13 глава

               Г Л А В А       Т Р И Н А Д Ц А Т А Я

      … В «Сытых боровичках» торжествовала юная ночь. Впрочем, многочисленные отдыхающие (да и толстые «боровички» тоже), казалось совсем не обращали внимания на время. Из-за открытой форточки то и дело доносились веселые голоса, не менее веселые вскрики, смех, а то и топот ног.
Ганс лежал рядом с Вероникой и поглаживал ладонью ее слегка впалый живот. Он рассматривал закрытые веки, с обнажившимися легкими морщинками в уголках глаз из-за отсутствия косметики; чуть вздернутый, округлый нос; и слегка улыбающиеся, полные губы. Губы казались совсем молодыми и жадными, но время уже обозначило носогубные складки. Они еще не портили лицо, потому что, при случае, их легко могла скрыть улыбка, но все-таки время уже наметило свое течение.
Они молчали уже довольно долго переживая то, что недавно произошло. Рука Ганса наконец замерла.
— Я толстая, правда?.. — спросила Вероника.
— Совсем нет, — Ганс коснулся губами женской щеки. — Ты очень красивая. А чей это домик?
— Одной моей подруги. Она на пару дней уехала в город…
Ганс чуть было не спросил, не к своему ли мужу уехала подруга, но вовремя спохватился. Шутка могла показаться вульгарной.
Он осторожно погладил грудь Вероники.
— Что? — спросила она.
— Ничего… — Ганс тихо засмеялся. — А вообще-то, я сейчас балдею.
— Сильно?
— Очень!
— Романчик, меня есть круги под глазами?
— Чуть-чуть.
— Черт возьми, как бежит время! — Вероника открыла глаза, слабо улыбнулась, но улыбка вдруг сделала ее лицо старше и уже не из-за отсутствия косметики, а потому что женские глаза остались серьезными. — Раньше я не считала дни, а теперь заметила, что… не знаю… Жалею, что ли?.. Но жалею не упущенное время, а возможность играть еще и еще. Раньше жизнь казалась мне густой и тягучей, как мед, а теперь она вдруг превращается в простую воду, которая ускользает сквозь пальцы.
— Ты любишь играть? Во что?..
— Во все! Я — старая девочка, которая играет старыми, хорошо знакомыми куклами. Девочка знает каждое пятнышко на их одежде, каждую трещинку на краске и от этого ей становится немножко грустно.   
Вероника приподняла свое сильное тело и рывком повернулась на бок. Их глаза оказались совсем близко друг к другу.
— А знаешь, как стареть не хочется? — шепотом спросила она. — До дрожи, тошноты и тихого ужаса. А мне ведь уже тридцать восемь…
— Не верю.
— Не нужно комплиментов. И я действительно боюсь. Большая и лучшая часть жизни осталась за плечами и ее не вернешь, даже если из этой кучи прошедшего времени вдруг вырастут ангельские крылышки.
— Время не может состоять только из игры.
— Разве?.. — Вероника усмехнулась. — Милый мой, добрый клоун, времени вне игры просто не существует.
Ганс скорчил капризную профессорскую гримасу (этому он здорово научился еще в дни юности на арене цирка) и скрипучим голосом сказал:
— Пожалуйста, обоснуйте свой ответ, милочка.
Вероника засмеялась и ее глаза, наконец, повеселели.
— А ничего я не хочу обосновывать, — она снова опрокинулась на спину. — Я говорю о том, что я вижу. Как там?.. А-а-а!.. Нет религии выше истины. Ну, а сейчас я бы добавила, что нет истины выше правды жизни.
— Но кто знает эту правду?
— Я!.. Я, я и только я! Я ее вижу, понимаешь?
— Но человек может видеть миражи или несуществующие привидения. А еще, например, то, что он придумал и очень хочет увидеть наяву. Хотя суть тут не в том, что и кто видит, а в том, что человек довольно часто отказывается видеть то, что он не понимает…
Рука Ганса вернулась на свое прежнее место. Он приподнялся на локте и нежно поцеловал женскую грудь.
— Вот видишь!.. — сказала Вероника.
— Что я вижу?
— Игру, наивный мой клоун, новую старую игру. И если бы не она, сейчас ты спокойно лежал на месте и не сдвинулся с него даже если бы я попросила тебя об этом. Господи!.. — Вероника протянула руки к потолку. — Господи, какой-то дурак сказал, что, мол, ты — всесильный боже! — можешь прекратить любую игру? Но если даже это действительно так, то зачем тебе это делать?.. В чем смысл пустоты, какой бы великой она не оказалась?
Ганс прервал свой очередной поцелуй и спросил:
— Да ты ведьма?!..
Он вложил все свое умение в то, чтобы фраза была как можно больше была похожа на реплику Ивана Грозного из кинокомедии «Иван Васильевич меняет профессию», но даже несмотря на это (а получилось у него действительно неплохо), Вероника не заметила его иронии. Когда рука Ганса скользнула за ее спину и прижала податливое женское тело к мужской груди, Вероника остановила его.
— Подожди!.. Роман, а ты знаешь, почему женщины становятся ведьмами?
— Никогда не думал об этом.
— Но тебе интересно?
— Если честно, то не знаю… Но, кажется, тебе нужно немного выговориться?
— Роман, ты, конечно, балбес, но все равно спасибо за участие.
— Пожалуйста, — рука Ганса легла на женский живот. — Начинай.
Вероника взбрыкнула всем телом, и рука Ганса переместилась на грудь.
— Ладно, пусть будет так, — легко согласился Ганс и поцеловал Веронику в щеку. — Ты красивая вся без остатка и пока мне хватит даже этих двух симпатичных бугорков…
— Роман!..
— Молчу. Молчу и слушаю.
— Так вот, Роман, женщина может стать ведьмой по трем причинам. Первая, — ради своего личного счастья; вторая — ради счастья очень близкого человека; и третья… — Вероника замолчала. — Впрочем, третья причина тебе будет неинтересна.
— Ну, почему же? — быстро возразил Ганс. — Хотя, можешь не говорить о ней. Я уже обо всем догадался.
— И какая же она?
— Женщина может стать ведьмой ради игры, о которой ты недавно говорила.
— Вот!.. Вот именно!.. — Вероника привстала, оперлась на локоть и ее глаза азартно заблестели. — Допустим, если я все-таки получу какое-то там личное счастье, тогда я перестану быть ведьмой. Если я хотела счастья для кого-то еще и оно вдруг пришло — ведьма во мне тоже закончится. Но если я стала ведьмой ради игры… — Вероника широко улыбнулась и погрозила Гансу пальцем. — Понимаешь, что тогда получится?
— Понимаю. Такая игра уже никогда не кончается.
— Никогда — это слишком. Все мы смертны, в конце концов. Тут суть в том, что… Нет, даже не суть — закон! — что настоящая игра становится самой жизнью и тогда жизнь окончательно превращается в игру.
Ганс скорчил уже знакомую Веронике забавную гримасу:
— Нет, вы все-таки обосновывайте, пожалуйста, свои ответы, гражданка Вероника. Например, я тоже могу придумывать забавные законы, но они совсем не обязательны к исполнению. В конце-то концов, я же не бог…
— Обосновать, значит?.. — ладонь Вероники опустилась на плечо Ганса и женские пальцы принялись барабанить по ней. — Есть так называемые «доказательства от противного». Ты представляешь, в чем их смысл?
— Отдаленно. Но я — умный, я — все пойму.
— Хорошо. То есть я надеюсь на это. Так вот, например, Василису тут, в «Боровичках» чуть ли не святой считают, а она просто сумасшедшая. Если бы не ее папа, Василиса уже давно сидела в желтом доме с окнами в крупную клеточку.
Ганс чуть привстал и удивленно спросил:
— Как это?!..
— А вот так, милый мой. В нашем городе, да и в Москве тоже, об этом все знают, а тут, в «Сытых боровичках» просто заповедник простодушных какой-то. Между прочим, твой дружок с ней под ручку ходит, но еще неизвестно, чем все это кончится. У Василисы энергетика — как у ядерной бомбы. Помню я ее по Москве, ой, как помню!.. Это она тут в «Боровичках» стихла, но все это только на время. Тебе интересно?
Ганс подумал о Сашке и сказал тихое «да».
— Ладно, слушай. Пять лет назад у Василисы муж был… Вообще-то, они не расписывались, но в наше время всеобщего доверия это и ни к чему. Его Борисом звали, а мы…
— Кто мы? — перебил Ганс.
— Мы все! — Вероника чуть приподняла голову и с удивлением посмотрела на Ганса. — Мы все остальные, понимаешь?
— Понимаю. Продолжай, пожалуйста. Итак, его звали Борисом…
— Точнее говоря, Парисом, — со смешком продолжила свой рассказ Вероника. — Представь: мальчик-красавчик, высокий, тоненький и глаза огромные как у коровы. Василиса его как лиана обвила. Не знаю, может быть, как говорится, она и в самом деле в нем души не чаяла, но Парис оказался актером не только на сцене, но и в жизни, — Вероника усмехнулась и сделала короткую паузу: — … Но у него было только одно амплуа —  сладкая нежность до полной засахаренности. Вот это он умел делать от души, цветочный сукин сын. Но игра в любовь для женщины — ладно, это еще можно понять, а вот мужику заигрываться до темноты в голове — уже грех. Впрочем, Василиса разве лучше? Был бы Борис действительно крепким и умным мужиком, тогда еще ладно, а то так — стебелек без мозгов и пара кусочков шоколада в придачу. В общем, два года прошло — Парис другую дуру в Москве нашел. Но от Василисы просто так не удерешь. Тогда Борис-Парис схитрить решил, мол, милая, мне предложили роль в Москве, я на минуточку сбегаю в столицу, сыграю, прославлюсь и тут же к тебе вернусь. Иначе ему нельзя было — Василиса наверняка следом увязалась бы. Не знаю уж, что ей Борис говорил, только она поверила. Вот тут и начинается самое интересное. Борис Василисе обручальное кольцо подарил, но не простое, а… — Вероника коротко хохотнула. — Свинцовое!
— Какое-какое? — переспросил Ганс.
— Свинцовое. И тоненькая-тоненькая пленка золота снаружи. У Бориса простой расчет был: за пару месяцев — да пусть хоть за полгода! —  позолота слезет, и Василиса все поймет. А если повезет, — то разозлится и к черту его пошлет. Но без видимого скандала. Короче говоря, подарок был чисто символическим, умным и даже хамским, понимаешь?..
Ганс кивнул.
— Интересно, Романчик?
Вместо ответа Ганс потянулся губами к женскому лицу.
— Подожди!.. — Вероника опустила голову, уклоняясь от поцелуя. — Слушай дальше. Но Парис-Барбарис ошибся. Как ты думаешь в чем?.. Ни за что не догадаешься. Василиса ни разу не надела кольцо, и оно до сих пор лежит у нее в коробочке.
— Выходит, не стерлась позолота? — Ганс все-таки дотянулся губами до женской щеки.
— Блестит как новенькое. И, вполне может быть, Василиса до сих пор верит, что Борис вернется. Нет, ей, конечно, намекали раз сто, а может быть триста, что… Мол, ты потри колечко-то, дура. Ведь Борис не дурак был, он об этом кольце всем своим друзьям рассказал. Даже папаша Василисы с ней поговорить пытался.
— А она?
— Слушать ничего не хочет! И глаза у нее какими-то странными, то есть больными, становятся… Правда, в остальном она — да, вроде бы совсем нормальная. «Боровички» расстроила как боярскую усадьбу, бизнес развернула так, что мало никому не покажется, вот только колечко-то в коробочке так и лежит.
