Фрилансер

                I

В те уже далёкие от нас годы, когда Россия только-только вынырнула из лихих девяностых, оставив там свой социализм и державную мощь, жители её, наспех, как в петровские времена, переодевшись в западные одежды и начинив свои головы соответствующими ценностями, почувствовали неодолимую тягу к знаниям — даже те, кто никогда её не чувствовали.

И юные выпускники школ, и активные, в самом расцвете сил, производственники, и поседевшие на службе ветераны, не позаботившиеся вовремя о приобретении высшего образования, но сами выучившие не одного доброго специалиста, пошли сдавать вступительные экзамены в институты. Желавших пополнить багаж знаний было так много, что городские вузы не могли справиться с их потоком и были вынуждены открывать свои филиалы в самых маленьких городах и весях области. 

Огромный вклад в повышение образовательного уровня населения вносили администрации различных уровней, специфическими методами подстрекая страсть людей к учёбе и предоставляя под учебный процесс помещения, кое-где даже со столами и стульями.

Филиалы известных институтов, для солидности переименованных в академии и университеты, открылись и в далёком Райцентре*, затерявшемся где-то против неба на земле между северными морями и южными горами.

Кто же больше всех обрадовался этим событиям? — Нет, дорогой читатель, ты ни за что не угадаешь! Может ты думаешь, что самой счастливой почувствовала себя немолодая бухгалтерша ПТПО** , ошалевшая от пьянства мужа, домашнего хозяйства и злых соседей, готовая трудиться до пенсии и, сколько бог даст, после неё, чтобы по-прежнему доставлять семье непутёвого сына «небольшое денежное удовольствие»? — Нет, дорогой читатель! Когда председатель правления вызвал её и сказал, что она не соответствует требованиям и посоветовал получить высшее образование на открывшемся в актовом зале районной администрации факультете экономики, менеджмента и прогрессивных технологий известного всей стране университета, небо ей показалось с овчинку. Когда же она ознакомилась с программой («Гидравлика», «Теория машин и механизмов», «Сопромат», «Начертательная геометрия»), её прямо на рабочем месте хватила небольшая кондрашка, к счастью, через четверть часа завершившаяся полным выздоровлением и небольшим перекусом из трёх скибочек*** хлеба, ста пятидесяти граммов домашнего сала с горчичкой и двух стаканов горячего чаю с сахаром.   

  * Все географические названия, имена и события вымышлены, совпадения случайны.
  ** ПТПО — производственно-торговое потребительское общество (бывшее РайПО — районное потребительское общество).
  *** Словарный эндемик района, в котором происходило действие.


А может ты думаешь, что в восторг от возможности повысить свой образовательный уровень со среднего до наивысшего пришёл начальник автотранспортного предприятия Никита Семёнович Низогор, валившийся по вечерам с ног от усталости? — Увы, и он не обрадовался, так как зимняя сессия приходилась на время, когда он привык азартно гоняться по первому снегу за длинноухими зайцами.

В выигрыше (кроме вузов и местных властей) оказался только Василий Герардович Овсянкин, проживавший в трёх километрах от Райцентра в испускавшем дух бывшем совхозе-миллионере.

Думаю, прежде всего надо описать наружность нашего героя. В две тысячи четвёртом году, с которого мы начнём свой рассказ, ему исполнилось сорок восемь лет, он был невысок, но не мал, толст, но не очень; лицо имел полное, глаза тёмно-карие; щеки бритые, волосы на круглой голове носил чёрные, густые, курчавые и буйные, как тугайный лес, но на макушке среди тёмных зарослей имелась круглая, как по циркулю, голая поляна, похожая на посадочные площадки, какие обыкновенно оставляют после себя прилетающие к нам инопланетяне* .

* Автор сам видел об этом специальные передачи соответствующих телевизионных каналов

Отец его, Герард Ипполитович, вступая в конце тридцатых годов во Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков), написал в анкете, что он выходец из бедной крестьянской семьи. Эта невинная, но, как мы сейчас знаем, довольно опасная проделка замечательно удалась и позволила ему занимать маленькие, но сытные должности во многих уютных организациях. Всю жизнь он чем-нибудь руководил: райпотребсоюзом, управлениями химизации и механизации, дорожно-эксплуатационным и дорожно-строительным управлениями, а закончил свой трудовой путь на должности парторга самого крупного в районе совхоза — того самого, в котором до сих пор живёт его сын.

Механизаторы и животноводы этого сельхозпредприятия, завистливые от природы, говорили о своём парторге: «Хорошо Ипполитычу — рот закрыл, и рабочее место убрано!» Впрочем, он был человек не злой, не заносчивый и образом жизни почти не отличался от односельчан. 

Сын его был очень умён, окончил сельскохозяйственный институт с красным дипломом, и отец сразу пристроил его на должность главного экономиста совхоза. Но ум Василия Герардовича был какой-то непрактичный. Он всё знал теоретически, о всех, даже глобальных проблемах, рассуждал горячо и здраво в духе нового времени и журнала «Огонёк», но у него никак не получалось пристегнуть теорию к практике. И то, что было хорошо теоретически, на деле оборачивалось конфузом. В совхозе с его подачи первыми в районе внедрили бригадный, а чуть позже арендный подряды, а на самом излёте социалистического хозяйствования он предложил, чтобы за все производимые в совхозе работы заказчики расплачивались чеками. Например, токарь, выточив трактористу болт, получал от него чек и видел, сколько денег он заработал себе и мастерской. Задумка была замечательная, приведшая всех в восторг, так как до самых туманных небес теории и практики управления повышала вожделенную в тот исторический момент материальную заинтересованность. Но когда она стала осуществляться практически, все работы встали колом, потому что совхозные работники тем только и занимались, что выписывали друг другу чеки, и на остальное просто не оставалось времени.

С подрядными коллективами тоже ничего не вышло, вместо того, чтобы интенсивно работать, механизаторы играли в карты и ругались друг с другом, распределяя ещё не полученные доходы.

Наконец директор совхоза — ретроград и тайный неприятель перестройки — попросил Василия Герардовича написать заявление «по собственному желанию», тем более, что его заслуженный отец был уже на пенсии и, для души, а не из нужды, занимался с женой личным подсобным хозяйством и не мог больше оказывать протекцию сыну.

Герард Ипполитович, любивший собственность и труд на себя, имел огород в десять соток, три коровы, две свиньи и приблизительно двести кур. Кроме того, у него был бзик все хозяйственные операции записывать в толстые хозяйственные тетради* , которых с тысяча девятьсот восемьдесят третьего по тысяча девятьсот девяносто седьмой годы у него накопилось ровно пять.

Записи содержали не только сведения о календарных сроках произведённых работ, но и о сопутствовавших им обстоятельствах в самых даже мелких подробностях. Под заголовком «Пахота огорода» указывалось кто пахал, на чём пахал, какая при этом была погода: теплая или прохладная, шёл ли дождь или было вёдро, дул ли ветер, какой силы и с какого направления, сколько было заплачено трактористу денег, сколько он сверх того выпил рюмок водки и чем закусил, был ли трезв и что рассказывал, а также, какого мнения была соседка Марья Гавриловна — вдова бывшего главного агронома — о качестве пахоты.

Записав дату такого замечательного во всякой семье события, как покупка нового холодильника взамен вышедшего из строя, не забывал Герард Ипполитович вспомнить, что старый служил семнадцать лет, перенёс два ремонта и имел самые добрые свойства. Также было указано сколько стоил новый холодильник, какой он марки, сколько было заплачено за доставку, кто привёз, как выглядел грузчик, заносивший его в дом, как он упал, споткнувшись о порог, и какие произнёс при этом матерные слова.

О покраске полов Герард Ипполитович сообщил, что краска пахла чрезвычайно дурно, он с женой совершенно угорели и долго блевали вместе с сибирским котом Дорофеем, отравившемся чем-то другим, но выжившим, как и они.

Одним словом, хозяйственные дневники содержали бесценный материал для истории и были написаны прекрасным литературным языком, даже с некоторым юмором и стилистическими финтифлюшками, потому что бывший парторг взял себе в голову, что в нём умер писатель ростом не меньше Гоголя. 

Сын его склонности к крестьянскому труду не испытывал, и в то время, как престарелые отец с матерью тягали**  по огороду мешки с выкопанной картошкой, кипятил для них чай и нарезал бутерброды.

 *  Стандартная общая тетрадь в то время состояла из девяноста шести листов.
 ** Ещё один словарный эндемик


После увольнения из совхоза, с началом всем известных реформ, Василий Герардович несколько лет проработал в районном управлении сельского хозяйства, которое ничем уже не управляло, а только выдавало рекомендации, над которыми новые собственники смеялись, и плевать на них хотели. Имея на службе много свободного времени, он хорошо и увлечённо говорил, выдвигая перед коллегами новаторские экономические идеи, в самые короткие сроки заслужившие ему репутацию пустозвона, вызвавшие открытые насмешки и издевательства над ним и первоочередное подпадание под сокращение штатов.   

