Смерть по расписанию

Он был обычным работником офиса, имевшим бесконечный список дел, который никогда не заканчивался, а если и случалось такое, то он, не зная, куда приложить руки, придумывал себе ещё нужной работы, и никогда не позволял себе идти не по списку, даже не допускал, что такое возможно. В списке так всё было подробно расписано, что, казалось, там были дата и время окончания его жизни...

Его распорядок, как и, впрочем, большинства, был отточен до неприличного перфекционизма.  Каждый день он вставал ровно в шесть утра, собирался, надевая одну из своих рубашек цвета, в зависимости от дня недели, завтракал одним и тем же: яичницей с пережаренной колбасой и черным чаем, после ехал на своей машине к офису и парковал её всегда на одном и том же месте под номером сорок три. Заходя в здание, он как обычно говорил охраннику: «Здравствуйте,» - на что тот ограничивался лишь ленивым кивком. Он проходил дальше, нигде не задерживаясь взглядом, и, оказавшись около лифтов, ждал именно крайний, который всегда в это время спускался со второго этажа. Он поднимался на тринадцатый и, вешая на самый дальний крючок небольшого серебристого, теряющегося на фоне обоев шкафа своё пальто и поправив левую штанину, скорее даже по привычке, а не потому, что она загнулась, проходил к своему месту, примечая, кто на работе, а кто позволил себе опоздать; после того, как видел, что по обыкновению нет вечно опаздывающей высокой блондинки, он, решив, что ровным счетом всё на своих местах, со спокойной душой начинал работать с нескрываемым удовольствием. Его рабочий день, наполненный бесконечным увлекательным копанием в документах и часовым перерывом на обед, завершался в пять часов вечера, но по вторникам, средам и пятницам он непременно оставался ещё на два часа. То было не из-за денег, которых у него водилось немало и в которых, однако, он не видел почти никакой ценности, а из-за навязанной им себе любви к работе.

Он мало с кем общался и даже в беседах с коллегами или начальством, если в таковые попадал, чего старался избегать, предпочитал отмалчиваться и с умным видом кивать. Раз было, его отдел решил сходить на комедию в театр и, за неумением отказываться, он и попал туда. Его не поразило ни шикарное здание и его убранство в стиле римского барокко, ни наигранно изысканные разговоры об искусстве, в котором он совсем не смыслил, ни представление, которое не понял и смеялся со всеми, только чтобы не показаться глупцом. Выйдя из театра, он с удовольствием вдохнул окружающую атмосферу, стоя около дороги, и навсегда для себя решил не ходить ни на какие светские мероприятия.

***

Это было обычное утро, которое не отличалось ничем от предыдущих рабочих дней, разве что было не по-осеннему тепло, а листья деревьев отливались чистым золотом на солнце, но этого мало кто замечал. Всё начало четверга шло по плану, что воодушевляло. Он надел голубую рубашку, которую надевал непременно в этот день недели. Но неожиданно в пути на работу и начались все странности: во-первых, машина по непонятным причинам не заводилась, поэтому, чтобы не опоздать на работу, он решил доехать на метро, на котором он страстно любил кататься, когда у него ещё не было своей машины, а во-вторых, когда он зашёл в офис, обнаружил, что охранника нет, так что наш офисный труженик, поприветствовав воздух и тут же это заметив, слегка покраснел и, с опаской озираясь по сторонам, последовал к лифтам. От напряженности из-за несоответствия с обыденностью он слегка вспотел, но всё же пока поднимался на свой этаж смог перевести дух и замедлить биение сердце, возмущение которого, несомненно, давало о себе знать. Однако дальше его ожидало третье потрясение: высокая блондинка уже была на месте, что было по сути своей совсем неприемлемо, поэтому весь рабочий день он следил за тем, что происходит вокруг, но ничего необычного, к его облегчению больше не происходило.

