СНЕГ НА МОРЕ

«Неосмысленная жизнь не стоит того, чтобы жить.»
Сократ


Под ногами привычно дрожала палуба «Кометы». Впереди предстояла последняя зимняя сессия, а потом государственные экзамены и работа над дипломным проектом. Завершалась учёба в институте, и за эти пять лет я постоянно летал на такой же «Комете» из Одессы в родительский дом и обратно в альма матер. На этот раз, встречая Новый Год и Рождество, прихватил пару дней, чтобы отметить их вместе с родителями.
Для нас было светлой отрадой собраться всей семьей, одарить друг друга сердечным теплом и подарками, помечтать. Мы не знали, да и никто на Земле не ведал, какой будет встреча следующего Нового Года и Рождества. Да и будет ли вообще. Наверняка нет такого человека, который бы в эти особые дни не подводил итоги и не строил планы на загадочное будущее. Что уж говорить обо мне — впереди был однозначно новый этап перехода в уже совершенно взрослую и самостоятельную жизнь. Предстоял финишный рывок в институте, а затем распределение к месту работы.
Страна была огромная, и я мог оказаться где угодно, например, в одной из республик Средней Азии или вообще на Дальнем Востоке. А такое, и не редко, тогда случалось несмотря на то, что и там были свои аналогичные учебные заведения. Как работают небесная и министерская канцелярии — одному Богу известно!
Отшумели праздники. Брызги шампанского и пена бурного веселья утихли. Жизнь выплывала на привычный рабочий курс. Я возвращался обратно в Одессу любимым маршрутом — на корабле. Официально закрывающий навигацию рейс прошел перед Новым Годом. Это же был технический рейс возвращения судна в порт зимовки. Об этом я узнал по пути к родителям. После многочисленных поездок за годы учебы с экипажами всех судов, обслуживающих маршрут, я был уже хорошо знаком, и, узнав о моем намерении через пару дней возвращаться в Одессу, пригласили меня с собой.
Родители на пристань не провожали. За годы моей учебы они привыкли и к моим отъездам и смирились с тем, что сын живёт уже не с ними. Поэтому я в одиночестве быстрым шагом дошел по притихшему в ранних утренних сумерках городу в порт.
Пассажиров на судне не было — только команда и я. В салоне было холодно, так как его не отапливали за отсутствием надобности. Моряки пригласили в теплоту своей компании и буфета, где собралась свободная от вахты команда.
Шло бурное обсуждение прошедших праздников, завершившейся навигации и множества историй, которые ей сопутствовали. Наперебой вспоминались смешные и трагические, нелепые и волнующие ситуации. Байки о случившихся курьёзных передрягах были невероятны настолько, что даже в фантастическом фильме не покажут. Во всяком случае, именно так мифически они звучали в пересказе моряков. Одним словом, Жизнь во всех своих невероятно удивительных проявлениях — она преподносит такие волшебные сюжеты, что никакой фантаст не придумает.
Компания, как полагается в такой ситуации, немного выпивала и много курила. Откровенно говоря, настроение у меня было не то, чтобы вдыхать удушливый воздух и слушать залихватские рассказы немного подвыпивших моряков. Не переваривая табачный дым, я перебрался на корму глотнуть свежего ветра.
Навалились мысли о будущем, которое, естественно, занимало сейчас меня больше всего. Ощущался, как и пять лет тому назад, накатывающий неприятными волнами холодок страха неизвестности. В районе солнечного сплетения вместо тепла образовался водоворот холодящего смутного беспокойства, который охватывает, пожалуй, каждого человека, пытающегося заглянуть в будущее и предугадать его.
Почему новое, неизвестность тревожит? Каждого, думаю, будущее волнует своей непредсказуемостью, тайной и отсутствием опыта, боязнью возможного провала и ещё опаской не совершённых ошибок. А также, бывает, неуверенностью в себе и сомнением в собственных силах, в способности решить любые проблемы, которые могут возникнуть. Жизни без проблем не бывает, но они в подавляющем большинстве вовсе иные, чем мы себе надумываем. Трудности неизвестны, но человек их сам себе маниакально фантазирует и сам же их боится.
А может, память прошлого с негативным окрасом, груз критики за допущенные промахи давят и всё окрашивают в тревожные цвета и чернят. Это мешает человеку смело и радостно смотреть в будущее, не зацикливаться на эфемерных, надуманных проблемах и счастливо жить сегодня. Ведь боишься того, чего нет. Живи и радуйся текущему моменту! Здесь и сейчас!
Несмотря на такой жизнеутверждающий вывод и оптимистичную установку, волнение не утихало.
На корме было ветрено и холодно, палуба мчащегося над водой корабля вибрировала под ногами неугомонно и мелко. То ли зябкая, то ли нервная дрожь охватила все тело. Внезапно начался снегопад. За все многочисленные поездки такое случилось со мной в море впервые. Вдогонку за кораблем неслись, закручиваясь вихрем, потоки снега. Белые-белые, крупные, как бабочки, снежинки кубарем залетали на корму и, успокоившись, опадали у моих ног, а иные прилипали к ворсу пальто.
Снег поражал особенной первозданной чистотой, ярко проявленной белизной на фоне клубящейся тёмной дымки выхлопных газов, которые через короткое время растворялись в молочной чистоте снегопада. Моё лицо стало мокрым от таявшего на нём снега, стекающего холодными струйками воды.
Неведомо почему и откуда появился туман. Корабль влетел в него и растворился. Густая белизна поглотила звук двигателя, очертания корабля. Казалось, что я сам растворяюсь в белоснежной субстанции, охватившей всё, размывая границы времени и пространства. Невозможно было понять: где ты, кто ты, что происходит.


Из тумана выплывала загадочная и многоликая пу;стошь, вся изрезанная трещинами, оврагами или каньонами. Проплывающая внизу земля была какой-то бурой, плотной, каменистой.
Накатывающий от горизонта волнами пустынный ландшафт состоял из холмистых гряд, вздыбленных, как океанская зыбь. Одна сторона холмов, как правило, была пологой, и подниматься по ним наверх было довольно просто. А вот другой склон чаще обрывался крутыми уступами, напоминая обрушивающийся гребень морской волны.
Из затуманенного сознания возникли воспоминания о каплях воды, стекавших по моему челу в сумраке грота и трепетный холод ужаса от мысли, что Они больше никогда не встретятся! Как же так? Невозможная, невообразимая разлука. Почему же невозможная? Он принял решение более не проявлять себя в этих местах и идти далее. Выбор сделан. Остаётся лишь догадываться, опираясь на личный опыт и мировоззрение, как мучительно сложно было Ему решать дилемму – быть с любимой и последователями или скрытно уйти и фактически раствориться в безвестности в этом мире.