Внезапно обрушившаяся на него безработица сильно поколебала уверенность Овсянкина в себе и даже в своём недюжинном уме, отчего затворился он, как монах, в келье родительского дома, питаясь от трудов и пенсии отца и матери. Со стыда попробовал он писать статьи в экономические журналы и рассказы в литературно-художественные, но ни от одного из них не получил даже ответа. 

Но вот, записывая прискорбно-обидную информацию о похищении у него из сеней двух алюминиевых фляг с бражкой, скончался, в самое сердце поражённый непорядочностью односельчан, Герард Ипполитович, а через семь лет и матушка покинула любимого сына, оставив его круглым сиротой без своей пенсии.

Вот в это время и начался в районе, как и во всей стране, образовательный бум, спасший нашего героя от голодной смерти.
Невозможно не заметить в этом спасительном процессе и руки провидения. Ни с того, ни с сего в давно пустовавшую квартиру скончавшейся агрономовой вдовы Марьи Гавриловны въехала некая Матильда Прокопьевна Кулебякина — женщина лет сорока пяти.

Несколько месяцев, живя рядом и каждый день видя друг друга поверх покосившейся ограды, соседи не только не делали попытки познакомиться и заговорить, а даже не здоровались.

Наконец в один прекрасный вечер, когда осеннее солнышко собиралось сесть, но ещё не село, и заметно осунувшийся Овсянкин ходил по дому, прислушиваясь к вою внутри своего желудка и жалуясь на жизнь престарелому коту Ваське, доставшемуся ему в наследство от родителей, робко постучавшись, вошла Матильда Прокопьевна и спросила не может ли он сделать ей контрольную работу по высшей математике.

С чего она взяла, что сосед её математик, рационально, без привлечения высших сил, объяснить тоже совершенно невозможно. Василий Герардович, отчасти шутя, сказал, что может сделать контрольную по любому предмету, были бы учебники.

— А по математике у вас есть?
— Есть.
— Значит сделаете?
— Сделаю.
— Вы голодны? — спросила заботливо Матильда Прокопьевна.
— С чего вы взяли?
— Ваши глаза светятся таким голодным огнём, какого я никогда не видывала, а в вашем животе дудят такие трубы, каких я никогда не слыхивала.
— Что вы говорите? Вы очень чутки и наблюдательны. Я действительно давно не ел.

Кулебякина, поднимая перед собой на воздух стайки воробышков и только что прилетевших синиц, непонятно что клевавших на дорожке во дворе, слетала домой и через десять минут вернулась с салатом из моркови, перцев и помидоров, дымящимся отварным картофелем и пирожками с яблоками.

— У меня ещё в духовке есть жаренная утка, но очень жирная, и я побоялась, что она повредит вашей ослабленной голодом печени.   
Василий Герардович с жаром стал уверять её, что его печёнка переживала и не такие передряги, выходя из них здоровее прежнего. Соседка вторично разогнала божьих птиц и принесла утку, которую голодающий тут же спустил в желудок поверх уже находившихся там пирожков и салата с картофелем в то время, как Матильда и кот Васька сквозь сочувственные слёзы в четыре глаза наблюдали за этим необыкновенным процессом утоления голода.


— Зачем же вам учиться? — спросил Овсянкин, обсосав наконец последнюю косточку и вывалив утиные останки перед благодарным котом. — Вас учить только портить. Вы кем работаете?
— Бухгалтером в районной администрации.
— У Авдея Авдеевича?
— У него. Так вы его знаете?
— Как же мне не знать главного бухгалтера администрации?
— А мою фамилию вы когда-нибудь слышали?

— Признаться, не слышал. Я знаю имена только руководителей. А рядовыми сотрудниками я, к стыду своему, никогда не интересовался. Впрочем, я хотел спросить: разве нельзя начислять зарплату без высшей математики? До сих пор ведь вы обходились без неё, — сказал Василий Герардович, с удовольствием рассматривая её алые губки, курносый носик, блестящие глаза, тонкие брови и тёмно-каштановые волосы, причёсанные домиком, закрывавшие уши и собранные сзади в тяжёлый узел. — Скажите, много ли вы взяли производных и вычислили интегралов за время своей работы?

Оказалось, что ни одной производной и ни одного интеграла никто ни в бухгалтерии, ни в других кабинетах администрации никогда не видел. Скорей всего, они, как бурые медведи, и во всём нашем районе никому никогда не попадались на глаза. 

— Я даже не помню, что это такое. Нас бухгалтеров четыре человека, у всех за плечами техникумы и по двадцать пять лет стажа. Неделю назад пришёл Авдей Авдеевич и сказал, что есть приказ всем иметь высшее образование. «Кто не пойдёт учиться, будет уволен. Преподаватели уже здесь, идите поступайте!» — так он сказал нам. Мы пошли, и за полчаса все поступили. Конечно, не только мы. Из нашего района набрали две группы — на бухгалтерский факультет Политехнического университета. По двадцать человек. 

— Учёба хоть бесплатная?
— Ну конечно нет! Двенадцать тысяч за год!
— Круто! Не кажется ли вам…
— Конечно кажется! Всем надо зарабатывать! Все хотят жить хорошо. Ой, какой у вас котик! — сказала вдруг Кулебякина, резко меняя направление разговора. — Как его зовут?
— Васька. Он достался мне от родителей, ему восемь лет, но, как видите, бодр и страстный охотник до кошек.
— Какой же он у вас худенький!
— Он голодал вместе со мной, — виновато улыбнулся Овсянкин.
— Совсем недавно у меня тоже был Вася. Но он умер, и я купила нового котика. Он чистокровный длинношёрстый британец и стоил мне две тысячи рублей. Его зовут Саймон. Вы его ещё не видели — он очень нежный и без меня из дому не выходит, чтобы не побили уличные коты. Надеюсь и ваш Вася его не обидит.

К утру соседкина контрольная была готова, и чудо-математик кроме горячих оладышек в накрытой полотенцем чашке получил из ароматных матильдиных уст ещё и два поцелуя, не менее горячих, чем оладышки, а вечером вместе с куриным супом-лапшой Матильда Прокопьевна принесла ему от всей своей студенческой группы по двадцать методичек с заданиями для контрольных работ по математике, теории вероятности, статистике, экономике и аудиту.


В три дня Овсянкин одолел все контрольные по математике и получил первые шесть тысяч рублей на новом для себя поприще фриланса — больше, чем накорпели за целый месяц его бывшие коллеги по Районному управлению сельского хозяйства.

Получив от Кулебякиной деньги, Василий Герардович решил отблагодарить её, а заодно вознаградить себя за несколько месяцев голодной жизни. Он купил бутылку хванчкары, торт, фрукты и пригласил Матильду Прокопьевну.

Она, конечно, тоже пришла не с пустыми руками, а с сервелатом, бужениной и дорогим сыром, название которого, произнесённое ею с благоговением, ничего ему не сказало.

— Вы живёте один? — спросила Матильда, когда они выпили по бокалу вина.
— Да, отца нет уже семь лет, а матушка умерла два месяца назад. Нет, почти три.
— И вы никогда не были женаты?
— О! Это очень тяжёлая и неприятная для меня история. К счастью, она была непродолжительной и не оставила последствий. А вы?
— Вы хотите спросить была ли я замужем? Де-юре я и сейчас замужем. Вы ешьте, ешьте. Предлагаю начать с сыра — это очень хороший голландский сыр, хотя скорей всего подделка. Так вот… Я замужем, но обстоятельства сложились так, что с мужем мне жить невозможно. Давайте-ка ещё выпьем. Мне нравится вино, которое вы купили.

Они выпили ещё по бокалу. Матильда закусила кусочком яблока, а Василий Герардович накинулся на буженину.
— Мы с Петей жили очень хорошо, — продолжила она, — я его любила, у нас родилась девочка Яна, мы её выучили. То есть, она получила настоящее, а не псевдообразование, как я сейчас. Она вышла замуж, у них с мужем квартира в Городе. А что ещё, Василий Герардович, надо родителям, когда дети счастливы! Всё у нас было хорошо, пока не стали разбегаться сёла у наших соседей, и вся их асоциальщина хлынула к нам. А у нас и своей хватало.