— Ты точно это знаешь?
— Кто если не я!.. И попробуй ты у Василисы это кольцо отнять, знаешь, в кого она превратиться? Или в ведьму, или действительно в сумасшедшую.
— Уже пробовали, что ли?
— И не раз, в том числе и ее папаша с толпой психоаналитиков. Иногда Василиса это проклятое кольцо на золотой цепочке, на груди носит. От настроения это у нее зависит, что ли? Цепочка эта — чуть ли не в палец толщиной — грамм триста весит, не меньше. Понимаешь, в чем тут смысл?
— Нет.
— Любая цепь, Роман, — символ несвободы. И копни ты Василису, задень ее за живое — в желтый дом уже точно вести ее придется. Такое уже было, когда ее папаша как-то раз попытался на своем настоять — колечко у нее отнять. Василису еле-еле успокоили… Потому папаша и отправил ее в «Боровички». Суть уловил?.. Ведьмы, Романчик, разными бывают, а иногда даже тихими и красивыми. Но их лучше не трогать, потому что ничего хорошего из этого не получится.
 Ганс лег на спину и положил руки за голову. Вероника привстала на локте и нависла над ним.
— Романчик, ты что притих?
— Думаю…
— О своем друге забеспокоился? Не бойся, тут, в «Сытых боровичках», Василиса его не тронет.
— А потом?
— Не знаю. Я тебе уже говорила, что она ни в чем меры не знает. Целоваться еще будем?
Ганс улыбнулся, обнял Василису за шею и притянул к себе:
— Будем!..

… Василиса тихо смеялась и изо вех сил отбивалась от Сашки.
— Лапы убери, медведище!.. Господи, какой же ты сильный!.. Сашенька, тебе же целоваться нельзя!..
Сашкины губы настойчиво искали губы Василисы. Она уперлась локтями в грудь Сашки, но сильные руки легко подняли ее в воздух.
— Сашенька!.. Нельзя же!
— Подумаешь, умру. Плакать обо мне будешь?
— Не шути так!..
Сашка поцеловал Василису в нос и разжал руки.
Они сидели в самой дальней беседке и свет фонарей гасили густые, неухоженные заросли. Пешеходная дорожка заканчивалась прямо возле беседки, а дальше лежали кучи песка, груда брусчатки и мешки с цементом на поддонах укрытые строительным полиэтиленом.
— Рабочих рук не хватает, — Василиса поправила прическу и кивнула на мешки. — Даже полсотни местных не набираем. Из Меловой приходится привозить, но летом там своей работы много. Олешенька, кстати, как тебе моя новая прическа? Видишь, еще голова как следует не просохла…
— Блондинкой ты мне нравилась больше. А сейчас ты стала похожа на строгую учительницу географии с «хвостиком».
Василиса засмеялась и поцеловала Сашку в щеку.
— Имидж должен соответствовать внутреннему содержанию. Я меняюсь, Олешенкька, и, кажется, меняюсь совсем не в лучшую сторону.
— А «хвостик» тебе зачем?
— Не знаю… Просто захотелось и все, — Василиса провела ладонью по голове, — Словно крылья ворона лежат, правда? Может быть, сейчас в моей голове светлых мыслей не хватает?
— Давай, я тебя распушу немного… — Сашка положил руку на плечо Василисы и приблизил к ней лицо. Но поцелуй снова не удался, потому что Василиса опустила голову. — Васичка, солнышко мое одичавшее, чем ты так расстроена?
— С москвичами снова поругалась.
— О чем?
— Ты не поймешь… Я тебе уже говорила, что они меня в Москву зовут.
— Ну, и пошли их к черту.
— Так ведь посылала, — лицо Василисы стало серьезным и строгим. — Уже три раза посылала.
— А они что?
Василиса порылась в кармане легкой летней куртки вытащила из нее что-то похожее на большую, желтую медаль.
— Вот смотри… Сегодня подарили.
Сашка взял в руки «медаль».
— Тяжелая… Как из свинца. Но это золото, что ли?
— Да двести грамм. И это не галантерейная 583-я проба, а чистое золото.
— А зачем тебе столько, Васик?
— Шутишь, да? Хотя ты прав… Сначала я взяла, чтобы получше рассмотреть, что мне хотят подарить, а потом мне не удалось вернуть этот проклятый кулон.
— Ну, и бросила бы его под ноги.
— Я не смогла… Было довольно много народа… Они смеялись и аплодировали.
Сашка поднял кулон к глазам. Он был плоским, круглым и действительно походил на медаль. В центре довольно замысловатого рисунка, похожего на восьмигранник, Сашка увидел царскую корону, украшенную двенадцатью довольно крупными камнями. Камни поменьше обозначали круг вокруг короны.
— Сколько стоит эта вещь?
— Очень много… Но те, кто подарил ее надеются получить от меня гораздо больше. Никто не дарит такие подарки просто так. Сашенька…
Василиса запнулась.
— Что?
— Сашенька, подержи пока этот кулон у себя, а?
— Зачем?
— Я почему-то на него спокойно смотреть не могу… Как-то не по себе становится, — Василиса подняла руку к груди. — Вот тут… я даже не знаю… то ли дикая радость просыпается, то ли самый черный страх. Ну, словно темный водоворот какой-то…
— А если я этот чертов кулон потеряю?
Василиса улыбнулась:
— Может быть, так даже лучше будет?
— Скажешь тоже!.. — Сашка протянул кулон Василисе. — Возьми.
— Нет! — молодая женщина отшатнулась и на мгновение Сашке показалось, что в ее глазах и в самом деле промелькнул страх. — Сашенька, я же его затем и взяла, чтобы ты… ну, ты понимаешь.
— Не понимаю.
— Чтобы с ним ко мне больше не совались! — выпалила Василиса. — Ведь не отстанут же теперь!.. Пусть он у тебя побудет. Потеряешь его — я только рада буду.
— Ты то клады по «Боровичкам» раскидываешь, то золотыми вещами швыряешься, в общем, тебя не поймешь, — проворчал Сашка. Он сунул кулон в карман и дал себе слово вернуть его при первой же возможности. — Еще новости есть?
— Есть. Губернатор решил рядом с Верхними Макушками дачный поселок построить. Для небедных людей, разумеется. Мне вчера строительный план привезли, строить будут совсем рядом, слева от деревни. Там ложок есть, вот за этим ложком и планируют… Домов двести, что ли?
— Там же заповедник начинается.
— Ну, не совсем. Хотя от заповедника гектаров сто отхватили. Деревенским это не понравится… Как бы они бунт не подняли.
— Почему не понравится? Больше людей — больше возможностей…
— Ты не понимаешь! Если бы это обычный поселок был — тогда да. А так… — Василиса немного помолчала. — Когда рядом будут жить слишком разные люди, то они поневоле конфликтовать начнут. Мои-то деревенские пашут от зари до зари, а новые сюда отдыхать приедут. Я еще месяц назад намекала Ивану Ухину, мол, возможно рядом с деревней дачный поселок построят, так он даже покраснел от возмущения. В общем, это тоже проблема, которую решить надо… — Василиса положила руку на плечо Сашки. — Ну, а ты что загрустил?
— Я сейчас твой кулон в кармане ощупываю.
— Ну, и как впечатления?..
— Полный ноль. Правда, тяжеленный он, сволочь! И мне почему-то действительно его очень хочется потерять или выбросить.
— Ну, так и выбрось. Думаешь, я тебя ругать буду?
Василиса поцеловала Сашку в щеку.
— Олешенька, что-то мы с тобой давно «чмоками-чмоками» не занимались, а? Ты новые ласковые слова придумал?
— Как это давно не занимались? А в машине, когда сегодня с тобой из Меловой возвращались?
— Это — не в счет. То есть с оглядкой — не в счет… И еще раз предупреждаю — никакого лапания сисей. Только самые-самые-самые нежные слова, чмоки-чмоки и …
Василиса вдруг замерла и Сашка почувствовал, как напряглась ее рука. Сашка оглянулся, чтобы проследить взгляд Василисы, но ничего не увидел. Темные заросли метрах в двадцати от беседки были похожи на стену.
— Васик, ты что?..
— Слева… Слева, там, куда свет от фонаря пробивается, — сдавленно шепнула Василиса. — Только, пожалуйста, сиди тихо!.. Это они, «зонтики».
Сашка чуть развернулся, чтобы было удобнее смотреть и наконец увидел что-то странное: это было похоже на вращающееся движение пустоты в темноте. Потом он заметил то ли обрывки одежды, то ли какие-то длинные и грязные бинты, которые и обозначали это странное, круговое движение.
Сашка перевел взгляд на лицо Василисы. Оно было бледным, напряженным и испуганным.
— Может быть, дети балуются? — тихо спросил он.
— Да какие дети!.. Сюда по ночам не ходит никто, — так же тихо ответила Василиса. — Я потому тут и стройку затеяла, чтобы эти проклятые «ведьмины зонтики» ушли отсюда. Они только там появляются, где никто не живет.
Сашка резко встал.
— Сашенька!.. — вскрикнула Василиса. Она все еще обнимала руками пустоту возле себя и ее лицо стало совсем потерянным. — Сашенька, не ходи туда!..
Сашка подошел к груде песка и поднял с земли брошенный кем-то черенок лопаты. Затем он медленно, продолжая высматривать едва видимое движение в темноте, направился к зарослям. Неожиданно пришло ощущение холода… Не холодного ветра, а именно холода и оно пришло как волна, поднимаясь снизу от ног к груди. Сашка остановился. Движение в зарослях стало шире и теперь явно превышало человеческий рост.
Сашка сжал зубы и все-таки сделал шаг вперед, но его тут же остановила следующая ледяная волна. Но теперь она стала похожа на ледяные руки, которые прикоснулись к лицу Сашки. Он снова замер, загораживая спиной беседку. Тело коченело и казалось холод проникает уже внутрь его. Сашка взмахнул палкой… Тьма и холод отпрянули прочь, но тут же замерли, словно готовясь к прыжку.
Василиса вдруг вспомнила странный рисунок бывшей Сашкиной жены. Легкие, ночные тени скрадывали очертания Сашкиной фигуры и женщине показалось, что на плечи Сашки наброшена то ли широкая хламида, то ли длинный плащ; палка в его руке напоминала меч, а опущенная в ожидании схватки голова была словно укрыта капюшоном.
— Сашенька!.. — вскрик Василисы прозвучал умоляюще и едва ли не жалобно.
Сашка вдруг почувствовал, что под его левой рукой появилось что-то большое, покрытое жесткой щетиной. Он покосился вниз… Под его рукой проскользнул кабан Эразм и остановился рядом. Кабан грозно хрюкнул и тоже принялся рассматривать темноту в кустах. Когда Сашка снова перевел взгляд на заросли, он уже не увидел движения. «Зонтик» исчез.
Подбежала Василиса. Она оттолкнула ногой кабана и прижалась к Сашке. Эразм тут же потерял интерес к происходящему и, постояв еще немного, неторопливо затрусил в сторону.
— Васик, ты почему кабана обижаешь? — спросил Сашка. — Он же вроде как на помощь пришел.
Во взгляде Василисы появилось удивление:
— Кого я обижаю?
— Ну, ты кабана ногой толкнула.
— Разве?!.. Да ну этого свина!.. — Василиса покосилась на заросли и не увидев там ничего странного, наконец, улыбнулась: — Сашенька, а ты очень смелый, оказывается…
Они ушли в беседку. Василису бил мелкий озноб, и он стих только когда Сашка обнял Василису.
— Они никогда не возвращаются, — сказала Василиса в Сашкино плечо.