Нет, это не так. Известность и память останутся, но о том, что уже содеяно и свершилось. Дальнейший Его путь не будет иметь осязаемых, значимых в привычном для общепринятого восприятия и понимания последствий. Но насколько сопоставимы по своей значимости известные и неизвестные деяния? Скорее всего, ответ на этот вопрос важен для тех, кто ценит славу, известность и желает получать награды и признание.
Размышления придавили меня, думы навалились, голова была тяжелой, как в тумане. Заныла шея, впрочем, она болела давно, практически с самого начала пути, утомлённая необходимостью сохранять голову в вертикальном положении при однообразном покачивании на спине верблюда. К тому же, пропитавшийся потом тюрбан стал тяжелым, набирая изрядный обременительный вес. Когда это недолго, то и не замечаешь таких дополнительных нагрузок, но при продолжительном путешествии даже такая мелочь не проходит бесследно.
Шея болела, и я периодически растирал её ладонью. Капельки пота на лбу обдул налетевший неожиданно ветерок. Следом пришло некоторое облегчение и вместе с ним из марева в голове возникли вопросы. Например, такой: что может человек предусмотреть, предугадать в жизни? Вот, казалось по-всему, что тот разговор в гроте был у Них прощальный. А вот и нет, всё вышло не так, как гадали. И вообще, есть ли хотя бы один человек, у которого получилось всё согласно намеченному плану? Вряд ли, ведь жизнь всегда вносит свои коррективы. Это не значит, что планов строить не стоит, наоборот. Только не следует допускать страхов о том, как все получится.
Да, Он действительно тогда ушёл из грота, и осталась невыносимая горечь происшедшего прощания, как тогда казалось, навсегда. Но вот теперь они едут в укромное место на краю пустыни и везут Ему немного провизии. Это было малозначимым приложением к пергаменту и нескольким каменным пластинам с нанесенными знаками. Реликвии находились в отдельном ларце, который Она держала при себе и не отпускала никуда от себя всю дорогу. Именно эти сокровища послужили чудесной причиной неожиданного, не запланированного свидания.
Я был счастлив, что Они еще раз встретятся и смогут поговорить или просто побыть вместе хоть еще немного. К великой радости, Она выбрала меня в качестве сопровождающего. Её не смущал мой возраст, который вряд ли позволял быть надлежащей защитой от разбойников или хищников. Были и другие аргументы, и среди прочих веским являлась степень осведомлённости, включая невольное свидетельствование прощального разговора Двоих при расставании в гроте.
Мы были в дороге уже больше семи дней и преодолели, по моим представлениям, не менее 200 стадий. Путь оказался длиннее из-за множества препятствий, возникших на нашем пути. Всхолмленная Иудейская пустыня больше схожа с марсианскими пейзажами своими оттенками серого, коричневого, жёлтого и бежевого цветов. «Верблюду, скорее всего, удобнее идти по песку, нежели здесь по этим разбросанным повсюду камням», — подумалось мне, и я, подбадривая, погладил качнувшуюся в мою сторону шею животного.
Им было непросто на этом пути, особенно на каменных осыпях спусков. Верблюдам приходилось тщательно нащупывать надёжное место, чтобы перенести туда всю свою тяжесть. Делали они это не спеша и очень аккуратно, можно сказать, изящно, напоминая балерину при всей своей несуразности и внушительных габаритах.
Жаркие дни сменялись удушливыми ночами. Спокойным, нормальным сном удавалось забыться лишь к утру, когда вместе с лёгким туманом накатывала приятная прохлада. Говорили путники, измученные тряской, на привалах мало. Каждый был погружён в свои думы и больше помышлял об отдыхе. Кроме того, не давали покоя грустные обстоятельства, предвещающие возможное новое расставание двух любящих людей. Некоторым облегчением могло быть осознание того, что в этом мире нет ничего случайного и нового. Вместе с тревогой не давала покоя и надежда на желанный, счастливый исход свидания. Мысли непрестанно вертелись вокруг предстоящей встречи. Все уже было с начала Времен, и появляются только новые, невероятные интерпретации уже имевшего место быть, и нет им предела. Да уж, фантазия Бога безгранична!
Похожее уже случалось, когда Сиддхартхе приходилось делать архитрудный выбор, покидая любимую жену и детей, оставляя дворцовую жизнь и почести. Он уходил выполнять свою задачу, исполнить своё предназначение. Думаю, что, уходя из любимого дома, принц не гадал о том великом наследии и учении, творцом которого он станет. Он, вероятно, и не планировал ничего такого, тем более не мечтал о своём величии – просто Он шёл и делал с радостью то, к чему взывали чаяния Души. Великая Простота!
В памяти отчетливо всплыла сцена в гроте, когда было ясно видно, какую волну непонимания породила в женщине весть об Его уходе в неизвестность. Без прикрас проявлялись Её терзания тем, что Он уходит, не завершив ещё многого из того, что, как Она считала, Ему было бы правильно совершить здесь, на этой территории. Да, Он сделал выбор идти дальше, очевидно, считая свою миссию в Иудее уже исполненной. Вряд ли принятие решения было лёгким. Полагаю, что для Него первостепенным является верность своему пути, не допуская слабости в исполнении предназначенного, не изменяя себе.
Тогда Он ушёл налегке, с пустыми руками. Немного погодя выяснилось, что некоторые свитки и предметы потребуются Ему в длительном путешествии и в дальних странах. Поэтому и отправились в путь женщина и старец. Путешествие породило надежду, что это неожиданное, вне планов свидание в укромном месте на краю пустыни погасит возникшую волну неразрешенного непонимания, развеет повисшую незавершённость и недоговорённость.
Сопровождение женщины и ценного груза являлись важной задачей, и я был горд, что оказался избран в качестве спутника, что могу быть полезен. В моём сердце теплилась светлая, робкая надежда, что предстоящая встреча уладит, расставит всё на правильные места в их отношениях. А следом возникала заветная мечта, что дальше идти Они будут вместе.
Долгая дорога, привалы и тихие ночи располагали к неспешным и откровенным беседам, но Она больше молчала, сосредоточенно уходя в свои размышления. Я не лез с разговорами, понимая неуместность в данный момент своего участия. Приходилось много заниматься бытовыми хлопотами по обустройству стоянок и организацией элементарного наблюдения — охраны. Изредка Она, вырвавшись из плена нелёгких дум, внезапно начинала разговор, нарушая тягостное молчание. Чувствовалась невозможность более удерживать в себе бурление душевных терзаний. Это было выстраданное, порой эмоциональное излияние не умещающихся в сознании соображений о том, что было, и версий того, что может быть.
