Волчонок. Часть I. Оккупация

Продолжение романа "Выродок". 1918 год. Лебединая песня Австро-Венгии.
Франц выбрался из охваченного беспорядками и войной Триеста и направился в Тироль, куда вели следы его настоящих родителей, всё ещё плохо представляя, что его ждёт дальше.



Глава I

Франц шёл по этой мокрой, каменистой дороге уже много дней. Спрашивая на рыночной площади Боцена дорогу на Инсбрук, он понятия не имел, как это далеко. Ведь Каспер сказал: «Рукой подать». Франц и думал, что за один день доберётся. Но дорога всё тянулась и тянулась под тёмно-серым нависшим небом, мимо гор, буковых лесов, небольших деревень, вид у которых был совсем неприступным. Франц в первый день было попробовал зайти в одну такую деревню, спросить, нет ли там для него какой-то работы, но крестьяне смотрели на него с недоумением и боялись подходить близко — в Тироле свирепствовала испанка, жители боялись чужих, предполагая, что у них может быть инфекция. Какой контраст с шумными, говорливыми итальянцами!
К тому же Франц неожиданно обнаружил, что его немецкий язык, который в приюте считался безупречным, звучит совсем не так, как говор местных жителей. Возможно, они даже с трудом понимали его.

Припасённый в приюте хлеб они с Медведем уже давно съели. В последние двое суток мальчик питался только случайно найденными у дороги ягодами терновника, а собака вообще была голодной, так как попытки ловить случайных птиц успехом не увенчались.
Но гораздо больше, чем голод, Франца донимал холод. Он замёрз, ещё покидая Триест, в ту первую, по-настоящему осеннюю ночь, и всё никак не мог согреться. Он был не готов к тому, что климат в этих местах гораздо более суров, чем в его родном городе. Всё было серо, сыро, мрачно.
В придачу ко всем сложностям на дороге периодически попадались патрули. В первый раз Франц едва не попался. Он, несмотря на свою наивность и неопытность, вполне понимал, что патрули лучше обходить стороной. Он и обходил. По мокрой скошенной траве, по чёрной грязи, перемешанной с острыми камнями, прячась в придорожных посадках, стараясь не сбиться с дороги. Спал он за случайными придорожными кустами, прижавшись к собаке. Франц вполне понимал, что если бы не Медведь, то он, возможно бы не выжил на этом пути.

Иногда его охватывало такое отчаяние, что он подумывал, а не повернуть ли обратно. Зачем он вообще потащился в этот Инсбрук? Что там? Кто там его ждёт? Не лучше ли было сидеть спокойно в Триесте, хоть бы даже и в приюте. Там хоть есть давали каждый день, была крыша над головой, и не было такого пронизывающего холода. Но останавливал огромный путь, который он уже прошёл.
Как ни странно, он не заболел. Видимо, организм собрал все свои силы для этого пути. А вот Медведь стал всё чаще отставать. Пришёл день, когда он молча лёг на дорогу, положил морду на лапы, и закрыл глаза.
— Медведь, что с тобой? Вставай! — тормошил его Франц, но собака только вздыхала.
И тут, стараясь высмотреть в перспективе дороги хоть какую-то надежду, мальчик увидел с правой стороны дороги характерные выступы среди деревьев. Кладбище.
— Вставай, Медведь, мы почти пришли, там можно спрятаться и согреться, а может, и еду какую-нибудь найдём!
Пёс, будто поняв его, тяжело встал и медленно зашагал за хозяином.

Впереди действительно было кладбище. Но оно разительно отличалось от кладбища, где он привык прятаться в Триесте. Склепов здесь было мало, все они были в отличном состоянии, никаких проломов в них не наблюдалось. Могилы были расположены в особом порядке — самые богатые — прямо у входа, а те, которые победнее — подальше. Аллеи были идеально ровными, и даже могильные плиты были чрезвычайно похожими друг на друга, как будто здесь были похоронены члены одной семьи. Франц понял, что в Инсбруке кладбище было вынесено за черту города. То, что они это кладбище нашли, было хорошей новостью, значит, до города уже недалеко. Плохо было то, что на кладбище никого не было. Сейчас Франц дошёл до такого состояния, что мог бы даже унизиться до попрошайничества, если не для себя, так для своей собаки, но просить было не у кого. В такую неприятную погоду горожане предпочли на время оставить в покое своих мёртвых.
Мальчик шагал вдоль могил, читая фамилии похороненных здесь людей. Могильных плит, на которых была написана фамилия Нойманн, к его удивлению, было довольно много. Увидев свою фамилию в первый раз, Франц вздрогнул. На мгновение ему показалось, что это он лежит тут под могильным камнем, а вся эта безнадёжная, холодная дорога только последний всплеск его угасающего сознания. Но потом Нойманнов попадалось всё больше. Были и богатые могилы, и очень бедные. И очень старые и совсем новые. И Франц понял, что они, скорей всего, даже не родственники; просто фамилия Нойманн в этой местности была очень распространённой.
Так он забрёл на обособленный участок у самой стены кладбища. Почти все могилы здесь были ухожены. У каждой цвели поздние осенние цветы и лежали венки из цветной фольги. Пожалуй, кроме одной. Она представляла собой небольшой, поросший травой холмик. Рядом росло небольшое деревце, уже почти полностью скинувшее листву.
Франц подошёл к жестяной табличке в изголовье и с трудом прочёл полустёршиеся буквы «Герда Хаусвальд»

Кто была эта Герда? Судя по величине могилы, это была маленькая девочка, не старше его. А судя по заброшенности, она не имела родственников. Возможно, она была такая же приютская бедолага, как и он. И некому было заказать памятник, и посадить цветы у её могилы. А скоро и табличка упадёт… Но кто-то всё-таки посадил здесь дерево.
Франц сгрёб в кучу опавшие листья, и в готовую «перину» тут же залез Медведь. Листья были влажные, но выбирать не приходилось. Франц лёг рядом с собакой и, несмотря на голод, тут же уснул от усталости под шорох мелкого дождя по жестяным цветам из венков на окрестных могилах.
Утром в этом промозглом краю его впервые встретило солнце. Но тепла это солнце совсем не давало. Стуча зубами от холода, он выбрался из вороха листьев, отряхнулся и попробовал поднять Медведя. Но пёс упорно не хотел вставать. Он очень сильно ослабел и даже хвост его едва шевелился, приветствуя хозяина.
— Ничего, Медведь, я скоро вернусь, — бормотал мальчик, — я обязательно принесу что-нибудь поесть.
Медведь слабо вильнул хвостом и снова закрыл глаза, и Франц быстро пошёл к выходу из кладбища. Во всём теле он испытывал от голода необыкновенную лёгкость, голова слегка кружилась, но утренний холод придавал бодрости; на вчерашних лужах уже появился тонкий лёд.

========== Глава II ==========

Город, оказывается, был совсем рядом. Если бы они с Медведем прошли вчера вперёд ещё пять минут, они бы дошли до него.
Старинные дома со стрельчатыми окнами, булыжные мостовые, продуктовые лавки, распространяющие невозможно притягательный запах съестного — всё это лежало перед Францем. В городе происходило какое-то странное движение. Угрюмые молчаливые люди торопливо тащили куда-то мешки, ехали подводы со скарбом, некоторые хозяева забивали поперечными досками ставни своих домов. Франц подумал, что здесь совсем не видно детей. И только эта мысль промелькнула у него в голове, как тут же, рядом с булочной, куда ноги привели его почти неосознанно, он увидел довольно большую группу детей разного пола и возраста.

По всей видимости, это были маленькие бродяги. Франц испугался, как их много. Да, в этом городе наверняка на рынке конкуренция на должность «принеси вот тот ящик, а это отнеси туда» огромна. Впрочем, глядя на окружающее, Франц сомневался, а есть ли в этом городе рынок.
Дети стояли полукругом. Вперёд выставили самых маленьких. Старшие наоборот — старались стушеваться. Франц остановился и попытался разобраться в происходящем. Через минуту он уже понял, что дети попрошайничают. Вот какая-то женщина вышла из дверей булочной, и ей под ноги кинулась маленькая девочка в кургузом клетчатом пальто, причитая что-то ноющим голосом. Женщина вздохнула, полезла в объёмную сумку, достала оттуда булку и, разломав пополам, протянула половинку девочке. Но ноющий голос девочки только набрал новых оборотов. Вздохнув, тётка сунула в детскую руку и вторую половинку булки.

Девочка тут же замолкла, а когда женщина ушла, обе половинки тут же передали назад. Туда, где стояли самые старшие ребята.
— У… как тут всё… — с огорчением подумал Франц.
Весь его приютский опыт говорил мальчику, что с этими детьми ему лучше не связываться. Памятный Бруно Вальтер и не менее памятный Абеле покажутся милыми ангелочками по сравнению с этой детской толпой.
Поэтому Франц начал неслышно пятиться назад и уже собирался юркнуть в ближайший переулок, как тут один из мальчиков обернулся и встретился с ним глазами.
С первого взгляда определив, что перед ним не домашний ребёнок, а маленький беглец, парнишка настороженно и одновременно заносчиво прокричал:
— Эй, ты! Кто ты и что делаешь на нашем месте?
Франц независимо сунул руки в карманы, делая вид, что окрик относится совсем не к нему, и продолжал отходить назад. Он старался не бежать, сознавая, что если он побежит, вся ватага тут же кинется следом и тогда уж ему несдобровать.

— Тиль, он уходит! — азартно заметила малышка в клетчатом пальто.
— Не уйдёт! — крикнули сразу несколько ребят, и вслед Францу полетели камни и комки раскисшей земли.
Ощущать на себе липкие шлепки было неприятно, но не особо больно, но вдруг какой-то довольно тяжёлый камень ударил Франца сбоку по колену. Франц взвыл и запрыгал на одной ноге.
— Это что вы тут такое делаете! — внезапно возмутилась какая-то женщина, быстро переходя перекрёсток и приближаясь к булочной.
Малолетние бродяжки бросились врассыпную, хохоча и кривляясь, а женщина обняла за плечи Франца:
 — Сильно тебе досталось?
— Нет, ничего, вот только нога…
— Дай-ка я посмотрю, — женщина склонилась к ноге мальчика и потребовала, чтобы он несколько раз согнул и разогнул колено.
— Неприятная травма, но не опасная, — в конце концов, сделала она вывод, — у тебя есть платок?
Как ни странно, платок у Франца был, это был платок, который когда-то давным-давно, в совсем другой жизни, положила ему в карман пиджачка Фрида. Пиджачок уже стал маловат, а платок так и лежал там, дожидаясь своего часа.

Женщина крепко перевязала ногу Франца и посоветовала ему несколько дней поберечь колено и ходить поменьше.
— Ты где живёшь, мальчик, — спросила она, — ты из беженцев?
Франц кивнул, не вполне понимая, о чём его спрашивают.
Женщина вздохнула и, бросив мимолётный взгляд на дверь булочной, сказала:
— Пойдём, я тебя провожу. А то как бы эти малолетние хулиганы опять на тебя не напали.
Они вышли на узкую, засаженную старыми каштанами улицу и пошли по ней вверх.
— Вот как оно получилось, — грустно говорила женщина, — бежали люди от войны, а война их догнала. Ходят слухи, что завтра Инсбрук будет взят.
— Кем взят? — не понял Франц.
— Что ты, мальчик? — недоумённо уставилась на него провожатая, — итальянскими войсками, конечно!
— Ах, итальянскими… — в этом слове Франц не чувствовал никакой угрозы. Ну, итальянскими. Ну и что? Его с детства окружали итальянцы, многие монахини в приюте были итальянками. Зачем от них бежать? Впрочем, свои размышления Франц оставил при себе.
Они вышли на небольшую площадь, на которой перед узкой, высокой колокольней и небольшой церковью стоял брезентовый шатёр, похожий на солдатскую палатку, вокруг которого стояли и ходили какие-то странно одетые люди. Прямо перед этой огромной палаткой дымила походная печка, и разносился одуряющий запах гороховой похлебки.
Франц почувствовал, что сейчас упадёт.
— Ну, всё, мальчик, иди к своим, а я ещё успею за хлебом. Вчера вот поздно пошла — не досталось, — буднично сказала женщина и повернула обратно, а Франц, как под гипнозом, направился прямо к походной печке, возле которой стояла внушительного вида тётка с огромным черпаком.

Но где-то по пути небо опрокинулось и подёрнулось серой пеленой.
Когда Франц пришёл в себя, он понял, что сидит на мостовой, прямо перед палаткой.
Тётка с черпаком трясла его за плечи и спрашивала встревоженным голосом:
— Ты чей, парень? Фамилия твоя как?
— Нойманн, — ответил Франц, едва шевеля губами.
— Нойманн! — крикнула повариха громовым басом в сторону шатра, и мальчик услышал, что там, внутри, несколько голосов повторили, точно эхо: «Нойманн, Нойманн…»
— А Нойманны вчера пошли дальше, — звонко крикнул кто-то, и тётка повторила с беспокойством глядя на Франца:
— А твои, говорят, уже ушли.
Так как мальчик молчал, она неожиданно разозлилась:
— Вот который раз уже так! Уходят, а детишек бросают! Как вот можно своё родное бросить, а?
Эта женщина наступала на Франца так, словно он был виноват, что какие-то беженцы бросают своих детей. Но у него не было сил ни возражать ей, ни даже задавать вопросы.
— Миска твоя где? — спросила вдруг повариха вполне миролюбиво.
— У меня нет миски, — прошептал Франц.
— Хороши родители! — опять возмутилась тётка, — даже миски ребёнку не оставили! Уж еду тут пока раздают беженцам бесплатно, но несчастную миску пожалеть, это…
— Бесплатно? — не веря своему счастью, переспросил Франц.
— Пока бесплатно. По крайней мере, сегодня. А уж что завтра будет, сам господь не знает. Горох пока есть, да вот придут итальянцы, может быть, и заберут его весь. Станут они всех вас кормить, жди как же!
Она направилась к котлу, взяла большую надщерблённую миску из стопки стоящих тут же, налила два черпака похлёбки, добавила два куска хлеба из-под крышки небольшого котелка и подала это всё Францу.

Франц бережно взял еду и стал есть, стараясь не расплескать ни одной капли. Повариха отошла к своему котлу, попутно пригрозив черпаком каким-то мальчишкам. Еда была невероятно вкусной. Франц думал, что никогда в жизни он не ел ничего вкуснее этой гороховой похлёбки и этого самого обычного серого хлеба. Впрочем, один из кусков хлеба он тут же сунул за пазуху для Медведя.
Вскоре из шатра вышла худая до прозрачности девочка лет тринадцати и обратилась к нему:
— Мальчик, а какие Нойманны твои? Там есть ещё Нойманны, пойдём. Она взяла Франца за руку и поволокла в шатёр. Здесь стоял спёртый запах давно немытых тел и детской мочи. Вдоль стен лежали снопы соломы, на которых были устроены постели для нескольких десятков людей. Девочка указала рукой в угол, где, качая головой, как маятник, сидела древняя старушка с почти белыми глазами, и такой же древний старик в женской пелерине.
Франц поймал бесцветный старушечий взгляд и вздрогнул. Бабка недовольно поджала губы и что-то неразборчиво пробормотала.

— А, так ты не с ними, — разочарованно протянула девочка, а Франц вышел из шатра и вернулся на своё место. «У меня, оказывается, очень распространённая фамилия», — подумал мальчик.
Тётка, видимо, решила опекать Франца. Она подошла через некоторое время, заглянула в его миску и с грубоватой лаской спросила:
— Добавки хочешь?
— Хочу, если можно, пожалуйста, — прошептал Франц.
— А не будет плохо тебе? — с сомнением спросила повариха, — мне не жалко, сегодня тут народу немного осталось, еда есть, но горох… он знаешь, с голодухи не самая лучшая еда.
— Нет, не будет плохо, — ответил Франц, не спуская глаз с её черпака.
Женщина покачала головой в сомнении, но всё-таки опять наполнила миску до половины.
В этот раз Франц есть не стал. Дождавшись, когда повариха на что-то отвлеклась, он встал и юркнул за угол палатки, прижимая тёплую миску к груди.
Если в первый раз ему показалось, что идти от кладбища до города совсем недалеко, то сейчас всё было наоборот. Двигаться приходилось очень медленно, чтобы не пролить похлёбку, которая уже начала остывать. Перевязанное платком колено болело, мальчик хромал и больше всего на свете боялся встретить тех же самых маленьких бродяжек, которые обстреляли его камнями.

Но ему повезло. Все люди, которые попадались на пути, были заняты только своими делами. Франц сделал вывод, что в городе многие готовятся к бегству. Его это мало интересовало. Все его мысли были сконцентрированы на одной задаче: донести Медведю еду.
Когда он, наконец, доковылял до кладбища, в куче листьев на могиле Герды Хаусвальд Медведя не было. Но стоило Францу пару раз его окликнуть, пёс тут же прибежал, весело вертя хвостом, вполне бодрый и здоровый. Франц так и не узнал, что произошло в его отсутствие. Возможно, собаке всё-таки удалось поймать и съесть птицу, а может быть, Медведю просто надо было отдохнуть.
Пёс в одно мгновение опустошил миску и проглотил кусок хлеба, благодарно глядя Францу в глаза, как будто хотел сказать: «Да, это очень всё вкусно, но нет ли у тебя, хозяин, ещё?»
— Всё, Медведь, больше нет, — мальчик улыбнулся и потрепал собаку по загривку, — давай полежим, устал я что-то.
Они снова забрались в листья, но Медведь не хотел больше спать, беспокойно вертелся и постоянно порывался куда-то идти. Франц прижимал его морду к себе, и пёс тихонько вздыхал.

А потом Франц заснул и проснулся только ночью. Со стороны города доносились странные звуки. Как будто там работал большой кузнечный молот. Франц высунул голову из листьев и увидел на горизонте отсветы нескольких пожаров.
«Вот, оказывается, что означает «город будет взят», — догадался он, — хорошо, что мы с Медведем здесь».
Проснувшись утром ещё до рассвета от холода, Франц строго приказал Медведю, кивнув на свои небогатые пожитки:
— Оставайся здесь, охраняй!
А сам побежал уже знакомой дорогой к площади, где стоял шатёр для беженцев. Но тут его ждало огромное разочарование. Шатра больше не было! На его месте виднелись только чёрные пятна золы, чьи-то обгоревшие пожитки и перевёрнутый котёл, в котором вчера варилась такая аппетитная похлёбка. Беженцы ушли. Ушла грубая, но добрая повариха. Зато недалеко, при неверном свете разгорающегося осеннего восхода спали в тёплых спальных мешках какие-то военные в незнакомой форме. Некоторые из них, видимо, были часовыми, но и они спали, прислонившись к стене церкви. Рядом с одним из них, совсем на вид мальчишкой, лежала винтовка. Если бы Франц захотел, он бы мог без всяких препятствий эту винтовку взять и уйти незамеченным. Но мальчика не интересовало оружие, он искал еду.

В этот день поиски были безрезультатными. Итальянцы вели себя в городе совсем не так, как в Триесте. Некоторые доски, которыми горожане вчера старательно забивали свои ставни, были оторваны, и Франц видел, как солдаты с весёлым хохотом тащат из окон всё, что находится внутри — какие-то огромные перины, настенные часы, занавески и даже детские колыбели.
Булочная, рядом с которой его вчера обстреляли камнями, сегодня была закрыта. Горожан на улицах почти не было. Солдаты не обращали на Франца никакого внимания. Он, как невидимка, бродил среди развороченного муравейника — старого почтенного города, который, казалось, никак не ожидал такого поворота событий.
К вечеру, отчаявшись добыть хоть что-то из еды, Франц захромал обратно на кладбище. Он чувствовал себя вдвойне несчастным ещё и потому, что ничего не нёс Медведю и очень надеялся, что собака смогла позаботиться о себе сама.
Так, видимо, и было. Медведь встретил Франца радостно, облизал ему лицо, поставив лапы на плечи, и не было заметно, что пёс голоден или разочарован тем, что маленький хозяин сегодня не будет его кормить.

========== Глава III ==========

Вена! Красавица, город счастья, город вальса, город любви. Всю ночь в поезде Каспер вспоминал прошлые поездки в столицу, как чудесный сон. Весеннее цветение садов и парков, заросли сирени над зеркальной гладью реки, милую фигурку Сандры, склонившуюся на носу лодки, рыжеватый локон, подсвеченный заходящим солнцем.
Да, не так он планировал приехать к невесте. Все прошлые планы были перечёркнуты. Война, которая принесла Австрии позорное перемирие, бушующая по всей планете испанка, полная неопределённость впереди… Ни на секунду не сомкнув глаз в поезде, Каспер представлял себе, как раньше он приезжал в этот величественный, нарядный и весёлый город, сначала с родителями, потом один. Перед глазами вставали светлые, богатые кондитерские, похожие на бонбоньерки, весёлые походы с друзьями по венским пивным, и, конечно же, бал в венской опере — единственный бал, на который он попал как выпускник высшей военной реальной школы. На этом балу он впервые встретил Сандру, тогда ещё робкую гимназистку старших классов.

Каспер тогда собирался поступать в военную академию, все его разговоры вертелись вокруг этого предмета. Теперь он понимал, как скучны, наверное, были девушке его излияния, какой смешной казалась его напускная бравада.
Это был совсем другой мир, другая, уходящая эпоха. Только они тогда ещё не знали, что эпоха уходит, уходит праздничное, парадное время, чтобы не вернуться никогда.
В последний свой приезд к Сандре в отпуск Каспер увидел Вену совсем другой. Война наложила свой отпечаток на прекрасное лицо города. Но всё так же цвела весна, и дорожки в центральном парке были всё так же чисто выметены. Разве что нарядной публики стало в разы меньше, возле магазинов появились очереди, а некоторые магазины вообще закрылись.
Сандра побледнела, вытянулась, стала намного серьёзней. В её детских глазах уже не плясали озорные искорки. Свои мягкие локоны она стала убирать в высокую причёску. Но и такой он её любил, любил, пожалуй, ещё больше, чем раньше.

В первый месяц лета её письма к нему на фронт приходили практически ежедневно. Иногда после передислокации письмо запаздывало, но через несколько дней он получал сразу несколько, и это было счастье. Хотя ничего особенного не было в этих письмах, кроме рассказов об обычном тыловом быте большого города, приветов от родителей и робких слов любви, которые она приписывала к письму, обычно, в самом конце.
Ради этих слов, которые помогали ему сохранять бодрость духа в самых тяжёлых ситуациях, Каспер и ждал писем Сандры. С молодым эгоизмом он торопливо просматривал первую страничку, где крупным, аккуратным, ещё детским почерком описывались трудности добывания дров, болезни родных и скудость стола, и впивался глазами в эти последние строчки, перечитывая их по несколько десятков раз.
Сам Каспер писал невесте очень нерегулярно, скупо, во-первых, потому что писать было действительно некогда, во-вторых, потому что не мастак он был писать письма. «Вот приеду — тогда всё-всё ей скажу», — думал Каспер, заканчивая очередное коротенькое письмецо приветом родителям Сандры.

Она всё понимала и не обижалась. Каспер удивлялся, как так получилось, что эта чужая девушка, выросшая совсем в другой обстановке, моложе его, не имеющая практически никакого жизненного опыта, может так хорошо его понять. Юноше не приходило в голову, что то, что он принимает за понимание, является просто обычной девичьей вежливостью слегка приправленной расчётом.
В сентябре в письмах Сандры появилась тревога, которую он не сразу заметил. Девушка описывала болезни и смерти своих знакомых и подруг по гимназии. Таких случаев становилось всё больше. В одном из писем промелькнула фраза о том, что теперь на похоронах она бывает чаще, чем на прогулках. Поначалу Каспер всё списывал на обычную девичью впечатлительность, тем более в газетах ни о какой эпидемии ничего не писалось.
Воюющая страна не могла себе позволить раскрыть настоящие цифры смертности от новой болезни. Если на фронт и проникали какие-то сведения, то только о случаях обычных простуд, тифа и сифилиса, которые в последнее время что-то участились. Говорили, что где-то там, в Испании массовый мор, но это же там, не у нас… Испания, которая в войне не принимала участия, цифры не умалчивала. Да и как умолчать, если новым гриппом заболел даже король Альфонс!

Правда хлынула на фронт с началом осени. Если в окружении Каспера все пока что были здоровы, то письма из дома вызывали настороженность. Отец писал о многочисленных случаях испанки среди сотрудников полиции и членов их семей. Да и товарищи по службе получали такие же тревожные вести из дома. Каспер понял, что правительство масштабы эпидемии умалчивает, и начал очень беспокоиться за своих близких, которые жили в Вене. Особенно за Сандру. Она вспоминалась ему такой хрупкой и беспомощной перед жизненными вызовами. Большой город потенциально являлся рассадником болезни из-за скученности, в которой проживали его жители. Если уж в Инсбруке с его чистым воздухом и небольшими домами так много заболевших, что же говорить о столице!
В некоторых письмах на фронт описывались страшные муки, в которых умирали заболевшие испанкой. Это были не только ломота в костях, жар, насморк, кашель и боль в горле, это было общее разрушение всего тела, когда из глаз и носа текла кровь, начиналось кровохарканье, конечности отекали, а кожу покрывала страшная сыпь. У некоторых умирающих чернели руки, ноги и лицо так, как будто белые люди внезапно превращались в негров, некоторые начинали непроизвольно дёргаться и кричать.

