, Костя работал главным инженером в строительном управлении. Но Рощупкину они завидовали. Некоторые из них вымученно улыбались. Под конец посиделок он вообще заявил, что очень доволен своей жизнью.
Я собрался было подчеркнуть ему своё особое почтение. Но не стал. Костя и другие друзья-товарищи тоже вроде собирались так поступить, но проявляли нерешительность. Во всяком случае они внимательно слушали Вову. Мне запомнился его рассказ о том, как аргентинские гаучо проводят скорбный ритуал, когда гонят скот на бойню. Они одеваются в черное и даже плачут.
В какой-то момент Рощупкин отвлёкся и посмотрел на дерево хурмы, которое уже было выше туалета. Он предъявил права на это дерево, встал со скамейки, подошёл к нему и сорвал несколько зелёных плодов и положил их в карман. Им было ещё зреть месяца два. Присутствовавшие усмехнулись его поступку.
Только моя бабушка при прощании с ним обняла его, поцеловала и сказала:
- Ты всем «чочи» сделал!
Что на русском означало: «Ты всем показал кузькину мать!» Рощупкин зарделся от удовольствия.
Я устроил себе кабинет в их каморке. На стенах повесил вырезки из журнала «Америка», который полностью был посвящён американской литературе. Самое видное место занимала литературная карта США, на ней было показано, откуда какой автор. В полной безмятежности я предавался чтению любимых книг, тогда увлекался Фолкнером и Прустом. В дождь по железной крыше стучали капли и на меня находила счастливая истома.
Через некоторое время я отправился в Москву на учёбу в аспирантуру. Меня гостеприимно приняла Тамара. С семьёй она жила в Гривно. Я посидел с её мужем, с приветливым светловолосым мужчиной. Меня потчевали чёрной икрой. Супруги работали в системе Минсельхоза и имели доступ к этому дефициту. К Ване я не зашёл. Мы почти не знали друг друга. Хотя можно было навестить Настю, которая жила у старшего сына. Созвонился с Вовой. Он отреагировал прохладно. Звать в гости не стал.
Пока я находился в Москве, из дому мне сообщили, что во время землетрясения обрушился мой «кабинет».
Шурик
Русских в городке было мало, и их дети тучностью не отличались. Один только Шурик. Грузинские прозвища типа «хозо», «дундула», «бекке» к нему не прилипали, русские тоже. Шурик сам по себе был приметной личностью.
К примеру, он оказался единственным из зала, кто откликнулся на приглашение заезжего факира принять участие в аттракционе. Фокус шёл своим чередом – «смельчака из зала», как его назвал артист, уложили в ящик. Когда факир и его команда демонстрировали залу, какие у них острые пилы, Шурик вдруг начал тихо обреченно всхлипывать. По его толстым щёкам текли крупные слёзы. Когда фокусник обратил на него свои взоры, вначале даже не понял, что происходит. Потом, догадавшись, сказал «смельчаку из зала»:«Иди, иди домой, мальчик!»
Однажды, заблудившись, через весь город проехалась и остановилась у здания вокзала американская машина. Дело было вечером. Почти весь город бросился смотреть на чудо-юдо. Американские машины в городке можно было видеть только в будке чистильщика обуви-ассирийца. Мы подолгу заглядывались на яркие вырезки из иностранного журнала. Помню, как хозяин будки и этих картинок сказал нам: «Выучитесь, потом сможете купить такие автомобили». Но пока это не случилось, мы стояли, обступив плотной толпой американскую машину – «Бьюик» 1956 года выпуска. Те, кто сидел в салоне, мешкали в неуверенности. Но вот из окна высунулся небритый мужчина в шляпе и с армянским акцентом спросил, как проехать до «Эрэвана». С таким же успехом можно было спросить, как из нашего городка добраться до Парижа. Тут вступил в свою роль Шурик: «Дяденька, Вы американец?» Мужчина как будто испугался и начал доказывать, что он – «советский армян». «А почему странные вопросы задаёте?» – не унимался парнишка. Голова мужчины тревожно задвигалась, а потом скрылась в салоне. Суматошно заработал мотор, толпа расступилась, и «Бьюик» рванул с места. Мы смотрели ему вслед и прикидывали, какая у него скорость. А те, в салоне авто, наверное, находились под впечатлением - в вечерней темноте в маленьком грузинском городке их обступила толпа, которая странно молчала, а вопросы задавал только толстый русский мальчик.
Когда Шурика обижали, он впадал в неистовство, краснел, начинал мельтешить, всем своим видом обещал страшную кару обидчику, потом, переваливаясь с боку на бок, бежал в сторону дома. Возникало ощущение неотвратимой мести. И вот появлялась... бабушка Шурика. Она была из того рода особ, которые склонны к ненормативной лексике и курят. С палкой в руках они гоняют обидчиков их внуков. Некоторое время она водила внука в школу. Как-то им дорогу переградила свора собак. Помню, как бабуля бросала в псов камни... Она умерла. На панихидах её дочь, Надя, сидела, молча. Внучка была маленькой и ничего не понимала. Необычным было поведение Шурика. Он плакал навзрыд, причитал, несколько раз припадал к гробу. «Даже окропил своими слезами покойницу!» - сделали наблюдение присутствовавшие. Страдания подростка были так неожиданно сильны, что всполошившиеся соседи вызвали карету скорой помощи. Бедняге сделали укол, после чего он, красный как бурак, сидел в углу и глубоко, «от сердца» всхлипывал. Женщины городка при упоминании того случая принимали серьёзный вид и многозначительно кивали головой.
Внешне Шурик был похож на мамашу – «купчиху» с картин передвижников. Так назвал её один знакомый нашего семейства. В городке он считался образованным человеком. Знал много слов. Поминая купчих и передвижников, он сплетничал о матери Шурика. Мнение, которое при этом высказывалось, было широко распространённым в городке.
Надя чинно гуляла с маленькой дочкой, такой же полной и холёной. Мать одевала Шурика не без претензий. Однажды он заявился в школу в салатового цвета костюмчике, элементом которого были бриджи. Наряд Шурика производил впечатление. В тот день его шуганул школьный сторож. Шурик долго стоял у дерева и стучал по стволу камешком - давил муравьёв. Его лицо было умиротворенным. Из благостного состояния шалуна вывел окрик сторожа. Нельзя сказать, что сварливый старик сделал это из педагогических соображений. Скорее его шокировал вид белобрысого «хозо», облаченного в салатовые бриджи.
Как-то я и другая ребятня стали свидетелями сцены – почти в центре города Надя лежала в сугробе, пьяная, а какой-то вахлак чертыхался, запутавшись в её нижнем белье. «Смотрите, пионеры, комсомольцы!» – кричала она не без надрыва и истерично похохатывала. Шурик и его сестра стояли поодаль. Брат плакал и приговаривал: «Не надо, мама!» Девочка же ничего не понимала. Мы быстро-быстро ушли от того места. Всё это было похоже больше на сумасшествие, чем разврат.
Во всяком случае, никто не знал, кто был отцом или отцами Шурика и его сестры. Об этом ему напоминали… и в праздники и будни. В таких случаях несчастный багровел.
…Стоял чудесный первомайский день. Мы собрались во дворе школы. Были вынесены все находящиеся в распоряжении школы праздничные транспаранты, лозунги, портреты руководителей партии и государства. Директор лично распорядился не выносить портрет Хрущёва, которого уже освободили от должности. Шурик вызвался нести самый крупный транспарант.
Школа находилась за городом, так что до центральной трибуны надо было ещё дойти. И вот, задавая ритм, забил барабан. Колонна растянулась, наш класс замыкал ряды, поэтому дробь барабана слышалась издалека. Периодически она прекращалась, шествие останавливалось, что начинало надоедать. Были такие, что начали позёвывать. Только учителя не скучали, они носились вдоль колонн, наводили порядок.
Но вот во время одной из очередных остановок вдруг оживился Шурик. «Пока есть время, заскочим к Вовке!»- крикнул он нам. Мы ещё не находились в черте города. По обе стороны дороги располагались частные дома с садами. В одном из переулков жил мальчик Вова. Бедняга умирал от саркомы. Последнее время он лежал в саду своего двора на лежанке. Его часто навещали. Наиболее прыткие из мальчиков во главе с Шуриком бросились в переулок – у кого знамя, у кого транспарант в руках. Один из них даже не поленился потащить портрет Косыгина.
Я остался стоять. Мне было страшно, больной был очень плох. В это время подскочил наш физкультурник. Запыхавшийся, он возопил: «Где остальные?» Глаза его вот-вот должны были выскочить из орбит. Напуганный, я ничего не смог ответить. Как на зло, забил свою нудную дробь барабан … надо было двигаться. С физкультурником чуть не случился припадок, он в истерике начал топать ногами и послышалось: «Политический демарш! Попытка сорвать демонстрацию трудящихся!!» В этот момент вернулись Шурик и его команда. Лица у всех были испуганные. На Шуру налетел физрук. Маленького роста, он каждый раз подпрыгивал, когда пытался ударить «саботажника» по лицу. «Я тебя за провокацию пошлю куда надо!»- шипел педагог…
Когда мы проходили мимо центральной трибуны, на русском языке в наш адрес кинул лозунг первый секретарь райкома: «Да здрасти савецки молодиож!!», а мы ответили: «Ура-а-а!» Весьма нестройно. Внимание привлекал Шура. Он шёл впереди нас со своим транспарантом, с багровым цветом лица, заплаканный. «Кто этот жирдяй? Да-да, Надин сын! Знаете такую проститутку, б..?» – слышалось из толпы, стоявшей вокруг трибуны. Смешки и шепот дошли до секретаря. Его лицо посуровело. Может быть, ему было обидно за мальчика, а может, посчитал, что нести транспарант должны были доверить не этому школьнику. Что думал Шура? Не исключено, что на него подействовали угрозы физкультурника, и он боялся. Или до него дошли разговоры в толпе. Или он переживал за Вову, умершего под утро, ночью. Монотонно бил барабан.
Я уехал из городка. Поступил в университет, на журфак. В один из приездов видел Шурика в городском саду. Он сидел на скамейке и жмурился от солнца. Меня он увидел и бросил: «Журналист!» Было в этом некоторое благоговение перед казавшейся ему романтичной профессией и ребячество, желание слегка поддразнить.
… Это было лет тридцать назад. Вчера в вагоне Тбилисского метро я обратил внимание на одного полного русского мужчину. Он общался со знакомыми и был похож на человека, любящего поговорить, падкого на фразу. Времена были тяжёлые и мрачные. Как ни странно, именно тогда у некоторых людей открылся вкус к словесам, талант к фразёрству и особенно на невесёлые темы. Рядом с Шуриком сидела молодая белокурая женщина, полная, с узким разрезом глаз. Неужели сестра? Она тревожно-заботливо поглядывала на братца, зная о его страсти поговорить. Им надо было выходить на следующей станции.
Поговорили...
Дома я рассказал о наблюдениях Сосо (по прозвищу Бекке). Отметил, что он не прост. Любит анализировать. В ответ мне сказали, что наличие этого качества у работника прилавка (мясника) вполне возможно.
На следующее утро меня уломали погулять спозаранку с нашим псом. Полусонный, я вел на поводке собаку. Шёл по улице вдоль деревянного забора Бекке. Самый конец ограды завершала бетонная стена. Я увидел Сосо. Он стоял за стеной, как будто увековечивал её. Со стороны улицы были видны его голые плечи, покрытые порослью, физиономия, на этот раз бритая, лоснилась в лучах восходящего солнца. «На бюст похож», - промелькнуло у меня в голове.
Мы разговорились. Он вещал с высоты своего забора, я стоял, слегка задрав голову. Пока шёл разговор, пёс то и дело порывался. Однажды он так дёрнулся, что чуть не сбил меня с ног.
- Воспитывать надо питомцев! – заметил «бюст» назидательно с высоты своего положения.
Мой пёс потянулся к мимо проходящему шпицу. Того на поводке вёл наш сосед Бежан. Он почтительно отвесил нам поклон, манерно произнес приветствие и проследовал в сторону сквера. Сосед был одет в аккуратно отутюженную спортивную пижаму, новые ботасы. В его пластике проглядывали элементы феминности. Кстати, в голосе тоже. Однажды, утром прохаживаясь у дома, где он жил, я услышал голос его матери, понуждавшего кого-то встать наконец с постели. Требования приправлялись упрёками ("лежебока!", "лентяй!", "пора на занятия к репетитору!"). В ответ доносился женский вопль с мольбой о покое. Потом крик осёкся и сменился жеманным обертонами. Я узнал Бежана. Через некоторое время с сонным видом и книжками в руках он появился на улице. Куда-то направлялся.
Бекке сказал:
- Вот культурный человек! В карманах у него точно заранее заготовленные пакеты. Чтоб после собаки убирать.
Я подумал про себя, что Сосо опять о чистоте радеет. Любимая тема! Хорошо, что жена всучила мне целлофан. Тут он добавил:
- С животных спрос невелик! У ворот Мосе (Сосо показал глазами в сторону соседского забора) уличная собака кучу оставила. Я наблюдал, как всё семейство через неё целую неделю перешагивало, носы воротили. Даже женщины. Пока дождь и ветер её не стёрли.
Я призвал собеседника философски смотреть на всё это. Тот ничего не понял. Возникла пауза.
- Помнишь, как отец Бежана и мой папаша перегрызлись? - воодушевился вдруг Бекке, - сколько лет прошло!
Было такое. Бичико (его папаня) работал по хозяйственной части в городке. Однажды начальство выдало ему ружьё «геко», поручило отстрелить бродячих собак. Из разных сторон в городке после выстрела слышался характерный болезненный визг несчастных псов. Один парнишка выучился подражать этим визгам-воплям, сначала он издавал звук выстрела, а потом уже вопил. Но вот объектом нападения стал сам Бичико. Он проходил под окнами дома, где жил Бежан, когда на него с криками набросился родитель мальчика. Его голос дрожал, то и дело срывался на фальцет. Выяснилось, что выстрелы пугают его сына, он плачет и так далее. Бичико, полный мужчина в шапке-аэродроме, стоял огорошенный - за всё время, пока длилась отповедь, к нему обращались на «вы», никто его никак не обзывал. Потом опомнился и "достойно" ответил на нападки "интлигента"(как потом рассказывал). Отматерил, надо полагать, по своему обыкновению. В тот же день у Бичико изъяли ружьё. Кто-то накатал письмо в исполком. Особенно не гадали, кто...
Бекке снова посмотрел вслед удаляющемуся Бежану и сказал задумчиво:
- Когда его вижу, мне вспоминается анекдот о сантехнике Лёве. Тот побывал в Париже и приехал оттуда такой культурный, такой нежный. Прямо как голубой.
- Бежан в Париж не ездил, - заметил я и осклабился. Поневоле улыбка получилась двусмысленная.
- Вот-вот! – как бы уличив меня, воскликнул Бекке, потом продолжил:
- Да что ты, весь народ поганый, только бы покуражиться. Вынюхивает, чтоб убедиться, что Бежан гомик. Когда убедится, какой праздник себе устроит!
Мой собеседник вошёл в раж:
- Не все покупатели моё имя знают, из почтения обращаются ко мне «батоно Бекке». Моё прозвище по твоей милости возникло.
Отчасти Сосо был прав. Во время игры в футбол я финтом обыграл его, он потерял равновесие и тяжело упал на спину. Чрево его дородного тела издало звук: «Бекке!»
- Только рассвет, а ты по мне и всему народу уже прошёлся! – огрызнулся я.
Мой собеседник затих. Снова в бюст превратился. Пауза продлилась. Мой пёс в нетерпении потащил меня в сторону. Я сделал вид, что нехотя подчиняюсь ему. В этот момент Бекке вымолвил, видно было, что не решался сказать:
- Вон тебя мальчики Мацоллой называют.
- Да, - ответил я и изготовился парировать выпад.
- Ты думаешь, что тебя так в честь итальянского футболиста зовут. Будто как он играешь.
- Да, хотя куда мне до него! – был мой ответ.
- Это ты Харитону скажи. Он тебя так называет. Для него Мацолла - просто смешная кликуха. Он о таком футболисте скорее всего ничего не знает! – распалился Бекке.
Харитон – это новый квартирант на нашей улице – коротышка из деревни, чёрный и дурной. Я почувствовал, что разговор переходит в перепалку. Дёрнул за поводок собаку и быстрым шагом направились к скверу.
Гадкий Гиго
Гиго называют то «паразитом», то «Берия». Имелись в виду дурные особенности его характера.
К примеру, есть у него страсть - давать людям прозвища. Меня он тоже не обошёл вниманием. Гиго приходится мне и родственником, и соседом. Мой отец научил «Берию» играть в шахматы, вытащил его из истории, из-за которой тот чуть не угодил в тюрьму. Можно было ещё загибать пальцы, пересчитывая благие дела моей семьи, коих удостоился этот субъект. Однако он не упустил случай и нарёк меня «Шуриком». Я чем-то внешне походил на актёра Александра Демьяненко. На экранах города показывали комедию с его участием «Кавказская пленница». Как-то мужчины-соседи играли в нарды и перебирали потешные фразы из фильма. Увлёкшись, они забыли вбрасывать кости, прекратили играть. Я как раз возвращался со школы - с ранцем через плечо, пионерским галстуком на шее, в очках. «Шурик идёт!» - воскликнул «Берия» и показал на меня рукой...
Гиго любил натравливать на друг друга мальчишек, собак. Не пожалел даже соседку, которая постарела и совсем задурила. Он шепнул ей что-то на ухо, и та, ковыляя, пошла выяснять отношения с торговкой семечек. Пожилая деревенская женщина сидела на углу улицы и мирно торговала – 10 копеек за стаканчик семечек. Как надо преуспеть в науськивании, чтобы в рукопашной сцепились две дряхлые старухи, обеим за 80. Драчуньи упали и продолжали царапаться лёжа на земле. Плохо скрывая удовлетворение, «Берия» начал изображать озабоченность, позвал сына соседки, дескать, присмотри за матушкой, совсем распоясалась.
Гиго работал таксистом. Эта братия отличается претенциозностью. Попробуй попроси у них сдачи – тебя тут же смерят уничтожающим взглядом. Как-то ко мне заглянул приятель. Он обратил внимание на Гиго, игравшего в тот момент в нарды на улице.
- Кто этот - короткий, с ехидной физиономией? – спросил гость меня, видно было, что он кипел от негодования. Приятель продолжил:
- Недавно этот тип подвёз меня на такси. Ему показалось, что я не дал чаевые и поэтому говорил со мной презрительно. Даже «попрошайкой» обозвал. Хотя не известно, кто в тот момент был таковым.
Известно было, что родственничек был склонен к домашнему насилию, колотил жену. Он привёз её после службы в армии из какого-то «медвежьего уголка» в России. Когда Гиго пытался досадить супруге, то рассказывал соседям разные небылицы о её отце, своём тесте. Дескать у того была окладистая борода, в которой не переводились вши самого разного калибра. "Вши" он почему-то произносил как «бши». Они вырастают до размеров, когда у них появляются крылья и издают звуки наподобие стрекоз. Насладившись волей в буйной бороде тестя, «бши» улетают.
Однако, прошло время и я стал менять мнение о Гиго. Шахматы сблизили меня с ним. Он не знал теории, но был сметлив. Если ему удавалось «пережить» дебют партии, то выиграть у него становилось труднее. У меня был резон обыгрывать его – Гиго переставал называть меня «Шуриком». Я стал замечать, что «Берия» не какой-нибудь примитивный человеконенавистник. Были у него свои привязанности, даже вкус. Мой отец, режиссёр на телестудии, брал его на съёмки в качестве шофёра. Обычно такие поездки завершали банкеты. Чтоб не садиться за руль пьяным, мой родитель вместо себя усаживал «Берия», который не прикладывался к алкоголю. Гиго прохаживался по адресу «интеллигенции»:
- Полчаса поработают и сразу дружно в ресторан спешат! - иронизировал он, - я им хорошие кадры подсказываю, а они с ленцой реагируют. Вижу у сельской церквушки в одиночестве крестьянин сидел, босой. Говорю твоему отцу, снимай, мол. Потом этот кадр по телику увидел.
Гиго настаивал, что является жертвой людской подлости. Так, рассказывая об очередном злоключении, на которое его обрекли, он в сердцах пнул завозившуюся у его ног собачонку. Та взвизгнула, поджав хвост, скуля, отошла в сторонку. «Вот и собаку обидел!» - заметил он. Потом вошёл в дом и вынес псу ломтик колбасы. Я рассказал об этом эпизоде дома. Но реакция домашних была однозначной: «Паразит, собаке проходу не дал!» Я пытался убедить их, что не прост наш Гиго, но безуспешно.
Однажды Гиго меня удивил, выдал коленцо. Он рассказывал, как съездил на свадьбу в деревню к родственникам:
- Пока народ упивался, я прогуливался по улице. Уже темно было. Вижу три наших молодые дамочки идут, развесёлые. Увидели меня, говорят, почему я не за столом, а потом без обиняков заявили, что по нужде отлучились. Так мы в поле вышли. Вдруг они как по команде платья задрали сзади, штанишки спустили и сели. Я даже успел заметить, как у одной из них при свете луны белая попа сверкнула. Сидят, слышно, как струи пускают, и хихикают, меня бесстыдником называют...
«Ну, сейчас его понесёт, даст волю злопыхательству по полной», - мелькнуло у меня в голове. Я сам хотел пройтись по адресу этих матрон. Ан, нет, рассказчик мягко улыбнулся и сказал, что умилился такому их поступку, «невинно получилось».