К концу дня он вовсе успокоился и пребывал в чудесном расположении духа.
Он шел к метро, размышляя, сколько времени потребуется для выполнения работы, которую взял на дом, как вдруг неосторожный порыв ветра сорвал с него шляпу и бережно опустил на тропинку, ведущую в парк. Он, пораженный этим событием на несколько секунд замер, как будто думая, его ли этот головной убор  и, осознав, что шляпа точно его и другого варианта событий никак невозможно допустить, ибо он был один в этой части улицы, осторожно подошел к ней и, несколько секунд постояв рядом, взял и отряхнул её, но не успел надеть, как услышал детские голоса, визжащие от радости где-то в парке. Для него было непонятно, почему они привлекли его внимание, но он решил следовать на них и углубился в осенний парк. Пройдя несколько десятков метров, он резко с опаской обернулся, но не замедлял свой и без того не быстрый шаг. Его лицо было совершенно неподвижным, а в глазах были еле заметны искры детского любопытства и предвкушающего сомнения. Наконец он увидел источник детской радости: три ребенка подбрасывали листья в воздух и предавали их свободному падению, пока их мамы стояли и о чем-то эмоционально беседовали. Он был достаточно далеко от них, но стоял и словно загипнотизированный, смотрел на парящие листья, не понимая, почему это так его зацепило. Вскоре дети с родителями ушли, и он остался один среди деревьев, один, среди неведомой ему уже много лет атмосферы. Он долго смотрел вслед уходящим, а потом, когда они совсем скрылись из виду, он, постояв минуту и задумчиво глядя на размывшуюся недавним дождем тропинку, поднял голову и обернулся вокруг, случайно вдохнув свежего осеннего воздуха, который окунул его в детские, самые счастливые воспоминания, которые уже долгое время не посещали его.

Он вернулся домой в некой приятной задумчивости и некоторое время сидел, не в состоянии приступить к выполнению своих дел. Он потянул руку к списку, но она покрылась мелкой дрожью, и он, уже не удивляясь своей неуправляемой реакцией, больше не притрагивался к нему. Вместо этого он оттянул в сторону шторы и открыл форточку. Закат ослепил его своей чистотой и яркостью, и он невольно вдохнул свежий вечерний воздух. Он стоял и наблюдал за лучами солнца, скользящими по зданиям и отражавшимися коралловым отблеском в стеклах окон. Он решил раньше лечь спать, ибо вскоре почувствовал необъяснимую усталость.

Ночью ему снился сон, чего с ним не случалось уже очень долгое время. Он видел детство, снова бегал по бесконечным полям, утопая в высоких подсолнухах, которые представлялись ему тысячами маленьких солнц, снова чувствовал вокруг себя жизнь: десятки насекомых были с ним. Он был не одинок среди природы. Небо было лазурным от ещё не отступившей ночи, сменявшейся рассветом. Лес вдали чернел уходящей темнотой, а вокруг не было ни души.

***

…Золотая осень расцвела. Его жизнь тоже. Каждый день он старался сделать все дела быстрее, чтобы успеть до темноты окунуться в осенний листопад. Он обожал смотреть, как солнце играет оттенками, наполняющими осенний пейзаж, мог часами сидеть на скамейке около пруда и наблюдать за рябью на воде, воде, которая отражала все цвета осени, жила и свободно дышала. Листья словно зависли на поверхности её глади, порой сливаясь с размытым отражением деревьев. Он наблюдал за утками, их забавными ныряниями и резкими взмахами крыльев, за тем, как они опускают голову в воду, будто страусы в песок. На озерах без уток он замечал каждую случайную рябь от крошечной песчинки, каждую маленькую мошку, которая суетилась над поверхностью. Звуки окружали его: щебетание птиц в огненно-красных невысоких кустах, неосторожный крик вороны и шелест крыльев – всё это наполняло его, и он растворялся в этих звуках. Ветра почти не бывало, лишь изредка его неосторожный порыв покачивал тонкие кончики ветвей ивы, которые чуть касались воды.