Но окончательно убедила Каспера в серьёзности эпидемии начатая с сентября на фронте раздача аспирина. Каждому солдату рекомендовалось принимать в день по тридцать грамм. Эта доза удивляла и пугала. Раньше при простудах назначалось не более пяти грамм. Ходили слухи, что некоторые военные — здоровые, сильные люди — умирали от передозировки аспирина. Поэтому Каспер свой аспирин складывал в коробку из-под сигар, на всякий случай, и принимать его не торопился.
А вскоре с ухудшением дел на фронте раздачу аспирина прекратили. Тогда уже солдаты нашли свои методы профилактики новой заразы, например вдыхание хлора под контролем товарищей. От нескольких вдохов здоровый человек умереть не мог, особенно если двое друзей стоят рядом и следят за его состоянием. А вот вирус хлор, по слухам, уничтожал. Сам Каспер подобными действиями не занимался в силу природного убеждения в собственной неуязвимости. Это качество, ошибочно принимаемое некоторыми за бесстрашие, не раз помогало ему на фронте.
К октябрю письма от Сандры перестали приходить. Поначалу Каспер ещё надеялся получить сразу целую пачку. Дело было в том, что линия фронта, которая ранее сохранялась неизменной целыми месяцами, начала активно меняться. Но его надежды не оправдались. И вот теперь он ехал в Вену, чтобы, наконец, встретиться с любимой и, по возможности, увезти её в Инсбрук, где опасность не так велика. Каспер предполагал, что девушка не захочет бросать в столице родителей и, хоть и без большого удовольствия, но приучал себя к мысли, что их придётся забрать с собой. Он слабо представлял себе, как будет общаться его отец — полицейский следователь, человек практичный и можно сказать, циничный, с отцом Сандры — театральным импресарио. Попытка представить их встречу каждый раз вызывала у него насмешливую улыбку. «Ничего, уж как-нибудь найдут общий язык. Только бы все были здоровы», — думал юноша.

В Вене у Каспера жили ещё дядя Марк — брат отца и сестра Берта — студентка философского факультета Венского университета, которая квартировала у дядюшки. За них он беспокоился гораздо меньше. Уж Берта-то всегда сможет справиться с трудностями, в какие переделки только она не попадала в детстве. Даже он, Каспер, не может похвастаться такими рискованными приключениями. Чего стоит, например, тот случай, когда Берта, будучи двенадцатилетней школьницей, вместе с подругой отправилась ночью в лес с целью поимки сбежавшей преступницы — знаменитой на всю страну «инсбрукской волчицы». Кто знает, чем бы закончилась выходка глупых девчонок, если бы им на выручку не поспешил отец — инспектор Дитрих. Уж Берта с гриппом точно справится.
Поезд дёрнулся и остановился. Выглянув в окно, Каспер увидел не знакомый перрон венского вокзала, а какой-то полустанок с одинокой будкой обходчика, слабо чернеющей на фоне предрассветного неба.
 — Что случилось? — раздались отовсюду голоса пассажиров.
 — Всё, приехали! — закричал из начала вагона проводник, — карантин! Дальше поезда не ходят.
Чертыхнувшись, Каспер схватил свой вещмешок и поспешил к выходу.

Ночью, видимо, прошёл дождь. Под ногами хлюпала вязкая грязь. До города было ещё далековато.
 — «Что за глупости», — злился Каспер, — «какая разница, войдём мы в город пешком или въедем на поезде, как будто от этого количество больных испанкой уменьшится». Толпа попутчиков, которая поначалу двигалась в одном с ним направлении, постепенно редела. Может быть, он взял слишком большой темп. Вскоре Каспер остался на дороге один. В лицо холодный резкий ветер швырял то ли дождь, то ли снег. Навстречу не попалось ни единого человека, только одинокая мокрая ворона сидела на придорожном дереве, слегка опустив свои блестящие крылья, как будто взгрустнувшая монахиня.
От всего окружающего пейзажа веяло зловещей безнадёжностью.
Первые строения города показались только к полудню. Между нахохлившимися одноэтажными домиками, из труб которых кое-где шёл дым, Каспер увидел посередине дороги какую-то непонятную процессию. Прибавив шагу, он вскоре смог рассмотреть множество повозок, следующих шагом одна за другой ему навстречу. Когда до непонятной процессии оставалось не более полусотни шагов, он вдруг с неприятным удивлением увидел, что все повозки заполнены гробами. Гробы были поставлены один на другой. И было их здесь не меньше нескольких сотен.
 — Что произошло? — спросил Каспер, поравнявшись с возницей, — был пожар?
 — Да какой пожар, — сплюнул в сторону пожилой мужчина, — эпидемия, чтоб её…
 — Но неужели каждый день умирает так много народу? — ужаснулся Каспер.
 — Нет, — равнодушно ответил возница, это за несколько дней. Гробов не было. Вот сегодня вывозим на новое кладбище.
Эта странная похоронная процессия, рядом с которой не было ни близких, ни священника, потрясла Каспера. Что же происходит в городе?
Хотя он и так шёл быстро, Каспер ещё прибавил шагу. Улицы, которые ранее были так красивы и нарядны, сейчас выглядели заброшенными. Кое-где попадались открытые магазины, и возле них уже не было очередей. Пробежит одинокая кухарка с корзинкой — и снова безлюдье.

Вдоль мостовых ветер гнал какие-то обрывки и ошмётки бумаги.
Рядом с фонтаном старый дворник в дождевике безнадёжно пытался собрать мусор, накалывая бумажки на палку с острым штырём.
Свернув на улицу, где жила, в одном из богатых трёхэтажных домов, Сандра, Каспер увидел, что большой модный магазин дамской одежды сейчас переоборудован под госпиталь. На выходе двое прыщавых санитаров курили одну на двоих папиросу, а внутри горели яркие лампы, несмотря на дневное время.
Вдруг впереди Каспер увидел какого-то седого старичка, который торопился в булочную, шаркая домашними туфлями.
Что-то в его фигуре показалось Касперу знакомым, хотя он мог бы поклясться, что никогда раньше не видел этого человека.
Прибавив шагу, он поравнялся с этим прохожим, и земля покачнулась у него под ногами.
Перед ним стоял отец Сандры.

Каспер ни за что бы не поверил раньше, что человек может так измениться. Ещё не старый, солидный мужчина, брюнет с проседью, всегда с иголочки одетый, весёлый и остроумный, отец Сандры, хоть и не вызывал у Каспера большого уважения, но всё-таки был ему симпатичен. Было заметно, что у этого человека много жизненных планов, неплохое состояние и, безусловно, отличное здоровье. Сейчас же перед ним стоял глубокий старик с полностью седой головой, глубокими морщинами вокруг рта, запавшими щеками, в неряшливой домашней одежде.
 — А, это ты, мальчик… — пробормотал старик, хватая Каспера за рукав и вглядываясь в его лицо покрасневшими глазами, — ты не иди в наш дом, там опасно! Ты можешь заразиться!
 — Где Сандра? — резко спросил Каспер, вырывая свою руку из его пальцев, — идите, скорее собирайтесь, я вас заберу!
 — А Сандра умерла две недели назад, — ответил старик будничным тоном, — мы с женой тоже болели, но выжили. А она нет. Эта болезнь косит молодых чаще, чем стариков, так что ты шёл бы отсюда, парень.

========== Глава IV ==========

Каспер чувствовал, будто его огрели по голове мешком с мелом. Он сделал пару шагов назад и обессиленно упёрся спиной в дерево.
— Как так-то… Это невозможно… Сандра… Господи!
Он вцепился себе в волосы так, словно намеревался выдрать их. Страшные догадки лезли ему в голову уже тогда, когда майор Циммер упал прямо перед строем, а прежде ещё несколько солдат унесли с синюшными лицами. Теперь эта проклятая зараза отняла у него самое дорогое — его невесту!
Каспер силой ударился затылком о ствол дерева, и, пробурчав что-то невнятное, осел на землю. Всё происходящее казалось ему дурным сном. Весь мир для него рухнул в один миг, словно карточный домик. Воздух стал для него спёртым, биение сердца участилось, а тело как будто налилось свинцом. Единственное желание — напиться. Напиться до беспамятства. Прямо здесь, не боясь замёрзнуть на улице. Так он, наверное, и сделает.
Пошарив у себя в вещмешке, Каспер нащупал фляжку, и вдруг ощутил, как у него затряслись руки.

— Берта! — вдруг воскликнул юноша. — А если она…
Точно ошпаренный, Каспер рванул с места и побежал на всех парах туда, где жил его дядя. Влетев в тёмную парадную, он стремглав поднялся по лестнице и буквально забарабанил в дверь квартиры.
— Кого там черти носят?! — послышался довольно грубый женский голос.
— Берта! — закричал Каспер, преисполненный радостью от того, что сестра жива. — Берта, открой! Это я!
Как только дверь со скрипом открылась, Каспер ввалился в прихожую, и, облегчённо выдохнув, сел на пол, прислонившись спиной к стене. Квартиру огласил громкий истерический хохот, помноженный на удары затылком о стену.
Берта смотрела на брата с опаской. Каспера накрыл припадок: ему плохо, и, одновременно, смешно от того, насколько плохо.
Она ушла на кухню, и вскоре вернулась со стаканом воды. Каспер сделал несколько судорожных глотков и, немного успокоившись, выдавил:
— Сандра… Того… У-у-у-мерла… И-и-с-спанка… Д-думал, не случилось ли и с т-т-тобой чего…
Говорил прерывисто, постоянно сбиваясь. Он дышал так, словно только что пробежал без передышки марафонскую дистанцию.
— Мне жаль, — покачала головой Берта.

Они с сестрой были удивительно похожи. Берта была среднего роста с вытянутым овальным лицом, большими тёмными глазами и чёрными, как смоль, волосами. В детстве её называли «цыганкой», и это прозвище прилипло к ней намертво. А она любому, кто назовёт её так, стремилась навешать тумаков. Мальчишеский у ней характер был, чего уж говорить. Мать ругала её: не положено девочке драться, а отец, пожимая плечами, говорил:
— И что, может, ей надо позволять с собой делать всё, что вздумается? В следующий раз кто полезет — сразу в глаз бей. Только первая не начинай.
Разумеется, это не действовало: Берта сама по себе была задириста. А особенно часто дралась она с братом. Плевать, что сильнее. Главное — не спускать ничего.
Однажды за обедом Берта закапризничала и отказалась есть. Тогда разозлённая мать схватила тарелку и просто вылила содержимое ей на голову. Берта в слёзы, а отец вместе с Каспером дружно заржали.
— Как думаешь, Марта, в Париже оценят? — со смехом спросил отец.

Но мама ничего не ответила. Просто вытолкала Берту из-за стола и велела пойти умыться. И девочка, ревевшая от унижения, отправилась в ванную, кое-как умылась и, вернувшись в столовую, опрокинула на брата его тарелку. Что потом началось… Сегодня Берте было стыдно вспоминать об этом, как, собственно, и все свои выходки. Но тогда у неё, как говорится, мозга за мозгу заходила. На своём примере, можно сказать, она поняла, как не следует поступать. И теперь, работая с детьми, всячески старалась пресекать подобное поведение.

— А представляешь, как-то прислали нам партию беженцев — детей из Южной Боснии, а они по-немецки ни бельмеса не знают! Я им и так, и сяк: дайте нам хотя бы одного-двух хорватов! Они говорят: да, всё будет. Ну да накормили нас завтраками по самое «не хочу». Я и решила, что проще выучить язык самой, чем ждать, пока «там» отелятся.
Каспер успев немного успокоиться, в ярости ударил кулаком по стене.
— Крысы корабельные! Бежали, поджав хвост! А один вообще свалил не заминировав квадрат! Сербы его срисовали, ну и поняли, где тут минные поля. Чуть не смели нас всех к чертям! Ух, свернул бы я шею этому цыгану! Тоже мне, солдат!
Берта с сожалением покачала головой. Брат изменился, и явно не в лучшую сторону. Что осталось от того, прежнего Каспера? Одна личина. Брат стал ещё более угрюмым и неразговорчивым.
За годы учёбы Берта стала наблюдательной, внимательной к деталям. Живя у дяди, она поняла, насколько разные люди — её отец и дядя. Вроде бы родные братья, а как разительно
отличались весёлый общительный Марк от сухого и угрюмого Флориана. И насколько они разные с двоюродными братьями.

Всё было почти, как в сказке: старший, Матс, парень амбициозный, с наполеоновскими замашками, дослужившийся до старшего инженера на военном заводе. Средний, Альфред, вполне успешно пошёл по стопам отца. А вот младший, Себастьян, не сказать, чтобы дурак, но совершеннейший балбес и лентяй. Вот он-то и был Берте ближе, чем все остальные.
«Всё, как в сказке», — думала про себя Берта.
И даже про неродных родителей сбылось: отчим с матерью не баловали вниманием ни Марка, ни Флориана, но если Марк простил мать и вполне миролюбиво с ней общался, то Флориан, казалось, через силу это делает, и Берта не могла понять, почему. Ей казалось противоестественным то, что родители могут не любить детей, а дети — родителей. Маленькой тогда ещё Берте мир казался прекрасным и удивительным. А разве можно не любить родителей, самых блихзких людей? Оказывается, можно. Повзрослев, Берта поняла причину: оба (и папа, и дядя Марк) были рождены от нелюбимого мужа, за которого бабушка вышла замуж по настоянию родителей. Да, можно себе представить: тебя просто, вот чуть ли не насильно заставляют выйти замуж за нелюбимого человека, и тебе с ним теперь всю жизнь рядом быть. Бедняга Эмилия, видимо, думала, что найдёт утешение в детях, но какой там — оба до отвращения похожи на отца.
Так и вышло, что Флориан неосознанно копировал поведение своих родителей. Папе всегда было безразлично, как дела у детей. Он редко когда принимал участие в семейной жизни, погрузившись с головой в работу. Чаще всего Берта от него слышала его любимое «всё, брысь», когда пыталась что-то у него узнать или просто привлечь внимание. Неизвестно, что бы с ними случилось, не будь этого… События десятилетней давности до сих пор не давали ей покоя. Получается, в каждой семье живут такие вот волчата? Господи… Кто же из них теперь переродится в оборотня? Можно ли их остановить?

А совсем недавно она поехала по делам в родной город. Ох, сколько она навидалась! Какими неприветливыми казались теперь леса, горы, покрытые снегом и инеем, как угрожающе теперь выглядели реки и озёра! Мелькающие на пути города казались теперь настоящими некрополями, на руинах которых теперь сновали бродяги. Что ни станция, так обязательно толпа оборванцев стоит у платформы и клянчит кто деньги, кто еду в тщетной надежде протянуть ещё денёк-другой. Она смотрела на некоторых с нескрываемым ужасом — это были настоящие живые скелеты. Ещё два-три дня, и они упадут на снег, да так и не поднимутся. Голод и холод сделают своё дело. Люди давно привыкли к этому. Упадёт кто-нибудь в обморок — даже не посмотрят, что с ним. Берта же давно перестала бояться и голода, и даже испанки. Брат постоянно твердил, что страх катастрофы лишь усилит её неизбежность. И в этот раз был прав.

Пару лет назад они встречались здесь же, в Вене. Касперу выпал отпуск. Обнялись на радостях, и давай трещать, как сороки.
— Это цыганьё думало, будет им лёгкая прогулка… Хренушки! Растоптали их, как клопов! Хороши вояки! — хохотал брат, вспоминая бои с румынами. — Таких «союзников» только врагу и можно пожелать!
Эти два года промелькнули, как мгновение. Сейчас война окончена, Каспер, хвала богам, жив и здоров, а половина подруг Берты стали вдовами. В такие моменты Берта даже думала, что оно и к лучшему, что она всё ещё не замужем: её миновала судьба сотен тысяч соотечественниц, ставших вдовами, и вынужденных в одиночку тянуть детей.

— Каспер, тебе надо хоть немного успокоиться, — Берта попыталась угомонить распалившегося брата.
— Надо. Надо. Ты как хочешь, а я домой поеду. Как-нибудь доберусь.
Он снял ботинки, и, пройдя на кухню, плюхнулся на стул. В следующий миг Берта услышала шелест бумаги, а затем по квартире распространился едкий дым.
— Каспер, какого хрена?! — закричала Берта, бросившись на кухню. — Ты с ума сошёл? Спалить нас хочешь?
Брат сидел за столом, безразлично глядя на пламя, объявшее два бумажных листка. В следующий миг он достал карточку, на которой были запечатлены юноша в праздничной одежде, обнимающий миниатюрную светловолосую девушку. Это были они с Сандрой во после того памятного свидания на набережной.
— Покойся с миром, дорогая, — пролепетал Каспер и только было поднёс зажигалку, как Берта вырвала у него из рук карточку.
— А ну, не смей! Это варварство! — крикнула она, и в следующий миг поморщилась: брат уже успел выпить — от него несло отвратительным перегаром.
Откровенно говоря, Берта на дух не переносила запах спиртного. По-хорошему, ей следовало бы погнать брата проспаться, но не решилась: слишком уж раздавленным выглядел Каспер. Берта чувствовала себя не многим лучше: после объявления о капитуляции она всю ночь проревела в подушку, пропустив через себя всю ту боль, что испытывал, наверное, каждый австриец.

А Каспер так и вовсе один остался.
— Закончится война, — говорил он сестре два года назад, — будет нам и свадьба, и всё остальное… Ты ж придёшь?
Уже не придёт. Берте самой понравилась невеста брата. Они с ней даже подружились, и казалось, ничто не помешает счастью.
— Будешь? — он повертел в руках фляжку и поставил перед Бертой стакан. — Давай, чего уж там… Помянем…
Девушка и не подумала, что можно отказаться. Каспер налил полный стакан, после чего оба молча выпили. В следующую минуту Берта долго и нудно откашливалась — самогонка обожгла ей горло.
— Ты не ела что ли? Зря — на ногах потом стоять не будешь, — невесело усмехнулся брат. — На, делюсь.
Тушёнку она съела почти в один присест, и вскоре «опрокинула» уже второй стакан, а через несколько минут почувствовала, как тяжелеют ноги и руки. Берта, сама того не зная, уже несла какую-то околесицу.

Она вспоминала третий класс, урок истории, посвящённый падению Карфагена. Её историк был человеком артистичным, всегда активно жестикулировал, и ученицы слушали его, как завороженные. Он заражал всех своей любовью к предмету, и никто не смел даже пикнуть на его уроке — настолько были увлечены.
— Город был предан пожару, — говорил он, расхаживая у доски. — Семнадцать дней полыхало пламя, римляне ликовали, но Сципион их радости не разделял. Он искренне плакал от жалости к погибающему городу и его жителям, ставшим жертвами этой войны. «Я терзаюсь страхом при мысли, что некогда другой кто-нибудь принесёт такую же весть о моём отечестве»!
Сейчас Берта чувствовала то же, что чувствовали жители Карфагена, ощущая неизбежность катастрофы.

— Я терзаюсь от мысли, что некогда кто-нибудь другой принесёт такую же весть о моём отечестве! — воскликнула она, вспомнив так въевшийся мне в память урок истории. — Принёс… Принёс…
— Чего только в Сербии наворотили… А стоило ли того? Вот тебе и бумеранг, сестричка! — ответил Каспер, тоже уже изрядно пьяный. — Хорошо, хоть Сандра этого не увидела.
В следующий миг причитания Каспера смешались с плачем его сестры. В этот момент оба, как никогда раньше, понимали, что всякое счастье не длится больше мгновения. А горе будет с ними всегда.

========== Глава V ==========

Следующим утром Берта проснулась от шума на кухне. Шум этот не сразу донёсся до её затуманенного алкогольными парами мозга. Девушке потребовалось около минуты, чтобы начать различать среди шума голоса людей. Это были её брат, тётя Клара и сам глава семейства — Марк.
— Я вчера чуть не задохнулась от перегарища, — возмущалась Клара. — Мало того, что сам напился, так ещё и сестру напоил!
— Ой, тётя, я вас умоляю, — меланхолично отвечал Каспер. — Она сама, по доброй воле и напилась.
И это было правдой. Одним стаканчиком Берта не обошлась, а потребовала ещё и ещё, пока не опьянела настолько, что её уже не держали ноги.
— Ой, мамочки, — пролепетала она. — Мне… Ик!.. Пора пойти… Пос-с-с-спать… Ай!
Она попробовала встать, но тут же упала на пол.
— Ай, слабые вы все, бабы, — раздался пьяный смех Каспера. — Три-четыре стаканчика — и всё.
— Да пошёл ты! — Берта попыталась ударить брата, но промахнулась и со всей силы въехала рукой в угол стола.
Боль была резкой, она же несколько отрезвила Берту. Девушка захныкала и упала на пол, держась за ушибленную руку.
— Ну-ну, сестрёнка, ты ещё зареви, как будто тебя за уши оттаскали, — добродушно усмехнулся Каспер, помогая сестре встать. — Пошли, пошли. Нечего на полу валяться.
Не без труда, но он оттащил сестру в гостиную и уложил на диван. Что было дальше, Берта уже не помнила, поскольку почти сразу заснула крепким пьяным сном.

— Хорош племянничек! — продолжала возмущаться тётя Клара. — Устроил тут какой-то притон!
— Ну, тётя, всё ж хорошо, — продолжал Каспер, — Дядя, ты же адвокат, да? Вот и вмешайся!
— Заткнитесь вы уже оба! — с раздражением сказал Марк. — Без вас плохо.
«Это точно», — подумала Берта, чувствуя тяжесть во всём теле. Она попробовала приподняться, но всё тело как будто налилось свинцом. Берту пробирала дрожь, в глазах рябило, а глотка стала, точно наждак.
— Каспер! — позвала она брата, и тут же взвыла от жуткой головной боли, которую осознала только сейчас.
В её висках бешено пульсировала кровь, она чувствовала учащённый пульс, её тошнило от одной мысли о еде. Кроме того, болела ушибленная вчера рука. Она не могла даже толком пошевелить ей.
— Берта, — вместо Каспера ответила тётя Клара. — Может, не пойдёшь сегодня на работу? В таком состоянии нельзя.
Берта работала с приютскими детьми. С первых дней начальство высоко оценило её талант руководителя: она ловко командовала всеми, знала, как держать дисциплину. Дядя считал, что она просто копирует привычки родителей, но сама Берта просто старалась анализировать собственное поведение в детстве, вспоминала, чего она боялась, как её ставили на место, что она вытворяла и как отучалась. Можно сказать, сегодня Берта противопоставляла себя маленькую себе взрослой.

— Да я справлюсь, — томно ответила Берта.
Её штормило. Каждое неосторожное движение отзывалось болью в её голове. Чёрт побери, а ведь могут коллеги заметить и донести! Или, того хуже, начальница! Это было бы некстати.
Берта сделала шаг за дверь и тут же в глазах помутнело. Лучше стать, как он надеялось, не может. Только не в ближайшие сутки. В голове вены снова гулко отдавали учащенным пульсом. Казалось, что голова вот-вот взорвется или что Берте грозит инсульт. Споткнувшись о порог на выходе из подъезда, она выпалила:
— Чёртов день!
Прохожий, спешащим шагом несшийся по улице, приостановился и посмотрел на нее. В глазах читался укор. А после, он снова поспешил по своей траектории.
Дорога казалась ей особенно угнетающей. Уйма сомнений лезли ей в голову. И все эти мысли просто комом вставали в горле, хуже любого размышления о еде. Последние события плясали в голове, как маленькие чертики. И вскоре ощущения достигли такого предела, что она остро почувствовала приступ тошноты. И непонятно, накручено ли было это состояние или же отравление взяло свое, но ее вывернуло прямо посреди дороги на влажную брусчатку.

Протирая рукавом рот, Берта почувствовала некоторое облегчение, но это было ненадолго. Состояние накатывало волнами, а омерзительный перегар вызывал отвращение не только о окружающих, но у и неё самой.
Все тело ломило и выворачивало и в тот момент, когда она вошла в здание приюта. Состояние было отчаянным и отвратительным. Издали, в пролете дальней комнаты, мелькнула начальница. В ее руках была стопка каких-то бумаг. Она пробежала вперед, затем, осознав, что вошла Берта, попятилась назад. Выглянув из-за дверного косяка, она пристально посмотрела на нее и качнула головой, здороваясь. И ничего не заметила. Быть может, всеобщая подавленность затуманила ей разум или она подумала, что Берта настолько окутана горем и сломлена, что и внешне стала выглядеть такой подавленной. Худшее никому и не приходило в голову.
Практически до середины дня Берте удавалось оставаться незамеченной. Но моментами ей становилось так плохо, ком в горле так сдавливал изнутри, что ей приходилось бегать в туалет и извергать все свои переживания прямо в леденящий белый агрегат.
Сил уже не было совсем и моментами, присаживаясь, она будто проваливалась в сон на доли секунды. Именно этот момент и усыпил ее бдительность, ибо на протяжении всех этих часов она сторонилась детей и сотрудников. В один из таких моментов она подпустила своего подопечного слишком близко. Маленький мальчик подбежал к ней, чтобы чем-то поделиться, он воодушевленно прикрикивал и бежал к ней «Берта, Берта!».