Она помолчала.
— Ну а вам-то какое дело до их асоциальщины? — спросил Овсянкин, не выдержав паузы.
— Ах, Василий! Там в Степановке жила моя свекровь Кира Ивановна. Село было хорошее, живописное, рядом река и сосновый бор, мы с мужем каждое лето ездили туда подышать хвойным воздухом и набрать белых грибов. И вот совхоз разорился, село стало умирать. Свекровь до последнего не хотела уезжать оттуда. Соседние дома стояли заброшенные, а она не поддавалась ни на какие уговоры переехать к нам. Но в прошлом году весной она заболела. Мы выставили её дом на продажу. Да кому же он нужен! До сих пор нет ни одного предложения! Осенью, мы её забрали к себе. Она бы не пережила зиму: ведь надо было таскать дрова и уголь, топить печь, доставать воду из колодца. И я, дура, сама её уговорила! Если бы я знала, Василий! Извините, — Василий Герардович! Налейте-ка мне ещё немного вашего чудесного вина! На чём я остановилась? — спросила она, выпив искрившийся в бокале рубиновый напиток. — Ах, да! Привезли мы свекровку. А в нашей семье, сколько себя помню, всегда жили кошки. У нас их все любили: и папа, и мама, и брат, и сёстры. И у меня с мужем был кот Вася. Такой красавец, каких вы больше не найдёте: рыжий, мягкий, тёплый, умный. А свекровь невзлюбила его. Как вы думаете, какими были её первые слова, когда она вошла в наш дом? — «Фу, котом воняет!» Да, да, Василий Герардович! И настал в нашем доме ад. Прихожу с работы, а она с ненавистью: «Опять твой кот в углах напрыскал! Дышать невозможно! Чуешь, как пахнет?» — «Ничего, — говорю, — не чую! Блазнится вам!» Приходит муж, она ему: «Петя! Ты чувствуешь, как воняет!? Ой, я не могу!» И весь вечер крутит носом: «Воняет, воняет! Неужели вы не чувствуете?» А потом, Василий, пришла зима. Ветер, снег… Пришла я как-то с работы, а Вася сидит у крылечка, дрожит от холода, на усы снег намёрз — она его выбросила! Кота на мороз! Я, конечно, впустила Василия в дом, и тут же услышала мат: «Рехнулась со своим котом! Кот ей дороже людей! Пошёл вон, вонючка!» И дала ему пинка. Я не выдержала: «Это вы рехнулись! Не смейте трогать бедное животное!» Муж пришёл — она к нему с воплями: «Отвези меня назад в мою избушку! Не хочу с вами жить! Меня душит эта вонь! Выбирайте: я или кот!» Я тоже закричала: «Это вы меня замучили! Какая вы злая! Нет никакого запаха! Скажи ей, Петя, пусть оставит меня в покое!» А он: «Мама, ну правда! Есть небольшой запашок — не спорю, но ведь это не страшно. Я, например, ничего». Она в рёв: «Кот тебе дороже родной матери! Увези меня домой, пожалуйста! Жена твоя, стерва, изводит меня вместе со своим котом!» В общем, заметался муж между мной и матерью: то за меня, то за неё. Под новый год, наложил мой Вася мимо лотка с песком. Старуха совсем взбесилась: «Какой вонизм! Выкинь его из дома!» — это она у мужа моего потребовала. А у меня к тому времени нервы совсем растрепались. «Тридцать градусов на улице! Зверюга старая! Я тебя саму выкину!» — Тут Петя на меня накинулся: «Не смей так говорить с моей матерью!», — схватил Васю за шкирку и выбежал с ним из дому. Я бросилась следом спасать кота, и муж ударил меня по лицу!  Первый раз в жизни! Василий, ну как жить с человеком, который бьёт тебя по лицу! Я ушла от них. Моя подруга приютила меня на неделю. Потом явился Пётр, умолял, плакал, просил прощенья. Я поддалась, вернулась к ним. Давайте, Василий, допьём уж бутылку.


Она сама разлила остатки вина по бокалам:
— Но человека не переделаешь: если он зверем родился, зверем и умрёт. Весной привезли нам утят. Большие уже были утята. У этой Киры Ивановны появилась забота ходить за ними. Муж соорудил клетку метра полтора высотой. Ну кто же знал, что этого недостаточно, и Вася перемахнёт сверху. Схватил он утёнка и назад, как лев с антилопой в зубах: держит за шею, а тушку по земле волочит. Злодейка Кира Ивановна тут как тут — бежит со штакетиной в руке. Перебила Васеньке позвоночник, а потом наступила на горло и держала пока не задохнулся. Ах, Василий Герардович, Василий Герардович! Что за люди! Что за люди! Зачем они такие злые, ненавистные! Если бы вы были знакомы с моим папой! Это был необыкновенный человек! Знали бы вы, как он был добр! Он всех жалел! Да! Птичек, белочек, лисят… Но больше всех он любил кошек. За всю свою жизнь не обидел ни одной кошечки, ни одного кота или котёнка. Таких людей уже нет. Скажите, Василий, разве можно жить с такими уродами, как мой муж и свекровка! Я крикнула им, что они убийцы и ушла от них окончательно! Я ненавижу их всеми силами души! Спасибо дочке Марьи Гавриловны: согласилась сдавать мне квартиру за две тысячи рублей. Вот такая у меня, Василий, грустная история. 

— Да уж, — ответил Василий Герардович, жуя буженину, которой съел уже три четверти.
— И знаете, что я сделала первым делом, когда переехала сюда?
— Помню, вы говорили, что купили другого кота. Если не ошибаюсь, его зовут Саймон.
— Я вижу вы тоже любите кошек. Для меня это главное в человеке. Ах, Василий, проводите меня домой, я совсем обессилела от вашего вина. Как его… Хач… Хачкара?
— Хванчкара. Матильдушка, может ты останешься у меня — родительская кровать свободна.
— Как хорошо ты меня назвал… Меня ещё никто так не называл… Знаешь, пожалуй, я останусь. Только ты развяжи мне волосы, а то нет сил рученьки поднять.


Василий долго и неумело возился у неё за спиной, пока, наконец освобожденный из своего узла коричневый поток не хлынул до самой матильдиной талии.
— Ну как тебе мои волосы?
— Первый раз распускаю такие прекрасные женские волосы!
— Да ты, Вася, телёнок. Как же ты дожил до пятидесяти лет и обходился без этого?
— Да я как-то… Моя жена была стриженой.
— Ну ладно, ладно, не оправдывайся! Может будешь таким добреньким и разденешь меня?
— Я и этого никогда не делал.
— А ты попробуй…
— И попробую… Раз ты просишь…
— Вот хорошо… Какое чистое у тебя постельное бельё. Ты сам стираешь? Так приятно, когда пахнет свежим бельём…
— Матильдочка, а может…
— Нет, этого не надо. Я совсем пьяная и уже сплю.

 Через месяц были готовы остальные контрольные, и слава Василия Герардовича уже не требовала покровительства Кулебякиной, а полезла из квашни районного масштаба на собственных дрожжах.

Осенняя сессия началась и на факультете экономики, менеджмента и прогрессивных технологий известного университета. Первым пришёл стеснительный паренёк лет двадцати и, робко пряча глаза, сказал:
— Мне сказали, вы делаете контрольные работы?
— Делаю, — ответил Овсянкин.
— Сделайте мне по гидравлике.
— А самому слабо?
— Не, я тупорылый.
— Ну давай задание.
— У меня тут вот в тетради записано.

Паренёк подал ему ученическую тетрадь, на обложке которой почерком второклассника было написано: «Тетрадь по гедравлике ученика первого курса … университета».
— Это я лекции записывал, — представил свою тетрадь ученик.
Василий Герардович открыл её, и в глаза ему бросилось предложение: «Давление измеряется мамометром»*. Лекции поместились на трёх листочках, и мэтр получил от их чтения не меньшее удовольствие, чем от первого предложения. Задания были в конце и два из них помечены крыжиком.

* Маммометр — прибор для измерения объёма молочной железы (https://бмэ.орг/index.php/АНТРОПОМЕТРИЯ).

— Я беру триста рублей, — предупредил Василий Герардович.
— А братке моему сделаете?
— Сделаю и братке. Он тоже тупорылый?
— Не, он ленивый.
— Кем вы с браткой работаете?
— Он слесарь, а я тракторист.
— Так зачем вам высшее образование?
— Мамка хочет. Говорит: «В жизни пригодится». У нас в школе «Труды» тоже тракторист преподавал.
— Тупорылый?
— Не, прикольный! Мы весь урок у него ржали.
— Над чем же вы ржали?
— Не помню. Помню, что ржали, а над чем — забыл.
— Ты после армии?
— Не, у меня плоскостопие.
— А брат?
— У него тоже.
— Тебя как зовут?
— Ромка. А брат — Ванька, Ванёк.
— Ну давай, Ромка, свой телефон, да иди уж, ученик первого курса!

Финансовые дела Овсянкина пошли не просто хорошо, а очень хорошо. Деньги хлынули потоком. Контрольные экономистов-технологов по гидравлике, теории машин и сопромату были стандартными: только новые цифры подставляй в разные варианты. Правда, пришлось раскошелиться и покупать компьютер, так как принимать стали только работы, отпечатанные на принтере.

