Дао Дэ цзин. Толкование. Глава 67

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЭ

Глава 67


(1)          Под Небесами все говорят, что Дао мое велико,
               Да, похоже, [что ни на что] не похоже.
               (тянь ся цзе вэй во дао да сы бу сяо)
(2)          Так потому и Великое, [что ни на что] не похоже. 
               (фу вэй да гу сы бу сяо)
(3)          Будь [на что-то оно] похоже, давно [бы уже стало] меньше.
               (жо сяо цзю и ци си е)

(4)          Три драгоценности есть у меня постоянно: их [я] держусь и храню.
               (фу во хэн ю сань бао чи эр бао чжи)
(5)          Называю первую «состраданием».
               (и юэ цы)
(6)          Вторую зову «бережливость».
               (эр юэ цзянь)
(7)          Третья зовется «не смею быть первым под Небесами».
               (сань юэ бу гань вэй тянь ся сянь)
(8)          «Сострадание» позволяет [быть] храбрым.
               (цы гу нэн юн)
(9)          «Бережливость» позволяет [быть] щедрым.
               (цзянь гу нэн гуан)
(10)        «Не смею быть первым под Небесами»
               (бу гань вэй тянь ся сянь)
               позволяет стать во главе [всех] «сосудов».
               (гу нэн вэй чэн ци чан)
(11)        Сегодня [быть] храбрым без сострадания;
               (цзинь шэ цы це юн)
(12)        Щедрым без бережливости;
               (шэ цзянь це гуан)
(13)        Первым, [пренебрегая теми, кто] сзади –
               (шэ хоу це сянь)
(14)        Это верная смерть.
               (цзэ би сы и)
(15)        В сражении [обладать] состраданием – [это] победа.
               (фу цы и чжань цзэ шэн)
(16)        В обороне [сострадание придаст тебе] стойкость.
               (и шоу цзэ гу)
(17)        [Когда] Небо оберегает кого-то,
               то будто стеной сострадания его [окружает].
               (тянь цзян цзю чжи жо и цы юань чжи)

 
«Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри – не вы!»
                «Бородино», Михаил Юрьевич Лермонтов

