Жена офицера Краюхина повесть

                ЖЕНА ОФИЦЕРА КРАЮХИНА
              Сцены из армейской жизни конца эпохи социализма

                … и да я сказала да я хочу Да
                Джеймс Джойс «Улисс»


Пролог

Лагерь военного училища или как его сейчас именуют – института – расположился в лесном массиве на выезде из старого дачного посёлка.

Несколько крашеных деревянных домов, часть дореволюционной усадьбы, стоят за стадионом на отшибе у леса и именуются белыми дачами. В одном размещается учебная библиотека – этот дом единственный отапливается. Остальные, заколоченные, используются под склады.

Заезд на зимний лагерный сбор провели в понедельник утром. Солдат батальона обслуживания привезли в кунгах, смонтированных на шасси потрёпанных армейских ЗИЛов, а курсантов училища – в автобусах, арендованных у города.

Шум и суетня в свете прожекторов продолжались до позднего вечера. Первым делом начальники курсов раздали лопаты грести выпавший накануне снег, который плотным ковром укрыл территорию лагеря, притопил одноэтажные постройки, размыл идеальную квадратуру плаца и нарушил геометрию проходов и проездов.

- Сначала расчищаем дорожки к туалетам, - давал указания заместитель начальника лагерного сбора подполковник Корольков, - увижу жёлтые «цветочки» в снегу – пеняйте на себя!

Через несколько часов девственный покров остался нетронутым лишь на широком пространстве стадиона, где снег волнами поднимался по ступенькам трибун, шапочками дыбился на пеньках и бугрился под стволами ёлок и сосен, окружавших плоское как блюдо футбольное поле.

 «Цветочки» к утру появились в изрядном количестве. Дневальные в кофейном сумраке, матерясь и покуривая в рукав, зарывали их: в основном, под фонарями и там, где было видно, - в преддверие приезда генерала.

После долгих, мучительных попыток, наконец, рассвело. Дежурный офицер всё утро бегал от дежурки к КПП. Курсанты дважды проследовали строем по расчищенной от снега дороге: на завтрак и обратно. Курсовые офицеры по несколько раз проверили заправку кроватей и чистоту полов в казармах.

А начальство так и не появилось. И всё постепенно успокоилось.

После обеда из-за низких облаков как подарок выглядывает солнце, косыми лучами протыкая насквозь унылую темноту длинных казарменных помещений. Из-под хлопающих в клубах морозного пара входных дверей внутрь залетает искрящийся снег. Сквозь замороженные окна можно наблюдать блистающий солнечный мир без начальства, строевой подготовки и набивших оскомину сержантских замечаний и команд. Сизый дым уютно вьётся над курилкой. Крутые сугробы в рост обнимают выскобленный до асфальта, промёрзший и замерший в непривычной пустоте плац.   

В этот божественный час армейской сиесты к замерзающим на выселках белым дачам, свернув с расчищенной дороги и прокладывая в снежной целине неровную колею, подъезжает уазик, из которого, помешкав секунду, выскакивает в глубокий снег молодая женщина в коротком распахнутом полушубке и сапожках на меху. В руках длинный ключ, которым она, не снимая варежек, несколько минут безуспешно пытается отомкнуть заиндевевший замок двери библиотеки.

- Давайте помогу, Галина Алексеевна, – предлагает сержант-водила, утаптывая снежную порошу вокруг автомобиля.
- Ты лучше книги доставай и заноси. Там двадцать коробок и четыре связки, - не оглядываясь, отвечает Галина Алексеевна, продолжая возиться с замком.
- По уставу шофёру не положено тяжести таскать, - осторожно, но твёрдо парирует водила.
- Хочешь жить по уставу? – Галина Алексеевна оборачивается и смотрит на сержанта так, что тот отводит глаза. - Устрою в лучшем виде.
- Ладно, - помедлив, отвечает сержант, снимая с заднего сиденья её чемодан, – покурить тогда разрешите?
- Поставь чемодан, да не в снег – на сиденье, и иди сюда, - Галина Алексеевна делает шаг в сторону, освобождая место перед дверью, – держи ключ, покажи мужскую силу. Как откроешь, берись за книги. На снег не ставить, не ронять. Государственное имущество всё-таки. Потом перекур, коли заслужишь.
- Понял, - сержант, напрягшись, проворачивает ключ в замке и одним резким движением распахивает дверь. С козырька ему под чистый подворотничок валится комок снега.

Галина Алексеевна смеётся, становясь красивой и совсем не такой суровой, какой могла показаться несколько минут назад. Она берёт из рук сержанта тяжёлый чемодан и первая входит в промороженные тёмные сени.

Остаток дня весь уходит на растопку печи, сортировку учебников и размещение их на стеллажах. А вечером в окно библиотеки стучит дежурный по лагерю майор Дерюгин.

- Скучаешь, Галя? – спрашивает он, подсвечивая внутрь фонариком. - Приходи в штаб чай пить. Дагестанский. Отметим начало зимнего сезона.
- Спасибо, Саша, - отвечает Галина Алексеевна, ёжась у приоткрытой двери, но в дом майора не приглашая, - у меня печка затоплена, не бросишь. Коля приедет в выходные, привезёт всё, что надо, и отпразднуем. Обещаю.

Она закрывает на щеколду дверь и проходит в комнатку за печью, где у окна стоит солдатская панцирная кровать, а подле неё шифоньер и непокрытый деревянный стол. Раскатав пыльный матрац, Галина Алексеевна водружает на него чемодан и вынимает безупречно выглаженное белоснежное постельное бельё. 

Тесное помещение начинает наполняться теплом, холод постепенно вытесняется в углы и под кровать, а напротив печи становится жарко. Галина Алексеевна прикрывает дверцу на печке, с удовольствием прислушиваясь к потрескиванию горящих берёзовых дров и шипению закипающего чайника.

В половине десятого мобильник начинает исполнять бодрую мелодию, заставляя Галину Алексеевну вздрогнуть и пролить чай на белую льняную салфетку, расстеленную, чтобы прикрыть неопрятную поверхность стола. Звонит муж подполковник Николай Викторович Краюхин, начальник учебного отдела училища, оставшийся «на хозяйстве» в городе.

Она же ждёт звонка другого человека, который утром должен проходить мимо крыльца библиотеки и которого Галине Алексеевне никак нельзя пропустить. Поговорив с мужем, она полчаса рассеянно листает привезённый с собой женский журнал, потом, чтобы чем-то заняться, начинает заполнять журнал учёта учебной литературы.

Ожидание затягивается. Тогда Галина Алексеевна не выдерживает и сама набирает заветный номер на мобильнике. Говорит, прикрывая ладонью трубочку, хотя подслушивать в доме некому, но больше молчит и улыбается.

Завершив короткий разговор и по-прежнему улыбаясь теперь уже собственным мыслям, она пристраивает телефон на столе ближе к голове кровати, чтобы не пропустить сигнал будильника. Потом, стремительно раздевшись, забирается в постель, натягивает до подбородка холодное одеяло и, замерев в ожидании, когда постель прогреется, незаметно засыпает.

1. Как девицы попадают в отдалённые гарнизоны
Многие города и сёла нашей Родины, когда она ещё занимала шестую часть суши, отдавали своих лучших девиц в жёны офицерам войск особого назначения, большие и малые гарнизоны которых были густо разбросаны вдоль длинных советских границ. Возможно, девчонок притягивали таинственные слова: «особого назначения» или сокращённо ОСНАЗ, которые на самом деле скрывали части радио и радиотехнической разведки и ничего более. А может быть, девическое воображение вспыхивало от ходивших слухов о том, что в частях ОСНАЗ служат офицеры, знающие иностранные языки, да и наиболее продвинутые солдаты могут признаться в любви на языке вероятного противника.
Действительность почти всегда оказывалась разочаровывающей. Лейтенантиков раскидывали по приграничным военным округам, где разведывательные части располагались, конечно, не на соседних улицах со штабами округов, а в местах весьма и весьма отдалённых. Ладно, если попадаешь в часть центрального подчинения, находящуюся в непосредственном ведении Москвы. Тогда есть шанс по ротации послужить в разных округах, посмотреть страну, а в перспективе, коли повезёт, вырваться в столицу или места, прилегающие к ней, а то и съездить за рубеж. Но если попал в часть окружного подчинения, то болтаться тебе всю службу по гарнизонам в своём округе с почти единственной светлой перспективой выбраться в штаб и закончить службу в областном центре региона, в который забросила плутовка-судьба и армейская рулетка.    
Можно ещё попытаться поступить в академию, но инженерному и оперативному офицерскому составу это нелегко, в отличие от офицеров-строевиков. Редко, но пытались увольняться по единственной разрешённой статье: дискредитации высокого звания советского офицера. Это только с отчаяния, потому как унизительно.
Отдалённый гарнизон, в какой бы части страны он ни находился, – отдельная планета, где время течёт со своей скоростью, действуют собственные законы, а ценностью обладает то, что на «большой земле» даже и не замечается. Но зато и многие ценности «большой земли» здесь не в почёте. Специфика службы в частях ОСНАЗ и вообще гарнизонной службы заключается в том, что ввиду постоянной ротации все - от старлея до полковника - друг друга знают. Знают друг друга не только офицеры, но и их жёны. А это значит – от врагов и сплетен не уйдёшь, они тебя догонят и перегонят.
Больше всего в частях особого назначения славились жёны из дальневосточного села Поликарповка, где располагался самый большой в восточной части СССР радиотехнический разведцентр. Село Поликарповка обширное, хозяйства крепкие, участки большие – одну картошку засаживали на площади, какую пригородным садоводам под весь сад дают. Народ там жил работящий и предприимчивый. По выходным мужики выпивали, не без этого – Приморье ведь тоже Россия, – но без фанатизма. Местные богатеи (по советским меркам, конечно) в летние месяцы подряжали бичей: дом поправить, сараюшку срубить или огород прополоть. Заготовки делали серьёзные: в каждом доме зимой ели свою капусту, картошку, огурцы. Консервировали дары леса, гнали пахучую самогонку.
Девки в селе вырастали ладные, здоровьем не обделённые и очень смекалистые. Офицериков молодых, кто не успел в училище жениться, оприходовали быстро и грамотно. Бывало, и от жён уводили, но это не приветствовалось, хотя открыто не порицалось. И вот лейтенант, забывший за пять лет училища о доме, о настоящей женской ласке, о семейном порядке, оказывался в просторной горнице, где самогонкой попотчуют до полного удовлетворения, потом рассолом капустным отпоят, форму постирают и погладят, да всё это незаметно, играючи, между разговорами, с песней, с улыбкой. В постели опять-таки побалуют. Ну, и еды с собой соберут да на мотоцикле до КПП подкинут. Глядишь, через полгода такой жизни и под венец.
И перевоплощались поликарповские девицы в офицерских жён, и пускались мотаться со своими офицерами по дальним и не очень гарнизонам, за границу, если повезёт, или в крупные города, если офицер выбьется служить в штабе округа или в центральном управлении на Полежаевке в столице нашей Родины.
За поликарповской женой – как за стеной. С ними боялись связываться командиры, их всегда выбирали в женсоветы частей и скидывали на них всякую нужную и не нужную общественную работу. Замполиты побаивались их острого язычка, но терпели, так как на поликарповских жёнах держалась самодеятельность, да и вообще вся общественная жизнь в гарнизоне. Нужно дом построить – построит, язык чужой выучить – выучит, политинформацию подготовить – подготовит и прочтёт не хуже, чем штатный политработник.
Из наиболее известных в частях ОСНАЗ – Катя Остроумова, которая, не обращая внимания на запрет посольских врачей, взяла, да и родила в разгромленной революцией африканской стране здоровую русскую двойню и потом одна поднимала будущих бойцов, пока муж её капитан-переводчик болтался по учебным лагерям, где военных дружественной армии тщетно пытались обучить тактике ведения современного боя.
Через год после рождения двойни капитан Остроумов погиб, случайно оказавшись в транспортнике, который перебрасывал продукты из одного района в другой и был сбит нашей же «стрелой», попавшей в руки местных повстанцев. Самолёт сгорел дотла, экипаж с почестями похоронили, а Остроумова, которого там не должно было быть, не нашли и объявили пропавшим без вести. В некоторых кругах поговаривали, что мог перебежать на сторону противника.  Дети, в мирное время растущие без отца – это горе. Но дети, отец которых подозревается в измене Родине – это совсем невозможно, невыносимо. Катя бросилась на поиски следов мужа и в конце концов нашла свидетелей, которые видели Остроумова садившимся на злополучный борт. Они и особистам, оказывается, об этом докладывали, но кому-то, видно, выгодна в то время была версия предательства. Какие рычаги использовала отчаявшаяся офицерская вдова нам неведомо, но только через год её мужа признали погибшим при исполнении интернационального долга, и она получила свидетельство о его смерти и пенсию. 
А вот Валюша Корнева пятнадцать лет оттянула с мужем в пустынях Казахстана на границе с Китаем. Троих детей вырастила и мужа поддержала: не дала Ваське Корневу спиться. По профессии фельдшерицей была, за пятнадцать лет службы языки местные выучила – знала все диалекты, а потому большим уважением пользовалась. Когда в конце 80-х замутилось в республике, примирила командира части с местными старцами и с авторитетной молодёжью, которых в радиусе ста километров узнавала в лицо и по болячкам.  В день отъезда, а уезжали Корневы для продолжения службы в Приморье, поближе к благословенной Поликарповке, даже принц какой-то местный её посетил и дары привёз, которые потом два дня употребляли всей частью во время длинной отвальной.
Преданья старины седой… Кто сейчас в них поверит? Кому они интересны?
Галина Алексеевна – тогда просто Галя - не знала ничего про гарнизонную жизнь, ни, тем более, про знаменитых поликарповских жён, когда в середине 70-х выходила замуж за курсанта инженерного училища Николая Краюхина. По своему происхождению Галя никак не могла войти в категорию любимых жён офицеров-разведчиков, так как родилась в маленьком городке в центральной России, где училась в местном педагогическом институте. Английский язык, да и вообще учёба давались ей легко, в институте подруги (не без язвительности) именовали её «наша гордость». С Николаем Галя познакомилась на танцах в училище, которые посещала регулярно, если не с мечтой, то с осторожной мыслью о возможном знакомстве с будущим офицером и перспективой замужества.  Когда она в очередной пятничный вечер, подкрасив губки у зеркала в тесной прихожей, махала родителям ручкой, они лишь посмеивались, но эти усмешки трогали Галю больше, чем ей хотелось. В семье у Гали не было штатных военных. Были рубаки-казаки (Галя носила известную казацкую фамилию Шестопалова), земские интеллигенты, торговцы. Родители армии не знали, но военных уважали, парадоксальным образом сочетая уважение с интеллигентской брезгливостью, которая среди своих не скрывалась. 
Для Гали же курсант Николай Краюхин стал не просто первым мужчиной, он стал воплощением грёз и фантазий о мужчине-герое-заступнике. Так что она, не задумываясь, пожертвовала своей звучной казацкой фамилией за право назваться Краюхиной. 
Перед Галей раскрывалась карьера офицерской жены. Она не завидовала подругам, устроившимся на работу в среднюю школу, библиотеку, дворец культуры и прочие места для правильных девушек тех благословенных времён. Тем более она не завидовала вышедшим замуж и укоренившимся в родном городе, а таких среди её знакомых было большинство. Родить ребёночка, чтобы делить его с родителями? В родительской квартире со своим мужчиной?  Невыносимо!
После скромной церемонии бракосочетания и хмельной свадьбы молодую чету ждал целый год встреч в увольнениях и самоволках с обязательным ежевечерним возвращением мужа в казарму. Порочные торопливые соития в жарко натопленных подъездах соседних пятиэтажек, ожидание перемен. Когда всё это кончилось, Галя глянула на себя в зеркало и удивилась той молодой женщине, которая смотрела на неё ясным, уверенным взглядом.
Лейтенанта Краюхина распределили для прохождения службы на Дальний Восток. Галя испытала от этого восторг, не тревогу. Тревога осела где-то за спиной: у подруг, родителей, в пыли родного, ставшего теперь тесным городка. А для неё начиналась взрослая жизнь, к которой она была готова и которую хотела и ждала. Можно сказать, жаждала.
Далеко от дома? Так дом там, где семья. Трудности гарнизонной жизни? Не смешите офицерскую жену. Панцирь молодой уверенности был непробиваем, он даже ещё не был поцарапан, когда они с Николаем на трёх поездах с двумя пересадками, последовательно сменив купейный вагон на плацкартный, а потом на общий, прибыли в отдалённый гарнизон, расположившийся на дальнем краю великой страны, на берегу великой реки, которая разделяла два великих государства, в то время недружественных и насторожённых по отношению друг к другу.