Особенно приятно было делать мелкие контрольные — без расчётов, с одной теорией — по второстепенным дисциплинам. Студенты часто приходили втроём, вчетвером: «Срочно нужна контрольная по экономической теории!» — «Когда?» — «Сейчас. Преподаватель уезжает вечером». — «Какие темы?» — «Любые!»

Василий Герардович вставлял диск с коллекцией контрольных, находил раздел «Экономика» и печатал, что под руку попадётся. Требований к таким контрольным не было никаких. Через полчаса четверо заказчиков, облегчив свои кошельки на двести рублей каждый (Овсянкин делал на такие работы скидки) спешили представить его поделку преподавателю, подпрыгивающему от нетерпения вернуться посветлу в Город. Надо ли говорить, что он ставил положительную оценку не глядя?

Первая сессия у бухгалтеров случилась в марте и продолжалась три дня. Все сделанные Василием Герардовичем работы были зачтены и отменно похвалены. Преподаватели остались довольны. Прочитав несколько лекций и дав задания на следующий год, они поспешили домой в Город, насытившись гостиничным бытом, скучая по городским квартирам и радостно предвкушая значительный рост своего благосостояния.

Матильда Прокопьевна сдала все экзамены на отлично, и Василий Герардович, извещённый об этом одним из её однокурсников, посчитавшим нужным лично поблагодарить его по телефону за свои не менее приятные оценки, с нетерпением ожидал, радостную (как он полагал) соседку, чтобы соответствующим образом отпраздновать её успех. Но вернувшаяся из Райцентра Кулебякина пришла к нему не сразу, вовсе не с благодарностью и совсем не радостная.

— Что случилось, Матильдочка? — спросил он встревоженно.
— Ах, Василий! Сегодня я плюнула в лицо Никите Семёновичу, которому ты тоже сделал все контрольные. Я считала его порядочным человеком. А он оказался таким подлецом! Представляешь, он рассказывал, как убил на охоте зайца! Ах, зачем я вошла в класс именно в этот момент! — Его выстрелом зайцу оторвало ухо! А этот негодяй, смеясь, рассказывал, как несчастный зайчик кричал перед смертью. И все смеялись! Я подошла и плюнула ему в морду!

— А он?
— Что он?
Овсянкин на минуту растерялся:
— Ну как отреагировал?
— Плевать мне на его реакцию! У меня своих проблем хватает. Я просто повернулась и ушла. Ах, Вася! Какие жестокие люди кругом! Какие страшные люди! В нашей семье все были добрыми, всех жалели: и папа, и мама, и брат, и сёстры! Если бы ты знал, какой у меня был папа! Он всех любил и всех жалел. Как мне его не хватает, как больно стало жить!

— Ну что ты, Матильда! Успокойся, родная. Что ты хочешь от этого Никиты Семёновича! Глупый человек! Охренел от забот: автобусы старые, запчастей нет, трясётся, что с маршрута не вернутся и в кювет улетят, потому и развлечения самые грубые. Ну что он может понимать! Мужик!
— Не огорчай меня, Вася, не оправдывай того, что человек не должен оправдывать.
— Прости, прости, я вовсе не оправдываю, я не хочу, чтобы ты так переживала из-за такого пустяка. Может ты останешься у меня?
— Нет, Василий, мне сегодня так грустно. И Саймон не кормлен. Пойду сварю ему каши. А у тебя есть что поесть?
— Есть, есть. Я отварю себе пельмени.
— Ну ладно, приятного аппетита!

Много было в Матильде красоты и тепла, привлекавших Василия Герардовича, но была и какая-то незримая пружина, отбрасывавшая его всякий раз, когда сближение их доходило до самой последней черты, за которой чудилось нашему герою необыкновенное блаженство. То вспоминала она, что не выключен газ или не кормлен Саймон, то раздавался стук в дверь, и приходила подруга, то она впадала в депрессию из-за ссоры с этой подругой, то приносила домой работу и до ночи пересчитывала не сходившиеся дебет и кредит — впрочем, обстоятельств, одно нелепей другого, было так много, что их совокупность можно было объяснить только соображениями вышних сил, противившихся их счастью.

А может они просто были слишком разными людьми.
— Вася, — сказала Матильда Прокопьевна дня через три после сессии, — я сегодня узнала, что ты делаешь курсовые и контрольные Ксюше Бровкиной. Мне стало очень больно за тебя.
— Матильдочка, я не понимаю…

— Васенька, бедная девочка не умеет говорить, у неё с детства волчья пасть и заячья губа, а ты готовишь её в преподаватели! Ты меня прости, но я привыкла говорить прямо: это подло!
 — Что же тут подлого? Бедной девочке хочется иметь высшее образование. Почему не доставить ей это удовольствие за её же деньги? Никто не возьмёт её в школу учительницей, не назначит завучем школы или заведующей районо. Она так и останется поваром, может даже станет главным поваром и будет получать небольшую прибавку за высшее образование.
— Ах, Васенька, люди в ужасном совершенстве овладели искусством оправдывать свои аморальные поступки! Не будь, как они! Мне хотелось бы, чтобы рядом со мной был человек, за которого мне не было бы стыдно!

Наступило лето. Овсянкин не выходил из дому, делая, теперь уже второкурсникам, контрольные и курсовые к следующей сессии. Кулебякиной он, конечно, делал их бесплатно. Среди работ выделялась огромная контрольная по управлению, которую он приравнял к курсовой. В группе Матильды её заказали Василию все, кроме некой Маргариты Яковлевны, посчитавшей цену за неё слишком высокой. Кулебякина, передавая ему остальные заказы сообщила:

— Вася, Маргарита сказала, что сделает контрольную сама. Она в нашей группе белая ворона.
Но однажды эта белая ворона сама прилетела к нему:
— Василий Герардович! Мне не зачли контрольную по управлению. Вернули с замечаниями на доработку. Возьмётесь?
— Давайте, посмотрю, доработаю, исправлю.
— А сколько вы с меня возьмёте?
— Смотря сколько работы. Больше половины точно не возьму, а может вообще ничего не возьму, если надо сделать совсем немного.

Маргарита Яковлевна подала ему мультифорку со стопкой листов. Он взглянул и удивлённо сказал:
— Постойте, постойте! Ведь это моя работа!
— Да, вы сделали её Никите Семёновичу, а он отдал мне. Я вместо его данных подставила свои, но от этого в выводах возникли некоторые несоответствия.
— А какое право имел Никита Семёнович отдавать мою работу вам!? — гнев обворованного человека помутил разум нашего героя. — Вы украли мою работу, и мне же привезли её на доработку!
— Мы не украли! Никита Семёнович купил её у вас, он заплатил вам деньги — это его собственность!

— Ишь вы какие хитрожопые! Если бы он купил табуретку, она была бы его собственностью! Её можно перепродать хоть и с барышом, но только один раз! А контрольные и дипломы — интеллектуальная собственность, их можно продать сто раз и наживаться на моём труде! Пойдите вон! Я никогда больше не сделаю вам ни одной контрольной: не только по управлению, но и по математике, по теории вероятности!
Весилий Герардович от злости забыл, что он уже сделал эти контрольные, и они никогда больше не понадобятся ни Маргарите Яковлевне, ни Никите Семёновичу.

Вернувшаяся с работы Матильда Прокопьевна сразу зашла к нему:
— Василий! Рита рассказала мне ужасные вещи! Я не ожидала от тебя такого. Она плакала вот такими слезами! — Кулебякина показала фалангу указательного пальца. —Василий, мне было бесконечно стыдно! Ты ругался с женщиной из-за денег! Ты думаешь только о деньгах, для тебя в жизни главное нажива! Вася, мой папа никогда не интересовался деньгами, ни разу не разбирался сколько ему начислили! Василий, пойми, мне хочется, чтобы ты в моральном, а не в материальном плане был одного со мной уровня! Мне горько, горько, горько!

— Матильдушка, боюсь, мне никогда не дотянуться до морального уровня твоего папы. Я действительно очень люблю деньги, но всё же…
Тут он замолк, так как с языка его была готова сорваться фраза: «… не настолько, чтобы взять с тебя плату хотя бы за одну работу».
Кулебякина ушла, весьма огорчённая его моральным обликом.

Вечером она вернулась:
— Прости, что я немного покритиковала тебя. Но ведь ты знаешь, я критикую тебя только любя.
Она хотела поцеловать его, но он впервые уклонился от её душистых губ.