С детьми она старалась общаться как со своими. И почти все обращались к ней на «ты», при всей своей серьезности и ответственному подходу к воспитанию, она это позволяла.
Это был Руди — мальчик, которого когда-то забрали из пьющей семьи. Не раз он становился свидетелем пьяных ссор и скандалов своих родителей. Когда отец начинал бить мать, Руди прятался под кровать, а стоило ему выползти, уже мать начинала рукоприкладствовать:
— Вот так тебе, гадёныш! — приговаривала она. — Всё опять из-за тебя!
А иной раз она его хватала за шиворот, и в пылу очередной ссоры грозилась убить. Руди умолял её о пощаде, плакал, даже срывал себе голос. Берта помнила, как его пару лет назад привели в приют, он ещё долго прятался от посторонних, приходилось его буквально «выковыривать» из-под кровати. Но главное, он на дух не переносил запаха перегара.
Мальчик, подбежав к ней практически вплотную, резко отпрянул. Вытаращив глаза, он оторопел и молча смотрел на Берту. Запах перегара не просто поразил, но и напугал его. Что уж говорить, прошлое у каждого ребенка было невероятно тяжелым, у многих такой ядрёный «аромат» вызывал самые отвратительные воспоминания. Он продолжал молча смотреть какое-то время, а после завизжал. Берта всячески старалась его успокоить, перепугавшись сама не на шутку.

— Тише! Ну чего ты…. Тише, говорю! Все в порядке, ничего страшного не происходит!
Но ребенок продолжал отчаянно кричать. И пытаться утихомирить бедолагу уже не имело никакого смысла. На крик сбежались все остальные воспитатели и да… Начальница тоже шла во главе этой свиты.
-Что тут такое происходит?! , — сердито поинтересовалась начальница. — Какого черта?..
Берта не знала, что сказать. Вскочив со своего стула, она просто замолчала и виновата опустила глаза в пол.
— Да что происходит, я тебя спрашиваю?!
Подойдя ближе, всем все стало ясно. Запах был настолько сильным, что вызывал рвотные спазмы у женщин, подошедших ближе. На лицах виднелось неприкрытые презрения и отвращение.

— Знаешь, Берта. Это уже слишком. Все мы сейчас в ужасе от происходящего и можно себе позволить пропустить стаканчик, но это не выход! Тем более, как ты смела заявляться сюда, к этим несчастным детям, в таком состоянии?! Совсем голову потеряла! Чтобы ноги твоей тут больше не было! Только по доброте душевной разрешаю тебе по собственному желанию уйти!
Сопротивляться Берта не стала, она понимала, насколько ее поступок был отвратителен и безответственен. Да она сама бы не спустила такого, будь на ее месте кто-то другой. В голове крутилось множество оправданий, но всем им не было места тут, в этом самом месте, где дети ищут обитель и понимание среди этих женщин. Там, где они ищут любви и защиты. На глазах у Берты появились слезы. В них смешался и стыд, и осознание масштаба ее проступка, и боль от того, что это место ей все же придется покинуть.
Собрав в котомку парочку своих вещей и старую металлическую кружку, она медленным шагом, в слезах, переступила порог этого заведения. Прощения ей не было, как и работы. И по дороге домой она осознала еще одну сторону этого кошмара — зарабатывать больше негде, а в такой нелегкий для страны период она вряд ли найдет достойную замену этому месту.
Теперь в ней поселился ужас. Дорога домой казалась невыносимой. Когда она вошла на порог, нашла в доме она лишь Каспера, поникшего над очередным стаканом.
«Снова за своё», — подумала она. И села рядом. Каспер медленно поднял свой взгляд на нее и пристально посмотрел на ее заплаканное лицо. После поглядел на часы. Три часа дня. Рановато для окончания рабочего дня. Он и без слов понял, что случилось. Тяжело выдохнул и прижал ее к себе одной рукой. Настолько крепко, насколько ему позволяли силы.

Берта заливисто разрыдалась у него на плече.
— Ну же. Ну же. Ну чего ты? Все хорошо будет, родная. Вон, я же держусь. Изо всех сил держусь, — сказал утешительно Каспер и тут же опрокинул еще один стакан.
Прошло около часа, пока она не успокоилась. Все это, что происходит с ней, казалось ужасным, просто кошмарным сном. Но конца ему не было видно. Опустив усталые глаза, она схватила бутылку и решительно налила себе стакан. Каспер встрепенулся и запаниковал.
— Что. Что это ты делаешь, черт возьми?!
— Раз уж я потеряла практически все, дай хоть забыться на один день, — сурово бросила фразу в ответ Берта и опрокинула уверенным жестом свой стакан. — Не хватало еще убиваться всю ночь. Рыдать я уже устала. Сил нет.
Каспер промолчал. Задумался. А после недовольно причмокнул и отвернулся к окну. Его мысли тоже улетели куда-то в даль. А, точнее, в самую глубь его души. Где были только боль, скорбь и страдания.

========== Глава VI ==========

К счастью Берты, в это утро она проснулась в более-менее пристойном состоянии, если говорить о телесном самочувствии. На душе у неё по-прежнему скребли кошки, она не знала, куда себя деть. Вчерашний инцидент не выходил у неё из головы. Да, тётя Клара была права — не стоило идти на работу в таком состоянии. Кто же знал, что именно Руди полезет к ней обниматься! Если бы не он… Хотя чего уж тут на мальца вину скидывать? Саму себя надо за глупость ругать.
На кухне уже хлопотала тётя Клара.
— О-о, глядите-ка! — с иронией воскликнула женщина. — Проспалась! Тебе что, вчерашнего было мало?
Берта почувствовала себя так, словно её кто-то прилюдно отхлестал по щекам. Она медленно подошла к столу, и, сев на стул, буквально уронила свою голову на крышку, стараясь сдержать слёзы.
— Ну-ну, милая, не стоит так убиваться! — тётя быстро сменила гнев на милость. — Ты найдёшь себе ещё работу. Такие, как ты, нужны всегда.
— Зачем я вообще туда пошла? — сдавленно спросила Берта, приподняв голову над скатертью, на которой уже образовались два жирных бурых пятна.
— Ну, будет тебе, — успокаивала её тётя. — Иногда это случается, увы… Кстати, где Каспер?
Только сейчас Берта заметила отсутствие брата. Обшарив в недоумении квартиру, Берта вернулась на кухню, куда уже пришёл дядя. Марк сам толком ничего не знал, и, пожалуй, пролить свет на эту тайну мог бы только сам Каспер.

***

В тот роковой день Каспер сам проснулся довольно рано. Он понимал, что оставаться здесь, в городе, где умерла его возлюбленная, он больше не может. Кроме того, в голове постоянно вертелась мысль, что скоро Австрия потеряет Тироль. А может, и Инсбрук… А там ведь родители! Потянувшись, было, к фляжке, юноша тут же отмахнулся — алкоголь хотя и перебивал боль утраты, но полностью заглушить её никакой крепкий напиток не способен. Даже в пьяном сне ему виделась стремительно угасающая от страшной болезни Сандра.
Именно к её дому Каспер и направил свой маршрут. Сегодня её отец был более гостеприимен. Видимо, он сам был не прочь с кем-то скоротать время и разделить боль утраты. Он не стал отговаривать Каспера от посещения дома. Кроме того, юноша сам сказал, что никакой заразы не боится — глупо это. А помрёт — так ему ж лучше — хоть на том свете с невестой увидится.
Так Касперу живо представилось ужасное зрелище: умирающая Сандра. Она лежала на кровати растрёпанная, бледная, трясущаяся в лихорадке.
— Где он? Я хочу его видеть! Пустите меня к нему! — кричала девушка, когда в очередной раз у неё поднималась температура.
Она угасала стремительно — на третий день уже была бледна, как призрак, и не вставала с постели. Ночью у неё началось кровохаркание. Это была агония. Сандра уже едва слышала, как часы в гостиной пробили полночь. Она дышала уже так слабо, что со стороны казалось, будто она мертва. Из последних сил она цеплялась за жизнь, сама не осознавая того, что обречена. Что-то прохрипев, она с трудом приоткрыла глаза в надежде увидеть своего жениха. Но ничего, кроме ночной тьмы, она не увидела. Снова она что-то прохрипела, и приступ кашля сотряс её тело, после чего девушка обмякла. Она уже не чувствовала ни боли, ни жара — она была мертва.

Всё это от начала и до конца рассказывал Касперу резко постаревший герр Ангемайер — его несостоявшийся тесть. За время этого монолога Каспер не проронил ни слова. Он просто сидел, подперев голову руками, и думал только об одном: надо сходить к ней на могилу, непременно сейчас!
— Будете? — наконец выдавил Каспер, протянув фляжку.
Ангемайер молча подставил стакан, и Каспер щедро налил туда самогонки.
— Земля тебе пухом, дочка! — с горечью произнёс Ангемайер, залпом выпив всё содержимое.
— Я вас оставлю.
Касперу невыносимо было находиться здесь теперь, когда он в одночасье потерял всё: невесту, смысл жизни, веру в себя. Он безошиочно ориентировался в городе, и просто шёл, не обращая ни на кого внимание. Его путь лежал на кладбище. Уже у самого входа он увидел несколько свежих могил.
— И вас забрала эта дрянь, — пробормотал юноша и стал методично прочёсывать лабиринт каменных плит.
Он и ждал, и боялся одновременно увидеть надпись: «Сандра Ангемайер», но уйти у него не было ни сил, ни желания. Битый час он мотался по кладбищу, пока не наткнулся на огромную плиту. Ну конечно! Их похоронили в общей могиле! И даже не обозначили имён…
— Ну вот… — вздохнул Каспер, сев на подмёрзшую землю.
Дрожащими пальцами он открыл фляжку и присосался прямо к горлышку, решив утопить в самогоне своё горе. Словами не передать, что испытывал Каспер в тот момент. Скорбь, обида, горечь и ненависть парализовали его. Пошарив у себя за пазухой, юноша достал пистолет, и когда ощутил лбом приятную прохладу дула, даже повеселел: одно движение отделяет его от того, чтобы встретиться с любимой! Всего один выстрел, и он окажется в лучшем мире, где нет ни скорби, ни боли, ни злобы! Последняя тень сомнений отпала, и Каспер уверенно нажал на курок.

========== Глава VII ==========

— Эй!
Каспер не обратил внимание на оклик. Он снова нажал на курок.
— Твою мать! — взвыл парень, отшвырнув оружие в сторону.
Как он мог забыть, что пистолет не заряжен? Снова он взвыл и приложился лбом о плиту, да так, что у него потекла кровь.
— Эй, парень, ты что, голову себе размозжить хочешь? — раздался прокуренный голос сзади. — Давай лучше я тебе ломиком!
Каспер повернул к незнакомцу разъярённое лицо. Перед ним стоял простоватый мужичок средних лет в видавшей виды куртке, старом свитере и неоднократно латанных брюках. Это был каменотёс — тот самый, что высекал на памятниках имена и даты. В руках у него был деревянный кейс с инструментами. Он был коротко острижен, маленькие, поросячьи глаза смотрели на Каспера с усмешкой, и эта усмешка, эта напускная радость, вызывали у парня раздражение. Сейчас он бы вцепился в горло любому, кто попытался бы его убедить, что жизнь прекрасна.

Снова Каспер приложился лбом о плиту, но каменотёс его остановил.
— Вот, молоток возьми — сподручней будет, — довольно тихо произнёс мужичок.
Каспер, прошипев в ответ «отвали», достал фляжку, и, сделав глоток, выдохнул. Чудовищный туман, заполонивший его разум, начал отступать. Он медленно поднялся, и, подойдя к лежащему на земле пистолету, подобрал оружие и спрятал в кобуре. Он не знал, что ему дальше делать.
— Парень, ты бы это… Не сидел на земле — заболеешь ещё. Работы у меня и так много, не прибавляй, а?
Вздохнув, Каспер отряхнул шинель, и, вздохнув, попросил огоньку у каменотёса. Тот сочувственно вздохнул и протянул зажигалку.
— А кого похоронил-то?
— Невесту, — обречённо ответил Каспер.
— А… Соболезную. А что же, родители у тебя есть-то?
Парень молча кивнул. Собственно, он решил именно к ним и поехать как можно скорее. Для этого ему нужно было поговорить с Себастьяном — он работает в депо, поможет.
Ещё несколько минут парень молча шёл с каменотёсом в его мастерскую, где, остервенело умывшись и смыв со лба следы крови, распрощался с мужичком и отправился прямиком к вокзалу.

К счастью, Себастьян был на месте. Это был весёлый толстяк невысокого роста с короткими чёрными волосами и тёмными, точь-в-точь, как у дяди Марка, глазами. Но в этих глазах напрочь отсутствовали следы серьёзности и большого ума. Себастьян считался среди всех самым бестолковым — даже высшего образования не получил, и ограничился должностью слесаря в депо. Однако именно он стал ближе всего и Берте, и Касперу. Им нравился этот весёлый балбес.
На войне Себастьян пробыл недолго — комиссовали после ранения. С тех пор, правда, у него временами болела голова, стоило погоде испортиться. Но он спокойно переносил последствия контузии — ему было, ради кого жить. Несколько месяцев назад у него появился сын Ральф, в котором юноша души не чаял. Но что такой былбес даст сыну? — думали досужие болтуны. Но Каспер был спокоен: пройдут года, и Ральф будет боготворить своего непосредственного весёлого отца.

Эта встреча была напряженной и молчаливой с самого начала. Каспер молча и досадливо протянул ледяную руку Себастьяну, стоя в холодном помещении депо. Ощущение, что это место по атмосфере было даже хуже кладбища в окружении могил за счет своего леденящего холода и энергетики бесконечных разлук. Да, здесь люди часто лгали друг другу, обещая встретиться скоро, но так и не видели более глаз своего близкого и некогда родного. А некоторые и вовсе предавали, прежде чем навеки забыть.
Подняв глаза, опущенные к полу, наверх — взору предстали блестящие и веселые карие глаза Себастьяна. Да, он всем нутром сочувствовал Касперу, но дурость все равно придавала взгляду задорной искры. На мгновение у него и у самого возникло ощущение приподнятого настроения. «Рад я видеть этого дурня», — подумал он и после это чувство как рукой сняло. Словно грохнулся с огромной высоты прямо в бездну. Обратно. «Что ж, там мне и место…». После из мыслей вырвал голос Себастьяна.
 — Соболезную… Я всё знаю. Это ужасная потеря для тебя и всех нас.

Повисла тишина. И Касперу пришлось ее прервать, ибо оставаться в этом городе было дальше просто невыносимо. Каждая секунда сворачивала его кровь в жилах с такой силой, будто вот-вот разорвёт на маленькие атомы и частички.
 — Мне нужно уехать. И как можно скорее. Я хочу покинуть этот город.
 — Куда держишь путь?
 — Я еду в Инсбрук. И еду на самом первом поезде, — в этот момент на глазах у Каспера навернулись слезы и лицо стало подрагивать, будто он вот-вот разрыдается. — Родители же там… Если враги туда сунутся…
— Не сунутся.
«Мне бы твою уверенность», — с досадой подумал Каспер. Парень держался изо всех сил, но в эту секунду Себастьян подхватил его в свои объятия. И тут-то его и прорвало. Вновь Каспер стал что-то невнятно причитать, попутно всхлипывая и проклиная жизнь. Старался быть тише, чтобы не напугать окружающих. Эта сцена длилась около 5 минут и только после Себастьян продолжил:
 — Дорогой, все не так просто. Пассажирские еще не скоро вернутся.
— Ну что-то же можно сделать?! Что угодно! Я на всё согласен!
— Кхм… — около минуты Себастьян молча стоял в раздумьях и после добавил, глядя в полные надежды глаза парня, — Разве что один вариант… на товарняке.
 — Я согласен и так, мне все равно. Когда он будет?
 — Вечером, дорогой мой… только вечером. А сейчас я заберу тебя к себе домой. Это совсем неподалеку. Тебе нужно что-то съесть. И даже не перечь, путь не легкий впереди. Да и переодеться бы не помешало.

Каспер молча кивнул. Себастьян, махнув своим, что отойдет на часок, направился к выходу из депо. Каспер последовал за ним. Видимо, ребятам, что работали здесь, вся сцена была видна и никто и уточнять ничего не стал, и уж тем более перечить. Все люди и уж тем более в такое нелегкое для всей страны время сочувствие было не просто не чуждо каждому, но и ощущалось более обостренно. Словно все стали чувствовать необъяснимую близость и родство человеческого духа.
Каспер перед самыми дверьми у депо оглянулся назад, доставая фляжку. Все смотрели ему в след и в этот момент, как увидели, что он оборачивается, кинулись в рассыпную, заниматься своими делами. Словно пойманные с поличным. Каспер сделал смачный глоток горячительного и, толкнув дверь грязным ботинком, вышел на улицу.
Дорога и правда не была длинной, но по внутреннему ощущению Каспера длилась будто целую вечность. Шагая по промозглой и влажной земле, он все время смотрел в пол и пил. Себастьян тоже испытывал напряжение от тишины и происходящего, но не рискнул начать диалог до самого дома. Только подойдя к порогу он, отворяя деревянную тяжелую дверь, произнес:
 — Ну, вот мы и дома.

Каспер снова ничего не ответил. К этому моменту он знатно накидался и уже слегка пошатывался.
— Ну, не стоит же так с собой! На голодный-то желудок! А еще такая дорога впереди! — уныло упрекнул Себастьян даже не ожидая услышать хоть что-то в ответ.
 — Проходи вон туда, — указал пальцем Себастьян в соседнюю комнату, — там одежда прямо возле окна висит, отглаженное, на спинке стула. Сходи вот, умойся, переоденься и приходи к столу.
Каспер податливо отправился исполнять «поручение». Ноги его плохо слушались, но помыться действительно было необходимо. Он зашел в ледяную воду и мысли были заняты лишь случившимся накануне. Это словно черная дыра, которая медленно, но верно, поглощала его.
Спустя десять минут, надевая свежую одежду, из столовой начали доноситься ароматы куриного супа. У Каспера забурлило в животе. Выйдя в гостиную, а затем и в столовую, там его уже ждал Себастьян, голодно смотревший то на одну, то на другую тарелку супа.
 — На, поешь. И не вздумай спорить.
Каспер решил, что еда действительно не помешает и с небольшим усилием заставил себя поесть.
— А где же Ральф? — спросил он кузена только чтобы что-то спросить.
— Да вот же… Времена трудные, Хельга работает, а её родители согласились присматривать за малым, — спокойно отвечал Себастьян.

После поблагодарил кузена и, попрощавшись до вечера, отправился за своими вещами в дом. Там его встретила мрачность пуще прежней. Словно сердце окаменело. Он собрал небольшие пожитки, не став предавать этой церемонии слишком большое значение. Брать этот груз с собой ему вовсе не хотелось, потому обошлось только самым важным и незаменимым. Долго он стоял над фотографией своей возлюбленной, боясь оставить и тем самым предать ее. Но все нутро сопротивлялось и желало выбросить это из своего сердца, иначе сил не хватит жить дальше. Но чувства взяли верх, и он понял, что оставить это фото тут попросту не сможет.
«Дело за малым», — пробубнил он вслух, добираясь до депо. «Уже совсем немного и я оставлю этот чертов город позади».
И уже спустя каких-то 20 минут он жал руку Себастьяну, запрыгивая в товарный вагон, держась за холодные металлические поручни. Рюкзак слегка перевешивал назад, хоть вещей с собой он много и не унес. Видимо, эта слабость от эмоционального истощения и бесконечного алкоголя. Он забросил небрежно и со всего размаха свой рюкзак в дальний уголок вагона и сел поодаль от него. Подогнув одно колено ближе к себе, он облокотил на него руку. В ней уже была фляга. Да, он и не заметил, что поезд тронулся и уже некоторое время движется вперед. Но это вовсе не означает, что дорога будет короткой. Каждый скрежет колес, каждый визг отдавался в сердце, леденящем эхом боли и отчаяния. И чувство безысходности настолько переполняло его, что ощущалось, будто воздуха не хватает и дыхание перехватывает. Каспер ловил губами тяжелый промозглый воздух, который словно уничтожал его изнутри. А тело дрожало от холода, температура сильно упала, ничего теплого с собой не было. Это был ад. Ад на земле.

========== Глава VIII ==========

Из дневника Ингрид Лауэр

Мне кажется, что я сплю. До последнего мы верили, что Инсбрук — столица северного Тироля — сдан итальянским войскам не будет. И что же я вижу сейчас? Я вижу, как итальянский солдат прогуливается по площади прямо под моими окнами, как у себя дома!
Иногда я завидую своему сыну и его товарищам, которые по малолетству просто не понимают происходящего. Не чувствуют глубину нашего падения, нашего позора.
Нервы у меня совсем расшатаны. Сегодня я была на кладбище. Неделю назад схоронили бедного господина Шойбле. К его счастью, старик успел умереть вовремя и не увидел разграбления итальянцами своего маленького магазинчика. Я в тот день была в гимназии, хотя занятий уже не было, и не смогла присутствовать на похоронах. Сегодня зашла на могилу к старику, а заодно, как всегда, завернула на могилку к Герде. Не знаю, почему, но, бывая на городском кладбище, я всегда захожу к ней. Часто мне думалось в последние годы, что надо бы объявить складчину и поставить хоть недорогой памятник, но малышка прожила так мало, и знало её так мало народу, что собрать денег не получалось. Потом я думала, что надо бы обновить хотя бы табличку… Как много моих добрых намерений осталось неосуществлёнными! Не из-за внешних обстоятельств, как легко было бы всё объяснять именно ими! Нет, я должна быть честной сама с собой — только от моей недостаточной настойчивости, из-за моего эгоизма.
Так вот о состоянии моих нервов: недалеко от могилки бедной Герды я почувствовала направленный мне в спину чей-то упорный взгляд. Я не могу объяснить, где находилось существо, этот взгляд направляющее. Возможно, никакого существа и не было. Но я застыла на месте, скованная страхом.
Сейчас я думаю, что там кто-то всё-таки был. Потому что рядом с могилой лежала большая куча палой листвы так, как будто бы в этих листьях кто-то ночевал. Но потом… Я и сейчас вздрагиваю, когда вспоминаю этот момент: прямо на меня бросилось огромное лохматое чудовище! Прямо на меня!
Я бросилась бежать и бежала до самого дома. Что это было — плод моего расстроенного воображения или живой зверь, например, большая собака? Я не знаю. Но что я знаю точно — никогда я больше не пойду так поздно на кладбище в одиночестве.

Дождь, прошедший над местностью прошлой ночью, давно утихомирился, но тяжёлые свинцово-серые тучи и не думали уходить. Они висели над городом мрачными столпами, глядя вниз с невообразимой высоты. А сам город приходил в себя. На ветках деревьев и на электрических проводах уныло поблёскивали капельки дождя. Железнодорожная насыпь оказалась частично размыта — потоки воды обнажили камни, ещё не успевшие покрыться частицами угольной пыли.
Вдалеке послышался гул локомотива, и из тумана медленно выполз железнодорожный состав. Город был совсем рядом, и машинист вскоре сбавил скорость. Теперь огромная металлическая змея медленно тянулась по рельсам, словно просыпаясь после долгого сна.
День только начинался, но из-за туч казалось, что ещё кромешная тьма. Дверь одного из товарных вагонов открылась, и в дверях показался тёмный силуэт. «Пассажир» осторожно огляделся, и, видимо, увидев вдалеке обходчика, спрыгнул. Его поездка на этом закончилась. Дальше ему предстояло самое трудное: спуститься с насыпи и не упасть. Он шёл осторожно, но всё же подскользнулся и покатился вниз, прокричав что-то бессвязное.

Всю дорогу Каспер трясся от холода и просто ждал, когда уже, наконец, превратится в ледышку. Куртка Себастьяна была достаточно тёплой, но когда сидишь несколько часов без движения, по-любому замёрзнешь. Ноги у него как будто застыли, он уже не чувствовал своих замёрзших стоп.
— Девочка со спичками прямо, — вздыхал парень, разминая свои побелевшие от мороза пальцы.
Ему казалось, он снова видит горы, снова видит безмятежную водную гладь Изонцо, и вдруг воды реки резко становятся ярко-красными от крови. Снова в нос бил невыносимый запах гари, а в ушах эхом отдавались стоны раненых и крики командиров. Картинка менялась резко, и теперь Каспер, без сил закрыв глаза, видел синюшные лица умирающих от испанки солдат, чувствовал резкий запах хлора и инстинктивно начинал кашлять. Ему казалось, пары ядовитого газа разъедают ему лёгкие.
Поезд замедлил ход, и Каспер почувствовал, словно кто-то вдохнул в него новые свежие силы. Каким-то наитием он почувствовал, что в городе ему лучше не показываться. Ещё никогда шестое чувство его не подводило. Он вскочил, забыв про холод, и, подойдя к двери, осторожно открыл её и огляделся. Стояла кромешная тьма, и вдалеке парень смог разглядеть знакомые очертания. Если его не подводит память, до Инсбрука отсюда час ходьбы…
Отряхнувшись, парень поспешил к усыпанной листьями дороге, откуда поспешил вперёд. Он шёл, безошибочно ориентируясь в пространстве, и вскоре увидел перед собой заветный указатель — «Инсбрук». Обрадовавшись, Каспер перехватил рюкзак, и уже перешёл на бег, но вскоре резко затормозил и сделал несколько шагов назад. Случилось то, чего он и ждал, и боялся: он разглядел вдалеке до боли знакомое знамя зелёно-бело-красного цвета. Не веря своим глазам, он решил подкрасться поближе. Последние остатки надежды развеялись, когда он подошёл достаточно близко, чтобы разглядеть несколько фигур в шинелях. Это были итальянцы. Инсбрук пал без единого выстрела.