Он не мог прожить и дня без осеннего пейзажа, без шуршания листьев под ногами, не мог не наслаждаться чистым воздухом, не дышать полной грудью. Он восхищался простому парящему вниз листу, движению природы, пусть даже самому незаметному,- все это ему казалось удивительным. Наблюдая как дети собирают листья, он думал, что эти маленькие люди намного мудрее взрослых. Через несколько дней он тоже решил набрать листьев, что его очень увлекло. Вечером он подолгу мог их перебирать и разглядывать, вспоминая каждое мгновение, когда он был счастлив. Он уже посетил множество парков, но всё продолжал наслаждаться даже маленькому перышку, что лишь кончиком опустилось на поверхность воды и плыло вертикально; кряканье уток стало ему любимой симфонией, и это всё освещалось чисто-голубым небом, редко подкрашенным белыми легкими облаками.

В каждой случайной лужице, похожей на разлитое зеркало, он видел отражение осенних эмоций. Дождю он радовался, как ребенок, и вскоре перестал носить зонт. Он с удовольствием ходил по осеннему ковру и терялся среди деревьев и кустов, порой бережно дотрагиваясь до их ветвей и листьев, как до хрусталя; сливался с природой так, что слышал, как меж листьев шуршат неосторожные полевые мыши, а в изгибах деревьев он находил фигуры живого тела. Он никуда не торопился и шел всегда оборачиваясь, стараясь не упустит ни одной самой маленькой детали. Деревья аллей казались ему великанами, а красные ягоды рябины – янтарями. Он хотел прикоснуться ко мху, который манил мягкостью и чем-то домашним и близким. Он был одним целым с природой, что уже совсем не переносил гудение машин и резких и оглушающих звуков приближающегося метро.

Он также наблюдал за людьми, которые пусть и видели эту красоту, но совершенно её не замечали. Его всё больше и больше удивляло то, как он мог раньше без этого жить, жил ли он тогда, раз нашел прекрасное вокруг только сейчас, после стольких лет, минувших с его рождения. Он словно переродился, и в новой жизни ему был так же хорошо, как и в счастливом детстве.

Он сам того не замечая, начинал порой напевать случайные мотивы. В какой-то из дней, когда любопытство взяло верх над его неуверенностью в себе, он даже подошел к художнику, который писал картину на улице, ибо далеко в детских мечтах, куда обычно взрослым дорога закрыта, восхищался ими и желал бы посвятить свою жизнь написанию картин, но вот таланта в себе так и не нашёл. Они побеседовали об искусстве, художник даже показал свои картины, которые наш разбуженный герой долго разглядывал.

Вскоре он совсем забыл про список своих дел. Теперь же прежде чем сесть за работу он с удовольствием наводил порядок на столе, не говоря о том, что в комнате успел провести генеральную уборку, что раньше за ним не замечалось. А ночью он с предвкушением погружался во власть сна и с ожиданием новых эмоций встречал утро.

***

Однако же, недели ступали за днями; все они пролетели как на одном дыхании, сменившись внезапным ураганом, облетевшими деревьями и коричневыми чахлыми листами. Световой день становился короче, а солнце уже не спускало на землю свои теплые светлые лучи: погода бесконечно плакала, словно о воспоминаниях, которые прошли и остались лишь под коричневым лиственным ковром настоящего.

Он всё реже гулял, хотя, ради справедливости заметим, поначалу с той же радостью, однако неделя бесконечных ливней с сильным ветром напомнили ему о его недавнем прошлом: он обнаружил некоторые недоделанные пункты в своем пыльном списке дел, переписал его на новый неестественно снежно-белый лист и приступил к выполнению с особой кропотливостью и с мыслями о том, что скоро он закончит и снова наступит чудесная пора природного благоухания, не важно зимнего ли весеннего. Но ни через месяц, ни через полгода, ни через год он так и не вышел на природу, где-то в глубине души всё ещё надеясь на то, что этот день настанет.