Другой раз мы завели разговор на пикантную тему, о людях со склонностью к содомскому греху. Как раз в Тбилиси либеральные НПО гей-парад устраивали. Слово за слово, и вспомнили о сквере имени одного известного балеруна. Он умер, а имя у того местечка осталось. Там «голубая» масть собиралась. Ухмыляясь, я развивал тему. Неожиданно Гиго оборвал меня.
- А ты глумлив, «Шурик»! - сказал он мне с укоризной, - напраслину на человека навели, а ты зубы скалишь. Целую операцию провели, чтоб его опозорить. Сам Первый Секретарь ЦК зуб на него имел. Скандал из-за распределения госпремий произошёл.
Гиго на секунду отвлёкся, закурил сигарету и продолжил.
- Как-то ко мне в такси молодой человек сел, с виду приличный. Говорит мне, ему сквер нужен и называет имя того танцовщика. Я город прекрасно знал, но о таком местечке в первый раз услышал. На следующий день уже другой парень с такой же просьбой ко мне обратился. Тоже внешне нормальный, но что-то общее было между этими пассажирами. Я по ним гебистов вычислил. Они вроде доброжелательные, а в глазах настороженность. Мне ребята из гаража рассказывали такие же истории с похожими друг на друга пассажирами и одинаковыми просьбами. Знают, канальи, как навет распустить.
- Сам понимаешь, народ гадкий, с лёгкостью и радостью подхватил клевету, - сделал заключение мой собеседник.
Пока мы говорили мужчины-соседи на бирже собрались в тени акации, праздные, все как спросонья или похмелья. В первую очередь заговорили о правительстве, политиках. Постепенно оживлялись. Разговором заправлял Гиго. Потом перешли на народофобские выпады. Мол, наше племя недостойно лучшей участи. При этом «Берия» прибегал к лексике, которую мог позаимствовать у Ленина, из известного его пассажа об интеллигенции. Он несколько остывал, когда биржа переходила на спортивные темы. Они его не интересовали.
В этот момент мимо нас прошла девица. Все знали, что она - проститутка, работала в борделе. Мужики проводили её пристальным взглядом. Потом начали судачить.
- Далась она вам, - заметил «Берия» запальчиво, - у неё дома отец сумасшедший, мать глухая, дитя есть. Выживает, как может!
Как видите, не всё так просто в жизни. Это я вам говорю - Николоз (так меня родители нарекли).
Наследство от идиота
В одном просвещенном московском обществе я принял участие в салонной игре. По очереди назывались фразы, означающие «смерть». Запнувшийся выбывал. Мне, технарю, было трудно угнаться за филологами. Выражения типа «ушёл в мир иной», «представился», «отдать концы», «протянуть ножки», «отбросить копыта», «сыграть в ящик», «дать дуба», «почить на бозе» казались им тривиальными. Были такие, что снобистски морщились. Игру продлевало одно обстоятельство - компания была многонациональная и допускались переводы на русский. Но и эта поблажка не помогла мне. Я долго оставался в аутсайдерах. Одна дама-лингвист записывала новые для неё обороты.
Вдруг меня осенило и я произнёс «Ке-ке». От неожиданности все смолкли. Потом спросили перевод, кое-кто засомневался, вообще слово ли это.
Та самая лингвист, что записывала, заметила: «Знаю я это ваше кавказское гортанное или фарингальное согласное». Затем без запинки и правильно произнесла на грузинском: «Бакаки цкалши кикинебс», что означает: «Квакушка квакает в аквариуме». Видимо, она - хороший специалист, подумал я. Но в свой блокнот «специалист» мою фразу не внесла. Между тем, с этим «неологизмом» связаны истории.
Слово изобрёл Важа - местный дурачок. У него была инфатильная речь, что доставляло ему немало неприятностей. Однажды мужчины играли на улице в нарды, когда вдруг принесли весть, что скончался столетний дядя Вано. Возникла некоторая заминка. И тут Важа произнёс: «Вано ке-ке!». «Слово» прижилось. У нас, в одном из кварталов тбилисской Нахаловки, оно считалось интернациональным. Правда, русским произносить его было труднее из-за этого «к».
Что ни говори, такие, как Важа, нужны! Можно было «прикинуться» Важей, куролесить, лепетать как дитя. Но всегда безвозмездно ли?
Этим вопросом одним из первых задался наш сосед Бежан, когда ему стало совсем плохо. Он долго корил себя за то, что злоупотреблял алкоголем. Но потом вдруг на него нашло - он наказан.
Случилось это в тот день, когда умер Роберт, молодой парень. Тот страдал от безжалостной болезни и скончался в больнице. Позвонили соседке. Женщина вышла из своих ворот на улицу и со слезами в голосе сообщила новость. В это время Бежан с другими мужчинами играл в домино. Он выигрывал и пребывал в хорошем настроении. «Роберт ке-ке!» - вырвалось неожиданно у Бежана. Но этого никто не заметил, потому что остальные мужчины всполошились и подошли к соседке. Бежан с костями домино оставался сидеть.
Через некоторое время у Бежана стала побаливать печень, пропал аппетит, появилась слабость. Он вынужден был оставить работу в таксопарке. Вдруг начал расти живот... Врачи установили - цирроз.
Он лежал в постели, когда в голову стукнуло: «Бежан ке-ке!». Стало обидно. Он позвал жену и попросил подвести его к окну посмотреть, что там на улице. Как всегда, под летний вечер мужчины играли в домино, бегали дети. Ему мерещилось непрекращающееся: «Ке-ке-ке!». Похоже, как гуси гогочут.
Однажды слово стало причиной убийства.
Петре ненавидел своего старика-тестя. Он называл его «пердящей субстанцией». Филиппе (так звали отца жены), в свою очередь, считал зятя неудачником - «умным дураком» или «дурным умником». Тот был единственным, кто имел высшее образование из всех живущих в убане, но зарабатывал меньше шоферов, работников прилавка, которые преобладали в соседском окружении. Бесило Петре то, как Филиппе чавкал во время еды, но особенно то, как произносилось им одиозное «ке-ке». «Каркает как ворон!». Ему становилось жутко, когда представлял себе картину: он умер, а Филиппе говорит на улице: «Мой зять ке-ке!»
Петре действительно смертельно заболел.
В то мартовское утро он сидел на скамейке в садике. Он ослаб. Сидел укутавшись в пальто. Филиппе ковырялся в земле, подкапывал виноградник. В какой-то момент Петре послышалось старческое брюзжание, дескать, у людей зятья как зятья, а ему - старику самому приходится в саду ковыряться. Больной разнервничался, в нём поднялся гнев. Он схватился за садовый нож встал, качаясь, и с воплем «ке-ке!!» направился к тестю...
Следствие списало убийство на временное помутнение разума больного. Петре что-то лепетал, как Важа. Сам он умер скоро. Его похоронили в деревне, далеко от этих мест.
Однажды я услышал это сакраментальное слово в женском исполнении. Моя соседка – врач. У неё жила сестра, приживалка и старая дева. Однажды по просьбе хозяйки я возился у них на кухне, починял кран. В это время докторша принимала пациентку, обследовала её грудь на предмет опухли. Слышу, как она сказала женщине, мол, снимок сделай, на ощупь что-то есть. Стукнула дверь, ушла пациентка. Тут приживалка торжественно и радостно выдала: «С ней ке-ке, так ведь!» Обе злорадно захихикали. Пикантности ситуации прибавляло то, что пациентка приходилась сестричкам подружкой.
Я помню Важу постаревшим и забитым. Вольности, которые ему дозволялись, не делали его счастливыми. Этот идиот всегда страдал. Он, может быть, не помнил, что одарил Нахаловку таким словом. И вот в Москве я про него вспомнил.
Совсем недавно тоже...
Мне с сотрудниками довелось поехать в Менгрелию на похороны родственника нашего начальника. Менгрельцы вообще отличаются большой изобретательностью по части разных церемоний. И на этот раз нас ожидал «сюрприз». Когда мы вышли из автобуса и понурые направились к воротам, то у самого входа столкнулись с портретом пожилого мужчины в натуральный рост. С полотна на нас сурово смотрел человек в сером костюме. Его правая рука отделялась, торчала, преодолевая двухмерность изображения - ручной протез. Рядом стоящие родственники плачущим голосом (женщины голосили), разъясняли прибывающим, что покойник любил встречать гостей у самых ворот и всегда подавал им руку. Среди людей в трауре я увидел мужчину, правый рукав костюма которого был пуст и заправлен в карман. С жутким чувством я пожал протез. Одной из сотрудниц стало дурно. Пришлось объяснять присутствовавшим, что она очень близко была знакома с усопшим...
Но вот церемония закончилась. Мы вернулись с кладбища. Зашли в разбитую во дворе палатку, заставленную столами. Помянули вином умершего. Когда мы выходили из палатки, «под мухой», качаясь, увидели, как мимо нас на тележке провозили портрет. Уже без «руки». Что-то знакомое вдруг послышалось. Плохо смазанные колёса тележки издавали «ке-ке-ке».
Кстати, под конец той самой салонной игры в Москве кто-то предложил перебрать словесные обороты, синонимы слова «жизнь». Увы, таковых, не нашлось.
ЯН
Мы жили в провинциальном городке. На каникулы ездили в Тбилиси к бабушке. Наш приезд всегда бывал заметным. Я, брат-близнец, старшая сестра производили много шума. Суета начиналась со стука дверей такси, разгрузки багажа. Бабушкин сосед, наблюдавший наше прибытие, подпустил едко фразу «армада прибыла». В этот момент я проходил мимо, запыхавшись, тащил бочонок с вином. «Хорошо, что ещё «ордой» не назвал!» - заметила мама после того, как я поделился с ней наблюдением.
Как всегда, из своих ворот на улицу выходил Яник. Голос у него был высокий, чтобы не сказать писклявый, он выговаривал не все звуки. Наши имена, Гурик и Зурик, им произносились на свой лад. Производимый нами гам, прорезал его радостный возглас: «Гуик-Зуик приехали!!»
Отец Яника – Миша Гепнер (для домашних Миня) был по паспорту поляком. Но таковым себя никак не проявлял. Не знал языка. Разве что сына нарёк на польский лад. Лида, мама моего дружка, точно была русской, из кубанских казачек. Она работала на фабрике. Сестра Мини вышла замуж за богатого грузина, жила в престижном районе, не то, что мы на Лоткинской горе.
Что нравилось моей маме в Яне - это ямочки на его щеках. Они появлялись, когда мальчик улыбался. Иногда я и брат вели себя по отношению к Янику как вандалы. У нас во дворе «Зуик» немотивированно поколотил его, тот бросился к воротам, где застал меня. Не разобравшись в ситуации, «Гуик» (то есть я) подбавил ему несколько тумаков. Бедняга плакал. Я прислушался к его плачу, который показался мне смиренным. Не было в нём ни обиды, ни злости. Он звучал, как аккорд, в котором преобладали высокие нотки, в нём было много минора. Конечно, тогда я не разбирался в таких тонкостях, но Яника по-настоящему пожалел. Как-то я услышал, как он плакал у себя дома. Я позвал маму. Через забор она окликнула мальчика. Тот сквозь слёзы ответил, что не может выйти из дому, родители ушли, что дверь «на хую закрыта». Моя мама прыснула. Оказалось, что дверь была «наверху закрыта». Вот такие милые дефекты речи.
Ещё пример, из хулиганских побуждений я бросил щенка Яника в туалет. Мальчик в панике с криком выскочил на улицу. Собачка скулила откуда-то снизу. На помощь поспешила моя бабушка. Она руками залезла в очко и вытащила щенка. Меня наказали, поставили в угол. Оттуда я видел, как бабушка обтирала свои пальцы ватой с духами. Позже Миня отчитал меня, назвав "диким провинциалом".
С каждым нашим приездом на каникулы Яник изменялся. Нашим приездам он радовался, но бывал сдержан в чувствах. Из-за ворот появлялся высоченного роста парень, внешне весьма похожий на героя юного Никиты Михалкова из известного фильма. С теми же ямочками на щеках, когда он улыбался.
Наш приятель производил впечатление. Представляясь кому-либо, он акцентировано басом произносил: «Ян!» и торжественно протягивал руку. Никаких дефектов в его речи уже не было.
Впрочем, я с братом тоже изменились. Притихли. Я стал носить очки, и меня сразу записали в ботаны. С чем без сопротивления смирился. Брат увлекся рисованием. Его постоянно приходилось снимать с разных крыш. Он искал подходящие виды Тбилиси, чтобы рисовать их с высоты Лоткинской горы, откуда город был виден, как на ладони.
Мы синхронно переживали определённый возраст. Подростковая гиперсексуальность донимала. Порой она принимала дураковатые формы. По ТВ показывали документальный фильм о концлагере. Последовал долгий кадр, общий план - колонна обнажённых женщин- узниц. Яник, бросился к своему телевизору «Рекорд», чтобы максимально усилить контрастность изображения. Чуточку успел. Будто мы только и ждали этого момента в фильме. После него интерес к ленте у нас пропал.
А однажды родители Яна куда-то отлучились. Мой приятель предложил мне воспользоваться случаем. Дескать, пора устроить себе дебют по части амурных похождений. Для этого надо было поехать в другой конец города, к гостинице «Турист», где, как считалось, можно было познакомиться с приезжими девицами. В тот раз у меня не сложилось – я сорвал недозрелый персик с дерева в бабушкином саду, а потом запил его сырой водой. Меня скрутило. Яник быстро нашёл мне замену, поехал к гостинице с одноклассником…
В ту ночь я несколько раз выходил по нужде. Каждый раз обращал внимание на то, что в соседнем доме у Гепнеров постоянно громко стучали двери, происходила какая-то возня, но голосов не было слышно. Потом выяснилось - «дебютанты» подцепили одну туристку, привезли её на такси. Ещё в машине они рядили на грузинском языке, как поступить. Договорились - одноклассник должен был подождать за дверью. Уже в доме девица стала проявлять характер. Ян полез к ней целоваться, а она исцарапала ему физиономию. В тоже время нетерпёж проявлял товарищ. Он то и дело появлялся на пороге, а Яну приходилось его выпроваживать. Делал это молча. Из «соображений конспирации». Гостья со свой стороны пыталась вырваться, несколько раз мой приятель перехватывал её у дверей. Вот почему они постоянно стучали. Кончилось тем, что Ян махнул рукой и сказал: «Ладно! Хрен с тобой!!» Туристка вскочила и бросилась бежать. На этот раз дверь стукнула в последний раз. Товарищ Яна бросился за ней вдогонку. На следующий день он хвастался, что всё-таки уломал её. «Врёт! - отреагировал Ян. Когда же родители спросили его о происхождении царапин на лице, он сказал, что упал в колючие кусты.
Другое то, что меня удивляла лёгкость, с какой Ян проявлял себя в различных занятиях, чтоб потом их забрасывать. Случайно оказавшись в спортивном тире, он из любопытства попросил «пальнуть» из пневматического пистолета. Произвёл фурор. До этого случая прикладываться к какому-либо оружию ему не приходилось. Тренер ухватился за него и не отпускал. Мине и Лиде пришло письмо из тира, в котором педагогический состав спортивной секции благодарил родителей, воспитавших такого сына - талантливого спортсмена. Наверное, им не надо было так поступать. Яник вдруг остыл к стрельбе. Впрочем, можно было понять, почему. Он нашёл себя в бальных танцах. В школах танцев всегда недоставало парней. А тут мой приятель был нарасхват. Преподаватели рассмотрели в нём не только внешность, но и многие другие способности. Его уже готовили к городским соревнованиям, когда вдруг, как я любил тогда выражаться, «внезапно, без объявления войны» он порвал с бальными танцами.
Невольно я сделаю себе комплимент - кроме меня, никто не рассмотрел в нём черты незаурядности. Я рассказывал о них знакомым, дома, но почему-то не находил понимания. Все отмечали непостоянство Яна, делали это с насмешкой, не более.
Были у него и другие достоинства.
... Я неплохо играл в шахматы. На Лоткинской горе меня считали спецом в этой игре. Внешность ботана подкрепляла мой имидж. Не без удовольствия я обыгрывал того типа, который назвал нас «армадой». Он был лет на десять старше. С Яником мне приходилось играть в основном в домино, до игры в шахматы с ним я не снисходил. Окна дома моего приятеля располагались невысоко. Стоило встать на карниз, и уже можно было заглядывать в комнату. Раз Яник, высунувшись из окна, предложил мне сыграть в шахматы. Я не стал заходить в дом. Взобрался на карниз. Мой соперник располагался внутри в кресле у подоконника, на котором находилась шахматная доска. Неожиданные проигрыши я объяснил неудобной позой, в которой находился битый час и которую, разгорячившись, сам же отказывался менять. Поединок продолжился в саду моей бабушки. Смена декораций не возымела успеха. Я опять проиграл, на этот раз в присутствии соседей. Тут Яник повёл себя необычно. Он не предался упоению победой, и вдруг признался окружающим, что в шахматы играет всё-таки хуже меня. Это прозвучало неожиданно. Болельщиков больше забавляло то, как был развеян мой ореол непобедимого. Никто не обратил внимание на слова моего соперника.
Ещё то, что он не был чужд артистизму. Однажды, чтобы урезонить меня, Ян не стал пускать в ход кулаки. Его лицо вдруг приняло трагически-назидательное надрывное выражение, Яник заговорил, как это делали правильные герои в советских фильмах, обращаясь к слабохарактерным персонажам. Высказался и ушёл прочь, озадачив меня.
Или, раз по какой-то безделке он заглянул к нам. Перед тем, как присоединиться ко мне и брату, Ян обратился к моей сестре. Она в этот момент обедала. Наш приятель вдруг принялся извиняться перед ней, будто каялся, то ли за прошлые провинности, то ли авансом за будущие. Делал это подчеркнуто доверительно даже с удовольствием. Явно переигрывал. От неожиданности моя сестра чуть не поперхнулась.
На праздновании дня рождения общего знакомого, под конец одного танца Ян стал на колени, изобразил чуть ли ни страдание и не к месту. «Вкус подвёл!» - так я оценил его па.
Во время уличной разборки, я покрыл Яника матом. Прибег к длинному ряду гадких ругательств. В тот момент он уже значительно превосходил меня в росте и силе, мог надавать оплеух, но... посмотрел на меня оценивающе, а после паузы сказал, что у меня ладно получилось, веско. Как будто не его поносили. Чем не «эстетическая отстраненность»? На эту фразу я набрёл уже в зрелом возрасте в одной книге. Стал прикидывать, к кому её применить, и вспомнил тот случай. Скажи Янику о такой его особенности, он бы меня не понял, как и автора текста, написавшего, что можно получить эстетическое удовольствие от вида пожара, если абстрагироваться от обстоятельства, что горит твой дом.
Откуда это у него? В семье вроде было просто. Отец, всегда хмурый, не обзывался, а именно говорил обидные слова. Миня был по профессии электриком. Его вечно дурное расположение духа некоторые связывали с тем, что он был фтизиком, дескать, болезнь портила характер. В народе говорили, что мать в лечебных целях в детстве варила ему бульоны из щенков. Лида была помягче, ласкала сыночка. Её нельзя было назвать простой особой. Да, она говорила прямо, без обиняков, но при этом криво улыбалась, посверкивая золотым зубом. В грузинской среде в аналогичной ситуации также улыбаются, но без обиняков не говорят.
Несмотря на незатейливость нравов в семье, родители старались во всю «сделать из Яника человека» (как выражался Миня). В доме у Гепнеров появился аккордеон - устрашающий своими размерами и чёрным цветом немецкого производства агрегат. Яна определили в музыкальную школу. Мне дали подержать в руках аккордеон. На его клавишах я подобрал «жили у бабуси три весёлых гуся» и вздрогнул от мощного звука инструмента. Ещё то, что до сих пор не могу понять, зачем на нём столько кнопочек. Лида высказывала опасение, что сына затаскают по компаниям. Живя на Кубани, она видела, как хорошо зарабатывали баянисты и как они спивались. Миня на это отвечал, что пианино, в отличие от гармони, на себе не понесёшь, но весь Тбилиси заставлен пианино. Дескать, хрен редьки не слаще. Надо отметить, аккордеон Яника был дороже любого пианино советского производства.
Я находился у себя в доме, в городке, когда Яник мучил всю округу на Лоткинской горе громкими и долгими упражнениями на аккордеоне. В то время телевизоры в городке стояли уже почти во всех домах. И вот показывали концерт, на котором выступали самые талантливые исполнители тбилисских музыкальных школ. После того, как был объявлен номер с участием Яна, в доме начался переполох. Я, брат и сестра срочно были посланы к соседям. По возможности, все должны были узнать о нашем с братом приятеле, которого показывали по ТВ на единственном тогда канале.
Но аккордеонист не состоялся. Лида жаловалась, что напрасно столько денег потрачено «на гармошку».
В школе Яник учился посредственно. Как-то он привлёк внимание. Решил задачу по математике, над которой безуспешно бились его одноклассники. Он попал в фокус интереса преподавателей. Но... Педагоги разводили руками. Они исключали случайность с решением той задачи. «Это сколько раз надо было ткнуть пальцем в небо!» - острил директор школы. После двух неудачных попыток поступить в вуз, Яника взяли в армию. Затем он уехал в Москву.
С тех пор наши встречи происходили только во время его приездов, или тогда, когда я или мой брат ездили в командировки в столицу. Он поступил в заочный институт и начал работать на заводе. Там, как выразился Миня, у Яна в мозгу, наконец, сработало реле. Он пошёл в гору уверенно и без остановок. Не стал соскакивать с избранной стези.