***

Следующие несколько дней слились для Франца в сплошную серую ленту холода и отчаяния. Он с трудом мог вспомнить, где был и что делал в течение дня. Все чувства были приглушены одним-единственным чувством — голодом.
На третий-четвёртый день после прихода итальянцев на кладбище стали появляться люди. Но они не приносили никакой еды. Однажды, когда уже темнело, прямо на могилку Герды пришла какая-то бледная дама с букетиком тощих поздних хризантем. Франц никак не ожидал появления кого-то вблизи этой заброшенной могилы, и едва успел спрятаться за ближайшим памятником. Даму напугал Медведь, который с самыми добрыми намерениями бросился к ней навстречу знакомиться. Дамочка так неслась от собаки к выходу, неприлично задирая юбки и перескакивая через могилы, что Франц даже рассмеялся, несмотря на своё незавидное положение.

В какой-то день его покормили супом итальянские солдаты, когда он обратился к ним на их родном языке, спрашивая работу. Здоровые крепкие парни долго хохотали, когда им предложил свои услуги худой, вконец обносившийся, грязный мальчик, внешне похожий на призрака. Когда он пришёл на то же место на следующий день, солдат на улице уже не было. Они заняли большое солидное здание городской мужской гимназии и выставили у входа часового. А часовой на робкие попытки Франца обратиться к нему по-итальянски только сдвигал брови и выставлял вперёд винтовку.
От холода у Франца потрескались пальцы рук и ног, и в трещины въелась грязь, что доставляло ему постоянные мучения. Спал он очень плохо, урывками и, в конце концов, перестал отличать вечер от утра.
Потом настал такой момент, когда голод ушёл, осталась только усталость и равнодушие. Он остановился на какой-то улице, под мелким дождём и лёг прямо на тротуар, чувствуя, что дальше идти просто не может. Но через пару минут появился какой-то солидный господин с выпирающим брюшком, с тонкой тростью и стал больно тыкать его концом этой трости в бок, бормоча ругательства в адрес обнаглевших бродяг. Со стоном Франц поднялся и побрёл обратно на кладбище к могиле Герды Хаусвальд, решив больше оттуда никуда не уходить.
Наверное, у него уже давно был жар, но мальчик не осознавал это. Его ноги тряслись от слабости, но ещё несли тело знакомой дорогой.

Медведь наоборот — отдохнул и как будто даже поправился. Франц думал, что он, скорей всего, нашёл где-то убежище впавших в спячку летучих мышей. Когда-то одну такую задушенную мышь, со страшными огромными крыльями, которые волочились, как торчащие чёрные тряпки, Медведь приносил и Францу. Но каким бы ни было сильным чувство голода, мальчик всё же от «угощения» отказался.
Перед глазами у Франца плыли радужные круги. Он чувствовал, что всё ещё идёт, но уже не сознавал, где именно находится. И вдруг…
Франц осознал, что стоит на самой верхней площадке кладбищенской колокольни. Мальчик совершенно не понимал, как он там оказался. Несколькими днями раньше, он уже был рядом с этой заброшенной колокольней, но тогда железная дверь на ведущую вверх лестницу была закрыта на огромный ржавый навесной замок.
«Кто открыл её? Почему я здесь?» — Франц беспомощно оглянулся и увидел, что перила на верхней площадке совсем проржавели, и часть их свалилась вниз. Край кирпичного балкончика тоже частично обрушился, да и сам балкончик опасно прогибался под ногами. Видимо, старые деревянные сваи прогнили и доживали последние дни.

Франц стоял на самом краю. И тут он подумал, что оказался здесь совсем не напрасно. Стоило сделать один шаг — и все его проблемы решатся. Вряд ли он выживет, если упадёт с такой высоты вниз на камни ближайших могил. Это казалось таким простым и таким притягательным выходом, что мальчик удивился, почему ему ничего такого не пришло в голову раньше. Слабо шевельнулась в голове мысль: «А как же Медведь?» Но Франц понимал, что Медведь прекрасно без него обходится, хоть и продолжает радоваться при его появлении.
Глубоко вздохнув, Франц уже занёс ногу, чтобы шагнуть за край балкончика, и вдруг услышал позади себя тонкий свист, и кто-то изо всех сил дёрнул его за руку в сторону двери на лестницу.

Франц упал, больно ударившись о косяк двери, и заплакал от бессилия и разочарования. Ещё бы одна секунда — и всё бы было кончено. Рядом с ним раздались какие-то звуки, напоминающие те, которые иногда издают голуби. В дверях стоял и смотрел на него с интересом какой-то мальчишка, немного выше его ростом, худой, бледный и явно умственно отсталый. Рот у парнишки был слегка приоткрыт, светлые глаза смотрели абсолютно бесхитростно, розовые уши торчали из-под большой, не по размеру, фуражки.
Мальчик что-то пытался сказать, но дикция у него была настольно невнятной, что Франц ничего не мог понять. В конце концов, спаситель насильно поднял Франца на ноги и настойчиво поманил за собой.
Минута решимости прошла. Франц молча потащился за дурачком вниз по лестнице. Ему было всё равно.

Его провожатый уверенно спустился на первый этаж, но вместо того, чтобы выйти на кладбище, повернулся и нырнул под лестницу. И Франц увидел, догнав его, что лестница идёт дальше, ниже уровня земли. Они спускались наощупь, в полной темноте. Франц был настолько удивлён, что тоскливая пелена безразличия к собственной судьбе, наброшенная на него крайней усталостью и голодом, слетела. Он снова на время смог чувствовать и понимать происходящее. Спускаясь по лестнице всё ниже и ниже, Франц всё больше удивлялся. Куда его ведёт этот чудной парень?

Ступеньки кончились. Теперь они шли по ровной поверхности куда-то вправо. Вот впереди показалось слабое свечение. Вскоре Франц увидел, что они находятся в просторном подземном помещении с арочными сводами. Здесь было тепло, но душно. В стене — это было чудо — горел камин! Неярко горели свечи, прилепленные к выступам стен. В противоположном от входа конце помещения стояли и сидели на кучах ветоши какие-то люди. И вдруг, присмотревшись, Франц увидел, что это его давние знакомые — компания маленьких бродяг, которых он видел у булочной в свой первый день пребывания в Инсбруке.

Впрочем, не все они были маленькими. Нескольким мальчишкам было на вид по 14-15 лет. Но остальные были совсем ещё мелюзга. Двое или трое лежали на своих самодельных постелях и явно были нездоровы. Одна девочка с деловым видом ковыряла длинной кочергой в камине.

— Кого ты привёл, Клаус? — спросил один из старших мальчиков вполне доброжелательно.
Все обернулись и уставились на Франца. Франц вжал голову в плечи. Он понимал, что бежать по тёмной лестнице вверх он сейчас не сможет, он едва стоял на ногах.
Второй мальчишка, кажется, узнал Франца, и крикнул издевательски:
— Да это же тот придурок, который хотел занять наше место у булочной! Зачем ты притащил его сюда, идиот? Тем более он, кажется, заразный. У нас и так есть больные. Они не могут работать, а есть хотят!
— Подожди, Тиль, — снова вмешался первый мальчик, — пусть он сам расскажет, зачем он к нам пришёл, и сколько можно тебе говорить: мы не обижаем Клауса! Клаус нам приносит больше денег, чем все остальные вместе взятые. Давай, рассказывай!

Франц оглядел внимательные, любопытные, равнодушные, улыбающиеся и серьёзные лица. Потом выдохнул:
— Я не знаю, что говорить.
— Э, да тебе, друг, совсем плохо, — первый мальчик подошёл к Францу и, наклонившись, заглянул ему в лицо, — ну для начала скажи, как зовут тебя. Я вот — Бруно, а он — Тиль.
Франц нервно хихикнул, услышав имя Бруно. В первую секунду ему хотелось спросить нового знакомого, уж не Вальтер ли его фамилия, но он, конечно, не стал этого делать. К тому же этот Бруно был разительно не похож на Бруно Вальтера из сиротского приюта в Триесте.

Этот Бруно был высокий, серьёзный мальчик лет четырнадцати, с чистым открытым лицом и ясными карими глазами. Такому мальчику сидеть бы за школьной партой и радовать родителей, а не проводить время в сомнительной компании малолетних бродяжек в каком-то подземном убежище. А Бруно, между тем, продолжал:
— Так как привёл тебя Клаус, мы не можем выгнать тебя. Мы дадим тебе поесть, а потом проведём голосование. Если все проголосуют, чтобы ты остался, то ты останешься. Но сначала скажи, как тебя зовут и откуда ты пришёл?
— Меня зовут Франц. Я из Триеста, — Франц говорил тихо и безнадёжно. Он не верил, что эти бродяжки, которые бросали в него камнями (до сих пор у него болела нога) станут его кормить. Да и откуда у них самих лишняя еда? Наверняка они над ним опять издеваются. Правда, когда он с ними столкнулся в первый раз, с ними не было Бруно… Бруно ему понравился с первого взгляда. Но жизнь уже научила Франца никому не верить.

— Иди, садись к очагу, — явно разыгрывая роль гостеприимного хозяина, пригласил его Бруно, — Эльза, у тебя там готово?
— Да, — тоненько ответила девочка с кочергой.
Бруно провел Франца прямо к огню и усадил на грязную диванную подушку, из которой в разные стороны торчал конский волос.
В камине гудел огонь. Девочка осторожно выгребала из угольков печёную картошку. На треноге висел внушительного размера котёл с травяным чаем.
— Держи-ка! — Бруно бросил горячую картофелину Францу, но тот не смог её поймать, и картофелина упала на каменный пол и откатилась в сторону. Там её сразу поймал какой-то маленький мальчик и стал чистить, перекидывая с руки в руку и дуя на пальцы.
Франц не жалел, что картофелина упала. Он совсем не хотел теперь есть. От тепла его разморило, и он опять стал плохо осознавать происходящее.

— Да, плохо тебе совсем, — задумчиво пробормотал Бруно, — что же ты, Клаус, притащил сюда такого больного парня? А если он помрёт тут, а? Опять тащить надо будет его наверх и на чужую могилу подкидывать. Ну что ты бормочешь, несчастье ты наше.
Интонации речи Бруно, обращенной к Клаусу, были, скорее, ласковые, чем осуждающие. Несмотря на своё состояние, Франц, слыша их, удивлялся, почему Бруно так благоволит к этому дурачку? Почему говорит, что Клаус приносит больше денег, чем все вместе взятые? Они все попрошайки? Клаусу, как дурачку, больше подают?
Перед его носом внезапно появилась большая кружка с горячим травяным отваром. Франц выпил её с жадностью и тут же сполз на пол. Он спал. Никакие крики ребят вокруг, ни торопливый обыск его одежды, во время которого новые товарищи пытались найти что-то полезное и интересное, ничего не могло его разбудить.
Впервые за много дней он не испытывал холода.

========== Глава IX ==========

Когда Франц открыл глаза, он долго не мог понять, где находится. Было совсем темно, но не слишком холодно. Недалеко, примерно в нескольких шагах от него, раздавались какие-то стоны и бормотание. Мальчик повернул голову и увидел слабый огонёк свечи. Свечка стояла в стеклянной аптечной бутылке на ящике. Рядом сидела девочка лет десяти и что-то шила, низко склоняясь к своей работе.

Франц понял, что лежит на чём-то мягком. Он пощупал рукой и почувствовал под пальцами свалявшуюся вату старого матраца. Звуки, которые разбудили его, доносились справа. Мальчик приподнялся на локте и увидел чуть дальше контур такой же импровизированной постели, на которой лежал ребёнок, примерно его возраста, явно в лихорадке. В темноте Франц не мог различить, мальчик это или девочка.
Девочка, сидевшая за шитьём, подняла голову и обратилась к Францу:
— Ты проснулся? Больше не будешь спать? Бруно велел тебя накормить. Сейчас все на работе, день ведь…
День? Франц потёр глаза. Нет, темнота не исчезла. И тут мальчик вспомнил всё — и минуту своего крайнего отчаяния, когда он был уже готов шагнуть в пропасть, и чудесное спасение в лице дурачка Клауса, и загадочный спуск по каменной лестнице в подвал кладбищенской часовни.
— Что это за место? — спросил он.
— Это теперь наше место, — буднично ответила девочка, — Клаус стащил у отца ключи, и теперь мы можем жить в этом подвале. Там, где мы жили раньше, уже стало очень холодно. Это Бруно придумал. Он у нас главный. Его все слушаются, и ты слушайся.

Девочка собрала в жестяную миску несколько холодных печёных картофелин, кусок хлеба, кем-то надкусанный с одной стороны, квашеный зелёный помидор, полосатую, слегка пыльную конфету на палочке и подала всё это богатство Францу.
— Где вы берёте еду? — спросил мальчик, жадно накидываясь на угощение.
— Когда как, — уклончиво ответила девочка, — вот Клаус вчера много чего из дома принёс, ну и все мы работаем. Кто не болеет, конечно. Сейчас у нас многие заболевают. Некоторые уже умерли… Тебе Бруно всё расскажет, когда вернётся. Но для этого за тебя должны проголосовать.
— Как это? — спросил Франц с набитым ртом.
— А вот видишь? — девочка поднесла к его носу корзинку, в которой лежали какие-то мелкие камешки — чёрные и белые, — кто захочет, чтобы ты с нами остался, будет кидать белый камень, а кто не захочет — чёрный. Это Бруно придумал. Он работал на настоящей работе в мужском клубе! Он знает, как голосовать. Мы так всегда принимаем новеньких. Только я тебе скажу: почти никто не хочет оставлять тебя. Нас и так стало сильно много. А ты зачем нам нужен? У тебя родителей нет?
— Нет, — вздохнул Франц.
— Ну вот, ты не можешь, как Клаус, из дома приносить разные вещи. Он хоть и дурной совсем, но у него отец есть и мачеха. Они его любят и всё ему дают. И еду, и деньги. А иногда он сам берёт. Что Бруно ему скажет, он всё берёт — и еду, и спички, и одежду… А отец у него смотритель кладбища. Он тут за всё отвечает. Поэтому Клаус у нас самый важный человек после Бруно. Хоть и глупый совсем. Этот подвал очень старый. Тут давным-давно люди прятались. Ещё когда была война с Бонапартом. Ключ был у отца Клауса, а теперь этот ключ у нас. Отец Клауса, наверняка даже не спохватится. Ему-то зачем колокольню открывать?

Франц не знал ни кто такой Бонапарт, ни что это была за война, во время которой здесь прятались люди, его гораздо больше интересовало предстоящее голосование. Он попытался расспросить подробнее. Но девочка только загадочно улыбалась. Видимо, секрет доставлял ей огромное удовольствие, как и сама будущая процедура.
Они поговорили ещё некоторое время. Франц рассказал девочке кое-что о своей жизни в Триесте, о своей маме Фриде, отце, погибшем на фронте и маленьком братике, почему-то не упоминая, что Фрида не была его родной матерью, и вырос он в приюте. Франц и сам не мог объяснить, почему он это скрыл. Девочка, которую знали Эльза, всему верила. Она и сама потеряла родителей совсем недавно. Они умерли в местной больнице от испанки. А ферму их продали за долги. Эльзу хотели отдать дяде — человеку злому и жестокому, но она сбежала и подалась в город. Поэтому история Франца не вызывала у девочки никаких сомнений. Такие истории могли рассказать почти все участники этого странного сообщества.
Постепенно в подвале собирались остальные дети. Одежда и волосы у них были мокрые, что говорило о том, что на улице идёт холодный дождь. Франц с содроганием подумал о том, что если за него все присутствующие бросят слишком мало белых камешков, то ему придётся выходить под этот ледяной дождь и идти неизвестно куда.

Растопили камин, зажгли ещё несколько свечей. Благо Клаус принёс их целую связку. Сразу стало тепло и уютно. Пекли картошку и даже жарили сосиски на палочках. Сосисок Францу не предлагали, но он и не претендовал на них. В его сторону поглядывали с любопытством, но никто из детей не пытался с ним заговорить.
Франц пытался определить, кто из присутствующих будет бросать белый камень, а кто чёрный. Ну, вот этот худой высокий мальчишка, кажется его зовут Тиль, точно будет против. Он вчера по этому поводу вполне определённо высказался. А вот Эльза точно будет за него. Они же так хорошо поговорили… Малышам, наверное, всё равно. Они сделают так, как скажут старшие. А как будут бросать камни? Почему-то Франц предполагал, что бросать их будут вдаль, кто дальше. И какие камни дальше улетят — чёрные или белые, так и решат.
Все ждали Бруно. Пока его не было, дети собирались группками, спорили, играли в ножички, хвастались своей добычей. В качестве добычи выступали иногда не только еда и табак, но и довольно приличные деньги. Франца это немало удивляло. Кому пришло в голову в такое сложное время подавать так много попрошайкам?

Наконец, пришёл Бруно. При его появлении в подвале как будто стало светлее. А может быть, и правда стало светлее, так как зажгли пару лишних свечей. Малыши кинулись к Бруно и облепили его со всех сторон. Эльза подала ему ужин в той же жестяной миске, с которой кормила Франца, но у Бруно еда была гораздо более богатой.
Бруно быстро ел, одновременно выслушивая рассказы своих товарищей, улыбаясь направо и налево. Было видно, что он наслаждается своей ролью вожака, и эта роль ему подходит, как никому другому.
— Ну что ж, — весело сказал Бруно после ужина, — сегодня у нас голосование по поводу…
Он обратился к Францу:
— Откуда ты, говоришь, пришёл?
— Из Триеста, — ответил Франц.
— Тогда решено — ты будешь у нас итальянец. Итак, голосуем по поводу принятия в наш клуб итальянца! Садитесь, садитесь же все быстрее.
Ребята расселись полукругом вокруг камина, а Луиза взяла корзинку с камешками. Бруно откуда-то достал длинный синий драповый рукав на атласной подкладке от какого-то пальто.

Франц смотрел на происходящее во все глаза. Бруно встал перед собравшимися на середину помещения и произнёс короткую речь, которая могла бы сделать честь любому достойному руководителю. Он обращался к благоразумию и человеколюбию своих товарищей, говорил о тяжёлом времени и долге помогать ближнему.
— Я никогда не обманывал вас, — говорил Бруно с горящими глазами, — у нас действительно мало запасов продовольствия. Мы не можем расширять наш клуб до бесконечности. Но мы должны входить в положение таких же оставшихся без помощи взрослых, детей, которыми были мы сами, до того, как объединились и стали выживать сообща. Голосуя, учтите всё, что я сказал!

Жаль только, что оценить его красноречие могли немногие. Большинство малышей дремали, кое-кто ковырял в носу, Клаус бессмысленно улыбался.
Тиль смотрел со скептической ухмылкой на Бруно и почти с ненавистью на Франца. Лица других старших детей оставались непроницаемыми.
И тут Бруно взял свой синий рукав и пошёл вдоль ряда сидящих детей. Рядом с ним шла Эльза с корзиной с камешками. Франц подошёл поближе и увидел, что рукав снизу зашит и представляет собой длинный мешок.
Каждый из собравшихся брал из корзинки камешек так, чтобы не было заметно, какого он цвета, и опускал в рукав, а Бруно с Эльзой шли дальше до тех пор, пока камешки не опустили все, кроме Франца и лежащих в стороне трёх больных.
Потом Бруно присел на корточки, и высыпал все камешки себе под ноги, а рукав сунул в сторону. Франц не поверил своим глазам: почти все камешки были белые! Он вспомнил, что говорила Эльза — почти никто не хотел, чтобы Франц у них остался. Но как же так? Неужели на ребят так подействовала речь Бруно?

Вокруг раздались удивлённые и недовольные выкрики, но их тут же заглушил громкий и звонкий голос Бруно:
— Я немного удивлён голосованием, но ничего не поделаешь — Итальянец остаётся с нами.
— Я голосовал против, вот мой чёрный камень, я помню его! — закричал веснушчатый парнишка в большом взрослом пиджаке, который висел на нём почти до колен, и я уверен, что Тиль тоже голосовал против!
— Что??? — возмущённо воскликнул Бруно, — ты хочешь раскрыть тайну голосования? Основной принцип нашего клуба…
— Да плевать я хотел на твои принципы! — вступил Тиль, — с твоими принципами мы зимой голодными сидеть будем! Набрал вот этих, — он пренебрежительно кивнул в сторону группки малышей, — а что они могут? Только копейки у старух выпрашивают.
В облике Бруно внезапно проявилось лёгкое высокомерие. Он вскинул подбородок и произнёс сквозь зубы:
— В нашем клубе все имеют равные права. И каждый выполняет посильную работу. Но что это?..
Франц был уверен, что перебил Бруно сам себя нарочно, демонстративно прислушавшись к тишине.
— Что с Виктором?

Мальчик, который лежал больной и с момента появления в подвале Франца вздыхал, стонал и что-то бормотал в горячке, замолчал.
Все бросились к постели этого Виктора, а Франц остался на месте, так как ему хотелось кое-что проверить. Он подошёл к тому месту, куда Бруно бросил рукав для голосования и приподнял его. Рукав оказался неожиданно тяжёлым. Мальчик заглянул в него и увидел, что он полон камешков, большинство из которых были чёрными. Как же так? И тут Франц подтвердил мысль, которая мелькнула у него ещё во время голосования — часть подкладки рукава была отпорота. Это образовывало точно такую же вторую ёмкость, куда можно было накидать столько камней, сколько и в первую. То есть Бруно проделал во время голосования нехитрый фокус, высыпав камни именно из этого кармана, и оставив те, которые бросили ребята, в рукаве. Бруно зачем-то хотел, чтобы Франц остался. Но зачем?
— Он умер! Он не дышит! — раздались возгласы со стороны постели несчастного Виктора.
Франц подошёл поближе и взглянул на умершего мальчика поверх голов толпящихся вокруг малышей. Покойник был маленький, худой, а его лицо было почти совершенно чёрным.
— Отойдите! Отойдите все подальше! — деловито командовал Бруно, — ну-ка, в сторону все! Сейчас мы с Рыжим и Итальянцем его вынесем. Давай, Итальянец, берись, ты теперь один из нас.
Перед лицом смерти никто из ребят не стал спорить, что Франц теперь один из них. Тащить покойника наверх, под ледяной дождь никому не хотелось.
Бруно завернул умершего в какое-то дырявое покрывало, они с мальчиком, которого называли Рыжим, взялись за головной конец импровизированного савана, а Франц за ножной.

Умерший мальчик был очень лёгким. Франц понимал это. Но ему, истощённому и самому больному, тащить тело вверх по лестнице было очень тяжело. Когда они вышли на кладбище, он не удержал свой конец, покрывало размоталось, и тело упало на землю. В таинственном блеске дождевых капель Францу показалось, что покойник улыбается. Если бы он здесь был один, он бы уже бежал без оглядки, но Бруно спокойно, хоть и немного разочарованно, произнёс:
— Эх, ты, слабак. Ладно, давай я возьму здесь, а ты, Карл, — обратился он к Рыжему, — держи спереди.
Бруно снова завернул покойника в покрывало, и они медленно двинулись к выходу с кладбища.
— Что, опять положим на ту же могилу? — спросил рыжий Карл.
— Нет, мне не понравилось, что в прошлый раз сюда несколько дней никто не приходил. Зачем же нашему Виктору лежать так долго, как лежала Бригитта? Мы его сейчас определим вот сюда!
Бруно остановился у богатой могилы с множеством венков и хризантем в горшочках, на которой ещё не было памятника.

========== Глава X ==========

— Вот здесь клади его! — скомандовал Бруно, — здесь сынок бургомистра похоронен. Недели три назад помер от этой новой заразы, ещё до итальянцев. Полгорода на похоронах были, теперь половина из них тоже болеют. А мамочка его каждый день на могилу приходит, поэтому утром нашего Виктора найдут и похоронят, как надо. Представляю, как она будет утром визжать.

Ребята опустили тело Виктора на свежую могилу, прямо среди цветов.
— Ну что ж, — вздохнул Бруно, — мы сделали всё, что смогли, кормили, поили, но малец помер от болезни. Может быть, ему даже повезло больше, чем нам. Пойдёмте!
Франц робко спросил:
— Можно я сбегаю ещё в одно место?
— Это куда? — с подозрением спросил рыжий Карл.
Франц смутился:
— Да тут недалеко, вот в том конце кладбища у меня мои вещи и ещё у меня там…
— Что? — с интересом спросил Бруно.
— У меня там собака.
— Ещё чего! — возмутился Карл, — ещё собаку твою кормить!
— Нет, — успокоил его Франц, — эту собаку кормить не надо, она сама себя кормит, вот посмотрите.

Он уверенно вёл новых товарищей к могиле Герды Хаусвальд. Медведь почуял приближение своего друга ещё издали. Сначала раздалось радостное повизгивание, а потом Медведь исполнил свой коронный номер: прыгнул издали Францу на грудь, мелькнув в темноте, как огромная тень. Слабый мальчик не устоял на ногах и плюхнулся на раскисшую тропинку между могилами, а Карл и Бруно брызнули в разные стороны.
После терпеливых уверений Франца, который немного гордился такой собакой, мальчишки всё-таки решились приблизиться.
— Да, собака знатная… — протянул Бруно, — она может нам пригодиться. Было заметно, что он уже начал обдумывать, как такая собака может быть полезной их коммуне.