Роман их закончился при самых странных и нелепых обстоятельствах. В октябре, ровно через год после их знакомства, Василий Герардович отправился навестить подругу, которую не видел три дня и начал беспокоиться о её здоровье и душевном состоянии. С собою он взял бутылку любимой ею хванчкары. За ним увязался кот Васька, которому недавно исполнилось девять лет, но который был также по кошачьи молод и бодр, как в прошлом году, когда присутствовал при первой встрече хозяина с Матильдой Прокопьевной.

Овсянкин подошёл к крыльцу и неожиданно для себя увидел Саймона, который мирно дремал на верхнем порожке. Как он оказался вне дома, рационально объяснить тоже никак невозможно. Не успел Василий Герардович должным образом изумиться, как налетел вихрь, смерч и поглотил длинношёрстого британца. Этим вихрем или смерчем был Васька!

Что мог противопоставить изнеженный кот-кастрат ветерану кошачьих боёв, потерявшему на сорокоградусных морозах оба своих уха, обладателя когтей крепче стали и зубов острее бритвы! Тут же был он свален с крыльца и зажат между ним и фундаментом в самом невыгодном для него положении — головою вниз и хвостом вверх. Клочья коричневой шерсти взлетели в воздух на целый метр, и жалобные вопли Саймона разорвали предвечернюю тишину до самых совхозных окраин. 

Василий делал своё дело сосредоточено и мастерски, словно чемпион по борьбе без правил, и в три минуты его противник потерял свои пушистые одежды от шеи до брюха и испускал из сдавленного Васькиными челюстями горла самый тонкий писк.

Непонятно, что случилось с Овсянкиным. Как заворожённый смотрел он на победную схватку Васьки с Саймоном, и дурацкая счастливая ухмылка светилась на его лице. Крепко сидело в нём врождённое тщеславие: с детства желал он побед своим петухам в боях с соседскими, своим котам, когда храбро, без оглядки кидались они на чужедворных пришельцев. Торжествовать Васькин триумф было для него также естественно, как ликовать, видя разгромную победу сборной России по футболу над сборной Англии.   

Вдруг дверь с треском распахнулась и на крыльцо в распахнутом домашнем халатике, выскочила босоногая Матильда с веником в руках:
— Брысь, урод! — закричала она страшным голосом, мигом очутилась над кошачьей схваткой, и сорговой веник загулял по Васькиной спине, мигом обратив его в бегство.
— Ой, не могу! — хохотал двуногий Василий. — Вот это была битва! 
— Идиот! Мерзавец! Сволочь! — завизжала Кулебякина. — Чему смеёшься?! Подлец! Чему радуешься, негодяй! Что твой кот чуть не задушил бедное животное!? Ты сам такой же убийца, как он!

Овсянкин в первый миг даже не сообразил, что все ругательства его нежная подруга адресовала именно ему!
— Убирайся отсюда, и не приходи больше! Никогда не приходи! У меня своих проблем хватает! Не хочу тебя больше видеть! Омерзительный тип! Пошёл вон, я сказала!
Были прибавлены и другие отнесённые на его счёт очень обидные слова, которые мы здесь, естественно, опустим.

Василий Герардович был потрясён. Нет, это не то слово. Он был сокрушён! Тоже не то! И слов не подберёшь! Если бы само синее небо вдруг ожило, скорчило ужасную рожу и показало ему язык, Овсянкин был бы меньше раздавлен, чем тем, что обрушила на него хрупкая Матильда Прокопьевна.


Шатаясь, не чувствуя под собой ног, загребая шуршащие листья, поплёлся он прочь с соседского двора, и как из параллельного мира доносились до него рыдания Кулебякиной:
— Боже мой! Что за люди! Мой папа был такой добрый! Он всех жалел: и зверей, и птиц, и людей! А этот! Зверюга! Чтоб ты сдоооох!

Назавтра Овсянкин не выходил из дома, страшась встречи с Матильдой. В окно он случайно увидел её гуляющую по двору с полуголым Саймоном на руках, которого она укачивала, как ребёнка, и поминутно целовала в усатую морду.
Лишь на третий день соседи одновременно оказались на дворе, и Матильда Прокопьевна обратилась к нему мягким примирительным тоном:
— Вася! Тебе не понравилась моя критика?
— Вы называете это критикой?!
— А что это по-твоему?
— Трудно и названия подобрать. Безобразная выходка! Хулиганство! Вы, наверное, были пьяны!
— Ах так! Ну и ладно! Не заговорю больше с тобой! Пошёл …!

Ещё через несколько дней Матильда пропала, и больше он её не видел.
Как-то поздней осенью, когда уже лежал на дворе белый снег, он встретил дочь покойной Марьи Гавриловны, сдававшей Кулебякиной квартиру. Она сказала, что в Райцентре умерла Кира Ивановна, и Матильда Прокопьевна с Саймоном вернулась к мужу.

                II

Прошло пять лет. На дворе стоял декабрь. Овсянкин уже не опускался до контрольных работ, а делал только курсовые и дипломы. Хорошо было не только ему, но и преподавателям университетов. По доходившем до него сведениям, многие из них значительно улучшили свои жилищные условия, обновили автопарки и проложили туристические тропинки в Турцию, Тайланд, Египет и даже в Вену, Прагу и Будапешт. Поэтому они были очень благосклонны к нему, не докучали доработками и охотно рекомендовали его студентам-заочникам не только нашего, но и нескольких соседних районов. Пришлось Овсянкину завести пластиковую карточку, на которую студенты перечисляли деньги, а он отправлял им работы на электронные адреса.

Тугайный лес, что носил Овсянкин на голове, побелел как в предзимье, в гараже стояла почти новая «тойота» вместо отцовского «москвича», а на карточке была сумма, приятную весомость которой он ощущал даже физически.

Далеко и невозвратно ушло время, когда, как после смерти матери, Василий Герардович голодал: теперь он ел всё, что хотел, но радости становилось всё меньше и меньше. У него были деньги, но он не знал на что их потратить, у него была машина, но некуда было ехать, он мог купить любую одежду, но не перед кем было в ней щеголять.

Но чем скучней и однообразней становилась жизнь Овсянкина, тем приятней было ему слышать переливчатую трель приходившей на мобильный телефон эсэмэски и, открыв её, видеть, что цифры его счёта больше прежнего ласкают его взор, и получение этих эсэмэсок сделались для него такой же потребностью, как для алкоголика рюмка водки по утрам. Никогда не работал он так тупо и рьяно, как в это время.

Однажды поздним вечером, когда в небе уже хозяйничала круглая луна, после очень продуктивного дня, в течение которого он окончил одну и сделал две курсовые по технологии, Василий Герардович, расхаживал в трусах взад-вперёд перед диваном, на котором возлежал всё ещё живой кот Васька, и говорил, непосредственно обращаясь к нему:
— Послушай, Васёха! Разве бывают крестьяне с такими благородными именами, как Герард и Ипполит? Смешно! Поверить в это могли только неграмотные олухи, принимавшее отца в партию! Как ты думаешь?

Кот отвечал ему мурлыканьем и сладким зажмуриванием глаз — ему было приятно, что спрашивают его мнение.
— Сегодня за день я заработал четыре тысячи рублей! Ведь это талант, порода! У нас в районе никто не сделает три курсовые за день! Правда, это компиляция — я надёргал фрагменты из Интернета, но зато как скомпоновал! Всё равно, как из черепков склеить греческую амфору, на которой не заметно швов! Каждая курсовая — произведение искусства: с картинками, таблицами, ссылками, с моими замечаниями, написанными добротным литературным языком! Я доволен собой, Васёха!

Раздавшийся вдруг резкий стук в окно заставил счастливого Овсянкина вздрогнуть и даже немножко подпрыгнуть на месте.
— Сейчас, сейчас! — закричал он, поспешно натягивая штаны и испуганно глядя в не занавешенное окно.
Через минуту он вернулся в комнату, с двумя дамами. Одна — невысокая, тонкая брюнетка с мягкими чертами лица и приятным, нежным голоском — была одета в чёрную дублёнку с капюшоном, отороченном песцом. Пожалуй, ей было не больше двадцати пяти лет. Другая, в светло-коричневой шубе из искусственного меха, в вязанной мохеровой шапочке на голове, выглядела лет на сорок, может, сорок пять и была выше ростом, полнее и грубее. Но светло-серые глаза её смотрели так открыто и бесхитростно, что она, пожалуй, была не менее приятной дамой, чем молодая изящная красавица-брюнетка, чего, между прочим, Овсянкин не заметил.

Хозяин усадил вошедших на два имевшихся в наличии стула, а сам сел напротив на диван, стряхнув с него своего тёзку сибирской породы. Кот возмущённо мяукнул, спрыгнул на пол, но, почуяв приятный для себя запах, успокоился, подошёл к сероглазой незнакомке и стал тереться о её шубку и обтянутые чёрными колготками ноги.   