2. Женские посиделки
Летнее утро понедельника - влажное и душное с лёгким запахом древесного гриба и кедрового стланика. Всю предыдущую неделю лил дождь, который в выходные сменился солнцем, высушившим грязь на обочинах, но не добравшимся до глубоких дорожных ухабов. Зелень вдоль дороги воспрянула и поднялась: жирно заблестели отмытые от пыли листья кустов, потянулись вверх хвощи и налились хищной силой раскидистые папоротники.
Ровно в восемь тридцать утра ГАЗ-66 защитного цвета с плоским, как противень, кузовом, перечерченным поперёк досками скамеек, на которых сидят офицеры, отправляющиеся на службу, рявкает пару раз и начинает парить. Шлёпает дверь, из неё выскакивает солдат-водитель и бежит к канаве за дорогой, на ходу сбрасывая с ноги сапог. Черпает сапогом чёрную воду вместе с улитками и пиявками, возвращается и льёт в шипящий и плюющийся радиатор.
Наконец машина клацает коробкой передач, вздрагивает и трогается с места. Люди в кузове как один начинают раскачиваться вперёд-назад и из стороны в сторону в зависимости от направленности и глубины ухабов. Через минуту над дорогой, исчезающей за будкой магазина военторга, остаётся только облако пыли, сносимое ленивым ветерком на задубевшую от грязи обочину.
Галя смотрит на утреннее отправление из-за льняной занавески кухонного окна, а когда машина исчезает за углом, открывает деревянную дверь и ступает босой ногой на кафель лоджии, сохранивший ночную прохладу, в то время как влажный воздух в обрамлении нагретого бетона уже тёпл и монолитен. С высоты четвёртого этажа видна жёлтая дорога в многочисленных ухабах, выделяющихся радужным блеском луж. Дорога, изгибаясь серпом, проходит по низине вдоль ручья и исчезает в лесу, который здесь гордо именуют тайгой. Лес делят на обработанный – до ручья, и необработанный – за ним, в который Галя ходить побаивается. Где-то там в болотистой низине, собравшись вокруг луж, тянут хоботами воду огромные – с две ладони - синие махаоны; за глухой полосой кустарника расстилается бесконечное камышовое пространство, в котором, говорят, год назад видели тигра и которое скрывает плоский песчаный берег реки Уссури. На том берегу за песчаными, покрытыми осокой и мелколистным кустарником, островами, о которых ещё спорят, но, слава богу, за которые уже не воюют, видны пограничные вышки и редкие огоньки таинственного китайского селения. Наверное, такой же вид и от них на наш берег. Между островами снуют мелкие китайские судёнышки, иногда тишину прерывают густой гудок сухогруза или беззастенчивая сирена пограничного катера.
Китайцы частенько появляются в окрестностях войсковой части – приносят зелья и всякую мелкую утварь, но это не те, что за рекой, а местные, натурализованные. Общение с ними строго запрещается приказом окружного командования, об их появлении следует докладывать и не без причины. Курировавший войсковую часть особист, пьяница и бабник Серёга Сбитнев рассказывал о том, что китайцев засылали и засылают в наши края семьями, для того чтобы потом через десятилетия дети и внуки натурализованных родителей – уже в статусе граждан СССР - смогли приступить к выполнению поставленных разведывательных заданий. Правдой это было или выдумкой Галя не знала, но, как и большинство женщин, таких контактов избегала, хотя через третьи руки к ней регулярно попадал китайский чай, а иногда и вещи поинтереснее. Целую неделю они с Николаем экспериментировали с китайской настойкой для повышения мужской силы. У Коли этой силы и так было с избытком, но чего не сделаешь по молодецкой удали и глупости.
Квадратный двор военного городка ограничен с двух сторон пятиэтажками, в которых живут семьи офицеров, с третьей стороны офицерским общежитием, а одна сторона остаётся незастроенной. Точнее, там стоит упомянутая деревянная будка военторга, вокруг которой два раза в неделю собирается весь женский контингент гарнизона.
Галя снимает с протянутой поперёк лоджии верёвки высохшее за ночь белье, когда из полумрака квартиры слышится пронзительная трель дверного звонка, хлопает входная дверь и в комнату не входит, а врывается Галина единственная близкая подруга Наташа Монахова, жена старлея-переводчика, прибывшего в гарнизон годом раньше. У четы Монаховых двухкомнатная квартира на втором этаже дома напротив, где они живут втроём с пятилетним сыном Гришуней. Наташа - пухлая, привлекательная блондинка - появилась у Гали в живописно разодранном на груди махровом халате, что считалось в среде самозваной женской гарнизонной элиты неким шиком. Место разрыва приходилось постоянно придерживать рукой и следить за тем, чтобы ненароком не вывалилась грудь, хотя в некоторых случаях это считалось вполне допустимым – как знак принадлежности к избранному обществу. Пароль: привет друзьям.
- Галка, вылезай с балкона и налей рюмку.
- Ты что, ещё девяти нет.
- Давай-давай. У меня такие новости, что без рюмки я даже не решусь и рассказать. И себе налей. А то кондратий хватит, не дай бог.
- С утра не буду, - ничего не понимая, ответила Галя. - Какая рюмка, вообще? С чего кондратий? Что случилось?
Наташа только рукой махнула: давай, наливай.
Галя принесла из кухни бутылку из-под лимонада, до половины наполненную бурой жидкостью – настойкой местных травок на девяносто шести градусном спирте, имевшемся у каждого порядочного советского военного инженера. Травки настаивали разные, каждая семья имела свой рецепт, но так как среди оных превалировали средства стимулирующие, если не сказать возбуждающие, напиток, независимо от того, кем и из чего произведён, носил романтичное название «озверин». Перед употреблением настойку разбавляли местной родниковой водой: мужчинам поменьше, женщинам побольше.
На столе появились две серебряные стопочки, подарок на свадьбу от сокурсников Николая по училищу.
- Вот так лучше. Озверинчик наш. - удовлетворённо произнесла Наташа, бросив взгляд на бутылку. - Неси ледяную воду, разбавить нужно, утро всё-таки. Звереть ещё рано. Хотя посмотрим, что будет, когда я расскажу.
Наташа сопроводила свои слова многозначительным смешком.
Галя принесла и поставила перед подругой стакан воды из-под крана: «Родниковая кончилась, сходить надо. Рассказывай».
- А закусить? – капризно протянула Наташа, но уже видно было, что у неё нет больше терпения молчать.
Галя, не дрогнув лицом, достала из холодильника и водрузила на стол сковороду с застывшей в жиру вчерашней жареной картошкой, отметив про себя, что её начинает потрясывать.
- Ну?
Наташа споро разлила по стопкам напиток и разбавила его водой из стакана. Подняли, чокнулись. Галя пригубила и поставила рюмку.
- Помнишь вечернику на день части? – начала Наташа, выдержав паузу, - мы там с тобой ещё в танец вдарялись лихо? Командир ещё появился в непрезентабельном виде, и его домой замполит отводил?
- Ну? - Галя всё помнила, даже то, что предпочла бы забыть. Не понимала только, к чему клонит Наташа, и это начинало беспокоить и злить.
- Отправив командира, замполит танцевал с женой начштаба – с Копилкой нашей - и сказал ей буквально следующее, цитирую:
- Кто это там такая шустрая сегодня в облипке? Это он про платье твоё синее. А тебя вроде как не знает.
- Краюхина жена, - отвечает Копилка.
- А с виду тихоня, - говорит замполит, - квартиру, правда, вне очереди получила, в платьях модных ходит, генералочка. Так вот: больше не зашустрит. Из округа информация пришла от моих: похоже, никакого отношения к генералу Шестопалову она не имеет. Понимаешь? Ей квартиру дали, без ребёнка, без ничего за просто так, а тут эта новость.
Наташа передавала разговор артистично, в лицах, хорошо копируя южный говор замполита части, носившего звучную фамилию Деревянко.
 У Гали от услышанного мелко затрепыхалось сердце под халатом и она, скрывая это, глубоко вздохнула.
- Слушай дальше, - продолжала Наташа, снова наполнив свою рюмку, - а та спрашивает: что ж теперь квартиру отнимать, что ли?
- Это пусть командир решает, - гладким замполитовским говорочком ответила она, - наше с тобой дело поставить человека на место. А то тут детей лейтенантов-шмидтов разведётся как собак нерезаных, хоть ещё один дом отстраивай.
- Краюхин у Лесовика на хорошем счету, - вроде бы стала защищать Кольку Копилка.
- Он – да, хотя и тут бабка надвое сказала. Сейчас на хорошем, а потом… Но это не наше, это командирское дело. С Краюхиным пусть Лесовик и занимается. Да и причём здесь Краюхин? Мы про бабу говорим, она же мозги запудрила. Так что действуй через твой актив, понимаешь? Так и сказал: «через свой актив». Чисто, говорит, для воспитания. Без женсовета, хотя при необходимости и его можно привлечь. Живут, видите ли, вдвоём в однокомнатной квартире, а семьи с детьми торчат в общежитии.
Галя слушала, и в душе у неё разливалась тоска.
- Как тебе история? – закончив, спросила Наташа.
Галя молчала, пытаясь сосредоточиться.
- А откуда ты всё это знаешь? – она, наконец, собралась с мыслями и приготовилась защищаться. - Мы, вроде, в другом конце зала танцевали. Как ты рядом-то оказалась?
- Да не я. Если бы я, неужели б столько молчала? Сашка Птицина рассказала. Она тогда с Лёшкой из батальона обжималась, прямо спиной к спине с Копилкой. Говорит, замполит тоже Копилочку лапал, - со смешком добавила Наташа.
- Значит, все уже знают, - не обратив внимания на Наташин юмор, сказала Галя, -  я и не утверждала, что я дочь генерала. Наоборот.
- Я-то знаю, что не утверждала и что не дочь. Но ты молчала: думай, что хочешь. Вопросы у людей возникали, квартиру ведь Колька получил вне очереди. Должен был после Киреевых и Прониных, которые второй год торчат в общежитии.
- Молчала, потому что не хотела в глупые дискуссии вступать. Поставь себя на моё место. А Колька всем рассказывал, что это чушь. Ты же знаешь.
- Да я-то…
- Хорошо. – Галя встала. - Пойду, откажусь от квартиры.
- Глупо, раз уже получила. – Наташа почувствовала, что перебрала, и теперь старалась разрядить атмосферу. - Да и ремонт мы с тобой клёвый сделали, жалко отдавать.
Она тоже встала и подошла к Гале с двумя рюмками.
- Ерунда, на квартиру не покусятся. Давай за это.
- Не в квартире дело, – Галя взяла у Наташи рюмку и поставила на стол, - а в том, что люди чёрт те чего думают. Что я, сволочь такая, через головы детей лезу.
- Люди думают, - передразнила захмелевшая Наташа, - пусть думают, что хотят, нам самим мозгами пораскинуть нужно. Они же у нас есть, мозги-то. Образование высшее, языки учили опять же…
- Перестань, Наташа. Перестань, и так тошно. К чёрту квартиру. К чёрту!
Такие слова Галя употребляла редко. Сама удивилась, но остановиться уже не могла.
- Ты чего? Давай подумаем, что они могут сделать? Слабое звено - муж. Его, а значит и тебя, можно загнать в самый отдалённый гарнизон, хотя дальше нашего уж, наверное, и нет. Можно звание задержать или сгноить здесь. Вон, посмотри на Васильевых …  Но, думаю, с Колькой всё будет нормально. Раз в дело вступила Копилка, то наезжать всё-таки будут на тебя. Нужно разработать стратегию защиты. - Наташа замолчала и задумалась. - Может быть, притворишься беременной? Или быстренько вам с Колькой забеременеть? Хотя не успеете...
Галя подняла глаза на подругу, и та замолкла. 
- Сейчас я тебя удивлю, - с усмешкой сказала Галя. Потом перестала улыбаться, вздохнула и скороговоркой произнесла: «Я уже беременна».
- Срок? – быстро спросила Наташа, словно и не удившись новости.
- Четыре недели примерно.
 - От тихоня! – до Наташи постепенно доходил смысл услышанного. - Так через восемь месяцев ты будешь иметь на квартиру законное право? Так что ли?
- Кроме тебя никому не говорила.
- Не боись. Я в этом вопросе – могила. Хотя нужно как раз всем об этом растрепать. А?
- Не хочу шантажировать ребёнком.
- А в общажке гнить хочешь? Через пару месяцев живот вылезет, все и так узнают.
Галя ничего не ответила.
- Колька-то хоть в курсе?
Наташа ногой открыла дверь в лоджию и с рюмкой вышла на воздух.
- Ты что, увидят с утра пораньше.
- И пусть. Пусть видят. Жалко, Копилка там внизу не проходит. А то бы я тост ей крикнула. За здоровье молодых. За зарождение новой жизни.
- Наташа, пойдём. - Галя впустила подругу обратно в комнату и закрыла за ней балконную дверь.
- Душно как… Боишься? Все меня боятся. Мишка и тот боится. Что я ему карьеру сломаю.
Наташа допила напиток и поставила рюмку на стол.
– Да, надо остановиться, а то сопьёмся. А у меня сын, между прочим, растёт. И у тебя дочка будет.
- Почему дочка?
- Только дочка. Пушечного мяса для нашей социалистической родины рожать больше не будем. Хватит.
- Я хочу сына.
- Вопрос закрыт. Холодная война идёт, того и гляди, горячая начнётся. Приходи к нам, тебе Мишка политинформацию прочитает. Озверину только ему накапай. Ха-ха.
- Наташа, сядь, сядь. Я сейчас чай поставлю.
Галя осторожно, но твёрдо усадила подругу за стол, забрала бутылку и унесла на кухню.
- Когда у тебя срок выходит? – громко спросила из комнаты Наташа.
Раздался стук упавшего стула, и она появилась в дверях с широкой улыбкой на лице.
- К 8 марта? Вот отпразднуем!
Галя, чиркая спичками, пыталась включить газовую конфорку.
- Где здесь рожают-то? – вдруг озаботилась Наташа, и у неё на лбу собрались морщины. - Нужно всё разузнать. Кроватку опять же, коляску…
Она посмотрела на Галю, склонившуюся над плитой, и покачала головой: «Ну ты даёшь, тихоня! Правильно тебя замполит назвал».
- Шутю, шутю, - добавила она, увидев, что Галя плачет.
Долго молчали, что в их компании бывало редко.
- Надо поговорить с Иркой Васильевой, - наконец произнесла Наташа.
- Не надо ни с кем ни о чём говорить, - попросила Галя, вытирая глаза прожжённым в двух местах кухонным полотенцем.
- Да не о родах. О ситуации с квартирой и дядей-генералом.
- Не надо ничего.
- Зайду к ней сегодня, - уже серьёзно, как о решённом, сказала Наташа, - я ей рецептец один обещала. И ты со мной зайдёшь, вроде как за компанию. С ней, вообще, хорошо бы поближе сойтись. Тётка полезная. Говорят, не сплетница. В женсовете, опять же. Информированная….
После того, как Наташа ушла, Галя ещё какое-то время сидела за столом почти без мыслей. Её охватил озноб, по телу пошла мелкая дрожь. К горлу подступила кислота.
- Начинается, - подумала она и быстро встала, механически проведя ладонями по телу. Подошла к окну, одёрнула занавеску, прошла на кухню, выключила забытый на плите кипящий чайник. Тошнота отступила.
- Беременность развивается, - подумала она с брезгливостью, страхом и радостью, - скоро всем видно будет…
Галя подошла к круглому зеркалу при входе в квартиру, закрыла входную дверь на защёлку и долго смотрела на себя, сначала завёрнутую в длинный халат, потом не без опаски развернулась, снова смотрела, пытаясь, понять, изменилось ли что-нибудь в её теле. Определённо изменилось, она чувствовала и без зеркала, что тело стало наливаться, наполняться и раскрываться. Живота ещё нет, но уже слегка округлились грудь и плечи. Вся фигура стала мягче, женственнее. Красивее. Почти исчезла сутулость, плечам стало удобно тянуться к лопаткам. Рисунок подбородка по-прежнему чёток, ни намёка на второй… пока.
Настроение улучшилось. Галя, запахнув халат, пошла на кухню хозяйничать. Закончив готовку, она включила радиоприёмник и стала перебирать частоты: мелодичный китайский говор сменился мажорной музыкой, потом пошли арабские молитвы, ещё что-то на незнакомых языках. Наконец, сквозь шипение зазвучала знакомая модная песенка “Upside down” в исполнении Дайны Росс.
- Вот так! - сказала Галя, двигая туда-сюда антенну, и когда звук стал более-менее чистым, вышла в центр комнаты и сделала несколько лёгких танцевальных движений. Солнце подмигнуло ей сквозь дешёвый тюль, и Галя, разгорячившись, начала танцевать в полную силу, громко подпевая радиоприёмнику: “Inside out, round and round”.
- Эротично, - подумала она и стала двигаться ещё более энергично и раскованно, потом, скинув на пол мешавший халат и отбросив к стене тапки, стала танцевать нагишом и босиком, не взирая на раздвинутые шторы и отсутствие ковра на занозистом дощатом полу.
- Upside down boy you turn me… Скоро всем будет видно. И хорошо… Колька первый увидит, потом все. А весной их будет трое… Два мужчины и одна женщина.
- Inside out, round and round… И я за своих мужчин буду в ответе… А они за меня… Это и есть семья… Это и есть счастье.
Песня закончилась, и пошла реклама японской бытовой техники.
Галя надела халат и выключила приёмник
- Права Наташка, - успокоившись, решила она, - нужно посоветоваться с опытным человеком. А Коле потом всё расскажу. Когда сама пойму.
Во входной двери заворочался ключ. Галя быстро смела ладонью крошки с кухонного стола, оправила халат и вышла в прихожую встречать мужа.
Лейтенант Николай Краюхин появился на пороге, и сердце Гали по-молодому забилось, когда она почувствовала его ладони на лопатках и, стоя на цыпочках, поймала губами его губы.
На обед отводится час. Потом тот же ГАЗ увозит офицеров обратно в часть, которая располагается в нескольких километрах от военного городка в противоположную от ближайшего населённого пункта сторону.
Николай стягивает с ног пыльные сапоги и ставит их на коврик у двери. Перед уходом Галя протрёт их мокрой тряпочкой, и он сам наведёт на них бархоткой зеркальный блеск. Полевую форму Николай также снимает: сначала куртку, потом штаны, и вешает на крючки в прихожей. От неё пахнет пылью, как и от сапог. Галя ждёт мужа в комнате, и его появление босиком в трусах и майке, вызывает у неё одновременно улыбку и теплоту в груди. Николай садится на кровать и, привлекая Галю одной рукой к себе, другой начинает расстёгивать пуговички у неё на халате.
- Хочу посмотреть.
- Ещё ничего не видно.
- Всё равно. Буду каждый день отслеживать… процесс.
- Ну вот, смотри, никакой разницы нет. – Галя сама распахивает халат, и Николай прижимается лицом к её животу. Ей становится сладко, тепло и щекотно. Галя обхватывает руками голову мужа, и последнее, о чём успевает подумать перед тем, как страсть забирает y неё стыд и разум, это о том, что нужно уложиться в полчаса, чтобы Коля успел поесть и не опоздал на службу. И суп не забыть досолить.
 *  *  *
Ирина Антоновна Васильева, к которой отправились подруги, жила в том же доме, где и Краюхины, только окна её квартиры смотрели на лес. Она была старше Гали и Наташи, родилась и выросла в знаменитой Поликарповке, там же вышла замуж и за семь лет сменила с мужем три гарнизона. Сюда Васильевы приехали из Германии, где не пробыли и двух лет. Такой переезд – даже временный, «пересидеть», даже на подполковничью должность - был не просто недоразумением, это была катастрофа. Никто не знал, чем провинились Васильевы, что их, не дав дослужить положенного срока за границей, вернули в страну и отправили на Дальний Восток, и не просто в часть, а в отдалённый приграничный гарнизон. Сплетничали о супружеской измене то ли жены, то ли мужа с немцем (с немкой), о попытке вербовки, об уличении в спекуляции. Васильевы стоически терпели досужую болтовню и молчали. За полтора года никто – даже Копилка – не смог узнать, что же случилось. Васильевым сочувствовали, хотя относились не без зависти. У них у третьих после командира и начальника штаба появился автомобиль – голубые «жигули» самой дешёвой одиннадцатой модели. Не «москвич», не «запорожец» – «жигули». У Ирины была дочка-школьница, которую она вместе с подругами каждый день возила на учёбу в посёлок. Школа была так себе, но предметы, которые преподавались жёнами офицеров, давались сносно. В школе пестовалась местная легенда о том, как один из её выпускников когда-то поступил в МГИМО.
Квартира Ирины Антоновны Васильевой привела Галю в восхищение. Она в первый раз в жизни прошла по мягкому ковровому покрытию, которое хотелось погладить рукой, как щенка, послушала напольные колонки «Сони» и увидела видеомагнитофон «Панасоник», мягко заглотивший тяжёленькую видеокассету и выдавший на экран японского же телевизора волшебную картинку, от которой невозможно было оторваться.
Наташа вела себя с Ириной неожиданно очень скромно, отказалась от рюмки ликёра и всё время многозначительно смотрела на Галю. Наконец, поймав момент, когда Ирина вышла на кухню, шепнула Гале: «Про беременность говорить будем?»
- Ни в коем случае, - прошептала в ответ Галя, - ни при каких обстоятельствах.
- Хорошо, могила, - громко сказала Наташа, как бы не заметив вошедшую Ирину. Галя вздрогнула.
- Ну что ж, - сказала Ирина, выслушав возбуждённый рассказ Наташи и сбивчивые добавления Гали. – Главное сделано, квартиру получили.
- Не дури, - заметив протест в Галиных глазах, покачала она головой, -есть вещи главные, а есть второстепенные. Квартира – главное. Запомни: главное, и сейчас, и всегда, где бы вы ни оказались. Везде нужно жить по-человечески, и в дыре тоже. Но лучше не в дыре, конечно.
- Теперь о проблеме, – продолжила она, - проблема есть. Вероника Васильевна, она же Копилка, человек далеко не безобидный, но такие люди не оригинальны и без фантазии. Поэтому методы воздействия у них повторяются. Главный метод в этом деле – солдат Артур. Звать его может быть как угодно, но пусть будет Артур для примера.
- Дальше между нами, – добавила она.
Галя кивнула.
- Наташа, между нами, хорошо? – кинув взгляд на Галину подругу, повторила Ирина.
- Ясно, ясно. - Наташа поёжилась и опустила глаза.
- Метод такой: днём, когда мужики на службе, в дверь стучится солдат с банкой краски или шпателем, или ещё с чем-нибудь этаким. Здоровый молодой кобель, опрятный, вежливый.
- Не пускай никого, Галя, - быстро произнесла Наташа.
- У него приказ зам. по тылу замазать щель в наружной стене за окном вашей комнаты. Или заменить счётчик, не важно.
- И что, - нервно спросила Галя, – насиловать будет? Так у меня найдётся для него сковородка, а потом ещё и Колькин кулачок.
- Насчёт насиловать – это вряд ли. Хотя был случай, но там, вроде, по согласию было. Если согласия не будет достигнуто, он ещё пару раз придёт и исчезнет. Ну а дальше языки разнесут. Причём с двух концов: он запустит через солдат, а бабы наши, сами знаете. До семейного мордобоя и развода один раз дошло.
- А он не боится, что коряга ему на голову упадёт где-нибудь на опушке леса?
- А ты его больше не увидишь, и муж не увидит.
- Как-то всё сложно. – сказала Галя с сомнением в голосе. - А если я, например, не открою? Не захочу какого-то солдата в квартиру пускать.
- Будет указание, и пустишь.
- Ну ладно, и что же делать?
 - Первое: не поддаться соблазну.
- Что?!
- Всякое бывает, я же рассказала.
 У Гали вырвался нервный смешок.
- Второе: позвать свидетеля.
- Это я! – вмешалась Наташа. - Уж я таким свидетелем буду, что солдат Артур меня на всю жизнь запомнит. Обещаю.
- А может быть, поговорить с Копилкой, с Вероникой Васильевной? Объяснить, так и так…
- Ха-ха-ха, - отчётливо произнесла Наташа.
- Нет, поговорить как раз можно. Думаю, она сама и подойдёт. Но любое её слово делите на два, нет – на десять. И про наш разговор Копилке и никому ни слова. Мужу можно сказать, только осторожно, а то мужчины нервничать начинают, глупости делать.
- Нет, мужу я говорить пока не буду, – сказала Галя.
Подруги вышли от Ирины Васильевой: Галя задумчивая, Наташа возбуждённая.
- Это интересно, - повторяла она, - мы теперь с тобой знаем технологию провокации. Как же я это люблю. Я сама провокатор, а здесь контригра. Прорвёмся, Галка, не боись.
- Да я теперь и не боюсь, - ответила Галя.
Через два дня этот разговор казался Гале ненастоящим: случившимся где-то в далёкой прошлой жизни или вообще выдуманным.
В выходные Краюхины с Монаховыми выбрались в недалёкое село, в котором имелись железнодорожная станция, клуб и центральный сад с открытой эстрадой и небольшим рестораном, где на веранде можно было отведать пельменей в сметане и запить кислым молдавским вином. После ресторана традиционно заходили в сельскую библиотеку, расположившуюся в одноэтажном доме с резными наличниками на окнах. Там час-полтора, сидя в продавленных креслах, листали подшивки прошлогодних «толстых» журналов. К вечеру отправлялись домой на попутной машине, часто на тюках с бельём или на ящиках с продуктами.
Солдат Артур пришёл, когда Галя уже устала его ждать и раздражённо решила, что все услышанное о нём вздор. Звали солдата Артура Пётр. Вроде, популярное имя, но для Гали оно прозвучало свежо и романтично.
- Солдат Пётр, - подумала Галя, - надо же, как интересно.
- Вы щель за окном замазать, или что? – спросила она.
- Никак нет. Проводим тревожную сигнализацию. Сегодня я её у вас смонтирую, а потом сделаем проверку и, если всё сработает, распишетесь в приёмке.
- Наверное, муж должен расписаться? – задала наводящий вопрос Галя.
- Всё равно, – отозвался солдат Пётр, - главное, чтобы роспись была.
- Что, и мне можно? Я к секретам отношения не имею.
- Тут нет секретов. Обычный звонок, только очень громкий. Вы, как квартиросъёмщик, убедитесь, что он звенит, и подтвердите это своей росписью.
- Говорит гладко, грамотно, – отметила Галя, – спокоен. В технике, вроде, разбирается. Где они таких солдат берут, интересно?
Солдат Пётр открыл деревянный чемоданчик, какой Галя видела у электриков, и достал оттуда моток провода и инструменты.
Галя прошла на кухню и достала из холодильника кусок замороженной трески. Время от времени отрываясь от готовки, она через открытую дверь наблюдала за работой солдата Петра, и невольно любовалась его осанкой, спокойными, точными, как у хирурга, движениями. Солдат и впрямь опрятен, как с плаката сошёл: гимнастёрка слегка обтягивает крепкие плечи, ремень не висит ниже пояса как у «стариков», но и не вздёрнут вверх по-салажьи. Держится с достоинством. Студент, что ли? Хотя студенты такими бравыми не бывают.
- Вы откуда родом, Пётр? - спросила Галя, выглянув из кухни в коридор. Солдат Пётр, размечавший что-то на стене толстым карандашом, повернулся, и они встретились взглядами.
- Я из Харькова, - ответил он, - а вы?
Галя на мгновение растерялась: «Ёлки-палки, имеет ли право солдат задавать такие вопросы жене офицера?»
- Гораздо севернее, - пораздумав, ответила она строгим голосом учительницы младших классов. Это вслух. А про себя добавила: «Глазами не сверкай, не пробьёшь, Артурище».
- Севернее уже Москва, - солдат Пётр позволил себе улыбнуться, как бы не заметив её подчёркнуто строгого тона.
Галя снова не нашлась, что ответить, но, увидев на табурете электродрель, продолжила играть роль старшей наставницы: «Вы тут повнимательнее, Пётр. Обои не испортите».
- Что вы, - уже серьёзно ответил Пётр, - мы бережём имущество. Сейчас будет немного шумно, только одну минутку. И на сегодня всё.
Он взял дрель двумя руками, как берут боевое оружие герои фантастических фильмов, и весело посмотрел на Галю.
- Хорошо, заканчивайте, - Галя отвернулась и вышла на кухню, закрыв за сбой дверь.
*  *  *
- Почему меня не позвала? – выговаривала Наташа, когда Галя зашла к ней рассказать о встрече с солдатом Петром. - Первый шаг уже сделан, и инициатива не за нами.
- Я хотела убедиться, что это именно Копилкин Артур.
- Убедилась?
- Не уверена. Боец как боец, из студентов, похоже.
- Ага, электрик из студентов, как же. Он тебя убалтывал, скажи?
- Да нет, вроде. Хотя глаза блестели. Ну, успокаивал, как врач перед уколом.
- Вот. Может, он вообще гипнотизёр.
- Да ладно, много чести.
Галя встала, чтобы идти домой.
- Не уходи, - сказала Наташа, - через полчаса очередь в военторг занимать.
- Я не пойду в военторг, - ответила Галя.
- Вот Колька-то рад будет пустому холодильнику. Пойдём-пойдём. Посмотрим, что к чему. Там и Копилку наверняка встретим. Проверим наши подозрения.
Гале вдруг стало смешно: «Ты думаешь, она прямо так и спросит: как вам мой солдат Артур? Понравился?»
- Ха! - в тон ей ответила Наташа. - Нет, это я у неё спрошу, что за бойцы по офицерским квартирам шатаются в отсутствии мужей, сигнализации ставят.
- Я, кстати, спрашивала у соседей, - сказала Галя, - ни к кому сигнализацию ставить не заходили. Только ко мне.
- Да ты что?
- Ну.
- Ничего себе! Тем более пойдём к военторгу, жалом поводим. Я записала нас восемнадцатой и девятнадцатой. К двенадцати уже можно спускаться. А там и наши на обед подойдут.
У двери магазина стояла группа женщин, из которых Галя общалась только с двумя. С одной из них - женой ротного офицера – худой, остролицей девчонкой, говорившей с выраженным украинским акцентом и преподававшей в поселковой школе английский язык, Галю связывало профессиональное прошлое и кулинарные интересы. Вторая – постарше - жена военного переводчика - была очень близка Гале по характеру и мировоззрению, но не вписалась в компанию, а потому считалась Галиной личной подругой, и их частое общение порой вызывало ревность других членов коллектива.
Здравствуйте, товарищи, - шумно приветствовала всех Наташа, когда они с Галей подошли к двери магазина военторга, замкнутой на висячий замок, - ничего не слышно о том, что проводят тревожную сигнализацию по квартирам?
Ответом ей было молчание, всех интересовал только магазин. Лишь жена майора Кадушкина отреагировала словами: «Не знаю, у нас давно стоит, но уже год как не включали».
Наташа легко влилась во всеобщий женский разговор о хлебе насущном и весело болтала, а Галя не могла. Ей казалось, что все знают, и про сигнализацию, и про солдата Артура, и про квартиру, полученную через мифического дядю-генерала Шестопалова, и про беременность. Она простояла молча несколько минут, пытаясь собрать мысли, но не выдержала и, с трудом сдерживая слёзы, ни с кем не прощаясь, выбралась из очереди и пошла к дому. Заворачивая за угол, столкнулась нос к носу с женой начальника штаба Вероникой Васильевной, которую в гарнизоне за глаза звали Копилкой. Веронику Васильевну можно было назвать полной женщиной, но при этом у неё наличествовала талия и отсутствовала та расплывчатость фигуры и лица, которая стирает индивидуальные черты. Напротив, её глаза были выразительными и запоминающимися, а мощные руки и плечи указывали на физкультурное, а, может быть, даже и спортивное прошлое хозяйки. Маргарита Васильевна, увидев Галю, подчёркнуто дружелюбно поздоровалась с ней и даже посторонилась, пропуская её на узкой асфальтовой ленточке вдоль стены пятиэтажки.
- Делает вид, что не знает про Артура, – пришло в голову Гале, и ей снова захотелось плакать.
У подъезда её нагнала Наташа: «Ну что, Копилку встретила? Ух, я на неё посмотрела, она аж спотыкнулась».
- Может быть, и вправду нужно подойти к ней и сказать: я беременная, а потому не имеете права квартиру отнимать? – спросила Галя.
- Стоп, беременная, говоришь? - Наташа осеклась и побледнела. - Я поняла, в чем дело. Ай-ай-ай. Все ещё хуже, чем казалось.
- Объясни.
- Да, так все и повернётся. А мы-то дуры!
- Что повернётся? – почти крикнула Галя. - Или ты объяснишь всё сейчас, или…
- Тихо. Что объяснять-то? Ты же беременная. Через пару месяцев это прояснится, и скажут, что от Артура. То есть от Петра твоего.
- Да ну, по сроку не сойдётся.
- Кто там считать будет? Сплетню пустят и вперёд. Пока разберутся…
- Это мы посмотрим ещё. Коля знает про беременность, это главное. На остальное наплевать.
- Нет-нет, плевать мы не будем. Когда он придёт?
- Кто?
- Пётр твой, кто же ещё.
- Не мой. Послезавтра он придёт.
- Хорошо, как только он явится, дай мне знать каким-нибудь сигналом. Цветок на окно поставь, что ли. Нет, как профессор Плейшнер сними все цветы с окон, чтобы подоконники были пустые. Или кто там снимал цветы для Плейшнера. Неважно. Я с кухни наблюдать буду. Как увижу пустые подоконники, ноги в руки и к тебе. Дверь на щеколду не запирай.
Две ночи Галя спала беспокойно, а утром третьего дня, проводив Николая на службу, она приняла душ, слегка подкрасилась и стала ждать солдата Петра. Несколько раз отодвигала тюль на окнах и рассматривала цветы в горшках, прикидывала, куда унести, где расставить. Поглядывала на окно Лениной кухни в доме напротив, но оно было безжизненно. В ожидании солдата Петра помыла полы, а его нет и нет.
- Чертовщина какая-то, - подумала Галя, - может, он и не придёт сегодня. Чего же тогда ждать?
- А чего я вообще жду? - она будто бы проснулась. - К чёрту всё и Петра тоже. Приготовлю-ка я пирог «мечта», пока яблоки не кончились, порадую Кольку. Но если Пётр придёт, его тоже угощать нужно, и как это будет воспринято, неизвестно. Да и положено ли жёнам офицеров солдат пирогами угощать?
Словом, Петра Галя в тот день не дождалась, пирога не испекла и себя за всё это презрела.
- Ничего, - успокаивала её Наташа, - давай по рюмашке озверина трахнем, и всё внутри у тебя успокоится. И у меня. Завтра обязательно придёт. Не забудь только про цветы на окнах.
- Я тебя сегодня в окне что-то не наблюдала.
- Нет, я выглядывала. Иногда, незаметно. Голая потому что была, почти в чём мать родила. Уборку влажную делала. Представляешь, если бы ко мне этот Пётр зашёл? А у меня влажная уборка? А что, я бы не растерялась.
- Да ладно тебе.
- Молодая ты ещё. Интересно, а он бы растерялся? Солдат всё-таки с женой офицера...
- Чего ты несёшь, Наташка! С одной рюмки.
- Может быть, Ирка преувеличила или надурила нас? Поликарповские это умеют…
Однако Ирка не надурила. На следующее утро, Галя только закончила мыть посуду после завтрака и собралась в ванную, раздался знакомый двойной звонок.
- Явился не запылился, - подумала она с облегчением.
Пётр появился в дверях со своим деревянным чемоданчиком, форма отутюжена, подворотничок свежий.
- Белая кость, - пришло в голову Гале, – Будто и не из казармы. Не потеет, что ли?
- Вчера по приказу майора Лисицина работал в штабе. К вам не успел. Осталось немного, сегодня всё сделаю и испытаем.
- Трезвону будет! - он взглянул на Галю и засмеялся, обнажив ровные зубы.
- А зря вчера не пришли, я как раз пирог собиралась печь.
- Да, жаль. Простите, как вас зовут?
- Галина Алексеевна.
- Галина Алексеевна…
- Вы работайте, я пока чайник поставлю.
Она вошла в кухню, и глянула на подоконник. Цветы…
- Сначала только цветы протру. Пылятся…
Галя один за другим сняла с кухонного подоконника горшки и поставила на пол. Потом то же самое проделала в комнате. Несколько раз смотрела на окно Наташиной кухни. Оно было безжизненным.
- Вот клюшка, влажную уборку она делает… болтуха.
Пока Галя протирала листья растений, Пётр приладил на стену в прихожей чёрный прибор.
- Это звонок, - пояснил он, - у вас чайник, кажется, выкипел.
Галя рванула на кухню. Чайник на плите почернел и устало плевался паром.
- Ай да я! - с досадой вскрикнула она. - Поделом.
- Ничего, бывает, - солдат Пётр шагнул к Гале в кухню, сразу заняв там почти всё пространство.
- Вот огромный-то, - неприязненно подумала Галя, подвинувшись к холодильнику.
- Можно было бы залудить, но инструмента нет, - сказал Пётр, рассматривая чёрное прогоревшее донышко, – мой дядя в Харькове залудил бы за пять минут. А так хоть выбрасывай. Хотите, я договорюсь с хозяйственниками, они вам из Бикина новый привезут? Там выбрасывают в конце месяца чайники с цветочками…
Его слова прервал стук входной двери, и на кухню, оттолкнув Галю, протиснулась Наташа.
- Цветы давно сняла? Отвлеклась я, потому припозднилась. Ничего он сделать не успел? Слава богу. Ну, берегись, солдат Пётр.
Наташа бросилась обратно в переднюю и ногой распахнула входную дверь. Потом дёрнула ворот рубашки, так что пуговицы брызгами разлетелись по сторонам, и громким канючным голосом завопила: «Насилуют! Ты что, гад, за женой советского офицера прихлёстывать?»
Солдат Пётр побледнел и сделал шаг к входной двери, пытаясь обойти Наташу, которая грудью в розовом лифчике прижимала его к стене.
- А ну стоять, не двигаться. Стоять, кому сказала! – кричала она. - Я тебе в матери… да что там – в бабки скоро буду годиться, а ты приставать? А если мужу скажу?
- Я не пристаю. Я тревожную сигнализацию… - солдат Пётр нажал что-то на приборе и вдруг раздался оглушительный непрекращающийся звон.
- А- а-а,- закричала Наташа, - глушить стоны обесчещенной женщины!
На лестничной клетке захлопали двери и послышались тревожные возгласы.
- А ну марш отсюда! Марш, говорю, - продолжала кричать Наташа.
Солдат Пётр, наконец, протиснувшись между Наташей и стеной, выскочил на лестничную площадку и, перемахивая через несколько тупенек, побежал вниз.
- Не дать уйти, нужно, чтобы все видели, - задыхаясь, прошептала Наташа и с криками побежала вниз по лестнице за ним.
Свидетели той сцены вспоминают, как с треском отлетела в сторону входная дверь и из подъезда выбросился долговязый боец с чемоданчиком, преследуемый взлохмаченной женщиной в распахнутой блузке и домашних тапочках. Он, меряя пространство широченными шагами, бежал вдоль стены дома, потом метнулся к магазину военторга и скрылся за углом, а ему в спину неслись слова: «Держи кобеля!»
Когда Галя выбежала вслед за подругой, Наташа уже лежала ничком на вытоптанной траве перед запертой на висячий замок дверью магазина, держась за грудь, а вокруг неё собирались встревоженные обитательницы военного городка. Она не могла говорить, только беспомощно хлопала глазами и знаками указывала на присевшую перед ней Галю.
- Что такое? Что случилось? - хлопотали вокруг них офицерские жены, и Наташа, укрощая сердцебиение, стала пытаться говорить слова: «Ла-ла-лапать меня стал! Ко-ко-кобелина!».
Потом, немного успокоившись, выдала разом на-гора: «Вот и оставь вдвоём с таким беременную женщину. Представляете, что могло бы быть? Если уж он на меня…»
- Кто это тут беременный? – послышался совсем рядом строгий голос Копилки.
Сидевшая подле подруги Галя вздрогнула и инстинктивно пригнулась к земле.
- Монахова, ты? Беременна? – допытывались у Наташи окружившие её подруги. В их голосах слышался ужас и восторг одновременно. Забыли даже про сбежавшего солдата Петра.
-  Не она. Это я беременная, – как в пустоту произнесла Галя и, не поднимая глаз на жену начштаба и окруживших её женщин, встала на ноги, стряхивая с колен прилипшую зелень и кусочки земли.
Все замолчали и глядели теперь на Галю. Наташа тоже медленно поднялась с земли, запахнув блузку.
- Я не хотела сейчас рассказывать… - Галя, наконец, подняла глаза и встретилась взглядом с Копилкой. Вероника Васильевна смотрела насмешливо, но с интересом.
- Я не хотела рассказывать, - повторила Галя, - но, раз так случилось, то говорю, и пусть все знают. И вы, Вероника Васильевна тоже: да, я в положении и отвечаю теперь не только за себя, но и за моего ребёнка. Поэтому… в обиду себя не дам… Предупреждаю… И никого в обиду не дам. Вот так.
- Вот так! – повторила Наташа. – Не даст! - и медленными шагами пошла к подъезду.
Галя двинулась за ней, лопатками чувствуя за спиной неожиданную волну одобрения и сочувствия.
После описанного события Вероника Васильевна, сталкиваясь с Галей, отворачивалась, а встречая Наташу, вообще переходила на другую сторону дороги. Гарнизон же кишел пересудами, и все ожидали реакции командования. Первый сигнал поступил от замполита. Подполковник Деревянко, встретив на улице Наташу, неожиданно подмигнул, ей и сказал: «А характер у вас боевой!».
Наташа не нашлась, что ответить, и буркнула: «Кобелям спуску не даю».
- Да уж вижу, - ещё раз подмигнул ей замполит.
- И не дам.
- Ну-ну.
Через несколько дней Николай принёс из политотдела весть о том, что на ближайшем женском собрании намечается разбор нашумевшего случая, возможно, с оргвыводами. Галя с Наташей полночи на краюхинской кухне ломали голову по поводу того, чем всё это может грозить, а наутро Галя испекла тортик с кремом на сгущённом молоке, и подруги снова отправились за советом к Ирине Васильевой.
- Вы теперь две политические фигуры, - усмехнулась Ирина, выслушав подруг, - имеете влияние на массы, так сказать. С вами приходится считаться.
- По этому поводу нужно что: смеяться или слезы лить? – поинтересовалась Наташа.
- Нужно соответствовать, – ответила Ирина.
Гале ответ понравился.  Но как соответствовать? Чем?
- Подождём собрания, - сказала Ирина. Гале показалось, что она стремится уклониться от прямых ответов, и это вызвало беспокойство.
- Если на собрании вздрючат, я соответствовать не буду, – сказала Наташа. – Не хочу я тут ничему соответствовать. Не нравится – пусть переводят.
- Вольному воля, - ответила Ирина, и подруги услышали в её голосе раздражение.
- Она же член женсовета, - вспомнила Галя, - по другую сторону баррикад.
Наташа, судя по её изменившемуся лицу, подумала о том же.
- Так стоит отвечать, если наедут? – прямо спросила Ирину Галя. -  Отпор давать можно?
- Уж точно не оправдываться. Не дождутся, - скривив рот в презрительной усмешке, поддержала её Наташа.
Ирина Васильева не торопилась отвечать, раздумывая.
- Вы проявили активность и наработали некий авторитет, – наконец, произнесла она, - начальство этого не любит, а Деревянко так просто боится всего, что шевелится не по указке партии. Как можно нейтрализовать несистемного активиста?
- Перевести с понижением. Убить, в конце концов, - буркнула Наташа.
- А если серьёзно?
Галя, оценив Иринино терпение, бросила укоризненный взгляд на подругу.
- Я что, я ничего, -  Наташа махнула рукой и отвернулась к окну.
- Обезвредить такого активиста легко, - продолжала Ирина, -  нужно включить его в систему.
- Каким образом? – спросила Галя.
- Поручение дадут, - лениво протянула Наташа, - политинформацию провести, стенгазету нарисовать, песню к годовщине Великой октябрьской социалистической революции разучить.
- Вполне возможно, - подтвердила Ирина, – в любом случае это будет предложение, от которого невозможно отказаться.
- А если..?
- Незачем. Глупо. Не делать глупостей – это и есть соответствовать.
- Уф, - Галя, шла через двор, ощущая нервный зуд по всему телу. Наташа шла рядом и молчала.
- Учит нас как школьников, - наконец не выдержала она.
- Сами же пришли.
- Соответствовать! Не собираюсь. А ты?
- Никакого желания, - согласилась Галя. – Но глупостей тоже не хочу делать. Выросла уже. Не девочка.
 Наташа бросила на подругу удивлённый взгляд, в котором просматривалось уважение.
Галя же решила, что не будет терпеть обид, особенно публичных. Николай, хоть и с оговоркой, согласился с женой.
- Ты только разработай стратегию эскалации конфликта, - посоветовал он.
- В смысле?
- Ну, постепенно отпускай себя. Чтоб не сразу матом.
- А-а, - Галя засмеялась, представив себя смелой и свободной.
Командир части полковник Лесовик к женщинам относился положительно и не боялся их, в отличие от многих офицеров в ранге больших и маленьких начальников. С женской половины ему отвечали сторицей, что, как болтали досужие языки, вызывало серьёзные трения в командирской семье.
- Тут у нас есть такая жена лейтенанта Краюхина, – произнёс командир в конце собрания, оглядывая загудевший от возбуждения зал, - она присутствует?
Образовалась тишина, в которой послышался одинокий и звонкий от волнения голос: «Присутствует. Только не жена лейтенанта Краюхина. У меня имя есть».
- Да? И как вас зовут? – не смутившись, спросил командир, поворачиваясь к вскочившей со своего места Гале, и она почувствовала неожиданную симпатию к нему.
- Галина Алексеевна, – одновременно произнесли Галя и приподнявшийся со своего места в президиуме подполковник Деревянко.
- Ну вот, - продолжал командир, обращаясь к Гале, но косясь взглядом на замполита, - личность вы, я вижу, активная. Как командир я обязан это учитывать.
- Вероника Васильевна, - он повернулся к Копилке, - принимайте Галину Алексеевну под своё крыло. Пусть проявляет свою активность в женсовете.
Зал выдохнул, и разом все заговорили.
- Прошу внимания, - начал стучать карандашом по графину раскрасневшийся лицом замполит, - прекратили шум!
- Возражения, пожелания? – усмехнувшись, спросил командир.
- Возражений нет, – ответила Галя, – только я в положении. Не уверена, смогу ли плодотворно совмещать.
- Поздравляю, - снова не удивившись, сказал полковник Лесовик, – когда придёт время, вас подменит жена старшего лейтенанта Монахова. Она тоже активистка. Так, Вероника Васильевна?
- Монахова здесь? – крикнул в зал замполит.
- Здесь, здесь, - прокричала в ответ совершенно сбитая с толку Наташа.
Копилка сидела бледная и не проронила ни слова. Командир вышел, а зал ещё долго шумел.
- Вот это удар! Прямо под дых Копилочке. Я давно хотела поработать в этом рассаднике, - говорила Наташа, сидя в краюхинской кухне и отхлёбывая чай из китайской фарфоровой кружки.
- Вот и поработай вместо меня, - Галя с трудом справлялась с раздражением, как по отношению к подруге, так и к жизни вообще.
- Вместе поработаем, - оптимистично продолжала Наташа. - Засланными казачками, само собой.
- Не мечтала, - по-прежнему не проявляя оптимизма, ворчала Галя.
- Вопрос решённый, - подняла указательный палец Наташа, - не холопское это дело, обсуждать решения начальства.
- Угу.
- Молчишь, активистка? – в голосе Наташи послышался металл. - Ты чувство собственного достоинства продемонстрировала? Вот теперь и соответствуй.
И добавила, смягчая сказанное: «Я поддержу, не сумлевайся».
Работа в женсовете, хоть и не восхитила Галю, но помогла узнать про себя и про других много нового, в результате чего у Гали постепенно выработался собственный кодекс поведения, который потом уже не менялся и помогал сохранить себя в перипетиях гарнизонной жизни. Первая строчка этого кодекса, будь он писан на бумаге, гласила бы: не терять человеческий облик.
Если борьба мужиков за звания, должности и тёплые места службы имела определённые правила, которые хоть и нарушались, но всё-таки существовали, то борьба женщин за место под солнцем порой приобретала шекспировский размах. Вслух не говорилось, но считалось, что настоящая офицерская жена должна быть наглой и нахрапистой. Ей слово, она в ответ два. Ей пинок, она в ответ нокаутирующий удар. Больше нахрапу - лучше жена. Замполит, посмеиваясь, кивал на молодых нахалок: берите пример. Женсовет во главе с Копилкой должен был, если не регулировать, то хотя бы контролировать жизнь женской половины гарнизона, однако преуспевал, в основном, в плетении кружев из сплетен и пересудов, да в организации простенькой самодеятельности. Попытки самоуправления неизменно проваливались, но Галя успела поймать и запомнить ощущение пугающей сладости власти (пусть и маленькой) над себе подобными, к которой она сначала отнеслась с интересом, но этот интерес довольно быстро угас, сменившись стойким равнодушием.