Для Франца началась совсем другая жизнь. Всё относительно наладилось, и даже четвероногий друг был рядом. Медведь произвёл в убежище маленьких бродяжек фурор. Каждый норовил его погладить и чем-нибудь угостить. О том, что в тяжёлые времена трудно кормить ещё и собаку, да ещё и такую большую, и речи не было. Медведь купался во всеобщем внимании. Но на день он в подвале не оставался. Он и ночью норовил убежать, и если б Франц не прижимал его морду к дырявому матрацу, наверняка бы ушёл в первую же ночь. Собаке в подвале не нравилось. Франц несколько раз по просьбам собравшихся рассказывал, как Медведь в своё время сумел отыскать его в приютском лазарете, как он пытался накормить его, принося то баранью ногу, то задушенную летучую мышь.
Интересно было то, что среди членов «клуба» приютских детей не было. Почти все собравшиеся были дети беженцев, потерянные или брошенные на дорогах войны, или жертвы испанки, у которых умерли родители. Некоторые из них совсем недавно учились в школе, умели читать и считать, помогали родителям в домашнем хозяйстве. Кто знает, что случилось бы с этими домашними детьми, если бы они не смогли собраться вместе.
Первые дни Франц поправлялся, оставаясь в убежище. Главным его ощущением было удивление и восхищение организаторскими талантами Бруно, так как Франц понимал, что дружеские и доброжелательные отношения среди детей держатся на нём одном. Малыши Бруно боготворили. При этом они безропотно отдавали всю свою дневную добычу в общий котёл.

Что касается более старших детей, тут было сложнее. Внешне они проявляли то же повиновение Бруно, но Франц сомневался, что у вожака среди них есть настоящие друзья, которым он бы мог доверять полностью. За показным уважением проглядывала махровая зависть. Мальчишки и девчонки признавали его несомненный ум, его предприимчивость и жизненный опыт, который, как видно, был побольше, чем у остальных детей, но по сути, Бруно был в этой компании одиночкой, как и сам Франц.
Франца очень занимал вопрос, почему Бруно обманул своих товарищей, подменив чёрные камни на белые? Может быть, он почувствовал в этом мальчишке родственную душу, а может быть, просто пожалел Франца, понимая, что один он долго не продержится. Одним из многочисленных хороших качеств Бруно, несомненно, было великодушие. Или он не хотел огорчать Клауса, который Франца привёл?

Клаус был в этой компании на особом положении. Он не ел со всеми, видимо, питался дома. Он приходил всегда во второй половине дня, приносил самые разные вещи и продукты и потом со своей неизменной улыбкой наблюдал, как дети радуются его приношениям. Часто Клаус пытался что-то рассказывать, но его почти никто не понимал. Дети отмахивались от дурачка, и только Бруно важно кивал ему в ответ: «Да, Клаус. Да неужели, Клаус? Как интересно!» При этом Франц был абсолютно уверен, что Бруно, как и другие, ничего не понимает в бормотании Клауса. Иногда Бруно и Клаус уходили когда-то вместе. После этого в подвале случались особенно богатые обеды и ужины.
Вообще Франц убедился, что питаются члены сообщества, или как любил говорить Бруно — «клуба», очень неплохо.Пожалуй, даже лучше, чем кормили в приюте. Находясь в первые дни постоянно в подвале вместе с Эльзой, которая, похоже, вообще никуда не выходила из убежища, ведя хозяйство и ухаживая за больными, Франц пытался найти ответы на многие вопросы. Девочка отвечала уклончиво. Единственное, что Франц от неё узнал, эта была краткая биография Бруно, причём нельзя было поручиться за её правдивость.

Бруно был сыном какого-то богатого то ли нотариуса, то ли адвоката. Он учился в гимназии, и ездил с родителями на курорты и в Вену на каникулы. Потом его отца обвинили в каком-то мошенничестве и посадили в тюрьму, мать умерла с горя, а Бруно старые друзья его отца — люди непростые и обеспеченные — устроили мальчиком на побегушках в закрытый мужской клуб. Там мальчик проработал год, пока клуб в связи с военным временем не прекратил своё существование. В этом заведении он присмотрел многие обычаи, которые теперь пытался ввести в детскую коммуну, где с первых дней по праву стал вожаком.
Насколько мог судить Франц, свой авторитет Бруно сохранял благодаря количеству своих приверженцев, а не благодаря их полезности для клуба. И Тиль, и Рыжий наверняка с удовольствием бы свергли предводителя, попытавшись занять его место, но никто из девочек, которые все поголовно были в Бруно влюблены, и никто из малышей, которых было довольно много, их бы не поддержал.
Иногда по вечерам Бруно рассказывал всем про приключения весёлого вора Розентабля и его прекрасной невесты Розалинды, а иногда даже занимался с малышами сложением. Он чувствовал свою ответственность за товарищей и нёс её с гордостью.

Прошло четыре или пять дней. Франц настолько окреп, что решил в первый раз пойти «на работу». Его никто никуда не гнал, свою порцию еды он получал исправно, но мальчик сам чувствовал себя обязанным приносить пользу клубу. Заниматься попрошайничеством ему очень не хотелось, о чём он по секрету накануне вечером решил поведать Бруно. Бруно приподнял брови в весёлом удивлении:
— А кто тебе сказал, что мы попрошайки?
— Ну как же… — робко протянул Франц, — я же сам видел. Вот Тиль и другие… Вот эта маленькая девочка в клетчатом пальто…
— Вильгельмина Кречмер, — с важным видом подсказал Бруно, — так что она?
— Да, вот эта Вильгельмина, она выпрашивала хлеб у булочной. Такой спектакль разыграла!
— Да, у Минки артистический талант, — с добротой заметил Бруно.
— Значит, вы всё-таки попрошайки, — настаивал Франц.
Бруно засмеялся:
— У каждого своя роль. Уж тебя-то мы просить не заставляем. Тем более, если ты сам этого не хочешь.
— А что же я буду делать? — недоумевал Франц, — я столько раз пытался найти работу, в этом городе, но все меня только гонят.
— Дурачок, — засмеялся Бруно и потрепал Франца по голове, как маленького, — завтра пойдёшь с нами и всё узнаешь.
На следующее утро они вышли в город ещё затемно. Францу из кучи одежды и обуви подобрали тёплую фуфайку и вполне целые башмаки. Его ботинки, которые когда-то купила ему Фрида, уже давно износились и «просили каши». Франц подозревал, что новая обувка ранее принадлежала несчастному Виктору или ещё кому-нибудь из умерших детей, но он предпочёл не уточнять это. Медведь шёл рядом с Францем, радуясь, что, наконец, они могут гулять вместе.

— Хороший пёс, — бормотал Бруно, машинально поглаживая собаку по голове, — умный пёс.
На улицах города дети разделились. Довольно большая группа пошла к пекарне, остальные по двое, по трое разбрелись по окрестностям. Бруно, Тиль, маленькая Минка и Франц с Медведем направились прямо к зданию бывшей мужской гимназии, где сейчас разместилась итальянская воинская часть. Напротив находился пивной ларёк, и вокруг него всегда толпились солдаты.
— Ну что ж, пришёл твой час, — весело обратился к Францу Бруно, — твой Медведь умеет стоять на задних лапах?
— Не знаю, — недоумённо ответил Франц, — не пробовал.
— А что он умеет делать такого, чего не умеют другие собаки?
— Лаять умеет по команде, лапу подавать… — перечислял Франц.
Лицо Бруно не выражало воодушевления.
— Ладно, — в конце концов, сказал он, — эта собака сама по себе так хороша, что все смотреть на него будут.

Они уже были на месте. Ларёк с пивом только открылся. Франц заметил, что за то время, когда он болел, в городе прибавилось народу. Жизнь, несмотря на присутствие итальянских войск, стала больше похожа на довоенную. Да и погода радовала. Яркое солнце выглянуло из-за туч и осветило круглые булыжники старинной площади и кружевной иней в канавке вдоль забора.
— Ты можешь приказать Медведю, — спросил Франца Бруно, чтобы он понарошку напал на Минку?
— Да, конечно, мы с ним раньше так часто играли, — удивлённо ответил Франц, — а зачем это?
— Да, зачем это? — забеспокоилась Минка, — а вдруг он забудет, что это понарошку и укусит меня?
— Нет, он не укусит! — обиделся за друга Франц, — он никогда не обижает маленьких.
 — Вот и хорошо! — весело объявил Бруно и объяснил остальные подробности своего плана.

И вскорости все собравшиеся у пивного ларька солдаты и проходящие по площади местные жители увидели страшную картину: огромная, страшная собака набросилась на маленькую девочку и тут же повалила бедняжку на землю. Девчонка орала, как резаная, среди народа поднялась паника, а кто-то из солдат высказал предположение, что собака бешеная и её надо пристрелить. Но тут откуда-то выскочил мальчик лет девяти и объявил, что собака совсем не собирается причинить вред девчушке, а наоборот — хочет с ней поиграть. Мальчик подал упавшей девочке руку и заставил свою страшную собаку подавать лапу, кланяться, ложиться, вставать и лаять по команде. Второй мальчик, постарше, стоял рядом и сначала кричал, призывая добрых людей посмотреть на безобразие, а потом восхищённо цыкал языком, восхваляя достоинства учёной собаки.
Вокруг них собралась немалая толпа. Франц с радостью принимал похвалы, адресованные Медведю. Он никак не мог понять, в чём же состоит план Бруно. Неужели он думает, что прохожие сейчас начнут кидать им мелочь, как странствующим циркачам? Но для этого Медведь умеет слишком мало, вряд ли кто-то захочет его наградить монеткой.
И вдруг он заметил, что Тиль не стоит рядом. Это худая фигура мелькала среди толпы, ввинчиваясь в неё, как штопор. Наконец, люди, привлечённые неожиданным представлением, начали расходиться.

Ребята отошли в боковую улицу, где к ним присоединился Тиль.
— Ну как? — заинтересованно спросил его Бруно.
— Вот! — Тиль засунул руку в карман и приоткрыл его, показывая товарищам. В кармане лежало довольно много денег, начатая пачка табака и курительная трубка.
— Ну вот! Я же говорил, что это очень ценная собака, — обрадовался Бруно. Разве мы собрали бы столько без неё?
— А я говорил, что это очень ценный Тиль! — недовольно ответил Тиль, разве вы собрали бы столько без меня с одной только своей собакой?
— Мы ценим тебя, Тиль, — немного укоризненно сказал Бруно, — но ты и сам знаешь, что собака увеличила в несколько раз добычу, и риска для тебя сегодня почти не было.
— Так что же это… — поражённо воскликнул Франц, — что же это за работа! Получается, что вы просто… воры???
— Слушай, Итальянец, — фыркнул Тиль, — что это за приют у тебя был, что ты ничего не соображаешь?
— Нормальный приют, — пробормотал сбитый с толку Франц, — при католическом монастыре.
— Ах, при монастыре…- захохотал Тиль, и даже маленькая Минка усмехнулась.
Но Бруно оставался серьёзен.
— Перестань ржать, Тиль, — резко одёрнул он товарища, — понимаешь, Франц, мы не воруем. Мы мстим врагам. Они лишили нас семей и нормальной жизни. Мы вынуждены скитаться без еды и крова над головой, так что же нам делать? Нам надо отомстить врагам. Мы это и делаем. Воровство у врага не является воровством. Это наша месть.
Франц задумался и решил, что Бруно прав. Не зря рассказывали, что отец Бруно был успешным, дорогим адвокатом.

========== Глава XI ==========

Каспер подошёл поближе, всё ещё не веря своим глазам. Несколько раз он ущипнул себя, но нет — итальянское знамя было на месте, а когда один из солдат достал зажигалку, чтобы закурить, парень вздрогнул: в отблеске огонька он разглядел лейтенантский погон, но главное, лицо. Теперь-то Касперу мигом вспомнилась война. И тогда, при Витторио-Венето, он сошёлся с этим итальянцем в рукопашной схватке. Когда он уже был готов добить противника, тот сумел вывернуться и юркнуть в спасительный окоп. Если он его сейчас узнает, наверное, убьёт! Если подумать, у Каспера с собой был пистолет, но куда ему одному против теперь уже целого гарнизона? Он быстро, насколько ему позволяло снаряжение, юркнул в проулок, откуда уже окольными путями добрался сперва до набережной, а оттуда, дождавшись подхода дня, собрался домой. Он молил всех известных богов о том, чтобы не встретиться с итальянцами, или хотя бы с теми, кто мог его узнать.
— Чтоб вы все сдохли от испанки! — шипел про себя Каспер.
Парень дошёл до дома, и, преодолев два этажа, позвонил в дверь. Дома оказалась только заплаканная мать.
— Мама, что случилось? — спросил Каспер, чувствуя, что сердце у него вот-вот уйдёт в пятки.
— Отца арестовали… — сдавленно произнесла фрау Дитрих. — Сегодня утром…
И снова Марта разразилась отчаянным плачем на весь коридор. Куда больше её пугала неизвестность: не выгонят ли отсюда всех немцев? Не убьют ли её мужа за то, что дерзил коменданту?
Каспер мог бы подбодрить, успокоить мать, но знал, что это бесполезно. Боль и отчаяние Марты передалось ему самому. Оставалось только одно: забыться хотя бы на этот день, что он и сделал, выпив всё, что оставалось во фляжке.

***

Прошла короткая, но морозная зима. Настала длинная, мокрая, промозглая весна. «Клуб» потерял ещё двоих своих членов. Новенькие не приходили, так как в городе уже не было беженцев. После того, как Франц уяснил для себя, что кража у врагов, по сути, кражей не является, жить ему стало намного легче. Он уже вполне освоился в маленькой коммуне и уже не чувствовал стыда и неловкости, когда получал вечером из рук тихой и кроткой Эльзы миску с едой. Ведь эту еду вместе с остальными добывал и он сам.
Эльза совсем перестала выходить из подвала. Кожа у неё приобрела серо-зелёный оттенок, глаза были постоянно красными от дыма очага, возле которого она возилась целыми днями. Бруно несколько раз пытался заставить девочку выйти на воздух, но она испуганно сжималась, замолкала и уходила в себя. Историю Эльзы никто не знал. В отличие от всех остальных, это бледное, почти прозрачное создание ничего о себе не рассказывало. Эльза всегда ухаживала за больными. И никогда не случалось, чтоб она заболела сама. А ведь все уже знали, что к заболевшим лучше не подходить, так как эта новая болезнь, которая косила людей в последний год, заразна.

Вскоре Франц уже перестал нуждаться в своей «работе» в поддержке товарищей. Он даже Медведя не всегда брал с собой, справедливо полагая, что такая приметная собака может быстро примелькаться и начать ассоциироваться с кражами. Он и правда, чистил карманы только у итальянских солдат. При этом старался не трогать тех, кто ему был симпатичен.
После вступления в «клуб» Франц поправился, у него уже не было того жалкого, загнанного вида, который он имел в первые дни в Инсбруке. Хотя и на обычного домашнего ребёнка он похож не был. В его лице появилась презрительная насмешка над жизнью и уверенность в себе. Теперь солдаты иногда действительно давали ему поручения: сбегать в лавочку за куревом, вином или сладостями. Итальянцы, как дети, любили сласти. В награду Францу всегда давали несколько монет, а он по дороге, когда была такая возможность, доставал из их кульков и прятал в карман несколько засахаренных орехов или леденцов для малышей.
Однажды, вернувшись в убежище довольно поздно, он застал необычную сцену: Бруно, стоя перед очагом на ящике, держал речь. Глаза его сверкали, щёки раскраснелись. Пламя освещало фигуру Бруно со спины, и по тёмным стенам плясали колдовские тени.
— Мы — братья, — ораторствовал Бруно, — наше братство скреплено войной! Наш клуб — это прибежище всех слабых, надежда всех обездоленных.

Несколько старших мальчишек хихикали у стены. Остальные смотрели на своего вожака с восхищением и лёгким изумлением. Конечно, Франц и раньше замечал, что Бруно склонен к театральным эффектам и пафосным речам, но чтоб до такой степени… Что это он несёт? Какая надежда всех обездоленных? Почему всех?
Эльза, видимо, испытывала, слушая своего кумира, настоящий стыд. В конце концов, после очередного, наиболее витиеватого словесного пассажа, она подошла к Бруно, обхватила его сзади руками и проговорила:
— Ну всё, хватит, хватит. Тебе отдохнуть надо, ты просто сегодня устал. Пойдём!
К удивлению Франца, Бруно разрешил стащить себя с ящика, и, повинуясь мягким усилиям девочки, направился к своей постели. Однако ораторствовать он не прекратил, только фразы стали совсем уж бессвязными.
Ночью, когда погасили свечи, он вскрикивал и порывался куда-то сейчас же идти. То ли освобождать Австрию от захватчиков, то ли спасать угнетённых. Утром оказалось, что у Бруно сильный жар.

Большинство ребят почувствовали настоящий ужас. А что, если Бруно умрёт? Кто будет говорить им, что делать, кто с весёлым видом будет уверять, что всё будет хорошо, пока они все вместе, кто будет рассказывать про вора Розентабля и его невесту — прекрасную Розамунду? Многие почувствовали себя куклами-марионетками, у которых вдруг разом обрезали все ниточки, которые их вели по жизни. Дети, нашедшие в лице Бруно защитника и проводника в своей трагической ситуации, сейчас снова оставались один на один со своей бедой.
Девочки собрались в кружок вокруг постели Бруно, стараясь чем-то быть полезными, некоторые малыши плакали. Франц, позвав с собой Медведя, с тревожным сердцем отправился в город. Ему тоже не хотелось уходить. Но он, как взрослый, понимал, что кто-то должен приносить еду и деньги каждый день.
Как назло, достойной добычи не попадалось. На рынке он засунул руку в карман усатого ефрейтора, но обнаружил там только крошки табака. Дядька же, почувствовав чужую руку в кармане, так резво дёрнулся, что Франц едва успел спастись. Конечно, до мастерства Тиля ему было далеко, впрочем, Франц и не завидовал такому мастерству, догадываясь, что для Тиля воровство — это совсем не месть врагу и даже не способ не умереть с голоду, а самая настоящая профессия.

Прослонявшись по городу до позднего вечера, он раздобыл только две мелких монетки, которые ему дала какая-то старушка за то, что он помог ей донести до дома тяжёлую корзину. Правда, потом она подарила Францу ещё охотничьи штаны её покойного мужа. Штаны были немного порваны, но Франц не сомневался, что Эльза их сумеет починить, и они отлично подойдут кому-нибудь из старших ребят.
Когда Франц спустился в подвал, он понял, что всё кончено. Бруно умер. Весь «клуб» ревмя ревел. Франц остановился у входа в растерянности. Он не понимал, что ему теперь делать. То, что ещё вчера казалось единственно правильным, вдруг приобрело зыбкость и ненадёжность. В задумчивости он почти машинально бросил подаренные штаны на кучу вещей и направился к большой жестянке из-под турецкой халвы, где лежали общие деньги.
Но едва мальчик протянул руку, чтобы опустить в жестянку свои монетки, он вдруг услышал едкий голос Тиля:
— Деньги теперь мне отдавать будешь. Так надёжней. Слышали?! — Тиль повысил голос, — деньги теперь будут у меня. И не пытайтесь что-то спрятать.
Пришибленные горем малыши только таращили глаза и вытирали рукавами слёзы. Но рыжий Карл неожиданно возмутился:
— Это почему тебе? Ты кто такой? Я, между прочим, старше тебя на целых полгода! И дерусь я лучше.
— Очень надо мне с тобой драться, — недобро усмехнулся Тиль, — мы здесь не дракой зарабатываем. Хотя, если хочешь, уходи, тебя тут никто не держит.
— Нам нельзя уходить. Те, кто вступил в члены клуба, тот не может просто так уйти. Есть обязанности перед клубом, — как можно твёрже сказал Франц и опустил монетки в железную банку.
— Обязанности? — дурашливо передразнил его Тиль, — кто это тебе рассказал про обязанности?
— Бруно всегда говорил…
— Бруно вашего больше нет. Теперь я буду говорить, как жить будем. Кто меня будет слушаться, тот будет жить хорошо. А кто нет… А сейчас мы должны вытащить отсюда вашего Бруно, чтобы он тут не протух. А деньги все будете отдавать мне. Теперь я решаю, что покупать на них.

Неожиданно Тиль поддал ногой жестянку из-под халвы, и монеты весело зазвенели по полу.
Общий плач внезапно прекратился. В подвале стало очень тихо.
— Ну-ка, собрали деньги! — криво усмехаясь, приказал Тиль.
Никто не тронулся с места, кроме одного малыша, которого тут же дёрнули за штаны и посадили обратно сидящие сзади.
— Ну, чего застыли? Бруно, что ли, будет собирать? Так нет больше его, — юродствовал Тиль.
Франц неожиданно для самого себя выкрикнул прямо в ухмыляющееся лицо Тиля:
— Ты просто наглый дурак и вор! Бруно создал клуб, а ты его хочешь разрушить!
— Не будем мы собирать, сам рассыпал, сам и собирай! Сидите, ребята, теперь я буду главный! А он пусть уходит! — хорохорился Карл.
— Нет, вы соберёте! — Тиль неожиданно схватил за шиворот стоящего рядом Франца и швырнул его на пол, на рассыпанную мелочь. Франц моментально вскочил на ноги, но его опередил Медведь, бросившись молнией на обидчика своего хозяина.
К Медведю все давно привыкли. И затевая своё показательное выступление, Тиль совершенно забыл о присутствии собаки. Побелевший от страха мальчишка бросился в толпу, стараясь спрятаться за спины других детей, Медведь на секунду остановился, недоуменно вертя огромной головой. Когда же Тиль снова выступил вперёд, в его руке блеснул нож.

— Ну, иди сюда, собачка, — с тихой угрозой бормотал воришка, приближаясь к Францу и Медведю на согнутых в коленках ногах.
Франц понимал, что ещё мгновение, и нож окажется у него в груди или у Медведя в шее. Вид у Тиля был совершенно безумный. Перепуганный Рыжий уже не пытался спорить, а тихонько отошёл в сторону, предпочитая наблюдать за происходящим со стороны. Вокруг Франца с Медведем и наступающим на них с ножом Тилем как-то сам собой образовался ровный круг, за границы которого все боялись заступить. И вдруг со стороны входа раздалось невнятное мычание, и дурачок Клаус бросился вперёд, прямо к Тилю, что-то лопоча на только ему самому понятном языке.
Скорей всего, Тиль не собирался причинить вред Клаусу. Но рука с ножом уже начала своё движение. Франц так и не понял, что случилось. Всё произошло слишком быстро. Перед его глазами, как во сне, пронеслись упавший на россыпь монет Клаус с недоумённым лицом в окрасившейся красным фуфайке, оскаленная морда Медведя, и Тиль, роняющий нож из прокушенной руки.

Франца тут же оттеснили к стене. Через головы ребят он не мог рассмотреть, жив ли Клаус, где Медведь, что делает Тиль. Вскоре по отдельным репликам Франц понял, что Клаус жив, только сильно ранен. Сразу несколько человек вызвались довести его до дома. Франц понимал, что теперь убежище в подвале разрушенной церкви становится небезопасным. Вряд ли простодушный Клаус сможет скрыть от своих родителей, кто и где его ранил. Да и не станет он, наверное, скрывать. А его невнятное бормотание отец-то точно понимает.
Но Франц не стал никому говорить о своих опасениях. Он устало отошёл на своё место и сел на матрац, прислонившись к стене. Медведь устроился рядом, уткнувшись в его ладонь влажным носом.
— Вот так, Медведь, Бруно ещё здесь, а клуба уже нет, — вздохнул мальчик, — надо нам уходить.

Тиль, кое-как перевязав прокушенную руку какой-то тряпицей, сидел в стороне от всех. Первая попытка получить лидерство позорно провалилась. Впрочем, место вожака пока было свободно. Он показал всей этой мелюзге, что способен на всё. Завтра они сами прибегут к нему и будут просить стать их вожаком. Они ведь ничего сами не умеют. И Бруно их хвалённый ничего не умел. Только болтать. Болтовня, конечно, иногда помогает, но одной болтовнёй не проживёшь. Постепенно Тиль успокоился и уснул.
А Франц не спал. Он понимал, что даже если завтра в убежище и не нагрянет полиция, жизни здесь им с Медведем больше не будет. Завтра у Тиля уже появятся соратники и приверженцы. Таков закон стаи.
 Теперь одинокое существование на улицах этого холодного города уже не казалось ему таким ужасным. Он знал, что всегда сможет позаботиться о себе, тем более, если рядом с ним его друг. Словно понимая, что хозяин думает о нём, Медведь вздохнул во сне.
— Вот дождёмся утра и уйдём, — прошептал Франц в лохматое ухо собаки.

Из дневника Ингрид Лауэр

На днях нам сообщили, что открываются школы. Большинство моих коллег собираются вернуться к преподаванию. Нам пока мало известно, как будет организован учебный процесс. Неужто нам придётся изучить итальянский язык, чтобы вернуться в школу?
Но написать я хотела не об этом. Позавчера произошло событие, которое иначе, как мистическим, назвать нельзя. Я никогда не была склонна к мистике, об этом скажет любой, кто меня знает, но как иначе можно объяснить то, что со мной случилось?
В полиции инспектор Хунек решил, что я экзальтированная особа, склонная к фантазиям. Хотя пришла в полицию я уже утром, слегка успокоившись. Не думаю, чтобы он захотел провести расследование. Ему явно не до того. Бедняга только первый день на службе после жесточайшей болезни. Испанка его пощадила и оставила в живых, как и всех нас. Но выглядит он не лучшим образом — похож на фигуру мученика с картины итальянского Возрождения. Редкие, светлые, вьющиеся волосы вокруг головы напоминают нимб.
В очередной раз я пожалела об аресте инспектора Дитриха, который уже полгода сидит в тюрьме по обвинению в неповиновении властям. Рассказывают, что при появлении в помещении участка итальянских военных и предъявлении требований доложить о количестве уголовных расследований на текущий день, Дитрих высказался в духе «Я врагу присяги не давал».
Я никак не могу себя заставить описать само происшествие. Но надо собрать волю в кулак. Итак, 13 марта я шла мимо заколоченного дома Зигелей.