Как –то, будучи в Москве, мой брат остановился у Яна на квартире. В заводском общежитии наш приятель не выдержал и дня. «Зашёл в комнату, а там четыре человека, грязь вокруг, водочный перегар, а на моей кровати какой-то мужлан в ватнике и кирзовых сапогах развалился!» - рассказывал он. Зураб (Зуик) заглянул к Яну в цех, на работу. Тот говорил и не прекращал работу, не глядя на станок. Мой брат поразился его сноровке. Рабочее место украшало фото из газеты с надписью: «Ян Гепнер – передовик производства!»
Лида не была в восторге от визита Зураба, однако нагрузила его разными гостинцами для сына. На мой вопрос о том, как они там, ответила: «Твой брат спал, когда я звонила к Янику. Пусть спит, лишь бы кушать не просил!» Ясное дело, шутила, но говорила с ядком.
Лида повела себя в том же духе, когда мы, соседи, засобирались навестить Яна, приехавшего на побывку. Нас было 2-3 человека. На наш стук в ворота она вышла на балкон и ледяным тоном заметила нам, что нечего людей с утра беспокоить. Потом, вроде бы спохватилась, обнажила свои золотые зубы и сказала, чтобы мы вечером пришли.
Я явился в тот момент, когда гости упрашивали сыграть на аккордеоне. Он всячески отбивался. Тамадой был одноклассник Яна, Бежан - самый «авторитетный» из присутствовавших, так как водил дружбу с местными блатными. Его тосты не отличались цветистостью, а слово «сугубо» было наиболее употребляемым. Он произнёс здравицу тем, кто в данный момент находился в местах не столь отдаленных. Мол, жалко их. После этого тамада подошёл ко мне и тихо извинился. Попросил не считать его «сугубо блатным».
Больше всех в тот вечер говорил двоюродный брат Яника, сын помянутой сестры Мини, отпрыск богатого семейства. Кстати, как и я - студент университета. Кузен вёл себя развязно и кичливо. Вёл монологи о каких-то неведомых для других гостей поп-музыкантах, делая упор на особенности их полового поведения, иногда перемежая свою лексику попытками изобразить мелодию, отбивая на столе ритм. Миня и Лида наблюдали за поведением родственника, хитро улыбаясь. На следующий день в университете этот тип пожаловался мне:
- Вчера Лида позвонила моим родителям и сказала, что я говорил глупости за столом!
Я из вежливости попытался переубедить его. Про себя же подумал, что имел место малый триумф Гепнеров по отношению к богатым родственникам.
Позже, уже в мою командировку в Москву, я застал Яна в должности начальника цеха завода, от которого удостоился квартиры. Вскоре я сам перебрался в белокаменную. За время моего пребывания там мы так и не встретились. Общались по телефону. Так я узнал, что его взяли в отраслевое министерство, где он возглавил отдел. Чем не история успеха – из рабочих до ответственного работника!
От звонка к звонку к Яну росло его отчуждение по отношению к моей персоне. Он говорил без обиняков, как его матушка. Один раз я позвонил ему и пожалел об этом. Друг детства дал понять мне (весьма прозрачно), что не рад моему звонку, мол, в гостях у него кузен из Тбилиси, что от гостей отбоя нет. И тут последовало узнаваемое: «Спит он, хорошо, что кушать не просит!»
Ещё больше настораживал градус его похмельных состояний. Со временем он рос. Однажды через трубку я услышал пьяные разглагольствования, типа, что говорящий со мной стоит, воздев вверх бокал с вином, что грани сосуда искрятся при свете немецкой люстры, которая была куплена на Ленинском проспекте, за которую заплатили... Из продолжительного спича я не вынес ничего конкретно, понял только, что мне очередной раз дали от ворот поворот, не приглашают разделить шумное застолье, признаки которого явственно слышались в эфире. Он был велеречив, когда расписывал свой бокал, и перебарщивал по своему обыкновению. «Яника не покинул былой артистизм, – промелькнуло у меня в голове – и хамства в нём стало больше!»
Встреча всё-таки состоялась. Я провожал своих домашних (маму, жену и сына) на Курском вокзале. Неожиданно, в сопровождение одного парня (как оказалось, шофёра) на перроне появился Ян. Принёс передачу для своих. Наверное, об отъезде моих домашних из Москвы он узнал от Лиды, а та от моей бабушки. Ян погрубел. Костюм хорошо сидел на нём, но за галстуком он не досмотрел – висел криво. От него несло водочным перегаром и куревом. Мама несколько раз останавливала свой взгляд на его лице - надеялась увидеть прежние ямочки на щеках. Но тщетно. Лицо Яна было исполосовано морщинами.
Уже по выходу с вокзала Ян с укором спросил меня, почему я не предупредил об отъезде моих гостей. Я не стал углубляться в тему, напоминать о том, как он реагировал на мои звонки. Потом его лицо вдруг ужесточилось, и последовал вопрос:
- Помнишь, как ты и твой брат поколотили меня в детстве?
Мне показалось, что собеседник проявлял агрессию. Вот-вот устроит расправу. Ситуацию смягчил сопровождающий его парень, который заметил, что трудно представить, чтобы кто-то Яна побил. Через некоторое время последовала реплика в том же стиле:
- Помнишь, как ты меня матом покрыл?
- Неужели «эстетизм» оставил Яна! - ухмыльнулся я. Потом мне вспомнилось выражение Мини насчёт реле в мозгу его сына. Ой, не к добру оно сомкнулось!
После того мы не виделись.
Увы, жизнь у него не сложилась. Он пил всё больше. Женился. Бедняга не перенёс тяжёлую инвалидности родившегося ребёнка. Служебная карьера прервалась. Некоторое время Яник оставался безработным, что ускорило его гибель.
Кишмана
На углу нашего большого п-образного дома располагалось кафе. Заведение было о десяти столах, не ахти какое. Мои родители запрещали близко подходить к нему. Нередко здесь происходили пьяные драчки.
Как-то сюда заглянул шарманщик. Привлеченный музыкой, я осторожно заглянул в зал. Боком к столу восседал худющий рыжий мужчина, уже пьяный, одетый в архалук, ситцевую рубаху в белый горошек с высоким воротом, с красным платком, заткнутым за тонкий ремень. Просторные ситцевые шаровары были заправлены в сапоги в гармошку, картуз заломлен назад. Персонаж тифлисского фольклора 19-века – кинто. Как он здесь оказался в нашей провинциальной глуши, да ещё из прошлого века? В спёртом чаду и жаре зала, мокрый от пота, «пришелец» крутил ручку своего агрегата. Видавшие виды инструмент сипел, шипел, моментами грохотал. Сквозь эту какофонию и пьяный гвалт посетителей пробивались дребезжа тифлисские мотивы. Кинто весело матерился, глаза его горели, а золотые и стальные зубы блестели. Я заключил тогда, что ненормативная лексика – обязательный атрибут действа с участием кинто.
Моя первая пьянка состоялась в этом кафе. Мы – четыре подростка, распивали кислое вино, ели хинкали. Гиви, усатый толстяк, стоявший у прилавка, смотрел на нас снисходительно. Его развлекало то, как мы, подражая взрослым, торжественно говорили тосты. Застолье не продлилось. С шумом и гамом в зал ввалились наши родители и поволокли нас домой. Через плечо я успел увидеть, как мой отец расплачивался с Гиви и что-то ему выговаривал.
Со временем никто уже не мешал нам посещать этот общепитовский объект. Нас почитали за своих и можно было есть в долг. Мало что менялось здесь: в меню всё те же супы харчо и чихиртма, из мясных блюд - кебаб, хинкали, из рыбных - варенный или жаренный хек, а также Гиви за прилавком, побеленные стены и не выветриваемый густой запах кухни. Соления и перец нагоняли аппетит. Не была недостатка в алкоголе. Ходил слух, что сюда завозили «асатрину» (имелась в виду осетрина), но стараниями Гиви она пропадала уже на кухне. Однажды я задал вопрос, почему здесь не подают кофе и пирожными. Кафе ведь!? На меня посмотрели как на умалишенного. Я несколько не вписывался в окружение – светловолосый, в очках, моя речь отличалась некоторым богатством. Был «интлигентом», как меня фактически обозвал в тот день Гиви.
Но вот в обслуге появился один парнишка. Он приходился директору родственником – низкого роста малый, с большой головой, низким лбом. Звали его Кишмана. Вернее – это была кликуха. Что она значила, никто не знал. Недавно из любопытства я прогуглил слово. Нашёл несколько человек с фамилией Кишман. Все были иностранцами, вряд ли имевшими что-то общее с нашими краями. Надо было изощриться, чтобы их фамилия послужила прозвищем для неказистого мальчугана где-то в Имеретии. Сам парубок не прояснял ситуацию. Обычно молчал, засунув руки в карманы некогда белого халата. Однажды, правда, промолвил фразу. Какой-то пьяный посетитель в сердцах ему бросил: «Ты - охламон тут прохлаждаешься, а моего сына аж на Камчатку загнали служить в армии!!» Кишмана тихо ответил, что статья у него по инвалидности, олигофрения. Никто не обратил внимание на такое откровение. Или мудреное слово не знали, или не расслышали толком. Кроме меня.
Заметно было, что этот тип не любил своё прозвище. В самые занятые дни в кафе «Кишмана, Кишмана!!» - слышалось со всех сторон. Его лицо становилось пасмурным, когда оно звучало как дразнилка. Парень казался безответным и беззащитным. Хотя чувствовалась в нём хитринка. За ним замечалось - обсчитывает пьяных клиентов. Иногда его глаза зыркали – из-под тяжёлых надбровных дуг его взгляд исподтишка буравил.
Довольно скоро парнишка примелькался. Во время перерыва Гиви восседал у порога, спинкой стула и лицом на улицу, ноги вытянуты, короткие и толстые. Лениво посматривал на прохожих. Неизменно за его спиной стоял Кишмана - как всегда унылый, в руках белое вафельное полотенце для посуды. Этакий тихоня!
Однажды за него заступились. В кафе засиделись посетители, и уходить не собирались. Гиви к тому моменту уже ушёл. Кишмана долго маялся и потом мягко заметил припозднившимся, что пора и честь знать, кафе закрывается. В ответ послышались издёвки, наиболее наглый из гостей наградил его подзатыльником. Тут из-за портьеры вышел очень смуглый тип. В руках его был кухонный нож. Начался переполох. В конфликт вмешались прохожие с улицы, набилось много зевак. Хмельная компания не унимались. Один хмырь бился в истерике, исступленно топал ногами, рвался отомстить. Какой-то мужлан, схватив Кишману за грудки, орал ему в лицо: «Кто это!?», имея в виду неожиданного защитника. Несчастный кричал в панике: «Брат неродной!!» Он сильно акцентировал нюанс, что, как ему казалось, должно было уберечь его от побоев. Самого заступника еле удерживали. Кстати, он тоже называл брата Кишмана. Тут послышалось «милиция, милиция!» и все разбежались. Меня менты всё-таки перехватили. Попросили показать платок, на предмет наличия на нём пятен крови. Потом отпустили.
После того я не видел этого буяна. В тот вечер «неродный братец» ранил а руку одного из обидчиков. Это была та ещё сорви-голова. Позже он уехал в Россию и совсем пропал.
Я таки узнал настоящее имя Кишманы и при весьма специфических обстоятельствах.... Как обычно, ранним утром я спустился в кафе за хаши (суп из требухи) – хорошее средство от похмелья, проясняющее мозги и содействующее пищеварению. Началось с того, что на моё: «Привет, Кишмана!» он мне не ответил. Я ощутил, что моё присутствие игнорируют. Другой бы пресёк это быстро и даже походя. Что я не сделал. Дальше хуже. Этот субъект нудно качал права и при этом размеренно наливал в мою кастрюлю хаши. Я стоял, загипнотизированный его буравящими глазками. Так Кишмана вдруг подал голос. Осадил «интлигента»! Хотя, что тут особенного – человек потребовал называть его по имени.
На следующий день я заглянул в кафе и назвал его по имени. Кишмана криво заулыбался, он также скалился, когда принёс заказанные мной хинкали. Явно было видно, что подобрал бракованные, почти все были лопнувшими. Я взбеленился и бросил ему: «Ты что меня за лоха держишь!», и обратился к нему по прозвищу.
Мне долго казалось, что кроме меня никто не знает его настоящего имени. Когда с кем-то делился этой «ценной» информацией, никто особенно не проявлял к ней интерес. Я давно не живу в том городке. Знакомые говорят, что кафе функционирует, его разукрасили, дали современное название. Кишману не помнят.
Ованес, где ты?
Было время, когда Геги ездил в США в качестве уфолога. Там он узнал о весьма модной специальности - сивилологии, «науке о гражданском обществе». Быстро сориентировался, прочитал один-два учебника на английском и решил, что переквалифицировался. Обладая счастливой способностью искренне предаваться самообману, Геги быстро сумел убедить американцев, что он уже сивилолог. В Грузию бывший специалист по летающим тарелкам вернулся с «миссией», которую сам же торжественно расписал в газетной статье. Публикация сопровождалась иллюстрацией: на фоне здания викторианской эпохи позировал франт с многозначительной и глуповатой миной, через руку перекинут белый плащ... Статья называлась «Тбилисский интеллектуал в Оксфорде». В ней автор называл себя не первым, а известным грузинским сивилологом.
Геги стал набирать «состав» для своего центра, который финансировали американцы. Тогда его было трудно выносить - он вёл себя как привередливая невеста и при том не без параноидальных замашек - ему мерещилось, что все вокруг только и думали, как бы втереться в доверие и затесаться в его организацию. Требования селекции были высокие: чтоб кандидат был хорош собой, всегда бритый и при галстуке, знал английский, ну и котировался бы как специалист.
Некоторое время моя особа тоже находилась в фокусе селекции. Меня считали хорошим социологом, вроде неплохо владел английским. Но я нерегулярно брился, и галстуки были мне в тягость. В конце концов, Геги разочаровался во мне и, чтобы поставить точки на «i», спросил у меня:
- Правда, что ты дружишь с Ованесом Мирояном?
Как ему казалось, это был тяжёлый аргумент, против которого трудно что-либо возразить. После него я не мог питать иллюзии на счёт центра, сотрудники которого, помимо прочего, должны были проявлять разборчивость в связях!
C Ованесом Мирояном я познакомился много раньше, в мою бытность работником ЦК ЛКСМ…
В знойный летний день у себя в кабинете я читал поэму. Она посвящалась молодым ленинцам - комсомольцам. Чудаковатый поэт называл их "сладкими голубками". Видимо, автор склонялся к штампам, почерпнутым из древней персидской поэзии. В опусе было много красочных сравнений из мира птиц и цветов. Эпитет "сладкий" явно преобладал. Из-за невыносимой жары пот градом катил по моему лицу, а от такой патоки во рту совсем пересохло.
В этот момент в дверь слегка постучали…
В кабинет протиснулся широкоплечий мужчина. Он был в белой сорочке с короткими рукавами. В жизни я не видел такой буйной чёрной поросли на руках. Над зеленной оправой очков с толстенными стёклами нависала арка густых бровей, соединяющихся над переносицей. Его усища устрашали, потому что казались синими, а на самом деле были очень чёрными. "Неужели одописец явился", - подумал я.
- Вы автор поэмы? - спросил я.
- Нет, я не поэт, - последовал ответ, - меня зовут Иван Мироян.
У Вани (как я потом его называл, когда познакомился поближе) была своя идея - хорошо бы открыть в городе видеотеку. Эту мысль он изложил в заявлении. Судя по проекту и смете, приложенной к нему, предприятие могло быть недорогим и полезным.
- Надо взять под контроль развитие видеобизнеса. Сплошное пиратство! - убеждённо произнёс посетитель, а потом мечтательно заключил: "Мне бы зайти в видеотеку, заказать кассету с любимым фильмом «Древо желания», посидеть в одиночестве, подумать".
Такое желание было примечательным. В то время народ больше смотрел фильмы о карате и сексе и совсем уж не мудреную классику.
- Я подобрал тематику для видеотеки.
В списке были ленты о молодёжной революции 60-ых на Западе. Ваня проявил незаурядную эрудицию по тематике. Я сделал ему комплимент. Видно было, как просияло его лицо.
- Наконец, поговорил с человеком, который выслушал меня, - заметил он в ответ.
Я почувствовал, что заявитель с лёгкостью смирится с отпиской. К тому же я умел артистично показывать глазами наверх и глубоко вздыхать при этом - будто я сам не прочь, но начальство возражает.
- Что за фрукт? - спросил меня коллега - сосед по кабинету, когда Ваня ушёл.
- Из «идейных», - ответил я, что вызвало лёгкое похихикивание моего собеседника.
Тут я вспомнил о впечатлении, которое испытал, когда принял Ваню за автора поэмы. "Идейных" в то время было мало. Несанкционированные инициативы пугали или вызывали хихиканье, как у моего соседа по кабинету, если они исходили "невесть от кого". Например, от "простого инженера" из какого-то НПО (научно-производственного объединения), коим был Ваня. К тому же, с такой неординарной внешностью. Такие люди мыслят "по-государственному", хотя об этом их никто не просит и не дозволяет.
Через некоторое время по разнарядке ЦК из Москвы в комсомольском городке была открыта видеотека для комсомольского актива. Я точно знал, что Ваня Мироян здесь не при чём. Его заявление оставалось лежать без движения в моём столе. Сотрудники нашего аппарата чаще стали ездить в городок, который находился вне пределов Тбилиси. Оставались на ночь, чтобы в отсутствии начальства смотреть восточные боевики с карате и порнографию.
Я как-то встретил Ваню на проспекте Руставели. Он был не в духе. Только что его выпроводили из одного из кабинетов. Я предложил ему зайти в кафе. Возбуждённый Ованес охотно принял моё предложение. Он продолжил возмущаться и запачкался кремом от эклера - белый крем на его чёрных усах бросался в глаза. Он заметил, что меня это обстоятельство взволновало, и предупредил моё замечание.
- Не надо нервничать! Сам знаю!- сказал он и платком ещё пуще размазал крем.
Продолжая беседу, я посоветовал Ване прочесть американского автора Дейла Карнеги. Мол, полезно для всех случаев жизни.
- Вы читали его? - спросил меня собеседник. В его глазах при этом сверкнула хитринка.
- Нет, - признался я.
- Могу одолжить.
Я удивился. Полезные советы, которые налево-направо раздавал американец, ещё не были тиражированы. Только в одном журнале, выходящем в Новосибирске, печатались отдельные выдержки - мысли о том, как уметь нравиться людям, как дружить, как делать карьеру, как заводить полезные связи. Ваня пригласил зайти к нему на днях. Назвал адрес. Оказывается, он жил по соседству с моей подружкой. Наверное, необязательно читать Карнеги, чтобы не распространяться на определённые темы. Я ничего не сказал Ване о его соседке, моей подружке Дали (так её звали).
Пока мы разгуливали под тенистыми платанами проспекта, Ваня рассказывал, что по специальности он - кибернетик, жена - русская, из Одессы. Она - инвалид, что-то с коленным суставом. Ваня так много и подробно говорил о недуге супруги, что я почти ничего не запомнил. Его дочь учится в школе. Под конец Ваня попросил принести ему официальный ответ на его заявление по поводу видеотеки.
Визит к Ване я запланировал совместить со свиданием с Дали.
Мирояны жили в итальянском дворике. Моё появление вызвало ажиотаж. Быстроногий мальчишка, после того, как я осведомился, туда ли я попал, с криками: "К Ване пришли!" бросился вверх по вьющейся спиралью лестнице. Пока я поднимался, шёл по лабиринту коридоров коммунальной квартиры, изо всех дверей и окон на меня смотрели предельно любопытствующие физиономии. Не исключаю, что за мной наблюдали из щёлочек дверных замков. Когда, наконец-то, я добрался до комнаты и меня проводил вовнутрь хозяин, я слышал, как долго не унимался тот самый мальчуган, спрашивая, кто это пришёл.
- Ты вторгся на их территорию, - в шутливом тоне заметил Ваня, - в очках, при галстуке, с кейсом и с комсомольским значком. Пойми их - публика здесь живёт простая.
Я сам понимал, что в то время комсомольские значки носили оригиналы и комсомольские работники (и то только в рабочее время). Но такой ажиотаж несколько шокировал.
В проходе стояла женщина - супруга Вани. Её лицо было перекошено от боли. Пока я гостил у них, она так и не сдвинулась с места. Желание лечь на постель женщина подавляла нежеланием показать незнакомцу, как трудно ей передвигаться. На меня, отвлекаясь от чтения, несколько раз пытливо посмотрела зеленоглазая девочка, лет тринадцати, светленькая как мать. Она читала что-то не по возрасту серьёзное.
В комнате было не прибрано, видно было, что ремонт здесь не проводили давно. Бязь на потолке вся почернела. Вдоль одной из стенок располагались стеллажи с книгами. Зато здесь был порядок.
- Вот вам и Дейл Карнеги, - широким жестом указывая на стеллажи, торжественно провозгласил хозяин.
Он по одной начал доставать кустарно изготовленные книжицы. Ваня регулярно получал тот самый сибирский журнал по почте, вырезал из него тексты и потом относил в переплётную мастерскую. Меня удивила аккуратность работы. Таких книг было у него на три полные полки. Я долго сидел и листал их.
- А это мои книги по психологии, - не без гордости сказал Ваня, кивая в сторону книжного шкафа. - Эти копии я получал из спецхранов лучших московских и ленинградских библиотек. Посмотри, какой подбор!
