10. Бельчонок

… Уже совсем стемнело, когда Оливер вернулся в свои «апартаменты». Усталость, навалившуюся на него, нельзя было сравнить с той, что он испытывал ежедневно после тяжёлой физической работы, когда, завалившись на своё жалкое ложе, засыпал без задних ног. Сейчас Оливер чувствовал себя изнурённым, выкачанным, выжатым словно драная ветошь, предназначенная для мытья полов.

Мысли, роящиеся в его голове, гнали прочь сон, так ему необходимый. Лёжа на прелой соломе, завернувшись в плащ, подаренный Старицей и пытаясь унять колотивший его озноб, Оливер медленно прокручивал в памяти ленту сегодняшних событий. Разве мог он предположить, что день, начавшийся, как и все предшествующие ему, так странно и неожиданно разрешится?

Зов о помощи, заставивший Оливера, презрев строгий запрет, опрометью броситься в дом, был тем самым звеном, что соединяло обыденное с мистическим. Значит, он умел читать мысли!

Все в доме — даже пара прислужников и батрачка Мирта (хотя порой в тёмных глубоко посаженных глазах этой невысокой не слишком опрятно одетой девушки мелькало нечто похожее на жалость к молчаливому замкнутому невольнику) — относились к нему с презрением, наверное, большим, чем положено на долю простого раба. Только потому, что его считали эльфом. Сегодня, исцеляя госпожу, лишь подтвердило правильность их предположений.

«Что ж, пускай! – Оливер нахмурился. – Я — эльф. Наверное, я бежал из плена… Может, меня выследили, поймали и подвергли наказанию, которое не мог вынести ни один человек… А я вот выжил! Правда потерял память… – он вздохнул и погладил отдавшееся далёкой тупой болью левое плечо. – А может так и лучше? Забыть обо всём, что было, плыть дальше по течению?»

В груди Оливера защемило. К горлу подкатил ком, но глаза его остались сухими.

«Я потерял себя, – сказал себе мысленно Оливер, глядя на кусочек усыпанного звёздами неба, видневшегося сквозь прореху в крыше прямо над ним. – Люди плачут, скорбя об утере близких. Но у меня нет слёз, чтобы скорбеть по себе…»

Сквозь тишину позднего вечера из трактира доносились звуки дудок, скрипки и барабана, громкое пение, крики, хохот: в «Гоблинах» снова собралась людная весёлая кампания, жаждущая выпивки и развлечений…

«Я обязательно вспомню! Я должен! Глаза мои не утратили зоркость, слух — чуткость, разум — остроту. Моё теперешнее положение — лишь веха на пути, по которому мне суждено пройти.»

Оливер разгрёб солому у самой стены и, чуть сдвинув гнилую доску, достал из маленького тайника, что устроил, когда только поселился у Михара Сафрона, потёртый кожаный мешочек и, вытряхнув на ладонь маленькое колечко, залюбовался им, тускло поблёскивающем в бледном лунном свете, проникшем в дверной проём.

«Эта малая вещица таит в себе великую силу», – вспомнились ему слова Старицы, сказанные ею на прощание.

«Кольцо… Оно ведь тоже из т;й жизни», – подумал Оливер, и, зажав мешочек с кольцом в руке, прикрыл глаза.

***

… Он пари;л в вышине, вольный словно птица. И было ему так радостно и легко. И так хотелось петь — как дышать. И лёгок он был как облачко, несомое ветром. Свет наполнял всё его существо, и вокруг не было ничего кроме света…

Пространство перед Оливером лопнуло, словно по нему вдруг полоснули ножом. Невидимый поток подхватил его, закружив, увлек в раскрывшиеся врата — навстречу неведомому. Но не было в нём страха.

Синева бескрайнего океана, тихий шёпот солёных волн, накатывающих на сверкающий под солнцем пологий берег… Необъятные стволы деревьев диковинного леса, чарующее пение диковинных птиц и нежный аромат прекрасных цветов, и шёпот высоких трав… И воздушные очертания прекрасных белоснежных дворцов, вознёсших ввысь тонкие шпили… О как прекрасен был мир, открывшийся его взору! И этот мир принимал его, встречая, как друга после долгой разлуки.