— Василий Герардович. Мы учимся заочно в институте, — начала брюнетка.
— В районном филиале института, вернее университета, — поправила сероглазая, опустила руку коту за ушки, вернее за их остатки, и легонько почесала.
Тот зашёлся в довольном мурлыканье.
— Да-да в филиале, на факультете экономики, менеджмента и прогрессивных технологий, — добавила её словоохотливая подруга. — Вас нам рекомендовала наша куратор Валентина Васильевна. Она сказала, что вы делаете контрольные, курсовые и дипломы.

— Да, — важно сказал Василий, — я занимаюсь этим уже шестой год.
— Можно вам заказать бизнес-план и две курсовые: по технологии, и, как её…, по экономической теории? Потом на материалах этих работ надо написать диплом. Сделаете?
— Конечно сделаю. Первый вопрос, который я всем задаю: к какому сроку?
— Сессия у нас в начале апреля. Ты не помнишь, Оксана, когда точно?
— Пятого, — ответила ласкавшая кота женщина и убрала руку с его головы.


Кот огорчился и стал ходить восьмёрками вокруг её ног, прижимаясь к ним и упруго выгибая спинку.
— Мне уже заказали семь дипломов. К середине марта сделаю и ваши. Темы и планы у вас есть?
— Да, нам их выдали на установочной сессии, — сказала брюнетка, — у меня тема диплома… Забыла уже… Сейчас найду.
Она порылась в сумочке и, вынув мультифорку с бумагами, прочитала:
— «Технологические и экономические аспекты создания предприятия быстрого питания в рабочем посёлке Краснопольский».   

Овсянкин взял из её рук прозрачную обложку и прочитал:
— Митрошкина Юлия Юрьевна. Очень приятно, — сказал он и не слукавил: блестящие чёрные волосы, бархатные глаза и волнующие струнки в её голосе действительно были очень приятны.
— А я Веремеева Оксана Игоревна, — сказала её подруга.
— Позвольте вашу тему, — галантно произнёс Овсянкин.
— «Бизнес-план организации ремонтно-отделочной фирмы «Заря» в посёлке Краснопольский».
Василий Герардович и Оксане Игоревне сказал, что ему очень приятно, но не столько искренне, сколько из вежливости.

— Вы понравились моему коту, вон как вьётся вокруг вас, — большего комплимента для неё у Василия Герардовича не нашлось.
— От меня, наверно, пахнет кошками: их у меня две, — сказала Оксана Игоревна и снова почесала Ваську за ушками.
— А сколько вы берёте за работу? — спросила Юлия Юрьевна.
— В первое время требования к студентам были, как говориться, ниже плинтуса. За неделю я делал пять-шесть курсовых. Тогда я брал семьсот рублей за штуку. А сейчас у каждого своя тема, ужесточились требования к оформлению, в общем, сегодня моя цена: полторы тысячи за курсовую и пять тысяч за диплом.

— За всё по девять с половиной тысяч? — спросила Митрошкина и переглянулась с Оксаной Игоревной.
— Поверьте, это немного. В Городе это стоило бы вдвое дороже. К тому же я делаю бесплатно доклад и презентацию.
— Хорошо, мы согласны, — сказала Веремеева.
— Когда будет готово, я вам позвоню. Какой у вас телефон?

Прекрасная брюнетка продиктовала свой телефон, и они поднялись уходить. Оксана Игоревна вынула из своего пакета коробку конфет и подала Овсянкину:
— Через две недели Новый год. Это вам подарок.
— А это от меня, — сказала Митрошкина и достала из пакета мороженного гуся.
— Что вы, не надо! — стал отказываться хозяин.
— С наступающим!
— Ну спасибо!
— Это вам спасибо!

Женщины обулись в прихожей и ушли. Вернулся Василий Герардович, запиравший за ними дверь:
— Ну-ка, что они подарили? «Коркунов»? Могли бы и побольше коробку купить! Поскупились! Дай-ка попробую… Нет, ничего… Свежие… М-м-м. С детства люблю хорошие шоколадные конфеты. Съем-ка ещё одну. А гуся в сенях на мороз положу. Тяжёлый. Ну ладно, Васёха, до весны у меня заказов почти на восемьдесят тысяч! Ты в доме останешься, или выкинуть тебя? Ладно оставайся. На дворе тридцать градусов. Остатки ушей отморозишь. Ладно, выношу гуся! Предупреждаю, Васёха: тронешь — убью!

Василий Герардович лёг спать, и всю ночь ему грезилась красавица Митрошкина, и звучал её пленительный голосок. «Пожалуй, я не возьму с неё денег за диплом, — подумал он, проснувшись среди ночи. Она такая милая, и, кажется, не дура, как Матильда. Впрочем, достаточно будет, если я сделаю ей бесплатно только курсовые».
На другое утро, едва позавтракав, он засел за заказ Юлии Юрьевны, и такая же весёлая сила погнала его вперёд, как в памятную ночь, когда он брал производные и вычислял интегралы Кулебякиной.

В предновогодний день он запёк в духовке гуся, наделал бутербродов с красной икрой и позвонил Митрошкиной, что диплом её совсем готов, и она может приехать за ним сегодня же:
— Как! Уже готов?! Вот сюрприз! — сказала она. — Никак не ожидала, что вы сделаете так скоро!
— Старался! Специально для вас!
— Я вам очень, очень благодарна. Но я сегодня не смогу приехать. Мы с мужем решили побаловать нашего пятилетнего сыночка: уезжаем в Город, побываем на ёлке, сходим в кукольный театр. В общем, я заеду после праздников. Ещё раз огромное вам спасибо!

Знала бы она, что только что потеряла четыре с половиной тысячи рублей! Он целое утро мечтал, как убедит её принять в подарок к Новому году три курсовые работы, а потом пригласит к своему праздничному столу, они будут пить шампанское, есть бутерброды с икрой и сочного новогоднего гуся, ею же привезённого и приготовленного в рукаве по рецепту, найденному им в Интернете.
Ещё одним открытием, сокрушившем его мечты, было то, что Юлия Юрьевна замужем, и у неё есть ребёнок.

«И проклял Демон побежденный мечты безумные свои» — повторял он, шагая по квартире, и не веселили его ни меняющий профессию Иван Васильевич, ни кубыряющийся*  на полу в Ленинграде Женя Лукашин.   
Целую неделю сидел он дома совершенно один, и единственным его собеседником был престарелый Васька, живший уже неприлично долго:
— Слушай, Вася! Ты как думаешь, пришлёт мне Весенина деньги или нет? Она обещала, что заплатит в конце года. Сегодня шестое января.
Васька, поняв, что обращаются к нему, замурлыкал.

 * опять словарный эндемик!

— У неё красивое имя — Ирина Весенина. Мне нравится.
Васька зажмурился от удовольствия.
— Вот-вот. И ты понимаешь в женских именах. Я тоже замурлыкал в душе. Меня за неё попросила её преподавательница. Обычно преподаватели не связываются со мной напрямую, но тут был особый случай. «Василий Герардович, — написала она, — у меня учится студентка Ирина Весенина из соседнего с вами Светлореченского района. Сделайте ей, пожалуйста, курсовые и диплом. У неё был аппендицит, осложнённый перитонитом, она перенесла две операции. Считайте, что я прошу от её имени». — «Как она себя сейчас чувствует?» — спросил я. — «Вы хотите спросить, продолжит ли она учёбу? К счастью она выздоравливает — тьфу, тьфу, не сглазить — и собирается защищать весной диплом». Я, Васёха сделал курсовые работы и диплом в начале сентября. Всё это время я испытывал к этой Весениной сочувствие, даже нежность, представляя её забинтованный животик, и на высоте этих чувств хотел написать ей, что выполнил её заказ бесплатно. Потом я раздумал, ничего не написал про оплату, но послал диплом без пароля. Я всем посылаю готовую работу под паролем, и сообщаю его только после получения денег на карточку. Она прислала письмо на email, спрашивая сколько должна и когда заплатить. Я ответил, что беру девять с половиной тысяч, но зная, что после болезни ей будет тяжело рассчитаться сразу, готов подождать, например, до конца года. «Хорошо, — ответила она, — к концу декабря я соберу эту сумму. Огромное вам спасибо!» Как думаешь, Вася, не стыдно спросить её, когда она заплатит?

Посоветовавшись с котом, Овсянкин решил, что спросить не стыдно и отправил Весениной поздравления с прошедшим Новым годом, наступающим Рождеством и, как бы между прочим, напомнил о её обещании прислать деньги в конце декабря.
В это время стукнула входная дверь, по полу пахнуло холодом, в прихожей послышался топот многих ног и несколько ломающихся мальчишеских голосов запели: «Рождество, Рождество, все дороги занесло! Мы пришли откапывать, деньги зарабатывать!»