Действительно, я увидел авторов не то что запрещённых, а просто недосягаемых (Тард, Лебон, Фрейд, Юнг, Адлер и др.) Издавали их на русском ещё при царе Николае Втором.
- Хочу поступить на факультет психологии, - заявил хозяин.
- Лучше делом занялся бы! Ремонтом квартиры хотя бы, а то перед гостем неудобно, - первый раз за всё время моего визита оживилась супруга Вани.
Пришла очередь и до моей чиновничьей отписки. Я достал её из кейса и протянул Ване бланк ЦЛ ЛКСМ, с подписью одного из секретарей, с грифами и печатями. Он извлёк из ящика старого массивного письменного стола папку.
- Здесь вся моя канцелярия, - гордо заявил он.
По всем законам делопроизводства в папках содержались письма и ответы, которые получал Ваня. У меня возникло подозрение, что собирательство этой документации и было его страстью. Он сосредоточенно обработал дыроколом мою отписку, аккуратно написал на ней шифр и дату. Всё это было похоже на священнодействие. Документ читать он не стал.
- Ты бы прочёл, что мы тебе пишем, - предложил я.
Ваня только махнул рукой:
- Уверен ничего оригинального! - заметил он, потом продолжил, - Ты знаешь, почему я был так зол вчера? Заглянул в спортивное ведомство и предложил им открыть секцию китайских шахмат "го". Они ничего не поняли и указали на дверь.
Я увидел, как побагровела жена Вани и прыснула со смеху дочка. Представители женской половины семьи несомненно солидаризировались друг с другом.
- Ты что, Диночка? - обратился он к дочке, - разве не нравится тебе это игра. Сколько времени я потратил, обучая тебя. Специально учебники выписал на английском языке из Америки.
- Правда, у девочки совсем нет партнёров, - пожаловался он мне.
В кроссвордах, которые печатались в грузинской прессе, часто фигурировал вопрос о названии китайских шахмат. Но я не предполагал, что в Тбилиси кто-то в них играет.
Ваня одолжил мне несколько книжек с советами Дейла Карнеги. Напоследок я сказал, что мне скоро уезжать в Москву и надолго, что собрался в аспирантуру, и что даже тема определена. Назвав её, я вызвал тем самым восторг у Вани.
- У меня кое-что припасено для такого случая, - многообещающе заметил он, - ты будешь завтра на работе? Позвоню обязательно.
Провожала меня до ворот Дина. Отец остался с матерью, чтоб сопроводить её до кровати. Миловидная, живая девочка была по-детски непосредственна. Она каждый раз краснела, когда я задавал ей вопросы, или, когда беспардонно таращилась на нас дурно воспитанная детвора.
Дали жила в квартале от Мироянов. По дороге я снял значок и галстук. Мы пили кофе, ели пирожные и шоколад, смотрели ТВ. Когда начались ласки, я вдруг вспомнил о визите к Ване.
- Только что я был в одном дворе по соседству, - неожиданно заявил я, - на меня смотрели как на инопланетянина.
- Где это?
- Есть такой - Ваня Мироян. Он мне книжки одолжил.
- Кто, кто? - переспросили меня, - теперь понятно: к малахольному пришёл другой малахольный, небось, со значком. Совсем недавно ты перестал приходить ко мне с комсомольским значком, и я почла это за достижение.
- Дался тебе этот значок! - обиделся я.
Дали тоже обиделась и замолчала.
- А что за тип - этот Ваня Мироян? - продолжил я, что вызвало очередной приступ истерики у моей подружки.
- Кой веки раз приблизились к экстазу и тебе начинают задавать неуместные вопросы! - бросила она.
Но злилась она недолго, отошла, тон её речи изменился. Дали рассказала, что мой "пациент" учился в её школе. Считался школьной знаменитостью.
- Ваня подавал надежды. Запросцы у него, я тебе скажу, всегда были завышенные. Однажды мальчишек взяли на военные сборы. Приехал какой-то важный офицер и спрашивает, чего, мол, не хватает. Кто о засиженном мухами хлебе говорил, от которого понос бывает, а Ваня - почему газеты не привозят. Анекдоты рассказывали на эту тему в школе. Вообще он - настырный мужик. На работе его оскорбил начальник. Так Ваня затаскал его по инстанциям, пока того не заставили публично извиниться.
Дали замолчала. Закурила и продолжила:
- У несчастного брат умер. Работал инкассатором в магазине. Умер в Харькове, в гостинице. Бедный Ваня съездил за братом, а у самого ребёнок в больнице лежал. Врожденный порок сердца.
- Неужели ты говоришь о девочке! - воскликнул я.
- Нет, то был мальчик. Он тоже умер.
Я поёжился.
- Ладно мартиролог разводить! Скоро мне в Москву, будешь ко мне наезжать?
Тут моя подружка смолкла и надолго, по её щеке предательски скатилась слеза…
На следующий день позвонил Ваня. Его супругу уложили в больницу. Мол, обещанный текст сможет передать только вечером. Я пригласил его к себе. Моя жена и тёща постарались и к приходу Вани накрыли весьма богатый стол. Во время застолья поговорили о его супруге. Говорили обо всём. "Какой умный мужчина!"- отозвалась о Ване тёща. Я вернул ему Карнеги, а он оставил интересный для меня материал. Я предложил ещё раз зайти ко мне в гости.
При написании диссертации я хотел было воспользоваться материалами Вани - позаимствовал два-три абзаца. Но возникла проблема, как и где помянуть цитируемого автора, материалы которого нигде не публиковались. Посоветовался с другими аспирантами. Один из них смерил меня взглядом и сказал, что плагиат наказуем, но очень удобен. Достаточно только не поставить кавычки и не сделать потом сноски. Таким образом, присваивается мысль какого-нибудь академика. Не то, что какого-то Вани Мирояна. После некоторых колебаний я не воспользовался Ваниным текстом.
По моему возвращению в Тбилиси уже правила бал перестройка. Это было особенно заметно по ЦК ЛКСМ, перед которым я почёл нужным отчитаться об аспирантуре. В здании, некогда чинном и многолюдном, было пусто. Я зашёл ко Второму секретарю. Он был абхазцем. Мы перебрали много общих знакомых из Сухуми. Заглянула секретарша.
- Первый приехал и зовёт, - сказала она.
- Он при галстуке? - осведомился Второй на тот случай, чтобы не выглядеть презентабельнее своего начальника.
- Да, при галстуке, но без значка, - хитро улыбнулась секретарша. - Надо бы ему напомнить.
Второй затянул галстук и поправил значок. Я предложил ему встретиться позже.
- Есть ли смысл? Теперь я последний из Вторых, а тот последний из Первых. Приезжай в Сухуми. Шашлыками угощу.
Через некоторое время я узнал, что мой собеседник тайком уехал из Тбилиси и примкнул к абхазским сепаратистам. Этнические конфликты было уже чем-то состоявшимся в стране, куда я вернулся.
О Ване Мирояне я вспомнил, когда узнал, что в городе функционирует секция китайских шахмат "го". Вёл её китаец. Всю жизнь помню его сапожником. Дядя Юра - так его звали. Потом он вдруг переквалифицировался в тренеры по кун фу. Один мой товарищ - каратист назвал его фуфлошником. Китаец не принял его вызов на поединок, сославашись на занятость.
В то время в Тбилиси в пике популярности находился Дейл Карнеги. Его публикациями были завалены книжные прилавки. За правило хорошего тона стало почитаться стоять максимально близко к собеседнику, смотреть ему в упор в глаза ("доверительно") и дышать при этом прямо в лицо. Насколько я помню, Ваня - один из первых, кто ознакомился с творчеством Карнеги, такими манерами не обладал.
Возобновились наши отношения после того, как я устроился в одно престижное заведение. Мы занимались правами человека. Кабинет я делил с другим сотрудником.
Однажды, как обычно, мы перебирали почту. И тут слышу:
- Опять этот неуёмный субъект со своими идеями лезет!
- Кто это?
- Некий Ованес Мироян! "Ходок" со стажем.
- Знаем такого! - ответил я.
- Займёшься им? - взмолился коллега.
Я не возражал.
Ваня пришёл в положенный час. Он почти не изменился. Только речь стала более торопливой. Видимо, так и не нашёл человека, который бы его до конца выслушал. Вспомнили былое. Увы, жена его слегла, девочка выросла, теперь она - абитуриентка. Он работает там же, на НПО, программистом.
- Ну, как понадобились мои материалы, - спросил он с видом, как если бы мы продолжали разговор, начатый 5 лет назад.
- Да, много интересного было.
- Приятно, что кому-то мои писания ещё кажутся полезными!- заметил он. А потом добавил: -На психологический факультет я так и не поступил.
- Что у тебя на этот раз? - спросил я.
Ваня принёс план урегулирования конфликта в Южной Осетии.
- Я уже делился с вашим коллегой, - начал Ваня, обратившись к моему сотруднику. Тот сидел, уткнувшись в монитор компьютера.
Нашему офису Ованес предлагал идею о создании совместных хозяйств в местах грузино-осетинского конфликта - мол, экономика лечит, она - лучшее средство для преодоления последствий конфликта. Ваня предлагал в этих зонах разводить ...облепиху.
- В Алтайском крае разводят культурные сорта этой ягоды, - развил свою идею Ваня, - поэтому имеет смысл связаться с Бийском.
Я переспросил название города, так как не знал о его существовании.
- Туда бартером пойдёт вино, сюда - саженцы, - вошёл в раж Ованес: - Уверяю, это - совершенно безотходная культура. Мало того, что будет возможность получать драгоценнейшее масло, можно будет готовить компоты и соки, а жмыхом заправлять корм для скота в качестве витаминной добавки.
Здесь он сделал паузу. Мой коллега так и не подал признаков жизни.
- Международные организации обеспечат нас микро-цехами для экстракции масла, а миротворческие силы - охрану хозяйств. Как видите, дешёво и никаких налогов не надо будет платить, - заключил он.
На некоторое время в комнате воцарилась глубокая тишина. Я не знал, что ответить. Сотрудник, видимо, уже сделал свои заключения и с отсутствующим видом продолжал глядеть на монитор компьютера. Я вздрогнул, когда Ованес внезапно возобновил монолог.
- Чтоб не забыть, - вся выручка пойдёт в фонд восстановления разрушенных деревень, - сказал он.
Я посоветовал Ване обратиться к международным организациям, может быть, они помогут с цехом.
- Всё производство помещается в одном трайлере, питание у него автономное. Я специально копался в каталогах, - подхватил Ованес.
Ушёл он не совсем разочарованным. Я проявил интерес к его проекту. Идея была ничем не хуже той, что мне приходилось услышать на семинаре в Москве. Там один миротворец предлагал высадить десант таких же, как он, энтузиастов в зону армяно-азербайджанского противодействия в Карабахе. Голыми, с детскими флажками и свистульками, мужчины и женщины должны были заполнить зону между передовыми позициями. При этом докладчик демонстрировал подробнейшую карту боевых действий, которую он позаимствовал у военных.
- Откуда у него такая карта, если он не провокатор, - так отреагировал на своего коллегу в кулуарах один видный конфликтолог.
Мы долго работали над проектом. Решили не засаживать зону конфликта привозными кустами облепихи. Взамен я предложил фундук. На Западе на него большой спрос, особенно в пищевой промышленности. Растёт прямо в зоне конфликта. Из-за этого фундука столько крови люди пролили, не могут поделить. По проекту же можно организовать совместный сбор этого продукта и поделить доход. Ваня взял тайм-аут.
- Надо в литературе посмотреть, посчитать, - сказал он.
Когда проект переслали в одну из международных организаций, там у них закончился бюджетный год. Надо было ждать, когда начнётся новый. Помню, когда мы выходили из офиса этой международной организации, Ваня решил на некоторое время задержаться.
- Попрошу прислать мне письменный ответ на бланке, - сказал он.
Кто знает, чем бы кончилась история с фундуком, но поспело новое событие… Всё началось с присоединения Грузии к Конвенции ООН "О правах ребёнка". "Не противоречит интересам государства" - с такой резолюцией в парламент было послано заключение из нашей организации по поводу конвенции. Но именно с этого знаменательного акта начались проблемы.
В то утро Ваня пришёл возбуждённым.
- Как же страна присоединилась к конвенции, если нет её аутентичного перевода на государственном языке?
- Далась тебе эта конвенция! Вон сколько конвенций с бухты-барахты ратифицировали, и никто не заикнулся о наличии перевода.
- Но я сделал перевод, - сказал он мне, - и вот ещё я принёс примерный устав НПО, работающего по правам ребёнка.
Я сначала не понял о чём речь.
- При чём конвенция и твоё НПО - научно-производственное объединение?
Ваня не стал акцентировать моё невежество насчёт второго значения аббревиатуры НПО, а деловито продолжил:
- НПО - это неправительственные организации. Здесь Вы их называете на английский лад "Ен Дже О". Вот Вам проект устава организации.
Мне тогда трудно было судить о качестве проекта, потому что это было нечто новое для нас. Я знал, что в городе уже было одно НПО или "Ен Дже О". Группа ловких парней устроили из него кормушку. Известно было также, что был учреждён институт "Открытое общество - Грузия", который такие начинания финансировал. На первых порах те, кто имел к нему доступ, тщательно скрывал адрес, поэтому в народе его называли "Закрытое общество - Грузия".
Здесь я не мог не отозваться высоко об энергии и эрудиции Мирояна. Более того, позволил себе фразу, которая стала причиной недоразумений. Я покусился на привычный ход событий. Человеку, транжирящему своё время беготней по инстанциям, вдруг… Словом, я заявил, что будь моя воля, работал бы Ваня в нашей конторе. Я говорил и думал: "Вся драма этого человека не в том, что он опережает время. Тогда его вообще держали бы за сумасшедшего. Он идёт в ногу со временем, в отличие от нас, которые отстают. Поэтому он - только чудак, обречённый коллекционировать ответы-отписки на бланках разных организаций".
Я ещё раз повторил фразу насчёт того, будь я...
На следующий день в канцелярию нашего заведения поступило заявление от Ованеса Мирояна о принятии его на работу. Начальство ввергло в панику подробное юридическое обоснование Ованеса на его права стать нашим коллегой. Впрочем, отговорку нашли быстро - организация полностью укомплектована. Получив отказ, Ваня написал второе заявление, а потом третье. Делал это он с периодичностью, обозначенной в процедурных требованиях о времени, которое даётся на рассмотрения заявлений граждан. Уже звучали грозные нотки, пожаловаться в более высокие инстанции.
С этого момента меня называли "другом Мирояна" - мол, "твой друг звонит", "твой друг пришёл". Первым от "своего друга" начал прятаться я, потом уже другие сотрудники, приходящие в соприкосновение с "ксивами" (как они говорили) Мирояна. Я пояснил руководству, что знаю Ованеса Мирояна давно. Отметил его верность принципам, культивируемым в новое время и т.д. И тут же добавлял, что отдавал себе отчёт в том, что не мне принимать решение, кого брать на работу в нашу организацию. И протекцию я никому не составлял.
Во время всей этой катавасии, мне вспоминалось, как Ваня расправлялся с начальником у себя в НПО, который оскорбил его.
Но прошло время и до ушей руководства дошла не то сплетня, не то информация. Когда-то в молодости Мироян занимался спортивной гимнастикой и упал с турника, когда "крутил солнце". Ударился головой и через некоторое время начал говорить "глупости" Даже лежал в больнице после этого. Официальныё запрос в медицинское учреждение информацию подтвердил. Начальство несколько успокоилось, в организации даже заговорили:
- Жалко человека. Такой способный!
Ваню специально вызвал на беседу один из заместителей, который сказал ему, что ценит активную гражданскую позицию Ованеса. Потом заговорил о больших нервных нагрузках, с которыми сопряжена работа в нашей организации, намекнул Ване, что ему ведомо о некоторых деталях прошлого. Справился о его семейной ситуации, обещал помочь.
После этого наступило затишье - Ваня ничем не давал о себе знать.
Недели через две он пришёл к нам на приём.
- Вас господин Мироян спрашивает, - сообщила мне секретарша.
Ваня сильно посерел, похудел, за время отсутствия. Его НПО, т.е. научно-производственное объединение закрылось. Теперь он - безработный и не знает, как содержать семью, больную жену и дочь-абитуриентку. Но в глазах его по-прежнему был блеск.
- Я получил письмо от французского президента …Помпиду, - эту фамилию он произнёс со смаком - как будто теннисный мячик три раза скакнул по столу. Хотя явно путал, ибо в то время главой Франции был Миттеран.
- Видно, дело с моим НПО или по-вашему "Ен Дже О" пойдёт, - добавил он.
Ваня извлёк из папки красочный бланк канцелярии президента Франции с факсимильной подписью. Я не знаю, что было написано в том письме. Я не владел французским.
- Представьте себе, от документа исходило такое благоухание! - заметил Ованес. И тут последовали длинные и компетентные рассуждения о культуре запахов, в которой поднаторели французы.
Я, в этот момент державший бланк в руках, поймал себя на невольном желании эту бумагу понюхать.
- Запах выветрился, - как бы походя, обронил Ваня. Я сделал вид, будто всматриваюсь в подпись Президента.
Развязка истории с Ованесом оказалась весьма печальной. Однажды ранним зимним неуютным утром меня разбудила испуганная тёща.
- Там какой-то странный мужчина тебя спрашивает, - сказала она и потом начала ворчать, что на ночь опять забыли закрыть ворота.
Я накинул халат и вышел на порог. Во дворе стоял Ованес, сильно исхудавший, побледневший. Он поздоровался, потупил взор. Его голос был слаб.
- Гурам, ты не можешь одолжить мне деньги. Десять лари, например?
Стоило мне замяться в нерешительности, он заторопился и, не попрощавшись, вышел со двора. Я последовал за ним и закрыл ворота.
Потом он совсем исчез. Меня одолевали предчувствия и настолько мрачные, что я не решался искать Ваню.
Кстати, я порвал с Дали. Уже с того момента, как уехал в Москву. Ко мне она не наведалась, хотя, как узнал, что несколько раз приезжала в Москву. Потом вышла замуж. Однажды я всё-таки заглянул в те края, где жили Дали и Ваня. Прошёлся мимо дома, где жил Ованес, но зайти во двор не рискнул. Дали вообще оглушила меня известием:
- Ты что не слышал? Там у них такое произошло! Ночью забыли выключить газ. Вся семья погибла. Говорят даже, что неслучайно это произошло.
- Неужели и его девчушка тоже погибла! - почему-то обронил я.
Элва
Во время беседы по скайпу мой друг Гриша рассказал мне, как гостил у дочери в Израиле и как попал в переплёт. Он уже собирался уезжать и вот незадача - у него украли паспорт и деньги. В консульстве России, гражданином которой являлся Гриша, ему пообещали, что все документы будут восстановлены в течение десяти рабочих дней. Чтоб не терять время, бедолага решил найти себе работу. Искать пришлось недолго. Через общину грузинских евреев устроился рабочим, разгружал самосвалы с мешками цемента. Мой друг отличался и ростом, и силой, но было трудно. К концу первого дня его пальцы не разгибались, он еле добрался до дома дочки, перешагнул порог и рухнул навзничь на ковёр. Уснул глубоким сном. Дочка решила его не беспокоить, накрыла одеялом. На следующий день другие грузчики поделились с ним опытом, как можно экономить силы. Хозяин предприятия решил, что рабочий отлынивает от работы и начал орать на него. «Стою я и смотрю на этого злобного лилипута, думаю по башке его стукнуть, но сдержался», - рассказывал мне Гриша. Потом стало легче, наступило привыкание. Заработал неплохо. Через две недели поспели документы.
- Не встретил ли там Элву Цвениашвили? - спросил я его.
- Нет, того гляди помог бы.
Элва был грузчиком, работал на товарной станции нашего городка. Он жил на еврейской улице. На неё через железнодорожное полотно был перекинут мост. Каждое утро, по его лестнице почти кубарем скатывался краснолицый мужчина в телогрейке, побелевшей, видимо от муки или цемента. На голове у него была такая же видавшая виды кепка. Он всегда спешил, шатаясь из стороны в сторону, согбенный, движения конечностей размашистые, суетливые, отчего казалось, что его ноги путались.
О его силе ходили легенды. Благодаря Элве один хмырь выиграл спор. На спину бедняги навалили рекордное количество мешков цемента. Не задаваясь вопросами, кряхтя, ещё пуще раскрасневшись и согнувшись, он дотащил свою ношу до грузовика. Сердце вот-вот выскочит из груди. Освободившись от тяжести, Элва потерял сознание, а когда пришёл в себя, увидел, как люди вокруг веселятся. Бригадир обливал его холодной водой из ведра. Торжество было по поводу куша, который сорвал помянутый тип.
Можно допустить, что не обошлось без преувеличений. Элва – единственный еврей, который занимался физическим трудом, и то неквалифицированным. Это обстоятельство, вероятно, подвигало молву сгущать краски. Его соплеменники работали в основном в торговле или в сфере обслуживания. В городке магазины называли именами их директоров. Был, например, «магазин Шалико». Так звали отца Гриши, который был директором универмага. Наши семьи жили в одном доме, в центре города. Гриша угощал нас мацой.