Кто-то находился рядом с ним. Он оглянулся — и увидел их. Полупрозрачные как туман, похожие на белые тени высокие стройные фигуры в длинных свободных одеждах, окружённые едва заметным серебристым свечением. Как странно! Он ощущал связь с ними.

Затаив дыхание, Оливер в изумлении глядел на женщину, выступившую ему навстречу: она была прекрасна! Тонкий серебряный венец венчал её высокое чело, длинные белые как лунный свет волосы волной ниспадали на спину и плечи.

Женщина улыбнувшись и, раскрыв объятия, произнесла что-то на певучем наречии. И Оливеру было понятно каждое слово — словно он когда-то уже слышал этот язык.

Сердце Оливера заколотилось: он узнал её, ту самую, что приходила к нему в видениях. Что говорила с ним, пела ему. Ту, что была так недостижимо далека… и так близка!

– Мама… – Оливер двинулся к ней, протянув руки… О, с каким же трудом давался ему каждый шаг! – Мама!

Звук его голоса утонул в клубах тумана, сгустившегося вокруг. Она прокричала ему что-то, блеснули ясные голубые глаза… Оливер не услышал ни звука. Прекрасный образ истаял за плотной белесой завесой.

Пространство снова развезлось. Тьма, проникнув сквозь рваный разрыв, словно ядовитый газ, растворила свет, обратив в крохотные, быстро истаявшие клочки.

Кромешный мрак объял всё вокруг. Исчезли верх и низ, ширь и даль. И он — словно искра в бескрайнем космосе…

Темнота, осязаемая, густая и вязкая как дёготь сжималась вокруг него, стремясь высосать до капли, обратить в часть себя. Оторопь пробрала всё его существо. Грудь сдавило: будто кто-то невидимый, но могущественный медленно сжимал его грудь в гигантских тисках.
Пытаясь вырваться из липких смертных объятий, Оливер заметался в ужасе, попытался закричать, но немота сковала его связки…

***

… Оливер проснулся рывком, в холодном поту, трясясь от озноба. Ужас, сковывающий его, отхлынул, осталось лишь странное ощущение утраты чего-то очень важного, находившегося по ту сторону эфемерной грани, разделяющей сон и явь. В руке он всё ещё сжимал замшевый мешочек с кольцом, и его посетила смутная догадка, что между этой крохотной вещицей и его видением существует связь.

Он одел «амулет» на шею и наморщил лоб, пытаясь вспомнить, что ему привиделось, но попытка оказалась тщетной. Его память будто стёрли, пройдясь по ней мокрой тряпицей.

И вдруг он услышал плач. Тихие, сдавленные всхлипывания. Cловно брошенный щенок скулил.

Оливер приподнялся на локте: плач стих. Похоже, ночной гость, полностью занятый своими горестями, только теперь обратил внимание на кучу тряпья, «ожившую» в дальнем углу сарая и приобретшую форму человеческой фигуры.

Видящий в темноте как кот, Оливер разглядел его: маленький щуплый рыжеволосый мальчишка в просторной рубашке и коротких штанах, скукожившийся в своём углу.

С минуту малыш таращился на Оливера, похоже, онемев от испуга, наконец из горла его вырвался короткий пронзительный визг. Оливер догадался, в чём дело: рыжика напугали его глаза, лучащиеся голубоватым светом.

– Не бойся, – промолвил он, садясь и натягивая на плечи сползший плащ. – Я не более опасен, чем соломенное пугало на огороде господина Сафрона.
– Т-ты к-кто?! – запинаясь, выдавил из себя малыш.
– Я раб… работаю на Сафрона, – Оливер невольно запнулся: язык не хотел поворачиваться произносить это слово вслух.
– Ты… ты — человек?
– Наверное. Правда, хозяин непоколебим в убеждении, что я эльф, – Оливер усмехнулся и, поднявшись, подсел к своему новому знакомому. – Будем знакомы? Моё имя Оливер.

Малыш пошевелил губами, повторяя про себя.