Вышедший им навстречу Василий Герардович увидел четырёх подростков с вымазанными сажей лицами и тут же выразил готовность выдать гостям по лопате, чтобы они могли приступить к осуществлению своих намерений. Ребятишки растерялись:
— Дядя Вася, это ведь только песенка.
— Жаль, снегом меня действительно занесло по самую крышу. Ну да ладно, держите по десять рублей и бывайте здоровы.

Дети были недовольны — они рассчитывали на б;льшую щедрость. Это были первые люди, увиденные Овсянкиным в новом году. Зато не последние в этот вечер: ещё три детские компании по три-четыре человека пришли к нему, и каждому пришлось дать по десять рублей.
— Сто пятьдесят рублей ни за что, ни про что! — пожаловался Василий Герардович Ваське. — Какие народные обычаи! Ничего кроме двух строчек не знают! Узаконенный повод побираться! Асоциальщина! И попробуй не дать! А впереди Старый Новый год! Ещё сто пятьдесят рублей!
Василий Герардович становился скуповат.

Не сразу, а дня через три, Овсянкин получил ответ от Ирины Весениной: «Василий! Я к сожалению, не смогла собрать нужную сумму. Я пришлю деньги в начале февраля. Извините».
Юлия Юрьевна приехала за своими курсовыми и дипломом только после Старого Нового года, в ночь на который Василий Герардович, после зажигания первой и всех, сколько их ни есть, последующих звёзд, четырежды прослушал в исполнении детских хоров песенку: «Сеем, веем, посеваем, с новым годом поздравляем!»

В том, что Митрошкина не спешила за своим дипломом, усмотрел Овсянкин некоторое пренебрежение к себе, и с облегчением решил, что отдавать ей бесплатно курсовые не стоит.

День был пасмурный, падал мокрый снег. Юлия Юрьевна была на серебристой «тойоте» и остановилась на обочине дороги против его окна. Ей пришлось пробираться по довольно глубокому снегу, ибо на такие мелочи, как откапывание тропинок к своему дому, Василию Герардовичу было жалко и сил, и времени. Поэтому в дом Митрошкина вошла запыхавшаяся, раскрасневшаяся и показалась Овсянкину ещё прекрасней, чем в первый раз.
 
Она долго благодарила, удивлялась скорости и качеству его работы, и спросила, наконец, когда ему отдать деньги. Он ответил, что лучше всего сейчас же.
— А что, многие обманывают? — поинтересовалась Юлия Юрьевна.
— По моему опыту ум каждого десятого заточен на поиск способов уклониться от оплаты. Но я посылаю дипломы незнакомцам только под паролем, а с тех, с кем работаю вживую, беру сначала деньги, потом отдаю работу. Благодаря этому, никто меня пока не объегорил.
Митрошкина отдала ему девять с половиной тысяч рублей.
— Спасибо, — сказал он.
— Это вам спасибо, — возразила она и рассып;лась в похвалах, пока не спрятала в пакет диплом и курсовые, не засунула в карман кошелёк и не обула сапоги в прихожей, с которых, кстати, натекло изрядно воды — ему подтирать!

 Ему хотелось подойти, дотронуться до неё! Но нет, как можно — она замужняя женщина, у неё ребёнок! Овсянкин даже не пошёл провожать её, а поспешил в комнату и, уставившись в окно, смотрел, как Юлия Юрьевна пробирается через сугробы назад к своей машине. Наконец, изящно занеся левую ножку, она села на правое сидение и захлопнула дверцу. «Ну всё, — подумал, получивший большое эстетическое удовольствие, Василий Герардович, — кино окончено!»

«Тойота» вздрогнула, рванулась и… медленно сползла с обочины правыми колёсами в снег. Двигатель взвыл, белые клубы поднялись над «тойотой», но она осталась на месте. Водительница сдала назад, но и в обратном направлении колёса вращались вхолостую. Ещё раз вперёд! Тот же результат.
— Продолжение следует! — обрадовался Овсянкин и, накинув куртку, выскочил из дому.
Митрошкина со съехавшим с головы капюшоном уже ходила, пиная снег сапожками.
— Садитесь за руль! — весело закричал Василий. — Я подтолкну!

Но как ни напрягался двигатель, как ни упирался Овсянкин, «тойота» не продвинулась ни на сантиметр.
Огорчённая Митрошкина вышла из кабины:
— Как же быть? Ведь мне надо на работу.
— Постойте! Совсем забыл! У меня же есть своя машина! Садитесь в салон, а то простудитесь.

Прогрев двигатель, Василий Герардович подъехал к застрявшему автомобилю и зацепил его тросом. Две попытки закончились неудачно, но на третьей шедшие домой из школы два старшеклассника подтолкнули серебристую «тойоту», и тёмно-красная сестра вытянула её на дорогу. Не дожидаясь благодарности, сознательные школьники побежали дальше, а Митрошкина, выйдя из салона, произнесла много приятнейших слов и поцеловала своего благодетеля в щёку.

«Не надо было брать с неё плату за курсовые», — подумал Овсянкин, глядя вслед удаляющейся машине, но было поздно, не гнаться же вслед, чтобы вернуть деньги.
Через две недели Василий Герардович, по привычке разговаривая со своим котом, сказал:

— Всё же хорошо, Васёха, что я не подарил Митрошкиной четыре с половиной тысячи рублей! В глаза-то она: тю-тю-тю, сю-сю-сю, а за глаза… Сегодня утром, пока ты мышей ловил, я поехал в Райцентр снять немного денег с карточки, да купить тебе и себе питания. Только вышел из машины, глядь — моя одноклассница Оля Беляева. Она сразу после школы вышла замуж, уехала в Покровку, у неё хозяйство, времени мало, в район ездить незачем, последний раз мы виделись на встрече выпускников восемь лет назад. Разговорились: как дела, как живёшь… Я сказал: ничего, работаю, не нуждаюсь. Она спросила: «Кем работаешь?» — «Фрилансером», — говорю. Вижу, она не поняла, но переспрашивать не стала. Про себя рассказала, что муж умер, сын фермер, торгует сеном, зерном и мясом, что у неё замечательная невестка: уж такая красавица, такая хваткая, работящая, умная, учится заочно в институте, и ездит в Совхоз, где один мужик делает ей курсовые и диплом. Тут у меня ушки навострились. А Оля продолжает: «У мужика-то совести совсем нет, дерёт безбожно! Сколько денег она ему заплатила, а он ещё и гуся с неё взял за работу!» Тут меня осенило — вспомнил, что Ольга выходила замуж за некого Митрошкина, и фамилия её сейчас не Беляева, а Митрошкина! Но на всякий случай спросил: «Твою невестку Юлей зовут?» — «Юлей. А ты откуда знаешь?» — «Так бессовестный мужик-то — это я и есть! И ничего я не деру, в Городе за такие работы берут вдвое больше. И невестка твоя всегда меня благодарила, даже поцеловала недавно. А гуся я, ей богу, не просил, она сама привезла. Я бы вернул его тебе, если бы не съел». Оля перепугалась, даже побледнела: «Ой, Вася! Ради бога, прости меня! И уж, пожалуйста, ничего не говори ей. Юля рассердится, что я выдала её. Ай-ай! Ведь знала, что у нас в районе ни о ком нельзя говорить худо. Здесь все друг другу родственники или знакомые. И на Юлю не сердись, может, ей ещё придётся обращаться к тебе. Она ведь учится, чтобы получить диплом о высшем образовании и поступить в настоящий институт, в юридический, чтобы выучиться на судью. Вася, прости, пожалуйста! Она так на меня обозлиться, если узнает! Не разрушай семью!» — «Да не скажу, не скажу, но и делать ей работы больше не буду! Вот пигалица! Деру я с неё!» А Ольга мне на это говорит: «Так чем она виновата? Тем, что её слова, из-за меня, дуры, до тебя дошли? А другие, думаешь, не говорят про тебя, не осуждают? Говорят! И может ещё хуже!» Вон оно как, Васёха! Двуличный народ! Ой, двуличный! Да и ты, подлец, наверное, плохо обо мне думаешь. Ластишься только, когда жрать хочешь! Я тебя, подлеца, пожалуй, выкину на ночь, на улице не холодно.


Василий Герардович, ни первого, ни второго, ни третьего февраля, не получив никаких сообщений от Ирины Весениной, напомнил ей о себе коротким посланием «Когда заплатите?». Она ответила, что лишь недавно вышла на работу и как только получит зарплату, тут же переведёт ему требуемую сумму. Скорее всего это случится двадцать пятого числа. Он ничего не ответил, но своему коту сказал:
— Знаешь, Васёха, кажется, она хочет меня кинуть.

Часто, проснувшись ночью, он сочинял письма Весениной с упрёками, что он отнёсся к ней по-человечески, с сочувствием, а она ответила чёрной неблагодарностью. Но, встав утром, он на свежую голову решал не опускаться до упрёков. В конце концов, на крайний случай у него был рычаг воздействия на Ирину — заявление в деканат, что дипломная работа сделана не ею.

