Упартый гл. 2

Начало см. http://proza.ru/2022/11/26/623

              Серое четырёхэтажное здание аспирантского общежития обитало на улице Академической. Когда Стас поступал в аспирантуру, дед был ещё жив и, узнав адрес внука, возгордился:
              – Мусіць*, на той Академической одни академики живут. А нынче и наш Стась сподобился. Гляди, не плошай, внучек.

              Дед Павел спас маму и его, едва родившегося немаўля**, холодной зимой далёкого сорок третьего года. «Немавля»-то немавля, но орал он, по воспоминаниям мамы, сутками напролёт, не замолкая.
              Откуда-то потянуло холодом, начали мёрзнуть ноги. Странно устроена наша память. Воспоминания, которых, казалось бы, не могло быть, всю долгую жизнь сидели в нём и всегда неожиданно напоминали о себе. Оттуда, из зимы сорок третьего, боязнь громких звуков, неприязнь к холодным прикосновениям…
              Деда Старик очень любил. Но эта ниточка воспоминаний уводила в другую сторону. К тому, что хотелось вспоминать сейчас, дед отношения не имел. А толстая, рыжая Анька – имела.


              На каждом этаже общежития был телефон. Как правило, он стоял на обшарпанной, в нескольких местах прожженной тумбочке. Кто-то притушил о неё сигарету (курить в общежитии, конечно, не полагалось, но…), а кто-то поставил горячую сковороду, чтобы снять трубку… Телефон был старый, он больше кряхтел, хрипел и трещал, чем выполнял функцию соединения людей. Обитателям этажа приходилось, надрываясь, кричать в трубку, успокаивая мам, ссорясь и мирясь, объясняясь в любви. Сохранить что-то в секрете было невозможно.  Поэтому толстая, рыжая Аня, обретавшаяся в комнате, рядом с которой стояла тумбочка с телефоном, знала обо всех всё.
              Прилагательные перед Анькиным именем ничуть не умаляли её достоинств, а всего лишь отличали от другой Анны, бесцветной, худосочной и жеманной особы, обитавшей в комнате напротив мужского туалета.

              – Вы что, не знаете? – рыжая Анька сидела у них в комнате за столом, с которого спешно убрали немытую посуду, книги, тетради, и вкусно пила чай.
              Аньки было много: круглое веснушчатое лицо с большими круглыми глазами и бровями домиком, словно в мультике; сияющий ореол жестких волос, которые никак не хотели скромно лежать, а обязательно вставали дыбом; широкие плечи, тяжёлая большая грудь. Ну, и то, что скрывала столешница, тоже было немаленьким.
              Щуплый Валерка, хоть и числился бабником и сердцеедом, но от такого богатства, восседающего рядом с ним, оробел.  Анька делала вид, что не замечает произведённого эффекта, и обращалась исключительно к Стасу:
              – Уехала домой Белова. Шеф не хотел её отпускать, у них какой-то проект горит, потом сдался: «Ладно уж, знакомый ваш звонил, очень просил».
              Анька с шумом отхлебнула чай, отломила большой кусок булки, намазала толстым слоем масла:
              – Вы чего, словно на именинах сидите? Меня угощаете? – сменила тему. – Представляете, охранник на входе сказал, что Деньковский уже который вечер на своём баяне Мендельсона наяривает…  А Белову жаль. Влипла она. Может, и не вернётся, академку возьмёт».


              Стас с трудом дождался стипендии, отправил, как обычно, пятьдесят рублей маме и за двадцать пять купил билет на самолёт в город, где жила Белова.

              Старик подумал, что сейчас, наверное, никто не поймёт, что такое двадцать пять рублей при стипендии – сто. Ну, и не важно. Он ещё помнит эти цифры, и они для него что-то значат, а остальное…

              Самолёт делал посадку в городе Аллы и летел дальше, в Тбилиси. Пассажиры, в основном крупные носатые мужчины, в салоне самолёта громко переговаривались между собой.
              – Слушай, не обижайся, дорогой, уступи место, – попросил Стаса пожилой мужчина с бордовым обветренным лицом и большим орлиным носом. – Родственники мы, со свадьбы едем, сына моего женили.
              И, когда Стас молча пересел, заботливо поинтересовался:
              – Чего грустный? По делу едешь?
              Кивок Стаса его не удовлетворил.
              – Врёшь. Никогда не ври старшим. По глазам вижу, что к девушке. С такими глазами только к девушке ездят. Ждёт она тебя?
              И сам себе ответил:
              – Может, ещё сама не знает, но ждёт. Ты парень видный, по всему видать, добрый. Чего же ещё?
              – Любви, – неожиданно для самого себя буркнул Стас.
              – Так будет, – убеждённо изрёк мужчина и хлопнул ладонями по коленям для убедительности. – Любовь, она знаешь…
              Судя по всему, он ещё многое хотел сказать, но перебил сосед справа, о чём-то эмоционально, всплёскивая руками, заговорив по-грузински.
              – Он поэт, – усмехнулся собеседник Стаса. – И немного перепил на свадьбе. Говорит, что любовь – молния, сжигающая всё на своём пути… Давай, дорогой, поговорим о прозе. Деньги у тебя есть?
              Стас неопределённо пожал плечами.
              – Сколько стоил твой билет на самолёт?
              – Двадцать пять.
              Мужчина достал бумажник. Стас обратил внимание на то, какие обветренные, морщинистые руки у собеседника, и бумажник такой же: старый, обтрёпанный, но довольно толстый.
              – Возьми, – протянул зелёную купюру с профилем Ленина.
              – Нет, что вы!
              – Не обижай, дорогой. Как сыну даю. Догадываюсь, за девушкой едешь. Как же ты хочешь увезти её, если не будет денег на билеты?
              Стас только вздохнул.
              – Бери, – крикнул кто-то с места у иллюминатора. – Он от души.