– О-ли-вер… – тихо проговорил он по слогам, словно распробывая звучание. – Никогда не слышал… Как красиво!.. А я — Мери… Меригар Голд.

Оливер знал, что значит это имя: бельчонок. Что ж, оно удивительно подходило его владельцу.

Что-то необычное было в его новом знакомом. С виду совсем кроха, — на вид лет пяти-шести, не больше, — он разговаривал и держался как подросток. Но особое внимание Оливера привлекли остроконечные уши и ноги малыша, выглядывающие из коротких широких штанин: покрытые густой рыжей шерстью, с непропорционально большими стопами.

Мери громко шмыгнул носом и нахмурился.

– Что глазеешь? Хоббита не видал?
– Хоббита? – удивлённо переспросил Оливер. Где-то за завесой, опустившейся на его память, зыбкой тенью мелькнул смутный образ…

– Послушай… – проговорил малыш, колеблясь. – Ты ведь не расскажешь хозяину, что я... тут?
– Не могу представить, зачем мне это, – пожал Оливер плечами.
– Ну-у… – протянул Мери и, склонив вихрастую голову, взглянул на него, прищурясь. – Почём мне знать? Может тебе выгодно? Хозяин тебе заплатит…
– Заплатит?! – Оливер расхохотался. – Полагаю, он скорее в отшельники подастся, чем выделит мне ломаный грош. Даже за добровольное предательство. Так что о подобной меркантильности не может быть и речи.
– Мер-кан-тильности… – по слогам повторил Мери. Словно пробовал на вкус незнакомое слово.

Он снова поглядел на Оливера, более внимательно, испытывающе, приоткрыл рот, чтобы сказать что-то, но, передумав, тряхнул головой и потупился. Повисла пауза.

– Я… – решился было он, но вдруг, спрятав лицо в ладонях, горько разрыдался.

Обескураженный Оливер положил ладонь на вздрагивающие плечи, желая как-нибудь успокоить парнишку. И тут же отдёрнул руку: боль передалась ему — словно он сам её испытывал. Вскинувшись, Мери вскрикнул.

– Прости, – пробормотал Оливер, чувствуя себя смущённым и виноватым.

Он знал, в чём дело. Картина предстала перед ним с поразительной ясностью: задымленная пивная, пьяные завсегдатаи, которым нет никакого дела до дешёвых музыкантов, изо всех сил старающихся играть что-то развесёлое. Рыжий мальчишка носится от одного столика к другому, спеша принести заказанное… Кто-то из гостей ставит мальчишке подножку, хохочет, когда тот роняет кружки с пивом и падает, другой хватает мальчишку за руку, орёт, требуя хозяина…

– Дать жару маленькому крысёнышу! Высечь!
– Высечь! Высечь! – вторят ему остальные.

И грюкают по столам, и топочут ногами. И ревут, улюлюкают, хохочут во всю глотку, потешаясь над слабым…

– Дай-ка я взгляну?

Отпрянув, было, Мери опасливо зыркнул на Оливера, но всё же задрал рубашку.

– Подонки! – прошептал Оливер, скрипнув стиснутыми зубами.

Глубоко вздохнув, он прикрыл глаза и, простёр ладони над тощей спиной, расчерченной длинными багровыми ссадинами, вбирая в себя страдание.

– Будто прохладой повеяло… – прошептал Мери. И блаженно улыбнулся.

Устало облокотившись о стену, Оливер прикрыл глаза. Навалилась слабость — как тогда, после лечения госпожи Зилы. Правда, теперь она была менее сильной.

Почувствовав на руке осторожное прикосновение, он медленно раскрыл глаза.

– Ты — чародей? – промолвил Мери громким шёпотом, таращась на него. – Ты меня вылечил! Кто ты?
– Если бы я знал… – ответил Оливер со вздохом.

Малыш немного поёрзал.

– Сперва я подумал, что ты эльф, которого хозяин выкупил у обходных по дешёвке, – сказал он. – Ты выглядишь почти так же, как они, но… Ты другой. Откуда ты родом?
– Я… не помню, – голос Оливера звучал как отголосок далёкого эха.
– Но ведь имя твоё ты не забыл?