Каждый день в школу мы ходили этой улицей. Дом Элвы находился на её пересечении с переулком. Свернув в переулок, следуя вдоль чахлых заборов, можно было ощутить, как сгущались запахи незатейливой кухни его обитателей. Как-то меня перехватила женщина, вышедшая из одного из дворов. Она взяла меня под руку и быстро-быстро заговорила. Просила разжечь огонь на их кухне. Я связал её просьбу с Шабадом. Обстановка в доме была убогой. В комнате находился старичок, бородатый, в кипе, с пейсами. На кровати лежал мальчик-инвалид, видно, пораженный церебральным параличом. Мне предстояло совладать со старым керогазом. Это приспособление я увидел в первый раз, долго возился с ним. Чуть- чуть и я спалил бы дом.
Жена Элвы была рыжеволосой. Собрав руки на груди, стоя у шатких деревянных ворот, она деловито наблюдала за происходящим на улице и общалась с соседками. Иногда казалось, что они говорят все одновременно. Новое лицо на улице вызывало типа ступора - все замолкали, застывали на месте, только глаза смотрели. Прохожий удалялся и еврейки как бы возвращались к жизни - наперебой обсуждали его явление.
Там же на лавочке традиционно восседала женщина – слоноподобная, с гипертрофированными жировыми отложениями. Её звали Сара. Неожиданно для меня мама заметила мне: «У неё крупные черти лица, но красивые. У неё умный взгляд». Сказав это, мама попросила передать ей свёрток. Сара сидела на обычном для себя месте. Посылку она приняла спокойно, только её холодный взгляд немного потеплел. До сих пор не ведаю о содержании свёртка и о том, что могло связывать эту женщину с моей матерью, которая на еврейской улице никогда не появлялась.
Моё внимание привлекало некое изображение, на облупленной стене жилища грузчика, выходившей на улицу - что-то вроде надписи, точно, сделанной не на иврите. Я видел её все десять лет, пока ходил в школу. Выдался случай о ней расспросить. Сын Элвы Яша, рыжий увалень, с некоторых пор снабжал меня израильскими марками. Я заявился на улицу довольно поздно. Погода была тёплая. Меня поразило, как много народу роилось вокруг. Стоял громкий, обыденный, добродушный гомон. Получив от Яши марки, я обратил внимание на знаки на стене. Они отчётливо были видны в свете уличного фонаря. Сын грузчика только пожал плечами, мол, не знаю. Вообще у меня возникло ощущение, что окружающие тоже не имели представления, более того - не замечали надпись. Гомон прибавил в регистре. Из него я выудил, что ещё чей-то дед задался таким же вопросом, но не получил ответа. «Надо спросить Хаима Цицуашвили» - послышалось. Речь шла о хахаме, который «много понимал» по религиозной части. Синагоги в тех местах не было, раввина тоже.
В детстве я побаивался Элву. Думал, что его держали за местного сумасшедшего. Стоило ему появиться в городке, тут же начиналось: «Элва, Элва...!» На каждый зов торопыга отвечал как обычно, продолжая своё стремление вперёд, не повернув головы, вздымая правую руку. В его голосе звучало совершеннейшее простодушие. Мне казалось, что окликающих забавляло всегда предсказуемая реакция мельтешащего мужика с красным лицом и огромными красными руками. Однажды, когда он вроде бы удалился на приличное расстояние, я напряг голос и окликнул его. В ответ послышалось: «Гаумарджос! Шалом!» Опять-таки в том же духе. Кстати, «шалом» в его устах звучало как обычное здесь «салам!» Тоже самое, но в тюркской вариации.
Однажды я стал свидетелем отвратительной сцены. На товарной пьяные рабочие что-то не поделили. Совершенно трезвый Элва попытался что-то объяснить, но его начали колотить. Тот катался по земле, пинаемый ногами. Элва, увидев меня, испуганного, улыбнулся и поздоровался со мной на свой лад. Даже поднял руку, чтобы одновременно отбиться от очередного удара ногой. Потом встал на ноги и бросился наутёк.
У меня был брат – близнец. Мама нас одевала одинаково и всегда со вкусом, чем изумляла местную публику. На нас смотрели с нескрываемым любопытством. Как-то Элва, по обычаю проносясь мимо, обернулся-таки и обратился к маме. В его взгляде, каким он окинул нас близнецов, сквозило умиление.
Наступило время репатриации. «Твоё время пришло, Алия!» - шутили над мужичком с таким именем на еврейской улице. Элва преобразился. Он стал появляться в цветной сорочке в клетку, в глаженых брюках, ноги были обуты в «чохословацкие» туфли. Он их сам так назвал, когда его окликнули знакомые и спросили, где их можно было купить.
Элва прогуливался с молодёжью по главной улице городка, с сыном и его сверстниками. Яша говорил мне, что в Тбилиси строят новый аэропорт, откуда самолёты будут прямиком направляться в Израиль. Как известно, репатрианты на первых порах вынуждены были выезжать в Москву, а затем в Вену. Элва снисходительно реагировал на такие небылицы. Но, кажется, сам им верил.
Проводы были шумными и волнующими. Перед тем, как подняться в вагоны московского поезда эмигранты целовались со всеми, кто находился в тот момент на перроне, потом припадали к земле и целовали её. Пустил слезу и Элва. В день его отъезда я впервые увидел его одетым в костюм...
Гриша не уехал в Израиль. Он отправился в Саратов, где учился в мед.институте. Там же он женился. На землю обетованную выехала его дочь. Я поступил в Тбилисский университет. В городке стал бывать редко. Мои домашние тоже переехали в столицу. Уже в Тбилиси мама однажды сказала мне:
- Помнишь Сару? Она умерла в Израиле, как только туда приехала.
Я подивился такой её осведомленности, но углубляться не стал.
- Можешь себе представить, что мне совсем недавно приснился Элва, - продолжал я свой разговор по скайпу с Гришей.
... Привиделось, будто я проезжал через городок, направлялся в командировку. Его улицы, как в далёком прошлом, были оживлёнными. Увидев железнодорожный мост, я попросил шофёра остановиться. Вышел из машины, перешёл через мост... Иду по еврейской улице. Жара, солнце слепит. Вокруг пустынно, жуткая тишина. Ни один листок на дереве не дрогнет. Только слышно, как мухи жужжат у нужников во дворах за заборами. Остановился у облупленной стенки с письменами. Они потускнели. Вижу вдали по улице движется человеческая фигура с тяжёлым грузом. Я узнал Элву. Он тащил на спине пианино. Весь взмыленный, красный как рак. В своей телогрейке и шапке. Через определённые промежутки он останавливался и опускал на землю ношу. Столько лет прошло, а он не изменился. Будто и не уезжал. Я почувствовал, как радость поднялась во мне. «Гаумарджос! Шалом!» - крикнул я. Ответ был такой же, как всегда приветливый.
- Не знаешь, как он вообще? – спросил Гриша.
- Ни слуху, ни духу.
Эстонский крюк
Есть такие фамилии, которые обязывают. Однажды на шахматную секцию в университете, где я учился, заявился студент по фамилии Фишер. Такой аванс требовал подтверждения. Но тбилисский Фишер разочаровал сразу. В партии с одним из перворазрядников он хладнокровно попытался поставить тому "детский мат".
Этот казус напомнил мне случай ... Я жил тогда в провинции, учился в русской школе. В то время блистали тбилисские динамовцы - баскетболисты. Мы не пропускали ни одного репортажа по ТВ. Однажды тбилисцы играли с "Калевом" из Тарту. По баскетбольным меркам эта команда не отличалась ростом, но играла элегантно, умно, особенно её лидер - Яак Липсо. Мы восторгались его "крюком", фирменным броском эстонцев. После, каждый раз, когда кто-нибудь из нас сам забрасывал мяч в кольцо по-эстонски, то не упускал случая воскликнуть "Липсо!!" При этом руку победно воздевали вверх. Вот он я!
В нашей школе учился парень по фамилии Липсо. Звали его Яшей. Он - огромный детина с маловыразительными глазами - всегда молчал. Его отец торговал кроликами на базаре, мать -цветочными семенами. Они тоже были, мягко говоря, несловоохотливыми. По нашему провинциальному разумению, если ты светловолосый и нерусский, значит - иностранец, а именно - немец. В голову не приходило, что Яша мог быть эстонцем.
Однажды, во время диктанта по русской грамматике, название города Таллинн он написал через два "л", как тогда было принято, и через два "н", что в те времена "в никакие ворота не лезло". "По-эстонски это так!" - оправдывался Яша. Он не проявлял темперамента, поэтому никто не поинтересовался, откуда он мог знать такие детали.
Был у нас одноклассник Григол, которого у нас почитали за умника. Где-то он вычитал эстонские фамилии, звучание которых его очаровали. Григол нараспев произносил их: "Вооремаа, Ууэкюла, Вахематса..." Иногда шутил, когда обращался к своему соседу по дому Гиви, говоря ему:
- Представь себе, если бы твоя фамилия была Кяяриику. Как бы звучало - Гиви Кяяриику!
Кстати, после матча тбилисского "Динамо" с "Калевом" именно Григол задались вопросом, а не приходится ли родственником Яаку Липсо наш Яша?
И вот я с тренером наведался к Яше. Пришлось долго стучать, пока неторопливый хозяин вышел из ворот. Зайти во двор он не пригласил. Когда на мгновение открылись ворота, я успел рассмотреть яркий цветник и аккуратнейшую садовую дорожку. Хозяин ел сало с чесноком. За забором кто-то возился - кролики, должно быть.
Несколько озадаченный "гостеприимством" Яши, тренер спросил вдруг его с язвинкой: "Правда, что все кролики - гомосеки?" Скупое на выражение лицо хозяина вдруг выразило интерес. "А что это такое? Надо у родителей спросить".
Тут тренер дал задний ход и сказал:
- Не надо, спрашивать.
Он предложил Яше прийти на тренировку "попробоваться", дескать, фигурой парень вышел, и почти серьёзно заметил, что и фамилия у него подходящая.
- Имя тоже. Меня зовут не Яша, я -Яак, - последовало неожиданно...
Увы, из Яши - Яака баскетболист не получился, ибо был неповоротлив. Тренер ему говорил:
- Ты только встань под кольцом и держи руки вверх.
Парень исправно выполнял эту установку, а однажды перестарался и с поднятыми вверх руками трусцой бежал через всю площадку от щита к щиту.
Его засмеяли.
Как с тем Фишером-шахматистом получилось.
Вшивцев
В 60-е годы в московском "Динамо" (футбольной команде) нападающим играл Георгий Вшивцев. Если на чемпионате забивались курьёзные голы, то неизменным автором их оказывался Вшивцев. Это - когда вратари соперников, зазевавшись, ни с того ни с сего роняли мяч, или защитники в безобиднейшей ситуации вдруг начинали путаться в собственных ногах, крадучись появлялся неказистый с виду форвард и умыкал добычу.
В нашей городской баскетбольной команде был свой "Вшивцев" - Артур Б. Нарёк его таким образом тренер. Он помнил этого футболиста, мы - нет. Сказывалась разница в возрасте. Но прозвище быстро прижилось. Когда под кольцом, пинаясь и толкаясь, мальчишки не могли поделить мяч, Артур пребывал в сторонке, где-нибудь за лицевой линией. Но вот от сутолоки тел отделялся бесприютный, так никому и не доставшийся мяч... Его подбирал Артур. Не раз, с величайшим трудом добыв мяч чуть ли ни с уровня кольца, центровые тут же его теряли. Незаметно подкрадывался "Вшивцев" и выбивал его из рук соперника.
Однажды произошёл случай, который сделал нашего товарища на некоторое время знаменитым. За десять секунд до конца игры мы вели в одно очко. Вводить мяч было противной стороне. Мяч был у защитника, когда со скамейки запасных с ним, перекрикивая зал, заговорил тренер. Угораздило же! Защитник продолжал слушать своего наставника, а тот давать "мудрые" указания, когда "Вшивцев" завладел мячом. Он обхватил его обеими руками. Пока с ним отнюдь не по баскетбольным правилам боролась чуть ли не вся команда соперника, время матча истекло.
По-моему, Артур ещё с детства обладал определёнными способностями. Это я могу засвидетельствовать как его сосед. Как-то во дворе детвора играла "в жмурки". Все разбежались по углам прятаться. Только Артурик остался поблизости от "жмурившегося" игрока и с отсутствующим видом прохаживался. Мальчик, которому было искать, отсчитал положенную считалку, обернулся и увидел Артурика. Но реакции не последовало. Пока этот мальчик искал других, "Вшивцев" преспокойно "застукал" его. Разгорелся спор. И тут Артур ввернул аргумент: "Я был - и меня не было". Дети задумались над фразой, ничего не поняли и замолчали.
Мы вместе учились в университете. Оба поднаторели в политологии и иностранных языках. Меня закрутила, вовлекла в свой круговорот перестроечная и постперестроечная жизнь. Я бывал богат, ходил в банкротах, был близок к кормилу власти, когда в компании с Гамсахурдиа оказался в парламенте. Там меня называли "блуждающим форвардом", так как часто менял фракции. В какой-то момент водился с монархистами, которых возглавлял бывший секретарь ЛКСМ. Уезжал в эмиграцию, возвращался, выбивал гранты, расстрачивал их...
Всё это время Артур работал в академическом НИИ, в старом обветшалом здании. Перед тем, как зайти в туалет института, сотрудники стучали в дверь, чтоб спугнуть крыс, которые водились там в большом количестве. Однажды я сделал для себя открытие, что состою в учёном совете этого НИИ. Об этом мне сообщил по телефону Артур. Сам он был замом по науке.
Я наведался в институт. Артур держался уверенно, от него веяло спокойствием. После дежурных расспросов о житье-бытье я спросил его:
- Зачем тебе мариновать себя в этой академической пыли?
Было известно, что его неоднократно зазывали к себе разные партии.
- Я есть - меня ещё нет, - ответил "Вшивцев".
Лошадиное отчество
Один грузинский футболист попал в книгу рекордов Гиннеса. В течение шести часов он без остановки жонглировал мячом, причём головой. И не только жонглировал, но и вёл разговоры с членами специальной комиссии. Говорят, что рекордсмен умудрился даже сходить по малой нужде. Мяч, как завороженный, продолжал прыгать на его черепе.
Кстати, этот футболист другими футбольными достоинствами не отличался. Мой одноклассник Вано был чем-то похож на этого субъекта. Он тоже мог выкинуть нечто на баскетбольной площадке. Однажды в городском зале, где шёл турнир, Вано произвёл сенсацию. Но сделал это не во время игры, а в промежутке между матчами, когда нетерпеливым зрителям дают порезвиться на площадке. Во всеобщей возне участвовал и Андро. Пользуясь своим почти двухметровым ростом, он с лёгкостью подбирал мячи, отскакивающие от щита. Сам не бросал, а великодушно отдавал мяч кому-нибудь из мальчишек, которым было несподручно побороться под кольцом. В один момент Андро выудил из толпы Вано, невысокого паренька в очках. Получив мяч, тот отступил к самой середине площадки и по высокой траектории послал мяч в сторону кольца. Всплеск сетки кольца, точное попадание! Вот мяч снова у Вано. После лёгкой оторопи в зале, ему безропотно уступили очередь на бросок. На сей раз он подошёл к щиту поближе и с отскоком от пола послал мяч в кольцо...
"Браво, Кук-к-к-у-р-рыч!" - крикнул на весь зал Гио - слегка придурковатый малый. Дело в том, что Вано по отчеству был Кукурьевич, что приводило в восторг Гио. Произносить "Кук-к-к-у-р-рыч" доставляло ему удовольствие. Чуть ли ни физиологическое. При этом он фонтанировал слюной.
Во время игры Вано был не столь расторопен. Вроде бы тренировался вовсю, даже тик у него был - периодически, не ко времени и месту, воздевал правую руку и прищуривался - имитировал бросок. На площадке, получив мяч, Вано начинал суетиться, "телиться", как говорил тренер. Раз, потеряв ориентацию, он врезался с мячом в судейский столик и опрокинул его. А однажды попытался сделать свой коронный бросок с середины площадки, но не попал даже по щиту, угодив мячом в физиономию одного из зрителей. "Чтоб не смешить гусей" (выражение тренера), Вано не ставили в состав.
Держать в моей памяти Вано - особого резона не было. Я уехал из городка, перебрался в Тбилиси, а потом и в Москву. Ездил много. Названия многочисленных городов и городков смешались в моём сознании. Сохранились лишь эпизоды. Так вот, в одном сибирском городишке мне выпал случай своего одноклассника вспомнить... Пока ехал из районного центра в этот город в полупустом "пазике", я познакомился с одной миловидной особой... По дороге от остановки авто к гостинице наблюдал похоронную процессию. Красный гроб, неестественно яркие в солнечный морозный день искусственные цветы и серого цвета покойник. "Угорел от водки, окаянный!"- расслышал я комментарий старушки, что стояла рядом... Ольга, знакомая из автобуса, навестила меня в гостиничном номере. Она долго не называла свою фамилию. "Помните у Чехова? Есть у него рассказ "Лошадиная фамилия". "Кукури!" - всплыло в памяти. В Грузии таким именем называют не только мальчиков, но и лошадей. "У моего одноклассника было лошадиное отчество", - заметил я гостье. "Кукурьевич"...
Я женился третий раз. Новая жена была из мормонского штата Юта (USA). Когда при первой встрече спросил её, не мормонка ли она, на что последовало: "Прозелитизмом не занимаюсь!"
Вчера со мной произошло нечто несуразное. Я был на баскетбольном матче. Играли "Юта Джаз" и "Атланта Хоукс". В перерыве между таймами массовик-затейник предложил зрителям разыграть 500 баксов. Для чего надо было забросить мяч с центра площадки. Желающих набралось много. И вот из толпы отделился невысокий белый мужчина в очках, наверное, моего возраста. Он уверенно взял мяч в руки и мощно бросил. Точно!!
- Браво, Кук-к-ку-р-рыч!! - вырвалось вдруг у меня.
Хорошие поступки Наполеона
Интриган
Напо – он же Наполеон Чургумелашвили. Парнишка был рыхлого телосложения, с широким задом, короткими икс-образными ногами. Веснушки отчётливо проступали на его молочного цвета лице. В одном обществе после его представления надолго возобладала тема о том, как все любят пирожное «Наполеон», особенно из заварного крема. Хотя никто не помышлял уязвить гостя.
Для подобных случаев он имел домашнюю заготовку. На «нездоровые реакции», коих удостаивалось его амбициозное имя, Напо прибегал к контр выпаду:
- Мой Тулон ещё впереди.
На всякий случай Напо зазубрил названия кораблей, на которых Бонапарт бежал из Египта и с острова Эльба. Почему именно это зазубрил, а не названия мест великих побед полководца?
Однажды на медкомиссии в военкомате офицер по призыву громко как на плацу прочитал его имя в оригинальном варианте и фамилию, все посмотрели на него. Он, рыжий, голый как все призывники, зарделся и при этом силился прикрыть руками своё укромное место. Офицер, русский по происхождению, затруднился, когда читал фамилию Напо. В конце концов, укороченный вариант имени примелькался, и проблемы не возникали. Сам Напо прекратил острить на темы Тулона.
Наполеон стал провизором. Большая редкость – мужчина-аптекарь. Аптеку, где он работал, так и называли «аптека Напо». К нему обращались за консультациями. Провизор появлялся из задних комнат – медлительный, рыжеватый, веснушчатый мужчина, всегда аккуратный, в отутюженном сверкающем белизной халате. Очаровывало то, как ладно он крошил латинскими фразами. Напо нашёл себя, жил скромно и «наполеоновскими планами» увлекаться себе не позволял.
Но вот однажды ему напомнили о его имени, в её полной версии и в весьма неприглядном контексте.
С некоторых пор Напо занялся английским языком. Необходимость в латинском языке постепенно отпадала. В аптеке перестали принимать заказы, она перешла на продажу готовой продукции. Преобладали импортные лекарства, которые сопровождались инструкциями на английском языке. Не спеша, упорно батони Напо вычитывал тексты. Он ворчал, что они уж очень подробные, дотошные и напечатаны мелким шрифтом... Скоро об «аптеке Напо» стало известно, что здесь переводят инструкции к импортным лекарствам.
Не было случая, чтобы Напо прибегал к английскому языку где-либо, кроме аптеки... В то утро, как обычно, он шёл на работу. У продуктового магазина уже собирались местные пьяницы. Некоторые из них тянули пиво. Желание опохмелиться было для них единственным и всепоглощающим. Тут мимо Напо в противоположную сторону проследовал полный мужчина в американской майке. Сначала провизор подумал, что майка молодёжная, и она не совсем подходила её пузатому владельцу. Когда он увидел надпись, выведенную на спине прохожего, опешил от неожиданности. Она гласила, что хозяин майки ... «100-процентная задница». Напо охватил порыв догнать незнакомца и просветить по поводу надписи на его спине. Пока думал, тот тип удалился на порядочное расстояние. Бежать вслед было как-то неудобно для солидного аптекаря. Между тем желание оказать услугу незнакомцу одолевало его. Он обратился к пьяницам, знакомы ли они с мужчиной, который только что прошёл мимо. Те насторожились. Кто-то назвал имя прохожего - Важа.
- Видно, ваш знакомый не знает английского языка, - сказал Напо.
В ответ донеслось ироническое хихиканье, настороженность на испитых физиономиях сменило любопытство. Обычно молчаливый аптекарь вдруг проявил общительность, задавая странные вопросы.
... Дело в том, что над Важей пошутили... – здесь Напо замолчал в нерешительности. Но было поздно.