2. Мужские игры
Галина Алексеевна довольно долго не знала, чем именно занимается лейтенант Краюхин на краю страны и к чему, собственно, здесь этот гарнизон. Не то, чтобы этот вопрос Галю совсем не интересовал, просто у неё из собственных наблюдений, скупых объяснений Николая и разговоров с подругами сложилось определённое туманное представление, которое, как потом выяснилось, было весьма далёким от действительности. Галя полагала, что служба Николая заключалась в обеспечении связи, то ли войсковой, то ли правительственной, то ли вообще космической, но очень важной и глобальной. Об этом косвенно свидетельствовали высокие мачты антенн, установленные на лесной вырубке за безымянным ручьём, паутина проводов и проволок, именуемая антенным полем, начинавшаяся сразу за «шанхаем» сараев и гаражей, и трёхметровая спутниковая антенна («чашка»), запущенная в эксплуатацию перед самым приездом Краюхиных в гарнизон. Край «чашки», если постараться, можно было разглядеть из окна Галиной кухни, по ночам он отмечался красными огнями. Где-то там находилось и техническое здание, в котором работал Николай. В отсутствии мужа Галя, задёргивая перед сном льняную полосатую занавеску - часть её «приданного», доставленного сюда в железнодорожном контейнере, а потом в самосвале, выделенном командиром за неимением более подходящего транспорта, - всегда находила взглядом эти далёкие огоньки, и ей становилось спокойно.
Первые сомнения в правильности интерпретации возникли, как это всегда бывает, случайно. Однажды Николай пришёл домой рассерженный и задумчивый. За столом молчал, и Галя одними глазами спросила у него: «Проблемы?»
- Всё нормально, - ответил он вслух, но его глаза говорили обратное.
- Ничего, я так, – сказала Галя, не проронив ни слова. - Не говори, если нельзя или не хочешь.
- Я хочу, - сказали глаза Николая, и тут его прорвало.
- Нет, ну как это? – почти закричал он.
- Что? – лёгким успокаивающим движением губ спросила Галя.
- А то. Магнитофоны новые привезли, пластмассовые, представляешь? Пластмассовые в войска поставляют! Двух недель не прошло, как все сломались. Один за другим. Все двадцать!
- И как же вы?
- Вот и я спрашиваю, как?
- Как?
- А так. Смекалка, милая моя, смекалка. Только она и спасает…
Николай сделал длинную паузу, успокаиваясь.
- Нашёл я выход: спроектировал одну детальку и организовал производство. Два бойца у меня в мастерской работают, исправляют проектную недоработку и производственный брак. Если всё удачно сложится, то будем и для других частей детальки производить. Запросы уже есть. Хотя по-хорошему нужно было бы в Москве производство наладить, не хитрая ведь штучка: обычный крепёж дополнительный, но с секретом. Буду писать рапорт.
- Коля, - спросила мужа Галина Алексеевна, - а зачем вам столько магнитофонов?
- Как зачем? Сигналы записывать, переговоры…
- Какие переговоры? Вы же связь обеспечиваете. Разве нет? Что, подслушиваете, что ли?
- Галка, не лезь не в своё дело, - отмахнулся Николай.
- Я не лезу, но прослушка, вроде, не ваше дело, а КГБ. Мы же не КГБ?
- Не КГБ, успокойся. Соседи наши  погранцы – КГБ, а мы нет.
- А кто мы?
- Знаешь что, спроси лучше у Наташки. Она, наверняка, знает и по-женски тебе лучше растолкует. Жёны переводчиков более продвинутые, чем инженерные. Надо было тебе за переводчика выходить.
- Спасибо, дорогой. А ты не знаешь, что ли?
- Ха. Мало ли, что я знаю… Ладно, пошутил. Все жёны знают, и ты знай, но не болтай родителям там… Мы - военная разведка. Собираем информацию о вооружённых силах потенциального противника. Поняла? Всё, больше этот вопрос не обсуждаем.
- Хорошо.
Однако через пару недель на вечерних посиделках у Монаховых вопрос возник снова.
- Ты не знаешь, кого мы здесь в тростниках разведаем? – тихо и будто невзначай спросила Галя подругу, стоявшую у газовой плиты.
- Коля, - повернулась Наташа к Краюхину, сидевшему за столом напротив них, - Галка спрашивает, кого мы тут с вами разведаем.
- Потенциального противника, - нехотя ответил Николай, недовольно покосившись на супругу, - вопросы лишние задаёте, вообще-то.
- Тоже мне Штирлиц, - усмехнулась Наташа, - этот потенциальный противник кто: китаёзы?
- Не только.
- А кто ещё?
- Какие китаёзы? - послышался из прихожей голос Михаила, закончившего протирать колёса Гришуниного велосипеда и появившегося в проёме кухонной двери. Из-за отцовской спины на кухню просочился и сам Гришуня, протягивая матери пустую тарелку.
- Гришка, - крикнула ему Наташа, - бери кекс и иди с кухни, здесь курят.
- Не китайцы, - проводив в комнату недовольного Гришуню, - сказал Михаил, присоединившись к компании за столом, - американцы, прежде всего. На политинформации ходите, а толку с вас шиш. Про «Глобальный щит» слыхали?
- Учение, что ли какое-то?
- Учение! Репетиция ядерного удара США по Советскому Союзу. Стратегические бомбардировщики из Японии и с острова Гуам прямо к нашим границам подлетают.  В части усиление вторую неделю из-за этого, не заметили?
- Так мы же не в Японии, - всё ещё не понимая, сказала Галя.
- Миш, хватит уже секретничать, - вступила в разговор Наташа. - Не расскажешь сам, узнаю от других.
- Хорошо, бабам не болтайте, да и вообще языком об этом не треплите. Карьеру можно сломать одним лишним словом. Мы занимаемся тут разведкой в глобальном масштабе, ясно? В глобальном. Часть двойного подчинения: подчиняется Москве и окружному командованию. Это-то вы хоть знаете, или нет?
- Это знаем. Но как можно из леса и в глобальном масштабе? – спросила Галя и поёжилась. Ей вдруг разом расхотелось знать, и она уже открыла рот, чтобы снять вопрос, но не успела.
- Спутники – раз, пеленгация – два, - начал загибать пальцы Михаил.
- Всё, всё! – закричали Галя с Наташей. - Хватит, достаточно.
- Ну, хватит так хватит, - усмехнулся он, - разберётесь, какие ваши годы.
- Если в глобальном, зачем нас нужно было в камыши загонять? – рассудительно спросила через некоторое время Наташа. - Почему в глобальном нельзя из Хабаровска разведывать? Да что там из Хабаровска, из Москвы нельзя, что ли?
- Вопросы не по чину задаёте, - проворчал Николай.
- Вопрос, кстати, закономерный, - не согласился Михаил, - если заваруха начнётся, нас тут всех тихо перережут в первые же часы. До границы рукой подать.
Потом Галя со смехом будет вспоминать тот разговор. Но именно он раскрыл Гале глаза и наполнил её скромной женской гордостью – за мужа, за себя, за Родину, в конце концов, придал смысл прозябанию вдали от цивилизации в камышах на границе между двумя великими государствами. Через десяток лет уже в другом гарнизоне на противоположном конце страны Галя сама будет проверять у молодых бойцов знание названий натовских баз, военных учений, умение различать радиосигналы и выделять разведпризнаки. Но это в будущем.
А пока рационализаторское предложение лейтенанта-инженера Николая Краюхина по приведению вышедших из строя магнитофонов в работоспособное состояние прошло наверх, и в часть приехал из округа парень представитель НИИ-разработчика. Ознакомился с Колиной технологией производства улучшенных деталек, отобедал у Краюхиных, отведал местной настойки, перед прощанием долго пьяно качал головой и сказал Коле: «Что ты здесь делаешь? Тебе к нам нужно».
- Куда к вам? – спросила Галя.
- В Москву.
От слова «Москва» у Гали закружилась голова, и целую неделю после этого разговора она засыпала в сладких мечтах. В тёплом свете ни на чём не основанной шальной надежды жизнь на краю земли вдруг стала казаться ей раем. Выходя по утрам в душную лоджию, Галя смотрела на жёлтую дорогу, скрывающуюся в живописном хвойном лесу, глазами уезжающего человека, и думала: господи, как же здесь всё-таки хорошо!
Сладкие грёзы рассеяла Наташа, принёсшая новость о том, что Михаила забирают на окружные учения. Наташа так долго и возбуждённо рассказывала про десантирование, наземный бой и форсирование реки, что у Гали стали возникать неясные и необъяснимые подозрения.
- Уссури форсировать будут? – спросила она подругу. - На ту сторону перебираться?
- Ну да, - хмыкнула Наташа, - там их ждут с кривыми мечами харакири делать.
- Харакири – это когда себе.
- Неважно. Найдут какой-нибудь ручей, представят, что это Уссури, и форсируют.
- Мишка рад?
- На счёт «рад» не знаю. Удивляется, почему его выбрали. Как будто в штабе округа своих переводчиков нет. Но уже намылился, достал тревожный чемодан, сказал полевую форму перестирать. Со словаря китайского пыль сдул.
Галя не очень слушала весёлую болтовню подруги, пока та не сказала: «Я вот что думаю, пусть они вместе с Николаем поедут».
Тут у Гали в мозгу звякнул тревожный колокольчик.
- А Коля то здесь при чём? – неожиданно даже для себя наступательно спросила она. - Он китайский не учил.
- Мишка сказал, что инженера толкового тоже ищут. А Николай – специалист известный, в Москве его знают.
- Погоди, - с подозрением в голосе остановила её Галя. - Ты что там затеяла? Ты волну не подымай.
- Да я не подымаю, кто я такая. Я просто сказала Мишке, если инженер потребуется – пусть Кольку предложит. Вместе поедут. И нам спокойнее.
- Что ж ты мне не сказала?
- А чего говорить? Ты же не против. Мужик в Хабаровск смотается, развеется, еды нормальной привезёт, шампанского там. А то замучились уже озверин пить.
Галя молчала.
- Ты не хочешь, чтобы он ехал?
- Да не то что бы... Неожиданно всё это. Коля тоже ничего не говорил.
- А он и не знает ещё. Ха-ха. Не волнуйся ты. Я тебя не брошу, в гости ходить буду по паре раз в день. Волосы покрасим, ногти в порядок приведём, морды почистим. Мужиков-то не будет почти неделю. Всё пространство и время наши. А то, хочешь, парней пригласим, выберем из «пиджачков». Есть там один прибалт. Хотя тебе нельзя, ты в положении, да и у меня Гришка дома. Ладно, шутка.
- А почему, собственно, нет? - пораздумав, спросила себя Галя. У неё действительно весь день был заполнен мужем, хоть тот и отсутствовал с раннего утра до позднего вечера. Обед, ужин, постирушки (на руках), сушить-гладить. Убрать, в военторге отстоять, ну и женские посиделки, конечно, которые, честно говоря, Галя не очень и любила.
- Может быть, ничего и не будет ещё, Наташка сболтнёт, не много возьмёт…
Николай пришёл вечером и сообщил новость о том, что уезжает в округ на учения. Галя усмехнулась про себя, но вида не подала.
- Надо как-нибудь проявлять себя, да и вообще продвигаться. Выпью с кем-нибудь из штаба, закорешусь.
- Это правильно, - кивнула головой Галя.  А ты один едешь?
- Мишку ещё пригласили. Наташка тебе не говорила?
- Что-то упомянула. Вы там только не квасьте много, у тебя сын растёт.
- Да уж знаю. Давай послушаем.
И он наклонился к её животу, который уже обозначился аккуратным куполком. Галя потрепала жёсткие мужнины волосы и задрала футболку.
- А кто тебе сказал про учения?
- К начштаба вызывали. Сначала обещал премию как рационализатору. Но это, как я понял, так, для отвода глаз. Хотя чем чёрт не шутит. А потом говорит: из округа пришла заявка: одного толкового инженера на окружные учения. Не простые, с присутствием командующего, а может быть, да что там, точно, больших начальников из Москвы.
- А ты?
- Согласился. Тем более что заявка от нашего куратора в Хабаровске. Попробую познакомиться с ним. Надо связи нарабатывать.
Через два дня собрали мужики чемоданчики и уехали в Хабаровск. Командир попросил захватить подарки окружным начальникам, запакованные в несколько деревянных посылочных ящиков, и даже уазик выделил под это до железнодорожной станции. Сослуживцы и женский коллектив проводили мужиков с уважением, некоторые и с лёгкой завистью, а для Гали с Наташей начались «холостяцкие» будни. По утрам встречались в квартире у Монаховых, Наташа готовила кофе, Галя раскладывала по блюдцам любовно вылущенные накануне кедровые орешки и заливала их мёдом. Подруги ставили в комнате пластинку Альбинони и садились за стол в лоджии, где хорошо было курить, оставляя балконную дверь приоткрытой, чтобы было слышно музыку. Галя, будучи в положении, плохо переносила табачный дым, но из уважения к подруге терпела. Пару раз сходили в гости, прикупили с рук польской косметики, повыщипывали брови и поэкспериментировали с макияжем. Первые три дня свободы пролетели в ощущении полного счастья, но уже на четвёртый Галя почувствовала непривычную тоску, смешанную с тревогой. У неё возникло желание написать мужу письмо, и она вечером исписала целый лист без мысли послать, а когда утром прочитала, ей стало стыдно за написанные жаркие слова, но и отрекаться от них не хотелось. Этот лист она сожжёт таким же поздним вечером, только через полтора десятилетия на другом конце страны. Когда срок командировки уже подходил к концу, от жены начальника штаба разнёсся слух о том, что что-то на учениях пошло не так и что командующий-де высказал недовольство действиями командированных офицеров.  Подруги приуныли.
- Ну, вот и засветились. Называется, показали себя, - заворчала Наташа.
- Подожди, рано судить. Если чего серьёзное было бы, не такая бы волна пошла.
- Да если и серьёзно, пофиг. Надоело уже всё. Взять бы Гришку и махнуть на «большую землю». Может быть, тогда и Мишка бы лучше чесался.
- Брось, Наташка, пессимизму места нет.
- У меня сроки для оптимизма кончаются. Через два года Гришке в школу. Если к этому времени не уедем, a уеду одна. Мы-то здесь хоть сгинем, а у него жизнь впереди
Галя молчала.
- Чего смотришь? (Галя не смотрела). У тебя всё ещё впереди. Двигай Кольку, чтобы энергичнее суетился. Тебе остались два года оптимизма, ну три. Родишь и год-полтора проживёшь в горячке, света белого не увидишь. Самое счастливое время, между прочим. Колька пока старлея получит, тоже хорошо. Только вот запомни, если до капитана отсюда не умотать, всё: найдут здесь руководящую должность с перспективой и будешь как Копилкин муж - вечный подполковник в вечной дыре. А у Мишки срок капитанский в этом году выходит. Если с этими учениями сильно не проштрафились, представлять будут. Знаешь, как называют полковников, осевших на непыльных местах при штабах? Эй-полковник. Мы, мол, тут в дырах настоящие офицеры, а они в Москве - эй-офицеры. А по мне, лучше эй-полковником в Москве, пусть даже на маленькой должности, чем здесь с гордостью по колдобинам на жигулях раскатывать. Романтизм прошёл, Галя. А тебе я завидую. У тебя ещё два-три года форы. Не потеряй это время.
Мужики приехали с учений в субботу вечером. Галя уже и не ждала, как заворочался ключ в двери и в открывшуюся щель заглянул тусклый луч света с лестничной клетки. Галя – ещё не видя мужа, но ощущая его мужское присутствие, - как кошка, бесшумно спрыгнула с тахты. Николай стоял в прихожей в полевой форме, потерявшей вид, с круглым рюкзаком за плечами. У ног чемодан, которого Галя до этого не видела. Он, неловко мотая головой, пытался скинуть рюкзак со спины, но тот, упорно цепляясь за что-то сзади, не падал.
Давай помогу, - Галя приподняла широкую лямку, и рюкзак мягко опустился под ноги.
А вот и я, - сказал Николай и, захватив Галю в объятия, тесно прижал к груди, - волосы у тебя вкусно пахнут.
В дверь постучали, потом она приоткрылась, снова впуская узкий луч света с лестницы, и Наташин голос торопливо прошептал: «Полчаса вам на обнимашки, и к нам. Ждём». Луч исчез.
Галя только сейчас заметила, что они стоят в темноте, и включила лампочку. Николай загорел – лоб и шея. Она провела рукой по подбородку – гладко выбрит. Молодец.
- Не очень-то мне хочется к Монаховым, - сказал Николай, - мы с тобой и пообщаться не успеем.
- Обидятся ребята, - ответила Галя.
- Ничего, вечером пообщаемся, - сказала она, вложив в слова свой женский смысл.
- Хорошо. Что сначала: мыться или подарки?
- Мыться, нет пусть подарки.
- ОК, начнём с подарков
Николай распустил узел на рюкзаке и, присев, стал вынимать оттуда бутылки с шампунями, цветные куски мыла, какие-то тряпки в цветных праздничных упаковках. Галя рассмотрела в одной из них кружевные трусики. И в конце достал обувную коробку.
- Открывай. И не вздумай сказать, что не по размеру.
Галя с опаской открыла коробку и увидела в бумаге две изящных босоножки на длинном каблуке с тонкими бретельками и запасными набойками в отдельном пакетике.
- Югославские.
Галя надела босоножки, и её губы, обычно тыкавшиеся в мужнину шею, оказались против его губ.
- Ну как, удобно?
- Ещё как, - сказала Галя и поцеловала его.
- А в чемодане еда. Консервы рыбные и овощные, хорошие. Курица – надо в холодильник убрать, вино грузинское и китайское – кореш из округа подарил, ну разное. Водочка, кстати, столичная. Но тебе это не интересно.
Галя быстро разобрала чемодан, раскидав снедь и выставив спиртное на кухонный подоконник.
- А это что? – спросила она, указав на большой свёрток, лежавший на дне чемодана
-  Это пакет командованию. У Мишки второй такой же.
- Что там?
- Не знаю. У Мишки потяжелее будет. Снадобья какие-нибудь китайские. Наше дело – передать.
- Что возьмём с собой к Монаховым?
- Давай китайское. Никто из нас его не пробовал.
- Ну беги, беги мойся. Или пусти меня, я быстро.
- Давай.
Никогда ещё в гарнизоне не накрывали такого стола. Блюдо с колбасной нарезкой подпирало вазочку с красной икрой, миска с венгерским лечо стояла рядом с салатницей, полной тёплого ещё от неостывших яиц оливье, бронзовым отливом лоснились одна к одной крупные шпроты в чёрной банке. Венчали всю это красоту три бутылки: пузырь Советского шампанского, длинная тёмная бутылка с изображением тропической птицы и вертикальными столбиками иероглифов, и бутылка столичной водки, которую Михаил, озабоченно пробуя рукой на степень холодности, вынул из холодильника последней.
Выпив шампанского и закусив, заговорили про учение. Роль главного рассказчика взял на себя Михаил.
После обустройства в офицерской гостинице друзей повезли за город и высадили у полевого командного пункта, разместившегося под небольшой сопочкой, на плоской вершине которой возвышалась свежесколоченная деревянная трибуна с серым полотняным навесом от дождя или солнца, всё равно. С трибуны открывался вид на низкий берег Амура и на острова, вытянувшиеся вдоль берега, похожие на длинные пальцы гигантской руки, утопленной в свинцовой воде реки. Командный пункт – это несколько кунгов в защитной окраске на шасси «Уралов» и пара боевых машин пехоты, скрытые под маскировочной сеткой. Только антенны, возвышающиеся над кустарником, выдают его местонахождение. После получасового ожидания Николая и Михаила пригласили в кунг для инструктажа.
- А, спецпропагандисты! – приветствовал их весёлый штабной подполковник – единственный не в полевой форме и в фуражке, лихо изогнутая высокая тулья которой, казалось, пробьёт потолок командного пункта, - текст воззвания написали?
- Указаний не поступало, - насторожённо произнёс Михаил.
- Не поступало, говорите? – засмеялся подполковник. - Я этого ожидал. Кто из вас говорить будет?
- Я, - ответил Михаил.
- Что заканчивали?
- Военный институт иностранных языков.
- Отлично, - удовлетворённо кивнул подполковник.
- А вы? – он посмотрел на Николая
- Я отвечаю за техническое обеспечение.
- Да? Интересно… - подполковник удивлённо покачал головой. – Что там обеспечивать, не знаю даже… Кто вас прислал? Абудзаев?
Фамилия была не знакома ни Николаю, ни Михаилу. Что-либо сказать они, впрочем, не успели. Подполковник вновь рассмеялся и потянулся к портфелю, стоявшему на столе. 
- Ладно, - сказал он, доставая из портфеля несколько листов бумаги, заполненных аккуратными строчками иероглифов, написанных от руки.
- Держите, – он протянул листки Михаилу, – это от наших соседей. Они учения свои отыграли, командованию, вроде, понравились. И мы не будем выпендриваться и усложнять.
Михаил разложил листки с написанными иероглифами на столе и, нагнувшись над ними, стал читать.
- Потом, -  сказал подполковник, - а сейчас довожу легенду учения: происходит массовый переход границы мирным населением приграничного района Китайской Народной Республики, взбунтовавшимся против насилия, голода и общей бедности на фоне очевидного благополучия жизни населения Советской страны.
- А откуда они знают про благополучие? – рассеянно спросил Михаил, просматривая переданные ему тексты, - да и здесь ничего об этом не сказано.
- Сразу видна ваша удалённость от настоящей границы, – покачал головой подполковник, - я вас, товарищи офицеры, подвезу ночью к реке на приграничном участке, и вы увидите от силы пару огоньков на той стороне, да и те – тамошняя погранзастава. А у нас… в общем всё сами увидите.
 - Вообще-то мы как раз на границе живём: на Уссури. Пограничнее некуда, - сказал Николай.
-  Ну, значит, всё знаете, - невозмутимо ответил подполковник, -  теперь самое важное. Читать будете в БТРе, на котором смонтирована звуковещательная станция. Приходилось залезать внутрь БТР?
- Никак нет, - по-военному отчеканил Михаил
- А вам? - подполковник повернулся к Николаю
- Никак нет, - копируя Михаила, ответил Николай.
- Вот и хорошо. Учение будет боевым крещением. Ничего страшного, тесновато только. БТР выдвинется к реке по сигналу ракеты, и вы сразу начнёте читать в микрофон первый тест. По сигналу второй ракеты читаете второй текст. Часть нарушителей внемлет вашему убеждению и повернёт назад, но часть осуществит высадку на побережье, и это будет уже не мирное население, а потенциальный противник. Для них третий текст, потом отход назад и освобождение места для боевых подразделений. Тяжёлая артиллерия и авиация по сценарию не применяются. Против мирного населения, даже перешедшего границу, не воюем. Вопросы?
- Текст можно менять? – спросил Михаил.
- Ни в коем случае. Он проверен и утверждён. Только читать. С выражением. Ясно?
- Так точно.
- Чего вот вас прислали? – ещё раз задал риторический вопрос подполковник. - Своих спецов что ли нет? А? Точно Абудзаев начудил. В следующий раз доложу по команде.
- Абудзаева не знаем, - снова вступил в разговор Николай.
- И хорошо. Не нужно вам его знать, - махнул рукой подполковник и встал из-за стола, оправляя китель.
- Так, а со мной как? – спросил его Николай.
- Раз приехали, будете задействованы. В БТРе для вас место найдём. Прапорщик проводит.
- Простите, - сказал Михаил, сделав самую что ни на есть доброжелательную и лихую физиономию, пряча листки в офицерский планшет, - с кем мы имеем честь разговаривать?
- Подполковник Фаворский, временно исполняющий обязанности заместителя начальника политуправления округа, – слегка поморщившись, ответил офицер.
- Понял, разрешите идти?
- Идите. У вас есть час на изучение материалов и обустройство рабочего места. Небольшая задержка в связи со сбором мятежного населения супостата. Ничего, скоро начнём.
И добавил: «Вам понравится».
И в самом деле понравилось бы, если бы всё, что дальше произошло, не смахивало на плохое кино.
В БТР Николая явно не ждали, но потеснились, ворча и матерясь. Николай разместил чемоданчик с инструментами между ног. Михаил разложил на маленьком столике листки с текстом, в который он внёс карандашом исправления.
- Что, совершенствуешь? – спросил Николай.
- Смысл не меняю. Просто неграмотно изложено.
Сидели и ждали примерно полчаса. Из динамика звучала навязчивая китайская мелодия. Николай уже начал осторожно вытягивать затёкшие ноги, как рации разом закрякали и заговорили, Старший офицер в машине - загорелый майор, щёлкнув тумблером, выключил музыку и тихо, но со значением произнёс: «С Богом».
Справа совсем близко раздалось шипение ракеты, и БТР, качнувшись, начал выдвижение на передовую позицию. В открытое окошко дунуло свежим воздухом. Михаил, одной рукой держась за край стола и придерживая пальцам расползающиеся листки, другой взял микрофон.
БТР выехал на невысокий обрыв перед рекой и остановился. В передних окошках сначала мелькнуло синее небо, потом установилась картинка: белая полоска пляжа, а за ней серая вода Амура и длинный остров метрах в ста от берега. По этой воде к удивлению Николая и Михаила двигались десятки настоящих китайских джонок, заполненных людьми. Насколько было видно, люди были настоящими китайцами. Они что-то кричали, поднимали на вытянутых руках дацзыбао с крупными иероглифами, нарисованными красной краской. Джонок было много, и ещё больше их выворачивали из-за ближайшего острова и широким фронтом двигались к берегу.
- Давай, - крикнул Михаилу штабной офицер.
Михаил поднёс к губам микрофон и стал говорить по-китайски певучим голосом, подчёркнуто выделяя тоны, делая паузы и отделяя синтагмы для лучшего понимания неграмотным голодным населением недружественной страны, стремившимся на своих утлых лодчонках к лучшей жизни. Николай отлично слышал то, что говорил Михаил в микрофон, но и только. Его голос был слышен лишь сидящим рядом. До Николая не сразу дошло: микрофон не работал. Он протянул руку, чтобы проверить подключение, и в руке у него оказался конец провода, длиной не более полуметра, вырванный откуда-то из-под стола. Для того чтобы поднести микрофон к губам, нужно было нагнуться вперёд.
- Твою мать, - прокомментировала в этом месте Наташа.
- Именно это, дословно, и сказал штабной офицер, - подтвердил Михаил, -  и все, находившиеся в БТР, повторили это, кто про себя, кто вслух.  Потом в БТР установилась полная тишина
- Почему молчите? – прервал тишину срывающийся голос из динамика. Почему молчите так вашу мать?
Будто сговорились выражать эмоции одним словом.
- Обнаружена неисправность микрофона, - деревянным голосом произнёс штабной офицер.
- Обнаружена? Неисправность? – продолжал задавать риторические вопросы захлёбывающийся голос из динамика. - Командующему что докладывать прикажете?
- Сколько времени потребуется на устранение? - раздался вдруг другой, строгий и нереально спокойный в такой обстановке голос, который, как показалось Николаю, принадлежал Фаворскому.
- Говори, - штабной офицер посмотрел на Николая.
- Десять минут.
- Даю час. Возвращайтесь на исходную позицию. Доложите готовность. Отбой.
Прошипела красная ракета, и БТР стал неуклюже разворачиваться на спуске к воде, кренясь и переваливаясь, плюясь черным дымом, отчего у Николая запершило в носу.
- Всё? – спросила Наташа, - на этом закончилось ваше участие в учениях?
Ага, счас, – протянул Михаил и потянулся к початой бутылке, - представьте, все джонки, как одна, стали разворачиваться и погребли обратно от берега, одна за другой скрываясь за островом. Китайское вино что-то не очень. Мы сейчас водку откроем, да Колька?
- Ничего себе! – подала голос находившаяся под впечатлением от рассказа Галя. - А на деревянной этой трибуне кто-нибудь был из начальства?
- Не знаем, - откликнулся Николай, - не до трибуны было. Я провод оторванный не за десять минут, а за десять секунд приладил, удлинил ещё на метр на всякий случай. А ждали мы больше часа. Потом опять ракета, джонки, Мишка оттарабанил своё три раза и мы уехали в тыл, а китаёзами, которые на берег успели повылезать, другие подразделения занялись.
- Так чем кончилось: наказали вас? – спросила Галя
- Судя по еде и выпивке, что они привезли, если и наказали, то не сильно. Да? – предположила Наташа.
- Ты всё у нас знаешь, а мы вот нет, - ответил ей Михаил.
- Если накажут, то меня, - сказал Николай, - кого-то нужно наказать, это так. Фаворский, я слышал, по телефону говорил: переводяга не причём, с него что взять, для него любая техника – кусок железа. Так и сказал, а и вправду, Мишка-то тут причём. А вот инженер, прибывавший с ним для технического обеспечения, не досмотрел.
- Так тебя вообще не должно было там быть, как я поняла, - сказала Наташа.
- Ага. А почему ж я там был? И кто такой этот Абудзаев? Не знаешь, часом?
- Часом, знаю, – Наташа опустила глаза и, помолчав, сказала: «Абудзаев – это подполковник из округа. Политотдел на весенней проверке инспектировал. Толстенький такой, вежливый».
- Точно, Коль, помню, - вступил в разговор Михаил, - А ты откуда знаешь, кто к нам на проверки ездит?
- Я всё знаю, даже то, что не нужно знать.
- Правда, Наташка? – спросила Галя. - А почему я не знаю? И Колька?
- Потому что разведчики из вас никакие. Ирка Васильева, помнишь, предупреждала, что нужно в женсовете на приём работать? Вот я и работаю. А вы всё ла-ла-ла. Короче, больше об этом говорить и слышать не хочу. Отвезли командованию подарки и молодцы. Сюда что-то привезли. Даже не спросили, что везёте. Выпьем за то, что живые вернулись, что вас в поезде бичи не прирезали. За это могли бы.
- Ты думаешь, это от Абудзаева?
- Не думаю и думать не хочу, и вам не рекомендую. Кому вы подарки в Хабаровске передали?
- Никому. Пришёл тамошний прапорщик и забрал.
- Ну вот.
- А что в свёртках-то? - Галя впервые в своей жизни почувствовала, что пытается заглянуть в бездну.
- Не знаю, - ответил Михаил, - это их бизнес какой-то.
- Какой?
- Незаконный, – ответила за Михаила Наташа, - всё. Копилка болтанула однажды, но сразу заткнулась. Полдня со мной заискивала после этого, я под дурочку косила, пока она не успокоилась.
- Подумаешь, бизнес, – поморщился Михаил, - конопля, что ли? Так её не сюда, а отсюда возить надо. Бойцы вон не успевают косить и сжигать.
- Да причём здесь конопля? Что у китайцев конопли нет, что ли?
- А что тогда?
- Из чего китайцы снадобья свои делают?
- Дерсу Узала какой-то, – пробормотал Михаил, но на жену посмотрел с интересом, – что-то ты слишком много знаешь, а мне не рассказываешь.
- Вы о чём? – спросила Галя.
- Ни о чём, - ответила Наташа, - у тебя ребёнок маленький не родившийся ещё. И вообще, заткнись ты. Подумай лучше о том, как твоего мужа накажут.
- Вот и поговорили! - Галя в первый раз по-настоящему обиделась на подругу и, взбрыкнув, решила уйти домой одна и до срока. Николай – тоже в первый раз – решил остаться в компании и вернулся домой в положенные  полвторого, когда Галя уже засыпала, устав ждать и лелеять воспалённые мечты.
За свёртками на следующий день пришёл прапорщик из хозяйственников, забрал и спасибо не сказал. Командование об «осечке» на учении ни разу не вспомнило, досужих разговоров тоже не было. Михаил через полгода надел капитанские погоны, Николай получил своего старлея. Лишь когда старший лейтенант Краюхин собрался поступать в академию, его рапорта – ни первый, ни второй - не были удовлетворены.
- Ждала я какой-нибудь гадости отложенной, - прокомментировала Наташа, - вот и получили.
- Может быть, да, а может быть, и нет. - ответила Галя, умудрённая пятилетним опытом гарнизонной жизни и теперь одиноко томившаяся в этой своей великой мудрости, как пирог в духовке. - Не всех же в академии берут, в конце концов.