Ощущалась Её потребность выговориться, снять перед предстоящей желанной и тревожной встречей тяжкий груз, лежащий на сердце. Кроме моих ушей, рядом не было других подходящих, а мой почтенный возраст и обстоятельства, свидетелем которых я невольно оказался, этому также способствовали. На протяжении всего нашего пути такие всплески откровений были редки и внезапны.
Покачиваясь, как маятник, на верблюде и рассеянно глядя на однообразный пейзаж, я пытался обобщить для себя всё услышанное. Отсеяв несущественные подробности и некоторый эмоциональный налет, я с немалым удивлением, и в то же время удовлетворением, понял, что претензий или обвинений, а тем более обид в Его адрес у Неё не было. Женщину в итоге терзали всего два вопроса. Первый и главный для Неё, но не личный: «Что будет с общим делом, которое надо завершить?» — возникал определенно и чётко не один раз. А второй, интимный: — «Какова перспектива личных отношений?» — прозвучал как бы невзначай единственный раз, но мне послышалась в нём большая сердечная боль, скрытая в тайных закромах души.
Эхом главного вопроса отзывалась надежда на совместное продолжение общего дела, а звучащую едва уловимым рефреном тревогу о личной судьбе можно объяснить нормальным женским желанием быть защищённой. Как любой сильный человек, Она скрывала это от других, не признавалась даже самой себе в кажущейся слабости, а, по сути, совершенно естественном желании женщины быть любимой, оберегаемой и живущей в безопасности.
Главной причиной Её душевных терзаний получалась нестыковка планов воображаемого будущего, которые Она наметила, с объективной свершившейся реальностью. Да что уж тут поделаешь? — человек предполагает, а Бог располагает. Казалось бы, кому, как не этой необыкновенной женщине полагается осознанно принимать происходящее. Тем не менее, неисполненное ожидание и последующее, незначительное на первый взгляд, разочарование, возможно даже претензия давили мрачным грузом, терзали занозой, лишая покоя Её душу.
Неприятные чувства коварно прячутся в тайниках сердца, прикрываясь другими эмоциями и переживаниями, а более всего заслоняются бесконечными оправданиями, объяснениями и даже обвинениями, которые не дают покоя и мучительно гоняют по тяжкому кругу. Возможно, Она даже не воспринимала и не оценивала засасывающего водоворота обременительных мыслей и чувства неудовлетворенности, представлявшегося мелким негативом, но именно он был причиной нервной, едва заметной дрожи в Её голос. А может, это чудилось только мне и было плодом моего личного восприятия?
Позади было несколько дней пути, а впереди предстоял ещё самый сложный участок дороги. Мы скрытно обходили населённые пункты, удачно пересекли Иордан, и вот сейчас приближались к цели нашего странствия. Где-то на севере или западе, а может, и в Иерусалиме, прошли дожди, и воды; в реке заметно прибавилось. Да уж, нам повезло меньше, чем Иисусу Навину, и переправа не была простой. Но всё равно, если дожди будут обильнее или просто ещё продлятся пару дней, то через реку и разломы путнику перебраться будет практически невозможно. Можно уверенно сказать, что нам точно повезло. И так уже в расщелинах и каньонах бежали потоки воды, стекая в сторону Мертвого моря. Это становилось порой серьезным препятствием для наших «кораблей пустыни». Зато через день-другой вся эта местность преобразится, как по мановению волшебной палочки, и расцветёт буйными красками, каменистые склоны покроются пятнами яркой зелени и цветов.
После переправы мы двигались, монотонно покачиваясь на спинах верблюдов. Перекрикиваться, чтобы услышать друг друга не было ни сил, ни желания. За внешней расслабленной размеренностью нашего путешествия, задаваемого ритмом, а возможно, и нравом верблюдов, таилось глубинное, не выходящее наружу нервное напряжение, которое объяснялось целью и опасностью нашей экспедиции.
Эти земли давным-давно были дарованы в качестве надела одному из двенадцати колен Израилевых – роду Иехуды, за что и получили название Иудейских. А еще эту местность называли «пустыней ужаса». Много лет на людей пустыня наводила страх из-за разбойников и львов, обильно её населявших.
Маршрут мы выбирали по самой пустынной местности, желая избежать каких-либо встреч с людьми, но по той же причине это был наиболее опасный путь, который называли еще «дорогой крови» из-за множества совершенных на нем разбойничьих нападений. Не один человек пропал здесь, попав в руки злодеев на пути из Иерусалима в Иерихон. Но нам сопутствовала удача, и кроме нескольких ессеев, на протяжении всего пути никто не встретился.
Дополнительную сложность путешествию придавало множество довольно глубоких, пересекающих пустыню оврагов-вади, которые из-за своих внушительных размеров можно даже причислить к каньонам. Сложный рельеф и пустынность этих мест издавна служили укрытием как для злодеев, так и для праведников. На склонах каньонов и скал можно заметить пещеры, которые давали приют первобытным людям далекого прошлого, когда человечеству ещё неведомы были железо и медь.
Порой каменные соты углублений служили убежищем и домом для отшельников, пожелавших удалиться от мирской суеты. Одним из таковых, нашедших прибежище в этой пустыне, как говорят, был в свое время Давид. Тогда гонимый будущий великий правитель Еврейского царства скрывался в этих местах от своего тестя и царя Саула. Ведь царям не нравятся те, кто величием превосходит их.
Так же оказался гоним и тот, к кому мы сейчас так тяжело добирались. Меня долго терзал вопрос: «Почему же всё именно так произошло после такого торжественного приема? Почему народ так коварно предал Его? Почему же толпа дружно, многотысячным хором требовала Его казни?». Возможный ответ пришел ко мне в этой пустыне после нескольких дней пути.
Вначале там, в Иерусалиме, мне казалось, что это все случилось по указанию или под давлением страха наказания со стороны церковников, властей, соплеменников. Потом подумалось о невозможности в такой короткий срок охватить такую массу народа запугиванием и угрозами. Видимо, разлетелась, как чума, в народе идея, поразившая умы и сердца и перевернувшая сознание, затуманившая разум. Именно здесь я еще больше утвердился в том, что главная причина — не приказ или навязанный страх, а психологическая, сакральная основа.