Оливер рассеянно кивнул.

– А значит должен вспомнить и всё остальное!
– Хотелось бы…

Меригар помолчал немного, затем прерывисто вздохнул.

– А я хотел бы забыть, – проговорил он, скорее сам себе. – Но не могу. И не хочу.

Порой слова — даже добрые и сочувственные — становятся помехой, когда необходимо излить накопившееся. Достаточно лишь присутствия того, кто может и хочет тебя выслушать.

– Я был обузой для моих родичей, – негромко начал Бельчонок после короткого молчаливого раздумья. – Как, впрочем, и мои братья и сестра. Кому нужны сироты? «Лишние рты, в добавление к собственным захребетникам, на которых приходится тратить пенни, отложенный на чёрный день!» Частенько слышали мы такие слова от тётки Настурции… Но что мы могли поделать, кроме как мола сносить упрёки и довольствоваться тем малым, что она выделяла нам «из милости»? Мы лишь подстраивали ей всяческие каверзы, а по ночам мечтали, как бы здорово было убраться из её дома. Всё равно, куда — лишь бы не видеть её физиономии и не слышать насмешек кузенов.

Известно, что мечты сбываются — сбылись и наши. Тётка продала старших братьев Стражам, выручив немало денег. Меня и сестру она выдала за её собственных детей, не моргнув глазом: ведь она прекрасно знала, что получит из-за этого больше. Со мной и Маргарет, однако, номер не прошёл: мы были слишком малы и хилы, чтобы подойти даже для магов.

В конце концов, тётка Настурция и из нас смогла извлечь выгоду, и немалую. Она продала нас на ярмарке. Маргарет увела с собой богатая госпожа…

Вздохнув, Мери умолк и с печальной задумчивостью уставился на чёрный дверной проём.

– Я так надеюсь, что госпожа обращается с моей крошкой сестрой не как с комнатной собачкой, – сказал он. – Наверное, Маргарет хорошо у неё. Глаза у госпожи такие добрые…

Со мной тётка промучилась почти до вечера, – продолжил Бельчонок. – Ворчала, что я доставляю ей слишком много хлопот: никому нет охоты тратиться на полудохлого хоббитёнка. Что такими темпами она может не успеть домой до сумерек… Под конец меня всё-таки купил коновод. Дождался, когда будет легче цену сбить! Ему был нужен половинчик на побегушках. Ну, и для других нужд.

До странности знакомо прозвучали для Оливера последние слова: словно какая-то его часть, обратившаяся в тень, задремавшая когда-то в колыбели подсознания, вдруг проснулась и, приподняв взлохмаченную голову, сонно огляделась…

– … батрак хозяина захворал да помер, – тихий голосок Мери заставил «тень» кануть во мрак. – Так хозяин меня вместо него взял. Я должен был прибираться в доме, иногда — письма носить (у хозяина было много заказчиков). Но основной моей обязанностью было ходить за его лошадьми.

– Вы, половинчики, только с виду мелкие да хлипкие, – говорил хозяин, наблюдая, как я коней чищу. – Стоит на вас поднажать — и делишки заспорятся. Только вот лень свою показывать вы любите: только и ищите, как бы пузо задаром набить. Уж кто-кто, а вы в таких делах мастаки! Вздумаешь больным прикинуться — живо вылечу. Да на хлеб, на воду…

Я старался изо всех сил, и не потому, что боялся его угроз. Хоть хозяин был суров со мной, кормил скудно, и частенько отпускал затрещины, «чтоб не повадно было», а пару раз и хорошенько поколотил, всё же у него было лучше, чем у тёти Настурции. Там не было никого. Кто бы мог меня выслушать.

Лошади. Я много времени проводил в конюшнях, ухаживая за ними. Я давал им корм, пас их, причёсывал гривы. Я разговаривал с ними, и мне казалось… Нет! Я знал:они меня понимали. Наверное, даже лучше людей. А один стал моим другом.

Меригар вздохнул и пересел поудобнее.

– Его звали Грозовое Облако, – продолжал он. – Он был самым лучшим в табуне. И совсем диким. Его даже другие кони боялись, не говоря уж о людях. А меня он любил!..