4. Инь и Янь
Галя хорошо чувствовала себя в мужском обществе. Настоящие в её понимании мужчины встречались во всех слоях и сословиях. Реже всего среди студентов-филологов, то есть как раз в той среде, в которой она вращалась пять своих студенческих лет. Бледные подобия представителей сильного пола в пуловерах: комфортные в общении, начитанные, остроумные, но совершенно лишённые мужской харизмы и, главное, не замечающие этого, а потому не комплексующие.
Тех из них, кто не сумел откосить от призыва после окончания вуза, забирали на офицерские должности в части, где требовалось знание иностранных языков. В разведку, прежде всего, естественно. Трое таких филологов-лейтенантов появились в части в начале очередного осеннего призыва, вызвав живой интерес женской половины гарнизона. Двое из них носили бородки – один острую, «ленинскую», второй тонкую, символическую, изящно обрисовывавшую абрис. У третьего сзади пряталась в подворотничке тонкая, еле заметная косичка. Лейтенантов, призванных с гражданки, в частях называли «двухгодичниками» или «пиджаками», но в первые месяцы службы они больше напоминали партизан, отставших от обоза, без армейской выправки и в шинелях, требовавших доводки по фигуре.
На утреннем построении в понедельник похмельный командир молча прошёлся вдоль строя, мрачно поглядывая в глаза вытягивавшимся при его приближении бойцам батальона обеспечения.  Потом отошёл к крашеному бордюру и хриплым, но вполне командирским голосом крикнул: «Здравствуйте, товарищи!»
Строй громко вдохнул, набирая в лёгкие свежий утренний воздух, и через несколько секунд выдал ответ: «Здравия желаю, товарищ полковник».
Справа, где стоял батальон, с ёлки торопливо снялась ворона и отлетела вглубь рощи. Слева, где стоял строй офицеров, даже голуби на щите не вздрогнули. По неписанной традиции отвечали на приветствие только бойцы, офицеры же, шумно вдохнув, сохраняли молчание. В этот же раз слева на фоне гулкого, слаженного хора солдат раздалось громкое блеяние трёх вновь прибывших офицеров: «здрявия желаю» и т.д.
Батальон сдержано хихикнул, а командир почему-то обозлился на незадачливых двухгодичников, а не на промолчавший офицерский корпус.
- Ну-ка три овцы, выйти их строя.
Вновь прибывшие вышли и, как положено по уставу, повернулись лицом к товарищам.
- Это что, - прохрипел подошедший сзади командир, дёргая за косичку.
- Это что за разбойничьи бороды?
- Привести себя в порядок и через час явиться ко мне для представления. Начальник отдела, обеспечить.
- Есть обеспечить.
Ребята, однако, оказались хорошие: двое с английским языком из Новосибирска, а один – с китайским из Питера.
 Как только двухгодичники сбривали бороды, состригали богемные патлы, надевали офицерские сапоги тонкой хромовой кожи и пропускали под свежим лейтенантским погоном плечевой ремешок портупеи, с ними что-то происходило, в их свежеостриженные головы проникал некий военный вирус, стремительно превращавший городских пай-мальчиков в офицеров Советской Армии и даже больше.
Уже на третий месяц службы правильный «пиджак» ругался «по матушке» не хуже, но даже ещё и изощрённые настоящего взводного командира; демонстрировал нарождающийся командирский голос, обращаясь на «ты» к нерадивым бойцам; радостно поднимал «бокал» с напитком «озверин» за прекрасных дам и танцевал подшофе, плотно прижимая к груди жену приятеля-лейтенанта. При этом быстро усвоенная военная молодцеватость соседствовала с никуда не девшимися интеллигентскими заморочками: занудством, старательностью и осторожностью. Потом по истечении двух лет службы, когда повзрослевший и только-только замаскулиневший «пиджак» сбрасывает с себя китель, шинель, сапоги, облачается в модную «гражданку» и, отдав дань сослуживцам двухдневной отвальной, возвращается в родной город, на родную филологическую работу в вузе, издательстве или ещё где, военную оболочку сметает будто ураганом, и филолог остаётся снова «голеньким», забывшим матерные слова и передёргивающимся при виде бутылки «пшеничной» водки. Галя встречала таких и восхищалась их обратным перелицовыванием в пай-мальчиков.
Надо сказать, что не все «пиджаки» дембелюются по истечении двух лет службы. Часть из них остаётся служить дальше. Вот эти, как говаривала Наташа Монахова, - «страшные люди». Нет большего карьериста, чем оставшийся в армии «пиджак». Он становится не просто военным, а военным в квадрате, а то и в кубе. Он с такой радостью выполняет команды, с какой сам командует. Поэтому, если образование, полученное на гражданке, было качественным, а студент более-менее усидчивым, то довольно часто бывший офицер-двухгодичник обгоняет в карьерном росте штатных офицеров.
А что же «настоящие», закончившие военные училища, жившие в казармах, отмывшие горы посуды на курсантских кухнях, стрелявшие спросонья в потолок в караульных помещениях и сидевшие на гауптвахтах за самоволки?
- О, они замечательные, - сказала бы Галя, если б её спросили. На самом деле, разные, конечно, Галя здесь иллюзий не питала, но внутренний источник у них один – мужское начало. И не важно, закончил ли офицер военный институт иностранных языков, как некоторые из сослуживцев, военное инженерное училище, или командное, при всей разнице в образовании и опыте - это мужчины. «Пиджаки» решали поставленные задачи, а штатные офицеры несли миссию. Да, грубоватые, а часто и «дубоватые», говоря армейским языком. Для Гали это не звучало насмешкой или порицанием. А каким должен быть военный? Вот именно.
 До рождения сына главным Галиным мужчиной был Николай Краюхин. Они вошли друг в друга как кусочки удачно собранного паззла, и всё у них стало не общим даже - единым: дом, служба, миссия, Родина. Пока не родился Андрюшка, Галя ощущала себя засидевшейся в девчонках. Ей казалось, что она не ровня Николаю, что тот старше, опытнее и нужнее кому-то, кто создал мир. Детство и отрочество Гали закончились с окончанием родовых схваток. Одновременно с новым мужчиной в мир вышла и новая женщина. 
Известное положение она перенесла, как и положено молодой, в трудах и с песней. Когда пришло время рожать, Николай выбил у командира уазик, на котором они несколько часов ползли в морозной дымке через холмистую пустошь, покрытую девственным снегом и перемежающуюся с живописными перелесками – Галя рядом с водителем, где меньше качает, Николай сзади, разместившись посередине, чтобы видеть дорогу и держать в руках Галину холодную ладонь.  Если бы не было снега, дорога вытрясла бы всю душу, а так насквозь простуженный автомобиль как корабль плыл по снежному пути, прикатанному одним проходом грейдера, слегка зарываясь колёсами в низинах и проскальзывая в заносе на толстом насте высоких мест. Ближе к жилью появилась глубокая колея от грузовиков, и уазик, вертя колёсами в ледяных желобах и со скрежетом задевая карданом за наросший наст, упорно полз вперёд. Галя ойкала и всякий раз, оглядываясь, смущённо улыбалась, ловя отчаянный взгляд Николая и чувствуя, как он сильнее сжимает ей ладонь. 
На самом деле она ничего не боялась: ни боли, ни случайностей или серьёзных проблем. Она ехала на работу. На свою работу.
Родила Галя быстро. Когда ребёнка в первый раз принесли на кормление, она уже знала, что он весит три кило и что зовут его Андрюшка. У младенца Андрюшки было круглое краюхинское лицо, темя, покрытое русыми волосиками, и глаза, смотревшие весёлым осмысленным взглядом.  Гале Андрюшка очень понравился, и она пожалела, что вернувшийся на службу Николай не смог разделить с ними эти первые волшебные дни совместного бытия.
А потом задул ветер, предвестник упорно не подступавшей весны, и дорога оказалась погребена под свежевыпавшим снегом, поэтому Коля не появлялся в больнице без малого две недели. Андрюшка энергичный оказался малец, рассасывал грудь так, что молоко брызгало во все стороны, и Галя кормила ещё двух младенцев: дочку старовера - бородатого худого мужика абсолютно – как с картинки - русского типа, которого можно было назвать красивым, если бы не суровый вид и не рябое серое лицо.  Мужик не смел входить в палату. Галя несколько раз сталкивалась с ним в узком коридоре, и он торопливо пропускал её, опустив глаза и вжимаясь спиной в стену. Жена старовера, которую звали Люся, тоже глаз на Галю не подымала, когда отдавала ей первенца Ипполитика, и забирала его у Гали так, будто отнимала от цыганки. Ещё Галя кормила сына зрелой женщины китайского вида. У младенчика были такие узкие глаза, что Галя, сколько ни пыталась, так и не увидела его зрачков. Кормила она, обычно, сидя у окна, добротно утеплённого ватой, и с опаской наблюдала, как за стеклом с каждым днём всё выше поднимался гладкий искрящийся в свете ночного фонаря сугроб.
В субботу, когда Галя, давно готовая к выписке, уже отчаялась надеяться, в замёрзшем окне мелькнул зелёным пятном за белым сугробом знакомый УАЗ, и через минуту в палату, не обращая внимания на громкие протесты медсестры, ворвался Николай. Он, скинув шинель при входе, в три шага преодолел расстояние до постели, где Галя сидела с Андрюшкой на руках, уже готовая распеленать сына и уложить спать.
- Нашли просвет между метелями, - задыхаясь, проговорил Николай, поцеловал жену и стал жадно рассматривать нахмурившегося Андрюшку, повернувшего в сторону отца зелёные глаза.
- Нам бы поторопиться, - будто извиняясь, сказал он, с видимым усилием оторвав взгляд от Андрюшкиного лица, – а то заметёт. Вчера почистили, а сегодня видишь, что делается.
- На смерть посылаем, - покачал головой главврач, когда Галя с Андрюшкой на руках и Николай с вещмешком на плече, зашли попрощаться, - метель разыгрывается не на шутку. Подождали бы пару дней.
 – Ничего, доберёмся. Командир машину потом не даст, а такси тут не ездит, - отшутился Николай, протягивая пакет, в котором была двухлитровая банка с известным домашним напитком. Главврач показал рукой на заваленный бумагами стол, и Николай осторожно водрузил подарок между двумя пухлыми папками, сказав: «Осторожно, стекло».
- Связь хоть у вас есть? – спросил главврач.
- Тут час ехать, не волнуйтесь. Дорога проездная, мы же к вам добрались. Но поторопиться надо.
- Позвоните мне по приезду, - он написал карандашом на клочке бумаги телефон и протянул его Гале.
- Коля, возьми, - сказала она, повернувшись к мужу.
- Да у меня есть, я же звонил.
- Это домашний, - сказал Гале главврач, - на всякий случай. Коля ваш без связи в шторм ездит. Возьмите, я вам поручаю. За весом следите: ребёнок должен набирать. Если, что звоните.
- Спасибо. - Галя взяла бумажку и положила в карман шубы.
- С Богом, - сказал Николай.
- Бог дуракам не помогает, - проворчал главврач, - скорее двигайтесь и позвонить не забудьте.
- Сядем сзади, - сказал Николай Гале, открывая перед ней дверь автомобиля, покрытую вмятинами и царапинами от долгой службы. Галя, аккуратно придерживая рукой кулёк с заворожённо молчавшим Андрюшкой, залезла на холодное дерматиновое сиденье и увязла ногами в чем-то мягком.
- Я там тюк с одеялами положил, чтобы мягче было, да и для тепла на всякий случай, мало ли, - сказал Николай, плотно закрывая за Галей дверь. Он обошёл машину и сел рядом с Галей с другой стороны.
- Печку на полную и вперёд, - скомандовал он водителю, и они тронулись.
Больница тут же исчезла в снежном тумане, и впереди осталась только серая колея от грузовиков, по которой они медленно, но упорно двигались в сторону дома. Андрюшка несколько раз попытался привлечь к себе внимание молодецким криком, но потом, будто почувствовав напряжённость ситуации, замолчал.
Галя со спокойствием мадонны наблюдала, как бледный от напряжения водила, отчаянно крутя рулём, чтобы не засесть в глубокий снег, вёл машину по колее, которая постепенно начала теряться под свежей порошей. Испугалась только, когда УАЗ затрясся в такт прокручивающимся колёсам и, взвыв мотором, остановился.
- Потеряли колею, - ледяным голосом произнёс Николай. – Не газуй, я выйду, посмотрю.
Он открыл свою дверь, впустив внутрь острую струю холодного воздуха, выпрыгнул наружу и тут же исчез из вида. Галя, крепко сжимала кулёк с притихшим Андрюшкой. Водила хотел было закурить, но, оглянувшись на Галю, убрал мятую пачку в карман.
Через какое-то нестерпимо длинное время Николай снова проявился на белом полотне снегопада, обошёл машину, последовательно осмотрев все колеса, и сел впереди рядом с водителем.
- Тут занос небольшой, а дальше все нормально, - будничным голосом объявил он и обратился к бойцу: «Руль влево и потихоньку двигаем. Со второй давай: нежно-нежно. Вперёд!
Колеса с неприятным шелестом провернулись на пол-оборота, и Галя почувствовала собственным телом, как они, зацепившись за нарост наста, оттолкнулись от него и двинули автомобиль вперёд. Уазик водило вправо-влево по полузасыпанной широкой колее, в ветровое окно хлестал мокрый снег, периодически сдвигаемый в стороны обледенелыми щётками стеклоочистителей, из-под двери отчаянно дуло в правую ногу, но Галя, как только машина пришла в движение, успокоилась и чувствовала одну лишь усталость.
Дома было прибрано и непривычно тихо.
- Это ненадолго, - подумала Галя, плотно закрыв окна и задёрнув занавески. Она достала из шифоньера кухонную клеёнку в крупную клетку и уложила её на тахте. Сверху постелила сложенную вчетверо чистую простынь и развернула на ней кулёк с Андрюшкой. Главные Галины мужчины в первый раз встретились глазами. И очень понравились друг другу.
В окружении Гали, близком и далёком, находилось место и для других мужчин. К некоторым она испытывала женскую симпатию, любовалась ими и с удовольствием принимала ухаживания. Но это были планеты на дальних орбитах, необязательные в своём существовании, выделявшиеся холодной красотой лишь в свете великой двойной звезды Галиных главных мужчин.
Светские отношения в тесном пространстве отдалённого гарнизона не отличались изысканностью нравов. В выходные развлекались танцульками в свежевыкрашенном по случаю очередного дня части холле общежития, которые Галя не очень жаловала. Хотя музыкальная подборка была приличная, гармонично сочетавшая заводные песни с балладами, или как их называли «обжималовками». На танцах выступал солдатский ансамбль «Форпост», которым руководил прапорщик Боев, по легенде бывший гитарист известного московского ВИА, во время службы игравший на тубе в окружном военном оркестре, а после перехода на сверхсрочную тянувший лямку командира взвода.
Бойцы вполне качественно перепевали «Песняров», «не-плачь-девчонку» и другие армейские «хиты», а когда танцующая публика и надзирающий контингент, как правило, одновременно, достигали надлежащей кондиции, ансамбль позволял себе спеть «из Битлз» и «Машины времени».
Это было совершеннейшим откровением: в уссурийской тайге за восемь тысяч километров от столицы нашей Родины танцевать под «Всё очень просто: сказки обман». Солирующий «под Макара» солдат Саша из Подмосковья преображался, и в нём легко можно было разглядеть длинноволосого хиппи, каким он, вероятно, и был до службы. В тесное помещение будто ввивался сквознячок свободы, отменявший дальний гарнизон, обильно политый спиртом стол в углу, несвежий кафельный пол и заблёванный туалет в тёмном коридоре, сальные глаза и пронырливые руки пьяных сослуживцев, хихиканье и досужие обманные разговоры гарнизонных баб, неуклюжий быт и примитивные развлечения. Оставалась вера в себя, в миссию на краю земли и ожидание лучшего, которое виделось совсем близким. Этот дух, это ощущение было у всех: танцующих и поющих, оно было общим и на короткий миг объединяло, рождая ощущение локтя, добровольности заточения и смирения перед судьбой. Если вечер заканчивался на такой ноте, то ссор не было, а возникавшие недомолвки и межсемейные проблемки решались по-джентельменски. Но идиллию иногда нарушали. Это мог быть прапорщик Бардин, который уже через полчаса после начала вечерники бегал по залу, расталкивая танцующие, точнее обнимающиеся пары, и, заглядывая в лица мужикам, будто ища кого-то, каждому твёрдо и мрачно говорил: «Я за такие дела убиваю». Галя до сих пор помнит близко его круглое лицо с жёлтыми от табака усами и белёсыми бровями над пустыми глазами, расширенные зрачки которых смотрели в себя, и молящий взгляд его худой, как тростина, жены из Киева, которую никто не смел пригласить на танец, и она тихо напивалась в углу, а потом за ней приходила дочка и с помощью соседей уводила домой.
А вот танцульки среди своих – это другое дело. Компания, в которую входили Краюхины, состояла из пяти семей, включавших, наряду с самыми близким друзьями Михаилом и Наташей Монаховыми, ещё капитана-переводчика Сашу с красивой женой Каролиной, окончившей хабаровский вуз по специальности «актриса театра и кино», автоматизатора Костю с супругой Таней из Краснодара, мягкой телом, но жёсткой характером, и командира взвода лейтенанта Серёгу, самого младшего из всех, некоторое время проходившего в холостяках, но всё-таки с разрешения командира привёзшего к себе в общагу скромную девушку Лену, мечтавшую в скором времени стать его законной женой. У каждого члена компании была своя фишка: играть на гитаре, петь, рисовать, декламировать стихи и всё такое прочее. Были и заморочки. Серёга, например, когда выпивал, имел обыкновение закатываться под кровать и проводить там в раздумьях некоторое время. Все в компании знали и уважали эту его маленькую слабость. К Краюхиным Серёга ходить не очень любил, так как их широкая тахта была недостаточно высока, чтобы впустить под себя мускулистое тело командира взвода.
В тесной компании дозволялось многое из того, что не дозволялось больше нигде. Галю совершенно не смущало, что её муж Коля в танце, не стесняясь, целует в шейку жену автоматизатора Кости, а сам автоматизатор ненароком положил руку Гале на грудь. Это не ощущалось как измена или предательство. Все проходило по ведомству дружбы, да собственно и было дружбой. Эллинские нравы, естественно, не могли пройти незамеченными. По гарнизону волнами ходили слухи о вольностях в компании, которую за глаза называли бандой. В банде декламировали стихи поэтов-шестидесятников, слушали Скрябина и выпускали боевой листок под названием «Уссурийская хроника» (писалось: Хронь и К). Замполит, посмеиваясь, терпел всё это, хотя сплетни не пресекал и заметочки себе делал. В компанию пытались внедрить «шпиона» - штабного старшего лейтенанта, сразу же почувствовавшего себя там не в своей тарелке, а потому быстро раскрытого бдительной Наташей Монаховой и со смехом выдворенного восвояси.
Тесный круг умных и интересных людей, взаимное доверие и поддержка - Галя не встречала такого в своей короткой прошлой жизни. Не потому ли первые гарнизонные годы потом вспоминались ей как самое счастливое время в жизни. Но счастье не вечно. Если детство и отрочество Гали-женщины завершились рождением Андрюшки, то её женская юность закончилась – или точнее насильственно прервалась - в промозглый осенний понедельник с настойчивым утренним стуком в дверь.
- Кто там? – спросила Галя, соблюдая непривычную для себя осторожность, так как по гарнизону прошёл слух о появлении в районе части группы бичей, то ли бежавших из зоны, то ли скрывающихся от милиции. 
  - Галь, это Константин, открой, - послышался из-за двери приглушённый голос автоматизатора.
Галя отодвинула защёлку и увидела на пороге Костю в белой отутюженной рубахе, заправленной в цивильные брюки, и военном бушлате, накинутом на плечи.
- Напугал ты меня, - приветствовала она друга, впуская его в прихожую и торопливо прерывая поток холода, ворвавшийся в квартиру с лестничной клетки, - стучишь, будто звонка нет.
- Коля на службе? – спросил Константин, заглядывая в комнату.
- А где ж ещё? – ответила Галя, с удивлением рассматривая гостя. - Кофе будешь?
- Буду.
- Проходи в комнату, сейчас поставлю.
Константин продолжал мяться у дверей.
- Ты чего как на праздник вырядился? - спросила его из кухни Галя, -никогда тебя таким торжественным не видела.
- Я к тебе с важным разговором, - ответил Костя и вошёл к Гале в кухню.
- Да? Поговорим, - посматривая на приятеля, ответила Галя, - А чего ты дома сегодня? И где Танюшка?
- Я после дежурства, а она пошла в военторг очередь занимать.
- О, - подняла палец Галя, - чуть не забыла.
Она разлила кофе по чашкам и жестом пригласила Костю в комнату.
- Пойдём за стол. Начинай свой серьёзный разговор.
- Сейчас. Не гони.
- Я и не гоню, что случилась-то?  Мне тоже надо в военторг сбегать, а то мужа голодным оставлю. Он не похвалит.
- Мужа! – со значением произнёс Константин. - Вот и я о том же. Мужа. Помнишь последнюю вечеринку у нас?
- Ну?
- Помнишь, как Николай Таньку на руках в другую комнату унёс?
- Ну?
- Как ты думаешь, что они делали в той комнате?
- Целовались, наверное. Я сама в это время с Мишкой обнималась.
- Ты притворяешься, что ли, или маленькая? Они там занимались, чем ты с мужем занимаешься.
- А откуда ты знаешь, чем мы с мужем занимаемся?
- Не смешно.
 - Ладно. С чего ты это взял вообще?
  - Они дверь изнутри закрыли и были там полчаса. А потом в ванную по очереди шмыгнули.
- Да ладно. Прямо уж так и …
- Да у них роман уже с месяц. Вся компания знает, кроме тебя.
- И ты знаешь?
- И я знаю.
- А что ж не прекратишь, раз тебе все известно? Знайка ты наш…
- Не ёрничай. Я и пришёл к тебе, чтобы мы прекратили это. Вместе.
Галя почувствовала, как у неё задрожали ноги, и встала из-за стола, чтобы движением прикрыть неожиданную слабость.
Константин тоже вскочил.
- Так что, будем прекращать? – громко и заикаясь от волнения спросил он.
- Хорошо, хорошо, - не узнав собственный слабый голос, произнесла Галя, - что прекращать и как?
- Тебе виднее, как на Кольку влиять. А я с Татьяной разберусь.
 - Разберёшься, - несмотря на разлитое в воздухе напряжение, Галя не сдержалась и усмехнулась, - как бы она с тобой не разобралась.
- Не болтай ты, Галка, - Костя перешёл на возбуждённый шёпот, - и так тошно, а ты тут со своим юмором. Сказал - разберусь. И ты разберись. Нельзя нам позориться и детей позорить, согласна?
- Позорить нельзя, ты прав. И всё-таки... Мы все не ангелы… Ладно, буду думать.
- Думай, но не долго. Помнишь ещё, как Колька с Танькой вдвоём в посёлок ездили за мёдом?
- Ну, так можно и про нас с тобой…
- Про нас можно только сплетничать. А их там засекли.
- Чушь. На вечеринке ещё ладно, а посёлок – чушь на постном масле.
- Хорошо. Колька с дежурства приходит, что делает?
-  Спит.
- Вот именно.
- Прекрати.
- Рад бы. А вот в прошлую среду он не спал, помнишь? В прошлую среду они с Танькой время проводили в общажке. Под предлогом помощи в ремонте Серегиной комнаты.
- И что?
- А то, что они там полдня были одни. Серёга-то на службе, а Ленка уехала домой на прошлой неделе.
Галя молчала, пытаясь собраться с мыслями, и у неё начала кружиться голова.
- Ты извини, если что, - сказал ей, уходя, автоматизатор, - вынужден был так. Иначе нельзя.
- Может быть, мы с тобой это, как они, сейчас? Всё равно сплетни пойдут. Слабо?– спросила его Галя, и ей стало тошно от собственной шутки.
Она закрыла за Константином дверь и присела на тахту. Память услужливо подсовывала двусмысленные слова, которые можно было трактовать как знаки. Случайные, казалось бы, встречи и события, выстраивались теперь в цепочку, каждое звено которой несло свой тайный смысл. Разыгравшаяся фантазия в красках дорисовывала всё остальное, что могло скрываться за закрытыми дверьми и чего она до сегодняшнего дня не знала, но о чём должна была догадываться. 
Галя не помнила, как дожила до вечера. А вечером был разговор, который оказался вовсе не тяжёлым, она даже не поняла, почему.
Николай сказал ей: «Это мелочи, не слушай никого. Ты тоже иногда себе позволяешь»
- Позволяю, - ответила Галя, - но в постель не ложусь.
- Откуда постель? С чего ты взяла?
- Не было постели? Или так, без постели обошлись, на ковре?
- Ладно, ты тоже с Серёгой в ванной запиралась, мы чуть дверь не выломали, думали, случилось что.
 - Мне плохо было.
- Ну да, за столом плохо, а с Серёгой в ванной хорошо.
- Ленка к тебе в слезах не прибежала.
- В этом только и разница.
- А как насчёт общажки? Там где, на подоконнике?
Перекидывание обидными словами ещё продолжалось какое-то время, потом Галя устала. На неё упала быстрая тоска, мгновенно высосавшая все эмоции и силы. Николай был прав в одном: она тоже не ангел. Серёга тогда в ванной подстраивался к Гале, и ей его действия были желанны. Но то по-пьяни. Да и, в конце концов, она же уклонилась от близости, а кто-нибудь спросил, чего ей это стоило?
Чтобы не страдать, Галя перевела свои мысли на соперницу, и тут её прорвало.
- Как ты вообще можешь быть с этой Танькой и обнимать её! – обрушилась она на мужа так, что тот опешил. - Ты видел её ноги? Ногти грязные, пятки с наростами как у слонихи. А глаза? Столько туши на ресницах только у девиц в сельском магазине за оврагом. Как тебе могла понравиться эта грязнуля?
Женский инстинкт подсказал ей, что она на правильном пути.
 - А кто тебе сказал, что она мне нравится? – начал отступление Николай.
- А раз не нравится, то и нефиг. Не позорь меня и себя. И сына. Связался неизвестно с кем. Книг не читает, поговорить не о чем. Зубы не чистит, подмышки не моет…
- Прекрати! - взорвался Николай. – Хватит!
- Правда глаза колет… - продолжила было Галя, но, глянув на вскочившего со стула мужа, «прикусила» язык. Николай был страшен и прекрасен в гневе, которого Галя раньше за ним не знала. Она смотрела на мужа и в ней занималась нешуточная страсть. На несколько мгновений Галя замерла, пытаясь понять себя, потом почувствовала, как в ней зарождается и ищет выход наружу властная женская сила, и она дала ей волю, и тот день, несмотря на всю горесть, стал одним из великих дней в Галиной жизни.
Но именно с него – с этого великого дня начал слабеть невидимый защитный барьер, отделявший семью от мира. Муж - тот же и по-прежнему любим, сын растёт прекрасный. Но дверь наружу уже не заперта, толкни плечом и откроется. И, что хуже, её могут открыть и снаружи. И тесный круг друзей стал не таким тесным, и взгляды стали казаться двусмысленными, и поцелуев в височек и мужскую ладонь на груди Галя уже не хотела и не терпела. Она стала ловить себя на том, что смотрит на мужчин как на объект вожделения. И, к ужасу своему, сигналы посылает такие же, и - что хуже - получает отклик. Новое великое женское знание предугадывало великую женскую скорбь. Жизнь продолжалась.
Когда наступает расцвет женщины? Когда она становится вровень с мужчиной, не конкурирует, но дополняет его в главных делах, а он дополняет её, - так считала Галя, пока вдруг не почувствовала, что этого мало. У неё возникло желание взять в руки боевое оружие, то есть встать на равных с мужчинами в их исконной ипостаси – дело почти безнадёжное и однозначно грешное. Кто знает военных - поймёт. Галя знала и понимала, а потому сначала решила посоветоваться с подругой Наташей Монаховой, и эта тема тут же стала предметом обсуждения в их узком кругу. 
- Ты когда-нибудь пистолет видела? – тихо спросила, выслушав подругу, Наташа.
- Стреляла. Нас в девятом классе в тир водили на военной подготовке.
- Из чего стреляла-то? – поинтересовался прислушивавшийся к их шёпоту Николай.
- Из пистолета Макарова и ещё из одного, спортивного, с тонким таким стволом…
-Марголин? – уточнил присоединившийся к разговору Михаил.
- Да, из пистолета Марголина.
- Попадала?
- Обижаете.
- Нет, без шуток?
- Двадцать четыре очка из тридцати.
- Да ну? Хорошо, если не шутишь.
- Неважно, -  сказал Николай, - здесь вряд ли обломится. Командир не терпит женщин на огневом рубеже.
- А без командира что, нельзя? – спросила заинтересовавшаяся Наташа. - Или вы тут дети малые?
- Причём здесь дети? – недовольным голосом отозвался Михаил. - Без командира – это боевая подготовка. Туда тем более посторонних не пускают.
- А с командиром – это отдых, да? – спросила Галя.
- А с командиром – отдых, – ответил Николай, - только не такой, как ты думаешь, Галя. Мужское общество. Озверин, матерок. Да и вопросы там секретные обсуждают.
- Ага, знаем ваши секреты, – выдвинула нехитрый аргумент Наташа, - бабы, вот и все секреты.
- Ну, хоть бы и так, - не стали спорить Николай с Михаилом, - мужское ведь общество.
- Вот и посмотрим. Поедем вместе? – толкнула подругу Галя.
- Ты что? – замахала руками Наташа. - Я оружия боюсь. Перестреляю там вас всех, чего доброго. А потом сама застрелюсь. Шутка… Нет уж, ты езжай первая, начни это дело. Передай бабникам и матершинникам наш бабий привет. А я пока за Андрюшкой пригляжу. Он тобой ещё гордиться будет.
Как бы то ни было, Николай отнёсся к почти случайному разговору всерьёз, и через неделю не ожидавшая свалившегося на неё счастья Галя сидела рядом с мужем на заднем сиденье УАЗа, вперевалку пробиравшегося по заросшей осокой дороге к оврагу, где находилось стрельбище.
За рулём сидел прапорщик Щур, маленький жилистый парнишка из местных.  Говорят, знал каратэ и мог сказать несколько фраз по-китайски. Он одной рукой крутил тугой руль, отмахиваясь от лезшей в открытое окно травы и веток кустарника, а другой держал рацию и дымящийся окурок сигареты без фильтра.
  - Бойцы на месте? – строго спрашивал он, и, не дожидаясь ответа от шипящего и крякающего допотопного обшарпанного устройства, давал указания: «Проинструктируй, чтобы не высовывались. А то канонада начнётся, и пристрелить могут. Старшему оставь рацию и ракетницу. Если кого увидит чужого, пусть пускает. Это будет сигнал к немедленному прекращению. Хотя кто тут может появиться? Разве что тигр».
Прапорщик слегка бахвалился перед красивой женщиной и старался не материться, делая паузы и осторожно подбирая слова.
- Был случай, - повернулся он к Гале, - когда бичи залётные попытались на стрельбище жестянку с боеприпасами из машины спиз… спиз, ну в общем, как его, спи..
- Украсть, короче, - подсказала Галя.
- Так точно, украсть хотели боеприпасы. Представляете? Теперь только при себе держим. Не выставлять же караульного у машины.
УАЗ въехал в овраг и остановился у начала каменистой тропинки, которая, являясь продолжением дороги, вела дальше вниз сквозь густые заросли орешника. Николай помог Гале вылезти из машины и отвёл её по тропинке вниз на свежевыкошенную поляну, которая дальним своим концом упиралась в подножие сопки, заросшей травой и сорным кустарником. При входе на поляну было оборудовано место отдыха со столом в окружении грубо вытесанных скамеек по типу солдатской курилки, а метрах в двадцати от него - огневой рубеж, представлявший собой деревянный барьер, когда-то покрашенный в красный цвет, но выцветший до бурого и местами подгнивший, а потому слегка покачивавшийся при облокачивании. В глубине поляны располагалась линия мишеней, оборудованная пятью фанерными щитами, испещрёнными дырками от пуль.
- Дальше мы таскать будем, а ты погуляй здесь пока, – сказал Николай Гале.
Прапорщик с Николаем перенесли в овраг ящики с оружием и боеприпасами, а также несколько холщовых сумок со снедью. Щур открыл один из ящиков и выложил на барьер несколько пистолетов.
- Командир, если увидит, не доволен будет, - покачал он головой, поглядывая на Галю, подошедшую к огневому рубежу.
- Паша, - обратился к нему Коля, - до приезда командира ещё два часа. Вешай мишени, и начнём пристрелку.
 - Три пробных и пять зачётных из Марголина, - сказал он к Гале.
- Я хочу из Макарова, - сказала она
- У Макарова отдача больше, и по ушам бьёт. Потом слышать ничего не будешь.
Галя умоляющими глазами посмотрела на мужа и покачала головой.
Прапорщик достал пять зелёных поясных мишеней для стрельбы из ПМ и пошёл к фанерным щитам.
- Ладно, – посмотрев ему вслед, - сказал Николай, - сейчас поищем, чем заткнуть уши.
Он сосредоточенно поковырял носком сапога землю у огневого рубежа.
- Смотри-ка, чисто, бойцы всё собрали. А, вот, - он поднял две рыжие гильзы, встряхнул их, освобождая от пыли и песка, и передал Гале, - вставляй в уши.
- Проинструктируете меня?  - спросила Галя, когда всё было готово к стрельбе.
- Даже не сомневайся, - ответил Николай, - Паша, принеси журнал инструктажа.
- Что, под роспись? – удивлённо спросил прапорщик.
- А то, - ответил Николай.
Наконец формальности были улажены, на барьер перед Галей положили заряженный пистолет Макарова, и она решительным движением взяла его в руки. Оружие было холодным и тяжёлым, будто сделанное из камня.
- Пристрелян по центру, - сказал прапорщик и отошёл назад.
Галя стала медленно поднимать пистолет на вытянутой руке, которая начала трястись.
- Спокойно, Галка, - услышала она рядом голос Николая. – Подводи перекрестье к центру и плавно нажимай на курок.
Ей сразу стало спокойно. Один за другим прозвучали три быстрых выстрела, и затвор пистолета с сухим щелчком отскочил назад. В ушах остался долгий звон, а сердце стучало пулемётной очередью. Не показывая волнения, Галя аккуратно, как флакон с дорогими духами, положила пистолет на барьер и отошла на два шага назад.
- Ну, ничего, ничего, - услышала она удивлённый голос прапорщика, который рассматривал мишень в бинокль. Две дырки вижу: восемь на два и  шесть на четыре часа. Четырнадцать очков. Одна ушла выше, первая. Потом вы с трясучкой справились.
Галя и без бинокля видела разрывы в мишени.
- Помечать не будем, - сказал прапорщик, - заряжаем и давайте зачётные.
Галя уже без дрожи послала в сторону мишени пять зачётных пуль и в изнеможении положила пистолет на барьер. Она вынула гильзы из ушей, но в голове гудело, пот лился по шее, а сердце опять стучало как заведённое. Внутри же у неё разливалось блаженство.
Не успели подсчитать очки, как сзади послышался нарастающий вой мотора и треск разлетающегося гравия. Из зарослей орешника, надсадно ревя двигателем и разбрасывая колёсами мелкие камни и ветки, в овраг боком заехал командирский УАЗ и встал в облаке пыли метрах в двадцати позади огневого рубежа.
- Они же через час должны быть, - пробормотал прапорщик.
- Не терпится командованию, - ответил Николай, - что ж, пойду докладывать.
- Вольно, вольно, - махнул рукой командир, вышедший из машины в расстёгнутом кителе и лихо заломленной на затылок высокой фуражке. Он направился к огневому рубежу в компании начальника штаба, замполита и незнакомого Гале старшего офицера. Компанию сопровождал немолодой прапорщик – единственный в полевой форме.
- Оружие пристреляли?
На Галю командир не глядел, будто её и не было.
- Так точно, но не закончили, – ответил Николай.
Командир подошёл к огневому рубежу, и Николай тихо сказал Гале: «Иди, присядь в сторонке на скамейке. Не маячь, сейчас поедем».
- Что-то мишень не очень дырявая, - командир, опершись на шаткий барьер, смотрел вперёд из-под ладони. - Ты стрелял, Краюхин?
- Так точно.
- Не похоже, отличник боевой и политической. А, товарищ старший лейтенант?
- Разрешите? – выступила вперёд Галя. - Это я стреляла. Виновата.
- Что, и наказание готовы понести, жена старшего лейтенанта Краюхина? У которой имя есть? Галина Алексеевна вас зовут, правильно запомнил? Принеси-ка мишень, Щур. Посмотрим, что у нас умеют жены офицеров.
- А ты давай, доставай вооружение, - обратился он к немолодому прапорщику, - сейчас начнём.
- Щур принёс на огневой рубеж Галину мишень.
- Ну, ну, бывает хуже, - сказал командир, - попасть сумели. В первый раз?
- Никак нет.
- Ну, хватит никак-некать, Галина Алексеевна, – в голосе командира появился стальной оттенок, и Галя поняла, что переборщила, - вы не военный, так что отвечайте, как положено.
- Я жена офицера, - пробормотала она и замолчала.
- Всё, Краюхин, отправляйте жену офицера с машиной. Начинаем стрельбу.
Командир подошёл к открытому ящику и долго смотрел в него, выбирая оружие. Потом достал спортивный револьвер с массивной деревянной рукояткой, выточенной специально под его руку, и стал закладывать патроны в барабан.
- Камень на валу стесали, Щур? – спросил он прапорщика.
- Так точно.
- А почему на последних стрельбах рикошетило?
- Пока не разобрались. Камней крупных больше не нашли.
- Значит, просеивайте почву. Убьём кого-нибудь и под трибунал. Этого хотите? Завтра доложить.
- Иди к машине и жди там меня, - сказал Николай Гале, которая отошла назад, но не уходила.
Командир уже, вроде, и не настаивал на Галином уходе, а наоборот, красовался перед ней. Начальник штаба и другие офицеры тактично молчали, наблюдая за необъявленной дуэлью. Весьма вероятно, в предвкушении развязки.
- Начнём. Бойцов расставили? Проинструктировали, чтобы головы не высовывали?
- Так точно.
- Ну, тогда вперёд.
Офицеры один за другим вышли на огневой рубеж. Ещё не раздался первый выстрел, как справа и выше за линией мишеней Галя, скорее, не увидела, а почувствовала движение. Через секунду из кустарника с шипением почти параллельно земле вылетела красная ракета и, перелетев поляну, вспыхнула и тут же потухла в подлеске на другой стороне.
- Отставить стрельбу! Человек в огневой зоне! – фальцетом крикнул прапорщик, подавшись к командиру, словно пытался рукой перехватить пулю.
Командир сам среагировал и положил револьвер на барьер.
- Отставить стрельбу. Кузин, иди, узнай, что случилось. Если что не так, разрешаю надавать п...здюлей от моего имени.
В это время со стороны, откуда вылетела ракета, раздался треск кустарника и на середину поляны изящным аллюром выбежал изюбрь, рыжий, будто опалённый, без рогов, с жирными черными глазами. Он остановился и замер прямо за линией мишеней. Женственные движения выдавали самку.
Через несколько секунд кусты снова, затрещав, раздвинулись и на открытое пространство, не торопясь, с достоинством вышел красавец самец с двумя деревьями раскидистых рогов на голове. До животных было не более пятидесяти метров, они не могли не видеть, или хотя бы не учуять людей, но не убегали, а как на рекламном фото встали напротив друг друга и ловили более важные для них сигналы и запахи. Галя ясно видела две пары возбуждённых блестящих глаз. Наконец самка не выдержала и сделала осторожное движение в сторону, самец двинулся за ней, и они пошли по кругу, как в замедленном танце.
Все, замерев, не отрываясь, смотрели на двух красавцев. Прапорщик Кузин медленно, не спуская глаз с животных, присел на корточки и запустил руку в рюкзак, доставая кобуру с пистолетом Макарова. Командир также осторожно протянул руку к револьверу, лежавшему на барьере, и стал поднимать его на уровень стрельбы. То же медленно проделали и другие офицеры. Стояла полная тишина. Галя посмотрела на мужа, который сначала застыл на месте, как и все, потом, приняв решение, двинулся к огневому рубежу, то ли чтобы остановить стреляющих, то ли чтобы самому поучаствовать в несправедливой охоте. Четыре пистолета в вытянутых мужских руках повторяли движения животных в ожидании, когда палёный бок кого-нибудь из них окажется в перекрестье прицела.
Галя подпрыгнула на месте, как под баскетбольным кольцом, взмахнула руками и закричала диким голосом: «хэть-хэть-хэть!» Её голос потонул в прозвучавших почти одновременно четырёх выстрелах. У Гали в ушах вата, по плечу больно стукнула пустая гильза, вылетевшая из пистолета начальника штаба. Олени метнулись в разные стороны, самка, споткнувшись, припала было на колено, но быстро оправилась и с треском исчезла в кустарнике. Ей вслед прозвучали ещё два выстрела, заставивших офицеров на огневом рубеже вздрогнуть и пригнуться. Прапорщик Кузин виновато опустил пистолет.
Николай быстро подошёл к жене и, прикрывая её сзади мощным торсом, стал подталкивать к выходу из оврага. Оглушённая Галя плохо помнила, как оказалась в машине, которая раскачиваясь на колдобинах, пробиралась по грунтовке к военному городку. За рулём, как и раньше, сидел прапорщик Щур, только Николая рядом не было. Галя, склонив голову, наблюдала за скользящими по двери автомобиля метёлками душистой травы, забрасывающими внутрь салона жёлтую пыльцу.
- Хорошо, трезвый был. А под хмелем мог бы и застрелить сгоряча, - сказал прапорщик.
- Кто?
- Командир, кто же.
- Кого?
- Вас, кого же.
Галя не нашлась, что ответить. Она сорвала пушистую головку какого-то цветка и растирала её пальцами.
- Разборки ещё будут. Я первый и получу: привёз бабу на стрельбище, нарушил все инструкции.
Галя молчала.
- Товарищу старшему лейтенанту тоже достанется. Охота вот мужу служебную карьеру ломать, а?
- Сколько я выбила зачётных очков? – спросила Галя, повернувшись к прапорщику, и посмотрела ему в глаза.
- Твою мать, - только и нашёлся, что ответить прапорщик, и вперился в дорогу. Дальше ехали молча.
История продолжилась вечером. Галя забрала Андрюшку от Монаховых, которым ни слова не сказала о происшедшем, покормила сына и ждала возвращения мужа. Андрюшка смекнул, что что-то не так, покладисто переоделся и сел рисовать в альбоме карандашом.
Галя ждала от мужа справедливого выговора. Это был первый случай, когда она чувствовала себя действительно виноватой перед ним, но не за то, что сорвала нечестную охоту, а что вообще настояла на своём участии в мероприятии. Николай приехал со стрельбища раньше командования. Не снимая портупеи, он прошёл к сыну, сидевшему за столом, и заглянул ему через плечо. Андрюшка, почему-то застеснявшись, прикрыл готовый рисунок рукой. Николай потрепал его по вихрам и обнял за плечи подошедшую Галю.
- Прости меня, - сказала она.
- Не за что тебя прощать. Если бы ты не крикнула, крикнул бы я, – ответил Николай, - не люблю бессмысленных убийств.
У Гали защипало нос.
- Спасибо тебе, - сказала она, скрывая за излишней церемонностью, подступившие слезы.
- За что? – спросил он.
- За то, что ты меня понимаешь.
- На том стоим, - ответил растроганный Николай.
- Будем рассказывать историю?
- Куда денемся, не утаишь уже. Но без красочных подробностей.
Тот длинный день закончился ещё одной встречей с командиром. Подождав, пока стемнело, чтобы не встретить кого-нибудь из подруг, Галя вышла на улицу с мусорным ведром. Завернув за угол, она увидела знакомый уазик, который стоял, почему-то, не напротив командирского подъезда, а у торца дома. Галя обошла автомобиль справа и увидела сидящего на земле полковника Лесовика, облокотившегося на колесо, облепленное грязью и травой, без фуражки, кителя и галстука, рубашка расстёгнута, обнажив волосатый живот.  Над ним склонился боец водитель.
- Что случилось? – спросила она, подойдя ближе.
- Товарищ полковник сказал, что выйдет здесь, - скороговоркой ответил солдат, выпрямившись перед Галей, - и вот. Мне одному не поднять.
- Сейчас придумаем что-нибудь.
- Краюхина? – услышала Галя голос командира снизу.
- Да, товарищ полковник.
Лесовик подтянул ногу под себя и с помощью солдата попытался встать, опираясь рукой о колесо, но не смог и тяжело опустился на землю. Его глаза хитро и недобро глядели на Галю.
- Не забуду, никогда не забуду… - прохрипел он.
- Всё хорошо, товарищ полковник.
- Баба есть баба… - командир, хрипя и вращая глазами, снова попытался встать и снова неудачно.
- Товарищ полковник, - Галя присела перед ним и взяла его большую руку, - Сергей Иванович, не надо. Я сейчас мужа позову, он поможет.
- Стой, какого ещё мужа! – прохрипел Лесовик, оттолкнул Галину ладонь, и снова стал вставать.
- Сейчас Николай придёт, поможет. Старший лейтенант Краюхин. Всё нормально, товарищ полковник, никто не узнает.
- Стой!
- Не кричите, а то услышат.
- Не оставляй его, - сказала она растерявшемуся бойцу, - я быстро, втроём справимся.
Явных последствий случившегося для Николая и Галины не последовало. Не дождавшиеся сурового наказания запустили по гарнизону сплетню о том, как жена старшего лейтенанта Краюхина сначала проникла в постель к командиру части, образцовому семьянину полковнику Лесовику, а потом борзанула и полезла уже непосредственно в командирские дела. Этакий серый кардинал в юбке.  Копилка, впрочем, быстро пресекла слухи.
- Командир – это святое, - недобро усмехаясь, сказала она на очередном заседании женсовета. - Да и что это такое, сплетни баз нас распускать. Женсовет добро не давал. Так, Галина Алексеевна?
- Не знаю, - ответила Галя.
- На ошибках учись, - продолжала Копилка, качая головой, так что женский актив не понял, осуждает она Галю или сочувствует ей, - командир у нас нормальный мужик, но есть вещи, которых он не прощает. Да и общественное мнение нельзя игнорировать. Так что как-то наказывать тебя придётся. Или ты действительно в фаворитки пробралась? У Лесовика, вроде, Петровна в фаворитках. Подвинуть хочешь, да?
- Сами сплетни распускаете, - буркнула Галя.
- Ты не знаешь, что такое настоящая сплетня, - подняла голос Копилка, - ты вообще ещё мало чего знаешь. Так что помолчи.
Галя сочла разумным последовать совету и ничего не ответила.
- Что за молодёжь пошла! - картинно всплеснула руками Копилка, обращаясь под занавес заседания к утомлённому коллективу женсовета. - Ведёте себя как не в армии, а в пионерском лагере. Ничего, всё впереди. Испытания не обходят никого, не надейтесь. Какие и когда мы не знаем, но готовым нужно быть каждый день, каждую минуту. А там и выяснится, чего стоят эти смехуёчки ваши и гонор дурацкий.