Импульс, желание предать смерти того, кого так восторженно только что, буквально вчера встречали, вызвала, вероятно, провозглашенная Им возможность лишения народа Израилева статуса избранного и передача его уверовавшим, а не по праву рождения. Он предрекал новый Израиль, новую Веру и новых избранных, принявших эту веру. Избранных по вере, а не по праву рождения. И они тщеславно убоялись утраты особого статуса и предали. Именно поэтому и кричали все евреи, а не только первосвященник с приближёнными: распни его, кровь его на руках наших и детей наших.
Гордыня и тщеславие стали тем поветрием, охватившим толпу и совершивши подмену в настроении людей. Может, я и не прав, но это хоть как-то объясняет мне происшедший вдруг массовый психоз. И опять же страх, подумалось мне. Страх потери эфемерного, греющего спесивое самолюбие, статуса избранности, веками внедряемого в сознание. Подобными иллюзиями и подменой понятий можно держать то;лпы народа на поводке, дергать за ниточки и ловко направлять в нужную сторону. Ну, как верблюдов. Вот оно в действии «разделяй да властвуй».
Так это касается безликой массы «избранных», сборища простолюдинов. А что до правителей и царей, то они же во все времена живут под гнётом тревоги и страха потери власти. Взять того же Ирода. Ему донесли, как на вопрос неправедного суда: «Кто ты?» – обвиняемый дал прямой и правомерный ответ: «Царь Иудейский» – считая себя по праву прямым потомком царя Давида и законным претендентом на Иудейский престол.
Тогда царь Ирод, выходит, узурпатор, который отправил не одного на смерть. Так что, он первый или последний? Он просто исполнял закон, им же самим изданный, в котором прописано, что каждый, назвавший себя потомком Давида, является претендентом на престол и подлежит казни. Вот и оказывается исходя из этого, что приговор к позорной казни – это политическое убийство претендента на престол!
Получается, что испуг толпы и боязнь царя потерять свой особый статус сыграли роковую роль. Опять же страх возобладал над человеком и продиктовал мерзость. Интересно, а кому-нибудь из тех тысяч, кричавших: «Распни!» – стало потом стыдно? И вообще, вспоминают ли теперь они или их потомки свой постыдный, малодушный поступок? Задумываются ли над причинами и последствиями своего поведения? Есть ли хоть капля раскаяния? Вряд ли. И простым людям, и царям не привыкать творить подобное.
Вопросы и озарения откровений накатывали волнами в пустыне Иудейской, и я поначалу в смятении их отвергал, но с каждым шагом верблюда они становились всё жизнеспособнее и болезненнее, не переставая терзать меня сомнениями. Возможно, точные ответы, когда время придет, найдутся когда-нибудь здесь, в этих кумранских пещерах. Кто знает?
Цель нашей экспедиции была уже не за горами, а как раз наоборот — возвышалась перед нами. Мы остановились в долине, богатой источниками, у подножия горного хребта. Солнце садилось за нашими спинами, и на фоне закатного неба чётко виднелись красиво изрезанные очертания Аваримских гор. Лучи уходящего на покой светила нежно окрасили небо в пастельные сиренево-розовые тона. На вершине одной из гор под звучным названием Нево нам и была назначена встреча. На следующий день предстоял еще один короткий финальный переход.
Мы обустроились на ночлег и развели костёр, не опасаясь нападения разбойников, так как в этих местах они уже не промышляли. Всё необходимое на сегодня было сделано, и мы расслабленно чаёвничали. Плавно накатывала ночная прохлада, и вместе с ней приходило облегчение от накопившейся после долгой и трудной дороги усталости. Организм упорно противился бесконечным толчкам, и всё тело ныло от постоянной тряски и раскачивания.
Появилась роса, и было приятно неожиданно ощутить её шершавой рукой на камнях и предметах, а затем провести чуть влажной ладонью, ухватившей росистую влагу, по пересохшему лицу. Принятое нами омовение не смогло полностью снять сухость кожи, сильно обезвоженной путешествием под жгучим солнцем. Тем не менее увлажнённые росой руки и лицо принесли прилив сил и вкус к жизни, обостряя ощущения.
Нежданная свежесть взбодрила Её. В уже привычной для нас тишине зазвенел оживший голос женщины. Нескольким вопросами Она проявила участие и спросила о моем самочувствии. Волшебная роса пустыни сняла излишнее напряжение и придала Ей силы вырваться из омута затянувшихся размышлений:
— Надеюсь это последний привал перед завершающим отрезком пути. Завтра мы будем, даст Бог, и ничего не случится плохого в дороге, вон там, — Она указала в сторону гряды и проявляющихся за ней редких и на диво ярких на ещё сохранившим закатный отсвет небе звезд. В голосе зазвучали трепетные нотки бодрости и оптимизма, вызванные одновременно свежестью воздуха, обильной влагой, миновавшими опасностями пути и волнением предстоящей встречи.
— Ты, наверное, очень устал? — начала Она разговор с участливого вопроса.
Заботу Она никогда не проявляла формально, и вопрос был задан не праздно. Я почувствовал Её внимание и желание проявить неподдельную опеку. Вместе с тем в начатом разговоре ощущалось желание женщины сбросить обременительную ношу гнетущих мыслей, эмоций и переживаний, которые тяжким грузом давили на Неё.
— Благодарю! Всё хорошо. Немного укачивает на верблюдах, – попытался я пошутить в ответ и внести оживление или разрядку, – Но стал уже привыкать. А Ты как? Измучилась?
— Обо мне не беспокойся, пожалуйста, – слегка улыбнувшись, произнесла Она в ответ, — качка — дело преходящее.
Потом помолчала и тихо добавила:
— Волнения, тяжёлые мысли переносить сложнее.
В сказанном явно ощущалось её желание избавиться перед предстоящей встречей с любимым от тяжкого, ненужного, обременительного груза негативных, навязчивых эмоций и чувств.
— Я понимаю, о каких волнениях Ты говоришь. Тебе, безусловно, сложно принять Его уход и предстоявшее расставание. Даже не могу представить себе Твоё состояние и всю глубину Твоей боли.
Ответ последовал не сразу. Формулировки и слова так долго не подбирают. Судя по выражению лица, Она погрузилась в воспоминания и размышления, пытаясь в очередной раз найти логическое объяснение и оправдание происшедшим событиям. Утвердиться в определённой и ясной позиции, которую Она, видимо, так окончательно и не приняла. Я смиренно лежал, отдыхая, не смея предаваться накатывающей дрёме. Она вполне могла вообще ничего и не говорить в ответ, но через некоторое время тихо произнесла:
— Тебе известно, как я старалась подготовить Его приход в Иерусалим. Какая была встреча! А потом, сколько сил было потрачено на тайные переговоры с тем, чтобы Его оправдали.