— Кто?
— «Ведьмины зонтики», черт бы их побрал. Показываются только один раз, словно выходят на звук голосов, а потом уходят.
Василиса довольно быстро оживала и к ней вернулось прежнее беззаботное настроение. Но по ее же настоянию они все-таки покинули дальнюю и темную беседку и перебрались «поближе к людям».
— А как мы тут «чмоками-чмоками» заниматься будем? — притворно обиделся Сашка. — Ты же это… как его?.. должна поддерживать свой авторитет и прилюдно целоваться тебе нельзя.
— Мне все можно, — отмахнулась Василиса. — И вообще, я только что сильный шок пережила. Поэтому я сейчас буду целоваться как сумасшедшая пионерка. И учти, Сашенька, мне нужно как можно больше ласковых слов и как можно меньше грубых рук. Ведь ты мой верный рыцарь, правда?..
— Правда. Только можно я тебе сейчас твой кулон отдам? Он мне уже карман до колена оттянул.
— Терпи. Девушке приятнее целоваться с рыцарем у которого лежит в кармане миллион евро. Это повышает ее самооценку.
— А без миллиона ты целоваться можешь?
— Могу, конечно… Но только ради тебя. А это уже будет слишком большим самопожертвованием с моей стороны.
— Васик!..
— Ну, что?
— Все-таки забери, пожалуйста, свой кулон.
— Олешка, пойми, ты не просто мой рыцарь, но еще и оруженосец. А деньги и золото — самый совершенный вид смертоубийственного оружия. Так что таскай этот золотой кирпич и не возникай.
Следующая беседка, которую они заняли, была неплохо освещена двумя фонарями, но Василиса без стеснения прильнула к Сашке. Она подняла руку и провела ладонью по его лицу.
— Что хмуришься, рыцарь?.. — Василиса коснулась губами его щеки.
— Я выброшу этот твой кулон к чертовой матери! — сердито сказал Сашка. — Выброшу потому что не хочу, чтобы ты уезжала.
— Ну, так и выбрось. Я не смогла, но ты-то — сильный и ты сможешь.
— А сколько он стоит? — чуть смутился Сашка.
— Когда я говорила о миллионе, я не шутила. Но ты не испугался «ведьминых зонтиков», неужели ты испугаешься куска золота с бриллиантами?
— Тут совсем не в страхе дело…
— А в чем?
Сашка задумался и когда уже собрался ответить, Василиса закрыла его губы своими губами.
— Молчи, молчи!.. — зашептала она. — Мы с тобой не о том говорим, понимаешь? Где твои «чмоки-чмоки» и где твои ласковые слова, мой добрейший рыцарь-инквизитор?.. Забудь обо всей этой ерунде, ведь я же рядом с тобой.

… Уже в постели Иван Ухин чуть не поссорился с женой. В сущности, она ничем и никак не возражала мужу, но Иван был раздражен, мрачен и даже — что случалось с ним крайне редко — желчен в своих замечаниях.
— …Ходят, понимаешь, как два пионера в белых колготках по асфальтовым дорожкам, а потом целуются в беседках и кустах!.. — сердито говорил он. — Василиса словно с ума сошла, то обнимает Сашку, то в глаза ему заглядывает, словно любое его желание выполнить готова, и, главное, радуется так, словно сто лет этого Сашку не видела. Кое-кто, глядя на это, уже пальцем у виска крутит: мол, совсем Василиса сдурела…
— Они уже… ну, спят друг с другом? — осторожно спросила Люба.
— Да если бы!.. — чуть ли не с горечью сказал Иван. — Ночью на улице под фонарем прощаются. А когда Сашка с дружками, во время ремонта домика, в главном корпусе жил, то в вестибюле расставались. И, главное, что же им обоим так весело-то?!..
— А что им горевать?.. Василиса — богатая как арабская шахиня, а Сашка… Ну, он тоже ничего… Даже симпатичный. И ты сам говорил, мол, он очень спокойный и работящий. В такого любая влюбится.
— Да причем тут любовь-то?! — возмутился Иван.
— Тогда что же ты сейчас бесишься?
— Да не о том я, не о том!.. — уже буквально простонал Иван.
— А о чем?
Иван приподнял руки и с силой ударил ими по одеялу. Люба ждала ответа мужа чуть ли не минуту, но его так и не последовало.
— Странный ты все-таки, Ваня…
— Я не странный, я — умный. Я все вижу и понимаю только одно — добром все это не кончится. А если Василиса в Москву уедет, то с нами что тогда будет?!
— Но, может быть, Сашка и задержит ее возле себя?
— Да?.. А может и совсем по-другому получиться. Ведь вас, баб, даже сам черт не поймет.
— Значит, все еще зовут Василису в Москву эти странные люди?
— Да об этом уже полторы недели все Макушки жужжат!.. Одни какие-то странные люди отсюда уезжают, другие приезжают и так — без конца. Иногда мне кажется, что эти москвичи, в конце концов, Василису в мешок сунут, потом — в багажник и все!.. Очень уж она нужна кому-то. Говорят, ее отец сейчас в большой силе, но он… староват уже, что ли?.. Да и здоровье не то… А Василису в Москве до сих пор помнят. Странные вещи о ней рассказывают, просто невероятные какие-то, врут, наверное, но даже во вранье можно найти частичку правды… — Иван немного помолчал. — Да-а-а!.. Пожили немного совсем хорошо — и хватит. Снова какие-нибудь пертурбации начнутся… И живи как хочешь. Слышь, Люб!..
— Что?
— Мне сегодня Наташка Никодимова — та, что на кухне работает — рассказывала: мол, три дня назад из Москвы «сахарных мальчики» приехали. Красавцы такие, что с лица чуть-ли сироп не течет. Короче, может стриптизеры какие-то, что ли?.. Одним словом, профессионалы по женской части, это даже слепой поймет…
— Противно все это, — перебила мужа Люба.
— … Это для такой умной как ты такое противно, а другие дуры в таком «сиропе» как мухи тонут, — усмехнулся Иван. — Так вот эти «мальчики» ни одной юбки не пропускают. Липнут ко всему, что движется и — кто его знает? — может быть даже и к мужикам. Короче говоря, они хоть и совсем не главные в этой чертовой московской толпе, но к Василисе — как бы между делом — подкатить попробовали. Разумеется, не делали они ничего такого уж плохого, но, кажется, в коридоре попытались как бы в шутку за руку Василису поймать… Поцеловать эту ручку что ли?.. Ну, и пошутить как бы невзначай: ах, мол, какая вы симпатичная!.. Все это, конечно, выглядело случайно, мимоходно и даже воздушно. Но ты знаешь, как тому «мальчику», который за руку ее ухватил, Василиса ответила?
— Как?
— Как тигрица. Василиса его со всего разворота, со всей силы ладонью по щеке врезала и так, что ногтями щеку разодрала. Всерьез била, понимаешь?.. Если так мужик бьет, он запросто убить может. Наташка говорит, мол, когда я в ту секунду глаза Василисы увидела, то от страха чуть в окошко не выпрыгнула. Я сначала не поверил, а потом смотрю, Наташку вдруг трясти начало… И в глазах такой ужас, словно она приведение увидела.
— А ты думал, что Василиса другая?
— Ну, уж нет!.. Она даже когда совсем тихая была, только идиот с ней любовные игры решился. Такая как Василиса коня на скаку не рукой, а одним взглядом остановит. Вот только плохо, что она сейчас чуть ли не на пустом месте нервничать начинает…
— И ты следом за ней, да?
— Да!.. Потому что никто толком не понимает, что происходит…
В коридоре что-то упало и послышались шаги. Иван приподнял голову.
— Петька это, — сказала Люба. — Видно надоело ему у нас прохлаждаться, и он с женой решил помириться. Он еще за ужином стал к тебе прислушиваться, когда ты о Василисе заговорил.
— И что же общего между тем, что Петька поссорился с женой и три дня живет у нас и Василисой? — не без иронии спросил Иван.
— Любовь, глупенький, любовь!.. — тихо засмеялась жена.
— А вот о любви я ничего не говорил, — отрезал Иван. — Я про пионеров говорил и про фонарь, под которым Василиса с Сашкой прощаются. А про любовь — ни-че-го.
— Спи уже, — женский смех стал совсем ласковым. — Про любовь ничего говорить и не нужно. Любовь либо есть, либо ее нет, а вот какая она — уже не нам решать…
… Уже усыпая, Иван вдруг подумал о том, что, пожалуй, Люба права.
«Совсем уже все с ума посходили, — не без горечи подумал он. — И я тоже скоро сойду! Господи, да что же это такое с людьми происходит-то?!.. Чего же это людям-то не хватает, а? И не дал ли ты нам, Господи, слишком много тишины, душевного покоя и достатка?.. Как бы мы тут все не захлебнулись таким счастьем!»

… Утро было немножко хмурым, но не дождливым. Сашка, Ганс и Мишка упорно пробивали в лесу траншеи для стока воды, а трактор Николая безостановочно рычал в районе «главного канала».
— Ты опять босиком?! — кричал на Мишку Ганс. — Я же тебе портянки самолично намотал по-старому способу. Кстати, тебе не стыдно, что тебя немец учит, как нужно носить кирзовые сапоги?
— А откуда ты все знаешь про наши сапоги? — нехотя отзывался запыхавшийся Мишка.
— Дед научил.
— А дед откуда узнал?
— Его старшина в лагере военнопленных научил. Если бы деду не подарили старые кирзовые сапоги, он бы умер от воспаления легких.
Работали не спеша, но и не слишком медленно. Иногда Сашка поглядывал на Мишку, умерял темп работы, но со временем азарт брал свое и штыковая лопата Сашки рубила корни деревьев не хуже топора.
— Мишка, устал?
— Нет, все нормально…
— Ты все-таки обуйся. Тут в лесу вода холодная.
— Зачем ты вообще в траншею залез? — недовольно ворчал Ганс. — Мы же не окоп роем.
— Так легче…
Во время очередного перекура Ганс отвел Сашку на берег лесного озерка.
— Поговорить надо.
— О чем?
— Не о чем, а о ком. О Василисе, — уже рассматривая удивленное лицо Сашки, Ганс хмуро пояснил: — Все это глупости, конечно, и вранье, но суть в том, что иногда и к вранью прислушиваться нужно…
Когда они присели на плоском бережке, рассказал Сашке о том, что узнал вчера от Вероники. Уже завершая свой рассказ, он добавил:
— Тут весь санаторий и Верхние Макушки знают, что Василису в Москву зовут. Может быть, эту историю про Бориса и свинцовое кольцо москвичи затем и придумали?
— Это и есть твое «вранье»? — глухо спросил Сашка.
— Да!.. Просто я не хочу, чтобы ты в дурацкое положение попал. Саш, я уже давно заметил, что, когда вокруг тебя происходят странные вещи, а ты их совершенно не замечаешь. Но не замечаешь не как слепой дурак, конечно, а как ребенок, понимаешь?.. Те, кто Василису в Москву зовут, например, могут тебя запросто под любую подлость подставить. Не знаю, как, но могут!..
Вместо ответа Сашка вытащил из кармана золотой кулон Василисы и протянул Гансу.
— Что это?.. — удивился тот.
— Москвичи Василисе подарили.
Какое-то время Ганс внимательно рассматривал кулон и даже взвесил его на ладони.
— Ни фига себе!.. Если бриллианты настоящие, то сколько же эта хрень стоит?!
— Дорого. Очень дорого.
— Подожди-ка!.. — Ганс потер кулаком, сжимающим кулон, наморщенный лоб. — А ты что, его выбросить, что ли, хочешь?!