5. Смерть идёт рядом.
Смерть щадила Галю и долго обходила стороной. В её двадцать пять лет родители, близкие и друзья - все были живы и здоровы. Про смерть она знала из фильмов и рассказов о войне, из некрологов в газетах и по телевидению, из прочитанных книг – и всё.
О первой – неудавшейся – смерти в гарнизоне Николай рассказывал смеясь. Галя, слушая, тоже улыбалась, но внутри у неё зародилась не знакомая ей тоска, от которой веяло зловещим холодом пустоты. Эта тоска, проявившись, растревожила её, но быстро растворилась в рутине будней и почти забылась, однако – Галя знала - никуда не ушла, промодулировав слабым, но ни на минуту не оставляющим тревожным сигналом несущую частоту Галиной дальнейшей жизни.
- Это, наверное, и есть мудрость, - философски думала молодая и счастливая в собственном неведении офицерская жена.
История же случилась такая. Боец из роты технического обеспечения пошёл на дежурстве в гальюн, который у расположения спутниковой «чашки» размещался в деревянной будке, построенной бойцами из Белоруссии в качестве дембельского аккорда. Добротная получилась конструкция, с двускатной крышей о трёх очках, каждое в отдельной кабинке с отдельной дверкой – случай для такого рода гарнизонного сооружения почти уникальный. Обычно такого уединения – как и любого уединения в армии - старались избегать. Так вот, подходит боец к будке, в кармане сигарету разминает: посидеть в одиночестве, подумать, про сержанта забыть, о доме вспомнить.
И тут перед ним с грохотом распахивается фанерная дверца, и прямо ему в объятия влетает батальонный прапорщик с выкаченными глазами на бордовом лице и обрывком толстой верёвки вокруг шеи. Падают оба, никто ничего не соображает. Прапор, надсадно кашляя и раскачивая головой, медленно поднимется. До бойца постепенно доходит, что он чуть не оказался свидетелем самоубийства, и парня начинает трясти. Прапор смотрит на него невидящими глазами, потом резким движением срывает с шеи обрывок верёвки и, размахнувшись из-за головы, бросает его далеко в заросли осоки.
- Хер с ним - в сердцах хрипит он и, махнув рукой, уходит по тропинке в лес прочь от технического здания с трёхметровой спутниковой антенной на крыше. Перед тем как скрыться за осиновой порослью оглядывается и уже издалека кричит бойцу: «Ничего не было, понял?»
Боец, однако, ноги в руки – частично от страха, частично из чувства долга – и бегом к дежурному по части. Поисковую группу собрали быстро: два прапорщика и двое солдат из старослужащих, но искать долго не пришлось: прапорщик сам вышел из леса и со словами «не сопровождайте, второй раз не буду» отправился домой, где жена, как утверждали соседи, «намылила» ему голову, опорожнила прямо в окно четвёртого этажа несколько банок с озверином, потом закрыла мужа на ключ, забрала ребёнка и ушла спать к подруге. На следующий день помирились, дело замяли и прапорщик продолжил службу, а через год пошёл на повышение, приладил на погон третью звёздочку и отбыл к новому месту службы в штаб округа.
- Да, - ворчали батальонные прапора, - хоть иди верёвку мыль, чтобы из этой дыры вырваться.
- А она возьмёт по закону полости и не порвётся, - парировали жены.
На третьем году Галиной гарнизонной жизни в части утонул боец - рядовой Слепухин, которого Галя знала по выступлениям в солдатском вокально-инструментальном ансамбле, где он играл на бас-гитаре. Парня за три месяца до дембеля отправили чинить мостки на пожарном водоёме. Боец, до начала работы решив искупаться, взял и сиганул с шатких мостков в воду головой вниз, как в бассейне. Всплыл только к вечеру. Взводного понизили в звании за то, что отправил подчинённого на работу в жару после обеда, не предоставив ему положенные по уставу полчаса на отдых (а кто когда их вообще предоставлял?). Через некоторое время появилась гадкая информация о том, что, в желудке погибшего обнаружили четыре с половиной литра супа, да одну гущеру. Командир потом, не афишируя, разбирался, где боец так наелся, и кто лишился в связи с этим своих положенных порций.
Всё это, однако, происходило где-то вдалеке, было предметом чужих разборок, печалей, сплетен. Но что-то копилось, видать, и в клубах Галиной судьбы, точнее их общей судьбы с Колей Краюхиным. Копилкины предсказания о неизбежных испытаниях стали сбываться в самом худшем виде.
Галя запомнила на всю жизнь бесчеловечные в своей отстранённости строки рапорта, гласившие о том, что в ночную смену рядовой Калиничев первого года службы, возвращаясь с доклада оперативному дежурному о проявлении разведпризнака, в нарушение инструкции открыл опечатанный электрический щит в коридоре третьего этажа технического здания и помочился на шину 380 вольт. В результате удара электрическим током рядовой Калиничев потерял сознание. Обнаружен сержантом Новинкиным, предположительно, через десять минут после происшествия. Проведённые на месте реанимационные мероприятия результата не принесли. Пострадавший был доставлен в медпункт, где фельдшер констатировал смерть. Обнаружены телесные повреждения: перелом пяти грудных позвонков как следствие непрофессионально проведённых реанимационных мероприятий, но причиной смерти явилось поражение электрическим током. Доследственной проверкой установлено, что инструктаж перед сменой проведён старшим лейтенантом Краюхиным Н.В. Роспись пострадавшего в журнале проведения инструктажей имеется. Опрос должностных лиц показал, что причиной отсутствия замка на щите явилась необходимость экстренного его открытия в случае сбоя электропитания, которые носят регулярный характер. Дужки замка на щите спилены более года тому назад. Лицо, отдавшее приказ спилить дужки, и исполнитель приказа не установлены.
Николай давал пояснения следователям, несколько раз ездил в окружную прокуратуру, но Галя узнавала об этом с чужих слов - муж стоически молчал, или уклонялся от разговоров. Он похудел, мучился от «проколов» в желудке, и в один тревожный вечер его - свёрнутого калачом, исходящего потом, со скривившимся от уже не скрываемой боли ртом и сосредоточенными глазами на опавшем лице, - отправили на перекладных за тридевять земель в окружной госпиталь, а Галя осталась дома с Андрюшкой. Ждать вестей – хороших или плохих. В душе была уверена в том, что всё обойдётся, но организм не поверил и захандрил: Галя перестала есть, спать по ночам и выходить на улицу.
Наташа Монахова, с трудом переваривавшая Галин – тупой, как она говорила, оптимизм - тихо чертыхалась, но подругу не бросила, на время поселившись у неё вместе с Гришуней – к радости Андрюшки, который после уезда отца затаился как мышь, понимая больше и переживая глубже, чем про него думали окружающие. Остальные члены «банды» тоже как могли поддерживали Краюхиных. Даже Копилка навестила Галю по линии женсовета, посидела недолго, но высказала сочувствие, которое показалось Гале непоказным.
Николай вернулся из госпиталя через три недели, а спустя три месяца после случившегося в военном городке появилась мать погибшего рядового Калиничева – маленькая и не приметная женщина, одетая так, как одевались мамы Галиных школьных подружек: не с деревенской простотой и не со столичным шиком, но с провинциальной сдержанностью, аккуратностью и достоинством. Она полдня бродила по военному городку, пытаясь найти кого-нибудь из командования, пока посланный из части офицер политотдела не отвёл её в ленинскую комнату офицерского общежития, где усадил на протёртый до дыр диван и пообещал встречу с командиром после окончания служебного времени. Она сидела, отмахиваясь скрученной газетой от жирных приморских мух, ни о чем не просила, не ругалась, просто ждала, мучительно продираясь, как представлялось Гале, сквозь тянувшиеся секунды и минуты.
- С достоинством барышня, - констатировала Наташа Монахова, - я на её месте не знаю, как поступила бы. Во-первых, не поехала бы терпеть такое унижение, во-вторых, если б поехала, то только с автоматом, чтобы стрелять поверх голов тех, кто попытается подойти на расстояние словесного контакта.
- Стоило ехать, чтобы избегать словесного контакта?
- До прихода начальства, разумеется. А начальству в зубы повестку. В суд или под трибунал, как там у них называется.
- Ну, тогда и Кольку нужно под трибунал. Да?
- Цыц тебе. Он не виновен, следствие установило, чего ты болтаешь?
- А чего ты взъелась? У матери горе…
- Да разве я взъелась? Побойся Бога. Мне жаль её. Мне и нас всех жаль. Люди погибают, а мы молчим, как твари бессловесные. Смотрим издалека и молчим.
Наташа ещё продолжала свою гневную тираду, а Гале вдруг всё стало кристально ясно.
- Ты права, Наташка, - решительно сказала она подруге, - пойду, поговорю с ней. А то бросили человека. Пойдём вместе. Чаем напоим, поддержим…
Наташа, однако, не разделила Галин энтузиазм и даже отодвинулась от неё.
- Уважаю я тебя, Галка, - сказала она, усмехаясь и в то же время пряча глаза, - даже боюсь иногда. Железная ты баба. Прости, но я не пойду. Что я ей скажу? Реветь только буду или матом ругаться, а то и другое без толку.
- Да? А просто поговорить? Может быть, она пить хочет, в туалет, в конце концов?
- Хочет – найдёт, раз сюда дорогу нашла. А вот что ты ей скажешь, не знаю. Что в части бардак и муж твой Колька попал под раздачу?
- Да хоть и так.
- Нет, я своё дело по-другому сделаю. Завёл меня этот бардак. Я, блин, политотдел раком поставлю, прости меня, Господи, за такие слова. В округ напишу, а не поможет, так и в Москву.
Мать погибшего при исполнении воинского долга рядового Калиничева звали Татьяна Николаевна – как Галину первую учительницу. Она и оказалось учительницей средней школы в маленьком южном городе, названия которого Галя к своему стыду до этого не слышала. У неё было мягкое белое лицо, освещённое простодушным взглядом терпеливых глаз, полные руки и маленькие аккуратные ладони, которыми она в волнении гладила собственные колени.
На Галино предложение подняться в квартиру, чтобы принять душ и попить чаю, Татьяна Николаевна ответила решительным отказом. Галя даже растерялась: неужели Наташка была права? Её глаза зацепились за большой чемодан, стоявший у ног Татьяны Николаевны, с выпуклыми боками и потёртостями на углах, перетянутый посередине мужским брючным ремнём.
- Тяжёлый. Как вы притащили его сюда одна? - спросила Галя, чтобы завязать разговор.
- Со станции ваши военные довезли, - неожиданно живо откликнулась Татьяна Николаевна. - Прапорщик по имени Тимур, может быть, вы знаете: чёрный, высокий такой, восточный. Если бы не он, ночевала бы на станции, уже и договорилась.
Она молодым движением встала с дивана и, взяв чемодан двумя руками, передвинула его к окну.
- Там подарки, - таинственно посмотрев на Галю, сказала она, - вы не думайте, я не судиться приехала, не ругаться, а посетить место службы сына. Он много рассказывал в письмах, присылал фотографии. Я собиралась навестить его в августе. Не успела…
Она всхлипнула, но не заплакала, а достала из сумочки фотографию худого мальчишки в ладно пригнанной солдатской форме.
 - Это мой сын Саша, его друг сфотографировал. Он не боялся армии и не бегал от неё. У меня ведь муж офицер, Сашин отец… Мы, правда, в разводе, извините, но с сыном они общаются… общались регулярно.  В гарнизоне я не жила, но знаю, что армия – дело опасное. Как вы здесь? Тяжело, наверное.
- Да нет, нормально.
- Природа красивая здесь.
- Это да.
- Сашке нравилась. Всё хотел уссурийского тигра увидеть.
- Я сама мечтаю, не удалось ещё… извините, - Галя никак не могла поймать нужную тональность разговора
- Вы не делайте мне скидку, - заметив это, сказала Татьяна Николаевна, - я чувствую себе нормально. Мне как раз хотелось поговорить. Дома-то не с кем, – она всхлипнула ещё раз и, наконец, заплакала быстрыми незаметными слезами, утираясь маленьким, почти детским платочком.
Гале отчего-то стало легче.
- И дедовщины сильной здесь нет, - немного успокоившись, продолжала она говорить - будто сама с собою, - Сашка писал, я знаю. Он дедовщины не боялся. Это ведь его решение - идти в армию. Причём туда, где опасно. Я против была. А он английский язык в школе учил, потому и взяли в такую часть. Ваш муж тоже с иностранными языками работает?
- Нет, он инженер. Отвечает за техническое обеспечение.
- Да, техника здесь новая, современная, Саша писал. Секретная, конечно, но я представляю.
- Это мой муж был старшим в ту ночь.
- А где он сейчас?
- На службе.
- Пострадал?
- Это не важно.
- Я скажу командиру, чтобы никого не наказывал. Саша сам. Это его решение… Простите.
- Это вы простите…
Образовалась длинная пауза.
- Я, честно говоря, больше не с командиром части хочу встретиться, не с замполитом. Что они мне могут сказать? Их тоже наказали, наверное. Из-за моего сына, но он ведь не виноват, правда? Так случилось. Я всё понимаю, поверьте. Мне жаль, что наказали невиновных.
Галя молчала и злилась.
- Не злитесь на меня, - тихо произнесла Татьяна Николаевна, и Галя подивилась её проницательности, -  я знала, на что иду, когда ехала. Вообще боялась, что не пустят. Тогда оставила бы чемодан и уехала. Без обид. Так что и вы не обижайтесь. На самом деле я хотела с друзьями его встретиться и поговорить, с сослуживцами. Я им вкусного привезла, здесь такого нет. Как вы думаете, удастся? Поговорю и завтра уеду, чтобы никому здесь не мешать, а то…
- Подождите, пожалуйста, - перебила её Галя, принимая новое решение, - я попробую кое-что организовать. Обещайте, что не уйдёте.
- Обещаю, куда мне идти?
- Хорошо, - Галя побежала к Наташе Монаховой. Подруга сидела бледная на балконе и курила.
- Слава богу, пришла, - Наташа вскочила, увидев Галю, и торопливо затушила сигарету, -  я уже извелась здесь. Как она?
Галя коротко рассказала.
- Всё, включаюсь в дело.
Через полчаса жена начальника штаба Вероника Васильевна Золотарёва по прозвищу «Копилка» звонила по служебному телефону в часть замполиту подполковнику Деревянко. Ещё через час шесть бойцов под началом коренастого белобрысого сержанта один за другим выскочили из уазика, остановившегося не доезжая общежития, споро построились в колонну по два и бодрым маршем двинулись вперёд.
- Хорошо хоть песню не надоумились петь, - подумала Галя, провожая их долгим взглядом, пока они один за другим не скрылись за дверью входа в общежитие.
Галя тоже подошла к входной двери, аккуратно открыла её и вошла внутрь. Там в тёмной прохладе коридора встала у входа в ленинскую комнату и прислушалась.
Поначалу разговор не складывался. Отвечал за всех сержант, говорил односложно, медленно, подбирая слова. Остальные поддакивали или молчали. Потом Галя услышала звук отмыкаемых замков на чемодане, удивлённые восклицания, гомон, смех. Так продолжалось некоторое время, пока не раздался взволнованный громкий голос Татьяны Николаевны: «Ребята, ну расскажите мне про Сашу. Я же его год не видела, а вы были с ним каждый день. Ничего, если что-нибудь непрезентабельное. Я знаю моего сына, он бывает смешной, вспыльчивый. Но я вам скажу, что он в армию сам пошёл. И про друзей хорошо отзывался». 
Она говорила эмоционально, как о живом, и Галя решила, что пора вмешаться, что-то сделать, чтобы снять напряжение, растеребить бойцов, впервые оказавшихся в ситуации, которую и взрослым-то трудно разрулить. Она уже взялась за ручку, чтобы открыть дверь, как вдруг с той стороны будто прорвало плотину и заговорили все разом.
Галя слушала эмоциональные мальчишеские объяснения и ей хотелось плакать.
- Если в туалет приспичит, то нужно вниз бежать, - перебивая друг друга, говорили звонкие голоса, - щит так сделан, что хочется его открыть. Не замкнут, только опечатан. А раз открыл, то сами понимаете. В полусонном-то состоянии. Если бы не Сашка это сделал, то и я бы мог. Так что он не виноват. Так получилось…
Внутренняя дверь неожиданно открылась, и в ней появился сержант, который привёл бойцов
- Здравствуйте, Галина Алексеевна. Может быть, зайдёте?
- Здравствуйте, - ответила Галя, чувствуя себя пойманной врасплох, - не знаю, как вас зовут.
- Сержант Круглов. Мы с товарищем старшим лейтенантом в смену ходим.
- А-а-а. Нет, я не хочу мешать. А вы что ушли оттуда?
- Покурить. Разрешите?
- Здесь?
- Нет, у входа.
- До курилки дойдём, там покурим.
- А вы разве курите?
- Закуришь тут… с вами.
Галя редко баловалась сигаретами и потому не с первого раза зажгла спичку. Сержант терпеливо ждал, а когда огонёк, наконец, занялся, потянулся лицом к Галиным рукам, жадно вдохнул и, выпрямившись, с блаженным видом выдохнул вверх струю синего дыма.
- Товарищу старшему лейтенанту сильно влетело? -  спросил он, когда сели на скамейку. - Инструктаж ведь был проведён, смена расписалась. Не должны, сильно-то.
- Всё нормально, Круглов. Возьмите сигареты, - ответила ему Галя, сознательно оборвав разговор и протянув ополовиненную пачку «Ту-134», - вам пригодятся. А я так, балуюсь.
- Спасибо. Давно с фильтром не курил.
Галя хотела встать, но ощущение некоей незавершённости удержало её.
- Слушайте, Круглов, - обратилась она к сержанту, - матери личные вещи Саши Калиничева отдали: электробритву, ключи от дома. А ещё что-нибудь есть? Он, вроде, рисовал хорошо. Боевые листки какие-нибудь старые, стенгазеты, фотки?
- Думаю, есть, Галина Алексеевна, - с готовностью отозвался Круглов, - соберём. Сашина мама здесь в общежитии остановилась? Зайду, вечером занесу ей.
- Ага. Так вас и выпустили за пределы части.
- Это моя забота. Занесу, не беспокойтесь.
Утром Галя, проводив Николая на службу, пошла в общежитие попрощаться с Татьяной Николаевной, но её уже там не было.
- Ушла, ещё восьми не было, налегке, с одной сумкой, – сказала ей неслучайно вышедшая навстречу интеллигентная уборщица Нина из местных, - чемодан пустой оставила, в ленинской комнате стоит. Я спросила, кому отдать, она сказала - вам.
- А на чём же она уехала?
- На хозяйственной машине, наверное. В восемь на станцию ушла.
- Ну и ладно, пусть будет так, - подумала Галя, - жаль только, Круглов, судя по всему, ничего из Сашиного ей больше не принёс.
-   С одной сумочкой уехала, да, Нина? – обратилась она в уборщице.
- Да, без чемодана. Свёрток ещё держала: говорит, рисунки сына солдатики ей подарили, художник он у неё был. Жалко…
- Спасибо, - у Гали защипало в носу, и она повернулась, чтобы выйти.
- Чемодан, Галина Алексеевна, - позвала её уборщица, - это ведь вам подарок. В Москву увезёте.
- Это она вам так сказала?
- Да, - и Нина опустила глаза.
- Тогда нужно забрать, вдруг и правда счастье привалит.
Это испытание оказалось самым суровым из тех, что наворожила Гале Копилка на памятном заседании женсовета. Но с главным испытанием, с тем к какому невозможно подготовиться и какое не всякий выдержит, предстояло столкнуться самой Веронике Васильевне. Оно задело Галю по касательной, но ожог в душе остался на долгие годы. Галя, будучи оптимистом, непростительно поздно (как ей потом казалось) поняла, что существуют вещи непоправимые. Над её оптимизмом, пусть потускневшем, но не исчезнувшем по прошествии первой пятилетки гарнизонной жизни, посмеивалась Копилка и подруги, за него Галю регулярно отчитывала Наташа Монахова. Но этот оптимизм ценил в ней Николай. Он в своё время удивил и восхитил Галю тем, что через месяц после заезда в квартиру, ещё не завершив скромный косметический ремонт, повесил над входной дверью будущий девиз их семьи, четыре строчки из «Песни радости» Уолта Уитмена, с содержанием которых Галя была всей душой согласна:
- «Быть, пока жив, не рабом, повелителем жизни, быть властелином её,
- Ни рыданий, ни скуки, ни придирок, ни жалоб,
- Доказать, что моя душа не боится гордых законов воздуха, земли и воды, и ничто сущее не одолеет её».
В тяжёлые минуты, когда болото гарнизонной жизни, казалось, с плотоядным хлюпаньем, вот-вот захлопнется над головой, Галя дышала сквозь эти строки как сквозь тростину. Николай постепенно растрачивал иммунитет к проблемам и год за годом терял оптимизм, Галя - нет. Андрюшка рос и через пару лет должен был идти в школу, никаких намёков на перевод хоть куда-нибудь, а Галя по-прежнему верила, что Андрюшкина школа будет не в забытом Богом приморском селе.
Галин оптимизм немного подостыл, когда она наконец заметила, что Николай давно уже перебирает с алкоголем, как и её самая близкая подруга Наташа Монахова, когда их тесный круг под брендом «банда Монаховых-Краюхиных» стал рассыпаться, однако всё это проходило по категории событий тревожных, но не непоправимых.
Непоправимое зачалась на Галиных глазах обычным осенним утром очередного гарнизонного выходного дня.
Сейчас на месте, где стоял злополучный турник, - скромный спортивный комплекс для офицерского состава. А тогда турник был единственным спортивным сооружением в военном городке, и по утрам вокруг него собирались молодые спортивные парни – естественно, без погон. При плюсовой температуре - в «форме одежды № 2», то есть с голым торсом, а в мороз – кто во что горазд. Стандартом являлось потрёпанное трико, но были и «модники» в спортивных костюмах от «Адидас», из столичной «Берёзки». Соревновались, в основном, в выполнении несложных военных гимнастических упражнений, типа подъёма переворотом или выхода силой. Самые продвинутые крутили «солнышко» и показывали другие спортивные чудеса. К продвинутым «модникам» можно было отнести начальника штаба части подполковника Валерия Юрьевича Золотарёва. Он же по совместительству Копилкин муж: невысокий, крепко сбитый и при этом гибкий телом, чтобы не сказать изящный, если только можно так выражаться о мужике при соответствующей должности и в соответствующем звании. Но нельзя было не отметить, что он нравился всем без исключения женщинам военного городка. Копилка, естественно, наблюдала это и, наверное, даже мучилась, однако стоически переносила популярность мужа у женского пола, иногда отыгрывая её в свою пользу, иногда огрызаясь на особо нахальных «прилипал», говоря её собственными словами.
Галя с Наташей любили с балкона монаховской или краюхинской кухни подсматривать за импровизированными спортивными соревнованиями мужчин. В то осеннее воскресное утро начальник штаба занимался на турнике один. Дело в том, что подполковник Золотарёв не употреблял спиртное (мужики подозревали, что по болезни, правда какой – не знали, а дамы были уверены, что из принципа, правда какого и зачем – тоже не могли объяснить), поэтому в утро выходного дня он был свеж и бодр, в то время как конкуренты отсыпались по домам после вечерних танцулек и хмельных ночных посиделок…
Лучше бы он тоже выпивал с друзьями как нормальный советский офицер.
В то утро Валерий Юрьевич, выполняя своё любимое «солнышко», сорвался с турника из верхнего положения, ударился грудью о перекладину и, совершив вокруг неё пол-оборота, улетел в густой кустарник, смягчивший падение. Два сломанных ребра и ушиб грудной клетки не помешали ему в понедельник стоять в офицерском строю на утренней проверке. Однако на второй месяц, как рассказала Копилка, под грудью у мужа вырос и стал болеть шишак величиной с небольшую картофелину, и молодой поджарый подполковник начал нездорово худеть. Его отправили в окружной госпиталь, где сделали операцию, а потом всю зиму лечили, но до конца не вылечили и вернули в гарнизон, когда он уже плохо ходил: ноги-руки двигались нормально, но энергии слабеющего организма не хватало на то, чтобы полноценно таскать даже облегчённое болезнью тело. Поэтому, вернувшись домой, Валерий Юрьевич на улице почти не появлялся. Только когда весеннее солнце загнало остатки снега в затопленные низины, открытые пространства подсохли на восточных ветрах, а на пригорках появились группки нежных фиолетовых цветов, он стал иногда выходить в гараж в сопровождении Вероники Васильевны, которая в двух местах, где нужно перепрыгивать через разбухшую канаву, поднимала мужа сзади за подмышки и аккуратно переставляла вперёд на сухое место.
Один раз погожим весенним вечером, полным свежих запахов и звуков, возвращаясь от подруги, Галя заметила в вечерней полутьме подполковника Золотарёва, стоявшего в полном одиночестве перед входом в собственный подъезд, опершись на деревянную палку, украшенную столбиками китайских иероглифов (подарок командира), и Гале показалось, что он не просто дышит здесь благотворным и возбуждающим весенним воздухом, а боится или не может сам войти в подъезд и подняться на свой третий этаж. Зная гордый нрав и вспыльчивый характер начальника штаба, Галя подходила к нему, стараясь не привлекать внимания, не поднимая глаз, и лишь приблизившись чуть ли не на расстояние вытянутой руки, поймала его взгляд и произнесла с обезоруживающей улыбкой: «Здравствуйте, Валерий Юрьевич. Разрешите помочь?»
Она ожидала увидеть в его взгляде тоску, боль или равнодушие ко всему вокруг. Но взгляд подполковника оказался ясным, хотя и очень сложным: он был направлен, прежде всего, вовнутрь, а потом уже наружу, как если бы наблюдаемое окружающее было второстепенным, и являлось лишь фоном, театральным задником, на фоне которого происходит драматическое внутреннее действо. И ещё: его взгляд был нагружен неизвестным Гале знанием. Это знание придавало взгляду необычную значительность, он преобладал над всем окружающим, в его свете поблёкли так волновавшие Галю цвета и звуки молодой весны. От взгляда подполковника исходило далёкое неземное спокойствие, он обладал внутренней устойчивостью и силой, такой, что Гале хотелось задержаться в свете этого взгляда, «прислониться» к нему. Если бы она умела, то произнесла бы в этот момент быструю, но действенную молитву или заклинание.
Подполковник Золотарёв отреагировал на появление Гали лёгким движением свободной руки, и Галя, подхватив и усилив это движение, осторожно, но твёрдо взяла начальника штаба под локоть.
- Вперёд? – риторически спросила она, и первая сделала шаг по направлению к подъезду.
- Вперёд, - ответил он и, уперев взгляд в землю перед собой, двинулся вместе с ней. Подъём занял некоторое время, так что Галя успела близко почувствовать его тело: сухое, холодное, почти что осыпавшееся, резко контрастирующее со спокойным сосредоточенным взглядом и тихим, но твёрдым голосом. Останавливаясь на мгновение перед очередной ступенькой, подполковник сквозь хриплое дыхание отпускал Гале короткие комплименты и несмешно шутил над своей слабостью. Он выбрасывал слова горстями, перемежая их длинными паузами, но Галя видела, что всё это ему не интересно, и думает он не о том, что говорит, и вообще находится где-то в другой вселенной. И однако же Галя чувствовала, что он парадоксальным образом близок к ней так, как никто и никогда не был близок до этого. Даже Николай.
Он что-то знал о мире, чего Галя не знала, но хотела и не боялась узнать. Побудь они вместе немного дольше, он, истратив свой нехитрый и трогательный солдафонский юмор, мог бы рассказать ей или дать почувствовать это его высшее знание, которого Гале так не хватало. Но он не раскрыл своей тайны, не намекнул даже, в каком направлении искать. Не успел или не захотел.  Когда через полторы недели он умер, Галя именно это помнила и об этом жалела.
Почему человек, поднявшийся над собой и над всеми, получивший высшее знание и оттолкнувший от себя всё мелкое и сущее, должен немедленно умереть? Этот вопрос долго не давал Гале покоя, и она впервые не поделилась тяжёлыми мыслями и раздумьем с мужем. Не почувствовала такой потребности. Потом она воспринимала это как предательство. Не обжималки и поцелуйчики с друзьями и пьяные грешные фантазии, не пикировки со всесильным командиром, а отсутствие желания рассказать Николаю о вселенской несправедливости, про которую она узнала, ведя под руку чужого ей человека, познавшего истину – вот, что было воспринято Галей как её первое предательство. И – она знала и не ошиблась - не последнее.
Поминки получились душевными, объединившими уставших от склок и безнадёжности людей, казалось, навсегда забытых в приграничном гарнизоне. На короткое время, стала очевидной истина о том, что в тесном кругу нужно беречь друг друга, потому как никто ни от чего не застрахован и неизвестно, кто и когда следующий. К тому же оказалось, что родных у подполковника Золотарёва нет, и казённая гарнизонная квартира – его единственный дом. Копилка думала отвезти мужа к себе на Ставрополье и похоронить там, но ожидались проблемы, расходы, да Вероника Васильевна и не была уверена в том, что на «большой земле» для него найдётся место, так что похоронили на сельском кладбище недалеко от железнодорожной станции рядом с могилой старшего лейтенанта по фамилии Польщиков, когда-то давно служившего в этой части и умершего при исполнении воинского долга от укуса энцефалитного клеща. 
Вероника Васильевна тяжело переживала смерть мужа. После поминок она заперлась в квартире и некоторое время не выходила оттуда. За ней присматривали. Когда распогодилось, но ещё не появились весенние комары и мошка, она стала выходить в гараж, где стояли «на приколе» бесхозные теперь бежевые «жигули» третьей модели. Вероника Васильевна засадила за гаражом несколько грядок и упорно рвала на них сорняки. Но больше просто сидела перед входом на обшарпанном, но сохранившем изящество венском стуле из полузабытой прошедшей жизни, курила, а частенько и выпивала одна или с кем-то. Несколько раз Копилка брала с собой Галю, и та не отказывалась. Пили горькую настойку, Вероника Васильевна говорила, Галя больше молчала. Иногда Гале казалось, что Вероника Васильевна высасывает из неё жизнь, она ощущала своё невольное донорство почти физически, но при этом и сама Копилка отдавала ей что-то такое, в чем Галя нуждалась и что получить, кроме как у неё, было не у кого.
Выпив, Вероника Васильевна начинала раскрывать Гале секреты, от которых Гале становилось душно.
- Вон, видишь тот гараж. Знаешь, чей он? Не знаешь, и не нужно. В этом гараже ковёр китайский шёлковый в рулоне лежит, три на четыре по цене «жигулей». Который в позапрошлом году ночью сняли с сушилки, помнишь? Дежурного тогда ещё наказали за то, что не досмотрел.
- А в том сарае пять магнитофонов исправных стоят, которые должны были в округ увезти как списанные. Хотя, может быть, и проданы уже, не знаю. Так что это не я копилка. За пятнадцать лет гарнизонной службы не накопила ничего.
Галя слушала и молчала, не зная, как реагировать на такие откровения.
- Машина не в счёт, - продолжала Вероника Васильевна, принимая Галино молчание за укор, - мы все заграничные деньги на неё ухнули. Все до последнего рубля. Ездить только некуда.
- Если вы знаете про воровство, - решилась спросить Копилку Галя, - то почему не скажете? Можно ведь тихо, чтобы бучу не поднимать.
- Тихо не выйдет, - мрачно объявила Копилка, - а крови я не хочу. Очень кучно мы тут живём, и вокруг леса да болота. Сейчас ещё кое-что тебе расскажу.  Видишь сараюшку, вторую от телеграфного столба?
- Всё, Вероника Васильевна, хватит!
- Ага, не нравится! Ушки нежные слушать не хотят, да? Ручки чистые пачкаться не желают? А как я всё это тащу, спросила? Я такое могу рассказать, что не только часть или округ, Москву тряхнёт. Уеду, а ты останешься хранителем местных тайн.
- Нет уж, не надо, – быстро произнесла Галя и у неё зародилось движение встать и уйти.
- Боишься, - усмехнулась Вероника Васильевна, – сиди, сиди. Правильно - бойся. Ковёр – это мелочи. Предмет мелкого шантажа. Как говорят: нету большей радости, чем от мелкой гадости.
Галя с удивлением покосилась на председателя женсовета.
- Шутка! – поймав её взгляд, подмигнула Копилка. - Я по мелкому не играю. Раз не рассказала никому при жизни Валеры, то сейчас тем более не буду. Захочешь, сама расскажешь. Никто кроме тебя и меня этого не знает.
- Я шантажировать никого не буду. Вора наказать – другое дело.
- Вора Бог накажет. Если он есть, конечно, Бог этот. Меня за что наказал? А?
Галя поёжилась, а Копилка наклонилась, заглянув Гале в глаза почти безумным взглядом, и зашептала ей в ухо: «Я много знаю, почти всё. Я хозяйка такая, каких нет. Всё умею: мужчину накормить, одеть, ублажить защитить. Всё стерплю. У меня Валерка в масле катался, и что? Где он мой Валерка? Не защитила, получается…
- Он офицер, - неприлично спокойно ответила Галя и тут же пожалела о так произнесённых словах. 
- Офицер! – тяжело понявшись со стула, и указывая пальцем на Галю, но смотря поверх неё, громко, будто обращаясь к невидимой аудитории, воскликнула Копилка. - Твой тоже офицер, да только твой - здесь, а мой – там! 
- Вероника Васильевна, извините, - быстро произнесла Галя, чувствуя себя полной сволочью, - я чушь сказала, простите, ради Бога.
- Бог простит, коли есть, а нет – так… - Копилка, не договорив, махнула рукой, тяжело села и больше Галю не слышала и не видела, а лишь вполголоса бормотала: «Сын - без отца, жена - безмужняя. Зачем мне машина и гараж… Я не умею водить. Всё умею, а водить нет... Сын - без отца, жена – безмужняя…
Потом подняла на Галю красные сухие глаза и, как бы объясняя, сказала: «Надоело всё! К чёрту! Оставайтесь здесь, а я уеду в деревню. К маме…». И заплакала, кривя и прикрывая рукой пухлое лицо.
Вероника Васильевна прожила в гарнизоне ещё полгода, потом сдала квартиру и уехала домой на Ставрополье. Незаметно, без отвальной.
Смерть стала частой темой разговоров с появлением в части двух офицеров - «афганцев». Хорошие парни, тоже, как и подполковник Золотарёв, что-то разглядевшие и понявшие в этой жизни. Одинокие и не сентиментальные.
Гале поначалу было стыдно пить и шутить с ними. У них в глазах время от времени появлялся чёрный призрак, свидетель или соучастник смертного греха, но она его не боялась, уважение к боевым офицерам не теряла, а сочувствие, зная их отношение к жизненной размазне и «соплям», тщательно скрывала. Примерно так же чувствовал себя и Николай. Отчаявшись поступить в военную академию, он несколько раз подавал рапорты на перевод в Афган, но приходил очередной приказ, а фамилии Краюхин (к Галиному постыдному облегчению) там не было: в Афганистане дело шло к концу. Постепенно подходил к концу и дальневосточный период жизни семьи Краюхиных.