Я ощутил за вырвавшимися словами боль и терзания измученной чувством мнимой вины женщины. Она искала корень зла происшедших трагических событий и пыталась извлечь зерно, считая прежде всего себя причиной роковой ошибки или промаха, которые привели к нынешнему положению. Глядя на меня в упор, Она возбуждённо как в горячке, с запалом произнесла:
— Поверь, я отправила всю назначенную сумму за Его освобождение!
— Ну, что Ты. Нет в том никаких сомнений.
— Не могу понять, да и разобраться теперь невозможно, как так произошло, что деньги не дошли по назначению. Невозможно найти виновного. Это я не проследила. Как я могла! Но как тут проследишь?
Рыбак утверждает, что передал всё до последнего таланта тому, как было условлено – секретарю, а как там дальше ими распорядились – ему неведомо. Кто и где их умыкнул, остаётся только гадать. Важен итог – деньги не дошли по назначению, правитель умыл руки, считая, что его обманули, нарушив договорённости, и отпустил другого. Учинять кровавые расправы без правого суда ему не впервой.
Голос Её дрожал. Я протянул Ей чашу с водой. Сделав судорожно несколько жадных, шумных глотков, Она продолжила:
— Дальше было ещё «лучше». Все самые приближённые, доверенные не прошли испытания на верность и разбежались в страхе и сомнении. Да это и не важно, а важно то, что мне удалось быть рядом с Ним весь этот страшный путь и в конце, на раскалённой солнцем горе умолить легионера дать ему специально приготовленного снадобья под видом воды с уксусом. Это-то Его и спасло. И что теперь? Он уходит. Уходит, когда нужно еще столько здесь сделать!
Мне стало очевидно, что Она больше тоскует не из-за того, что Он оставляет Её и собирается дальше идти один. Нет, не это главное. Главное, что Он, по Её непререкаемому мнению, ещё не всё здесь исполнил. Его присутствие на этой земле, как Она считала, было ещё необходимо.
Подгоняемый желанием успокоить женщину, я произнёс как можно убедительнее:
— Ну что Ты терзаешь себя? Ты сделала всё возможное и даже невозможное. Тебе не в чем себя укорять.
Она посмотрела на меня и, слегка улыбнувшись, вымолвила:
— Ах, если бы от твоих слов стало легче, и была бы возможность хоть на йоту изменить прошлое.
Она проговорила это, мечтая забыть, перевернуть страницу, вычеркнуть все тягостные последствия событий в Иерусалиме, лежавшие тяжким бременем на душе. И опять стала погружаться в свои глубины в поисках покоя.
Внезапно мне пришло на ум, как на одном из привалов Она невзначай произнесла, словно беседуя сама с собой глядя на воду, которую я лил Ей на руки: «Боже, как жаль, что так мало примагничена необходимая Земле энергия. Сила Любви в людях еще так хрупка. Поток её ещё так слаб. Да и Он доселе не набрался сил как следует». Я тогда совершенно не понял произнесённых, будто невпопад, слов. Обрадованный неожиданно всплывшим воспоминанием, я сделал попытку удержать Её в контакте с реальностью внезапным вопросом:
— Прости, я не понял про примагничивание. Что это такое?
Я надеялся тем самым вызвать Её на диалог и отвлечь от тягостного погружения в душевные терзания. Она посмотрела на меня, и взор стал постепенно проясняться, в нём заблестели живые огоньки. Потом не спеша, поправила под собой покрывало верблюжьей шерсти, устраиваясь удобнее. Ещё раз внимательно посмотрела на меня и произнесла:
— В двух словах не объяснишь. И вряд ли ты поймешь про магнетизм. Не потому, что глупый. Это так необычно и ново для нашей современности. Тут надо начинать с фундаментальных основ, мельчайших частиц, наполняющих всё окружающее пространство. Частички и пространство будут называть в разные времена разными терминами.
Взять, например, греков. Они давно размышляют об основе всего мироздания и содержании пространства. Ещё Диоген Аполлонийский и Платон рассуждали о структуре космоса, считая первичной материей воздух. Демокрит предлагал считать хаотичные столкновения атомов первоосновой, причиной всего сущего, — уловив недоумение в моих глазах, добавила: - атомы – это такие мельчайшие частицы, которые невидимы. Мы их не видим, но они заполняют всё пространство вокруг нас. Согласись, если что-то невидимо, это не дает основания считать его не существующим.
Магнетизм – это связь между мельчайшими частицами, между атомами. Как бы тебе попроще объяснить? Это такая невидимая сила, которая действует, но мы её своими органами чувств явственно, чётко и определённо не фиксируем, а только ощущаем подспудно. Э-э-э… Например, так у людей бывает — одних тянет друг к другу, а других отталкивает. Так же и у мельчайших частиц, которые мы не видим, но они есть.
— Так то у людей! Тут понятен этот самый магнетизм – один тебе нравится, а другой нет. Вот и всё.
— Но для «нравится – не нравится» надо знать друг друга, чтобы дать оценку. А ведь, согласись, бывает, что не знаешь человека, первый раз видишь, а хочешь его обнять. А от иного, наоборот, бежать без оглядки. Что это?
— Не знаю. Ощущение, седьмое чувство, как иногда говорят.
— А что это такое — седьмое чувство? Что ты определяешь или выражаешь им? Как это самое «седьмое чувство» действует, проявляется?
— Не знаю. Есть — и все. Чувствую, но почему, как и где, — определить не могу.
— Вообрази, к примеру, что седьмое чувство как раз и проявляется благодаря потоку этих невидимых частиц, их значению, заряженности и потенциалу.
— Опять Ты говоришь про неведомое. Стар я уже, и, видимо, сильно отстал от ваших новых слов и знаний.
— Прости, не хотела обидеть. Эти слова и знания ещё впереди. Много веков пройдет, пока эти маленькие частички научатся видеть, определять и изучать. А за ними ещё меньшие и ещё. Познание бесконечно. И очень часто люди боятся нового. Сопротивляются или пытаются уничтожить того, кто привносит непривычное, не принятое в обществе в данный момент.
— Почему же люди сопротивляются новому? Ведь за ним часто следует много хорошего, облегчающего жизнь.