— Хочу. Но не могу.
— Почему?
— Мне за всю свою жизнь цену этой чертовой штуки не отработать.
— Вообще-то, да… Ах, хитрецы, а?!.. То подарили, от чего практически избавиться нельзя. Наверное, вскладчину покупали…
Ганс снова принялся рассматривать кулон и даже поскреб грязным ногтем золотую корону. Потом он приблизил кулон к глазам и прищурился.
— Саш, посмотри!..
Сашка не обратил внимание на просьбу друга. Он сидел обхватил руками колени и положив на руки подбородок. Темное лесное озеро производило на него какое-то странное, гнетущее впечатление.
— Саш!..
— Что? — Сашка нехотя взглянул на Ганса.
— Посмотри, говорю!.. Вот!.. — Ганс протянул кулон. — Вот тут, видишь, в центре короны значок? Ну, вроде луны с двумя парами рогов по бокам.
— Вижу. И что?..
— Это «тройная луна» — чуть ли не главный колдовской символ. И вот тут посмотри… Вверху на короне не крест (хотя он и похож на крест), а символ… этот, как его?.. ну, древнеегипетский, в общем… он «анкх» называется. Означает вечную жизнь.
— Ты-то откуда все это знаешь?
— Я, когда русский язык учил, кроссворды с женой любил разгадывать… Точнее, это она любила и меня приучила. Оттуда и знаю… А еще у меня память очень хорошая.
Сашка какое-то время молча рассматривал странные символы.
— Ты, наверное, жену очень сильно любил? — вдруг совсем не к месту спросил он.
Теперь промолчал уже Ганс. Сашка отстранился и перевел взгляд на озеро. Они молчали целую минуту и только потом Ганс спросил:
— Саш, хочешь я эту гадость вместо тебя выкину? Тут в озере слой ила метра три, никто не найдет, — он подбросил кулон на ладони. — Ну, что скажешь?..
Сашка кивнул.
— Выбрасывай!
— Не пожалеешь?
— Нет.
— Ладно. Только ты отвернись, чтобы места не запомнил.
Сашка отвернулся и Ганс быстро взмахнул рукой. Послышался далекий всплеск.
— Все!.. — трагическим голосом сказал Ганс. – Финита ля комедиа. А теперь пошли пахать. Слышишь, как Мишка на Кольку кричит?.. Наверное, тот отказался наматывать ему портянки и в отместку наш политический философ принялся объяснять ему причины и истоки тоталитаризма.
Через пару часов привез обед мрачный Иван Ухин.
— В город Василиса уехала, — едва взглянув на Сашку, пояснил он. — С двумя московскими гостями уехала. А с другими чуть ли не до драки поссорилась. В общем, жизнь кипит.
— Если Василису в Москву увезут кредита на лесопилку мне не видать, — вздохнул Николай и не без надежды посмотрел на Сашку.
«С учетом проклятого кулона, дармовых кладов и всевозможных кредитов у Василисы от Сашки одни проблемы, — подумал Ганс. — И судя по всему это только начало».
Вслух он спросил:
— Ваня, а ты что такой сердитый? Опять к Василисе насчет Витьки обращался?
Иван молча кивнул.
— Отказала?
Иван снова кивнул:
— Сказала, что с такой пьяницей связываться — себе дороже. Мол, у нас вокруг культурные люди, а тут вдруг какой-то деревенский дурачок. Витьку вообще никуда не берут, потому что он никому не нужен.
Иван (и Иван тоже!) посмотрел на Сашку. Когда тот поймал этот немного тоскливый взгляд, то тут же подавился борщом. Ганс прыснул от смеха, Николай тоже улыбнулся и только Мишка презрительно скривился, рассматривая красноватую поверхность борща в глубокой тарелке. Он отложил ложку в сторону и сказал:
— Сегодня есть совсем не хочется.
— Ты почему без сапог? — спросил Иван. — Сегодня прохладно, вы в сырости работаете, смотри заболеешь.
— Я ноги натер. Ганс совсем портянки наматывать не умеет.
Николай загоготал, а Ганс даже покраснел от возмущения.
— Я тебе что, денщик, да?! — закричал он. — Я тебя сейчас всего в эти портянки заверну!
Мишка не стал спорить. Он взял куртку Николая, чуть отошел в сторону и расстелил ее на траве.
— Саш, я посплю немного, когда работать начнете, меня разбуди, хорошо?
Обед закончился через полчаса, но Сашка не стал будить Мишку. Мишка иногда кашлял, но даже кашель не мог вытащить его из глубоко сна.
— Заболел, наверное, — сказал Николай. — Пусть спит. Все равно в работе от него толку никакого нет.

… Василиса заглянула в домик к Сашке около пяти.
— Сашенька, я сегодня занята очень! — весело шепнула она и чмокнула Сашку в щеку. — Поэтому мы на пляж с тобой не пойдем. Я к девяти освобожусь, хорошо?
— Хорошо. А почему у тебя круги под глазами?
— День такой получился — очень нервный… Очень трудный день. Но все ничего — я держусь, не волнуйся за меня, — Василиса бегло осмотрела комнату. — А Ганс где?.. Уже на пляже?
— Нет, он за врачом ушел. Мишка заболел.
— Ой, как жалко!..
Василиса сделала шаг в сторону кровати, на которой отвернувшись лицом к стене, лежал Мишка, но не стала подходить близко.
— Миша, вы спите?
— Уже нет, — без выражения ответил Мишка. — Я совсем немножко заболел и скоро выздоровею.
— Вы — молодец! — одобрила оптимизм Мишки Василиса. Она повернулась к Сашке: — Пошли, проводишь меня чуть-чуть…
На улице Сашка тут же получил очередной «чмок» в щеку.
— Ты уже совсем людей не боишься, — улыбнулся Сашка.
— Да ну их всех!.. — отмахнулась Василиса. — Кстати, когда я тебя целую, у меня почему-то повышается настроение. Хотя… — она потерла ладонью лоб и поморщилась. — … Хотя голова как болела, так и болит. Что за день такой сегодня, а?!
— А что за день? — осторожно спросил Сашка.
— Рыбный! — тут же улыбнулась Василиса. — Мои москвичи день рождения Марины празднуют (ты ее, конечно, не знаешь), все в тельняшки нарядились и уже целый бассейн шампанского выхлебали. Порхают как бабочки-однодневки без пяти двенадцать ночи, вот только мысли у этих мотыльков почти что свинцовые…
— Опять со своей Москвой пристают? — вдруг разозлился Сашка. — Жаль меня рядом с тобой нет…
— Сашенька, ты не волнуйся за меня, пожалуйста! Единственное, что меня сейчас беспокоит это головная боль и то, что я чуть-чуть устала. А, впрочем… — Василиса порылась в кармане светлого сарафана и достала уже знакомый Сашке пластмассовый пузырек. — … Впрочем, как говорил Лелик из «Бриллиантовой руки» в данном случае будет «достаточно одной таблэтки...»
Легким движением Василиса отправила в рот маленькую таблетку и улыбнулась Сашке.
— Вот и все, Олешка. Через пару минут больше не будет никаких проблем.   
Сашка нахмурился, и Василиса спросила:
— Что не так, Сашенька?
— Не знаю… — Сашка пожал плечами. — Может быть, проще таблетку от головной боли выпить?
— Ах, ты наивненький!.. — Василиса мельком поцеловала Сашку в плечо. — Суть в том, Олешка, что если состояние человека превышает, например, десять миллионов долларов, то он попросту перестает жить нормальной жизнью. А еще в том, что даже когда такой человек отдыхает и, казалось бы, занимается ерундой, он все равно работает. А мое личное состояние значительно больше, Олешка. И поэтому мне иногда кажется, что я работаю даже, когда сплю. Я не могу, точнее, не имею права превращаться в выжатую тряпку. Я — держусь, понимаешь?.. Держусь изо всех сил, — Василиса засмеялась и в ее глазах появился теплый блеск. — Но как бы я не держалась, я все равно очень скучаю по своей прошлой жизни, когда все было легко и просто…
— Ну и вернись в нее вместе со мной.
— Вот за это я тебя и люблю, Олешка, — виновато улыбнулась Василиса. — Ты на удивление простодушен, казалось бы, даже глуп, но твое простодушие будет всегда сильнее изощренного ума мерзавца, а твою «глупость» можно смело взять в кавычки. Ой, чуть не забыла!.. Сашенька, тебе наверняка Иван Ухин собирается своего соседа-алкоголика подкинуть. Он никак его из запоя выдернуть не может. Сашенька, зайчик мой наивный, не связывайся ты с ними, пожалуйста! Обещаешь?
Сашка передернул плечами:
— А почему нет? Конечно, обещаю.
— Смотри у меня!.. И не забудь, приходи к девяти к «аквариуму». А теперь я побежала!..
Вернувшись в домик Сашка застал там Ганса, главврача Константина Егоровича и молоденькую, симпатичную медсестру. Константин Егорович прослушивал стетоскопом грудь Мишки, медсестра устанавливала возле постели стойку для капельницы, а Ганс пусть и искоса, но так выразительно посматривал на медсестру, что девушка уже успела немного покраснеть.
Увидев Сашку Ганс вдруг заторопился «по делам». Он явно спешил, потому что споткнулся на пороге, потерял сандалию, а потом попытался одеть ее на ходу нелепо балансируя и подпрыгивая. Дверь осталась открытой и наблюдая за Гансом медсестра облегченно засмеялась.
— Я вашего Ганса в цирке видел, — не отрывая взгляда от груди Мишки, сказал Константин Егорович. — Он очень хороший клоун. Мой внук в него буквально влюбился.
— А как же вы его узнали? — удивилась медсестра. — Разве он без грима выступал?
— Да, почти…
— Гансу грим не нужен, — не открывая глаз сказал Мишка. — У него весь талант нарисован на физиономии.
Медсестра улыбнулась, но не Мишке, а Сашке. Тот улыбнулся в ответ и тут же опустил глаза.
— В общем, с вами все в порядке, — сказал Мишке Константин Егорович заканчивая свой осмотр. — Правда, меня немного смущает скорость развития вашей простуды. Зоечка, (врач кивнул на медсестру) посидит с вами до одиннадцати. Если потребуется, она сделает еще один укол.
— А таблетки?..
— Перед сном выпьете еще парочку. Зоечка почитает вам книгу, и вы уснете. Знаете, ничто так хорошо не лечит как голос красивой девушки. А у Зоечки он почти волшебный. Поверьте, мне на слово это действительно так.
Константин Егорович встал. Уже на за дверью он сказал Сашке:
— И в самом деле ничего страшного нет. Но у вашего друга лишний вес и он довольно слаб физически. Ему нужно как можно больше двигаться… Но, разумеется, после того, как он выздоровеет. А сейчас ему нужен полный покой.
Выкурив сигарету, Сашка вернулся в домик. Зоя уже читала книгу. Мишка лежал на спине с закрытыми глазами и блаженно улыбался. Сашка вдруг подумал о том, что ему некуда идти, нечем заняться и даже не о чем думать. До свидания с Василисой оставалось еще довольно много времени и его совершенно некуда было деть…

… Наверное, никто в «Сытых боровичках» не умел отдыхать так, как Василиса Петровна — ее покой словно ограждала невидимая и непреодолимая стена. Нет-нет, разумеется любой человек мог обраться к ней с просьбой в любое время суток, но суть в том, что после пяти часов вечера эта просьба должна была быть… даже не знаю… жизненно важной, что ли?
