только в одессе

я не автор               
Только в Одессе

Поезд подошёл к вокзалу и остановился прямо у его дверей. Повеяло югом
и домашностью.
– Дальше Одессы поезда не идут! – услышал я прокуренный голос мужчины
в кепке. У него был вид встречающего именно меня, долгожданного гостя,
друга, товарища.
– Дядя Лёва, – представился он и просунул руку в окно вагона.
Я пожал её.
– Молодой человек желает отдельную комнату или койку?

Мы шли к его мотоциклу с коляской, и я полюбопытствовал, как он
высчитал, что я не санаторный, не командировочный, а именно «дикарь».
– Молодой человек! Человек, едущий из Москвы в плацкартном вагоне, в
белой рубашке с закатанными рукавами, – это мой клиент.
Мотоцикл быстро прикатил нас на улочку, упирающуюся в море.
– Чудеса в Одессе! – сказал дядя Лёва, уловив мой восхищенный взгляд.
К дому вела аллея, обсаженная абрикосовыми деревьями и увитая
виноградными лозами.
– Хижина дяди Лёвы! – и широкий жест с поклоном.

О, Райт, о, Корбюзье, о, Росси! Что по сравнению с вашей архитектурной
мыслью фантазии дяди Лёвы из Одессы!

Причудливые пристройки вокруг дома, над домом, под домом не имели ни
начала, ни конца. Это был лабиринт, выход из которого вёл только в
карман хозяина.
– Деньги – вперёд, рабочий народ! – спел он и рассмеялся.
Я получил, как заверил меня дядя Лёва, лучшую хибарку в самом закутке
и с видом на море.
– Нихто нэ баче, нэ мишае, – как говорят в Одессе, – а мыхае!
Ко всему, он любил ещё и рифмоплётствовать.
– Молодой человек побежит сразу к морю – это естественно. Совет дяди
Лёвы: пройдитесь по муравейнику и выберите одинокую девушку или
женщину на собственной подстилке, положите свои вещи рядом и вежливо
попросите посмотреть за ними, пока не искупаетесь. Вы никогда не
услышите «нет», а всё остальное зависит от вас самого. Вперёд, и танки
наши быстры!

Я выполнил совет дяди Лёвы, как самый послушный и аккуратный ученик.
Мои скромные пожитки, а вместе с ними и я, побывали за короткое время
то на простыне, то на длинном и узком коврике, то на старом выцветшем
одеяле, и даже на шикарном махровом полотенце с заграничным клеймом.
Знакомства заводились мгновенно. К принесённым мною эскимо на
палочках, пиву, сладкой водичке прибавлялись котлеты, пахнущие
чесноком, молодая картошечка, пересыпанная укропом, свежие огурчики,
помидоры, вишни, черешни, арнаутский круглый хлеб с поджаристой
корочкой.
Это были райские дни в Одессе. С утра до вечера на море, а по субботам
и воскресеньям – на Староконном рынке.

Среди клеток с попугаями и кенарями, среди аквариумов с экзотическими
рыбками, между ящиками с морскими свинками и нутриями, возле мешков,
набитых степной травой для кроликов, у груды хлама и заржавленных
гвоздей, замков и старых канотье, карманных часов с застывшими навеки
стрелками – расположились, возвышались, главенствовали книжники!
Монтень и земляк Бабель, мадам Блаватская и маркиз де Сад, «Золотое
руно», в полном комплекте, и отдельные томики Эжена Сю, «Лолита»
Набокова, Генри Миллер, Арцыбашев – спокойно лежали на виду!
Милиционеры, расхаживающие по рынку, подыскивали чтиво для своих отпрысков.
Я не верил своим глазам. Я был поглощён Староконкой. Вскоре я уже знал
всех книжников по именам и кличкам. Экзистенциалисты – у Марика,
оккультное – у Гнома, альбомы – у Доктора, и всё, что очень кусалось,
– у Акулы. Они были оригинальны, темпераментны и неуступчивы в ценах.
Я оставил у них последние сбережения. Отпуск подходил к концу, а
впереди меня ждали работа и длинные московские дожди.

Последний день у моря я провёл на полосатом рядне. Его упитанная
хозяйка ласково повторяла:
– Рядно широкое, располагайтесь удобнее!