6. В очередь на продажу Родины
«Перестройка», завершившая советскую эпоху, застала Галю и Николая в Прибалтике, в гарнизоне под соснами на дюнах в двух километрах от холодного моря. Если в Приморье всё было чрезмерно: пространство, населённое хищными растениями и дикими животными, природные явления, реки, народ свободный и упрямый, живший на фронтире бок о бок с чужим неспокойным миром, то здесь всё камерно и успокаивающе знакомо по романтичным художественным фильмам и картинкам из школьных учебников, Через войсковую часть протекает мелкая речка, в которой водятся не только пескари, но куда заходит на нерест и форель. До ближайшего сонного латышского городка с захлопнутыми ставнями костёла, стоящего в голове центральной улицы Ленина, - пара десятков километров. По-русски говорят почти все встречные, не все с удовольствием, но – как отметила Галя – терпят.
С Наташей и Михаилом Монаховыми Краюхины распрощались ещё в Приморье – их лучшие друзья, с которыми столько пережито, переговорено и выпито, отбыли для прохождения службы в стольный и хлебосольный город Москву. Событие по дальневосточным меркам почти уникальное. Как им это удалось провернуть, не поняла толком не только Галя, но и сама Копилка. Наташа, когда её припирали с вопросами, начинала «путаться в показаниях» и прятать глаза. Галя не настаивала и защищала подругу: любой случайный слух, привлечение лишнего внимания – и всё могло сорваться, слишком много было в памяти подобных примеров. В последние недели перед отъездом и до самой отвальной Монаховы избегали тесного общения с кем-либо (Краюхины не в счёт). Наташу трясло, и она говорила, что мечтала бы впасть в кому и очнуться уже в Москве, а если нет – то не очнуться совсем. Проводили Монаховых хорошо. Галя, конечно, завидовала подруге, но без той мучительной зависти, которая вытягивает силы и мешает жить.
Николай Краюхин прибыл в Прибалтику майором на должность начальника технического отдела. Галя к этому времени уже год носила форму рядового Советской Армии – дали в 80-х годах прошлого века такую возможность офицерским жёнам. Пригодилось и знание английского языка, теперь она сидела в оперативной смене на разведывательном посту и по разведпризнакам и ключевым словам выбирала из широкого информационного потока крупицы полезной информации о деятельности вооружённых сил потенциального противника. У неё получалось, и ей нравилось.
Гарнизон на западной границе Союза сильно отличался от того, что Краюхины оставили в дальневосточной тайге, хотя Николай и называл его «той же дырой, только со звуком джаза и запахом кофе». На службе здесь пестовались свои местные традиции.
Первый раз в смену Галя вышла вместе с вновь прибывшим капитаном-переводчиком, который только осваивался в роли оперативного дежурного. Галя к этому времени уже успела в ходе двухнедельной подготовки познакомиться с наиболее продвинутыми бойцами, и даже потренировать на некоторых из них слабый ещё, но уже с наметившимися твёрдыми нотками, командирский голосок.
Вечером на её пост, предварительно вежливо постучав по стойке с аппаратурой, заглянул боец с поискового поста, призвавшийся из Симферополя.
- Галина Алексеевна, разрешите обратиться.
- Обращайтесь, - Галя с удовольствием использовала официальный армейский лексикон.
- Спросите у товарища капитана, ежа нести?
- Какого ежа, - удивилась Галя.
- Живого ежа. Они за техническим зданием живут. Здоровые, вот такие (он показал). Обычно оперативные дежурные требуют ежа на ночь.
- Зачем?
- Чтобы спать не хотелось. Ёж бегает по дежурке, хрюкает, шуршит телетайпными лентами. Его кормить можно, по полу катать.  Да и вообще… Главное, успеть перед утренним оперативным совещанием обратно в лес унести. А то однажды забыли… Крику было!
- С ежом всё понятно. Что от меня-то нужно?
- Спросить осторожненько. А то товарищ капитан новенький. Принесёшь ежа, а вдруг он не знает, не поймёт, зачем, и накажет. Или не принесёшь, а он ждёт, чтобы принесли. Тоже плохо, припомнит где-нибудь.
«Ежиная» традиция пришлась Гале по душе, и, когда удавалось поймать, она приносила на ночное дежурство собственного маленького ёжика, которого запускала в картонную коробку и кормила сухариками.
На первом году службы в новой части работа приносила Гале удовлетворение, по важности она стала для неё почти равной семье. Андрюшка к этому времени успел превратиться в неуступчивого подростка, Николай стал, пусть маленьким, но начальником. У Гали впервые за десять лет семейной жизни появились собственные интересы, не связные с сыном и мужем. Это было ново и интересно. Жаль только, что женщин в оперативном отделе лишь терпели и при удобном случае старались от них избавляться. Через год в разведсмену ходила только Галя, а двух её подруг, принятых на службу вместе с ней, по разным причинам перевели с оперативной работы на штабную.
Чтобы Галя не мешалась в оперативном отделе, ей поручили изготовить информационный стенд с картой НАТО, который предполагалось повесить у оперативного дежурного и снабдить лампочками, подсвечивающими штабы, авиационные базы и другие военные объекты потенциального противника в Европе. Галя с энтузиазмом взялась за дело. Подрядила двух бойцов-«черпаков»: спеца по электрике и рисовальщика, договорилась с ротным о том, чтобы работа была зачтена как дембельский аккорд. Она хотела обозначить на карте абсолютно все базы НАТО, так как заметила, что бойцы на разведпостах, да и многие офицеры отдела не всегда могли толково объяснить, где находится тот или иной объект, перевирали названия, «сажали» эскадрилью f-15, прибывших в Европу из США для участия в учении, на военно-морскую базу, а авианосец швартовали на авиабазе, расположенной в полутысяче километров от ближайшего побережья.
Однако её первый женский напор закончился пшиком. Галю не допустили к сейфу с информационными сводками и другими материалами с грифом ДСП.
- Мне только названия баз и координаты.
- Может быть, тебе и школьные прозвища командиров этих баз? Или имена их любовниц? – ехидно поинтересовался замначальника отдела, которому в ближайшей перспективе прочили повышение.
- Командиры меня не интересуют. – ответила Галя, всем видом показывая, что принимает вызов, - командир завтра сменится, а база останется, где была, и очередной американский авианосец там пришвартуется. Смотри на карту и докладывай. А то молодёжь, я вижу, очкует, когда её про инфраструктуру спрашивают.
- Ишь, слова новые выучила: «очкует», «инфраструктура». Женщина в кубрике – к драке. Так что веди себя потише. Прямым текстом говорю.
- Я поручение начальника отдела выполняю.
- Святое дело. Выполняй себе, но к секретным документам не подходи.
- Полковник Гущин сказал, что стенд должен быть максимально информативным.
- Полковник Гущин! Полковник вчера получил указание организовать разведку Польши.
- И что?
- А ничего. Не твоё вообще-то дело.
- Уже слышала такое в прошлой жизни.
- Мы соцстраны раньше не разведывали, поняла?
- Не дура.
- НАТО! Да НАТО через год-два нашими лучшими друзьями станут. Всё, что мы тут делаем, коту под хвост. И стенд твой будет нафиг не нужен.
- Скажите это начальнику отдела.
- Скажу. А ты иди. Откуда я знаю, что у тебя на уме? Сейчас информацию супостату скинуть – чуть ли ни доблесть. Народ бежит, перестройщики, мать их. А ты к секретному сейфу примериваешься.
- Вы меня в шпионаже подозреваете, что ли?
- Нет, но у сейфа чтобы я тебя больше не видел. Иди в библиотеку, возьми подшивку «зарубежного военного обозрения» и штудируй.
Жёстко, но честно. Галя круто обиделась. До слёз. Когда же успокоилась, то заметила, что опасения грубоватого замначальника вовсе не беспочвенны. Режим секретности вокруг части, столь ревниво оберегавшийся раньше, стремительно ослабевал. Из технического здания выносили использованную бумагу и сдавали в макулатуру. Начальник склада попался на продаже противогазов. Закрытая зона вокруг венного городка перестала быть закрытой. По лесам теперь бродили группы людей в поисках чем поживиться.
Следуя модным тенденциям, командир части хозспособом отстроил приличную баню на берегу реки в самом красивом месте, где излучина, и сдавал местным, которые приезжали париться по выходным на мотоциклах и в автомобилях. Строго говоря, заезд на территорию части был запрещён, однако со стороны речки никакого ограждения не было, мост через речку, хоть и был ветхим, вес «жигулей» выдерживал, а «волги» оставляли на лесной полянке, не доезжая моста, и дальше шли пешком. Баня состояла из большого помещения со столом и диванами из скользкого дерматина для отдыха и русской парной. Из комнаты отдыха был прорублен отдельный выход на мостки над речкой, с которых прыгали нагишом в воду, а потом по деревянной стремянке забирались обратно. Арендовали баню люди солидные, иногда с дамами, много не пили, не шумели, военными секретами, вроде, не интересовались.
В будние же дни баня была в полном распоряжении жителей гарнизона: женские часы утром, мужские - вечером. Собирались и смешанными компаниями, тогда целомудренно парились в купальных костюмах, хотя разное бывало. Инь и янь в русской парной, да под хмельное хуторское пиво, иногда образовывали гремучую смесь.
Баню топил молчаливый старик Петерис с соседнего хутора, где он жил совершенно один. Ходил слух о том, что в войну Петерис служил полицаем у немцев, после сидел, но в 70-х годах выпущен, поскольку происходил из редкой народности ливов, проживавших на курземском побережье, знал их культуру, помнил язык и даже сочинял на нём стихи. От Петериса доставалось всем: и латышам, и русским, но латышам больше, потому что Петерис считал их виноватыми в исчезновении своего редкого народа.
Заядлые гарнизонные банщицы, знакомые со стариком, посмеиваясь, рассказывали с его слов о том, как ливы в своё время «мылили холку» викингам, и о том, что большинство славных морских походов, приписываемых викингам, на самом деле совершали ливы. Латышей Петерис действительно недолюбливал, и Галя сама слышала, как он втолковывал замполиту: мол, распустили вы их – попрут вас скоро отсюда. Как в воду смотрел. Умер Петерис, когда Краюхины уже уехали из Прибалтики и жили в большом городе, а Николай, как и мечталось Гале, ездил на службу в трамвае. Друзья рассказывали, что в местной газетке напечатали: умер последний лив, закрыта книга жизни ещё одного малого народа. Местные власти требовали опровержения, писали, что в Курземе есть целых две деревни ливов, только язык они не помнят и, стало быть, стихов на нём не сочиняют.
Ходили в баню и гарнизонные подростки, Андрюшка в том числе. Петерис их не гонял, разве только если кто девчонку пытался провести, или чрезмерную мальчишескую удаль показывал. Галя ходила в баню раз в неделю, скорее за компанию, чем по сильному желанию. Из парилки выскакивала быстро, пивом не злоупотребляла. Может быть, поэтому непьющий Петерис выделил её и здоровался первым, чего не всегда делал и с офицерами.
Однажды в июле Галя столкнулась с Петересом в малиннике, протянувшемся вдоль воды на противоположном берегу речки. Поздоровались, потом долго молчали: каждый обирал свой куст. Галя, набрав полбидона пахучих ягод, собралась уже уходить (до дома полчаса быстрым шагом по лесной дороге), когда Петерис с выраженным прибалтийским акцентом, который нравился Гале, произнёс:
- Есть покупатель на брошенную железную конструкцию за рекой.
Галя поняла, что речь идёт об установленной в незапамятные времена в лесу и никогда не использовавшейся по назначению опоре линии электропередач.
- За разборку и доставку в указанное место готов заплатить доллары. Не ждите долго, а то другие украдут и продадут.
Вечером Галя пересказала мужу этот разговор, рассчитывая вместе посмеяться, но Николай воспринял разговор серьёзно.
- Что, будем продавать? – не поверив в серьёзность мужа, спросила Галя.
- А почему нет? Весь бесхозный металл в округе уже продали. Осталась только эта опора и ещё две. Но те в болоте, да и от дороги далеко.
- А не влипнем за кражу государственного имущества?
- Какое государственное имущество? Зам по тылу ещё в прошлом году предлагал демонтировать конструкцию, да охотников не нашлось возиться.
- А теперь нашлись мы?
- Если кто-нибудь не обставит. Петересу можно верить, по-моему. Нет?
- Да.
Галя приободрилась и предложила: «Давай сходим туда, пока не стемнело. Посмотрим на месте».
- Давай, - ответил Николай, которого тоже разобрал азарт, - а то и впрямь опоздаем.
Галя с Николаем, почувствовав забытую с юности энергетику совместной деятельности, отправились в лес смотреть объект.
Это была старая переломившаяся пополам металлическая конструкция недостроенной ЛЭП, забытая и потонувшая в зарослях молодого осинника. Она находилась на границе войсковой части и танкового полигона, расположившегося поодаль на пустынных песчаных дюнах.
Более-менее сохранившаяся нижняя часть конструкции стояла на бетонном основании, обильно покрытом мхом. Верхняя часть практически полностью проржавела и год назад под тяжестью упавшей сосны отломилась от основной конструкции на высоте четырёх-пяти метров и рухнула в осинник, покрывавший склон дюны.
Николай критически осмотрел опоры, вмонтированные в бетон, и сказал:
- Резать придётся.
- А как тащить-то всё это?
- Только трактором или танком зацепить и в два приёма через осинник до дороги. И то, если в песок не зароется. Они прошли через кустарник до гравийной дороги, ведущей на полигон, считая шаги.
- Сто двадцать метров, - сказал Николай. - Здесь погрузим на «Урал». Дальше они сами.
- Чем грузить будем? – деловито спросила Галя
- Краном, чем же ещё, - ответил Николай, - что у танкистов крана нет? Придётся поделиться доходом с танкистами, без них никак. Тонн десять здесь будет металла.
- А сколько это стоит?
- Понятия не имею. Попробую узнать, почём сейчас металлолом.
Первое заседание по бизнес проекту провели на квартире у Краюхиных. Присутствовали: Николай, Галя и загорелый майор по имени Александр, заместитель командира танкового батальона, базировавшегося на полигоне. Майора нашла Галя через знакомую по бане жену офицера-танкиста. Самое трудное было наладить с ней контакт, не объясняя сути дела. Но Гале удалось и это. Только за чаем Александру объяснили, в чём заключается проект. Он всё понял сразу. Обсуждали, в основном, мужчины. Галя наливала чай, раскладывала по блюдцам испечённый по случаю пирог с капустой и внимала.
- Мы давно бы её спилили, - говорил Александр, - но это ваша территория. Пока не настолько оборзели, чтобы чужое таскать. Своё – да, это как два пальца… Скоро до танков доберутся – и всё.
- Что всё?
- Конец Советской армии.
Он спохватился, посмотрев на Галю, и перешёл к сути дела.
- Значит, короче: газовый резак я найду. Придётся бойца брать, я сам не берусь резать. А боец – это лишние глаза и уши.
- Поощри, объяви благодарность, - предложил Николай.
- Благодарностью не отделаешься. Ладно, решу вопрос.
- Может быть, разделить конструкцию на несколько частей? Тащить и грузить проще.
- Посмотрим. Теперь тащить и грузить. Кран найду и трос тоже. Автомобиль ваш.
- А куда везти? – спросила Галя.
- Куда скажут, туда и повезём. Машина - это моя ответственность, – ответил Николай, явно претендовавший на роль руководителя проекта.
Выпили спирту, принесённого танкистом Александром в качестве взноса в первое застолье.
- Давайте уточнимся по карте, - сказал он, доставая секретную километровку. Николай, увидев карту, удивлённо покачал головой.
Обсудили план развёртывания техники.
- Режем завтра, лучше до темна, а то шум издалека слышен, да и дуга может быть видна. Внимание привлечём.
Хорошо, - согласился Александр, - но как её до дороги дотащить? Танк не смогу предоставить. Два варианта: либо вашим «Уралом» вытащить, либо прямо на месте краном загрузить. Но тогда придётся проредить осинник. Все крупные стволы спилить. Справимся?
- Принимается. Цепную пилу я найду, - подумав, ответил Николай.
На следующий день Галя отправилась к Петересу уточнять детали сделки. За рекой под соснами стояла чёрная «Волга» и несколько мотоциклов. Галя поняла, что Петерис принимает гостей.
- Пойти прямо на хутор, что ли? – подумала она. - Пёс у него есть, но, вроде, всегда на привязи.
Она уже миновала импровизированную автомобильную стоянку и повернула на тропинку, ведущую к дому Петереса, как вдруг увидела его самого, двигавшегося ей навстречу на старом велосипеде.
- Заказчик как раз здесь, - сказал ей Петерис, - подождите, я с ним поговорю. Не уходите.
Галя села в беседке, предназначенной для курения, и ей захотелось затянуться сигареткой. Ждала долго. Петерес появился через час в сопровождении благообразного господина средних лет с седыми зачёсанными назад волосами в синем спортивном костюме и белых кроссовках на толстой подошве.
- Когда можете погрузить железо на автомобиль? – спросил он, с трудом выговаривая русские слова.
- Завтра разрежем конструкцию на части, - деловым тоном ответила Галя, - в понедельник погрузим. Запасной день вторник. Может быть, потребуются два рейса.
- Мне нужно знать точное время погрузки, - настойчиво продолжал господин, - у вас есть доступ к телефону?
- Да, - сказала Галя, подумав, что придётся использовать служебный аппарат.
Хорошо. Запомните, пожалуйста, номер (господин продиктовал два раза). Позвоните, когда будете знать. Приедет человек от меня и сопроводит грузовик до места разгрузки. Места в кабине для него не потребуется. Он на колёсах.
- Где будем разгружаться?
- Около двух часов езды. В один день управимся.
- А сколько?… - Галя попыталась прейти к главному вопросу, но господин перебил её.
- Расчёт через Петереса, - сказал он, - не бойтесь, обмана не будет. Мы заинтересованы сотрудничать. Например, готовы купить спутниковую антенну. Одним грузовиком, правда, не управишься. Тонн пятьдесят будет, а то и больше.
Галя посмотрела на Петереса. Тот отвёл глаза.
- Военным имуществом не торгуем, - сухо произнесла Галя, кипя внутри от злости.
- А зря. Хотя ладно. Через пару лет сами заберём. Жду звонка. До свидания.
Господин повернулся и не спеша пошёл к бане. Петерес, не попрощавшись и не поглядев больше на Галю, последовал за ним.
- А ты что думала? – сказал Николай, выслушав возмущённую супругу, - бизнес чистеньким не бывает. Не строй иллюзий.
- Я и не строю. Но не так же! Никогда не думала, что буду Родину продавать каким-то ублюдкам в костюмах «Адидас».
- Да причём тут Родина, - поморщившись, ответил Николай, сам чувствовавший себя не в своей тарелке, - ненужное железо продаём. Не мы, так другие.
Галя не спорила, но и не успокаивалась.
- Поздно уже спорить, - заключил наконец Николай и добавил: «Зря я тебя в это дело втянул».
Ты втянул? – не выдержав, почти закричала Галя. - Да это я всех втянула, разве нет? Петерис ко мне обратился, не к вам. И танкиста тебе нашла тоже я.
- Ладно, - согласился Николай, - ты молодец, всё правильно сделала. Дальше мы.
- Нет уж, - ответила Галя, - я начала, я и продолжу. Вместе будем расхлёбывать.
На следующий день Галя с Николаем на велосипедах прибыли на место работ с топориками и цепной пилой. Там их уже ждал Александр с бойцом в выгоревшей добела полевой форме, который возился с газовым баллоном.
Работа закипела. Николай лихо валил осинки и отделял от них крупные ветви, а Галя оттягивала их в сторону от образовывавшейся просеки. Боец под руководством танкиста упорно резал железо.
- Грузить будем только нижнюю часть, - морщась от шума, прокричал Александр, - верхняя вся сыпется – одна ржа. Даже до автомобиля не дотащим. Да никто её и не купит.
- Пожалуй! - крикнул ему в ответ Николай. - Шумим только сильно, внимание привлекаем.
- Наплевать, - махнул рукой танкист, - поздно уже бояться. Чем быстрее закончим, тем вернее будет.
В это время в сосновом подростке на вершине соседней дюны материализовались две человеческие фигуры, появившиеся буквально из воздуха, как индейцы в югославском вестерне.
- Похоже, у нас конкуренты, - сказал Николай, остановив пилу и напряжённо вглядываясь вдаль.
Галя подошла к мужу и молча встала рядом, плечо к плечу. Александр с бойцом тоже прекратили работу. У Гали возникло желание приложить в знак приветствия руку к груди или поднять её открытой ладонью перед собой, показывая, что в ней нет оружия.
Через десять минут материализовавшаяся на дюне пара подошла с старателям-бизнесменам. Это оказался ротный командир батальона обеспечения капитан Подбельский с супругой.
- Бог в помощь, - задумчиво произнёс Подбельский, присаживаясь на железяку и закуривая. Его жена отвернулась, наблюдая из-под ладони за хищной птицей, свалившейся в траву в погоне за невидимым зверьком.
- И вам не хворать, - ответил танкист Александр, посмотрев на Николая.
Над дюнами повисла напряжённая тишина.
- Транспорт нашли? – без энтузиазма спросил Подбельский. - А то могу подсобить. Один «Урал» под парами, а, если нужно, и второй организую.
- Зачем транспорт? – подчёркнуто равнодушно спросил Николай.
- Железо вывозить, - кисло усмехнулся Подбельский, - мы же за этим здесь? Вы просто пошустрее оказались. Я завтра хотел начинать.
-Так, - решительно обратился к Николаю танкист Александр, - время идёт. Решайте быстренько, берёте их в долю? На своей стороне, естественно. Моя половина неприкосновенна.
- Два «Урала», говоришь? – задумчиво произнёс Коля. - Тогда можно всю конструкцию увезти, а не только основание. А, Саша?
- Давай, давай, - нетерпеливо произнёс танкист, - решай и поехали дальше. Про доли понял?
- Понял. Два «Урала» с тебя завтра, ОК? – Николай повернулся к Подбельскому. – Заберём тогда всё. А на четверть подвинемся, так и быть.
- Принято, - повеселел Подбельский, - приятно общаться с деловыми людьми.
К вечеру опоры были полностью отрезаны от основания и части конструкции готовы к погрузке.
Ночью Галя сквозь сон услышала близкий гул мотора и свист лопастей вертолетного винта. Она поморщилась в полусне и повернулась на другой бок, ожидая, что разбудивший её шум удалится вместе с машиной и в конце концов затихнет вдали. Однако шум не прекращался, и Галя поняла, что вертолёт завис где-то неподалёку.
Николай тоже проснулся, встал с кровати и подошёл к окну.
- Командующий что ли прилетел? – спросила Галя.
- Не знаю, что это за командующие по ночам летают, - ответил Николай, - тут хоть американский «Апач» прилетит, никому не будет дела.
Через несколько минут шум затих, и Краюхины вернулись в постель.
Утром гарнизон облетела новость о том, что местные власти начали очистку территории национального заповедника от самостроя и мусора. Командир возмущённо докладывал в Москву. Московское начальство отшучивалось, что зенитки, мол, кончились, разбирайтесь сами.
Галя с Николаем решили не ходить на место вчерашних работ. Им было ясно: у воров уворовали ворованное. Надо же!
Днём пришёл танкист Александр и рассказал, что верхнюю ржавую часть похитители не забрали. Он с горящими глазами убеждал Краюхиных попытаться вывезти и продать хотя бы те куски, что не убиты ржавчиной, однако Галя наотрез отказалась встречаться и разговаривать на эту тему с Петересом. Так проект в тот же день и закрылся - быстро и бесславно. Вечером расстроенные Николай с Галей уехали на своей машине в самый дальний лес, где набрали в еловых посадках полный багажник грибов, привезли их домой и разложили на полу в кухне.
- Может быть, грибы начнём солить и продавать, если своровать не получилось? – предложила Галя. - Всё честнее будет бизнес.
- Ага, - кисло усмехнулся Николай, - боюсь, что торгаши из нас с тобой не лучше, чем воры получатся.
Он отвернулся, и Галя увидела, как вздулись мышцы у него на спине.
- Бизнесмены, блин! – услышала он его хриплый голос, когда он выходил из кухни, не в силах больше сдерживаться. Галя постояла немного, потом подцепила ногой большой боровик и, метко зашвырнув его в раковину, вышла вслед за мужем.