Трудно было предположить, что хороший поступок и намерение могли иметь такие последствия. Пьянчуги, узнав о содержании надписи, впали в неимоверный восторг. Зубоскальство перемежалось гомерическим смехом. Из окон ближайших домов выглянули жильцы. Некоторые полусонные сразу же трезвели, оборачивались, чтобы поспешить поделиться с домашними утренней новинкой. Смущенный батони Напо быстро засеменил в сторону аптеки. Он услышал, как кто-то прохаживался в адрес Важи:
- Этот тип - не «стопроцентная задница», а ослиная жопа! Не случайно он мне 20 копеек не подал, когда я его попросил сегодня на пиво!».
Вечером, когда Напо возвращался с работы, на улице его встретил Важа, злой и в другой майке без надписей:
- Это ты по-аглицки читать умеешь? – обратился он фамильярно к Напо, - говорят, что тебя зовут Наполеон. Интриган ты, а не Наполеон!!!
Ходят тут всякие!
По выходу из метро по дороге на работу Наполеон невольно обращал внимание на маленький цветочный магазинчик. Происходило это не потому, что аптекаря тянуло к цветам в горшочках. Ему вспоминался небольшой инцидент, связанный с этим местом.
Как-то Напо повстречал здесь старого знакомого Гию М. Тот увлекался цветами и заставил свой рабочий кабинет горшками. Во всяком случае, он сам так говорил.
Этот тип отличался язвительным нравом. Например, его забавляло имя Напо. В ту памятную встречу он был настолько желчен, что досталось не только провизору из аптеки, но и его тёзке – императору Франции. Гия рассказал «смешную» историю. В первую ночь с Жозефиной Бонапарт был так обуян страстью, что напугал саму даму и присутствовавшую при сцене её собаку. Пёс, решив, что некто атакует его хозяйку, бросился к ней на помощь и укусил Наполеона за ляжку.
Но помнить ту встречу с Гией М. была другая причина. Собеседник, журналист по профессии, вполне интеллигентный человек, позволил себе поступок, который вверг в оторопь провизора. Знаток наполеоновской истории быстрым движением стянул с прилавка малюсенький горшочек с кактусом величиной в шиш и положил себе в карман. Хозяин магазинчика ничего не заметил. Только осведомился, не собираются ли почтенные клиенты что-либо купить.
- Спасибо, нет. Мы только любуемся вашей коллекцией, - ответил Гия.
После такого мелкого криминального проступка Напо уже не реагировал на остроты своего знакомого.
Сегодня Наполеон был в хорошем настроении. Поднимаясь по эскалатору, он знаком показал проезжающему вниз на параллельном эскалаторе мужчине, что у того неправильно застёгнут костюм. Мужчина отреагировал быстро и даже успел взглянуть на Напо с благодарностью. День начался с хорошего поступка! Напо улыбнулся себе, вспомнив сказку, персонаж которой получил от мага волшебную палочку за три подряд совершенных добрых деяния. По выходу из метро появилась возможность продлить серию благородных поступков. Провизор перехватил мальчугана-сорванца, поймал за ручку ранца, когда тот пытался перебежать дорогу в неположеннои месте. Напо даже пригрозил ему пальцем...
Проходя мимо того самого цветочного магазина, Напо обратил внимание, как громко хозяин и продавщица делали расчёты. У них что-то не сходилось, и они снова начинали считать. Провизор услышал:
- 65 лари плюс 25 лари получается 80 лари, не так разве? – говорил «авторитетно» мужчина.
- Не 80, а 90! – бросил, как бы невзначай Наполеон.
- Правильно ведь! – воскликнул цветочник. Он улыбнулся малому ростом рыжему мужчине. Напо ещё более воспрянул духом и огляделся вокруг. Никто особенно не восхитился его поступком. Те за прилавком продолжали считать. "Вот тебе третий хороший поступок, но мага с волшебной палочкой что-то не видать!" - подумал он про себя весело.
Тут он заметил, что происходит что-то необычное. Прохожие мужчины как-то двусмысленно и пристально смотрели в сторону прилавка...
Миловидная девчушка, вероятно, внучка хозяина, выносила из магазина горшки и ставила их на прилавок. Девица была поглощена работой и не замечала оплошность – когда она нагибалась, короткие джинсы оттягивались, и в значительной мере обнаруживалась та часть её тела, где, как говорят французы, «у спины заканчивается наименование». Напо захотелось прекратить продлившуюся во времени неловкость. Он обратился к одной стоящей рядом женщине с просьбой, чтобы та указала девочке на обстоятельство, мол, ему, как мужчине неудобно это сделать. Ответ несколько огорошил провизора:
- Все современные девушки – бесстыдницы. Мода у них такая! Ничего говорить я не собираюсь!
Озадаченный Наполеон продолжил стоять и искать возможность исправить ситуацию. Между тем мужчин, зарившихся на девицу, становилось больше. В это время из внутреннего помещения магазина вышел хозяин. Напо подозвал его. Он почувствовал, что из-за волнения жест у него получился заговорщический, а не деликатный. Продавец несколько недоуменно посмотрел на уже "знакомого" неказистого рыжего человечка и, услышав шепотом произнесенный текст, вдруг взбеленился. Первым делом он отправил внучку в магазин, во внутреннее помещение, а потом со свирепым видом обратился к Напо.
- Ходят тут всякие, всё высматривают, выслушают! - говорил цветочник вдогонку спешно удаляющемуся аптекарю.
Напо поспешил на работу. Он почему-то чувствовал себя виноватым.
Белые начинают и проигрывают
Наполеон был заботливым дядей. Он любил возиться с детьми сестры. Старшего из них «дядюшка Напо» (так его звали дома) водил на шахматы во Дворец пионеров.
Обычно детишек на секцию приводили и уводили их дедушки или бабушки, мамаши. Они собирались кружком в коридоре в ожидании своих чад, коротая время за разговорами. Поначалу члены компании принимали Напо за отца мальчика. Сказывалась порода: малец был таким же рыжим, веснушчатым, смотрел исподлобья. Но узнав, что он - дядя, они хором принялись петь дифирамбы. Одна дама осведомилась походя, а не женат ли «батони Напо». Получив отрицательный ответ, она тут же, не меняя тональность, нараспев заговорила о том, каким он будет заботливым родителем. Напо покраснел, то ли от того, что его хвалили, то ли от того, что ему надоели постоянные напоминания о том, что он всё ещё холост.
Провизор сам увлекался шахматами, ему немного не хватило до звания в кандидаты в мастера. В перерыв я захаживал к Наполеону в гости на работу играть в шахматы. Неподалеку от аптеки находилась контора, в которой я работал. У моего приятеля была манера – когда снимал с полки доску протирал её ватой, пропитанной каким-то не имеющим запаха дезинфицирующим раствором. Делал это он с «чувством, толком, расстановкой», испытывая моё терпение.
Надо признать, аптекарь часто обыгрывал меня. Предчувствуя очередное поражение, я начинал ворчать, что аптека не лучшее место для интеллектуальных игр, надо иметь привычку к одуряющим запахам лекарств. Под конец переходил на запрещённые приёмы, начинал упражняться в остротах по поводу его имени. Дескать, интересно кто сильнее в игре в шахматы Наполеон Бонапарт или его тёзка - Напо Чургумелашвили. Мой партнёр хранил невозмутимость.
Иногда Напо всё-таки разнообразил настроением. Если он бывал мрачным, значит - проиграл в шахматы его племянник Сосико. Дядя ревностно следил за успехами парнишки. Другие родители тоже переживали за своих отпрысков. Один сердитый дедушка даже наградил оплеухой своего проштрафившегося внука. Но в отличие от «батони Напо» в шахматах они понимали мало. Посвященность моего приятеля в премудростях этой древней игры звучала ещё одной темой в дифирамбах, которыми одаривали его матушки юных шахматистов.
Сегодня мой приятель был необычно раздражён. Он безжалостно разгромил меня. Я понял, что на этот раз у меня нет никаких шансов на реванш, и прекратил игру.
- Опять племяша проиграл? – спросил я робко.
Напо смерил меня взглядом и потом ответил:
- Хуже - проиграл я, при чём в самой неподходящей ситуации.
- Что же произошло?
... Вчера Напо и его племяша пришли на занятия в секцию. Тренер задерживался. В зале было много разложенных на столах шахматных комплектов. Напо прохаживался между рядами, а потом подозвал детишек к одному из столов. Начал им показывать разные ловушки-комбинации. Некоторые из них показались детям смешными, например комбинация со «спёртым матом». Родители стояли в сторонке. Они обменивались между собой фразами и с одобрением поглядывали на «батони Напо». Сосико сидел рядом с дядюшкой и, как всегда, молчал.
Тренер не появлялся. Тут Напо предложил сыграть партию одному мальчику (тому самому, которого наградил оплеухой дед). Паренёк несколько помялся, но сыграть с «добрым» дядей согласился. Во время партии Наполеон не изменил своему дидактическому настрою. Постоянно комментировал ходы партнёра, делал подсказки, возвращал очевидно ошибочные ходы. Но случилось нечто... Провизор не учёл обстоятельство, что юные шахматисты обычно плохо разыгрывают дебют, но середину партии играют лучше. В педагогическом пылу он продолжал делать замечания и давать советы юному сопернику, но уже не так уверенно. Несколько изменилось и выражение лица паренька. Сначала он смущался, а теперь успокоился, даже несколько насторожился, что-то предвкушая. Наступил момент, когда Наполеон стал меньше говорить, зато больше обдумывать свои ходы. Увереннее заиграл мальчик. Ребятня зашевелилась, зашумела. Даже взрослые почувствовали - на доске происходит что-то непредвиденное. Дедушка того мальца деланно строго предупредил внука, дескать, «веди себя прилично». Что имелось в виду, он сам не смог бы объяснить, хотя внутренне ликовал, догадываясь о победе внука. Но вот Напо окончательно смолк. Лицо его покрылось густой краской. Он безнадёжно проигрывал партию. Надо было с честью выходить из щекотливого положения.
- А теперь ребята покажите, как надо ставить мат! – напряженно улыбаясь, обратился провизор к юным шахматистам. Те наперебой бросились ставить мат «батони Напо».
Когда Наполеон хвалил пунцового от удовольствия победителя, в комнату вошла директриса секции и объявила, что тренера не будет, заболел. Все, родители и дети, разом повалили к выходу, только Напо и его племянник чуточку притормозили.
Сосико всё время молчал. После того, как проиграл дядюшка, он насупился, а когда они остались в одиночестве выдавил фразу:
- Белые начинают и делают себе мат!
Отравитель
День выдался гнусный. Небосклон тяжёлой черно-серой массой навис над городом. Мы зашли в Кировский парк. Только что в квартале от парка произошёл инцидент. Душевнобольной Б.Ш. в коммунальной квартире зарезал шесть человек. Милиция перекрыла улицы.
Напо, было время, часто заходил в парк. Там находился Дворец шахмат, недалеко от Дворца незаметный с виду клуб пенсионеров, где также собирались шахматисты. Я и Напо повернули к пенсионерам.
В клубе обсуждали происшествие.
- Допекли несчастного издевательствами. Вот изошёл, - заметил один старичок.
- Говорят, что потом сам себе раны наносил, когда чуточку опомнился, - вторил ему другой.
В зале находился мужчина отнюдь не пенсионного возраста. Он, видимо, знал очень много разных вещей и постоянно демонстрировал свою эрудицию. Сначала этот тип заявил, что больной изображал из себя Наполеона.
- Выходил на балкон и взирал на окрестности, как Бонапарт во время битвы под Аустерлицем– скрещенные руки на груди, проницательный взор, - разглагольствовал он. Потом принялся рассказывать о том, сколько раз покушался на свою жизнь император.
Ещё через некоторое время он ввернул фразу о магии имён и почему-то обратился с ней к Напо. Подвоха, точно, не было. Шибко интеллектуальный субъект видел моего приятеля в первый раз и не мог знать его имени.
Провизор ответил приставале, что не верит в такие бирюльки.
Пока шёл «неудобный» разговор, Напо наблюдал за играющими парами.
- Одно удовольствие смотреть, как сражаются друг с другом любители. Их партии не представляют ценности, зато сколько экспрессии! – сказал он мне вполголоса, потом заключил - когда играют гроссмейстеры, кажется, что они спят.
Я обратил внимание на благообразного пожилого мужчину. Он носил пенсне, был вежливым. Его терроризировал вредный и сварливый старик, который постоянно позволял себе замечания: мол, долго думаешь и так далее. Проигрывая, старикан багровел, а выигрывая, начинал зубоскалить, называть партнёра: «Кукла-бичи! («мальчик-кукла» по-грузински).
Вижу, Напо тоже наблюдает за этой парой. Он разделял мои симпатии. Мы подсели поближе к паре. Противный старик посмотрел на нас подозрительно.
- Только не подсказывать, - злобно бросил он нам.
После чреды взаимных зевков и ошибок партнёры имели равные шансы. Я и Напо сидели тихо. В какой-то момент интеллигентный мужчина, которого допёк своим хамством партнёр, огляделся вокруг обиженно. Помощь пришла неожиданно. Напо взглядом показал ему на одну из фигур. Ход этой фигуры решал исход партии. Так и получилось. К моему и Напо удовольствию старичок в пенсне выиграл. Победитель посмотрел на нас с признательностью. Его соперник сник и ничего не замечал.
- Хамы нетерпимы в быту, тем более им надо преподавать уроки в шахматах, - резонёрствовал я.
Дальнейших ход событий озадачил нас... Проигравший вдруг побледнел, стал трудно дышать, обмяк. Ему было плохо. Присутствовавшие забегали, появились лекарства. Старика уложили на лежанку, которую принесли из будки сторожа клуба... Мужчина в пенсне виновато смотрел на происходящее. Я мельком взглянул на Напо. Тот стоял раскрасневшийся, напуганный.
Всю дорогу он молчал. Мне было выходить остановкой раньше.
- Сегодня тяжёлый день, с магнитными бурями, - заметил он мне, когда я прощался с ним.
С утра пораньше я спустился в продуктовый магазинчик на углу. У прилавка уже собрались пьяницы. Они не стенали как обычно по утрам от похмелья – их физиономии были серьёзными, глаза пытливо-любопытными. Подхожу я к ним и первое что слышу:
- Твоего рыжего дружка вчера в ментуру загребли! Прямо в метро взяли.
Первое, что в голову пришло: любители-шахматисты, с одним из которых после подсказки Напо случилась кондрашка. На моё крайнее удивление последовало:
- Твой друг пристал к каким-то деревенским в метро, а те в крик, напугал чем-то.
Вернувшись домой, я тут же позвонил к приятелю. Ответил его, как всегда, спокойный голос. У меня отлегло от сердца.
- Что уже весь район знает? – спросил он с лёгким раздражением и рассказал.
... На той станции, где я вышел, в вагон вошло одно семейство, явно деревенское. Плохо одетые чумазые дети, их молодые родители, сгорбленные и потемневшие от тяжкого физического труда. Детишек было аж пять, самому старшему около 7 лет, самый младшему около года, его держала на руках мать. Они испуганно озирались вокруг, только-только привыкали к обстановке.
Напо наблюдал за семейством. На него нашла патетика и он назвал деревенских (про себя): "Соль земли!" Напо вспомнил, что у него в кармане залежались конфеты. Мой приятель опустил руку в карман, достал карамельку и протянул её самому младшему из ребятни. Провизор умиленно улыбался, когда это делал. Почувствовал даже, что неприятный осадок после посещения клуба у него начинает отходить. То, что произошло после, ввергло его в шок. Вдруг заголосила мать, отец вцепился в Напо, испуганные дети сбились в круг.
- Маньяк, упырь! – кричал сельчанин. Народ всполошился. Далеко не все поняли в чём дело. Тут вагон остановился. В вагон зашёл милиционер. Вывели сконфуженного Напо под руки. Народ собрался, смотрит, как ведут рыжего веснушчатого мужчину, а за ними напуганное семейство с криками увивается. «Маньяка ведут!» - слышалось в толпе.
В отделении у «пострадавших» и «подозреваемого» сняли показания. Милиционер сразу понял в чём дело, не стал оформлять протокол. Бедолаг в деревне предупредили, что в городе маньяк объявился, отравленные конфеты детям предлагает. Милиционер подмигнул Напо и предложил съесть его же конфету в присутствии «гостей столицы». У аптекаря во рту пересохло от волнения, конфету он просто проглотил. Сельчан отправили восвояси. Чуть позже отпустили и Напо.
- Да, тяжёлый был день! С магнитными бурями! – заключил разговор по телефону Напо.
Приставала
Был такой эпизод в моей биографии – я состоял в социал-демократической партии. Её состав не отличался постоянством. Он менялся уже третий раз, а я продолжал хранить ей верность. Причина была прозаическая. Секретаршей генсека работала одна хорошенькая особа – Танечка В. Она уехала в Россию, и я потерял интерес к социал-демократии. В городе жил один тип, который постоянно напоминал мне о моём членстве в этой партии. Прошло два года, как она перестала существовать, а он, встретив меня на улице, первым делом расспросил меня о моём житье-бытье на стезе шведского социализма, который я, якобы, пытался построить в Грузии. Через семь лет, как партия сошла с арены, этот неуёмный субъект, случайно столкнувшись со мной в метро, пристал с теми же вопросами. Говорил он громко, пытаясь перекричать шум подходящего к платформе поезда. Совсем недавно по фейсбуку из Парижа я получил письмо. Тот самый субчик нашёл меня в эфире и начал задавать мне те же самые вопросы. А ведь прошло уже 22 года, как я порвал с соц-деками. Пришлось того абонента заблокировать. Таню найти в интернете мне не удалось...
Так же получилось с Напо, точнее с его именем. Уже никто не помнил, что официально его зовут Наполеон. Он, кажется, сам начинал забывать об этом. Обращения вроде «Батоно Напо», «дядюшка Напо», «Напо Спиридонович» звучали буднично.
Но был в нашем окружении тип, который постоянно акцентировал деликатный момент. Сегодня я и Напо встретили его на остановке автобуса. Мы направлялись в больницу проведать мою тётю. Как мне сказали дома, «у неё что-то с ногами» Я купил фрукты для больной. Наш общий знакомый, журналист по профессии, не изменил своему обычаю и раз-другой подпустил остроту в адрес Напо. На остановке он с картинной патетикой обратился к аптекарю:
- Твой тёзка однажды утром проснулся и в ужасе воскликнул: «Ещё ничего не сделано для бессмертия! Что ты сделал для бессмертия в свои тридцать, Наполеон Спиридонович?
Напо хранил молчание. Не договорив эту мудреную фразу, журналист начал преждевременно смеяться. В какой-то момент он сделал резкий глубокий вдох и... проглотил муху. Она пролетала между Напо и его обидчиком. Работник прессы поспешил за угол. Оттуда донеслись звуки, кое-кого тошнило. Аптекарь спокойно заметил:
- Есть что-то знаковое в том, что муху проглотил именно он. Лакомиться мухами – удел людей с дурными манерами!
Тут моё и Напо внимание привлёк слепой. Мужчина в чёрных очках уверенно следовал по знакомому маршруту. Но что-то произошло, и он, потеряв ориентацию, упёрся в угол дома. Слепой осторожно изучал местность с помощью палочки. Я ещё подумал, из какого сорта древесины она, гибкая и стучит звучно.
- Его сбила с толка куча песка, которую навалили здесь ремонтники, - сделал заключение Напо. Мы сочувственно смотрели на слепого. Прохожие тоже оборачивались и понимающе кивали головой. Только Напо догадался, что надо делать. Он подошёл к мужчине, взял его по руку и что-то сказал ему успокаивающе...
То, «что имело место быть» вызвало ажиотаж на улице. Слепой мужчина вдруг начал кричать в панике:
- Отойдите немедленно! Немедленно!!
К месту поспешили зеваки, пешеходы остановились. Даже подъехавший к остановке автобус задержался. Шофёра и пассажиров разбирало любопытство... Чем больше пытался сконфуженный Напо объясниться, тем больше краснел. Потом он махнул рукой и отошёл, от греха подальше. Другие люди помогли инвалиду выйти из тупика. Тот лепетал что-то невразумительное, но можно было разобрать, что запах лекарств вызывает у него сильную аллергию, отёчность. На эти слова никто внимание не обратил. Далеко не все в этом городе знали, что Напо - провизор. Одно только заметили зеваки - рыжий невысокий полноватый мужчина с веснушками «приставал» к несчастному слепому. Народ охоч до клубнички и восприятие у него избирательное.
Я и наш приятель – журналист стояли поодаль. Работник прессы не упустил случая позубоскалить:
- Объектом харазмента Наполеона стал слепой мужчина!
Подъехал наш автобус. Мы распрощались с журналистом. Напо продолжал конфузиться. Потом мы заговорили о больной тётушке. Она хорошо знала аптекаря, ещё с детства. Эта была особа с привередливым характером, старая дева. Мужчин вообще она не любила, почитала их за опасных существ, у которых одно на уме – обманывать беззащитных женщин. Но Напо ходил у неё в фаворитах. В больничной палате он освоился. Позвали лечащего врача. Провизор продиктовал ему названия новых медикаментов. Моя тётушка была в восторге от «друга её племянника» и обменивалась одобрительными взглядами с другими больными - пожилыми женщинами, делившими с ней палату. Пока Напо диктовал, я разложил фрукты на тётином столике и угостил ими других больных. Одна из них – ясноглазая старушка - попросила подать ей воду. Мы посидели ещё немного. В основном говорила тётушка. Тема всегда была одна – она ворчливо выговаривала родственникам. Меня начало клонить ко сну, несколько раз клюнул носом. Под благовидным предлогом я вышел в коридор. На лестничной площадке я выкурил две сигареты. Вроде бы приободрился. Когда я подходил к палате, где лежала тётушка, неприятное предчувствие охватило меня. Из-за дверей доносились слабые старческие крики... Посреди палаты стоял Напо весь красный. В правой руке он держал кружку с водой. Ему устроила гневную отповедь ясноглазая старушка.