Вечером двадцать пятого февраля он снова послал ей запрос: «Когда будут деньги?» — «Василий, — ответила Весенина, — мне очень жаль, но нам не выдали зарплату. Как только получу, немедленно рассчитаюсь с вами. Поверьте, мой долг беспокоит меня не меньше, чем вас».

Чтобы не портить своей ученице женский праздник, Овсянкин дождался девятого марта. «Уважаемая Ира, — написал он, — я жду от вас денег не позднее пятнадцатого числа, естественно, этого месяца. А противном случае я приму свои меры». — «Здравствуйте, Василий! Пятнадцатого я в любом случае не отдам вам денег. Их у меня просто нет. Выпускную квалификационную работу, которую вы мне любезно сделали, я защищаю двадцатого марта. До этого срока я не предвижу себе никаких доходов. Но ведь жизнь не кончатся двадцатого числа. Я хочу сказать, что деньги, честно заработанные вами, вы когда-нибудь непременно получите». Он ничего не ответил, а сразу обратился за советом к коту:

— Как думаешь, Васёха, может написать заявление в деканат института? Напишу, что диплом сделал я, а не она, в доказательство приложу папку с материалами, которые использовал. Они должны аннулировать ей диплом и дать новую тему. Как думаешь? Или уж плюнуть? Жалко почти десяти тысяч! С другой стороны — скандал, назначат проверки. Тогда конец моим работам и доброму отношению ко мне преподавателей… Плюну, пожалуй! В другой раз умнее буду!

Васька потянулся и зевнул.
— Ладно! Да будет так!
Восемнадцатого марта раздался звонок на мобильник. Номер был незнакомый.
— Наверно, новый заказ, — решил Уздечки и принял вызов.
— Василий Герардович! — услышал он взволнованный женский голос. — Вас беспокоит ваша студентка Ирина Весенина. Оказывается, мне нужны доклад и презентация к защите диплома.
— Они давно готовы. Переводите деньги, и я их вам немедленно вышлю!
— Василий! Я повела себя очень некрасиво. Ей богу, мне стыдно. Простите меня!
— Ничего страшного, присылайте деньги, и больше от вас ничего не требуется.
Эсэмэска пришла через пять минут. Счёт на карточке увеличился на девять тысяч пятьсот рублей. Овсянкин тут же отправил Весениной доклад и презентацию.

— Я считал её умнее, — поделился он с Васькой-котом. — Она могла бы сэкономить десять тысяч, но даже по готовому не хватило ей тяму сделать доклад и оформить для презентации несколько картинок! Ну хорошо, что хорошо кончается. Я тебе, Васятка, на радостях, пожалуй, дам кусочек красной рыбки, а то подохнешь, не попробовав!

Двадцать первого марта Василию Герардовичу позвонила куратор группы из Светлореченского района:
— Спасибо вам! Вчера была защита выпускных квалификационных работ. Все наши сдали. Ваши работы все до единой получили оценку отлично.
— Весенина защитилась?
— Да, тоже на отлично. Ещё раз огромное спасибо. В том числе от преподавателей.

Неожиданно пришёл Ромка — «бывший ученик первого курса». Пять лет назад он сделал ему с браткой контрольную «по гедравлике», а потом и все другие работы. Правда, диплом он написал только Ромке — братка не выдержал и сошёл с дистанции, как будучи человек ленивый.

— Здравствуйте! — сказал ученик. — Я ведь закончил эту вашу СПТУ. Диплом защитил на четыре.
— Как? У тебя ведь защита пятого апреля!
— Не, мамка договорилась — я сдал со светлореченцами.
— Ну, поздравляю! 
— Это вам спасибо! А вы мне на тот год сделаете ещё один диплом?
— Зачем тебе два?
— Это не мне, а Ваньку.
— Так ведь он бросил эту мою СПТУ!


— Не, мамка договорилась, что он её не бросил, а пропустил один учебный год по болезни. Сейчас братка на Севере деньги зарабатывает. Вы сделаете диплом, как бы ему, а сдавать буду я, но я буду как бы он.
— Так-так! Очень интересно! 
— На следующий год Ванёк приедет в отпуск, и мы на день рождения положим перед ним диплом: «Дарим тебе, братка, высшее образование!» Ему будет приятно.   
— Ну что ж! За ваши деньги — любые удовольствия. Как говориться, лучшему другу — лучшего поросёнка!
— Мамка велела узнать: можно заплатить вам не девять, а только семь тысяч?
— А вот этого никак нельзя!
— Ну ладно. Тогда до свидания.

Через несколько дней за своей ВКР* приехала Оксана Игоревна Веремеева. Он сделал диплом ей последней. Это значит, что из студентов она была ему безразличней всех: не красавица Митрошкина, не жалкая Весенина, не прикольный Ромка. Сделал в срок — чего ещё надо!

Василий Герардович собирался быстренько отдать ей диплом, да заняться своими делами.
Увидев её, кот Васька замурлыкал, спрыгнул с дивана и принялся тереться о её ноги.
— Узнал! — сказала она.
— Мой кот к вам неровно дышит, — заметил Овсянкин.
Оксана Игоревна улыбнулась и заплатила ему за диплом.
На ней была белая весенняя курточка, белый берет и светло-серая юбка.

«А у неё красивые глаза», — подумал Василий Герардович и спросил чисто из вежливости, чтоб не молчать:
— Вы где работаете?
— Бухгалтером в ЦРБ**. А вы всё контрольные делаете? Не скучно одному?
— Я не один. Родители, как маркизу Карабасу, оставили мне в наследство кота, правда босого — без сапог. А контрольные делаю, потому что есть спрос.
— Как вы думаете, соответствует ли эта, как говорил один гоголевский персонаж…
— Вы хотите спросить: «соответствует ли эта негоция дальнейшим видам России»?
— Вот именно. У нас с вами один…

 *   ВКР — выпускная квалификационная работа
 ** ЦРБ — центральная районная больница.


— Не стесняйтесь! Вы хотели сказать один культурный код — культурным человеком быть не стыдно. Так вот, я считаю, что дальнейшим видам России сия, с позволения сказать, негоция полностью соответствует. Меня уже упрекали: «плодишь дураков-начальников на нашу голову!» Но что же делать, если у государства нет денег на высшее образование? Единственный выход — дать вузам зарабатывать самим любыми способами. Что хуже: иметь дураков-начальников, или стране не иметь вузов? Вы не хотите учиться, вас приходится принуждать, рассказывая сказки, что в наш век невозможно эффективно работать без высшего образования, угрожать вам увольнением. Но у вас нет времени и возможности учиться. Отсюда моя роль — учиться вместо вас от вашего имени. Благодаря мне, на своём рабочем месте останутся десятки прекрасных специалистов. Хорошо ли, если вас уволят и поставят какую-нибудь дуру после университета? Нет, никому хорошо не будет. А когда вам учиться? До шести часов вы на работе, домой придёте, там семья, надо…

— У меня нет семьи! — перебила Веремеева.
— Простите, я не знал.
— Ничего. Мои муж и сын погибли десять лет назад в автокатастрофе. Вы разве не слышали? Мне тогда казалось, что весь район со мной рыдает.
— Нет, не помню. Ещё раз простите!

— Мне было тридцать шесть, сыну семнадцать. Муж повёз его поступать в институт. Такой красивый был мальчик, умный, добрый. Муж умер сразу, а Димочка мучился ещё неделю. Я всё это время была рядом с ним. Он меня успокаивал: «Не плачь, мамочка, я выкарабкаюсь!» Но не выкарабкался. Перед смертью метался, бредил, а потом затих и будто заснул… или ушёл от меня. Смотрю и чувствую — он всё дальше, дальше…
Взгляд Оксаны Игоревны застыл, устремившись в ей одной видимые дали.

Что-то большое, тёплое, незнакомое шевельнулось в груди Василия Герардовича. Это было не влечение, не то, что казалось ему любовью, это было огромное, искреннее человеческое сострадание.
«Как же я не замечал эти глаза, это спокойное достоинство? Ни одной чёрточкой не выдаёт она своей боли! Какая душа светится в ней!»
Он проводил Веремееву до калитки. Старый кот бежал за ними, подпрыгивая, чтобы потереться головой о её руку.

— Десять лет одна — уже привыкла. Буду работать пока смогу. А там — что бог даст! Хоть дом престарелых.
— Оксана Игоревна, — неожиданно для себя сказал Овсянкин, — давайте жить вместе! Переезжайте ко мне.
Она взглянула на него своими необыкновенными глазами, чуть помолчала и ответила очень просто:
— Я подумаю.


23.05.2022