— Человек по натуре ленив или консервативен. Не хочет меняться, вносить перемены в привычный образ жизни. Основная масса желает находиться в своей зоне комфорта, не понимая, что это иллюзия, похожая на сон. Они сидят тихонько в своей раковине и дремлют. И тут приходят открыватели, будители и начинают тормошить. В подавляющей массе своей народ увяз в рутинном болоте и одного желает, чтоб его не трогали и не было нужды что-либо менять, прилагая усилия. А тут новатор с идеями объявляется и вынуждает силы прилагать, чему-то учиться, чего-то добиваться.
Она произнесла тираду и притихла, задумавшись, и через некоторое время продолжила с налётом печали:
— Ты ведь знаешь, что себе в ученики Он взял вовсе не знатных или учёных. Наоборот, избранными стали совсем простые люди, те, которые оказались способны воспринять новые знания, а самое главное, принять свежие, высокие энергии. Поверить…
Слово повисло в паузе, фраза оборвалась, едва начавшись. Она опять притихла. Потом стала бормотать тихо, почти про себя и едва слышно:
— Следовало накопить потенциал, надо было аккумулировать ещё больше энергии здесь, походить просто по этой территории даже безвестным. Эх, если бы мы прошли вдвоем! Какая сила, какой поток! А потом уже уходить можно со спокойной душой дальше.
Лицо Её изменилось до неузнаваемости. По-прежнему прекрасное, оно стало неподвижным — только горящие в ночи глаза, устремлённые к звёздам и шептавшие, едва шевелящиеся губы жили. Лицо, освещённое светом Луны, казалось неземным, приобретя изумрудно-сиреневый оттенок. Меня охватила тревога, и я невольно подался вперёд и едва-едва коснулся Её плеча. Она слегка вздрогнула, посмотрела на меня удивлённо словно совершенно не ожидала меня увидеть здесь и пробормотала:
— О чём это я?
— Ты говорила про совершенно непонятные вещи, а перед этим о том, кого Он избрал для обучения. 
— Да-а-а…— протянула Она, неспешно формируя мысль, – вот именно. Кого? Вон как разбежались после приговора. И не просто отрицая, что знают Его, а предавая забвению под клятвой и даже, страшно себе представить, проклиная. Никого рядом не было, — с горечью произнесла она, а потом, встрепенувшись, продолжила: — Опять же, повторю то, что не раз говорила, — рано ему уходить. Не готовы они дальше самостоятельно следовать заповеданной дорогой. Трудно им согласованно прокладывать новый путь и исполнить больше того, на что сейчас способны. Важно на этом этапе мобилизовать, организовать и направить деятельность учеников. А они опечалены и растеряны. Слабы слишком.
— Но они же собрались все вместе быстро, когда узнали о том, что Он жив. Ты им сообщила, и они немедленно пришли.
— Да, пришли! И что? Они же не признали Его сразу. Сколько из них стояли, опустив глаза, прежде чем признали, что это именно Он перед ними. Страх и сомнение затмили их разум и затуманили взор.
Ты же знаешь, как всё было вначале. Здесь, например, неподалеку семеро как-то ловили рыбу. В ту ночь не поймали ничего. Светало, стояла неестественная тишина; море, обычно волнующееся, замерло, словно мёртвая вода, прозрачная и освещенная звёздами, так что можно было пересчитать камни на дне. Лодка пустая, без улова медленно двигалась к берегу на котором был человек. Он сказал им, где они наловят много рыбы. Только один юноша поверил, призвал Его в лодку и отправился ловить в указанном месте. Никто не верил, что утром и возле берега столько можно поймать. Старший рыбак только после того как увидел лодку полную рыбы демонстративно, на показ бросился к нему вплавь. Еще тогда были недоверие и лицемерие.
И вот сейчас превозмогло в них сомнение, неуверенность, пока не собрались все вместе опять, и только неповторимая, чудесная манера преломления хлеба убедила их, что этот преображённый и многократно не признанный ими человек именно Он. И что теперь, что теперь…
Она смотрела на играющие угли костра. Переливающийся, то затухающий, то разгорающийся огонь отражался в Её чудесных глазах. Порой мне казалось, что угли, наоборот, разгораются от яростного пламени женских очей – такой в них бушевал огненный смерч. Голос, напротив, был ровным и очень глубоким:
— Ты знаешь, что меня ставит в тупик? – людской лукавый нрав. Ничем не перешибешь. Казалось, уже вот, остался в живых и явился, потрогай, убедись. И всё равно червоточинка сомнения гложет. Даже эта встреча не сплотила их ряды, не укрепила единства. Наоборот, проявились элементы соперничества и борьбы за лидерство. Кто займёт Его место, кто станет называться Его первым учеником, преемником. И это после малодушного предательства и слабосильного, трусливого бегства. Вместо сплочённой поддержки и служения – выяснение отношений, борьба за первенство.
Она говорила горячо, но негромко. Голос ничем не выдавал внутреннего вулканического гнева. Мне были ведомы веские причины, которые были у Неё для проявления ярости и негодования. Но Она вела себя удивительно сдержанно, и только иногда улавливаемые вспышки в глазах давали повод разве что догадываться о бурных процессах, происходящих в Ней.
Меня поражало, как эта хрупкая женщина с таким достоинством и внутренней силой переживала такие тяжелейшие во всех смыслах испытания, требовавшие огромных душевных и физических сил. Для такого преодоления необходимо иметь невероятную силу духа.
А ученики?.. Кроме того, что предали, так потом еще и не признавали, несмотря на то, как Он пред ними предстал, принял, усадил. Этого оказалось мало, и эти на вид самые близкие люди стали вдобавок ещё и Её осуждать и преследовать. Дошли до пошлых оценок отношений влюбленных, трактуя их всяк на свой лад. И это после того, как Он много лет постоянно твердил им, взывал первым делом не судить, считая, что осуждение другого является тяжелейшим проступком, ведущим к деградации человеческого в отношениях.
Возможно, Она права — не время сейчас Ему покидать эту землю. Наоборот, следует остаться, завершить свою миссию здесь, мобилизовать, сплотить учеников, обеспечить безопасность родным, а уж потом идти дальше. Но это были всего лишь мои домыслы и фантазии. Как я могу знать и определять, что правильно?
Угли в костре догорали. Ночь бархатистым тёмным покрывалом укутывала пространство вокруг. Всё замерло и словно затаилось. Мир погрузился в глубокую ночь. Разговор угас вместе с огнем, и мы улеглись, невольно продолжая обдумывать разгорячённом сознании ситуацию, порождённую обсуждением минувших событий. Мягкое тепло затихающего кострища окутывало, обволакивая приятной негой и успокаивая, принося сладкую дрёму. Я незаметно провалился в глубокий сон, который успокоил, утихомирил бурлящий водоворот мыслей.