              Мы, с Великим Пекинесом, не подсчитывали, но в «Дао Дэ цзин» немного глав, ведущих повествование от первого лица. Все они прекрасны именно тем, что создают ароматную импрессию присутствия Совершенномудрого прямо здесь и почти сейчас. Конечно, глава 20 – это нечто непревзойденное, но вслед за ней мы бы уж точно водрузили сию поэму на пьедестал древнекитайской героической мудрости. Впрочем, общегалактические главы 49, 52 и 64 тоже провоцируют нас на высокочастотные повиливания хвостиком.
              Вероятно, в ветхокитайские времена главы 67, 68 и 69 являли собой одно целое. Поэтому в главе 69 также присутствуют любимые драгоценности (бао) Лао-цзы, которые легко растерять, недооценивая коварного противника. На годянском бамбуке этой главы нет, а в первой строке мавантуйского текста «В» (в тексте «А» строка не сохранилась) и у Фу И говорится «во да» (я велик), в отличие от текстов Ван Би и Хэшан-гуна, утверждающих, что «во дао да» (мое Дао великое). Заявления «я велик» и «мое Дао великое» ничем особенным друг от друга не отличаются, поскольку отделять Лао-цзы от его Великого Дао – занятие в высшей степени никчемное. Легко заметить, что строки (1), (2) и (3) насквозь пропитаны желтокитайским юмором, поэтому не стоит полагать, будто бы в них Совершенномудрый дозволяет себе обывательское бахвальство. В мавантуйской версии строка (1) заканчивается «да эр бу сяо» (великое и «бу сяо»), а в стандартном тексте, у Хэшан-гуна и Фу И сказано «сы бу сяо» (быть похожим на «бу сяо»). Строка (2) в стандартном исполнении выглядит как «фу вэй да гу сы бу сяо» (именно потому, что великое, поэтому будто «бу сяо»). Мавантуйский текст «А» – «фу вэй … гу бу сяо» (именно потому…, поэтому «бу сяо»), а текст «В» преподносит очередную сенсацию – «фу вэй бу сяо гу нэн да» (именно потому, что «бу сяо», поэтому способно быть великим). Строка (3) – «жо сяо цзю и ци си е» (будь похоже на «сяо», давно бы измельчало) везде одинакова, за исключением текста Фу И («жо сяо си цзю и» – смысл тот же). Дабы не заблудиться в следующих ниже песнопениях, мы поспешим обратить внимание любознательных домохозяек на то, что в строке (3) иероглиф «сяо» отрицанием «бу» не сопровождается.
              Как видно из вышевзвизгнутого, смысл первых трех строчек зависит от того, с какой стороны обнюхивать бином «бу сяо» («бу» – отрицание; «сяо» – похожий, маленький, small, tiny), выступавшее на древнекитайском пленэре в трех совершенно разных ипостасях: что-нибудь ни на что не похожее (not to resemble, not to be like); нечто не маленькое (not tiny, not small), а также бесполезное, недостойное и даже скверное (unworthy, worthless). Какой из этих вариантов имел в виду Лао-цзы, вопрос сложнозадумчивый, но, как говорит Великий Пекинес, «взялся за косточку, жуй до конца». Товарищ Ян Хин-шун, переводя стандартный вариант текста, ощущает «бу сяо» как нечто никак не способное стать меньше: «Все говорят о том, что мое дао велико и не уменьшается. Если бы оно уменьшилось, то после долгого времени оно стало бы маленьким. Не уменьшается потому, что оно является великим». Что сказать в направлении этого «шедевра», рожденного давным-давно в пыльных коридорах института философии Академии Наук СССР? Только то, что, невзирая на академические традиции качества, он отличается постыдной неаккуратностью и неуместной вольностью исполнения. Почему? Потому, что иероглиф «сяо» в те славные времена, хоть и выступал в качестве прилагательного «маленький», его шансы стать глаголом «уменьшать-уменьшаться» были равны круглому китайскому нулю («жо сяо» у Ян Хин-шуна – «если бы оно уменьшилось»). Кроме того, Ян Хин-шун беспардонно меняет местами строки (2) и (3), очевидно, из жгучего желания подогнать их содержание под свою «неуменьшаемость». Однако, сколько строки ни крути, заявление «Если бы оно уменьшилось, то после долгого времени оно стало бы маленьким» – банальнейшая глупость, недостойная даже кудахтанья соседских кур. Наш мудрокот Костя называет такие вирши словами простыми, но обидными – «несъедобная фигня».
              Ежели сознаться, так «бу сяо» в виде непригодной никчемности нам очень даже по шерсти. Дозволяй сие прочтение Лао-цзы, мы бы с радостью предпочли «бесполезное» Дао всему остальному. For instance: «Все говорят, что Дао мое велико, да только вот бесполезно. Да велико, потому от него и нет проку. Было бы на что-то пригодно, давно бы уже стало меньше». Ах! Не мы одни испытываем щенячий восторг от Дао-непригодности. «Творящий Благо» как-то сказал Чжуан-цзы, что у него во дворе растет огромное древо, ствол и ветви которого настолько кривые, что без слез на них лучше не глядеть. Оно ни к чему не пригодно и никому не нужно. Поэтому и живет себе припеваючи в полной китайской безопасности. Также и все сочинения Чжуан-цзы: в народном хозяйстве толку от них, что хитрый кот наплакал. Чжуан-цзы повесил хвост и собирался уж надуть щеки, но потом возразил, что наряду с отсутствием пользы нет ни вреда, ни хлопотных хлопот (Чжуан-цзы. Гл.1). Соседские куры, являясь знатоками всего, что касается никчемной ненадобности, справедливо заметили, что бесполезность Дао мало чем отличается от любой другой ненужной непригодности. Тотальная же «несхожесть» сразу указывает на нечто уникальное и не подлежащее сравнительному анализу. Дао не с чем сравнивать. Дао – это «Не Вещь» (гл.14), и Всевышний предусмотрительно не сподобил заносчивых эго-субъектов применять Форму Бесформенного во исполнение их личных и, что уж скрывать, порой неблагонамереных замыслов. Короче, субстанцию Реальности нельзя использовать во имя обретения чего бы то ни было (гл.4). Святой Дух совершенно бесполезен в тяжелой и легкой промышленности, на торговых площадках и в общественном транспорте. Правда, схимники-огородники тут же начнут сморкаться и чихать, скулить, пищать и даже задыхаться, если не обнаружат перед завтраком Его интенсивного присутствия в своих вечно линяющих шкурках. Интересно, что соседские куры и вальяжные утки с другого конца деревни ни по какому поводу не испытывают проблем с дыханием и пищеварением. Как говорили древнеримские домохозяйки вслед за красноречивым Цицероном, каждому свое и строго в порядке общей очереди.