Но случаю желательно было омрачить мой восторг и удачу. Я заплыл
далеко за волнорез, наслаждался простором и, отдыхая на спине с
закрытыми глазами, ощущал, как солнечные блики просвечивают кровь в
венах, образуя красно-огненное зарево. Вернувшись на берег, я не
обнаружил в кармане своих брюк перстня. Перед купанием я его всегда
снимал. Это был старый серебряный перстень с красивой вязью инициалов
моей прабабки. Он переходил в нашей семье из рук в руки, и наконец,
попал ко мне как подарок мамы. Вмиг я понял, как зыбко счастье.
Хозяйка рядна была сконфужена, перерыла весь песок вокруг и причитала:
– Не может быть, не может быть! Я загорала и никуда не уходила. Не может
быть!
Я верил её искреннему отчаянию, но моё было ещё больше. Кто-то
заметил, что я прятал перстень, и украл его. В этот раз я с грустью
оглядел людской муравейник, и понял всю безнадёжность поисков.
Дядя Лёва, выслушав на прощальном ужине мою новость, вышел на минутку
из хибарки и вернулся с большой бутылью розового вина.
– Только в исключительных случаях, – сказал он, показывая на бутыль, –
«Лидия Петровна», из лучшего сорта винограда «Лидия».

Мы выпили в тот вечер не один стакан «Лидии Петровны». Терпкое,
ароматное вино усыпило меня, и я проснулся поздно утром от осторожного
стука в фанерную дверь. Дядя Лёва вошёл в комнатку, держа на жгутике,
просунутом сквозь жабры, огромную рыбу.
– Молодой человек, у вас в Москве-реке такие водятся?
Я не знал, что ответить, но понял: не похвалиться пришёл дядя Лёва.
– Хочу, чтобы вы привезли её вашей мамаше от дяди Лёвы из Одессы.

Я опешил.
– Протрите глаза, и пойдемте выпускать из неё кишки, иначе она
провоняет весь вагон.
Мы вышли во двор. Дядя Лёва положил рыбу в широкий таз с водой, принёс
длинный, как кавалерийская шашка, нож, всунул его мне в руку и
скомандовал, хохоча:
– Шашки наголо!
Я взял нож и впервые в жизни пырнул жирное брюхо рыбы. Оно податливо
разошлось, и из него вывалились слизь, икра, кишки и … мой пропавший
фамильный перстень.

О, Одесса! Где могло ещё такое случиться? Кто ещё хотел бы защитить
честь своих земляков, чтобы приезжий москвич не подумал о них плохо?
Где? Только в Одессе!

Дядя Лёва чувствовал себя именинником. Упаковывая рыбу, густо
пересыпанную солью, в кулёк, он с удовольствием смаковал детали своего
рассказа.
– Молодой человек! Когда вы мне сообщили: «Нет повести печальнее на
свете, чем повесть о потерянном браслете» – то есть перстне, –
признаюсь, я это принял близко к сердцу. А я не люблю его слишком
волновать.
Он ловким движением снял рубашку с майкой вместе, и я увидел на груди
глубокие рубцы от ранений.
– Это было под Прагой, второго мая, в сорок пятом. Но дело, видите, не
в том. Сегодня утром, в шесть, я уже был на Привозе, у рыбного
корпуса. Я нашёл там Мишку Шепелявого, моего старого знакомого, и
сказал ему, что, если перстень у меня не будет через полчаса, он
забудет про свой промысел навеки. Шепелявый успокоил меня и позвал
своих байстрюков, что орудуют на пляжах. Они вывалили на его китель
вчерашний улов, и среди браслетов, часов, сережек лежал ваш серебряный
перстень, молодой человек!

Теперь поезд отправлялся от двери вокзала в другую сторону. Дядя Лёва
провожал меня. Я смотрел на него иными глазами. Я видел в нём
неотъемлемую часть Одессы, её соль, её дрожжи. С его уходом она станет
намного беднее.

Поезд тронулся. По другой колее приближался встречный. Дядя Лёва
помахал мне кепкой, и я успел ещё заметить, как он подошёл к окну
остановившегося вагона и протянул кому-то руку.
Я искренне позавидовал неизвестному «дикарю».

Илья Рудяк