Рассвет стремительно буквально набросился на нас из-за скальной гряды. Прорвавшись сквозь зубцы горного хребта, поток ослепительного света стремительно приближался к нашей стоянке. Первый домчавшийся до меня солнечный луч пронзил веки, ворвался в мозг и мгновенно разбудил, внося ясность в сознание. Яркое сияние звезды взбудоражило и подстегнуло нас к быстрым сборам.
Привычно и слаженно мы свернули наш лагерь, засыпали землей угли погасшего костра. Нас подгоняло, подстегивало трепетное желание поскорее собраться и не медля преодолеть оставшуюся часть пути к благой и высокой во всех отношениях цели. Верблюды тоже не мешкали, и, казалось, понимая наше нетерпение, прибавили шаг без понукания седоков. Вскоре дорожка стала извилисто подниматься вверх. Подъем становился все круче, зигзаги тропы виляли туда-сюда, туда-сюда пытаясь сгладить, уменьшить крутизну подъёма. Верблюды на поворотах неуклюже переступали, медленно разворачивались, изменяя направление движения. Их манёвры были изящны и грациозны.
Мы сидели, сдерживая дыхание, не глядя в сторону круто уходящего вниз обрыва. Наездники полностью доверились инстинктам животных, а те видели, ощущали грозящую всем опасность и переступали не-спешно, медленно, но упорно продвигаясь вверх. Наконец, после очередного поворота мы неожиданно оказались на довольно ровной, плоской вершине Нево. Караван остановился — и Двое любящих встретились…
Несколько мгновений Они стояли, всматриваясь друг в друга с близкого расстояния так, будто хотели что-то разглядеть или запомнить. Потом обнялись. Не откладывая, я занял себя всевозможными хозяйственными делами, чтобы не мешать Им и даже не смотреть в Их сторону. Мне казалось, что мой даже мимолётный или случайный взгляд может нарушить что-то очень ценное, важное и невольно внести сторонний дисбаланс в общение Двоих.
Закончив одно дело, принимался за другое. Забот было множество, и время летело незаметно своим чередом. На вершине непрерывно дул сильный ветер, и поэтому палящий жар солнца не ощущался. Зато предметы и вещи постоянно норовили улететь. Когда же всё возможное по организации стоянки было сделано, я стал в сторонке чесать верблюдов и освобождать, к их несомненному удовольствию, от впившихся в них колючек.
Двое сидели в стороне и говорили, как мне показалось, не меняя положения – как присели после встречи, так весь день и провели. Я мечтал о том, чтобы свершилось чудо, и этот день стал нескончаем для Двоих, чтоб его хватило для благополучного разрешения всех вопросов.
Солнце неумолимо завершало свой полет по небосводу, плавно наступал вечер. Лёгкой вуалью опустились сумерки, стала плавно накатывать ночь, небо одевалось темнеющим фиолетовым бархатом, на котором драгоценными украшениями разгорались звезды. Неминуемо последовали заботы о костре, и новые хлопоты по устройству ночлега и вечерней трапезы.
На протяжении дня я пожевал лишь ломоть лепешки и выпил немного воды, а Они только пили. И вот из темноты в свете огня проявились мужчина и женщина, держась за руки и продолжая оживленно о чём-то говорить. У меня возник порыв удалиться, и я даже сделал шаг в сторону, но был остановлен двумя голосами в унисон:
— Не уходи, ты нам не помешаешь. Наоборот, попросим высказать свои соображения.
— Да что я могу сказать? – замялся я с ответом, и добавил, радуясь найденной уловке, — пойду-ка я верблюдов лучше проверю.
— Нет, нет, погоди, — остановил Он, — здесь хищников нет и беспокоиться не о чем. Мы сейчас все вместе потрапезничаем. С утра всё недосуг как-то было. А лучше давайте, ещё и послушаем друг друга.
Мы устроились возле костра, но я постарался расположиться все-таки поодаль, не желая нарушать Их пространство. Она, прохаживаясь перед нами по ту сторону разгоравшегося пламени, начала говорить, повторив вкратце соображения, которыми делилась со мной накануне вечером.
Я слушал уже знакомые рассуждения об учениках, и неожиданно мне подумалось о магии огня, с которым человека связывают важнейшие явления его жизни – приготовление пищи, обогрев, защита, изготовление орудий и предметов. А еще огонь – мистический спутник обрядов и ритуалов, исполнения песен и произнесённых слов.
Каждый издаваемый звук несёт ту или иную смысловую нагрузку. Бо;льшую или меньшую, многозначительную или даже магическую, а иногда просто успокаивающую, но не остаётся бесследным даже вздох. Огонь активно действует в союзе со звуком — что-то сжигает, а что-то, наоборот, усиливает. Это таинство. Ведь недаром Прометей пострадал именно за предоставление огня людям.
Переливы пламени играли на лице женщины, отражались всполохами в Её глазах. Сознание Её не отпускало, не давало покоя, взбудораженное поведением и отступничеством сподвижников, которых она не могла понять, а значит, простить. Глядя на Неё, мне становилось ясно, что теперь Её больше волнуют не те, оставшиеся внизу в долине и мотивы их поведения, а причины собственного разбалансированного состояния.
Он сидел прямо, скрестив ноги, и ярко освещённый наблюдал сквозь огонь на возбуждённую, челночно шагающую женщину. Её голос дрожал, взбудораженный с трудом сдерживаемыми эмоциями:
— Не понимаю, как Ты можешь быть спокоен. Они усомнились в Тебе и разбежались. Как же они после всего этого могут чистосердечно и добросовестно нести людям знания и веру, называться Твоими последователями?
Он неотрывно сопровождал добрым взглядом движение женщины, изящную фигуру которой то ярко освещал огонь костра, то охватывала полутьма. Моё немного отстраненное положение позволяло хорошо видеть всю картину. Его глаза не выражали укора и в них, мне показалось, играют ласковые искры добросердечного понимания. Затем Он произнес негромко:
— Ну что ты так разволновалась. Ты о чём больше беспокоишься? Обо Мне, о них, о себе или об успехе миссии? Присядь. Уйми свою пламенную речь, успокой нервную дрожь.
Она остановилась, посмотрела почему-то в небо, потом на огонь, на мужчину, не спеша выбрала место рядом с Ним, затем необъяснимо грациозно села, так ловко, что Им хорошо было глядеть друг на друга и одновременно видеть костер. Он подождал, пока Она получше устроится, и спокойно продолжил:
— Не суди. Оценки и осуждение мешают нам больше всего в повседневной жизни, в отношениях с людьми. Как один может судить другого? Ведь каждый знает всего лишь отдельные поступки другого человека. Да и то лишь эпизодически, фрагментарно – только внешнюю, видимую сторону, с определённого ракурса, да и то не всю. Практически совершенно неведомыми остаются мотивы и причины поступков и слов. Что уж говорить о комплексе всего.