7. Неудавшийся Люцифер
Провальный бизнес проект оставил у Гали неоднозначное послевкусие, в котором неловкость от щенячьего восторга при мысли о шальных деньгах сочеталась с ощущением острой потребности в самореализации. Служба превратилась в рутину, а в стране между тем закручивалась перестройка, сладко запахло свободой, и гарнизон стал казаться ей тюрьмой.
Вокруг военного городка началось разностороннее движение. Поляки, жившие в городе, засобирались домой в Польшу, а девчонки-полячки ещё пуще стали бегать на свидания к военным. За это родители их били и называли курвами. Поздней осенью дожди разнесли по гарнизону сплетню о том, что у Николая появилась дама в городе. Он зачастил в городской ресторан с друзьями из тех, с кем у Краюхиных не сложилось общение семьями. Ходили в ресторан без жён, но отдыхали там с женщинами, всегда с одними и теми же. Галя спросила Колю, тот объяснил, и его ответ показалось ей разумным. Ночевал Николай всегда дома, вдрызг не напивался. И Галя выкинула дурные мысли из головы. Точнее, эти мысли остались барахтаться где-то на заднем плане, но Гале было лениво ревновать и разбираться в деталях. И вообще она устала от пустой ревности, тем более, когда вокруг было столько интересного.
Кто-то уезжал, кто-то приезжал. Появились два «пиджака» из местного университета: молодых, умных, борзых. Солдаты, призвавшиеся из Риги, на танцах профессионально исполняли брейк. Андрюшка научился в школе приёмам карате и стал интересоваться соседкой по подъезду – дочкой прапорщика из хозяйственников, симпатичной и очень развитой для своего возраста девчонкой по имени Инесса.
Галя чувствовала себя одинокой и томилась как институтка.
И приснился ей сон, будто к ней пришёл красивый молодой мужчина, чуть ли ни мальчик, в котором при ярко выраженном мужском начале было что-то неуловимо женское, входящее в моду. Тонкие руки покрыты золотыми волосками, подчёркивающими их смуглость. Сочетание мальчишеского и явно мужского с оттенком странной женственности было эротично и увлекательно.
И сама Галя - в странном модном платье, с подведёнными бровями и подкрашенными длинными ресницами. Под платьем нету лифчика, но грудь молода и упруга. На загорелых ногах модные босоножки на шпильках, но ноги в них не устали и не болят, а наоборот расслаблены, будто одеты в домашние мягкие тапочки.
- Меня зовут Артур, - сказал Гале мужчина, сдержанно улыбнувшись, - ты меня не знаешь.
- Почему, - также сдержанно улыбнувшись, ответила ему Галя, - знаю. В той жизни тебя звали Пётр.
- Пётр? – переспросил он. - Не слышал про такого, но это и не важно. Я пришёл помочь тебе.
- Тебя прислали? – спросила Галя.
- Нет, это моё личное решение.
- А почему ко мне?
- От тебя шли сигналы.
- СОС?
- Типа того. Тебе нужна помощь, и я пришёл помочь.
- Неужели? И как? – спросила Галя, и ей стало по-настоящему интересно.
- Поддержать.
- А-а, спасибо, не надо, - Галя даже во сне почувствовала, что ей смешно и обидно, – я сама, кого хочешь, поддержу.
Они встретились глазами, и Артур понимающе улыбнулся ей. Он протянул руку к книжной полке, достал длинными пальцами томик Лермонтова, мельком посмотрел название, еле заметно вздохнул и изящным движением задвинул томик обратно. Галя, не стесняясь, наблюдала за ним, чувствуя себя старше и опытней, отмечая при этом, что вид у гостя был не по возрасту многозначительный и вёл он себя по-хозяйски. Её это, впрочем, не напрягало.
 - Как ты будешь жить? – оторвавшись от книжных корешков, спросил Артур.
- А как надо? – вернула ему подачу Галя.
Ей стало весело как после бокала шампанского. Хотя заданный вопрос был, что называется, впопад, она хотела бы услышать чей-нибудь совет на этот счёт.
- Нужно исполнить мечты.
- Ценная мысль, - разочарованно ответила Галя, - мечты, вообще-то не исполняют. Они исполняются.
- Согласен. Но чтобы что-то исполнилось, нужно помечтать, – не обращая внимания на её разочарование, проявил настойчивость гость, - о чём ты мечтаешь? Чего хочешь?
- Чего хочу? – переспросила Галя. - Любви. Но это не твоё дело.
Артур кивнул.
- Любви хотят все, - сказал он, - не все её достойны. За любовь нужно бороться, за неё нужно платить. А ты?
- А что я?
- Встань, посмотри: твой сын учится в дерьмовой школе, у дерьмовых учителей. Так?
Галя отвернулась со снисходительной улыбкой и стала смотреть в окно, где догорал осенний красный закат, но еле заметно – даже для себя во сне -кивнула утвердительно головой.
Артур, заметив это, чуть расправил плечи.
- Ты занимаешься работой, которая никому не нужна. Так?
Галя подняла было брови, но, подумав, снова чуть кивнула и, как ей показалось, прошептала: «да».
- Твой муж с тобой не живёт и вообще скоро сопьётся, - не обращая внимания на её замешательство, - продолжил Артур.
Галя нахмурилась и хотела высказать нахалу, но, сдержавшись, сказала твёрдо и презрительно: «А если и так, то что?»
- Ты стареешь в лесу.
- Неужели? Есть варианты?
- Только один: освободиться. Ты готова, остался последний шаг… - Артур сделал театральную паузу, замер, сложив губы колечком, как в поцелуе, и, улыбаясь, смотрел на Галю.
- Продолжай, - пересиливая брезгливость, потребовала она.
- Уезжай отсюда и не оглядывайся, - его улыбка стала казаться Гале неестественной, взгляд его сделался холодным. Что-то неприятное промелькнуло у него в глазах и тут же исчезло.
- Притворяется, - поняла Галя, и ей стало зябко и страшно.
В глазах Артура на миг появилась тень беспокойства, которая снова сменилась безупречной улыбкой.
- Уезжай. Начни новую жизнь, - сказал он ей.
- Бросить сына и мужа, – парировала она, - в качестве платы за любовь?
- Нет, - неожиданно уступил Артур, - не надо никого бросать. Просто уезжай.
- Уезжай, но не бросай?
- Да некого бросать, – взгляд Артура сделался строгим, - некого. Муж сам тебя бросил, и ты знаешь это. Он не любит тебя, а ты не любишь его. Так что не нужно никакой платы за любовь. Просто найди того, которого ты достойна. И перестань стареть в одиночестве. Пока не поздно. Сын тебя поймёт.
- Я не люблю, когда лезут в душу.
- Мне можно.
Он стал постепенно удаляться, расплываясь в тёплом потоке воздуха из окна.
- Ты кто? – крикнула ему вслед Галя.
- Я думал, ты догадалась, - услышала она его голос.
- Дьявол, что ли?
- Не «что ли». Прошу уважения.
- А солдат Пётр тоже был дьяволёнком?
- Начинаешь разбираться в нечистой силе. – голос его был еле слышен, – скоро и ты будешь дьяволёнком…
Галя проснулась от стука чего-то тяжёлого, упавшего на пол, и, задыхаясь от сердечных перебоев, села в постели.
- В темноте не заметил, – услышала она хриплый голос Николая и увидела в полумраке, как он поднимает опрокинутый стул. Потом послышалось шлёпанье босых ног по полу, и Галя почувствовала, как он ложится рядом, тяжело вминая тело в матрас. От него еле уловимо пахло спиртным.
Галя долго лежала на спине, слушала ровное дыхание мужа и думала о случившемся с ней во сне.
- Артур, стало быть. Догнал меня всё-таки… Гад он, конечно, но приятный… Я – дьяволёнок? Почему нет?.. 
Галя погладила себя по бедру.
- Я и так дьяволёнок, и без Артура… Если быть уж, то не дьяволёнком, а дьяволом. Главным дьяволом - Люцифером. Может женщина быть Люцифером, интересно?
- Да! – уверенно ответила она себе.
- Что? - сонно спросил Николай.
- Тихо, тихо. Всё хорошо, спи.
Галя продолжала разговаривать про себя - сама с собой:
- Слава богу, что от него не сильно пахнет спиртным, не как у Ленки.
- Слава богу, что он пьяный не звереет, не как у Таньки.
- Слава богу, что он не бил меня и Андрюшку.
Сердцебиение ушло и ей стало спокойно, как никогда. Долгий далёкий голос слышался ей, зовущий куда-то. Галя встала с постели, аккуратно обошла стоящий посреди комнаты стул, включила свет в туалете, подняла с пола тощий рулон туалетной бумаги. Потом пошла на кухню. В душе у неё было хорошо и пофигистично. Грязной посуды в раковине не было (молодец Коля), а на холодильнике стояла початая бутылка коньяка. Галя достала из шкафа стопку, булькнула туда два глотка и не поморщившись выпила. В животе потеплело, глаза покрылись тюлем.
- Вот так, Артур. Предателем я не стану, не надейся. Но принципы ваши дьявольские позаимствую.
Галя снова наполнила рюмку и подняла её перед собой.
- За новую жизнь, дьяволёнок. Ты мне ещё будешь честь отдавать, Артурчик, строем будете передо мной ходить, дьявольское ваше племя. Перед Люцифером…
У Гали приятно кружилась голова. Она поставила пустую рюмку и пошла в комнату, где её ждала раскрытая постель, забытый источник сладостных видений, мечтаний и предсказаний. Легла не сразу, а любовно расправила простынку на своей половине, взбила подушку, посидела бездумно, поглаживая крепкое мужнино плечо. Потом усмехнулась: «Люцифер», и провалилась в сон без картин и звуков.
Перед окончательным уходом в дьяволы Галя решила проверить свои чувства к Коле. Когда она в последний раз спала с мужем? Уже и не вспомнишь. Галя смотрела на Николая и искала в этом рано полысевшем, слегка пополневшем, но достойном ещё мужике, того, которого встретила и полюбила пятнадцать лет назад, и которого помнила худым застенчивым курсантом, потом бравым офицером, лучшим военным инженером округа, а то и всего Союза. Вот ямочки выше ягодиц – остались, как у ребёнка. Волосы на груди всё такие же, даже не поседели. Мышцы на спине, любимой спине, твёрдые и живые, движущиеся, как волны, под её слабыми руками.
- Иди ко мне, - зовёт она мужа, и Николай осторожно подходит и садится на край тахты. Он сидит, зажав руки между волосатых, сильных мужских ног, стараясь не распустить округлившийся за последний год живот, и смотрит на неё, будто забыв, что и как нужно делать.
- Иди ко мне, - повторяет она и раскрывает руки, приглашая мужа в объятия.
- Ну вот. То в измене обвиняешь, то к себе зовёшь. Ты определись, пожалуйста.
- Я определилась. Иди ко мне. Быстрее.
Николай медленно, не отрывая взгляда от её глаз, откидывается на спину и вдруг быстро перекатывается на живот. И вот он уже навис над ней, сначала невесомо, как туча, потом опускается медленно, но неотвратимо, вдавливая Галю в матрас. Хлюпают, встретившись их животы. Она обхватывает его широкую мускулистую спину, потом, подтолкнув под ягодицы, выгибается и принимает его. Они любят друг друга долго и страстно, как в молодости, и сил их хватает на многое, только тяжести прибавилось в телах, но от того они ещё лучше совместились и плотнее вошли друг в друга, как частички паззла. Стеснение, мешавшее им в последние годы, исчезло, и они снова поймали общий ритм, их тела раскрылись друг другу, Галя впервые за несколько лет потеряла ощущение времени.
 Послышался хлопок входной двери. Николай откатился в сторону и прижался к стене, а Галя до подбородка натянула одеяло, обнажив ступни с розовыми ноготками, и испуганно прислушалась к шуму в прихожей.
- Я на море. Буду вечером, - раздался Андрюшкин голос, - обедал в школе. Не бойтесь, не загляну, любовнички!
В голосе сына Гале послышалась усмешка.
- Ну и ладно, - подумала она, - кто мы для него? Старики, решившие неуклюже, на последнем издыхании тряхнуть стариной? Я бы тоже смеялась.
Галя представила своих родителей в подобной ситуации и улыбнулась. Дыхание её успокаивалась. Она снова была при своих мужчинах. Только малой был как взрослый, а старый - как ребёнок.
- Нужно что-то делать, - подумалось ей, - если не он, то я.
- Твоё время пришло! – неожиданно услышала она голос пробудившегося в ней Люцифера. – За мужа, за Андрюшку, за себя. Жизнь жестока и несправедлива, но таковы правила. Хватит строить из себя девственную. Играй по жёстким правилам, а ещё лучше – сама их устанавливай. Ты выросла, ты можешь. Пусть мир играет по твоим правилам.
- А какие правила может предложить дьявольское племя для примкнувшей к этому племени потерянной в жизни женщины? – спросила себя Галя и сама себе ответила: «Только грешные».
Подошло время очередной осенней итоговой проверки части, для проведения которых в гарнизоны командируются инспектирующие офицеры из Москвы. Приезжают они не по разу. Их знают и встречают по установленным, но неписанным правилам и традициям: одному баня и накрытый стол, другому прибалтийский пляж и грибы, третьему рыбалка, четвёртому охота, хотя охотой здесь не занимаются уже больше десяти лет, так как местность объявлена заповедной. Так что любители охоты из числа проверяющих ездят на итоговые проверки за Урал.
В часть, где служат Краюхины, в последние годы на итоговую проверку приезжают две столичных офицера. Галя знакома с обоими. Подполковник Крюков – молодой, воспитанный, симпатичный парень. Перспективный, но пока без серьёзных ресурсов. Николай говорил, что у них с Крюковым хорошие отношения, и тот имеет Николая ввиду как потенциального кандидата на перевод в центр.
Подполковник Финагенов, в противоположность Крюкову небольшого роста, полный, весёлый дядька постарше, любитель женщин (подкатывался и к Гале), остёр на язык, с ним не соскучишься. Считается в управлении человеком со связями. Коля, однако, не смог найти к нему подход: было в них что-то взаимонесовместимое по темпераменту или взгляду на жизнь. 
Галя решила действовать через Финагенова. Люцифер в ней, зная, что толкает на грех, составил подробный план, заготовил несколько версий, вводные слова, дежурные шутки, заставил достать из загашника новые колготки и выбрать эротичные духи.
Галя пообещала Финагенову пирог с грибами. Время для встречи у него в номере выбрали вместе: когда Крюков отбыл в штаб округа, а Николай ушёл на дежурство.
Галина пришла раньше оговорённого времени в коротком шерстяном жакете и тонкой блузке. Финагенова она застала в форме без кителя, сидящим перед пузатым телевизором, по экрану которого ползали с трудом различимые футболисты. Чёрно-белые фигуры игроков двигались отдельно от пятен, обозначавших цвета их формы, так что казалось, что по полю передвигаются не двадцать два спортсмена, а в два раза больше.
- Извините, Виктор Петрович. Решила пораньше, пока пирог горячий. Да и времени у нас побольше будет.
А у самой перехватывало дыхание: а ну как скажет, не вовремя.
Однако Финагенов встретил её радушно, изящно для своей комплекции вскочил с дивана и усадил на него Галю. С заговорческим видом, в котором было что-то от Артура, явившегося к Гале во сне, он открыл прикроватную тумбочку и достал оттуда початую бутылку молдавского коньяка.
Галина Алексеевна немного успокоилась и разом осушила рюмку. Финагенов тоже выпил и налил ещё. Они снова одновременно пригубили и, наблюдая друг за другом, допили каждый свою рюмку до дна.
- Хорошо тут у вас, морской воздух, лес, – начал Финагенов, снимая галстук и небрежно кидая его на спинку стула, откуда он тут же соскользнул на пол.
- Осень-то какая, - не обращая внимания на собственную оплошность, продолжил он, - чудо!
Галина Алексеевна кивнула, закусывая подсохшим лимоном. У неё приятно закружилась голова.
- А у нас в Москве сейчас слякоть, - закончил Финагенов и посмотрел на Галю.
Галина Алексеевна снова кивнула, и собиралась пошутить, но Люцифер направил её на правильный путь. В результате она сказала нечто противоположное.
- Ага. Дорого я бы отдала за то, чтобы помесить эту слякоть.
- А я бы здесь пожил, - добродушно промямлил тоже слегка захмелевший подполковник.
- Меняемся? – дерзко спросила Галя, посмотрев ему в глаза.
Виктор Петрович выдержал её взгляд и, подумав секунду, решил засмеяться, запрокинув голову. Потом налил в рюмки коньяк.
- Нет, правда: море, природа, умные мужики и красивые женщины, и всё в одном месте. О чем ещё мечтать? Я бы поменялся.
- В чём же дело? – спросила Галя, взяв в руки свою рюмку.
- Так вы уедете, а я здесь останусь? – с грустью в голосе сказал Финагенов.
- За чем дело встало, уедем вместе, - предложила Галя и почувствовала, что выходит на финишную прямую. Или сейчас, или никогда.
- Вдвоём? – игриво поднял брови Финагенов.
- Ну! А кого вы вообще-то предпочитаете: умных мужиков, или красивых женщин?
- Сейчас я предпочитаю вас.
У Галины Алексеевны скоро застучало сердце.
- Certainly. We aim to serve (конечно, мы призваны служить), – вырвалось у неё, и ещё не договорив, она почувствовала неуместность этих умных слов.
Финагенов засмеялся.
- Откуда вы это взяли? – с интересом спросил он
- Американская реклама, - без энтузиазма ответила Галя.
- Точно, а откуда вы её знаете?
- В лесу тоже есть источники информации. Секретные, -  покачала пальчиком она, - но дело не в этом.
- Конечно, не в этом, - согласился подполковник и выпил до дна свой коньяк.
Галя сделала то же самое, и почувствовала, что пьянеет. В относительной форме её теперь поддерживало только напряжение от непривычности ситуации.
- Как проходит осенняя проверка? – снова не к месту спросила она.
 - Вы разведчица, - с улыбкой констатировал Финагенов.
 - Нет, я соблазнительница, - ответила Галя
- Чувствую ваши чары. Только причём здесь проверка?
- Как причём? Хорошо сдадим, будем на хорошем счету, глядишь, и заберут кого-нибудь отсюда навсегда.
Они пригубили ещё коньяка.
- За вами не угнаться, за лесными жителями, – ставя ополовиненную рюмку на стол, сказал Финагенов.
- Да уж где вам, москвичам, - парировала Галя.
- Давно здесь?
- Пять лет.
- А до того?
- ДальВО.
- С самого начала?
- Да.
- Достойно.
- Так точно, но пора заканчивать эту лесную жизнь. С этим я к вам и пришла. Давайте решим этот вопрос полюбовно.
- Полюбовно – это можно и даже нужно, - сказал Финагенов, допивая свой коньяк, - но вот решим ли?
- Баш на баш.
- ОК, - Финагенов встал, выключил телевизор и, вернувшись на диван, сел вплотную к Гале, повернувшись к ней вполоборота и коснувшись коленями её коленей. Он посмотрел Гале в глаза, но быстро отвёл взгляд. Галя мельком бросила взгляд на его потёртые армейские штаны.
Несколько секунд сидели молча. Галя не знала, как нужно действовать дальше, не знал и подполковник. Каждый ждал инициативы от противоположной стороны. Галя маялась и чертыхалась про себя.
Наконец, Финагенов, которому, наверное, было неудобно сидеть, отодвинулся и взял с тумбочки журнал.
- А как же насчёт полюбовно? – с трудом сохраняя игривый вид, спросила Галя.
- Полюбовно можно, – будто проснувшись, громко сказал Финагенов и встал, - полюбовно можно, но того, о чём вы просите я вам гарантировать не могу. Хотя и хотел бы, поверьте. Вот так.
- Не хватает статуса? – с досадой произнесла Галя, поняв, что Люциферов сценарий трещит по швам.
- Можно и так сказать.
- Тогда не важно, - устало сказала Галя и тоже встала.
- Что не важно?
- Переспим мы сейчас или нет.
- Вы серьёзно?
- Всё равно уже. Несколько человек видели, как я к вам в номер зашла. И выводы наверняка сделали.
- Какие выводы? Мы сейчас мозги им проветрим, – с видимым облегчением сказал подполковник и подошёл к окну
- Пойдёмте. Пирог оставьте, раз принесли. А это держите. Он взял с подоконника и подал Гале папку с журналами и вырезками из газет.
Они вместе спустились в вестибюль.
- Оставляю вам материалы для женского актива. Направления перестройки и способы ускорения. Используйте в работе. И замечания, которые я вам высказал, учтите.
- Спасибо, - на душе у Гали было пусто.
- Ваше предложение мы рассмотрим, но ничего не обещаю. До свидания.
- До свидания.
Проверяющие уезжали на следующий день. Николай у машины беседовал с Крюковым. Финагенов стоял в стороне и курил. К нему подошёл командир, и они обменялись рукопожатием. На Николая Финагенов даже не посмотрел. Долговязый боец вынес два чемодана и погрузил в УАЗ. Крюков с Финагеновым постояли ещё, смеясь и переговариваясь. Наконец, из штаба выбежал майор с тяжёлой сумкой, в которой, как догадалась Галя, были подарки. Проверяющие сели в УАЗ, автомобиль развернулся и двинулся по дороге к воротам. Шлагбаум поднялся и опустился, окончательно перечеркнув её надежду на скорые перемены.
Галина Алексеевна с больной головой и беспокойным сердцем вернулась домой, подошла к серванту, чтобы налить себе универсальной успокойки – трёхзвёздочного коньяка, но ей стало противно даже думать об этом. Только что зародившийся в ней Люцифер, как нашкодивший кот, позорно забился куда-то глубоко внутрь, а у растерянной и злой хозяйки возникло сомнение, да настоящий ли он? Эксперимент не удался. Стало быть, не удавшийся она Люцифер.
С этого момента Галя почувствовала и дальше постоянно ощущала себя спелёнатой внутри трубы бесконечно длинного и душного времени, в котором, как во сне, вереницей сменяли друг друга, кривясь и наслаивались, картины и образы бесперспективного гарнизонного бытия:
…служба, построения на плацу, в которых она участвует как рядовой СА, инспекторские проверки и надоевшие хуже горькой редьки прохождения торжественным маршем…
…названия американских и натовских военных баз в Европе, знание которых всё больше теряет практический смысл и превращается в игру праздного ума: Сигонелла, Рамштейн, Суда-бей, Каподичино, Милденхолл, Торрехон, Туле, Рота, Инджирлик, Авиано, Зембах, Кефлавик, Олконберри, Фейрфорд, имя им легион…
…ключевые слова и разведпризнаки, в лучшие времена позволявшие сортировать информацию, создавая основу для заключений о том, чем занимаются войска вероятного противника; знание их теперь тоже превращается в ненужный груз, ввиду фактического исчезновения «вероятного противника» и появления на его месте «друзей и партнёров» ...
…американские и натовские учения, на которых теперь тусуются и пьют виски вместе с натовскими генералами многочисленные советские военные наблюдатели, знающие больше и видящие дальше, чем скромные служаки из прибалтийского гарнизона…
…полузабытые в тумане далёкой приморской жизни, но не утрачивающие отзвука романтичности, названия восточных космодромов – Танегасима, Утинаури, Шрихарикота…
…американские авианосцы, по-прежнему, несмотря на крепнувшую дружбу, усердно патрулирующие Средиземное море и западную Атлантику, про которые зам. начальника оперативного отдела подполковник Коростылёв - главный «прораб перестройки» в части - говорит с придыханием и любовью, будто о собственных «жигулях», а находящийся у него в подчинении лейтенант Бородин из подмосковных Люберец наоборот пылает к американским авианосцам необъяснимой ненавистью, лелея внутри себя никак не сбывающуюся мечту потопить хотя бы один такой плавучий аэродром, чтобы врагу служба мёдом не казалась, и готовый, как он объявляет на каждой вечеринке, в любой момент подать рапорт на замещение вакансии камикадзе в самолёте, запускаемом для решения этой великой задачи….
…ефрейторские лычки на дамский погон, потом сутки лихого пьянства и танцев, гордость за себя, взмывшая до небес, с последовавшим знакомым падением и отходняком, замешанном на головной и душевной боли, стыде и жалости к себе…
…демонстрации и пикеты местных политических активистов, собирающихся по выходным у КПП военного городка с самодельными  бумажными плакатами, на которых нарисованы испуганные лоси и прочие парнокопытные в окружении чёрных танков или добропорядочный латышский бюргер с лицом Раймонда Паулса, решительным движением останавливающий военную колонну перед костёлом в пасторальном европейском пейзаже; буквами же на латышских дацзыбао с курьёзными опечатками пишутся  весьма неприятные слова, например: «русские солдаты - вас ждут дома»; большинство политических демонстраций почему-то заканчиваются ливнем, разгоняющим скромные группки протестующих и приводящим в негодность плакаты, ошмётки которых потом собираются дежурными и сжигаются в печке…
…длинная болезнь мамы, операция и счастливое выздоровление, непрерывные просьбы в письмах к родителям прислать кофе и чай, неожиданно исчезнувшие с прилавка военторга, как и сигареты, привычный аромат которых сменился горьким запахом махорки, выдаваемой офицерам по талонам…
…очереди за бензином и двухсоткилометровые броски в Литву на нефтеперерабатывающий комбинат за ворованным топливом...
…Андрюшкины подростковые штучки: таскание махорки у отца из ящика стола, шумные компании, собирающиеся под звуки однообразной ритмичной музыки у полусгнившего деревянного помоста на опушке леса, бывшего когда-то танцевальной площадкой; запах мускатного ореха изо рта любимого ребёнка, скрывающий запах алкоголя, отчаянные мысли о том, что сын встаёт на ложный путь, нервные разговоры с мужем и его крики в комнате Андрюшки, демонстрирующие не силу, а бессилие, ответные  усмешки отпрыска, изредка прерывающие его вечно угрюмый вид…
…улыбающиеся физиономии молодых нахальных ведущих телевизионной программы «Взгляд», перестроечный журнал «Огонёк», доходящий до гарнизона с двухмесячным опозданием, чтение которого вызывает противоречивые чувства, рождает споры, но при этом подпитывает ослабленное, почти исчезнувшее ощущение оптимизма …
…земляничные поля и грибные россыпи в еловых посадках на ветреных дюнах, строгий и стройный маяк возвышающийся над такими же стройными соснами, окружённый душистыми зарослями шиповника и клумбами с розами и маргаритками…
…морщинки в углу глаз и опустившаяся грудь, незнакомое ранее ощущение мёртвого тела, забывшего мужскую ласку, зафиксировавшееся в сознании, в мышцах и нервах; утренний вкус горечи во рту, забывшем, как целуются и шепчут нежные слова, выросшая на пятке шпора, которая мешает ходить, но которую вырезать боязно, седина на голове и вечные поиски нормальной краски для волос…
…появление в части новых энергичных молодых людей (неравноценной подмены убывающих старых приятелей и сослуживцев), звонко говорящих на модные политические темы, с практичной осторожностью относящихся к водке, гарнизонным традициям и прочей выходящей из моды военной романтике, слушающих механистичную, никак не связанную с движениями души, музыку, и танцующими притягательные в своей холодной жестокости спортивные танцы…
...выросшее до размеров баобаба чувство одиночества, заполнившее жизнь до самого горлышка…
… новые ключевые слова, заключающие в себе код теперешней Галиной жизни: «Бессмысленность Бренного Бытия» или «три Б», как написали бы охочие до сокращений военные…
…заветные мысли и трепетные переживания, которые доверяются теперь только дневнику (96 листов) – последнему свидетелю женского одиночества и отчаяния… Аминь.