Но не стоит думать, что Василиса Петровна была так уж строга. Например, она могла одолжить денег веселой, подгулявшей компании отлично понимая, где и как именно будут потрачены эти деньги или подарить плачущей девочке (которая, разумеется, только что навсегда поссорилась со своей жестокосердной мамой) большого плюшевого мишку. Короче говоря, хозяйка «Сытых боровичков» была довольно снисходительна к людским слабостям, но горе тому, кто начинал требовать (именно требовать!) от нее то, что она могла бы счесть… м-м-м… как это?.. излишним, что ли?.. хотя нет… наверное все-таки бесспорно принадлежавшим просящему по какому-то одному ему известному праву. Ледяной взгляд ее темных глаз мог ожечь до костей ледяным холодом.
С другой стороны, Василиса Петровна опять-таки была готова снова и снова доказывать свою иногда лукавую, иногда насмешливую, а иногда совсем уж добродушную привязанность к простым людям. Однажды вечером (около девяти, что ли?) к ней прибежала страдающая от горя селянка. Ее бедная коровка (а у несчастной женщины их было всего-то семь штучек) никак не могла разродится теленком и — как на грех! — куда-то пропали все ветеринары. Их не было ни в Верхних Макушках, ни в Меловой, ни даже в ближайших селах в радиусе сорока километров. Василиса Петровна вняла чужому горю и «присела» на телефон. Странно, но селянка оказалась права, все ветеринары действительно куда-то пропали, словно их похитили инопланетяне или какой-то сумасшедший олигарх вдруг объявил всероссийский съезд ветеринаров на своей даче. И тем не менее, «звериный доктор» все-таки был найден, правда, не в селах и даже не в Воронеже, а в Москве. Им оказался старенький профессор с немыслимым количеством российских и зарубежных премий и наград именно в той области ветеринарной науки, которая вдруг так сильно заинтересовала Василису Петровну. В это трудно поверить, но уже через четыре часа старенький профессор был в «Сытых боровичках»!.. Как оказалось, (по крайней мере так говорят люди) какой-то знакомый Василисы Петровны как раз летел на частном самолете в Воронеж, он-то и захватил с собой светило науки. Кстати говоря, те, кто видел Василису Петровну в то время (а она подняла на ноги многих, надеясь и на их помощь) рассказывали, что всесильной хозяйкой «Сытых боровичков» овладела какая-то холодная ярость — взгляд ее глаз невозможно было выдержать, человеком вдруг овладевала немыслимая жажда деятельности и если бы он хоть что-то знал о ветеринарии или о том, где можно найти стоящего ветеринара, он тут же вспомнил не только все, что когда-то знал сам, он вспомнил бы даже то, что когда-то знали его дальние родственники. Уже к двум часам ночи Василиса Петровна, селянка и профессор были в Верхних Макушках. Хозяйка «Боровичков» даже сочла возможным лично посетить хлев, никуда не ушла во время операции профессора (она только не смотрела на его руки), а после операции погладила спасенного теленка по голове. Она вдруг перестала быть холодной и властной, ее ледяная улыбка стала совсем доброй, а глаза — теплыми и живыми, как у спасенного теленка…   
 Да-да, в мире иногда случаются удивительные вещи и, хотя, — заметьте, пожалуйста! — несмотря на то, что я называю их «вещами», то есть едва ли не чем-то материальным, а значит и чем-то познаваемым я сам не очень-то верю в их познаваемость. Тут суть в том, что, допустим, складывая одну такую странную «вещь» с другой мы можем получить совсем не две, а целых четыре еще более загадочных «штучки» или не получить ни одной. Например, вы когда-нибудь думали о том, зачем человеку собачий нос? Не думали?.. Уверяю вас, и я тоже. Но вместе с тем, оказывается, ученые уже создали прибор способный конкурировать именно с собачьим носом. Нет, я отлично понимаю, что все это было совершено во имя святого дела познания Вселенной, но будут ли сами ученые ходить с такими «носами» постоянно, например, на своей работе или пользоваться ими во время обеда, чтобы обнюхать, например, котлету? Конечно, не будут. Но если все так, то не является ли без конца что-то изобретающий человек — вершина эволюции! — всего лишь любопытной обезьяной с собачьим носом?.. Любопытной в том смысле, что ей интересно все, но это «все» ей слишком быстро надоедает и она, — как в общеизвестной басне Крылова — вдруг начинает примеривать вместо носа очки?
Улыбнусь: ну, конечно же, нет!.. Человек — совсем не обезьяна и даже не потому, что гораздо красивее ее, но, главное, потому что в отличии от обезьяны он гораздо лучше защищен. Возможно даже сам Господь Бог, словно желая включить внутри человека некую «защиту от дурака», избавил его от своего божьего присутствия. Уверяю вас, что такая мысль не беспочвенна. Например, доказательств бытия Бога не существует, а требование предоставить их сию минуту не более чем требование к фокуснику прямо во время представления тут же, не сходя с места, разоблачить свои фокусы. Но зачем это делать?!.. Например, детские стихи, которые читала Сашке Василиса Петровна сначала по дороге в Воронеж, а затем и позже, сочинил Костя Горохов. А он свои самые первые, самые неумелые и самые искренние стихи написал именно после похода в цирк. Крохотный мальчик был восхищен веселыми клоунами, смелыми акробатами и загадочными фокусниками. Блистающий мир, который он увидел в цирке, очаровал его не только своей внешней мишурой, но и еще чем-то таким, во что страстно хотелось верить уже внутри самого себя и верить уже ни как-нибудь, а совсем по-настоящему. Но больше всего Косте понравился именно фокусник. Этот таинственный человек в строгом смокинге умел создавать что-то из ничего. Фокусник лгал?.. Но разве не именно так — из ничего — рождается, например, слово?.. И что есть ложь? И как из этой лжи маленький мальчик смог добыть… нет, не истину… но все-таки то, что неудержимо стремится к ней?!.. Вот вам и странные вещи... Ерунда, фокус, ловкость рук — и вдруг мальчик оказывается на пороге познания истины.         
Но вернемся к Василисе Петровне. Кроме всего прочего, эта удивительная женщина была настолько эмансипированной, что она… да простит меня читатель!.. совсем не шарахалась от так сказать, неких эротических ноток в отношении мужчин. Вы, наверное, уже заметили, что, рассказывая вам об этой восхитительной женщине я чаще обычного пользуюсь многоточиями? Вот-вот!.. Суть в том, что Василиса Петровна никогда и ни при каких обстоятельствах не была однозначным человеком и ее загадка — поверьте мне на слово, она все-таки есть! — неразрешима так же, как загадка сфинкса. И даже более того, в сущности, эротика тут совершенно ни при чем, но… а-а-а, черт возьми!.. да какая эротика вообще может иметь место, если ты рассказываешь о полубогине?! Возможно ли такое?.. Нет, нет и еще раз нет! Невозможно-с!..
И тем не менее, судя по наблюдениям верхнемакушкинцев, нечто похожее все-таки иногда происходило. Например, после пяти вечера Василиса Петровна любила посидеть на скамейке где-нибудь поблизости от центральной аллеи. И никогда никого не удивляло то странное обстоятельство, что молодая, очень красивая женщина словно оказывалась в некоем безвоздушном пространстве. Нет, воздух вокруг Василисы Петровны, разумеется, никуда не испарялся, но вокруг хозяйки «Сытых боровичков» — в радиусе примерно десяти метров — не было людей. Не было от слова «вообще». Нет, разумеется, можно было подойти ближе, но это уже значило, что человек направляется к Василисе с просьбой. Ну, а о том, как Василиса относится к просьбам после пяти вечера я уже говорил. Разумеется, время от времени в народной толпе иногда все-таки появлялся красивый смельчак-самоучка. Что уж тут греха таить, но Василисе Петровне все-таки нравились импозантные, рослые и ухоженные мужчины с хорошим чувством юмора. По-кошачьи мягко улыбаясь, они присаживались на ту же лавочку (но не ближе метра!) и заводили непринужденный разговор. Чем проще и веселее получался диалог, тем больше шансов было у заговорившего. Василиса Петровна никогда не капризничала и никогда не пыталась подчеркнуть какую-то разницу между собой и очередным добродушным ловеласом. Она охотно поддерживала разговор, шутила в ответ и чарующий блеск ее умных глаз скорее поддерживал говорившего в его неоправданном стремлении, чем возвращал на грешную землю. Иногда такие диалоги продолжались целых полчаса, иногда меньше, но никто и никогда не провожал Василису Петровну к главному корпусу. То есть никто и никогда не видел ее в компании случайного мужчины. Скажете, мол, а как же лавочка?!.. Ну, что лавочка… Лавочка она и есть только лавочка. Двое людей посидели рядом, немного поболтали и — все. Но если бы вы только видели глаза тех мужчин, когда Василиса Петровна уходила от них!.. В них было все: надежда на грани безумия; обожание и самоуничижение, и даже — даже! — готовность к самопожертвованию. Вы думаете, я преувеличиваю?.. Совсем нет. Помнится, как-то при первой встрече Ганс назвал Василису Петровну «Снежной Королевой», а теперь попробуйте себе представить, что вы вдруг замечаете в глазах этой королевы едва ли не адское пламя сжигающее темную энергию, из которой и состоит наша Вселенная. Это просто не может не произвести на вас должное впечатление. Повторю еще раз, что я совсем не преувеличиваю. И тут вопрос совсем в другом: в какой мере нам дана власть над этой темной материей и темной энергией и хотя бы только той, которая внутри нас?.. И что важно при решении такого вопроса: почувствовать ли себя обезьяной с собачьим носом или все-таки вспомнить Библейские строки: «вы — боги»?.. Ведь той свободы, которая дается обезьянам, напрочь и навсегда — безжалостно! — лишены боги.

… Ганс явно спешил, но, когда увидел Василису сидящей на лавочке, облегченно вздохнул и перешел на шаг. Василиса смотрела на наручные часы и чему-то улыбнулась. Вокруг никого не было. Ганс сел рядом, но поскольку молодая женщина, судя по всему, не собиралась смотреть в его сторону, — она продолжала рассматривать часы — кашлянул в кулак.
— У вас очень дорогие часы, Василиса Петровна, — наконец осторожно сказал Ганс. — «Ролекс»?..
— «Брегет», — Василиса милостиво улыбнулась. — Судя по вашему растрепанному виду, милый Ганс, вы только что собирали шишки в лесу?
Ганс не принял шутки, хотя все-таки бегло осмотрел свою майку и рабочие штаны. С ними было все в порядке (в относительном порядке, конечно, который может возникнуть в одежде после работы) Ганс остался серьезным и глухо сказал:
— Я по делу, Василиса Петровна…
— По какому?
— Вот!.. — Ганс порылся в кармане и достал золотой кулон Василисы. В лучах солнца драгоценность сверкнула бриллиантами настолько ярко и озорно, что пожилая пара сидящая на лавочке наискосок и напротив, как по команде уставилась на руки Ганса. — Вот, это ваше.
Какое-то время Василиса молча и внимательно рассматривала кулон на ладони Ганса.
— Итак, Ганс, вы все-таки очень хотите, чтобы я уехала в Москву? — после довольно длинной паузы спросила Василиса.
— Да!.. — бездумно выпалил Ганс и тут же спохватился: — Просто Сашка хотел выбросить в болото эту штуку… Но не смог. А я сделал вид, что выбросил и… в общем… заберите его, пожалуйста!
Василиса взяла драгоценность с ладони Ганса и он вдруг почувствовал, как холодны ее пальцы.
— Спасибо, Ганс.
— Пожалуйста…
Какое-то время они сидела молча. Ганс очень хотел уйти, но словно какая-то сила приковала его к скамейке.