========== Глава XII ==========

Из дневника Ингрид Лауэр

Сейчас мы собираемся не в гимназии, где стоит арктический холод, так как оккупанты не удосужились запастись дровами, а на квартире у фрау Шефер, нашей новенькой преподавательницы домоводства. Девочка даже не успела показать себя в деле, проработав неполные три месяца. Но она очень дружелюбна и сразу приобрела симпатию всего коллектива. Живёт она сейчас одна, квартира у неё довольно просторна и идеально подходит для того, чтобы собраться всем вместе.

В этот вечер мы засиделись почти до полуночи. Сама не пойму, как так получилось. Я всегда стараюсь возвращаться домой пораньше, чтобы Оскар вовремя ложился спать. Может быть, кто-нибудь и считает десятилетнего ребёнка уже вполне взрослым и самостоятельным, но только не я. Как педагог и как мать, я прекрасно понимаю, что ни о какой самостоятельности и речи быть не может. Если ослабить контроль, мой мальчик всю ночь может просидеть над книжками о пиратах, даже не почистив на ночь зубы.
Господи, как же трудно описать то, что случилось в тот вечер… Почему со мной в последнее время постоянно происходит что-то необъяснимое? Если случай на кладбище ещё можно списать на расстроенные нервы, то это…
Всё-таки попробую собраться с мыслями и описать всё по порядку. Виноваты оказались эти новые шёлковые американские чулки на резинках. Мне их подарила фрау Кёниг на прошлое Рождество. Сейчас я догадываюсь, что подарок был не вполне бескорыстным. Видимо, чулки ей самой не подходили, вот она и подарила мне целых две пары. Я берегла их больше года, как большую драгоценность. Ведь в наше непростое время трудно достать такие нужные вещи, как чулки. Но пришло время, когда все мои чулки износились, так что пришлось достать подарок моей подозрительно щедрой коллеги.
Да что со мной! Я опять не могу приступить к сути рассказа и битый час рассуждаю о чулках. Но что поделаешь, если они и явились причиной того, что я оказалась в заброшенном доме Зигелей.

Возможно, у кого-то эти чулки и держатся на ногах, благодаря уже вшитым в них круговым резинкам, дополненным кокетливыми шёлковыми завязками, но не у меня. Наверное, я просто очень сильно похудела. А может быть, американские женщины являются более дородными, чем австрийские. Или мне попалась бракованная пара…
Когда я шла днём на квартиру к фрау Шефер, чулки ещё как-то держались, хотя я и чувствовала некоторую неловкость. Во время собрания, на котором мы бурно обсуждали распределение средств из нашей маленькой кассы взаимопомощи, я и вовсе забыла о чулках. Но как только я на исходе двенадцатого часа ночи вышла на улицу, я поняла, что левый чулок очень сильно сполз, а правый собирается это сделать в ближайшие секунды. Некоторое время я продолжала быстро идти по направлению к своему дому, дорога была неблизкая, а остальным моим коллегам нужно было совсем в другую сторону. Я очень боялась натолкнуться на шайку бродяг или, того хуже, на итальянский патруль. Останавливаться посреди улицы и поправлять чулки мне совсем не хотелось. Дело осложнялось ещё тем, что на мне была длинная тёплая юбка и ботики на шнуровке. Незаметно поправить чулки или просто их быстро снять я не могла.
Когда я поравнялась с домом Зигелей, я поняла, что если не подтяну чулки сейчас же, они сползут вообще и будут волочиться за мной следом. Пришлось перешагнуть остатки невысокого каменного заборчика и шагнуть в палисадник, а затем и в пролом в боковой стене.
Этот, когда-то добротный, городской особняк уже много лет стоит пустым. Здесь когда-то жила со своими родителями наша зловещая знаменитость — инсбрукская Волчица. Девушка, которая когда-то была моей ученицей. Гимназистка, которая стала причиной страшной гибели нескольких десятков человек, большинство из которых были её ровесниками. Хозяева бросили дом, даже не попытавшись его продать. Немудрено, после такой истории… Родители Анны Зигель бежали из города, опасаясь расправы, и их можно понять. Потом, правда, до нас дошли слухи, что они покончили с собой, не выдержав позора и угрызений совести за то, что воспитали такое чудовище. Я никогда не смогу думать об этой истории без содрогания.

Дом Зигелей — последнее место, куда бы я зашла по доброй воле, но выбора не было. Я не могла торчать, задрав юбку, посреди улицы.
Дом первые лет пять после того, как полиция забила вход и окна, все обходили стороной. Дурная слава отпугивала даже бродяг. Потом случилось мелкое дорожное происшествие, когда на забор наехала водовозка. От телеги отвалилось колесо, а из забора вывалилось несколько больших камней. Это, как часто бывает, стало как будто сигналом для разграбления и разрушения дома. Почти каждую ночь этот дом чего-то лишался. Сначала исчезли ставни, потом часть кровли, видимо, перекочевав на крышу какого-то бедняка, затем в боковой стене образовался пролом, через который вынесли брошенную хозяевами мебель.
Зигели были небедными людьми. Воришкам было чем поживиться, тем более что полиция закрывала глаза на разграбление дома. Правда, я слышала, что поначалу в магистрат был подан проект о создании в доме Зигелей музея инсбрукской Волчицы, так как комната самой Анны была оставлена хозяевами в том виде, в котором её бросила её хозяйка. Но разумеется, предложить это мог только безумец. Проект был отвергнут с негодованием со справедливой резолюцией о том, что в нашем городе достаточно достойных горожан, чью память можно увековечить, вместо того, чтоб создавать музей убийцы.
Я шагнула в пролом и остановилась тут же, не собираясь проходить дальше в темноту. Под ногами хрустели битые кирпичи и какой-то мусор. С левым чулком я справилась быстро, а вот на правом дурацкие шёлковые завязочки затянулись узлом и больно сдавили ногу. Можно бы было их разрезать, и до дома как-то дойти с одними резинками, но разрезать было нечем. Я стояла, прижимая подбородком поднятую юбку, и пыталась разобраться с завязками, как вдруг…

Вот, наконец, пришло время описать, что же я всё-таки видела. Но описать это очень трудно. Ощущение было похоже на резкий удар. Внезапный ужас тряхнул меня от макушки до пяток. Я замерла, наклонившись над своей приподнятой ногой, скорее чувствуя, чем видя на себе взгляд чьих-то внимательных тёмных глаз. Эти глаза смотрели из темноты, и их взгляд казался мне знакомым. Жутким озарением мелькнула мысль — это она, Волчица. Она вернулась домой!
В ту минуту я совсем не думала о том, что Анна Зигель осуждена на пожизненное заключение, и никакой амнистии быть не может во время войны. А если она вдруг, каким-то чудесным образом, ухитрится сбежать из тюрьмы, ей ни за что не пройти в Инсбрук мимо итальянских солдат, которые патрулируют все дороги. Я понимала только одно — это она, Анна Зигель, её горящие, ненавидящие глаза! И я сейчас в её власти. Она пришла отомстить своей бывшей учительнице, которая не смогла помочь ей в своё время.
Я зажмурилась, продолжая стоять неподвижно. Не знаю, чего я ожидала в тот ужасный момент — удара по голове, а может, и выстрела… Секунды, каждая из которых были для меня тяжелы, как гири, шли. Ничего не происходило. Кажется, я услышала какой-то лёгкий шорох.

Когда я открыла глаза, жуткий взгляд исчез. Рядом никого не было. Не могу поручиться, что дом вообще был пустым, я даже представить себе не могу, что могло скрываться в его полуразрушенных комнатах, но там, где стояла я, точно было пусто.
Оставив в покое злополучный чулок, я кое-как вышла на улицу и бросилась бежать, забыв и об итальянских патрулях, и обо всём на свете. Не помню, как я оказалась дома.
На ноге образовалась передавленная красная борозда, но мне было не до неё. Выпив валериановых капель, я вошла в комнату сына и увидела, что Оскар, вопреки моим опасениям, уже спит. Однако его вид вызывал вопросы. Я надеялась, что до обычных проблем отрочества и юности у моего мальчика ещё есть время. Но, боюсь, что у него всё началось несколько раньше. В этот вечер Оскар лёг спать, не раздеваясь, а на скуле у него красовался свежий синяк. Я знаю своего ребёнка, он раньше не дрался никогда, стараясь все вопросы решать мирно. Откуда же этот синяк? Я подумала, что не удивлюсь, если сын утром скажет мне, что упал во время игры с обручем. Так и вышло.
Этот случай ещё предстоит обговорить. Оскар послушный мальчик, и я знаю, что со временем он расскажет мне о любых сложностях. Но первым для меня в тот момент был ужасный случай в доме Зигелей. Я понимала, что если оставлю всё невыясненным, то буду бояться проходить по той улице всю жизнь. Поэтому с утра я пошла в полицию.
О реакции инспектора Хунека я уже писала. Конечно, если бы я была не одинокой немолодой женщиной, а мужчиной, реакция была бы другой. Вот инспектор Дитрих никогда не пренебрегал никакой информацией, от кого бы она ни исходила. Что же касается его коллег… Впрочем, я могу быть несправедливой к бедняге Хунеку. Возможно, он и предпринял какие-то действия по моему заявлению.


Отчёт по заявлению фройляйн Лауэр, составленный инспектором Хунеком

14 марта 1919 года в полицейский участок Инсбрука было подано заявление от фройляйн Ингрид Лауэр о нахождении подозрительных посторонних лиц в так называемом «доме Зигелей», который опечатан полицией в 1908 году и с тех пор стоит пустой. Формально дом по наследству после смерти родителей перешёл к осуждённой на пожизненное заключение Анне Зигель. К сожалению, в последние годы дом неоднократно подвергался нападениям, а также пострадал при бомбардировке.
Ингрид Лауэр утверждала, что, возможно, видела в ночь с 13 на 14 марта сего года в этом доме саму Анну Зигель, которая каким-то образом смогла покинуть место заключения.
Осмотр, проведённый мной лично при участии патрульных Вебера и Рильке, показал следующее:

1. В доме действительно обнаружены свежие следы пребывания, по крайней мере, одного человека.
2. Можно сделать вывод, что в доме регулярно ночуют.
3. При входе в дом на цементной пыли обнаружен недавний след обуви. След может принадлежать либо очень миниатюрной женщине, либо ребёнку. Он не может ни в коей мере принадлежать Анне Зигель, которая, как известно, носила необыкновенно большой для женщины размер обуви — сороковой.
4. На месте ночёвки обнаружены короткие каштановые волосы и собачья шерсть.
5. На момент осмотра в доме посторонние не обнаружены.
Были опрошены соседи, которые не видели ничего подозрительного. Пролом в стене дома был закрыт деревянным щитом.

Приняв решение уходить из убежища, и порвать с «клубом», Франц выполнил своё намерение сразу же на следующий день. Никому ничего не сказав, он встал пораньше, когда большинство детей ещё спали. Только Эльза сидела, согнувшись, рядом с телом Бруно и неслышно плакала. Эльза не хуже Франца понимала, что клубу пришёл конец, но, в отличие от Франца, не смогла бы выжить одна на улице. Она даже нос высунуть из подвала боялась. От свежего холодного воздуха у неё тут же начинала кружиться голова и слезиться глаза.
Девочка грустно наблюдала, как Франц выбирает себе из общей кучи тёплые вещи, прячет в карман несколько кусков хлеба и две луковицы. Лук популярностью среди маленьких бродяг не пользовался, поэтому всегда оставался поле ужина, хотя Бруно любил говорить, что лук помогает не заболеть, если есть его каждый день. Что-то не сильно помог лук самому Бруно…

Францу было неловко собираться под печальным взглядом девочки. Он быстро кивнул ей, будто направляясь, как всегда, «на работу», свистнул Медведю и почти выбежал из подвала.
Так рано в городе делать было нечего. Лавки были ещё закрыты. Франц решил побродить, поискать себе ночлег на будущее. В том, что в подвал кладбищенской колокольни больше не вернётся, он был уверен. Задумавшись, он зашёл в район города, где не был раньше. Здесь не было мостовых, и стояли маленькие, почти сельские домики под старыми черепичными крышами. На крыльце одного из таких домов Франц увидел мальчика, примерно, своего возраста, но разительно на себя не похожего.
Мальчик был худой, стройный, с чистым белым лицом и светлыми волосами. Глаза у него были необыкновенного, очень светлого цвета — то ли голубого, то ли серо-зелёного. Занимался мальчик совершенно дурацким, с точки зрения Франца, малышовским делом — он пускал по ручью талой воды кораблик, сделанный из нескольких соединённых вместе бутылочных пробок. При этом странный мальчик что-то бормотал и вскрикивал, полностью погружённый в свою игру.

========== Глава XIII ==========

Франц некоторое время наблюдал за странным мальчиком, потом пожал плечами, развернулся и пошёл дальше, но внезапно был остановлен звонким заинтересованным вопросом:
 — Мальчик? А ты кто? Я тебя раньше здесь не видел!
Он повернулся обратно и подумал, что не будет ничего плохого, если он ответит:
 — Я Франц, а ты?
 — А я Оскар. А куда ты идёшь?
 — На работу, — сурово ответил Франц.
    Странный мальчик засмеялся:
     — Неправда, дети не ходят на работу! А это твоя собака?
    Франц слегка задрал нос. Присутствие Медведя всегда повышало его самооценку. Он небрежно кивнул:
 — Да, это мой пёс, и зовут его Медведь. И я действительно иду на работу.
 — И кем же ты работаешь? — голос Оскара звучал всё ещё насмешливо.

Франц замялся. Этот Оскар был слишком чистеньким, явно домашним ребёнком, и несмотря на свой приличный рост, выглядел моложе своих лет. Францу не хотелось бы посвящать его в то, что воровать у врага совсем не стыдно. Поэтому он пожал плечами и неопределённо ответил:
 — То здесь, то там. Когда в лавочку сбегаю, когда тяжёлые вещи поднесу.
 — А, так ты посыльный? — просиял улыбкой Оскар, — я не знал, что в посыльные берут таких маленьких мальчиков.
 — Это я маленький? — засмеялся Франц, — это ты маленький! — он кивнул на кораблик из пробок, — а у нас есть и совсем малыши, которые работают!
 — Где это — у вас? — расширил глаза Оскар.
Франц понял, что проговорился, рассказывать про клуб, организованный Бруно, ему не хотелось, и он перевёл разговор:
 — А почему ты здесь гуляешь один?
Оскар вздохнул:
 — Ещё рано. Даже мама ещё спит.
 — Ма… ма… — повторил Франц раздельно, и чуть не заплакал, вспомнив Фриду, — … а… кто она у тебя?
 — Она учительница немецкого… Только сейчас итальянцы позакрывали гимназии, а когда откроют, никто не знает. Хочешь, давай поиграем вместе.
Франц усмехнулся, пытаясь представить, во что бы он мог играть с этим чистеньким мальчиком, и предложил:
 — Давай лучше ты мне покажешь свой район, я тут впервые.
Было заметно, что у Оскара эта идея энтузиазма не вызывает.
 — Да что тут показывать… Тут скучно, — сказал он, — вот лучше давай пойдём, я тебе покажу дом с привидениями.

Франц, который никогда не верил в привидения, сначала хотел отказаться, но так как делать было всё равно нечего, пошёл с Оскаром. Новый знакомый старался держаться подальше от Медведя, но вообще, кажется, был неплохим товарищем. Они повернули обратно к центру, прошли заброшенную текстильную фабрику, когда-то шумные деловые районы и вышли на солидную мощёную булыжником улицу, по обеим сторонам которой стояли серьёзные серые особняки, принадлежащие зажиточным горожанам.
В этих домах не было ничего интересного, их высокие фундаменты, запертые калитки как бы говорили о чопорности и обособленности их хозяев. И вдруг в ряду солидных особняков Франц увидел полуразрушенный дом с обвалившимся забором. Оскар, между тем, рассказывал жуткую историю о какой-то девочке, которая сошла с ума, устроила в школе пожар и сожгла всех, кто в тот момент находился в школе. Франц к этому рассказу отнёсся скептически, но дом его заинтересовал.

 — Мы тут с ребятами иногда играем, — говорил Оскар, — особенно прошлым летом, когда ещё не было итальянцев, мы сюда часто ходили. Мама, конечно, не знает ничего, понимаешь, женщины… Им иногда лучше чего-нибудь не говорить.
Услышав его «взрослый тон», Франц расхохотался, а Медведь чихнул. Они вошли в высокий пролом в стене и оказались среди битого кирпича и обломков мебели.
 — Тут иногда ночуют бродяги, — рассказывал Оскар, — но вообще они это место не любят. Тем более, перед приходом итальянцев появились лагеря для беженцев, они все перекочевали туда, а потом вместе с беженцами ушли из города.
 — А что там? — Франц кивнул в глубину дома, в занавешенные многолетней паутиной тёмные комнаты.
 — Ну, там ничего интересного, — пробормотал Оскар, — там грязно очень…
Было видно, что мальчик немножко трусит.
 — Хороший дом, — сказал Франц.
 — Правда, тебе понравилось? — спросил Оскар, — знаешь, как здесь можно хорошо играть? В графа Монте-Кристо, например…
Франц понятия не имел, кто такой граф Монте-Кристо, но на всякий случай кивнул.
 — Ты здесь останешься? — спросил Оскар с сомнением.
 — Да, пожалуй, — задумчиво ответил Франц, приподнимая с пола невесть как оказавшееся здесь вполне целое седло.
 — А мне надо идти. Скоро мама проснётся. Ты приходи ко мне играть, — улыбнувшись на прощанье, Оскар побежал обратно, а Франц решительно направился в глубину таинственного особняка.

Обследовав все комнаты, куда смог попасть, Франц обнаружил, что здесь не так уж темно и не так уж и страшно. Кухня была прочно завалена обвалившимися балками, но весь остальной дом был относительно целым. В одной из комнат даже оставалась кровать и комод, вполне возможно, с какими-то вещами, открыть комод Франц не смог, так как дерево от сырости разбухло, и ящики не выдвигались. Но его неприятно поразило, что на кровати, по всей видимости, недавно кто-то спал, здесь валялись какие-то тряпки и женское пальто, вполне целое и относительно чистое.
Оставив всё как есть, Франц наметил себе для ночлега другое место, у самого входа, которое представляло собой узкий чулан, наполненный самыми разными вещами. Довольный тем, что ночлег у него теперь есть, мальчик отправился добывать пропитание. В первые три дня всё шло хорошо. Жильё в «доме с привидениями» оказалось сносным, никого из членов клуба на улицах он не встречал, что показалось ему немного странным. Он ещё раз наведался к доброй старушке, которая когда-то отдала ему охотничьи штаны своего мужа, и за то, что он подвязал ей оторвавшийся ставень, старушка угостила его тушёной капустой и супом.
А на четвёртый день произошла трагедия.

При итальянцах рынок в Инсбруке в полную силу не работал. Но люди всё равно собирались на старом месте, что-то продать, обменять или просто поделиться новостями. Подходя к рынку, Франц ещё издали увидел рыжего Карла и ещё двоих мальчиков из клуба. Перед ними — испуганный, с разорванным воротником куртки, стоял Оскар.
 — Так говоришь, у тебя нет денег? — насмешливо говорил Карл, слегка толкая Оскара в грудь.
 — Но у меня правда нет денег! — отвечал мальчик с недоумением, — у меня только вот… — он вытащил из-под ремня какую-то потрёпанную книжку, — меня мама послала взять книгу у фрау Линднер.
 — Ой, посмотрите на маменькиного сыночка, он читает книжечки! — захохотали ребята, Карл схватил книжку и стал трясти ею над головой у Оскара.
Несколько листов вывалились из старой книги, и кружась в воздухе, упали на грязную землю.
 — Отдайте, это очень ценная книга! — закричал Оскар.
 — А ты её выкупи, — предложил Тиль, которого Франц поначалу и не заметил.
 — «Что это он…» — удивился Франц, — «ведь у него совершенно другая профессия, он должен сейчас собирать мелочь по карманам итальянских солдат…»

Впрочем, итальянских солдат рядом не наблюдалось, зато несколько местных кумушек остановились неподалёку, неодобрительно качая головами.
 — Ну так что? Выкупишь? — продолжал приставать Карл.
Оскар в отчаянии крикнул ещё громче:
 — У меня нет денег!
Карл молниеносно ударил Оскара кулаком в лицо. От неожиданности Оскар упал на землю и заплакал. Ждать было больше нечего. Франц не мог терпеть такую несправедливость.
 — Разгони их, Медведь! — шепнул он собаке.
Медведь, видимо, не поверив своим ушам, посмотрел на него с недоумением.
Бросаться на бывших соратников?
 — Ну давай же, Медведь! — шептал Франц с нетерпением.
Пёс бросился в толпу детей, и вскоре бывшие члены клуба улепётывали, сверкая пятками.
Оскар поднялся, размазывая грязными руками сопли и слёзы по лицу.
Под глазом у него краснел след от удара.
 — Синяк будет, — деловито сказал ему Франц, достал из кармана медную монету и предложил:
 — На, приложи!
Оскар монету брать не стал. Он поднял с грязной земли свою драгоценную книжку и теперь собирал выпавшие из неё листочки.
 — Как ты думаешь, отчистится? — спросил он.
 — Не знаю, — равнодушно пожал плечами Франц. Книга его не интересовала, — ты держись от них подальше. Без Бруно они совсем распоясались.
Разумеется, Оскар не преминул тут же спросить, кто такой Бруно.
И Францу пришлось некоторое время давать уклончивые ответы.

Они поговорили ещё несколько минут, потом Оскар побежал домой, а Франц сразу же после его ухода очень ловко стащил кошелёк у представителя временной военной администрации. Даже Тиль не смог бы сделать лучше, с гордостью за себя подумал Франц.
Сделав это не вполне достойное, но в данном случае похвальное, как он считал, дело, Франц не замечал, что обиженные им мальчишки наблюдают за происходящим из-за ларька с надписью «Средства против крыс и мышей».
Францу бы уйти сразу, куда-нибудь подальше. Но тут, как назло, сапожник, разложивший прямо на земле, на газетах, образцы своего товара, попросил Франца их покараулить несколько минут.
В надежде заработать ещё что-то, он остался возле сапогов и подмёток, и даже пытался расхваливать товар. Медведь куда-то делся, и Франц о нём не беспокоился. Пёс иногда промышлял и сам по себе.

Несколько раз Францу казалось, что за чужими головами мелькает серая шапка Карла, но он не мог поручиться, что это был именно Карл. Когда сапожник вернулся, Франц свистнул и позвал Медведя. Пёс появился, довольно облизываясь.
 — Что, уже сожрал где-то что-то, разбойник? — спросил Франц, ласково потрепав собаку по загривку.
Они некоторое время ещё побродили по улицам. Зайдя в глухой переулок, Франц проверил содержимое кошелька, которое его приятно обрадовало. Они купили хлеба, колбасы, леденцов и две луковицы, помня наказ Бруно, Франц регулярно покупал лук. Потом Медведь вдруг начал отставать. Франц очень удивился, но решив, что собака почему-то устала, отправился на своё место к дому с привидениями. Там он предложил Медведю хлеб, и даже колбасу, но пёс отказался. Он забился в угол чулана и положил голову на лапы.
 — Это что ж ты такое стащил, что теперь даже от колбасы нос воротишь? — спросил Франц, налегая на колбасу сам.

Ночь была тёплая. Францу не спалось. Он слушал, как вздыхает Медведь, и думал, не заболела ли собака. Хотя, отчего бы Медведю болеть. Всё было как всегда, разве что съел что-то на рынке несвежее. Но Медведю до того приходилось питаться такими странными вещами, включая дохлых летучих мышей, что Франц не очень беспокоился о его здоровье.
Потом случилось курьёзное событие. Среди ночи в дом с привидениями вдруг зашла какая-то дамочка, сначала он подумал, что она зашла по малой нужде, и даже хотел спугнуть её — ещё чего не хватает, она хочет справлять нужду, можно сказать, у него в спальне! Но оказалось, что неизвестная женщина лишь поправляет что-то в своём одеянии, сложном и непонятном. Кажется, она его заметила, а может, её просто испугал сам дом.
Сворачивая сразу в свой чуланчик, Франц никогда не проверял, ночует ли кто-то в дальних комнатах. Может быть, и ночует. Иногда оттуда слышались какие-то таинственные звуки.
Под утро мальчик заснул. И когда проснулся, было уже поздно. В чулане было совсем светло, так как он ночью забыл закрыть дверь.
У него ещё оставались деньги, которые он добыл вчера вместе с кошельком итальянца. Поэтому Франц некоторое время просто лежал, потягиваясь и вспоминая вчерашние приключения. Его удивляло, что Медведь продолжает лежать в углу и не подходит лизать его щёки, как он это делал каждый день. Франц даже шутил, что умываться ему не надо.