Дао подобно Великому Пекинесу:
В хозяйстве нет пользы от этой собаки.
Газету и тапочки приносить он не будет.
Вряд ли пойдет по следу,
И зайцев с волками гонять не станет,
В упряжку не запряжешь,
И на цепь его не посадишь,
Но быть с ним рядом – Великое Счастье.
Вокруг себя он излучает величие,
А благородство его души собачьей
Даже и сравнивать неохота.
Любит он всех без тени сомнений,
Искренность его не знает ущерба,
Страх неведом ему – лишь грозы боится,
Но ведь прокуратора пес тоже грозы боялся.
               
Император китайский пекинеса любил безмерно,
И справедливо считал его живым Буддой.
Только зачем давал ему должности и награды?
Совсем, наверное, ошалел от счастья.

Да уж для Дао нельзя найти применения.
Захотев применить его, тут же и потеряешь.
Вы спросите: «Зачем нам такое?
Нам бы чего похитрее,
Чтобы в бизнесе помогало,
Чтобы денег срубить побольше».
Не знаю, что вам ответить.
Пойду-ка гулять с Великой Собакой.

              Ой, опять нас унесло в пушистую лирику? Так возвращаясь к знаменитым «баранам» адвоката Патлена, следует тут же констатировать, что перевод Малявина В.В., избравшего именно этот вариант «бу сяо», издалека выглядит достойным восхищения, но вблизи оказывается очередным обманом наивного покупателя: «Все в мире говорят, что мой Путь велик, да как будто ни на что не годен. Да, велик – и оттого как будто ни на что не годен! Будь он для всего пригоден, давно бы уже измельчал». В примечаниях к своему переводу знатный профессор обижается на буржуазных переводчиков, и так же, как схимники-огородники, мучается мучительным вопросом «… как трактовать ключевое для начальной части главы выражение «бу сяо». Оно может означать «быть непохожим», а также «ничтожный», «маленький» и вместе с тем «непригодный». … Позднейшие толкователи с редким единодушием трактуют это выражение в том смысле, что Путь «ни на что не похож» (ибо «смутен», «не имеет формы» и т. д.), а если бы был похож на какую-либо вещь, то был бы не великим, а «мелким». … Западные переводчики в большинстве своем следуют подобному толкованию, которое при всей его логичности, кажется несколько натянутым и притом лишающим оригинал элемента иронии». Брависсимо! Правда, элемент иронии как раз в том, что вменяемые западные переводчики, в отличие от Малявина В.В. и Ян Хин-шуна не спешат выдавать свои буйные фантазии за слова Лао-цзы, приписывая «бу сяо» несуществующие значения прям на глазах у доверчивых домохозяек. Как идиоматический бином, «бу сяо» может означать что-нибудь непригодное и бесполезное, но иероглиф «сяо» в чистом виде без отрицания никакого отношения к чьей-либо годной пригодности не имеет. Соответственно, строка (3), словно лакмусовая бумажка, снова выявляет «несъедобную фигню», причем без всякой иронии, безошибочно и строго. Ни при какой погоде «жо сяо» (как будто «сяо») нельзя перевести как «Будь он для всего пригоден…»
              Учитывая такие обстоятельства, «бу сяо» в этих строках может означать только что-нибудь ни на что не похожее. Все иные варианты «бу сяо», упираясь в строку (3), тут же теряют право на честное существование. В нашем антинаучном переводе мы предпочитаем стандартный вариант, повествующий о Великом Дао Совершенномудрого, а не о нем самом (хотя и это не беда). Lau Din-cheuk: «The whole world says that my way is vast and resembles nothing. It is because it is vast that it resembles nothing. If it resembled anything, it would, long before now, have become small» (Весь мир говорит, что мой Путь огромен и ни на что не похож. Это потому, что он огромен, он ни на что не похож. Будь он на что-то похож, уж давно бы стал маленьким). Роберт Хенрикс (мавантуйский текст «В»): «The whole world says, I’m Great; Great, yet unlike [everyone else]. But it is precisely because I’m unlike [everyone else], that I’m therefore able to be Great. Were I like [everyone else], for a long time now I’d have seemed insignificant and small» (Весь мир говорит, что я Велик. Велик, да ни на кого не похож. Но именно потому, что я не как все, я потому и могу быть Великим. Будь я такой как все, уж давно бы казался незначительно маленьким).