— Я это… я все-таки должен вам сказать… — медленно, с заметным усилием и не поднимая головы, начал Ганс. — У вас с Сашкой все равно ничего не получится.
— Почему? Потому что он — беден, а я — богата?
— Не только поэтому… И даже совсем не поэтому. Но Сашка — другой, понимаете?
— Нет.
Ганс все-таки поднял голову, но столкнувшись глазами с глазами Василисы, тут же опустил. Взгляд хозяйки «Сытых боровичков» был на удивление спокоен и тверд.
— Помните, к нам Сашкина бывшая жена приезжала?
— Помню. И что из этого?..
— Я видел тот рисунок, который она вам отдала.
— Вы что, следили за мной?!.. — все-таки удивилась Василиса.
— Нет, просто так получилось, — торопливо начал оправдываться Ганс. — Мы Сашку искали… А потом ждали возле ворот, потому что Иван Ухин сказал, что вы с ним на речке. Мы даже не слышали, о чем вы говорили…
— А рисунок как рассмотрели? В бинокль, что ли?
— Когда вы ушли, я его из урны вытащил… А потом на место положил. Я просто понял, что вы за ним вернетесь.
— И вам не стыдно вмешиваться в личную жизнь других людей?
Ганс промолчал и поежился. Он тоскливо оглянулся по сторонам и вдруг понял, что ему до ужаса хочется на речной пляж. Запах реки удивительно похожий на запах свежего болотца, солнце, бьющее прямо в глаза и неповторимый вкус речной воды, отдающий немного в нос, вдруг показались ему едва ли не предтечей райского блаженства. Где-то там, на далеком пляже была свобода… черт возьми, свобода от всего!.. Но она была недостижима, как и самый настоящий рай.
— Вам не стыдно, Ганс?
На этот раз Ганс все-таки кивнул, хотя, если честно, конечно же, ему не было стыдно. Он мучился, переживал, но мучился и переживал совсем не за свою судьбу.
«Когда же она меня прогонит?!..» — совсем уж уныло подумал он.
Но Василиса почему-то не спешила и вдруг улыбнувшись, задала неожиданный вопрос:
— Ганс, хотите я немного расскажу вам о вас?    
— Зачем? — быстро ответил вопросом на вопрос Ганс.
— Вы узнаете о себе много интересного. А кроме того, я хочу вам отомстить.
Спрашивать «за что?» после «зачем?» было бы совсем нелепо и Ганс, на всякий случай, промолчал.
— Спасибо, Ганс, я расцениваю ваше молчание как знак согласия, — улыбка Василисы стала шире. — Знаете, по-моему, наше отношение к какому бы то ни было человеку определяется совсем не теми словами, которые мы ему говорим, а тем количеством времени, которое мы ему уделяем…
«Может быть, мне просто встать и уйти? — подумал Ганс. — Я что сейчас тут сижу как мой пленный дед, что ли?!..»
— … Вас уже несколько раз видели в компании одной симпатичной особы, которую зовут Вероника, — между тем продолжила Василиса. — Нет, я с ней не знакома, но кое-что о ней знаю, как и она обо мне. Женщины, мой милый Ганс, просто обожают чужие маленькие тайны. Правда я, в отличие от многих других, никогда ими не пользуюсь…
Упоминание имени Вероники буквально парализовала Ганса. Ему вдруг стало так отчаянно стыдно, что он забыл и про Сашку, и про баснословно дорогой кулон.
— … Так вот, Ганс, я не сомневаюсь, что Вероника рассказала вам обо мне некую нелепую легенду. Я имею в виду легенду, про свинцовое, позолоченное кольцо, которое я иногда ношу на толстой золотой цепочке. Она вам сказала, что я до сих пор жду своего бывшего жениха и считаю кольцо по-настоящему золотым?..
 — Я не совсем понял Веронику, но… в общем, я уже не помню, что она мне рассказала, — тихо ответил Ганс.
— Не поняли, но все-таки рассказали об этом Саше?
Очередная волна стыда выжгла в мозгу Ганса все, что хоть в малейшей степени было похоже на мысль.
— …А теперь я расскажу вам, что же было на самом деле, — голос Василисы вдруг стал далеким, глухим и значительно более властным. — На самом деле, милый Ганс, я никогда не любила сладковатого пижона Бориса. Да, мы провели вместе один год, но уже теперь я не могу вспомнить ни одного дня из той жизни. И не стоит быть слишком строгим к девятнадцатилетней девчонке. Перепутать в таком возрасте любовь и желание кайфануть — легкое дело. Пришло время — и все кончилось… Это произошло на вечеринке с двумя его друзьями. Я уверена, что они специально подстроили ту ситуацию. Короче говоря, подружки, которые были с его друзьями, ушли, а Борис претворился пьяным. Я была довольно сильно пьяна, много смеялась и ни о чем не думала. Я даже не помню, как мы сели на диван и один друг Бориса оказался слева от меня, а другой — справа. А Борис храпел на диване в углу… Как вы относитесь к групповому сексу, Ганс?
— Не был, не участвовал, не состоял, — с трудом выдавил из себя Ганс.
— Но вы же цивилизованный европеец!
Реплика Василисы прозвучала довольно иронично и Ганс вдруг почувствовал, что ему стало легче: стыд отшатнулся, в голове прояснилось, но первой осознанной мыслью была почему-то благодарность к Василисе.
«Нет, кажется, я все-таки продолжаю сходить с ума, но сходить почему-то совсем в другую сторону», — подумал он.
— Цивилизованность и сексуальные предпочтения — разные вещи, — наконец сказал Ганс.
Фраза получилась довольно умной, хотя и вычурной. Но по крайней мере она звучала довольно нейтрально, ни к чему не обязывала и ничего не утверждала. 
— Вы умница, Ганс, — Василиса кивнула. — Но вернемся к той проклятой вечеринке. Разумеется, никакого секса не было. Но я до сих пор не могу простить себе те, примерно, полторы минуты, когда меня с одной стороны целовали в шею, с другой — в щеку, в то время как чьи-то лапы ощупывали меня со всех сторон.
— Василиса Петровна, вы уже сказали, что собираетесь отомстить мне, но зачем же мстить с помощью таких подробностей?! — все-таки перебил Ганс.
— А они уже кончились, Ганс. Потом меня полчаса рвало на кухне. Я не понимала, что со мной происходит, попросту говоря, я не чувствовала за собой никакой вины, но… Чуть позже я все-таки поняла, что самое сладкая вещь в этом мире — падение в ад. Поймите меня, пожалуйста, правильно, Ганс, я совсем не тороплюсь осуждать женщин, которые… то есть у которых легко получилось то, что не получилось у меня. Для меня они, примерно, то же самое, что и мухи за стеклом. Люди — только люди и ни на копейку больше. Они — разные, они — да, не мухи, но очень часто они и в самом деле настолько разные, что…
Ганс ожил окончательно и счел нужным спросить:
— А что этот… ну, Борис?
— «Ну, Борис» просто исчез. Он-то и стал той мухой за стеклом о которой не просто противно думать, а которой просто забываешь, как только отворачиваешься в сторону. Сначала он часто приходил ко мне, плакал, просил прощения и даже стоял на коленях. Он целовал мне руки слюнявыми губами, а мне почему-то было смешно. Я не била его по щекам, не злилась и даже не гнала сразу. Когда он приезжал ко мне домой, мы немного стояли на пороге квартиры, когда он находил меня где-то еще мы тоже… как это?.. стояли на месте, о чем-то говорили, но я просто ждала, когда он уйдет. Борис перестал существовать, понимаете?
— Примерно понимаю… — кивнул Ганс. — И тогда он подарил вам свинцовое кольцо?
— Да, на прощание. Я уже переехала в Воронеж, какое-то время он продолжал виться рядом, но потом все-таки понял, что ему нужно уйти.
— Но почему вы все-таки взяли это кольцо?
Василиса пожала плечами. Она вздохнула, вытащила из кармана белый, пластиковый пузырек и слегка встряхнула его. Судя по звуку, в нем было не больше трех-пяти штук таблеток.
— Снова болит голова. Вы меня, так сказать, немножко достали, но не вините себя в этом. Сегодня просто ужасный-ужасный-ужасный день, Ганс!.. — Василиса положила на лавочку кулон, вытряхнула из пузырька одну таблетку на ладонь и быстро отправила ее в рот. — Такое «болеутоляющие» нельзя пить часто, тем более два раза в сутки, но сейчас у меня просто нет другого выхода.
Ганс хотел было повторить свой последний вопрос, но вдруг обратил внимание на капризный излом кончиков губ Василисы.
«Кажется, она делает сейчас что-то не то?.. — подумал Ганс. — По крайней мере так считает именно она, а не я».
Какое-то время они молчали.
— Знаете, почему я рассказала о себе, Ганс? — спросила Василиса.
— Вам просто скучно стало?
— Нет. Суть в том, что вы — честный человек и вы никогда не расскажите обо всем этом Саше.
— Тогда в чем смысл вашего рассказа?
— В том, что вы будете мучиться. Человеку вообще свойственно мучиться от ощущения чего-то невозможного. Но для вас это полезно, милый Ганс, и в следующий раз вы будете думать, а стоит ли распространять сплетни о честных женщинах, — глаза Василисы наконец-то потеплели, и она едва ли не облегченно улыбнулась.
«Как быстро подействовала эта таблетка!..» — удивился Ганс.
— … А следующая суть в том, — продолжила Василиса. — Что, когда Саша снова что-нибудь вам скажет обо мне, вы, Ганс, уже будете смотреть уже на него совсем другими глазами.
— Какими же?
— Сочувствующими.
— Сочувствующими кому?
— Разумеется, мне. Знаете, Саше действительно очень нелегко с такой вздорной особой, как я. Но, повторяю, вы — честный и совестливый человек и вы будете молчать и мучится.
Гансу стало совсем легко, словно загадочную таблетку выпил и он, и Ганс весело сказал:
— Если я — честный, то вы — страшная, Василиса Петровна… Я совсем не вашу внешность имею в виду, ведь с вас иконы писать можно. Вы тут только что о какой-то сути говорили, но, по-моему, главная-то суть в том, что, не смотря на вашу снисходительность к людям, вы не очень-то считаете их людьми…
— Это не совсем так, но… короче, в вашей мысли что-то есть. И как давно вы это поняли?
— В первый же день.
— Потому и назвали меня «Снежной королевой»?
— Угу.
— Да-да, вы определенно в чем-то правы, — кинула Василиса. Она весло подмигнула Гансу. — Как правило, меня не интересуют дешевые душевные переживания мелких людей, но главное в том, что я хочу от них всего, сразу и хочу без остатка.
Ганс охотно поддержал беззаботные нотки разговора:
— Так кто же вы: гениальная доброта или черная злодейка?
Василиса передернула плечами:
— Ганс, честное слово — самое честное слово! — я не знаю. Но я точно знаю, что способна если не на жестокий, то на жесткий поступок. Хотите, я вам это докажу сейчас?
— А вы не убьете меня, случайно, во время доказательства?
— Случайно нет, — Кулон снова вернулся на скамейку. Легким движением Василиса сняла с руки часы и протянула их Гансу. — Цена этих «ходиков», конечно, меньше цены кулона, который вы мне вернули, но если цену первой вещи уменьшить всего на один порядок, тогда их можно будет сравнить. Держите, теперь они ваши.
— Зачем?!.. — искренне удивился Ганс.
— Затем, что рано или поздно вам придется объяснять Саше, откуда у вас эти часы. И тогда вы совершенно точно не расскажите ему, что я вам тут только что наболтала про себя.