 — Вставай, лентяй! Хватит спать! — крикнул он собаке, но Медведь не пошевелился.
С удивлением Франц встал и подошёл к Медведю. С первого взгляда было ясно, что собака мертва.
Пол поплыл у Франца под ногами. Его пёс, его единственный друг, умер. Теперь он снова остался на свете совсем один. Но что случилось? Что такое мог съесть Медведь, чтобы отравиться насмерть?
И тут вспышкой мелькнула в мозгу надпись на киоске:
«Средства от крыс и мышей».
И серая шапочка Карла, мелькающая среди толпы…
И недоумённый взгляд Медведя…
« — Как, ты хочешь, чтобы я разгонял их? Но ведь они наши друзья!»
Все кусочки головоломки сложились в одно целое. Карл с товарищами отравил доверчивую собаку, ведь Медведь не считал их чужими.

========== Глава XIV ==========

На душе было такое ужасное опустошение, что Франц не замечал времени. Шли часы, а он всё так же сидел над телом собаки без мыслей и ощущений. Всё это в нём как будто умерло.
Потом, ясная и чёткая, пришла мысль: «Все, кто меня любит, кто ко мне хорошо относится, умирают. Все, кто мне нравится, не хотят меня знать. Я должен жить всегда один». И только после этого он лёг на грязные тряпки рядом с мёртвой собакой и заплакал.
На город спустился вечер. Было тепло и очень пасмурно, поэтому темнота пришла раньше, чем это обычно бывает в это время года. Франц ничего не ел и не пил в этот день, но не чувствовал ни жажды ни голода. Рассудком он понимал, что Медведя надо похоронить, но не представлял, как это сделать. Собака была очень большая и тяжёлая. Он вспомнил, как в первую ночь своего пребывания в «клубе» принимал участие в «похоронах» маленького Виктора. Тело Виктора было лёгким, но и его они тащили втроём. Хорошо бы было похоронить Медведя на кладбище, рядом с могилой Герды, но это, к сожалению, невозможно: кладбище было так далеко…
Обессиленно вздохнув, мальчик вытер рукавом слёзы и попытался приподнять тело собаки, чтобы хотя бы вытащить его в палисадник. Из этого ничего не получалось. Медведь, всегда такой тёплый и мягкий, вдруг стал холодным и невероятно тяжёлым. Франц пробовал тащить его волоком, цепляясь за края тряпок, на которых он лежал. Но гнилые тряпки рвались.

Совсем измучавшись от бесплодных усилий, Франц присел отдохнуть. Вдруг он вспомнил, что в глубине дома, в одной из комнат, он видел практически целое, прочное на вид женское пальто. Правда, у пальто вполне могла быть хозяйка, но вдруг её сейчас нет на месте? Конечно, заходит она наверняка не через пролом в стене, а с другой стороны, может быть, через чёрный ход. Но сегодня он не слышал из глубины дома никаких звуков.
Франц решил рискнуть. Он медленно, на цыпочках, периодически зажигая спички и прикрывая их ладонью, отправился в нужную ему комнату. Как он и предполагал, комната была безлюдной. Но пальто на кровати не было. Зато там лежало скомканное одеяло неопределённого цвета. Мальчик забрал одеяло и вернулся в свой чулан.
С огромным трудом ему удалось перетащить тело собаки на одеяло, и взявшись за его край, вытащить в пролом. Работу затрудняли обломки кирпичей, которые валялись на полу и кучи разнообразного мусора, на который он раньше не обращал внимания.
Тут Франц опять сел отдохнуть. Он шевелил пальцами в последний раз шерсть Медведя. Шерсть была такая же, как и раньше — жесткая, очень густая. Можно было представить, что пёс не умер, а просто спит. Франц и не заметил, как по его лицу опять потекли слёзы.

Пора было думать, чем выкопать могилу. Лопаты у Франца, конечно, не было, а земля здесь была твёрдая, каменистая, покрытая кирпичными обломками. Немного посидев, Франц попытался копать землю найденным тут же железным прутом. Кажется, когда-то это была кочерга. Затея была глупая. Кочерга явно не годилась для его дела. Франц методично стал обследовать мусор под ногами, стараясь найти что-то более подходящее. Испробованы были обломки кирпичей, старая погнутая миска, различные палки. Всё это было не то. Пальцы мальчика уже покрылись волдырями и ссадинами, а дело не двигалось. Начинал свои поиски Франц в палисаднике, потом медленно отступал в дом. И только там, возле комнаты, где он взял одеяло, мальчику под руку попался на полу маленький ножик в кожаном чехле. Скорей всего, и он не годился для того, чтобы копать им землю. Но Франц ему обрадовался. Нож ему всегда был нужен. О ноже он думал много раз в своих странствиях.
Выйдя опять во двор, он стал упорно и медленно копать землю ножом, и ему даже показалось, что в этот раз всё получится. Нож был острый, с достаточно широким лезвием, ямка всё больше увеличивалась. Но когда он остановился передохнуть и окинул свою работу взглядом со стороны, он понял — для того, чтобы выкопать могилу такой большой собаке таким маленьким ножом, ему понадобится несколько дней. Франц снова заплакал от бессилия. Он не смотрел по сторонам. Поэтому, услышав над своей головой чей-то голос, вздрогнул.

 — Ты что здесь делаешь? Тебя обидел кто-то?
Франц поднял глаза и в тусклом свете позднего вечера увидел чрезвычайно худого, можно сказать, даже измождённого человека довольно высокого роста, который склонялся над ним с неподдельным интересом.
Человек не казался опасным, поэтому Франц хмуро ответил ему:
 — У меня умерла собака, я хочу её похоронить.
Незнакомец окинул взглядом завёрнутого в одеяло Медведя и спросил мальчика:
 — Давай я тебе помогу вырыть могилу. Где лопата?
Несмотря на трагичность ситуации, Франц усмехнулся:
 — Если бы у меня была лопата, мне бы не нужна была помощь.
 — Понятно… — протянул человек, и они помолчали. Незнакомец вытащил из кармана трубку, закурил, но тут же оставил это дело, так как очень сильно закашлялся.
 — Знаешь, — сказал он, — ты меня подожди, я, кажется, кое-что придумал.

Он скрылся за разрушенным забором, а Франц, оглушённый своим горем, тут же забыл о нём. Наступила настоящая ночь. Внутри дома послышалась какая-то возня, шорохи и шаги, но Франц не обращал на них внимания. Потом незнакомец появился снова. У него в руках была самая настоящая лопата.
 — Ну-ка, давай! — незнакомец поплевал на ладони и попробовал вонзить лопату в землю. Не тут-то было. Каменистая земля не поддавалась.
Франц усмехнулся и забрал лопату у своего «помощника». Этот мужчина был, пожалуй, даже слабее его самого, видимо, недавно он перенёс тяжёлую болезнь. Франц начал копать в том месте, где расковырял землю ножом. Постепенно дело пошло. Сменяя друг друга, часа примерно через два они всё-таки выкопали могилу. Посидев над ней, бережно опустили в неё Медведя и стали закапывать. Звуки в глубине дома зазвучали вновь.

 — Что это там? — спросил незнакомец.
 — Не знаю, — пожал плечами Франц, — здесь такое бывает по ночам.
 — А откуда ты знаешь, что здесь бывает по ночам? Что ты здесь по ночам делаешь? — спросил его помощник, и тут Франц заметил, какой у него внимательный цепкий взгляд.
Франц понял, что сказал лишнее, но тут же вспомнил Оскара.
 — Мы с ребятами тут иногда играем, — ответил он.
 — По ночам? — недоверчиво спросил незнакомец.
 — Конечно, не по ночам, — ответил Франц, — иногда просто задерживаемся до позднего вечера.
 — Ну-ну, — пробормотал неопределённо мужчина и снова взялся за лопату.
Когда работа была закончена, Францу захотелось, чтобы его помощник тут же ушёл. И он ушёл, как будто услышал мысли мальчика, махнув рукой на прощанье. Как будто растворился в воздухе.
 — «Странный человек», — устало подумал Франц. Он так устал, что не мог стоять на ногах. Он доплёлся до своего чуланчика и тут же провалился в сон.
Ему неожиданно приснился его названный отец. Они с Вильгельмом шли вдоль ручья, сбегающего к морю в Триесте, в тёплый солнечный день. Вильгельм, беспечно посвистывая, поглядывал на Франца и всё время обещал:
 — Пойдём, пойдём скорее, я тебе что-то покажу.
Они вышли на невысокий обрыв над морем, и тут Вильгельм, как будто из воздуха, достал какую-то плетёную корзинку, совсем маленькую, и сказал:
 — Ты посмотри! Там Медведь!
Франц хотел сказать, что Медведь большой, и никак не может поместиться в такую маленькую корзинку. Но названый отец так радостно подмигивал в предвкушении своего сюрприза, что Франц ничего не сказал. Он почти взял корзинку в руки, и…
Внезапно его резко толкнули.

Франц открыл глаза, и увидел, что его держит за грудки какое-то ужасное существо. Кажется, это была женщина, впрочем, с равной долей вероятности можно было сказать, что это и мужчина. Лицо было грубое, невероятно грязное, с висящими по обеим сторонам сальными прядями длинных волос и невероятно блестящими безумным блеском глазами.
Её костлявые пальцы с длинными и изогнутыми, как у животного, ногтями вцепились в одежду Франца, а рот растягивала безобразная улыбка. При этом Франц увидел, что у этого страшилища во рту осталось только три гнилых зуба.
 — Теперь ты пришёл сюда! — говорила она, смеясь безумным смехом, — она тебя прислала вместо себя! Такой маленький! Такой невинный, а невинный ли?
Женщина помолчала, и Францу внезапно показалось, что она сейчас будет его душить.
Но она изо всех сил оттолкнула его, и мальчик ударился головой о стену.
 — Я убью тебя! — закричало страшное существо, — ты такой же выродок, каким был он! Это ты погубил мою жизнь!
 — Но я не знаю Вас… — пробормотал Франц, просто, чтобы как-то её отвлечь, — это не я погубил Вашу жизнь, вы перепутали, нет-нет, совсем не я!
Ненавистное слово «выродок» ударило его по ушам, и он уже не понимал, где он находится — наяву или в кошмарном сне.
Женщина не обратила на его робкие слова никакого внимания.
Она вдруг опустила голову и стала бормотать как будто бы самой себе, уставясь в пол:
 — А я говорила ей! Я говорила, что его надо задушить подушкой! Там не было мороза! Там никогда не бывает морозов! Там солнце, и кипарисы!
Ужас, охвативший Франца при слове «кипарисы», дошёл до крайности. Он понял, что жуткое существо говорит о Триесте. Кто это? Откуда она его знает? Кто должен был задушить его подушкой?

Не сознавая, что делает, Франц медленно, медленно двигался вдоль стены. Страшная женщина этого не замечала. Когда же до пролома осталось не больше двух шагов, Франц вскочил и опрометью бросился на улицу.
Разгорался рассвет. Франц не видел этого. Он бежал, не чуя под собой ног, не понимая, что происходит. Пришёл в себя он в каком-то незнакомом месте. Перед ним катила серые воды холодная река.
Франц облокотился о парапет набережной и долго не мог отдышаться. Дыхание страшной женщины чудилось позади, но когда мальчик оборачивался, он не видел никого. Вскоре в перспективе улицы показался итальянский патруль, и Франц понял, что лучше не стоять здесь, привлекая внимание. Он медленно пошёл вдоль реки, периодически оглядываясь. «Это она ночевала там, на этом одеяле», — понял он, — «я забрал её одеяло, и она разозлилась… Но откуда она знает меня? Кто должен был задушить меня подушкой?» Загадочная тайна его рождения снова встала перед ним.

Из дневника Роберта Хунека

Кажется, я вчера нашёл того, кто испугал Ингрид Лауэр в разрушенном доме Зигелей. Это малолетний бродяжка. Он там пытался самостоятельно похоронить огромную собаку и копал могилу перочинным ножом. Это было бы забавно, но я представляю, как испугалась бедная женщина, наткнувшись на такое явление в первом часу ночи. Тем более, если учесть причину, по которой она оказалась в этом месте, а причина может быть только одна — женщина не дотерпела до дома.
Я не хотел мальчишку пугать, поэтому оставил его в покое. Тем более, он оплакивал смерть своего любимца. Как показали события, поступил я неправильно. Видимо, проклятая испанка отразилась не только на моём физическом состоянии, но и на умственных способностях.
Утром я тут же дал поручение Маркусу разобраться с малолетним бродяжкой. Но когда мой коллега посетил злосчастный дом, мальца и след простыл. Это очень некстати, так как, возможно, этот парень был причастен к появлению детских трупов на кладбище.
Во всяком случае, я на это надеялся.
Ну что ж, опять надо начинать всё сначала.
О загадочных мертвецах узнали газетчики. А это очень плохо. Итальянцев эта тема не интересует. Но местные видят в этом чуть ли не политическую провокацию и намёк на злоупотребления бывшего бургомистра. Ведь любому придёт в голову, что мёртвый ребёнок на могиле сынка бургомистра среди цветов выглядит подозрительно. И как будто говорит, что дети бедняков умирали, в то время, как семейство бургомистра справляло пышные праздники. Бывшая бургомистрша так перепугалась, что устроила неизвестному мальчику похороны, пышные настолько, насколько это возможно при оккупационной власти.
Судьба инспектора Дитриха нас всех очень тревожит. Ведёт он себя в заключении вызывающе. Да и что можно ожидать от упёртого пангерманиста? Но мы надеемся на лучшее. Недавно стали просачиваться сведения о том, что оккупационный режим намного смягчается. Идут переговоры в верхах. Кто знает, чем они закончатся.



========== Глава XV ==========

Фельетон из газеты «Глас Тироля» за 27 декабря:

«Вчера наш город имел удовольствие наблюдать пышную похоронную процессию. Агенты похоронного бюро господина Фишера выполняли свой профессиональный долг в этот раз особенно старательно. Ведь им отвалили немалый куш в ценных бумагах Венского банка. По главной улице шли чёрные лошади с пышными плюмажами, позади них ехала погребальная карета с самым опытным кучером похоронного бюро в сопровождении духового оркестра, следом за ней шли несколько других карет, предназначенных для родных и близких покойного, однако почти все они были пусты. Так кого же хоронили столь пышно, спросите Вы? И будете правы, граждане города имеют право знать, чьи похороны проходят так заметно. Вы удивитесь, дорогие читатели, если узнаете, что это были похороны совершенно не известного в нашем городе лица. Этим лицом является никому не знакомый мальчик, лет десяти, не более. В Инсбруке, насколько нам стало известно, у него нет ни родителей, ни какой бы то ни было другой родни. Так кто же устроил такие дорогие похороны? Кто выкупил отличное место на городском кладбище недалеко от центральной аллеи? Мы также задались этим вопросом, дорогие наши читатели. И вот, что удалось узнать нашим специальным корреспондентам.

Как вы, может быть, помните, несколько раз подряд на городском кладбище случались мрачные и загадочные происшествия. На могилах обеспеченных, высокопоставленных граждан Инсбрука вот уже несколько месяцев подряд периодически находят тела детей, по всей видимости, умерших от этой новой загадочной болезни, которая с недавнего времени получила название «испанка». Все усилия нашей доблестной полиции пролить свет на эти непонятные происшествия прошли бесплодно. Да и разве могло быть по-другому? Сейчас полиция более озабочена сохранением своей численности, чем расследованием подобных событий. Ведь в городе давно не является секретом то, что наш глубокоуважаемый инспектор Дитрих, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, вступил в бесплодные и неразумные пререкания с представителями итальянской военной администрации. К чему это привело? Как вы уже, наверное, догадались, наши уважаемые читатели, ни к чему хорошему. В данный момент инспектор Дитрих находится в городской тюрьме и ждёт решения своей участи, а в это время в городе орудует «кладбищенская шайка», которая почему-то имеет особый интерес к могилам бывших членов городского собрания и их родственников. Так всё-таки? Кто же оплатил похороны бедняги, умершего от испанки в нашем городе, и подкинутого на чужую могилу? Возможно, вы удивитесь, но сделала это несчастная мать юноши, похороненного в осквернённой могиле. Возможно, вы спросите, зачем этой женщине это было нужно? Ответ будет не так прост, как, может быть, кажется кому-то. Женщина (из этических соображений не будем называть её фамилию, которую каждый из вас может припомнить из наших публикаций за прошлые годы) не могла не знать о, мягко скажем, не слишком похвальной деятельности своего мужа, бывшего бургомистра Инсбрука.

Возможно, умерший мальчик не так уж и не знаком этой почтенной фрау. Ведь каждый, имеющий уши, мог услышать о злоупотреблениях власти в тот период, когда супруг почтенной женщины управлял нашим городом, и, выходит, похороны были просто ещё одной попыткой отвлечь внимание общественности и загладить вину своего супруга?..
Все мы знаем, в каком упадке находилось нравственное воспитание подрастающего поколения и образовательные учреждения в то время. Ведь именно тогда город потрясла чудовищная история так называемой «Инсбрукской волчицы».
В то время, когда в мэрии проходили пышные праздники и балы, ужасная преступница вынашивала свой план, и никто из взрослых даже не подозревал о её намерениях. Гимназию регулярно посещали представители мэрии, но это не помешало случиться такому страшному преступлению. И это случилось в лучшей женской гимназии города. А что же говорить о народных школах, ученики которых регулярно бывали пойманы за воровством, хулиганством и попрошайничеством? Могут ли одни похороны несчастного мальчика компенсировать все эти значительные упущения?

Теперь же, дорогие читатели, позвольте обратить внимание на саму природу такого общественного явления, как возникновение слухов. Откуда берутся слухи? От недостаточной информированности, скажете вы, и будете правы, дорогие читатели!
Так ответит любой здравомыслящий человек. Но не наша полиция. Так как вместо того, чтобы давать нашей газете достоверную информацию, полицейский инспектор Хунек и на порог не пустил нашего корреспондента! И не ответил ни на один его вопрос! Ни по поводу трупов на кладбище, ни по поводу участившихся случаев воровства в публичных местах, ни по поводу ничем не подтверждённых рассказов некоторых горожан о том, что Инсбрукская Волчица, то есть, Анна Зигель, вернулась в родной город.
Что же делать нам в этом случае, уважаемые читатели? Поневоле нам только и остаётся, что пересказывать друг другу слухи! Будем надеяться, что эти слухи не подтвердятся! Потому что надеяться на действия нашей доблестной полиции, увы, не приходится. Мы будем вас информировать о дальнейшем развитии событий, а что они будут развиваться, кажется, уже никто не сомневается».


Из заметок инспектора Хунека:

Вчера неожиданно случилось следующее:
В участок заявился кладбищенский сторож, который тащил за руку своего сына.
Парень у него недоразвитый. Это видно с первого взгляда. К тому же, у него что-то с речью. Отец заявил, что его сына кто-то ударил ножом. К счастью, рана оказалась не слишком серьёзной. «Удача» их допрашивать выпала мне. И тут, к своей радости, я, наконец, получил ответ на многие вопросы. Благо, отец не такой идиот, как сын, и может «перевести» речь своего ребёнка.
Оказывается, в подвале колокольни разрушенной кладбищенской церкви уже несколько месяцев существует притон малолетних бродяжек. Руководил всеми ими некий Бруно. Если я правильно понял имя. Впрочем, это уже не имеет значения, так как, по словам сына сторожа, Бруно этот умер, и теперь место главаря малолетней шайки вакантно. Бродяги перессорились между собой, и в драке пострадал сын сторожа, которого зовут Клаус. Не думаю, чтобы он мог претендовать на место лидера, скорее всего, ему досталось случайно.
Парнишка категорически не хотел сдавать своих товарищей, и был приведён отцом насильно в полицию. Сторож был крайне возмущён нападением на своего сына. Мною тут же была послана группа патрульных для проверки этой информации. И что бы вы думали? В подвале часовни, там, где остались склады ещё со времён наполеоновских войн, действительно находились дети, около десяти человек. Причём наличие различных вещей, припасов и прочего указывало, что ночует здесь гораздо больше детей. По всей видимости, днём они уходят в город воровать и попрошайничать. Ума не приложу, куда их деть. Троих больных мы определили в городскую больницу, но что делать с остальными? Приют при итальянцах прекратил своё существование. Пока что я временно передал их на попечение настоятеля церкви святой Сусанны. Кроме одной девочки, это совсем малыши. Удивительно, что они смогли выжить в таких суровых условиях. Снимаю шляпу перед талантом человека, который сумел так наладить быт и организовать их отношения между собой. Впрочем, не всё так хорошо. Одна девочка, находясь постоянно под землёй, почти ослепла. У всех у них имеются в большей или меньшей степени хронические заболевания.

Франц ходил по городу до самого позднего вечера. В его голове практически не было никаких мыслей. Он чувствовал себя безумно уставшим, ему казалось, что вся его жизнь закончилась. Где-то фоном пронеслась мысль — надо бы найти какое-то новое место для ночлега. Промелькнула и исчезла.
Франц задумался о том, как и в каких обстоятельствах он пришёл в Инсбрук.
Когда он шёл в этот город, он шёл со своим другом, без которого бы, наверное, не выжил, для того, чтобы найти родственников, прочь из занятого итальянцами Триеста. Однако, кажется, всё вышло совсем не так, как он хотел. Любимой собаки больше нет, родственников он не нашёл, он скитается по незнакомому городу, а итальянская армия, от которой он сбежал, настигла его и здесь.

Если всё остальное практически не оказывало на него влияния, то гибель Медведя, верного друга и помощника, стала для него последней каплей. Он был готов на что угодно.
Франц достаточно повидал на своём веку, чтобы в его голове никогда больше не возникали мысли о самоубийстве. Напротив, внутри него начало вызревать гнетущее и горячее желание отомстить обидчикам. Карл, Тиль и все остальные — вот кто виноват в случившемся. После гибели предыдущего «вождя» клуб превратился просто в жалкую кучку воров и бродяг. А теперь они докатились до того, что вымогают деньги у тех, кто слабее, и отравили Медведя, который так им доверял. Относительное сожаление про себя Франц испытывал лишь к бледной полуживой Эльзе, которая тогда практически не вылезала из сырого подвала, и, забыв о себе, помогала больным детям и готовила еду. Как она там сейчас?
Франц решил вернуться на кладбище, подойти поближе к убежищу и посмотреть на то, когда примерно Тиль, Карл и все остальные участники «банды» покидают его, и когда возвращаются.
Должно быть, сегодня вечером они должны дотемна вернуться, как это было в прежнее время.

Однако, когда Франц расположился недалеко от входа в убежище, ему пришлось прождать несколько часов — и всё напрасно. Возможно, теперь эти ребята не брезгуют и ночными квартирными кражами? Эх, возможно, всё возможно.
Наконец, он решил проверить, действительно ли в подвале ещё кто-то живёт.
Не зря. Как выяснилось, дверь в подвал была выломана, и внизу…
Внизу творился форменный беспорядок. На полу валялись какие-то смятые и порванные вещи, камин уже давно не горел, и в целом в помещении стоял удушливый запах, который, видимо, раньше не был так заметен. Франц, едва сдерживая рвотные позывы, пулей вылетел наружу.
Значит, убежища больше нет.
Где же теперь они скрываются?

Франц, сам особо не понимая, что делает, пошёл по направлению к центру города. Именно там в последний раз он встретил Карла и Тиля.
Однако, конечно, в такую позднюю пору там уже ничего и никого не было.
Найдя какой-то невзрачный дворик, он забрался вовнутрь, нашёл там полузаброшенный дровяной сарай, в котором лежало две гнутые коряги, и там заночевал.
Утром Франц пошёл искать еду. Не то, чтобы ему хотелось есть, просто это было привычкой. И вдруг у знакомой булочной он увидел Минку. Вильгельмина Кречмер стояла на своём обычном месте и с невинным видом просила подаяние. Только теперь она была одна. Девчонки не было в тот момент, когда Тиль, Карл и другие напали на Оскара, поэтому Франц подошёл к ней вполне доброжелательно и спросил:
 — Почему ты одна? Где остальные?
Девочка отшатнулась от него, как будто он хотел её ударить, и прошептала:
 — Отходи от меня! Ты, наверное, заразный! Разве ты не знаешь, что все умерли?
 — Как — умерли? — Франца охватил мистический страх. Он вспомнил свои недавние мысли о том, что все, кто любит его, умирают. Получается, что бывает и наоборот…
 — Неужели все… — прошептал он, — и Эльза?
 — Да нет, — досадливо махнула рукой Минка, — глупый Клаус навёл на убежище полицию. Малышей и Эльзу забрали в какую-то церковь, заставляют там день и ночь молиться и учат грамоте.

Девочка содрогнулась.
 — А Тиль, Ганс, Карл, Руди и Ричи — попали в больницу. Им стало плохо вечером на рынке. Я туда пришла и подумала, что они объелись. А сапожник сказал, что это испанка, и вызвал доктора. Приехала санитарная карета и увезла их в больницу. Я сегодня утром туда приходила, и мне сказали, что они все умерли.
Минка шмыгнула носом и на всякий случай отступила от Франца на два шага назад. Мгновенность расплаты Франца ошарашила — неужели так бывает? Он чувствовал одновременно удовлетворение и разочарование. Конечно, все они получили по заслугам, но он бы предпочёл отомстить им самолично.