(4) – (14).     Три драгоценности (сань бао), неустанно почитаемые и бережно хранимые Лао-цзы – это сострадание (цы), бережливость (цзянь) и тихая скромность в виде откровенного нежелания выпячивать себя по какому угодно поводу на фоне остальных членов населения (бу гань вэй тянь ся сянь). Мы не усматриваем жгучей необходимости разжевывать сей фрагмент, поскольку упомянутые в нем простые и прекрасные человеческие качества способны вызывать восхищение у всех честных домохозяек, что в древности, что ныне, что в мерзлой Арктике, что в душных дебрях Амазонки.

Лао-цзы презирал все слова, имена и буквы,
Но «сыновьям и внукам» все же оставил пять с лишним тысяч знаков.
Это и было проявлением его Великого Сострадания –
Той бесценной вещи, одной из трех, которые он лелеял.
И тот хранитель пограничного перевала
Все одно, что апостол, донесший до нас Великого Лао-цзы творение.
Говорят, он оставил заставу и побрел за Лао-цзы, не спрашивая направления.
Наверное, дошло до него, что в Безграничном не существует границы,
И охранять ее – недостойная глупость.

                Все куда-то течет и изменяется. Вот и прекрасные человеческие качества с древнекитайских пор тоже претерпели причудливые трансмутации. Вальяжные утки, надысь заглянувшие в гости к соседским курам, презрительно глядя в нашу сторону чрез дырку в заборе, назидательно прокрякали, что красит человека не всяка там сострадательная скромность, а насиженное место престижной службы, на котором он трудится в поте своих перьев во благо народа и славу отечества. Неразумный, гневно выпучив глазки, изготовился было прижечь глаголом пернатых лицемерок, но вдруг отчетливо вспомнил, что давно забыл, чем отличается слава народа от блага отечества. Кот Костя, всегда неравнодушный к толстым уткам, яростно мяукая, принялся спешно точить свои смертоносные когти, да так увлекся, что и не знал, как остановиться. Только отважный мудрокролик Пи-Пу вступил с утками в оживленную с его стороны дискуссию: «О неуважаемые птицеутки, благо народа, о котором вы так печетесь своими вспотевшими перьями, протекая сквозь ваши теплые места службы неизменно оседает в ваших бездонных карманах. Что до славы отечества, то вы державу уж так ославили, что ближайшие двести лет ей вряд ли отмыться. Так что свое патриотическое кряканье приберегите для скудоумных граждан. И не забывайте, что чиновничьи удовольствия всех важных уток очень легко, а порой и стремительно, заканчиваются их жареными грудками. Иногда с яблоками, но очень часто и без них. Auf Weidersehen! »