- Я-то поверила Евгении Ивановне (моей тётушке), думала, что вы порядочный молодой человек. А вы хамом оказались. Полезли на старую больную женщину.
- Я ей только воду подал. Она ещё попросила меня её на правый бок уложить! – увидев меня, заговорил быстро мой приятель.
Моя тётушка будто бы затаилась и выжидающе глядела то на Наполеона, то на старушку.
Из любви к искусству
Недавно Напо съездил в Мегрелию. Выходила замуж сотрудница Джульетта, которая и пригласила коллег. Я заглянул к нему в аптеку. «Пир стоял горой!» - так выразился необычно возбужденный провизор. Потом он сменил тему, продолжил.
- Ты ведь знаешь, что мегрельцы любят «разнообразить» с именами. Деревня Джульетты не была исключением. Из тех мест родом был Лаврентий Берия. Наверное, поэтому одно время там популярно было имя Агент. К отцу невестки так и обращались – «Агент Джвебевич».
В ответ я вспомнил, как звали нашего учителя по истории (кстати, мегрельца) - «Ленсталбер», или Ленин-Сталин-Берия.
Здесь Напо сделал паузу. Он не поленился, встал, чтобы помыть под краном залежавшуюся после чаепития чашку. Уже возвращаясь к столу, мой приятель возобновил тему:
- Там же я предположил - имя у невестки, что и у шекспировской героини. Не случайно. Ведь её старшего брата звали Макбет, а младшего... Фальстаф.
- Ничего себе! – воскликнул я, - как хорошо надо знать творчество старины Шекспира и иметь изощренный вкус, чтобы наречь ребёнка именем весьма специфичного персонажа!
- И я о том же! Хотя бьюсь об заклад – их батя Агент не отличается литературными пристрастиями. Просто мандариновый магнат, - продолжил Напо.
Из рассказа провизора я узнал, что Макбет руководил готовкой приёма гостей, Фальстафу же поручили разливать вино по кувшинам. Младшой умудрился разбить двадцатилитровый баллон. Крик стоял! Ругались на мегрельском, а имена звучали иностранные.
- А не было ли в той компании Наполеонов? – спросил я не без подковырки. Ответ провизора опередил голос сотрудницы из передней комнаты аптеки:
- Напо Спиридонович! Вас племянник спрашивает по телефону.
Мой приятель заспешил, заявил, что «ему на шахматы нужно». Было заметно, что он хранил обиду за мой вопрос. Напо подошёл к зеркалу, поправил галстук, щелчком сбил с ворота пиджака пылинки. «Его любовь к порядку – профессиональное», - говорил я. Что могло произойти такого экстраординарного, чтобы он позволил себе неаккуратность?
Но вот это произошло и именно в тот день...
Через три часа я встретил Напо с племянником на улице. Оба, хмурые, слабо приветствовали меня. Мне сразу бросился в глаза беспорядок в одежде провизора – нехватка пуговицы на куртке. Сама куртку выглядела потёртой. На лице у Напо была ссадина. На мой вопросительный взгляд Напо только досадливо хмыкнул. «Ничего, отойдёт, сам позже расскажет», - подумал я. Дома я поделился наблюдениями с супругой.
- Неужели кто-то поколотил провизора, - предположил я.
- А вдруг он кого поколотил? – в шутливом тоне вторила мне жена.
- Оба варианта весьма забавны, - похихикал я.
Между тем вот что произошло...
Оставив племянника в шахматном классе, Напо вышел в сквер поблизости. Прогуливаясь по посыпанным кирпичной крошкой дорожкам вдоль свежих газонов, он обратил внимание на мужчину. Тот то и дело нагибался, подбирал брошенные на газон бумаги, целлофановые лоскуты и потом бросал их в урну. Днём позже во время шахматного сеанса Напо рассказывал мне:
- С виду он был странный. Другие мужики в сквере собак выгуливали, беседовали друг с другом, а он «чистил природу», как выразился. На тех мужиков этот тип смотрел презрительно. Они курили и бросали окурки наземь. «Ненавижу окурки!» - заявил он запальчиво.
Напо разомлел. Он встретил родственную душу. Мой приятель тоже ненавидел окурки, но ещё больше целлофановые кульки. Однажды он поднимался к своим в Манглиси. Проезжая мимо рощи, он увидел, как сплошь вся поляна была покрыта разноцветными упаковками для мороженого. Он впал в обличительный раж, громко заговорил. Его поддержали пассажиры автобуса.
... Мужчина ушёл. Напо остался один. Тут его взгляд перехватил рваный чёрный лоскут целлофана, запутавшийся в весенней листве дерева (это была липа). «Должно быть ветер его туда занёс», - подумал провизор и оглянулся вокруг. Чуть поодаль мужчины продолжали беседовать и курить. Их породистые разномастные псы носились по газонам, играя друг с другом. Напо овладело страстное желание сорвать лоскут. Тот висел на вполне досягаемой высоте. Ещё раз обернувшись по сторонам, стараясь быть незамеченным, аптекарь начал взбираться на дерево. Ему, неуклюжему полноватому мужчине тридцати лет, это стоил сил. Последний раз он взбирался на дерево лет двадцать назад. Но вот сорван лоскут! Пора спускаться. И в этот момент Напо понял, что ему это не сделать, слишком трудно. Оказывается, спускаться с дерева иногда сложнее, чем взбираться на него. «Какой позор... в центре города, в сквере... уважаемый человек... аптекарь... залез на дерево и застрял!!» - запаниковал мой приятель. Первыми обратили на него внимание собаки. Они окружили дерево и стали облаивать чудака, сидящего на дереве. Их лай привлёк внимание хозяев. Те подошли и увидели приличного рыжего, аккуратного мужчину, взгромоздившегося на ветке дерева. Один из них вежливо осведомился о намерениях Напо. Провизор не ответил. Было бы ещё несуразнее признаться, что взобрался на дерево из-за грязного лоскута целлофана. Молчание моего приятеля усугубляло нелепость ситуации. Ещё то, что народу становилось вокруг дерева всё больше. Кто сочувствовал Напо, кто подпускал шпильки. Напо взглянул на часы. Скоро должен появиться племянник! Провизор совсем потерял голову, засуетился. Поставить ребёнка в неудобное положение – это уж слишком! Решившись наконец-то, он обхватил ствол дерева и отдался воле гравитации – он скользил по стволу вниз, а грубая кора как наждачная бумага терзала его аккуратные пиджак, брюки, его веснушчатое лицо и руки.
Когда в сквер заглянул племянник, Напо стоял в одиночестве. Он нервно наводил порядок в своей одежде.
- Мне кажется, ребёнок не догадался о моём приключении, - сказал Напо мне.
КОКОМОТЭ
Племянник Наполеона изучал английский. Дядюшка помогал ему. Однажды парнишка пересказывал текст... Мальчик-бушмен по имени Утэтэ жил недалеко от заповедника, где работал его отец, который по версии племянника пас там носорогов. Дядюшка не стал исправлять неточность насчёт носорогов и их пастуха, ибо пребывал под впечатлением от столь экзотичного имени африканского парубка. Другое то, что в этот момент Напо связал это имя с инфантильной речью соседского ребёнка. Ему было четыре года, а он только одно талдычил: «Кокомотэ, кокомотэ!» Это «слово» обозначало все доступные сознанию парнишки явления, варьировалось только эмоциональное наполнение. Плача или смеясь, он нараспев произносил своё «Кокомотэ»... «Звучит, как Утэтэ», - сделал про себя заключение Напо.
В тот день тема получила неожиданное развитие. Вечером к Наполеону зашёл дальний родственник. За лекарством. Этот тип отличался ипохондрическим характером и лечил свои многочисленные недуги исключительно дорогими и редкими лекарствами, к коим Наполеон, как провизор, имел доступ. В этот вечер гость, верный себе, много говорил о своих болячках. А потом начал разглагольствовать о том, чем болел Наполеон Бонапарт. Провизор досадовал от того, что каждый раз собеседник для пущей убедительности перевёл на него свой взгляд.
Напо Спиридонович попытался замять неловкую ситуацию и заметил мягко:
- На моё счастье я не столь амбициозен, как мой тёзка!
Ипохондрик понял намёк и затих. В это время по ТВ показывали цирковое представление. Напо смеялся проделкам клоуна. Гость не разделял его веселье. Ему вдруг вспомнился фильм, самые мрачные эпизоды апокалипсиса, которые увековечивали кадры двух танцующих марионеток – мужчина и женщины. Они танцевали не под музыку, а под ритм «весьма идиотской фразы» (выражение, к которому прибег рассказчик) – «Тэтэ-матэтэ, тэтэ-матэтэ». Тут Напо покраснел, «фраза» ассоциировалась у него с именем мальчугана- бушмена и речью косноязычного соседского мальчика: «Тэтэ-матэтэ», «утэтэ», «кокомотэ». Вдруг с экрана ТВ донеслась команда дрессировщика тигров: «Патэ!!» Провизор даже подскочил, так зычно прозвучала команда.
- Тэтэ-матэтэ, кокомотэ, Утэтэ, патэ!» - чуть было не выпалил он.
Напо стал замечать, что в городе появилось много африканцев. Сплошь крепкие молодые люди. Ходил миф, что они все - футболисты. Как-то в зимнюю пору он стоял у дверей аптеки и наблюдал чернокожих молодых людей. Они толпились у входа в продуктовый магазин. Один из них был в одной сорочке. «В такой холод!» - промелькнуло в голове у Напо. У его сестры недавно умер свёкр, и у провизора промелькнула благая мысль, что можно было раздать оставшуюся одежду мигрантам. Он бросился звонить сестре. Она долго не могла понять, о каких неграх говорит её брат, и какое отношение к африканскому футболу мог иметь покойный свёкр. Сказалась манера Напо говорить тихо, скромно («мямлить», по словам сестры).
Когда Напо вышел на улицу, негры, лопоча на своём языке, двинулись с места, проходили мимо. Один из них нёс пакет с сахаром. «Четыре парня ждали, пока пятый купит 1 кг сахара, а теперь, наверное, на суахили обсуждают покупку», - вёл внутренний монолог аптекарь. Неожиданно для себя на английском он спросил проходящих мимо, не футболисты ли они. «Да! Да!!» - ответили те хором, с некоторой готовностью, явно чтоб не дать повода заподозрить их в том, что они – нелегальные мигранты.
- Интересно, есть ли среди них парень по имени Утэтэ,– подумал аптекарь.
Но вот после некоего случая Напо перестал проявлять любопытство к мигрантам из Африки...
Он стоял у выхода метро «Проспект Руставели». Ждал меня. Мой приятель пришёл вовремя, я же запаздывал. Напо не терял зря время и рассматривал прохожих. Тут его внимание привлёк один негритянский юноша. Тот точно не был футболистом - клянчил деньги, попрошайничал. На посредственном грузинском языке мигрант живописал, что голоден, что хочет собрать деньги на билет на самолёт, чтобы улететь домой. Народ проходил мимо и на спичи чернокожего парня не реагировал. Напо стал анализировать ситуацию. Этот тип выбрал невыгодную позицию. Сзади стоящего на ногах парня находилось большое пространство, в глубине которого располагались скамейки, на которых сидели довольно привлекательные девицы. Приметного с виду попрошайку это пространство поглощало. «Таким образом, - рефлексировал провизор, - внимание людей к его особе не могло быть акцентированным».
Он подошёл к парню, подал ему 20 тетри и на английском посоветовал ему стать у парапета. Дескать, там тень и ещё ... Далее последовали рассуждения о неудачной тактике попрошайки. Молодой человек повиновался, но Напо не был уверен, что был понят вполне. Негр двусмысленно, с интересом посмотрел на малого роста, полноватого, с рыжими волосами и веснушками мужчину. Чем больше старался казаться вежливым мой приятель, тем больше подозрения выказывал по отношению к нему темнокожий.
Напо был доволен своим открытием, почти гордился. «Да, у меня талант к попрошайничанию!» Мой приятель расплылся в улыбке, ему вспомнилось, как наградил аналогичным комплиментом Кису Воробьянинова Остап Бендер. Провизор, не переставая, наблюдал за негром. У того "бизнес" вроде наладился – несколько прохожих вняли его мольбам-просьбам. Напо даже забыл, зачем собственно находился у выхода метро. Он опять подошёл к молодому человеку. Хотел спросить его об успехах и ещё... имя. Негр смотрел откровенно сально и с вызовом. Но имя своё назвал – Фердинанд.
- Да, имя нордическое, совсем не африканское, как Утэтэ, - усмехнулся про себя Напо. В этот момент к киоску неподалеку подошёл другой негр. Судя по его прибранной одежде и поведению, он был более успешным, может быть, действительно играл в футбол за какую-нибудь местную команду. Африканцы обменялись фразами на своём языке. При этом оба с гадким интересом поглядывали на «местного». Наполеон уже догадывался, за кого его принимают. Когда «футболист» ушёл, он бросил ещё 20 тетри в лапу негру и спросил, о чем тот говорил с земляком. Попрошайка отреагировал нагло и сказал, что «те дела» (здесь он сделал неприличный жест) могут стоить гораздо дороже – 20 лари. Напо вспыхнул и внутренне вскипел. Впрочем, он не знал, как поступить в такой щекотливой ситуации. Сжал свои белые, покрытые веснушками кулачки. Побить мигранта!? Негр быстро смекнул, что оплошал и быстро ретировался, ушёл в сторону проспекта.
Когда я подошёл к приятелю, тот стоял растерянный и красный. Напо мямлил абракадабру типа: «Утэтэ, кокомотэ, тэтэ-матэтэ, патэ...»
Нимфетка под дождём
Напо пребывал в прекрасном настроении. Гундося арию Риголетто, он направлялся к вокзальной площади. Его 14-летнему племяннику присвоили первый разряд по шахматам. Сам дядюшка удостоился этого звания в более старшем возрасте.
Стоял летний день, небо хмурилось. Первые признаки дождя не смущали провизора. Не было случая, чтобы ненастье застигло его врасплох. Он, всегда предусмотрительный, одевался по погоде.
Чуточку начал накрапывать дождик. Напо приготовился открыть зонтик. Тут его внимание привлекла девочка. Она была одета очень легко, не по погоде. В топик и мини-шорты. Её ладненькое тело, ноги уже тронул загар. Напо наблюдал её со спины. Девочка подхватила котёнка, гулявшего беспризорно на улице, прижала его к щеке и что-то ласково говорила. Напо заметил, что моментами она поворачивала лицо чуть в бок и из губ выпускала дым. Девочка курила. Напо прибавил шаг, хотел обогнуть её и потом уже раскрыть зонт.
- Это ваш котёнок? – вдруг услышал он голос.
Напо остановился. Вопрос показался ему глуповатым. Почему бы не ответить? На него смотрели чёрные глаза нимфетки, прямо, без вызова, но и без стеснения. Напо видел красивое смуглое лицо, сигарету в крепко сомкнутых губах.
Он посмотрел вокруг.
- Как мила! - подумал он, а потом нарочитым дидактическим тоном заметил ей, что курить вредно. Педагогический раж провизора не вызвал у неё раздражения. Она просто сказала, что её подружки тоже курят. И назвала имя одной из них, наверное, самой разбитной. Произнесла его как-то громко и весело как будто это имя могло что-то значить для случайного прохожего. Во время разговора девочка держала котёнка на руках и гладила его своей худенькой рукой, а тот льнул к ней. Она продолжала курить, и после некоторой паузы в разговоре нерешительно произнесла вслух, а не взять ли ей котёнка домой.
Аптекарь посмотрел на небо. Дождь вроде прекратился. Он в нерешительности повертел в руках зонт и потом спросил девочку о её возрасте. «Четырнадцать», - был ответ. Напо вспыхнул. «Ровесница племянника. Почти ребёнок!» Потом выяснил, что она живёт с матерью, которая снимает квартиру, не работает. Спросил имя. Её звали Ирина.
- Почему ты так легко одета? Прохладно ведь, - спросил в том же назидательном тоне Напо. Он показал взглядом на прохожих, у которых на изготовке были зонты. Женщины, девушки были одеты в жакетки. Она только пожала плечами.
Напо сделал паузу. Не знал, как поддержать разговор.
Открытость в повадке нимфетки его обескураживала. Что это - ангельская невинность или...? Провизор прибавил ходу, она тоже. Убавил ходу, она тоже. «Не надо было имя спрашивать! Только привязал её себе на голову!» - подумал он.
Они находились недалеко от стойки пиццерии. Напо пригласил её угоститься. У неё загорелись глаза. Аптекарь подошёл к стойке и заказал одну порцию. Он покраснел от досады, когда увидел, как двусмысленно глянула на них обслуживающая женщина. Ирина опустила котёнка на тротуар, выкинула сигарету в мусорное ведро и принялась жадно есть. Она доела пиццу, Напо сказал ей:
- Иди домой, скоро дождь, простудишься!
Аптекарь ещё раз осторожно оглянулся вокруг. Это место на вокзале имело дурную славу. Вокруг расхаживали местные проститутки. Они смотрели как та тётка из пиццерии. Он собрался было уже уходить, хотел сказать Ирине что-то предостерегающее. Но передумал. Провизор почти бежал, на ходу раскрывая зонт. Хлынул не по-летнему холодный дождь. Нимфетка осталась стоять под дождём.
Увы, сплетня о приключении Напо имела место быть. Дескать, на вокзале он пристал к молодке, потчевал её пиццей, курил вместе с ней. Впрочем, сплетня скоро изжила себя. Подвела деталь. Мой приятель был некурящим.
И всё же... Вчера в городе у памятника Багратиона я встретил соседа Н.А. Этот тип всегда отличался смешливостью. На этот раз он был спокоен и никаких признаков весёлости не проявлял. Я показал ему на фасад здания, на котором висел плакат со словами Державина: «О, как велик, велик На-поле-он! Он хитр, и быстр, и тверд во брани...» И далее уже славословие в честь Багратиона. Тут Н.А. разразился гомерическим хохотом. Я вздрогнул, не мог понять, как памятник мог подать повод для такой реакции. Задыхаясь от смеха развесёлый субъект выдавил из себя:
- Я представил себе, что эти строки Державин посвятил конопатому провизору Наполеону Чургумелашвили из нашей аптеки... Ну, ты знаешь, рыжий такой!
Я заметил, что смех доставлял Н.А. физиологическое удовольствие. Иногда казалось, что он сам прислушивается к нему, как бы со стороны. Неожиданно этот тип с хохота перешёл на хихиканье:
- А ты знаешь, что Напо на вокзале застукали в обществе одной малолетки? – сказал он с гаденькой улыбкой, - дезинфекцией пропах, а туда же.
- Враньё всё это! – возмутился я.
ПРАВОЗАЩИТНИК
Наполеон съездил в Москву, по делам бизнеса, выяснять отношения с поставщиком. Точнее его как фармацевта взял с собой на переговоры грузинский дилер. По приезду он позвонил мне, мол, подарочек привёз. Договорились встретиться у него в аптеке. «Ещё в шахматы поиграем», - промелькнуло у меня.
Провизор встретил меня приветливо, видно было, что он в приподнятом настроении. Мне преподнесли благоухающий пакетик с изображением эйфелевой башни и текстом на латинице. Французская косметика для мужчин? Точно, в пакетике оказались крем для бритья и лосьон после бритья. После того, как провизор поделился впечатлениями мы приступили к игре в шахматы. Напо действительно был на подъёме, играл легко. После очередной проигранной партии, я приуныл. Потом совсем расстроился и стал подпускать остроты типа, как встретила тёзку Боннапарта Москва, говорят, что там довольно рискованно носить такое имя, как Наполеон. Мой приятель слабо реагировал на мои подковырки. Когда же собрался убрать со стола шахматные принадлежности, рассмеялся и озорно заметил, что без приключения не обошлось.
- После встречи все мы пошли в ресторан «Прага», «обмыть» сделку. Выходим, навеселе, - тут я вопросительно глянул на рассказчика.
- Да, да! - самодовольно отметил он столь необычное для него обстоятельство, и сразу добавил, - Ты знаешь, что свою норму я соблюдаю. Напитки были уж очень экзотическими, хотелось попробовать по капельке.
Напо на секунду отвлёкся, начал обтирать ватой с дезинфицирующим средством шахматную доску. Его идея-фикс.
- Пока ждали, когда нам авто подгонят, - здесь я опять посмотрел на него многозначительно. Он, довольный, продолжил, - смотрю на остановке молодой человек стоит и плачет.
Напо снова отвлёкся, почему-то начал мыть руки под краном. Другое его наваждение как аптекаря.
- Парень с виду мощный, породистый, белокожий, блондин с пшеничного цвета пышными усами, прилично одетый. Правда, пьяненький. Слышу приговаривает: «Как жить на такую зарплату! Я, инженер, с высшим образованием!» Рядом народ стоял, ждал автобус. «Пить не надо!» отчеканил кто-то. Все на остановке разделили это мнение, одобрительно закачали головами! Особенно женщины. Люди осуждающе смотрели на беднягу. Тот совсем раскис и готов был расплакаться ещё пуще. Я вступился за него....
Опять наступила пауза. Напо отвлёкся, посчитал нужным из своей комнаты крикнуть распоряжение девицам, обслуживавшим в зале клиентов.