Настал день, когда и на Облако нашёлся покупатель…

Миновал всего день. Я был в кухне: выгребал золу из очага, когда до меня до меня донесся разговор из комнаты. Прислушавшись, я понял: говорят о Грозовом Облаке! Сердце моё замерло, когда я услышал: конь пал ночью.

В смерти Облака обвинили меня. Ни о чём не расспрашивая, ничего не объясняя, хозяин высек меня и запер в подвале, оставив дожидаться обходных. Я догадывался, что ожидает меня потом и пустился на обман.

В подвале хранилась сумка с лечебными травами — настоящее сокровище для того, кто в них хорошо разбирается. Вряд ли хозяин знал о них — подвалом он никогда не пользовался. Я их нашёл кода-то и перепрятал понадёжнее, предполагая, что они могут мне пригодится. С их помощью я смог инсценировать собственную смерть…

Я вернулся к тётке Настурции. Мне больше некуда было идти. Думал, упрошу её не гнать меня прочь. Готов был выполнять для неё любую работу… Я был глуп. Она меня снова продала.

Трактирщику нужен был мальчик для битья, выполняющий всякую грязную работёнку в кухне. Он счёл, что маленький хоббит выглядит достаточно экзотично для вечерних «представлений»…

Поначалу я думал сразу в бега пуститься. Но мужики в «Гоблинах» поговаривали о патруле на дорогах. И участившихся облавах. И решил: лучше уж здесь сносить побои, чем стать живой куклой Тёмных Рыцарей. Или подопытным зверьком магов…

Мери умолк, уткнувшись острым подбородком в сложенные на коленях руки. Луна, заглянув в сарай, высветила на дощатом полу длинную светлую дорожку, дотянулась до сидящих рядом малыша и раба призрачным лучом.

– Твоя речь не походит на простолюдскую, – негромко заметил Оливер, спустя паузу, меняя тему.
– В родительской норе была большая библиотека, – ответил Мери просто. – Я любил торчать там целыми днями…
– Была? – Оливер удивлённо приподнял брови.
– Всё сгорело. Мать убили, когда она, бросившись к ногам Стражей, молила их пощадить отца. Всему виной — то треклятое зеркало, непонятно как попавшее в отцовский кабинет. Стражи перевернули всё в норе вверх дном и, найдя эту штуку, объявили отца виновным в тяжком преступлении.

Оливер кивнул. Он знал об этом табу.

– Он кринул: «Борись!». – прошептал Мери, в его широко раскрытых глазах отражался лунный свет. – Это было его последнее слово. Мы четверо, его дети, дрожащие от ужаса в укрытии, слышали его. Он завещал нам…

Мери утёр залитое слезами лицо рваным рукавом, громко шмыгнул носом.

– Я убегу, – тихо проговорил Мери, глядя перед собой. – Всё равно. Теперь уже так далеко, что никто меня не сможет найти и вернуть назад. И буду бороться!

Ярость и решимость, слышавшуюся в его голосе, нельзя было передать словами.

– Когда-нибудь Арда освободится от паука, оплетшего её паутиной. И хоббиты, люди, эльфы, гномы… Все-все-все — и даже орки и гоблины, и те, кого сотворили маги! — будут жить радостно. Каждый сможет найти своё местечко в огромном мире.

Меригар поёрзал, крепче прижимаясь к Оливеру и, прерывисто вздохнув, устремил взгляд больших шоколадно-карих глаз вдаль.

– Это моя мечта, – тихо закончил он.
– Может быть, – проговорил Оливер медленно, спустя минуту, – поэтому я здесь… И встреча наша была предопределена… Ведь ты вернул мне частичку меня, брат!

Мери вскинул рыжую вихрастую голову и с удивлением уставился на друга, обретённого так неожиданно. Но лишь радостно улыбнулся и пожал протянутую ему ладонь.

Но чт; мог предложить потерявший память раб кроме ушей, в которые можно было излить горе, и рук, наделённых силой устранять боль и исцелять? Оливер был ещё более бесправен, нежели его юный друг…
_________________________________________
*Мери (Меригар Голд)