(15). (16).        Строка (15) в стандартном тексте Ван Би записана как «фу цы и чжань цзэ шэн» (Муж, человек, тот, этот, ведь, вот, если; Любить, сочуствовать; С помощью, посредством, из-за; Вести войну, война, битва; Тогда; Победа, успех, брать верх), что дословно будет выглядеть примерно так: «Если с состраданием вести войну, то тогда успех и победа». В тексте Фу И строка выглядит иначе: «фу цы и чэнь цзэ чжэн». Здесь иероглиф «чэнь» – располагать и выстраивать (войска), а «чжэн» – справедливый, искренний, бесстрастный. В первом мавантуйском тексте в строке отсутствуют третий и четвертый иероглифы, а в остальном она от стандартного исполнения не отличается. Второй мавантуйский текст предлагает следующее: «фу цы и дань цзэ чжэнь», где «дань» – это простой, одинокий, хилый, слабый, нечетный, а «чжэнь» – признак, предзнаменование, я, мой. Осознать, об чем тут речь журчит, тяжело и даже трудно. Возможно, сострадание помогало отважным китайцам, сражаясь в меньшинстве за правое дело, косить врага как зайцы траву и одуванчики в известной песне. Why not? Только, что здесь делает иероглиф «чжэнь» (предзнаменование)? Ох-ох. Lau Din-cheuk (стандартный текст): «Through compassion, one will triumph in attack and be impregnable in defence». Роберт Хенрикс, подойдя к этой строке, откровенно устал: «Lines 5-18 in the standart text are exactly the same as we find in Text B of the Ma-wang-tui texts except that the «constantly» is omitted from line 5, the word «this» is omitted from lines 13-15, and the «Then» is omitted at the start of line 16» (Строки 5-18 в стандартном тексте точно такие же, как в мавантуйском тексте «В» за исключением того, что в строке 5 пропущено слово «постоянно», в строках 13-15 пропущено слово «это», а в начале строки 16 пропущено слово «тогда»). Учитывая, что его строка 17 соответствует нашей строке 15, он, не находя в ней отличий от стандартного текста, просто ошибся. Строка (16) во всех текстах выглядит одинаково: «и шоу цзэ гу» (оборона – тогда прочный, крепкий).

(17).         Строка на мавантуйских шелковых свитках (тянь цзян цзянь чжи жо и цы юань чжи) вновь отличается от своих аналогов в текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И (тянь цзян цзю чжи и цы вэй чжи). «Тянь» – это небо. «Цзян» выступает здесь в роли модального глагола, извещающего о намерении, пожелании или неизбежности (надлежит, собираться-намереваться, желать-хотеть). Дальше мысли мудрокитайцев хоть и текут параллельными струйками, но с вариациями столь отличными друг от друга, что приписать их одному автору ни одна лапа не поднимается. На мавантуйских шелках наблюдается сочетание «цзянь чжи» или «устанавливать его» супротив стандартного «цзю чжи» – «спасать, помогать и выручать его». Далее «цзянь чжи» выливается в «юань чжи» ([окружает] его стеной, [помещает] его за стену), а «цзю чжи» в «вэй чжи» (охраняет и защищает его). Роберт Хенрикс отмечает, что «Finally in lines 19 and 20 (у нас строка 17) the standart text says, «When Heaven is about to save him» (chiu instead of chien [«establish»]), «with compassion it protects him» (wei instead of huan [«surround with a wall»]). То есть, в мавантуйском случае Небо, желая воздвигнуть полюбившегося ему желтокитайца, скажем, на почетное место, сидящего лицом к Югу, окружает его стеной сострадания, а в иных текстах, собираясь оказать ему гуманитарную помощь, оберегает все тем же состраданием, но уже без всякой стены. Обе версии восхитительны, но нам нестерпимо кажется, что верхние слои древнекитайской атмосферы были слабо озабочено выдвижением двуногих зверюшек на важные посты и должности. Если китаец был весел и везуч, не встречая интенсивного сопротивления окружающей среды осуществлению своих устремлений, то уместнее будет сказать, что Небо именно хранило его (цзю чжи) от всевозможных неприятностей. Рихард Вильгельм: «Whom Heaven wants to save him he protects through love» (Кого Небо хочет спасти, того защищает любовью). Lau Din-cheuk: «What heaven succours it protects with the gift of compassion» (То, чему Небо приходит на помощь, оно защищает, даруя сострадание». Роберт Хенрикс (мавантуйские тексты): «When Heaven’s about to establish him, It’s as though he surrounds him with the protective wall of compassion» (Когда Небо собирается установить (упрочить) его, оно будто бы окружает его защитной стеной сострадания).
                Мы, с Великим Пекинесом, во имя максимальной смысловой и поэтической насыщенности этой строки вынуждены согрешить, причем, честно и намеренно. Конвертируя ее на московский диалект, да не убоимся мы смешать в общую кучу все имеющиеся в нашем распоряжении варианты текста. Обычно, мы стараемся избегать такого удовольствия, но здесь соблазн слишком уж велик. Итак, вуаля, «цзю чжи» из стандартного текста и «юань чжи» из-под мавантуйской возвышенности: «[Когда] Небо оберегает кого-то, то будто стеной сострадания его [окружает]». Ах-ах.