8. Мысли о любви и смерти
(из дневника Галины Алексеевны Краюхиной)

Лес, ягоды, море… счастье
Семья, сын, муж … счастье
Родина, работа, нужность … счастье
Почему же при всем этом я так несчастна-то, Господи?
* * *
Всю ли чашу счастья я выпила? Осталось ли что-нибудь на дне? Пишут, средняя продолжительность жизни женщины у нас скоро будет 80 лет. У меня - нет. Ну, пусть 70. Папа-мама уже подошли к этому рубежу, а грядки, как молодые, окучивают. Дополнительные четыре сотки к имеющимся шести прикупили. А у меня до их возраста впереди ещё больше тридцати лет. Сын вырос. Муж отошёл. Отошёл и не смотрит. И я не смотрю. Что делать-то в оставшуюся кучу лет?  Хоть не живи.
* * *
Смерть – прекрасна. Понимаю, что смерть прекрасна только для меня, а для близких она ужасна. Но это моя свобода, моё право!
В тот же день: Смерть прекрасна, говоришь, автор? Ты что пишешь? Недавно узнала, что ещё весной трагически погибла Ирка Васильева. Близкий, как я только сейчас почувствовала, мне человек.
* * *
Кого любишь, с тем можешь вместе умереть, и себя не жалеть при этом. С Николаем я бы уже не смогла. Правильней: не захотела бы.
* * *
Все говорят и пишут о религии, но какая религия для тётки, выпившей за пятнадцать лет гарнизонной жизни не одно ведро спирта, тусовавшейся с мужиками и всю жизнь пытавшейся лечь под них, но так и не лёгшей: из трусости или от невезения. Мне изменяли, я – нет. А в душе – ежедневно. И дьявол из меня не получился. Хватило только на то, чтобы убить тень Артура.
* * *
Бл…ство, кажется, кончилось. Кончилось в один день, который я вспоминаю со слезами. В тот день я перевела с английского языка для солдатского вокально-инструментального ансамбля слова популярной песенки «We’re in the army now». То ли замполит попросил, чтобы убедиться в невинности текста, то ли парни сами хотели понять, о чём поют. Неважно. Важно, что я пришла на репетицию ансамбля в клуб, а у них была водка, и после прогона программы мне предложили выпить. Предложил главный в их ансамбле: высокий худой парень не армейского вида, кажется из Горького. Он носил очки и вообще старался быть похожим на Джона Леннона, только без волос. Два латыша – басист и ударник - отказались пить и ушли в лес. Там, я видела в окно, легли в жёсткую дюнную траву, курили и лениво обсуждали что-то. Может быть, независимость своей родины, а может быть, девчонок, оставленных где-то в тихих латышских городишках, не знающих промышленности и русского языка. А я согласилась и выпила с «Ленноном» и вторым парнишкой, которого звали Серёжей и который мне понравился очень: голосом, фигурой, взглядом – всем. Забыла только, откуда он родом, а может быть, он мне и не сказал. Словом, выпили мы, закусили чёрной смородиной, которую Серёжа по указанию «Леннона» собрал на опушке леса – там до войны хутор стоял. «Леннон», выпив, отвалил спать, я тоже засобиралась, но Серёжа вызвался принести мне ещё смородины. Когда он вернулся с полной алюминиевой кружкой ягод и присел рядом со мной, я поглядела на него внимательно, понюхала гимнастёрку, и поняла, что, если я его отпущу сейчас, это будет моей смертью. Жить будет просто незачем. Позор для тридцатидевятилетней тётки, не знавшей настоящей мужской любви уже лет десять. Если бы можно было, я бы зарычала от отчаяния, возбуждения и страха. Но сдержалась, присела перед Серёженькой на колени, взяла его за плечи и притянула к себе. Он поддался, обнял меня за шею, а я стала целовать его в лицо, и он подставлял щеки и шею для поцелуев, и это было так смешно и трогательно, что я обняла его уже по-матерински и прижала к себе так сильно, как только могла. Он долго плакал на моем плече, измочив блузку. Я теребила ёжик на его голове, говорила нежные слова, несколько раз отстранялась, пытаясь заглянуть в глаза, но он стеснялся, прижимался и плакал, плакал, плакал. Вот и всё. Так кончилось моё бл…ство. Теперь моё тело мертво. Оживить его смогла бы любовь, но её как раз и не случится. И хорошо, и ладно, и слава богу.  Можно рассказ написать. Кстати, почему нет?
* * *
А если этот дневник прочитают? Коля, например, или Андрюшка? Что они обо мне подумают, какой я окажусь в их глазах? Думала, думала и поняла, что мне всё равно. Пока не начнётся новая жизнь, мне всё равно. А если не начнётся, то и подавно.
* * *
Звонила Наташке Монаховой. В городе они с Мишкой, кажется, ещё хуже живут, чем мы в гарнизоне. Совсем как кошка с собакой. Дерутся даже. Господи, кто-нибудь после сорока, отправив детей в самостоятельную жизнь, счастлив в семье? Спросила, в чём проблема у них, а она: молодую нашёл. Я смеялась в трубку. Мишка? Молодую? А она: даже если нет, то найдёт. Гарнизон, видите ли, из неё все выпил, к зеркалу ей страшно подойти. Я: не говори чушь. А сама тоже к зеркалу боюсь подходить. И Коля на меня не смотрит.
* * *
Вчера прочла, вот что значит перестройка! Никому показывать и рассказывать не охота. Выписала, чтобы не забыть, четыре вида любви.
Агапе – совершенная, жертвенная любовь. Любовь Христа. А ещё любовь к Родине.
Филео – любовь-дружба. Идеал отношений между мужчиной и мужчиной.
Эрос – чувственная любовь, которая не отдаёт, а берёт (чётко подмечено, ха-ха, но как без этого). Эрос краткопреходящ и подвержен влиянию дьявола в извращениях (знаем, знаем).
Сторге – любовь-привязанность: родители к детям, дети к родителям.
Настоящая семья сочетает все четыре типа любви. А теперь посмотрим: была ли она в моей жизни, настоящая семья?
Эрос – да. О, да. О - Да!!!Спасибо, Коля. Это было прекрасно.
Филео – любовь-дружба, любовь-уважение. Было! На этом вкупе с эросом держался весь первый гарнизон. Самое счастливое время.
Сторге – любовь к Андрюшке какое-то время была главной, подвинула и эрос, и дружбу.
И, наконец, Агапе. Нет. Не доросла и не дорасту. За Родину, правда, обидно.
Что же в сухом остатке. Что осталось?
Эрос и Филео в прошлом. Сторге… Андрюшка вырос. От него пахнет мужчиной. Чужим мужчиной, к которому льнут чужие женщины. А у меня? Не осталось ничего. Агапе…Пожертвовать собой ради Родины? Да скажи мне это лет пятнадцать назад на Уссури, я бы ни секунды не задумывалась. И Колька бы тоже не колебался. А сейчас? Не знаю. Луше промолчу. Родину продают и предают все, кому не лень. НАТО – друзья. Ну, не знаю. И это ужасно, потому что ничего не остаётся.
П.С. Женщина без любви и без Родины…
Нет, я жалею Кольку, люблю Андрюшку. Помню и ценю всё, что было, и хорошее, и даже плохое. Но что же дальше? Мне почти сорок лет. Или не так. Мне нет ещё и сорока лет. А я как старуха. Как старая старуха.
* * *
Поняла, из чего состоит жизнь. Это всего несколько Встреч (писать с большой буквы). А может быть и одна - великая.
Встреча – это когда узнаёшь как знакомого и близкого того, кого никогда до того не видел и о ком ничего не знал, даже о самом факте его существования. Вдруг как дверь распахивается, и понимаешь, что он в тебе с рождения и что эта встреча в бутоне уже давно внутри тебя, готовая распуститься. И в то же время ты его не знаешь, и от этого страшно. И нет сил остановиться, чтобы не лезть в его глубину, и страшно, потому что взамен нужно раскрыть, предложить ему себя. Довериться, а взамен получить его доверие. А если нет?
Сколько узнаваний и удивлений несёт Встреча! Она меняет всё. Жизнь поворачивается, как не ждёшь. Она дарит мощь власти и стыдное счастье подчинения. Встреча – это взаимное рождение. Это ты рожаешь из себя суженного, а он рожает тебя. Потому что после встречи вы – новорождённые, глупые и замкнутые друг на друге. А вас родители, друзья хотят прежних: умных, компанейских, весёлых, участливых. Тогда вы уходите от всех и начинаете строить свой новый мир и защищать его. Вы оба растёте, учитесь, взрослеете, стареете (душой, даже будучи молодыми), постарев, расходитесь, тем самым зачиная в себе зародыша новой встречи. Новая встреча - реинкарнация, новое рождение – этот дар не всем даётся.
В моей жизни были две Встречи: с Николаем на танцах и с Андрюшкой, когда он улыбнулся нам и произнёс несколько раз: па-па, па-па. Не мама, а папа, и это совершенно правильно и прекрасно.
Я сберегла отца и сына, прикрыла крыльями, поэтому они живы, здоровы и счастливы. Я им больше не нужна. И то, что одинока - это не горе, а завершение миссии, выход на заслуженный отдых. И подготовка к новой Встрече. Вот так!!!
Нету сил больше ждать. И невозможно смириться с мыслью, что новой Встречи может не случиться.
* * *
Надоело писать здесь чуждые философские мысли вместо того, чтобы жить. Если бы можно было бы подарить себя кому-нибудь, кто оценил бы подарок, я бы сделала это не задумываясь. Хоть в рабство. Господи, что я пишу!
* * *
Читала сегодня Великий канон. Колька принёс, а ему дал новый переводчик-двухгодичник по имени Арсений. Умный, но нелюдимый, как сектант. Что-то в армии, нет в мире происходит, если подполковник-муж жене своей нелюбимой (в звании ефрейтора СА, между прочим) такие книжки подсовывает, и сам читает. Хотя неизвестно, прочитал ли. Нужно спросить. Книжка, вроде, духовная, а страсти там, что твой Шекспир:
 «Ум изранился, тело расслабилось, дух болезнует, слово потеряло силу, жизнь замерла, конец при дверях. Что же сделаешь ты, несчастная душа, когда придёт Судия исследовать дела твои?»
А в самом деле? Что ответит несчастный поверженный Люцифер?
Что нашла вчера у Кольки видео с чёрной порнушкой и досмотрела эту дрянь до конца, а потом мучала сама себя в туалете, боясь закричать и от этого ещё больше возбуждаясь?
О том, что такая у нас счастливая семья, в которой муж с женой порнушку смотрят по отдельности, да, наверное, ещё и сын смотрит – тоже сам по себе?
Вот и вся духовность, вот и весь Канон. Мерзость. Грех один!
В тот же день: отвечаю на предыдущую запись вопросом: а когда в сорок лет кажется, что тебе сто, и жизнь закончилась, смысл исчез, это как? Нормально?
Колька живёт сам. Опять ходят слухи, что появилась у него подружка на стороне. Даже догадываюсь, кто. А если и нет, то, как говорит Наташка, - будет. Он умеет нравиться и знает об этом. Меня же это не волнует. Хотя я ему не изменяла, даже когда хотела этого. Но это не доблесть. Нет, не доблесть.
Андрюшка тоже при подружке. Матери стесняется. Денежными вопросами связан только с отцом, с ним, в основном, и общается.
Я здесь не нужна. Я не при делах. Андрюшка начнёт зарабатывать, и всё. На этом всё, друзья, целую, Галя. Уйду в монастырь. Закроюсь в комнате и буду читать книжки. Выходить только в туалет и поесть. Или выбрать более простой и короткий вариант? Рука не хочет писать, какой именно. Психологи говорят, что нужно проговаривать (прописывать) проблемы. А у меня рука не пишет, и глаза не хотят видеть ЭТО написанным.
* * *
Итак, что-нибудь из двух. Или это жизнь закончилась, и надо признать факт конца и принять решение. Или закончился этап, и что-то ещё будет впереди. Не что-то, а Встреча. На меньшее не согласна.
* * *
Вчера птички прощебетали, что подписан приказ о Колькином переводе. Через недельку и до нас дойдёт. Неужели новая жизнь?
* * *
Уезжаем. Прощайте, прибалтийские сосны, берег туманный, здравствуйте осенние клёны, звон трамваев, запах бензина и неоновая реклама.
* * *
Заканчиваю писать. Брать ли с собой дневничок этот, даже не знаю. Вроде как тащить с собой грязное белье при переезде на новую квартиру. Сжечь или подождать до Встречи? (самоуверенность не возбраняется ха-ха-ха).
Ладно, разберёмся. Всё. Вперёд!

Эпилог
Галина Алексеевна просыпается за пять минут до момента, когда телефон должен буркнуть, мигнуть экраном и взыграть бодрую мелодию подъёма. Она включает настольную лампу, спускает ноги и, отдёрнув ступни от остывшего за ночь пола, нашаривает под кроватью тапки. Задев за угол и потирая ушибленный бок, идёт в тамбур и возвращается с поленом и пучком соломы для растопки. Мелькает мысль о том, что на боку может проявиться синяк, однако эту мысль тут же сменяет более прозаическая и более важная: успеть протопить комнату до Его прихода. В комнате должно быть уютно, светло и тепло, как дома. Эта комната станет их первым домом, и Галина Алексеевна в этом доме хозяйка. За окном темень, лишь в нижнем углу оконной створки, которая ближе к печке и потому не покрыта изморозью, проглядывает жёлтый свет единственного фонаря, освещающего дорожку, ведущую от белых дач к стадиону. От дорожки отходит еле заметная тропинка к деревянному строению на опушке подступившего леса. Галина Алексеевна сует босые ноги в сапожки, накидывает на плечи шубку и, обмотав шею колючим шерстяным шарфом, глубоко вдохнув, двумя руками толкает входную дверь, которая распахивается с хлопком лопнувшего воздушного шарика, впуская внутрь стайку снежинок, мгновенно облепляющих ей лицо. Замёрзшее крыльцо покрыто полупрозрачным флёром снежной пороши бежевого цвета от горящего в стороне фонаря.
Рассвет ещё не просматривается, но воздух уже приобретает кофейно-молочный оттенок, сосновые стволы, к ночи отступившие в морозную тьму, теперь проявились и приблизились, плотно и дружелюбно обступив хлипкий деревянный домик. Предутренняя тишина абсолютна, так что каждое движение в подмороженном снегу отзывается в ушах невыносимо громким треском падающего дерева.
- Как Он сейчас один в тёмном лесу? – думает Галина Алексеевна, и ей слышится шелест стремительных лыж, звон напрягающихся лыжных палок и ровное мощное дыхание атланта, исходящего изо рта, обрамлённого рыжими усами, покрытыми белым инеем.
- Снегу за ночь не добавилось, лыжню не занесло, - подчёркнуто практично, успокаивая себя таким образом, отмечает Галя на обратном пути к дому, стараясь попасть в собственный след на узкой тропинке и морщась от холода, проникающего вместе со снегом в правый плохо застёгнутой сапожок, - одного прохода должно хватить, чтобы обновить двадцатикилометровую лыжню. Он уже в пути, так что у Гали от силы минут сорок на всё про всё.
Лыжные соревнования начнутся в одиннадцать, а закончатся к обеду. Никому до послеобеденной самоподготовки библиотека не понадобится, и про Галину Алексеевну никто не вспомнит. У белых дач прямой скоростной участок, здесь никто не останавливается и не задерживается, все просвистят мимо по направлению к недалёкому финишу. У них будут три часа. Всего три долгих великих часа. Гале приходит в голову, что новое всегда зарождается буднично. Может быть, сегодня произойдёт одно из главных событий в жизни, равное рождению, свадьбе, смерти. А вдруг это Встреча?
- Не думать об этом, - останавливает себя Галя, -  просто прожить три часа, а там Бог подскажет, что это было.
Галина Алексеевна ускоряет шаг. В короткое отсутствие Гали печка притихла, и её приходится распалять по-новой, неудобно сидя на корточках. Галина Алексеевна торопится, стараясь не смотреть на скомканную, сбившуюся вбок простынь, и на оголённый угол серого в пятнах матраса на кровати. Наконец, огонь занялся, и из печи полетели весёлые искры. Галя, облегчённо вздохнув, притворяет дверцу и открывает форточку, откуда тянет влажным зимним воздухом, который в теплеющем помещении кажется вкуснее, чем на улице. От молодого сладкого воздуха в ней просыпается энергия, и вот уже кипит электрический чайник и греется на печи кастрюля с водой, постель прибрана и заправлена, как в казарме у отличника боевой и политической подготовки, тело растёрто на китайский манер мокрым горячим полотенцем, из переносной аудиоколонки, подключённой к мобильнику, льётся модная мелодия и на столе появляются разноцветные женские баночки и тюбики.
Галина Алексеевна преображается, но не за счёт косметики, а от внутреннего горения, которое красит щеки в подростковый кумачовый цвет, заставляет неприлично ярко светиться глаза и раздвигает губы в джокондовскую полуулыбку.
Попив чаю и сполоснув чашку из чайника, Галя надела специально захваченный для такого случая белоснежный махровый халат, завернулась в него и села у оттаявшего окна, за которым неспешно развивался длинный январский рассвет. Ей хотелось продлить ожидание, так как она боялась неумолимо приближающейся встречи, и одновременно желала приблизить её момент.
Утонув в воспалённых грёзах, Галина Алексеевна пропустила момент, когда от опушки леса отделилась одинокая фигурка лыжника и быстрым шагом двинулась по направлению к белым дачам. Галя от волнения встала и, не отходя от окна, нагнувшись, наблюдала за лыжником в тёмно-синем спортивном костюме и в знакомой красной шапочке, который шёл теперь вдоль стадиона и через несколько секунд исчез за углом дома. Галине Алексеевне показалось, что перед тем как пропасть из вида он начал поворачивать в сторону от белых дач в направлении штаба, и у неё перебило дыхание, а тело охватила быстрая слабость. Она на дрожащих ногах, чуть не задев по пути раскалённую печку, проскользнула в тамбур и припала к маленькому окошку. 
За оттаявшем стеклом как нарисованные стояли в морозном утре две рыжие сосны, виднелся край замёрзшего крыльца и не было никакого движения. Галина Алексеевна схватила сапожок и, прислонившись к неошкуренной вагонке стены, стала быстро натягивать его на ногу, потом другой. Сдёрнула с вешалки шарф, и тут в окошке мелькнула знакомая фигура. Он появился румяный в проёме двери с лыжами в руках.
- Занесу в прихожую, чтобы не «светились» снаружи.
- Конечно, бережёных Бог бережёт. Устал? Как трасса?
- Нормально, - он стянул лыжную куртку и повесил её на крючок, оставшись в белой, влажной от пота футболке, - лыжня хорошо прикаталась, скольжение будет классное. В двух местах только, где болото, пришлось по паре дополнительных проходов сделать, а так с одного раза. Скоростная будет гонка.
- Молодец. Раздевайся. Я тебя мокрым полотенцем оботру горячим. И будем чай пить. С пирогом.
- Горячим – это класс, - весело ответил он, - самое то!
Он стянул футболку, и Галя вынула из тазика на печке приготовленное влажное полотенце.
- Двух зайцев спугнул, - рассказывал он, блаженно подставляя под Галины руки крепкие плечи и спину, - влюблённую парочку. Представляешь, так увлеклись, что подпустили – ну вот палкой достать.
- Достал? – спросила Галя, забираясь горячими руками ему в подмышки.
- Не стал мешать, - зажимая локтями её ладони, ответил он, - весна скоро, понимать надо.
- Надеюсь, нам тоже никто не помешает? – заглянув ему в глаза, спросила Галя.
- Пусть только попробует кто-нибудь нам сегодня помешать. Я его палкой…палкой.
Это «я» применительно к им обоим растрогало и раскрепостило Галину Алексеевну.
Комната полностью прогрелась, из колонки звучала летучая - у обоих на слуху - быстрая мелодия, и они, не сговариваясь, пошли танцевать босиком в центр тесного помещения, забыв про горячую печку, занозистый пол, и не стесняясь вышедших из моды танцевальных движений их недалёкой и ещё не забытой юности.
Потом он путался в бретельках и не мог найти сзади замочек на бюстгальтере, а она соорудила тугой узел из шнурка, поддерживающего на нём спортивные штаны. Хихикая, как подростки, перекрещивая руки и мешая друг другу, они, наконец, разоблачились и, лихими футбольными ударами затолкав ненужную уже одежду под стол, упали на солдатскую кровать, отчаянно забившуюся под темпераментом двух жарких тел.
Галя была счастлива, что они всё друг про друга знали и понимали, и кровать эта – нелепая в своей казарменной сущности – устроила их обоих как «брачное» ложе, и дом этот, пропахший дымом и грибком, устроил их в качестве первого дома, а может быть, в качестве точки отсчёта дальнейшей жизни.
В конце концов, она уснула в великолепном спокойствии, и ей приснилась дорога, ведущая за горизонт через живописные поля, засеянные неизвестными растениями с синими и красными соцветиями, вдали сливающимися в цветной коллаж. Она шла по дороге, и ей не хотелось останавливаться. Время от времени Галя оглядывалась, но позади всё скрывал туман, и это не беспокоило её, потому что она знала, что именно скрыто в тумане, но думать об этом не хотела, а тем более на это смотреть.
Из-за горизонта возник деревянный домик с кирпичной трубой и вертикальным столбом белого дыма над ней. Домик стоял под вековыми деревьями, ветки которых не двигались. Галя посмотрела на свои руки, обдуваемые тёплым ветерком, потом на мёртвые ветки огромного дерева и на дым, подымающийся из трубы вертикально в небо. Кому-то холодно в тени дубравы, пришло ей в голову. Она легко открыла дверь и с порога увидела знакомую мужскую фигуру на солдатской кровати, закрытые глаза и мерно поднимающуюся грудь. В углу вовсю горела печка, а рядом с ней стояли лыжи. В комнате не было жарко и слегка пахло гарью. Галя прошла к кровати и прилегла рядом со своим мужчиной, положив голову ему на грудь. Как только она закрыла глаза, ей привиделись два серых зайца, шебаршащие у входа и лопочущие на своём заячьем языке. Они так увлеклись, что толкнули лыжу, которая, проскользив по стене, упала на печурку, вышибив кучку угольков из открытой дверцы, замерцавших на половике весёлыми красными точками в колечках зарождающегося дыма. Тут же сильно запахло гарью, и Галя решила, что нужно приоткрыть окно и залить угольки водой. Она осмотрелась и увидела, что окна нет. В горле начало першить, захотелось кашлять. Она дёрнулась всем телом, пытаясь вскочить на постели, однако руки и ноги не двигались, Галя хваталась за край кровати, стараясь оттолкнуться от неё, но тело как чужое оставалось на месте. Комнату уже заволокло дымом и дышать стало нечем. Нужно спасать безмятежно спящего мужчину и бежать к двери. Заткнув нос, она теребила тёплое мужское тело, оглядываясь на то место, где была дверь, но двери там не было, лишь одна неошкуренная вагонка. Галя в отчаянии бросилась на стену и, проломив её вытянутыми вперёд руками, вдохнула наружного воздуха и закричала.
Ей ответил взволнованный мужской голос, потом что-то ударило её по голове, и Галя почувствовала, что лежит на холодном, мокром и не удобном. Она отчаянным кашлем сквозь острую, как молния, боль выплюнула гарь из лёгких и открыла глаза.
Над ней нависает крыльцо дома, а выше него виднеется распахнутая дверь, из которой валит густой серый дым. Сама она, неприлично голая, распласталась на торопливо брошенном в подтаявший снег её же собственном белом халате. Рядом валяется чёрный от гари половик, наполовину обгоревший веник и какое-то тряпьё, от которого несёт мокрой горечью. Из дыма как из облаков появляется обнажённая, неуместно привлекательная фигура её мужчины. Он деревянной лопатой загребает снег у крыльца и кидает через распахнутую дверь в тамбур. Потом с шумом несколько раз вдыхает воздух и исчезает в дыму, который становится белым и начинает редеть.
Галина Алексеевна стоит у крыльца, одной рукой придерживая халат, свалившийся на бедра, а другой держась за чёрную испещрённую трещинами деревянную балясину. Её мужчина снова появляется на крыльце уже в лыжных штанах, но по пояс голый, грудь в светлых волосах измазана сажей, как и поджарый живот, который Галя целовала всего час назад.
- Держи, - он суёт в её негнущиеся пальцы невесомые трусики, скрутившиеся вокруг резинки, и бюстгальтер, а сам, зайдя сзади, начинает больно растирать ей спину махровым полотенцем.
- Я открыл окно, - слышит она непривычно взволнованный голос, звучащий из-за спины, - сейчас проветрится, и нужно быстро прибраться. Дым не скроешь, так что ждём пожарную команду во главе с дежурным по лагерному сбору. Не хмурься (тут Галя живо представляет своё сморщенное, собранное в кулачок лицо). Довожу легенду: я из лесу вышел, гляжу, а у тебя дым из-под двери. Пришлось свернуть и подсобить. Печка здесь небезопасная, ты человек городской. Пусть в отапливаемое учебное здание библиотеку переводят. Ясно?
- Подожди, - он, оставив Галю с полотенцем на мокрых плечах, снова заходит в дом и жестом завет её, - пойдём, пахнет противно, но дышать уже можно.
Минуя разорённый тамбур и чёрную потухшую печь, Галя входит в комнату, в которой окно распахнуто настежь, ошмётки поролона и бумаги разбросаны по полу, матрас свисает с кровати.
- Улыбайся, - слышит она голос своего мужчины, и дальше его волшебные, обнадёживающие слова, которые придают ей силы: «Не бойся, всё будет хорошо. Я тебя не брошу».
Галя быстро одевается и молча начинает прибирать постель, успевая завершить это важнейшее дело до момента, когда в дом с огнетушителем вбегает сержант, а за ним майор помощник дежурного по лагерному сбору и ещё незнакомые лица, наполнив помещение под завязку.
По итогам расследования ЧП, имевшего место в библиотеке, Галина Алексеевна Краюхина получила выговор, а инструктор по физической подготовке лагерного сбора старший прапорщик Сергей Николаевич Прищепа – ценный подарок за смелость и решительность, проявленные при спасении жизни человека и сохранении библиотечного фонда.

*   *   *
Галина Алексеевна, проработала в библиотеке училища ещё полгода, фактически промаявшись всё это время, постепенно теряя внешний лоск и уважение к самой себе. Летом, решив прекратить самоуничтожение, она ушла в очередной отпуск и на работу не вернулась. Торопливо и неубедительно объяснившись с семьёй, Галя уехала (с полной уверенностью и желанием, чтобы на время) к родителям в родной городок в центральной России, где по прошествии некоторого времени с помощью не забывшей её школьной подруги устроилась преподавать английский язык студентам частного вуза.
Старший прапорщик Прищепа не обманул и несколько раз приезжал к Гале, они рыбачили, гуляли по уютному сосновому лесу и занимались любовью. Он предлагал руку и сердце. Она благосклонно слушала, но душа оставалась промёрзшей, ничто в нём уже не трогало её.
Андрюшка навещал мать часто и почти всегда с разными девчонками, которые – видно было – относились к нему с симпатией, если не сказать больше, а он, в свою очередь, трогательно заботился о том, чтобы им было хорошо, и не грузил собственными заморочками. Гале такие простые отношения казались убедительными, она не чувствовала никакой ревности, и сама не грузила никого проблемами, а просто укладывала молодых любовников в ту же постель, в которой до этого принимала своего мужчину.
Время от времени у знакомых встречалась Галя и с Колей Краюхиным. При встречах они торопливо напивались и ностальгически вспоминали былые дни. Галя прислушивалась к себе, пытаясь уловить хоть какое-то движение души, но сердце стучало ровно и равнодушно. У него, кажется, тоже, а потому после таких встреч она чувствовала себя пустой и бессмысленной как забытый на чужом чердаке барабан.
В конце 90-х Николай ушёл в запас и завёл технический бизнес, неожиданно оказавшийся успешным. Он привлёк к делу Андрюшку, который к тому времени окончил приличный вуз, выучил иностранный язык и, получив с помощью отца белый билет, отбыл представлять интересы растущего семейного бизнеса в Европу. Галя два раза навестила сына. Сначала в Праге – первом европейском городе, который она увидела в своей жизни, потом в Германии, где Андрюшка открывал корпоративный офис. Галя упросила сына свозить её в Кайзерслаутерн – городок в сотне километров от Франкфурта, на околице которого располагалась авиабаза США Рамштейн - форпост американских венно-воздушных сил в Европе, про который Галя в лучшие времена знала всё, или почти всё.
Они проехали советского вида круглую площадь с допотопным истребителем на постаменте, миновали бесчисленные ряды автостоянок и, наконец, подъехали к главному КПП авиабазы, за которым высилось скучное административное здание, далее стояли несколько гигантских ангаров новой постройки и вдалеке -  диспетчерская вышка, с которой в далёких 80-х велось управление интенсивным движением военно-транспортной авиации потенциального противника. Сюда садились и отсюда взлетали циклопические американские военно-транспортные самолёты С-5 «Гэлакси», возившие тяжёлую боевую технику в разные страны Европы и на Ближний Восток. По числу вылетов можно было высчитать количество переброшенных танков «Абрамс» и БМП «Брэдли», а по географии полётов - решаемые военные задачи. Турбовинтовые транспортники С-130 – «рабочие лошадки» НАТО - таскали туда-сюда людей и различные грузы. Садились здесь и самолёты-заправщики КС-135, и АВАКСы, а на учения целыми эскадрильями прилетали с континентальной части США боевые истребители. Галина Алексеевна различала всех их по позывным, вела подробный учёт и могла в любой момент доложить, сколько чего где находится, из каких авиакрыльев и эскадрилий, когда прилетели и зачем. Они, не подозревая об этом, были частью её жизни, и если не предметом гордости, то хотя бы обоснованием и оправданием тех лишений и унижений, которые ей приходилось терпеть в гарнизоне. Она подумала, что и с той стороны такие же тётки средних лет, жёны офицеров Джонов Смитов так же обосновывали своё житие вдали от какой-нибудь родной Оклахомы важностью противостояния этим несносным русским. Даром, что служба их проходила в центре Европы, а не на дальнем краю света. Хотя гарнизон - он везде гарнизон.
 Перед КПП авиабазы затевалось грандиозное строительство, то ли гостиничного комплекса, то ли универмага, а, может быть, того и другого вместе. Галя, присев на скамейку, смотрела на входящих и выходящих парней и девчонок в военной форме, молодых и бодрых. Она ждала какой-нибудь военный самолёт, который не замедлил появиться. Новый незнакомый Гале четырёхмоторный реактивный транспортник с толстым серым брюхом бесшумной тенью проскользнул в просвете между соснами и исчез за ангаром.
На обратном пути заехали в деревенский пивной ресторан, где по случаю пятницы было шумно. Андрюшка заказал две огромные пиццы и разного пива. Немецкое пиво понравилось Гале меньше, чем чешское. Перед уходом она решила попробовать германский шнапс (гулять так гулять), который живо напомнил вкус приморского озверина, и ей на мгновение захотелось домой в отдалённый гарнизон на краю великой страны, где летали по небу синие махаоны и следили за людьми из таинственной глубины камышовых зарослей невидимые человеческому глазу амурские тигры. Там у Гали была миссия – защищать семью, и защита семьи не отделялась от защиты Родины. Это казалось естественным, потому что так был устроен мир. Теперь её миссия закончилась. Здесь в немецком ресторане Галя поняла это окончательно. Она не чувствовала себя проигравшей. Сделала всё, что могла, и теперь от неё уже ничего не зависело.
И ещё она поняла, что, если, не дай Бог, война, она прокатится не через государственные границы, а через её сердце, которое уже не справится с новой, невыполнимой миссией. Её ребёнок, её подарок миру: сын советского офицера, дитя военного гарнизона, теперь живёт и работает в офисе, оформленном в стиле «лофт», в центре финансовой столицы «потенциального противника», гоняет по германским автобанам на БМВ и обещает познакомить мать со своей новой девушкой из приличной баварской семьи. По Андрюшкиному тону Галина Алексеевна поняла, что это может быть серьёзно.
Она всегда знала, что дом там, где семья. Но где теперь её семья?
В родном городке в центральной России, где старые родители и верные друзья?
В Германии, где, может быть, будут жить её внуки, которых нужно учить русскому, читать им Пушкина, рассказывать про великую страну уссурийских тигров и синих махаонов?
А может быть, у неё есть ещё один шанс создать семью и объединить всех вокруг неё? Шанс на Встречу?
В самолёте Галя поплакала, отвернувшись к окну, за которым уплывали вдаль и скрывались в дымке игрушечные небоскрёбы франкфуртского сити. Потом пила томатный сок и наблюдала, как расчерченная на квадратики уютная европейская земля незаметно, но неумолимо сменяется мрачноватыми пространствами с темными массивами лесов, таинственными извивами рек и редкими прогалинами полей. Перед посадкой Галина Алексеевна задремала на какое-то время и проснулась другой, незнакомой самой себе женщиной. Впечатление было настолько сильным, что Галя потянулась за сумочкой, чтобы достать зеркальце.
Ощущение исчерпанности, мучившее её в последние годы, осталось позади, будто закрылась книга чужой печальной жизни. Оно сменилось сосредоточенностью с лёгкой наэлектризованностью, как перед стартом или перед решением поставленной новой и сложной задачи. Что за задача, кем поставлена и как её решать, Галя не знала, но ей вдруг очень захотелось узнать. Впервые за несколько лет её уши услышали звуки жизни (и она восхитилась их разнообразию), а глазам стало интересно окружающее (и она с удивлением огляделась вокруг).
Продвигаясь в потоке пассажиров, торопившихся за багажом, Галя наблюдала в стеклянных панелях коридора уверенные движения незнакомой целеустремлённой женщины. Гале предстояло узнать, куда она идёт, зачем живёт и в чём источник её уверенности. Одно Галя поняла уже сейчас: это не жена офицера Краюхина. У неё другое – пока не известное ей имя.

конец