========== Глава XVI ==========

— А где твоя собака? — внезапно спросила девочка.
Франц грустно вздохнул и сказал правду:
— Медведя отравили Карл и другие.
— Но зачем?! — неприятно поражённая произошедшим, закричала Минка, — Медведя все любили, он так нам помогал! Помнишь, как мы с ним отвлекали внимание, а Тиль таскал в это время кошельки у итальянцев?
— Помню, — ещё горестнее вздохнул Франц, — а зачем, я тебе не смогу ответить. Наверное, они отравили Медведя потому, что эта собака была умнее и благороднее их всех вместе взятых.
— Их бог наказал, — убеждённо заявила Минка, которая раньше никогда не отличалась сколько-нибудь заметной набожностью.
— И в этом им повезло, — заметил Франц, — я искал их, чтобы отомстить. Только выходит, что теперь мстить некому. Ты точно знаешь, что они умерли?
— Да, мне это сказала сестра милосердия, которая ухаживала за ними в больнице. Ещё она сказала, что они давно были заражены испанкой. И могли заразить всех нас и даже меня. И тебя.

Ребята помолчали. Франц почему-то не верил, что болезнь может добраться и до него.
Проходящая мимо женщина опустила в протянутую руку девочки мелкую монетку. Минка машинально сжала грязный кулачок и предложила:
— Пойдём, купим булку.
— Нет, у меня есть ещё кое-какие дела, — отказался Франц и повернул к западной окраине города, где он когда-то встретил мальчика по имени Оскар.
Сегодня Оскара на крыльце не было. Впрочем, было уже довольно поздно. Возможно, мама Оскара уже проснулась и нашла для своего сына более полезное занятие, чем спуск на воду кораблей из бутылочных пробок.
Франц упорно продолжал торчать возле дома Оскара, полагая, что тот всё равно когда-то выйдет на улицу. Оскар был единственным знакомым Францу местным домашним мальчиком, который хорошо знал город, и Франц справедливо полагал, что поддерживать это знакомство ему полезно.

Через несколько часов терпение Франца вознаградилось. Оскар выбежал на крыльцо, на ходу нахлобучивая шапку, со словами:
— Да, мама, я всё помню, я только туда и назад.
Увидев Франца, Оскар неподдельно обрадовался.
— А где твоя собака, — сразу же спросил он.
«Видимо, теперь каждый встречный будет мне напоминать о Медведе», — грустно подумал Франц и не ответил Оскару. Вместо этого он спросил сам:
— А когда вы играли с ребятами там, в том доме с привидениями, вы никого там не видели?
— Ага! — злорадно закричал Оскар, — ты тоже видел призрака!
— Нет, — задумчиво произнёс Франц, — это был не призрак, это было что-то, пожалуй, похуже.
— Да нет же! — настаивал Оскар, — это был призрак инсбрукской волчицы! Что может быть хуже и страшнее! Ты читал рассказ «Кентервильское привидение»? Там про них очень хорошо написано.
— Понимаешь… — замялся Франц, — я не так уж хорошо читаю. Нет, меня, конечно, учил отец, но потом он ушел на войну и там его убили. А мама умерла. И больше меня никто не учил. А потом я пришёл в этот город. Я думал, что найду здесь родственников, но никого не нашёл.
— Но разве ты не ходил в школу? — удивился Оскар. Глаза у него стали такими большими, что Францу показалось, что они сейчас вывалятся на дорогу.
— Нет, — ответил он, — не все же дети ходят в школу.
— У нас все! — категорично объявил новый друг и добавил ещё категоричнее:
— Если ты плохо читаешь, тебе срочно надо пойти к моей маме. Она тебя научит. Она говорит, что скоро у нас опять откроются школы. Только она боится, что теперь детей будут учить на итальянском языке. А она учительница немецкого, и может стать совсем не нужной. Но, может быть, итальянского языка и не будет. Этого пока не знает никто. Пойдём!
Оскар схватил Франца за рукав и потащил обратно в сторону своего дома. Он ни на секунду не сомневался, что его добрая мама захочет взяться за обучение маленького бродяги. Ведь не вина Франца в том, что его до сих пор никто не определил в школу.

Из дневника Ингрид Лауэр

«Я часто задумываюсь, как будет жить мой восторженный доверчивый ребёнок в этом суровом прагматичном мире. Недавно он притащил домой своего ровесника с твёрдым убеждением, что я немедленно обязана обучить его грамоте. Не знаю, почему, но этот мальчик вызывает у меня не слишком приятные чувства. Он, безусловно, вежлив, у него привиты основные нравственные приоритеты, видимо, родители были не только набожными, но и высокоморальными людьми, но этот ребёнок (зовут его Франц Нойманн) чрезвычайно скрытен. Несмотря на свой уже немаленький педагогический опыт, я так и не смогла выведать у него, где и с кем он живёт, как оказался в Инсбруке, ведь, судя по его произношению, родился он на юге. Да и выглядит скорей как итальянец, чем как австриец. Честно скажу самой себе, если бы не незамутнённая вера моего мальчика в мою доброту, я бы ни за что не стала связываться с этим Францем Нойманном. Нет, я не думаю, что он украдёт у нас серебряные ложечки или Библию моей матери. Мне просто не нравится его взгляд, весь его внешний облик. Но если бы меня кто-то спросил, чем именно мне не нравится этот ребёнок, я бы, наверное, не нашлась, что ответить. Есть что-то неуловимое, как будто уже когда-то виденное мною. Возможно, он на кого-то похож. Но убей меня Бог, если я могу сказать, на кого. И, несмотря на всё это, я должна признать, что мальчишка очень талантлив. Даже если учесть, что отец когда-то учил его грамоте, скорость запоминания у него просто поразительная. Он отлично соображает, умеет делать выводы и всегда найдёт, что сказать. Я занималась с ним всего три раза, а он уже читает «Кентервильское привидение» Оскара Уайльда — один из любимых рассказов Оскара. Если школы всё-таки откроют, я буду рекомендовать его во второй класс. Мне не очень нравится, что Оскар хочет учиться с ним в одном классе, но у меня нет причин в этом отказывать. По возрасту мальчики — ровесники. К тому же Оскар по секрету мне вчера рассказал, что Франц однажды спас его от хулиганов.

Этим летом для Франца началась странная жизнь. Днём он промышлял на улицах или ловил рыбу. А вечерами, три раза в неделю, ходил к фрау Ингрид заниматься. Перед этими посещениями он обычно долго приводил себя в порядок. К счастью, погода стояла тёплая, а вода в реке была чистая. Хуже дело обстояло с одеждой, он не мог явиться к матери Оскара в том рванье, в котором просил подаяние и таскал тяжёлые корзины за деньги. В конце концов, пересилив себя, Франц снова отправился в убежище на кладбище. Там, среди грязных рваных тряпок, собрал себе по углам относительно приличный костюм, который потом долго стирал в реке и сушил на солнышке. Мама Оскара всё равно смотрела на него с подозрением и без конца задавала вопросы вроде «где и с кем он живёт». Но Франц, как ему казалось, очень ловко, переводил разговор на другие темы. Оскар дал ему книгу про Кентервильское привидение, но книга большого впечатления на Франца не произвела. Она рассказывала о совершенно другой жизни, в совершенно другое время и в совершенно другой стране. Кентервильское привидение было глупое и доброе, а страшная женщина, которую он видел в доме Зигелей, была злая и пугающе много о нём знала. Несмотря на весь испытанный тогда ужас, Франца тянуло в этот дом. Часто он проходил мимо него по противоположной стороне улицы. Но заходить за разрушенный забор боялся.
Оскар познакомил его ещё с несколькими мальчиками, которых знал почти с рождения. Эти мальчики Францу не понравились. Они были слишком доверчивые и наивные. Они не могли ни заработать денег, ни поймать рыбу. И вообще шагу не могли ступить без своих родителей.

Фройляйн Лауэр учила Франца чтению, арифметике, истории и чистописанию. И если с первыми тремя дела шли прекрасно, чистописание Францу не давалось. Перо оставляло огромные кляксы, которые он тут же размазывал рукавом, буквы валились на сторону, учительница хмурилась и говорила:
 — Старайся, Франц!
Франц и так старался, но ровных, красивых строчек, как у Оскара, у него не получалось.
С наступлением осени ходить на учёбу Франц перестал. Городские школы так и не открыли. Фройляйн Лауэр устроилась гувернанткой в богатый дом, и теперь у неё почти не было свободного времени. Обучение продолжали только старшие классы мужской гимназии и народная школа при церкви. Однажды Франц заглянул на занятия этой школы и с удивлением встретил там очень многих своих знакомых по клубу. От них он узнал, что за Эльзой неожиданно приехали родственники, какие-то необыкновенно богатые господа в лакированной коляске. Каким образом девочка из такой богатой семьи оказалась на улице, для всех осталось загадкой. Здоровье Эльзы было навсегда подорвано жизнью в сыром подвале, и вряд ли она когда-нибудь захочет вспомнить о своих недавних товарищах.
Учёба в народной школе Францу не понравилась. Заключалась она в основном в пении псалмов и произнесении нараспев слогов из потрёпанной азбуки. Всё это ему уже было неинтересно. Поэтому больше в школу при церкви Франц не ходил.
Становилось всё холоднее.

Франц начал подумывать о зимнем убежище.
Несколько раз его приглашал в ученики сапожник, с которым у Франца с самого начала сложились неплохие отношения. Но Францу очень не нравилась жена сапожника — огромная скандальная баба, которая очень любила лупить своего низкорослого мужа по шее его же изделиями. Безусловно, она была бы против, если бы супруг привёл домой какого-то базарного попрошайку.
Однажды, к своему удивлению, Франц увидел на улице Инсбрука Каспера. Но до чего же не был похож этот Каспер на того подтянутого военного! Сейчас Каспер выглядел опустившимся пьяницей, глаза у него были красные, а в чёрных волосах, несмотря на его молодость, серебрились седые волосинки. Кажется, Каспер не узнал Франца, а Франц и не стал напоминать об их знакомстве. Пьяниц он не любил. В конце концов, приютила его торговка пирожками. Женщина чрезвычайно глупая, но добрая. Рано утром, когда весь город ещё спал, она замешивала тесто, и к тому времени, когда люди шли на работу, выносила на улицу свой лоток.

Франца она подобрала, как люди порой подбирают бездомных щенков или котят. Но тут же пристроила его к делу. Он таскал воду, готовил фарш для пирожков, следил за выпечкой, когда хозяйка ложилась вздремнуть. Регулярная работа Францу не нравилась. Время, проведённое на улице, уже наложило свой отпечаток на его личность. Он был вольной птичкой, и ежедневная рутина вызывала у него тоску и раздражение. Но деваться было некуда, наступила зима. Оскара и его друзей он теперь почти не видел. Мальчики так и не пошли в школу, но фрау Ингрид задавала своему сыну столько домашних заданий, что Оскару было никогда гулять.
Однажды хозяйка послала Франца на рынок купить капусты. Выбрав несколько тугих кочанов, он уже хотел возвращаться домой, как вдруг замер на месте. На несколько шагов впереди стоял Тиль. Живой и невредимый. Более того, Тиль занимался привычным для себя делом — в этот самый момент он опускал руку в карман какого-то мужчины в барашковом пальто. Возмущению Франца не было предела. Вот он, его самый главный обидчик! Который так и не получил по заслугам за смерть Медведя! И чем же он занимается? Он ворует у ни в чём не повинных людей!

Не думая, что он делает, Франц схватил кочан капусты и изо всей силы метнул в голову Тилю. Стоящий на скользкой мостовой Тиль поскользнулся и упал бы, если бы рука, засунутая в чужой карман, которой он машинально за этот карман схватился. Господин в барашковом пальто резко дёрнулся, схватил Тиля за руку и заорал неожиданно тонким голоском:
 — Воры! Держите вора!
Вокруг них тут же стала расти толпа. Франц обошёл толпу по кругу, подобрал свою капусту, спрятал её в мешок и стал издали наблюдать за происходящим.
Очень скоро к обворованному господину и его обидчику подошли двое полицейских и офицер итальянской армии. Франц не слышал, о чём шёл разговор, но издали видел, как Тилю связали руки за спиной и повели в сторону полицейской управы. Франц провожал их некоторое время. Упускать Тиля он не собирался, считая, что Медведь ещё не вполне отмщён.

Когда Франц через пару дней пересёкся в городе с Минкой и рассказал ей о том, что Тиль жив, девочка упорно не хотела верить.
 — Но как же так? — твердила она, — я же слышала своими ушами!
Франц вздохнул. Он давно заметил, что избежать расплаты чаще всего удаётся тем, кто виноват больше всех, а наказываются часто совсем невиновные или мало виновные люди. Возможно, все остальные участники неприятного происшествия действительно умерли, а вот Тиль, который всех спровоцировал, остался в живых.

========== Глава XVII ==========

Как человек очень совестливый, Франц переживал по поводу того, что ему нечем платить за уроки. Подобные глупости совсем не смущали Оскара. «Моя мама учительница. Вот она тебя и учит», — беспечно говорил он. Но Франц уже давно утратил детскую беспечность. Возможно, по-настоящему беспечным он никогда и не был. Он понимал, что время и знания должны оплачиваться. Это было бы справедливо. Но чем он может заплатить фрау Лауэр?
Больше всего в оккупированном городе ценились продукты. Поэтому практически всю рыбу, которую ему удавалось поймать, он честно делил пополам. Половину запекал в золе для себя, а вторую относил учительнице.

Не стоит думать, что рыбная ловля была для маленького бродяги очень лёгким занятием. Да, рыбы в реке было довольно много. Но поначалу ловить её Франц не умел. Он даже не знал, для чего нужен поплавок и что нужно насаживать на крючок. Первое время он только наблюдал за рыбаками. У него не было ни крючка, ни удочки. Однажды Францу несказанно повезло. Он, по обыкновению, слонялся вдоль набережной и случайно увидел двух мальчишек, немного постарше себя самого, которые, по всей видимости, ссорились. Как Франц догадался, поначалу ссора была пустяковая — один мальчик занял привычное место другого. Мальчишки слегка толкали друг друга, не отводя глаз от поплавков. Потом толчки стали сильнее, и бывшие неразлучные друзья сцепились и покатились по земле, побросав удочки и яростно молотя друг друга кулаками. И если одна удочка упала на землю рядом с местом драки, то вторую подхватила река и потащила в сторону разобранного моста.
Франц бросился вдогонку со всех ног. До того момента, как удочка поравнялась с мостом, он уже лежал животом вниз на остатках моста, свесив руки в воду. Беглянка была поймана и стала первым рыболовным трофеем Франца.

Но рыба на эту чудесную удочку клевать не торопилась. Франц, чтобы не натолкнуться на бывшего владельца удочки, уходил на рыбалку подальше, за мост. Ему начало приходить в голову, что секрет его неудач кроется в месте ловли, которое он выбрал. За всё время попалась только малюсенькая серебристая рыбка, которой не могла бы наесться даже кошка. Франц и этой рыбке очень обрадовался, так как думал, что после неё пойдут другие, большие рыбы. И только спустя несколько дней он понял, что ловить надо не на пустой крючок.
С тех пор его рыбалка всегда была успешной. У него хватало на это терпения и азарта. Ведь от того, сколько он поймает рыбы, зависело, будет ли он сегодня обедать или нет.
Фрау Лауэр неоднократно приглашала его после занятий остаться на обед, но Франц неизменно отказывался, несмотря на громкие протесты Оскара и ласковые уговоры его матери.

Он и сам не мог объяснить, почему так. Ведь раньше он спокойно и радостно всегда оставался поесть в доме у Давида. И с благодарностью принимал пирожки и яблоки от его жены Сусанны. Может быть, дело было в том, что Давид в прошлом был тоже приютским мальчишкой и считал Франца своим человеком? Может быть, да, но скорей всего, в больших тёмных глазах Давида не было и частицы той внимательной настороженности, которую он встречал в светлых глазах Ингрид Лауэр. Давид и его жена помогали ему просто, по доброте душевной, а фрау Лауэр будто бы постоянно ждала от него какого-то объяснения. Причем она заранее как будто знала, что объяснение это вряд ли будет для неё приятным.
На рынке до Франца долетали обрывки разговоров взрослых о каком-то Сен-Жерменском мирном договоре, который якобы кардинально изменит жизнь горожан. Но пока что Франц не видел никаких перемен.

Заканчивался октябрь, который в этом году выдался очень холодный. По утрам дорога покрывалась коркой льда. В доме у торговки пирожками было тепло от огромной печи, огонь в которой никогда не гас, но вот на улице… У Франца совсем не было тёплой одежды, что доставляло ему немало неприятностей. Хозяйка от щедрот своих выделила ему огромный старый платок, который в лучшие свои годы считался пуховым. Сейчас весь пух облез, и платок напоминал дерюгу. Заворачивался в него Франц только в самые холодные дни, так как ходить по улицам замотанным в старушечий платок считал унизительным.
Жизнь продолжалась по-прежнему — в меру голодная, в меру трудная и безмерно скучная. Засыпая каждый вечер у раскалённой пузатой печки, Франц поздравлял себя с тем, что нашёл такое замечательное место на зиму. Но сознание того, что в четыре часа утра надо встать, чтобы не упустить тесто, а потом таскать дрова, выносить золу, идти на рынок и так по кругу, приводило его в тоску и уныние. Среди своих будничных забот он почти не замечал того, что происходило в городе.

А между тем итальянские патрули, с хозяйским видом прогуливающиеся по набережной, исчезли, здание мужской гимназии освободили от солдат, и теперь оно стояло закрытое, угрюмое и как будто ожидающее чего-то.
В солнечный ноябрьский день Франц по обыкновению тащился с корзиной на рынок, но вдруг почувствовал, что земля резко упала вниз, а он сам вместе с тяжёлой корзиной летит в синее небо.
— Франц! Это ты?! А итальянцы ушли, ты слышал?!
— Каспер?
Это был действительно Каспер. В его облике по-прежнему не было и следа былого военного щегольства и уверенности, но сейчас он, по крайней мере, был трезв. Сегодня Каспер Франца узнал, и кажется, ему обрадовался.

— Где ты, с кем? Удалось ли найти родственников? — тормошил Каспер маленького приятеля.
— Да так… То здесь, то там… — отвечал Франц неопределённо. Напор Каспера и его неподдельная радость мальчика даже немного напугали. По малолетству он пока не знал, что означает для города уход итальянских войск.
— Всё понятно, — усмехнулся Каспер, — бродяжничаешь потихоньку.
— Нет! — тут же возмущённо воскликнул Франц, — совсем не бродяжничаю. Я служу у одной женщины, она печёт пирожки и продаёт их на рынке, а я ей помогаю. Всё делаю, печь топлю, за продуктами хожу… она доверяет мне.
— Ну что ж, — посерьёзнел Каспер, — для начала — неплохо. А что же родственники? Не нашёл?
— Не нашёл, — грустно вздохнул мальчик.
— Ну, ничего, теперь найдём! — оптимистично пообещал Каспер, — теперь мы всё, что надо найдём! Я, понимаешь, тут был… слегка не в форме. А отец мой, так тот вообще за неповиновение в каталажку попал! Представляешь? Вчера только выпустили!
Франц помнил, что Каспер говорил о своём отце, и никак не мог понять, как мог попасть в «каталажку» «лучший сыщик во всём Тироле».
Он хотел как раз об этом спросить, но тут Каспера кто-то окликнул и, махнув рукой Францу на прощание, он поспешил к своим знакомым.

Выбирая покупки на рынке, который в этот день был совсем немноголюдным, Франц настолько задумался о своём, что не заметил Тиля. А вот Тиль его заметил. Вчера, вместе со всеми заключёнными, арестованными при итальянской оккупационной администрации, он был, к своему счастью, выпущен из городской тюрьмы. Конечно, среди освобождённых было немало тех, кто просто не угодили итальянцам своим слишком независимым поведением и опасными высказываниями. Были и такие, что открыто пытались противостоять мародёрству и грабежам, которые практиковали итальянцы, особенно в первые недели своего пребывания в Инсбруке.

Но всё-таки больше всего на свободу вышло мелких воришек и мошенников. Среди них был и Тиль. Он уже успел вчера неплохо поживиться в толпе, охваченной эйфорией по случаю ухода итальянских войск. Так что на рынок воришка пришёл скорее по привычке, чем в поисках заработка. И вот какая удача — Итальянец. По крайней мере, можно поразвлечься. Во время пребывания в клубе, у Тиля с Францем сразу возникла неприязнь, которую мог держать в рамках только Бруно. Сейчас, после того, как по его наущению был отравлен Медведь, Тиль не ожидал от Франца ничего хорошего, поэтому решил напасть первым.
— Эй, Итальянец! — крикнул он издалека насмешливо.
Франц уже и забыл, что в первые дни пребывания в «клубе», его называли итальянцем, намекая на то, что он родом из Триеста. Многие прохожие, услышав это прозвище, стали враждебно оглядываться, пытаясь сообразить, к кому адресован окрик. Франц спокойно шёл своей дорогой изо всех сил, стараясь не бежать и не показывать, что окрик адресован именно ему. Быть Итальянцем в эти дни было небезопасно даже в том случае, если ты ребёнок.

Тиль между тем приближался развязной походкой. На ходу он выдернул прутик из какого-то плетёного забора и пощёлкивал им по ноге, дурашливо улыбаясь.
Франц, наконец, дрогнул. При нём была огромная корзина, которую хозяйка дала ему под продукты. А на дне этой корзины, завёрнутые в чистую тряпицу, лежали деньги. На них следовало купить три кило говяжьего ливера, четыре кочана капусты, кило гороха для начинки и большую бутыль постного масла. Сумма, как назло, в этот раз была внушительная. Хозяйка и правда доверяла Францу, безошибочным женским чутьём поняв, что он не станет воровать. Франц не соврал в разговоре с Каспером. Но теперь его безупречная репутация у торговки могла серьёзно пострадать. Отступив за забор рынка, так и не купив продукты, Франц рванулся бежать, надеясь оторваться от своего преследователя где-то в узких улочках старого города, а затем вернуться на рынок и всё-таки купить то, за чем его послали.

Но не тут-то было! Отдохнувший в тюремной камере, где заключённые не забывали делиться с «бедным сиротой» продуктами, которые приносили им родственники, Тиль бежал намного быстрее Франца. Он настиг его у ворот городского парка, которые сейчас были закрыты, и резко толкнул к узорной кованой решётке.
Корзина выпала у Франца из рук и боком покатилась на мостовую. Тряпка с деньгами выпала из неё в лужу и тут же была подобрана Тилем.
— Ну, ничего себе! — присвистнул вор, приятно удивлённый количеством денег.
— Отдай! Это не моё! — Франц повис у него на руке, стараясь отобрать деньги, но Тиль был явно сильнее.
— Конечно, не твоё, — весело проговорил он, — конечно, ты их украл. А что там Бруно говорил? Не помнишь? Я и сам не помню. Чепухи много он говорил, но одно верно — делиться надо. А так как ты это не усвоил, то я заберу себе всё.

Он, как щенка, стряхнул Франца с руки и швырнул в него корзиной. Корзина попала Францу в живот, он на мгновение согнулся от боли, но тут же выпрямился и снова бросился на обидчика, вцепившись в его руку зубами.
Тиль взвыл, но деньги не выпустил. Второй рукой он изо всех сил ударил Франца по голове. Свет перед Францем помутился. Он медленно опустился на мостовую. Перед глазами плыли цветные круги. Когда в глазах прояснилось, Тиля уже и след простыл.
Это была катастрофа.
Франц понятия не имел, где нашёл себе приют Тиль. Если бы он это знал, то несомненно отправился бы в это место и пытался бы забрать назад хозяйкины деньги, пока был жив. Но куда идти, он не имел ни малейшего понятия.

Побродив некоторое время по улицам, Франц всё-таки поплёлся домой, к торговке. В общем-то, она была добрая, хоть и глупая. Может быть, она даже посочувствует ему, и не слишком сильно будет ругаться за то, что он не уберёг её добро. Потеря денег на продукты влекла за собой потерю двух-трёхдневной выручки. Это было неприятно, но не смертельно. Ведь, в конце концов, Франц старательно служил торговке уже несколько месяцев. Может быть, она поймёт, что он ничего не мог поделать против грабителя, который старше его и сильнее. Только вот что делать с Тилем? Если его выпустили из тюрьмы, покоя Францу он не даст.
За такими невесёлыми мыслями мальчик доплёлся до дома, толкнул дверь в помещение, наполненное паром и хлебным запахом и, опустив пустую корзину на пол, проговорил:
— Меня ограбили.
— Что? — женщина оторвалась от раскатывания теста. Рукава на её толстых, белых руках были закатаны выше локтей, в правой руке была скалка.

Франц вдруг очень ясно понял, что сейчас она этой самой скалкой ударит его по голове, и поэтому на всякий случай попятился обратно к двери. Но хозяйка ещё не поняла, что произошло.
— А продукты-то где? — тупо спросила она, глядя на пустую корзину.
— Ограбили меня, — устало повторил Франц, — отобрали деньги. И я не смог купить продукты.
— Ах ты, гадёныш! — неожиданно громко взвизгнула тётка и внезапно сильно схватила Франца за руку, — вот говорили мне соседи, что б я не впускала бродягу в дом, пожалела я тебя на свою голову! Так ты у меня же ещё воруешь?!
— Я ворую?! — за весь путь домой Франц ни разу не подумал, что в пропаже денег можно обвинить его самого.
— Конечно, ты! А кто ж ещё? Вот сейчас пойдём в полицию, там тебя на чистую воду выведут!
Тётка железной от постоянной работы с тестом рукой сжала запястье мальчика и потащила его на улицу.

Конец первой части