              Старик, насколько позволяли скрюченные артритом пальцы, старался набирать текст быстрее, пока не ускользнули из памяти так неожиданно пришедшие воспоминания.


              – Я отдам. Напишите адрес, пришлю, – Стас неловко улыбнулся. – Знаете, сосед по комнате в общежитии считает, что у мужчины всегда должен быть в заднем кармане брюк полтинник. А у меня так не получается.
              – Небось, твой сосед с Кавказа? – засмеялся тот, кого назвали поэтом.
              – Из Баку.
              – Ясно. Не грусти, парень. Не сразу, но всё у тебя получится… Ты верь.


              Город Аллы встретил дождём и запахом лета. На телефонный звонок ответил женский голос, и в ответ на просьбу позвать Аллу, сразу рассвирепел:

              – Знакомый, что ли, звонит? Объявился? Так нет её. И забудь этот номер, нам от тебя ничего не надо.
              – Подождите, я…
              – Не надо, сказала! – трубку бросили.


              Летний дождь в южном городе – всегда немного театральное представление: комедия или трагедия, кому как повезёт. Если верить приметам, обильный дождь – обязательно к счастью. В приметы Алла не верила. Просто стояла у окна и смотрела, как с надрывом, словно в последний раз, серый дождь лупил по серым лужам, объединившимся в одну большую реку. Как мгновенно вспыхивали и гасли молнии, гремел где-то далеко, за рекой, гром, а редкие прохожие, разувшись, форсировали вырвавшуюся на свободу водную стихию, волочившую за собой мусор, обломанные ветки деревьев и белые лепестки отцветающей акации. 
              Звонок в дверь раздался неожиданно. Алла никого не ждала. Это, конечно, была неправда: сердцу трудно привыкнуть к тому, что твердит рассудок. Умом Алла понимала, что с Андреем они расстались навсегда, но крохотный огонёк надежды вопреки всему теплился…

              – Ты?!
              В дверях стоял Стасик Петровский, с него, как с фонтана слёз, крупными каплями на пол стекала вода. 
              Нежданный гость протянул несколько сорванных веток акации (с благоухающих белых кистей тоже текли струи воды, мгновенно превращая скромную лужу на паркете в нескромный потоп), и мрачно сообщил:
              – Там дождь.
              – Я догадалась, – кивнула Алла. – Что это у тебя на голове?
              Стас снял нечто разбухшее, когда-то бывшее соломенной шляпой, перевернул «это», вылив на паркет очередную порцию воды, задержавшуюся на широких отогнутых полях, задумчиво покрутил в руках, не зная, куда положить:
              – Мне старик-грузин в самолёте дал, когда увидел, что у вас дождь. Сказал: «Прекрасный головной убор, чтобы сделать предложение девушке».
              – Что? Какое предложение?

              Петровский заговорил быстро, решительно. Ему казалось: гуляя под дождём, он придумал такие хорошие, убедительные слова, что Алла обязательно в них поверит, главное – договорить и не сбиться:

              – Я шёл по городу и всё понял. У тебя кто-то был, да? Ты решила, что он позвонил твоему шефу и назвался знакомым. Поэтому и рванула домой. А он, наверное, не пришёл. И твоя мама теперь злится. Но это был я. Я звонил Деньковскому, чтобы он отпустил тебя со мной в фольклорную экспедицию. Бекирыч пообещал.
              Стас жадно заглотнул воздух и твёрдо закончил:
              – Выходи за меня замуж. И букет поставь в воду. У вас в городе акация почему-то мёдом пахнет…
              – Не знаю, – вздохнула Алла.
              – Ты просто поверь мне. Я постараюсь…
              – Не знаю, подойдёт тебе мой спортивный костюм или нет. А больше дать тебе переодеться нечего…
              – Хочешь, я, как в кино, на колени встану?
              – В лужу?

              Оба вдруг рассмеялись. Алла подтолкнула Стаса в ванну:
              – Переодевайся, я пока пол вытру. А то влетит от мамы за испорченный паркет.

              – Но ты выйдешь за меня замуж?
              – Потом, Стасик, потом…

              Когда пришла мама Аллы, они пили на кухне чай.


              Старик почувствовал, как он устал. Какая гадость эта немощь тела. Теперь он лучше понимал бывшую тёщу и её непрестанную раздражительность. Он, пожалуй, и сам готов был раздражённо наброситься на кого-нибудь, да не на кого… Разве что на весь мир. Так бесполезно. Не услышат…


*   - наверное (бел.)
** - младенец (бел.)

Продолжение см. http://proza.ru/2022/12/05/926