— Да не возьму я их!.. — отстранился от подарка Ганс.
— Возьмете. Ганс, золото можно обменять только на золото. Что я и делаю сейчас. А если вы не возьмете часы, я запихну вам их за пазуху и устрою грандиозный скандал. Вам нужен скандал с хозяйкой «Сытых боровичков»?
Ганс молчал, сопел и рассматривал часы на ладони Василисы.
— А сколько они стоят?
— Очень дорого. Берите!..
— Василиса Петровна, да что вы ей, богу!.. То кладами расшвыриваетесь, то с подарками к малознакомым иностранцам пристаете, — попробовал снова возразить Ганс. — Честное слово, рядом с вами просто страшно находиться.
Василиса молча смотрела на Ганса. Тот, наконец, нехотя взял часы.
— Кстати, в байку о том, что я жду возвращения Бориса, а потому и храню его кольцо никто из местных не поверил, — сказала Василиса. — Это московский вариант моего жизнеописания. Причем довольно дешевый.
Ганс пытливо посмотрел в глаза Василисы и, словно вспомнив что-то важное, неожиданно спросил:
— Василиса Петровна, а вы в Бога верите?
— Да, как и вы. Но мы с вами верим в разных богов. Вы верите в ласкового бога-няньку, а я совсем в другого.
— В сатану, что ли?..
— Нет. Сатана — только обезьяна Господа Бога.
Взгляд Василисы стал строгим и Ганс так и не решился задать следующий вопрос.
— Ну, мне пора, Ганс, — Василиса встала. — Теперь у меня нет часов и я боюсь опоздать на деловую встречу. Не провожайте меня, пожалуйста.
Ганс проводил долгим взглядом удаляющуюся фигурку хозяйки «Сытых боровичков».
«Я не знаю, в какого бога-няньку я верю, — подумал Ганс. — Но если он и дальше будет создавать таких умных и жестоких красавиц, то у человечества поневоле появится шанс забыть о всех богах».

В столовой, за ужином, за столик к Сашке и Гансу подсел Иван Ухин. Неформальный староста молча расставил на столе свои тарелки, молча задел Ганса углом подноса, молча сел и молча уставился на тарелку с картофельным пюре и толстой котлетой.
— Случилось что-нибудь? — спросил Сашка.
— Давно случилось, — усмехнулся Иван. Он поворошил вилкой мягкое пюре, даже подцепил его, но так и не поднес вилку ко рту. — Сегодня утром Витьку связывать   пришлось. Верка навзрыд плачет, Женечка в угол забилась и молчит. Одним словом, беда! Теперь Витька не остановится. Забрать его из дома нужно. Пропадет человек.
— Куда забрать?
— Ну, это… К вам. Больше некуда.
Ганс подавился котлетой и сильно закашлял. Между тем Иван все-таки приступил к ужину и Ганс смотрел на него глазами полными слез. Расползающееся во влажной пелене горбоносое лицо Ивана вдруг стало похоже на физиономию бабы Яги.
Ганс наконец справился с кашлем и спросил:
— А нам это зачем? Или это премия такая за ударный труд от Василисы Петровны?
Иван не обратил на слова Ганса никакого внимания. Он посмотрел на Сашку, усмехнулся и спросил:
— Не возьмете, значит?
«Знает к кому обращаться, сволочь!.. — с неожиданной злостью подумал Ганс. — Сашка уже двух алкоголиков-неудачников на улице подобрал, а как говорится, где уместились двое — там найдется место и третьему. И какое кому дело до того, что сейчас один неудачник нежится в постели под присмотром красивой медсестры, а у второго лежит в кармане дорогой подарок невесты главного героя?.. Третьего, тащите к Сашке третьего! Где же твоя справедливость, Господи?!..»
— Сколько времени? — не отрываясь от еды спросил Сашка.
— Двадцать минут восьмого, — быстро ответил Иван.
До девяти оставалось еще целых час сорок минут и Сашка сказал:
— Ладно, после ужина посмотрим, что там с Витькой.
— Может быть, этого пьяницу проще пристрелить? — пошутил без улыбки Ганс.
— Проще! — тут же согласился Иван и в его голосе легко угадывались едва ли не льстивые нотки. — Кстати, почему я вашего Мишку не вижу? Он возражать не будет?
— Болеет Мишка. Ганс, отнеси ему ужин, а потом нас с Иваном догонишь.
«Хорошо быть больным и толстым!.. — не без досады подумал Ганс. — Лежи себе, ешь таблетки и слушай книжку, которую тебе читает симпатичная девушка. Позавидовать можно, честное слово!..»

… Обессиливший донельзя Витька лежал в своей новенькой машине, на переднем сиденье и ругался самыми черными словами. Дверцы машины были открыты. Иногда Витька поднимал голову и смотрел желтыми, круглыми глазами на сидящую на порожках веранды жену Веру.
— Жалко, да?.. — кричал он. — Тебе моей водки жалко, гадина?!
Женщина молчала и бездумно смотрела на опускающееся к лесу солнце. Увидев Ивана с Сашкой и Гансом, она не встала, а только горестно подперла щеку ладошкой. Скрипнула боковая калитка двора и рядом с Иваном тут же оказался его сын Петр.
— Дружков своих привел, родственничек Иванушка, — поприветствовал гостей Витька. — Бить будете? А по мне хоть убейте, все рано я буду жить так, как хочу! — Он засмеялся и запел: — Па-а-а тундре-е, па-а-а стальной ма-агистрали!..
Мужчины немного посовещались стоя возле машины. Они легко выдернули легковесного Витьку с переднего сиденья и аккуратно поместили на заднее.
— Может быть, связать его? — спросил Иван.
— Не надо, — хмуро отозвался Ганс. — Ты с Петькой его придерживать будешь справа-слева, а машину Сашка поведет.
Иван торопливо закивал и бездумно спросил:
— А ты?..
— А что я? — усмехнулся Ганс. — Я рядом с Сашкой сяду и всеми вами руководить буду.
Из дома вышла Женечка. У девушки было заплаканное лицо и красные воспаленные глаза. Она подошла к Сашке, уткнулась лицом в его плечо и зарыдала.
— Ну, не надо!.. — Сашка мельком поцеловал Женю в макушку. — Теперь все хорошо будет. Я обещаю, вы больше не бойтесь ничего.
Глядя на Женю заплакала и ее мама.
— Ну, вот, ну, вот!.. — делано возмутился Ганс. — Утонем сейчас. Поехали, что ли?..
Садясь в машину Иван незаметно и сильно пнул кулаком под ребра Витьки. Тот охнул, попытался было завалиться на бок, но наткнулся лбом на ухо Ивана.
— Дерется еще, гад!.. — возмутился Иван и пнул Витьку еще раз, на этот раз открыто.
Увидев в зеркале заднего вида глаза Сашки, он смутился и пояснил:
— Да никаких сил уже не осталось эту пьяную сволочь терпеть!..
… Верхнемакушкинцы провожали новенькую машину Витька долгими, насмешливыми взглядами.   
   
…Витьку поставили у двери, лицом к стене. Он вел себя тихо и только обиженно всхлипывал носом.
— Зачем вы его сюда притащили?! — закапризничал Мишка.
— На пару дней только, — быстро ответил Иван. — В себя придет — домой вернется. Если Витька силу почувствует тихо вести себя будет. А сейчас я с Петькой за кроватью и матрасом сбегаю, ладно?
— Ладно, — буркнул Ганс. — Только быстро.
— Мы мигом! — жарко пообещал Иван.
К Витьке осторожно приблизилась медсестра Зоя. Какое-то время он рассматривала его профиль, потом, взяв кончиками пальцев руку, прислушалась к пульсу.
— Ему нужно капельницу поставить, — наконец, заключила она. — Еще уколы нужны… Что-нибудь типа милдраната или мексидола.
— У вас такие есть?
— Есть! Я сейчас все принесу.
— Лучше водки дайте, — сипло попросил Витька.
— Когда ляжешь в гроб — налью, — пообещал Ганс.
— Да надоел я уже всем!.. — продолжил жалобы Витька. — Что вы тут со мной мучаетесь?!
Когда слегка запыхавшиеся Иван и Петр принесли койку с матрасом и подушкой и Витьку попытались уложить на нее, он все-таки попытался вырваться. Ему почти удалось это, но потом он налетел могучую фигуру Сашки и рухнул на кровать.
— Донжуан снова не выдержал встречи с командором, — констатировал Ганс. — Зоечка, попробуйте, пожалуйста, оживить этот полутруп. Колите его хоть шпицами, хоть вилками; ставьте ему хоть капельницы, хоть палки в колеса, но только сделайте этого мерзавца незаметным как вчерашняя тень, — Ганс подмигнул Ивану. — Потому что, когда я смотрю на него, мне почему-то очень хочется выпить водки.
— Но это же невозможно! — возмутилась медсестра Зоя. — Разве вы видите хороший пример?
— Дело не в качестве примера, Зоя, — притворно грустно вздохнул Ганс. — Дело в том, что этот пример вообще существует. Понимаете?
— Нет!
Как раз в это время глаза Ивана Ухина как-то странно заблестели, и он зачем-то заговорщицки подмигнул своему сыну. В глазах Петра тут же появился ответный маслянистый блеск, и он подмигнул отцу. Оба мужика улыбнулись улыбками грешников, вдруг осознавших свое бессилие перед грехом.
— Вы еще слишком молоды, Зоечка, — сказал Ганс.
Мишка ревниво наблюдал за тем, как медсестра хлопочет возле Витьки. В конце концов, он не выдержал и сказал:
— А почему бы койку с этим идиотом не поставить на улице?
— Там комары, Мишенька.
— Тебе жалко комаров, да?
Мишка очень хотел, чтобы в комнате снова наступила уютная тишина, и чтобы Зоя снова стала читать книгу, а он, не вдумываясь в текст этой книги, и вообще не думая ни о чем, просто слушал тишину там, за приятным голосом девушки. Тогда болезненный и неприятный жар становился не таким уж неприятным, куда-то уходила головная боль оставляя вместо себя приятную пустоту и Мишка — вот уж странно! — чувствовал себя едва ли не лучше, чем, когда был здоровым.
Но вскоре за Зоей зашел рослый парень с веселым и курносым лицом.
— Ой, граждане, я к вам еще загляну! — засуетилась Зоя. — Мы будем гулять тут неподалеку. Часов в одиннадцать, хорошо?
Мишка ревниво взглянул на ухажера симпатичной Зои и молча отвернулся к стене..
— Я им завидую, — сказал Ганс, когда парочка покинула домик.
— Тебе одной женщины мало, что ли? — сказал в стену Мишка. — Насколько я знаю, сегодня ты снова идешь на свидание.
— А ты завидуешь мне, — тут же нашелся Ганс.
— Я не завидую, я болею!
— Нет, ты сначала завидуешь и только потом болеешь.

… Сашка пришел к «аквариуму» без десяти девять. Но Василиса не пришла ни в девять, ни полдесятого, ни в десять. Сашка три раза прогулялся вокруг корпуса, посидел на лавочке и даже постоял на высоких порожках перед стеклянными дверями «аквариума». Он много курил, то и дело оглядывался, жадно высматривая за стеклом знакомое, милое лицо, но Василиса не приходила…
В одиннадцатом часу к нему подошел Володя — всегдашний и единственный охранник Василисы. Его характерной особенностью было умение возникать словно ниоткуда и также незаметно исчезать, когда необходимости в его присутствии уже не было. С учетом габаритов охранника и клички, которую ему дали верхнемакушкинцы — «Полтора вола» —  а также своей малозаметности, он вызывал едва ли не восхищение у простодушных селян.