- Говорю людям на остановке, - возобновил рассказ Напо, - зачем парня терроризируете, уж выпить ему нельзя. Они взбеленились, как если бы я сказал нечто совершенно хульное, оскорбляющее их чувства и достоинство. Да ещё с акцентом. Послышалось: «Что за хмырь рыжий выступает!?», «Жидо-масон!» и тому подобное. Парень толком не сориентировался, решил, что я на его счёт прошёлся, вдруг перестал нюни распускать, грозит, что меня в рог бараний свернёт. Не могу понять, или ему комфортнее было, когда народ его чехвостил, или на самом деле не врубился, что я его защищаю. В это время один из моих московских друзей зовёт меня: «Наполеон Спиридонович, машины поданы!». Народ совсем изошёл, реплики бросает: «Не таких Наполенов из Москвы гнали!». Уже в машине дилер из Тбилиси ввернул мне на грузинском, чтоб местные коллеги не поняли: «Встревать не надо! У них свои разборки!»
Напо немного посмеялся собственному рассказу. Потом достал бутылочку текилы, совершенно невиданный для нас алкоголь. Пили из мензурок со шкалой, чтобы точно можно было налить по 50 миллиграмм на каждого.
Грузия переживала бурные времена. Свойство такого хода событий – всеобщая активность. На проспекте Руставели можно было наблюдать десятки групп людей, до хрипоты ведущих полемику о судьбах страны. Горожане кучковались и дискутировали уже по выходу из метро.
Мои и Напо политические взгляды находились на стадии формирования. Они менялись по мере того, как мы переходили от одной группы спорящих к другой. «А ты знаешь, этот оратор прав!» - говорили мы друг другу и меняли свою точку зрения, вменённую нам другим говоруном полчаса тому назад.
Иногда власти перекрывали проспект и по нему с плакатами дефилировали демонстрации, разной степени массовости и энтузиазма. Несли лозунги. Некоторые из них судьбоносные, некоторые совершенно шизоидные. Манифестанты доходили до площади Свободы и разбредались. Тут же восстанавливалось движение на проспекте. Каждый вечер завершался митингом у здания парламента, на котором выступал сам Президент. Так он непосредственно общался с народом.
- Это демократия! – заявил нам Эмиль А., наш общий знакомый.
Эмиль считался последователем традиций Сахарова. Там, где нарушалась свобода слова, появлялся невероятно субтильный, худой и малого роста еврей с неизменным портфелем, который он волочил по земле. Его глаза горели. Этот субъект даже руки распускал. Так в своё время вёл себя его кумир. Сахаров награждал пощёчинами милиционеров, а те не знали, как реагировать на такое поведение почтенного академика. Таким образом насаждалась стилистика правозащитного движения.
В тот момент нация разделилась по признаку – кто любил президента, кто нет. Так получилось, что по разные стороны баррикад оказались студенты и старые девы. Дамы отличались крупным телосложением и крикливостью. Они опекали первое лицо государства, как если бы он был для них любимым племянником. Их ещё называли партией незамужних тётушек. Я и Напо прохаживались по проспекту и озирались по сторонам, так было интересно вокруг! Наше внимание привлекла сцена – «тётушки» окружили паренька в очках (студента!) и, мягко говоря, отчитывали его, а тот, впав в полемический раж, не отступал.
- Растерзают ведь мальца! – сказал мне Напо и вмешался в перепалку.
- Отпустите парня! – вдруг авторитетно заявил он женщинам. Те от неожиданности замолкли и расступились. Одна из них попыталась возразить.
- Не надо! – рявкул Напо. Никогда я не видел своего приятели таким категоричным. «Тётушки» переглянулись вопросительно-многозначительно. За кого они его приняли? Говорил только «студент», он уходил и продолжал критиковать президента. Мы проследовали дальше по проспекту. Напо был доволен своим поступком. «Ты говорил как генерал!» - заметил я ему. Его лицо стало пунцовым от удовольствия.
Мы шли и не замечали, что идём вслед за парнем. Тот несколько раз обернулся и зыркнул на нас глазами. Ничего не подозревая, я и Напо собрались присоединиться к группе молодых людей, послушать их. Тут с воплем «следишь сволочь, провокатор!» на провизора обрушился тот студентик в очках. Напо побледнел от страха. Его обступили возбужденные молодые люди. Вперёд выдвинулся их лидер, суровый мужчина средних лет. Он снимал допрос.
- На какого работаешь, конопатый! – ревел он с высоты своего роста на «провокатора».
К счастью, в толпе кто-то узнал его. «Это батони Напо, Наполеон, провизор из аптеки!» - послышалось. Допрашивающий провизора мужчина посмотрел на людей и смягчил тон. Уже с деланной серьёзностью он переспросил провизора:
- Наполеон, тот что Боннапарт!?
- Нет, Чургумелашвили, - ответил ему испуганный Напо.
- Не высовывай нос из своей аптеки, Чургумелашвили! – отпуская моего приятеля, заявил тот суровый мужик...
Через некоторое время локальные стычки полемизирующих, перекинулись на весь проспект. Закончилось гражданской войной, «всеобщим «бенцом», как выражался Эмиль.
Свиноторговец
Деревенский родственник Наполеона Гиго из разряда людей шумных и суетливых. Его визиты производили впечатление нашествия. Во время застолья пел только он. Напо не поддерживал, как ему казалось, неумеренное веселье гостя. Хотя, кто мог сказать, что видел или слышал, как поёт безголосый аптекарь?
В последний свой приезд Гиго допустил бестактность... После отца у Наполеона во дворе оставался виноградник. Провизор исправно обхаживал его. Осенью собирал небольшой урожай (20 вёдер). Он часами сосредоточенно отделял ягодки от кистей. Потом давил их своими руками. Почти как священнодействовал. Вино получалось густым, цвета черно-бордового, чистейший виноградный сок. Соседи пустили слух о целебных свойствах напитка, изготовленного провизором. Даже малым детям давали его пробовать. Напо льстила репутация его изделия. Сам Напо, будучи трезвенником, к нему не прикасался. Он шутил, что фармацевту необязательно пробовать все лекарства, с которыми он имеет дело.
- Твоё вино педерастическое, - заявил Гиго во время застолья и пояснил, – оно вроде бы с градусами, но нежное.
Напо знал, что «напиток богов» может быть женским – лёгким, и мужским - крепким. От своего родственника он впервые узнал, что оно может быть ещё... Напо насупился.
Но вот пришло время отъезда Гиго. Гость своим оживлением привлекал внимание соседей и просто прохожих. На него накатил прилив благостных чувств. Он расцеловывал родню, потом переключался на рядом стоящих, иногда просто случайных людей...
Под конец Гиго дал волю ещё одной своей необычной манере - обхватит спереди собеседника за плечи, впритык смотрит тому в глаза и что-то в полголоса выговаривает. На некоторое время наступает тишина, Гиго «становится не так много», как выражалась супруга провизора. Этот ритуал родственник приберёг для Напо. Обхватив хозяина за плечи, гость с высоты своего роста гипнотизировал его. Его физия была как всегда небрита, дышал он винным перегаром, от него шёл запах пота. Пахнущий чистотой аптеки Наполеон терпеливо пережидал пьяный спич, который сводился к тому, что его «поколотят», если он не приедет в деревню испить тамошнего вина...
После этого гость протиснулся в свой видавшие виды «Газ-21» и рванул с места.
У неуёмного Гиго была ещё одна «неприятная» для Напо черта – он подчёркнуто членораздельно, громко произносить полное имя провизора. Напо точно знал, что родственник делает это без всякой задней мысли, но все равно озабоченно оглядывался вокруг. Во время одного пира в деревне Гиго именно так и поступил. Провизор напрягся, но потом отошёл, увидев, что его имя не вызвало «нездорового» ажиотажа. Только сидящий за столом учитель истории из местной школы криво улыбнулся. Среди гостей было двое мужчин, которых звали Сипито и Оломпре. По грузинским меркам эти имена звучали совершенно непритязательно. Шутили именно по их поводу. Дело дошло до препирательства. Кстати, почему-то между Сипито и Оломфре.
Участники застолья, захмелев, затруднялись произносить «Батоно Наполеон», когда обращались к провизору.
- Называйте меня просто Напо, - сказал провизор скромно.
На этот раз Гиго приехал в город «по делу». Возвращаясь с работы, Напо увидел стоящий во дворе «Газ-21» родственника. Машина была нагружена полыми свиными тушами. У провизора ёкнуло сердце. Он остановился и с лёгкой оторопью смотрел на выпиравшие из багажника морды с синими пятачками...
Гиго не изменил своему амплуа. Он театрально отказался от вина Напо. Привёз своё в бутыли. Этот тип несколько переиначил французскую мудрость – «Вино открыто-пора пить». В его интерпретации она звучала бы так: «Вино открыто – пей до дна». На вкрадчивый вопрос сестры хозяина, а не трудно ли будет гостю встать рано утром в 5 часов, чтоб повезти свиней на базар. «Я никогда не пьянею!» - прозвучал самонадеянный ответ...
Оглушительный треск будильника в пять часов утра разбудил всех, кроме Гиго. Он продолжал мирно спать. Напо и его сестра пытались разбудить его, но тщетно. Попытались даже облить спящего холодной водой. Не сработало.
Мысль «Что будет со свиньями!?» вдруг полностью овладела сознанием Напо. Он впал в панику. Ему представились их морды с мёртвым оскалом. Его начало колотить.
- Я сам поеду на базар!- заявил он сестре.
- Но ты не умеешь водить автомобиль!! - воскликнула она.
Тут вспомнили про меня. В телефонной трубке был слышен взволнованный голос моего приятеля. Я долго не мог понять, почему в такую рань со мной говорят о потрошенных свиных тушах. Но стало ясно - нужен шофёр.
Минут через десять мы ехали на старом «Газ-21» на базар, на приёмный пункт. Напо поставил меня в курс дела. Я помог приятелю разгрузить товар. Он поблагодарил меня и отпустил домой, сказав, что его бедолага-родственник, наверное, сам скоро объявится.
Я вернулся домой, принял душ, позавтракал и пошёл на работу. Дождался перерыва и направился к Напо в аптеку, играть в шахматы. Его я не застал. Сотрудница сказала, что он звонил, задерживается по семейным обстоятельствам. Я только пожал плечами.
Возвращаясь в офис, я встретил нашего общего знакомого журналиста Гию М. Завидев его на расстоянии, я почувствовал, что тот будет зубоскалить, даст волю своему язвительному нраву.
- Ты слышал новость? Аптекарь Наполеон сменил профессию. Теперь он торгует свиньями на базаре, - заявил он первым делом, вместо того, чтобы поздороваться со мной.
Представитель прессы ещё долго разглагольствовал, прибегал к пассажам по поводу имени провизора, впрочем, оригинальностью уже не отличающимися.
Через некоторое время я позвонил к Напо домой. Он сам мне ответил. Голос у него был усталый и выдавал раздраженность. Потом провизора прорвало:
- Этот хмырь - Гиго долго не появлялся. После того, как моя сестра напоила его крепким чаем, его пуще развезло. Блевал без остановки. Как назло именно в это утро на базар много знакомых наведалось. Смотрят на меня, своим глазам поверить не могут. Уж как я томился, пока стоял у всех на виду в грязном халате и с резаком в руке. Буквально полчаса назад меня сменил Гиго. Чтоб его...
Последовали ругательства, так мало характерные для лексики аптекаря.
СВАДЬБА
Ранним утром сестра разбудила Напо. Она выглядела озабоченной. Приехал Гиго из деревни. Он был при галстуке, тщательно выбритый, что только добавило тревожности провизору. Не дав оправиться родственнику, гость обрушился на него потоком слов, из которых следовало, что он женится, прямо через несколько часов, и что Наполеон несколько лет назад пообещал быть свидетелем на его свадьбе.
Гиго прибег к своей манере - обхватил за плечи Напо, впритык посмотрел тому в глаза и сделал выговор заартачившемуся было родственнику. Продолжением «ургентной ситуации» стали постоянные помыкания Гиго. Он непрестанно ныл, дескать, Напо и его сестра не проявляют должного энтузиазма и с ленцой приводят себя в порядок. «На свадьбу же едем! Больше жизни!» - приговаривал он. Он почувствовал момент и затих на некоторое время, когда брат и сестра обособились, чтоб обсудить деликатные детали.
- Возьми свои 1000 лари, которые ты приберёг для пальто, - шепнула сестра аптекарю.
- Хватит ли? - спросил Напо.
- Не знаю, - ответила сестра, косясь на комнату, где находился Гиго. Потом добавила:
- Вспомни, как это у твоего славного тёзки: «Ввяжемся в бой, а там видно будет!»
Наполеона перекосило от этой фразы. «День не пройдёт, чтоб не прошлись по поводу моего имени!» - мрачно заключил он.
На улице их ждал Газ-21 Гиго. Пришедший в себя Напо хмыкнул и заметил не без иронии:
- Не пристало жениху на таком монстре разъезжать.
- Тесть обещал мне «Мерседес» купить, - был ответ.
Часа через два прибыли в деревню. Во дворе шла готовка к свадьбе, под раскидистым ореховым деревом расставляли столы. В марани (винном погребе) отец Гиго разливал вино в глиняные кувшины. Стоял прекрасный октябрь, ясный солнечный день. Только-только собрали урожай яблок. Во дворе стояли штабеля ящиков, заполненных красными и жёлтыми плодами.
- Свидетель прибыл! – разнеслось по окрестностям и народ потянулся к машине, впереди всех нанятые музыканты. Как только появился Напо, они заиграли. Кларнетист побагровел, его глаза вот-вот должны были вылететь из орбит, а щёки лопнуть, так он их раздувал. Барабанщику и гармонисту было куда легче, чем кларнетисту. Те с нескрываемым любопытством смотрели на свидетеля и плохо скрывали разочарование, увидев невысокого рыжеватого веснушчатого мужчину. Оглушенный таким приёмом Напо не расслышал комментарии, которые отпускали в толпе. Типа: «Гиго мог быть разборчивее».
Сам Напо понимал, что от него ждут «мужских поступков», но не знал каких. Когда аптекарь стал понимать, что музыка его утомляет, а музыканты всем своим видом показывали, что они сами в изнеможении, на выручку пришёл Гиго. Он шепнул Напо, что музыкантам надо заплатить. По неопытности свидетель заранее не рассортировал купюры. Из кармана он достал первую попавшуюся и весьма высокого достоинства. Класть её обратно было неудобно. Напо картинно передал купюру гармонисту. Музыка смолкла, а народ одобрительно загудел: «Свидетель щедр!!» Зато последовал болезненный щипок сестры.
... На некоторое время музыканты и публика потеряли интерес к Напо, начали расходиться. Гиго передал брата и сестру на попечение своей матушке. Та, слащаво улыбаясь, заметила им, что время ещё есть, можно и отдохнуть.
- Заглянем на кухню, - сказала она улыбнулась, и на этот раз ещё и с хитринкой. Брата и сестру подвели к столу, где женщины готовили кукурузные хлебцы – «мчади».
- По обычаю вы должны благословить наш хлеб насущный, - сказала хозяйка и передала ему сито, в которое насыпала кукурузную муку. Напо догадался, что муку надо просеять, но не знал слов. Он что-то промямлил из своего репертуара тостов и протянул опорожненное сито хозяйке. Та повела себя непонятно, просто замерла. Женщины, кто находился на кухне, выжидательно смотрели на свидетеля. Напо опомнился, выпростал свободной рукой из кармана очередную бумажную купюру и бросил в сито. И пошло по цепочке из кухни во двор: «Свидетель предельно щедр!» Здесь последовал второй щипок. Как выяснилось, в сито достаточно было бросить железную мелочь.
Напо и его сестра отдыхали в гостиной. Сестра вполголоса отчитывала незадачливого брата, а тот, улучив момент, сортировал купюры, раскладывал их по разным карманам. Во дворе заиграла музыка...
Во главе большой толпы шли жених и его свидетель, за ними – играющие музыканты. Шли «брать» невесту. Гиго во всю танцевал, «выкаблучивался», как выразился Напо. «Почему не танцуешь!?» - крикнул жених провизору. Мешковатый Наполеон попытался изобразить лезгинку.
Идти было недолго. Метров тридцать, только улицу перейти. Остановились перед богатым двухэтажным домом.
- Тебе надо выкупить молодую, - шепнули провизору из окружения. Напо подумал: «Видать, тесть у Гиго не бедный!» Потом в ужасе представил себе, как его заставляют искать избранницу родственничка по всему дому и в каждой комнате вымогают деньги. Напо отделился от толпы. Воцарилась тишина.
Через кованные ворота, облицованные ангелочками, свидетель вошёл во двор. Там его ждали – весьма миловидная девица, подружка невесты. Напо поздоровался, представил себя и попросил вывести молодую.
- Надо бы откупиться, - не без кокетства ответили ему.
- Сколько?
- Она у нас бесценная, - был ответ.
- Ну всё же?
- Тысяча лари! – отрезала подружка. Напо покраснел, но устоял. Даже прибегнул к хитрости. Он не стал возражать, а вдруг перешёл на комплименты в адрес девушки. Она приглянулась аптекарю, не дурна собой и ловкая по виду. Поток любезностей он прервал предложением заплатить сто лари. Но девица не сдавалась. С улицы уже стали доноситься нетерпеливые возгласы. Нетерпение, видимо, проявляли и в доме. Двери вдруг открылись и выглянула невеста. Напо поспешил к ней, быстро всучив её подружке 150 лари.
Их появление из-за кованных ворот ознаменовалось ажиотажем, звучно открывали бутылки шампанского, заиграла музыка, а в голове свидетеля крутилось: «Подружка лучше!»
Пока направлялись к дому жениха, аптекарь прикидывал, сколько денег у него оставалось. Однако его ждали новые непредвиденные расходы...
При входе во двор Гиго возникла новая заминка. Все остановились перед воротами. Музыканты прекратили играть. Один мужлан перегородил дорогу. Он вонзил в деревянные детали ворот три кинжала. Те торчали, перекрывая проход во двор. Всеобщую нерешительность должен был развеять, конечно же, свидетель. Кто-то из толпы сзади подтолкнул Напо. Он был по грудь тому громиле, который со свирепым видом посмотрел на него. Сначала свидетель подумал, всё что от него требуется – пригнуться и пройти под торчащими кинжалами. Такая его попытка вызвала смешки в толпе. Тут Напо осенило, и он сделал вид, что шутит и потом протянул деньги мужлану. Тот удовлетворенно крякнул и под всеобщее веселье убрал кинжалы.
Наконец, народ пригласили к трапезе. Наполеон заметно проголодался. Столы ломились от яств. Но Напо ждал ущё один сюрприз. Место для свидетеля было застлано подушками, на которых животом вниз лежал мальчонка лет пяти-семи. Свою правую руку, извернувшись, он положил на спину ладошкой вверх. Снова возникла пауза, и опять была разыграна оторопь гостей. Провизор попытался схитрить, но в последний момент его рука вместо нижнего кармана пиджака, где лежала мелочь, опустилась в левый нагрудный, где находились купюры среднего достоинства. Довольный подношением, сорванец под звуки музыки ушёл. Сестра потом рассказывала, ей послышалось, как по соседству в доброжелательном тоне обсуждалась сумма, которую уже потратил её брат – аж 2000 лари(?).
Когда Напо собрался было, наконец, заправиться, его остановили предостерегающие крики и знак жениха. «Что ещё?» - проворчал провизор про себя. В его сторону, неся над собой огромный поднос, направлялась матушка Гиго. На нём были уложены ещё исходящие паром куски мяса, жаренный поросёнок, всякая другая снедь. Хозяйка положила поднос перед Напо и заговорила. Спич был долгий, исполненный разных умилительных комплиментов. Он узнал, что среди родственников его почитают как самого образованного и продвинутого, и ещё... щедрого. Аптекарь несколько насторожился, когда несколько раз акцентировано было произнесено: «Батони Наполеон».
Матушка закончила свою речь. Но уходить не собиралась. Отошла чуть вбок. В свои права вступил отец Гиго. Он был не столь велеречив. Преподнёс «батони Наполеону» рог. Наступившая тишина и ставшие узнаваемыми взгляды подсказали Напо, что делать.
Щипки сестры возобновились, когда Напо с восклицанием «Плакало моё пальто!» предался разгулу. После обязательного подношения невесте и ритуального танца с ней он стал направо-налево раздавать деньги. Он даже испытал некую прелесть в широких жестах. Аптекарь сложил в трубку десятиларёвую и положил её в в кларнет. Сбой в игре музыкантов по этой причине сопровождался возгласами одобрения. Напо весьма откровенно волочился за той самой приглянувшейся ему особой. Плясал без удержу ...
На следующий день утром дома Наполеон проснулся с похмельной головной болью. «Как Бонапарт после Ватерлоо», - ухмыльнулся он про себя. Посиневшее от многочисленных щипков место на правой руке напомнили провизору о его «буйстве» на свадьбе. Что было под конец он уже не помнил, как и то, кто привёз его домой. Ему было страшновато за своё вчерашнее поведение. Не позволил ли себе лишнее? При этой мысли Напо ещё раз пощупал место на правой реку. Потом подошёл к вешалке, где висел пиджак. От денег, прибережённых для пальто, ничего не осталось.
В этот момент кто-то суматошно постучал в дверь. У Напо ёкнуло сердце. Приехал Гиго.
- Как, вы ещё не готовы!? Сегодня продолжение свадьбы! – кричал он.
Слова, имена, люди
© Copyright: Гурам Сванидзе, 2022
Свидетельство о публикации №222113001001
Свидетельство о публикации №222113001001
Рецензии