— Саш, Василиса Петровна на пляже, — коротко сказал Володя.
Он не без интереса рассматривал нахмуренное лицо Сашки словно пытался понять его реакцию на только что сказанные слова.
— С кем? — спросил Сашка.
— С москвичами. День рожденья кого-то там отмечают. Меня Василиса прогнала. Я ее теперь здесь буду ждать.
Сашка молча выбросил окурок и нахмурился еще больше.
— Иди, иди за ней, — сказал Володя и чуть заметно улыбнулся. — Они там все пьяные и… в общем, как это?.. не люблю я их. Василису с собой чуть ли не силой утащили. Я бы с тобой пошел, но не могу — Василиса своих приказов никогда не отменяет.
Сашка кивнул. Он бы пошел на пляж и без подсказки Володи, но его неприятно удивило, что Василиса так легко забыла свое обещание.
— Замоталась Василиса последнее время совсем, — сказал Володя. — Знаешь, как в старину крепости брали?.. Одни — штурмуют, другие — обедают или ужинают, а третьи — спят. И так без отдыха для тех, кто в крепости. Волна за волной. На твоем месте я бы… — улыбка Володи стала, казалось бы, добродушнее и шире, но в маленьких глазах вдруг появился холодный огонек. — Ну, ты понимаешь…
Дорога до «большого пляжа» заняла не больше десяти минут. Кусочек пространства возле реки был освещен мигающим светом цветомузыки, сама музыка звучала не очень громко и ее то и дело перебивали смех и веселые выкрики. Народу было не так много, но все-таки собравшихся на берегу уже можно было назвать пусть и небольшой, но все-таки «толпой». Сашка остановился в пяти шагах, не зная, что делать дальше. Бродить среди людей в пляжных нарядах было довольно нелепо, а попытка позвать Василису наверняка закончилась бы ничем из-за музыки и шума.
— Саша, ты?!.. — Василиса вышла из толпы так, словно мгновенно материализовалась в пространстве. Вот ее не было, а вот она уже возникла из ничего с чуть виноватой улыбкой на лице.
На Василисе был белый танкини, но даже такой полузакрытый пляжный костюм не мог скрыть изящество ее фигуры. Легкие складки мокрой материи на широких бедрах и узкой талии молодой женщины словно подчеркивали эти формы, они были сиюсекундны, невесомы и в то же время пронзительно реальны, каким-то невообразимым образом сочетая в себе классические формы статуй греческих богинь и живые изгибы гибкого человеческого тела. 
Сашка потупился и неуверенно сказал:
— Я ждал тебя… А ты не пришла, — он поднял голову и, уже глядя в глаза Василисы, спросил: — Может быть, мне уйти?
— Что ты, что ты!.. — Василиса всплеснула руками. Она резко оглянулась и резко крикнула: — Эй, зверье, платье мое дайте!..
Возможно, крик должен был быть получится шутливым, но в конечном результате вышел чуть ли не грубым. Василисе подали платье и человек, подавший его, не вышел из сгрудившейся во что-то единое, толпы. Василиса быстро оделась и взяла Сашку под руку.
— Пошли, Сашенька, пошли!..
Они шли медленно и не смотрели друг на друга. Нужно было о чем-то говорить и Сашка сказал:
— У тебя прическа сейчас совсем другая… Очень симпатичная челочка получилась. Я такой еще не видел. «Хвостик» сзади расплела?
— Сашенька, солнышко мое, «хвостики» ведь не заплетают…
— Снова глупость сказал, да?
— Сашенька, мне очень нравится, когда ты говоришь глупости. Понимаешь, когда человек тебе по-настоящему нравится, он нравится тебе весь и целиком: со всеми своими глупостями, вздоронстями и даже тараканами в голове. Саш, слышь!.. — из-под темной челки на Сашку взглянули повеселевшие, уже задорные, но все еще очень глубокие женские глаза: — Саш, а я тебе как нравлюсь?.. Так же, да?
— Так же и еще больше. Я там тебя ждал-ждал, а ты в это время…
Василиса счастливо рассмеялась:
— Солнце мое глупенькое, ну, не скули, пожалуйста!..
Сашка пожал плечами и отвернулся, глядя в сторону реки.
— Васик, знаешь, что...
Он замолчал.
— Что, мой нежный рыцарь? — снова сквозь тихий смех спросила Василиса.
— Иногда ты бываешь настолько грубой, что… В общем, я даже не знаю...
— Что ты не знаешь? Какой я бываю грубой?
— Как раз это я знаю. А вот ты пользуешься тем, что я не умею на тебя обижаться.
— Конечно, пользуюсь. Еще бы я этим не пользовалась!.. Я же женщина, Сашенька. Подожди!.. — когда они остановились, Василиса прижалась к Сашке всем телом. — Посмотри на меня, пожалуйста, лапа моя!.. Я просто вздорная богатая баба, понимаешь? — взгляд Василисы стал искательным и виноватым. — Ну, у кого бы на моем месте крыша не поехала?.. И у меня тоже поехала, но только чуть-чуть. Я свободы хочу, понимаешь?.. Свободы и в том числе от этих чертовых денег. Ты даже не представляешь, как это шикарно вышвырнуть то, что кто-то считает богатством!..
— Да пошли они к черту, эти твои деньги!.. — неожиданно сердито сказал Сашка.
— Подожди!.. — Василиса потянулась губами к лицу Сашки. Она поцеловала его в щеку и вдруг с силой прижалась к его губам. — Сашенька, сердечко мое, пошли ко мне, а?..
Сашка ничего не ответил и молча пошел вперед.
— Сашенька!..
— Тебе домой пора, — глухо сказал Сашка.
Когда началась асфальтовая дорожка и Василиса попыталась взять Сашку под руку, он рывком освободил руку. Уже немногочисленные отдыхающие, верхнемакушкинцы и «боровички» впервые наблюдали за тем, как Василиса Петровна «не держится» за Сашку. Их провожали долгими, недоумевающими взглядами, а когда неожиданно за их спиной вдруг потух фонарь, все сочли это дурным предзнаменованием.
— Сашенька, не зли меня, пожалуйста!.. — тихо окликнула сзади Василиса. — Ну, забыла я про это свидание, забыла!.. Просто выпила лишнего, но совсем не шампанского. А ты разве сейчас лучше поступаешь?
—Хуже.
— Тогда пошли ко мне, баран!
— Я не баран. Я — человек.
— Да, ты — человек. Но сейчас поступаешь как баран.
Володя «Полтора вола» сидел на лавочке возле «аквариума» под самым ярким фонарем. Гигант щурился, читая газету и старательно шевелил губами. Увидев Сашку с Василисой, он встал, широко улыбнулся и уже было поднял руку со сложенной газетой, но увидев выражение их лиц, сел и отвернулся в сторону.
Василиса остановилась возле охранника и спросила:
— Володя, как тут дела?
— Все тихо, Василиса Петровна. Приказания будут?
— Нет.
Василиса приблизилась к Сашке и попыталась заглянуть ему в глаза. Тот сначала потупился, как провинившийся мальчишка, потом перевел взгляд на ярко сияющий плафон фонаря, а затем, словно осознав нелепость такого разглядывания, отступил от Василисы на шаг.
Василиса усмехнулась и молча пошла к большим стеклянным дверям…

… В это время Ганс тоже наблюдал за фонарем. Тот почти точно умещался в широко распахнутой форточке и сиял так ярко, что немного слепил глаза. Вероника лежала рядом с Гансом, опершись на полусогнутую руку. Пальцами второй руки она барабанила по голой груди Ганса.
— … Романчик, ты ничего не понимаешь! — жарким полушепотом говорила Вероника. — У этой чертовой Василисы денег просто немеряно. Ты думаешь, у нее сто или двести миллионов евро? Ага, жди!.. Там о миллиардах речь идет, понимаешь?! Не знаю, что такого сделал ее папаша, но если сейчас он найдет пещеру Али-бабы, то отдаст эти сокровища Василисе, чтобы она купила себе какой-нибудь остров для дачи где-нибудь на Мальдивах. Василиса за пару лет съездит на этот остров пару раз, а потом забудет его за ненадобностью. Забудет, ты представляешь?!.. — Вероника принялась расталкивать Ганса. — Что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь.
— Барабан! — улыбнулся Ганс.
— Какой барабан? — удивилась Вероника.
— Не знаю какой. Ты попросила сказать что-нибудь, я и сказал.
— Ты балбес, Роман.
— Я знаю… Но особо не переживаю по этому поводу.
Вероника возобновила свой монолог. Ганс закрыл глаза.
«Ну, его к шутам, этот фонарь… Надоел уже! — подумал он. — А что же касается Василисы, то они — они все! — никогда не поймут ее. Я, конечно, тоже не понимаю, но я хотя бы уважаю ее… может быть, даже побаиваюсь… или еще хуже, иногда мне попросту хочется удрать  отсюда…»
— … Василиса может отсыпать любому много-много денег, — между тем продолжала Вероника. — Нужно только найти к ней правильный подход. Ты понимаешь меня?
— Обмануть ее, что ли?.. — Ганс зевнул. — А ты представляешь, что она может сделать с тем, кто ее обманет?
Пальчики, барабанящие по груди Ганса замерли.
— В этом ты, пожалуй, прав, — задумчиво сказала Вероника, но тут же снова ожила: — А если сделать так, чтобы она ничего не поняла, как до, так и после?!..
— После чего? — Ганс приоткрыл один глаз.
— После того, глупый! В конце концов, ведь получилось же что-то у Бориса-Нарцисса.
— А он что, свистнул у нее миллион?
— Нет, конечно… Но тут речь не о деньгах, а об… Ну, в общем, понятно, о чем. Короче говоря, умный человек может многое поиметь от Василисы…
«А я уже и так поимел, — усмехнувшись, подумал Ганс. — Сейчас в нашем домике, под моей подушкой лежат золотые часы, и я не удивлюсь, если они стоят сто тысяч евро. Но обманывал ли я Василису?!.. Нет. Я сказал ей чистую и нелицеприятную правду. Я был как шут перед троном короля… или королевы? Да-да, Снежной Королевы… И она отомстила мне. Теперь, как честный человек, я не имею права рассказать Сашке о том, что на самом деле случилось с между Василисой и Борисом-Парисом. Даже если Сашка попросит меня об этом. А он может меня попросить, когда увидит эти проклятые золотые часы. Потому что такие подарки красивые женщины просто так не делают… Что я ему скажу? То, что я просто сказал Василисе, что я очень хочу, чтобы она уехала?..»
— … Лучше всего, чтобы Василиса какой-нибудь подарок сделала. Очень дорогой, разумеется. Ведь за подарок не нужно будет потом отчитываться, — мечтательно говорила Вероника. — Ты понял меня?
— Понял, — нехотя отозвался Ганс. — А какой именно подарок?
— Ну, золотые часы, например…
Ганс громко закашлялся. Приступ был неожиданным, неспровоцированным и довольно сильным.
— Нет, часы не надо… — между двумя приступами с трудом выдавил он из себя.
— А что же тогда?
— Например, арабского скакуна. Ну, для деревенского сенокоса. А потом можно будет удрать с ним в Аравию и загнать лошадь какому-нибудь арабскому шейху.
— Тебе бы все шутки шутить, а я серьезно говорю! — обиделась Вероника.
«Не так дано я говорил Мишке, что клоун внутри меня благополучно умер, — не без горькой иронии подумал Ганс. — Но, как оказалось, на его могилу продолжают приходить поклонники. Да, ребята, да, настоящий юмор — бессмертен!..»