О Тебе, дорогая, вон сколько всего судачат, и осуждают напропалую, сочиняя всякие небылицы. И ведь дальше эта волна пересудов будет продолжаться с ещё более несправедливыми и даже лживыми искажениями. Будет придумано и высказано множество наветов и оговоров в Твой адрес. Что поделаешь? Обычное дело у людей. Но что они знают о Тебе, о Твоих мыслях и переживаниях, о жизненном пути, приведшем, например, сюда, на эту гору?
Говоря о поведении, я даже не касаюсь сферы чувств, эмоций, переживаний, испытываемых человеком и влияющих на его выбор, принятые решения и последующие действия. Они скрыты и неизвестны не только постороннему глазу. Они очень часто остаются неведомы даже самому человеку, который не понимает, как их объяснить, не имеет навыка определять и своевременно называть. А они, эмоции и чувства, чаще всего возникают, живут, проявляют себя независимо от него и управляют подспудно его мыслями и действиями. Люди во многом не отдают себе ясного отчета в истинных причинах своих поступков. Что уж говорить о стороннем понимании.
Голос Его звучал проникновенно и ласково: 
— Не осуждай, не обижайся на них. Прошу, не допускай обиду к себе никогда. Как Ты можешь судить о том, чего не знаешь? Как можешь оценить то, что, по сути, остаётся неизвестно и скрыто? Любая Твоя оценка будет необъективной. А жить с обидой — это намеренно лишать себя любви и гармонии в себе. Обида обделяет и так немощного, а ещё лишает человека счастья.
Пойми, пожалуйста, что понять и отпустить претензию будет легче, когда признаёшь право каждого на ошибку. Признание этого базового права раскрепощает человека, позволяет прощать, даёт освобождение.
Посмотри на себя со стороны, прислушайся к себе. Ты сама лишаешь себя покоя своими мыслями и чувствами. Не требуй, не ожидай, что другие поведут себя так, как Ты пожелала или сочла верным. Эмоционально и ментально бушуешь и похожа на разволновавшееся море, готовое разразиться штормом.
Он умолк, немного откинулся с упором на руки и запрокинул лицо в небо. Дыхание Его было ровным, взор устремлён к разгорающимся все ярче звёздам на фоне сгущающейся темноты. В этот момент было неясно — говорит ли Он с ними или сам с собой. Затем опять обратился к Ней:
— Вот даже от меня Ты ждала другого. Моё решение и мой выбор не вписались в Твои планы, вступили в противоречие с Твоим представлением, как следует правильно поступить и исполнить предначертанное. А ведь Ты же сама говорила о свободе и о том, как её понимаешь. Так ведь? Поверь, это не в упрек.
Она слегка встрепенулась и звонко, как мне показалось даже с некоторым вызовом, ответила:
— Да, свобода для меня главное. Но вместе с ней существуют и обязательства, ответственность.
— Разумеется. Это даже и не обсуждается. Человек прежде всего в ответе перед Богом, перед собой и собственной совестью. В принципе, это родственные, созвучные явления, необходимые для согласия человека со своей душой.
Он смотрел на Неё внимательно, и в глазах сияла такая любовь, которую описать словами немыслимо. Она утихла после Его слов, а Он помолчал немного и продолжил:
— Всё так. Однако есть тонкость. Голос души настолько чист и искренен, наполнен истиной, что услышать его может человек с непорочной совестью. И вот тут возникает сложная коллизия, вызванная тем, что совесть обычно бывает не так чиста, как душа.
Взгляни, к примеру, на свою жизнь честно, без утайки и самооправданий и ответь, как на духу. Были ли слова, поступки мысли, за которые Тебе сейчас совестно?
Его взор из ласкового мгновенно стал всепроникающим и казался острым, как кортик. После Его вопроса из тайников моей памяти, из глубины души возникли и вереницей пролетели перед мысленным взором совершённые мною постыдные и, как мне казалось, давно забытые проступки. Представилось, что Он это всё тоже видит. И от этого стало ещё совестнее. Захотелось зарыться в землю, чтобы только исчезнуть с глаз долой и закопать вместе с собой это безобразие. Рука невольно стала шарить в поисках лопаты. Безуспешно. Решил в отчаянии оглянуться, чтобы найти. И тут я увидел Её.
Она сидела, как изваяние из белоснежного мрамора, и на лбу блестели мельчайшие капельки. Представшая картина напомнила мне блеск инея, превращающегося в капельки росы под лучами восходящего солнца. У меня все похолодело внутри, и я замер, забыв обо всём. Он посмотрел на меня, затем на Неё и тепло произнес:
— Ну что ты! Успокойся. У каждого, согласись, есть события, вещи, слова и даже мысли, о которых не хочется, стыдно вспоминать. Они оставили след на совести в зависимости от значимости содеянного. Порой это тяжкий камень, а после иных лишились незначительные пятнышки, бугорки. Как следствие, образуется или откладывается что-то после того, как, например, покривил душой, проявил лицемерие или поддался страху. И вот возник определённый мелкий нарост, бугорок, появилась маленькая червоточинка, и в результате — нестыковка, биение в созвучии страдающей души и негармоничной совести. Лучшее средство избежать такого дисбаланса – поступать всегда от души и по совести.
— Легко сказать, а как сделать? – вырвалось невольно у меня.
Он посмотрел на меня, и лёгкая улыбка промелькнула на губах, которые произнесли:
— Для начала – задавать как можно больше вопросов себе о том, что чувствуешь, думаешь, о мотивах своего состояния и поведения. Люди же редко себе задают вопросы и не понимают, что чувствуют. Чаще всего живут, как принято, по привычке, традициям. И это во многом напоминает запрограммированное, смоделированное обществом поведение. Задать, поставить вопрос может знающий человек, опытный и смелый. То есть задуматься и сформулировать, дать себе ясный и честный отчёт способен далеко не каждый.
Человек движим множеством факторов. А главным камертоном и движителем должна быть его истинная суть. Вот Ты за свободу ратуешь, а мою свободу вольно или невольно намерена ограничить, направить по пути своих представлений и интересов.
Пойми, обрести свободу человек может лишь через освобождение, расширение своего сознания, посредством избавления от страха совершить ошибку. Преодолев — исключительно самостоятельно — рабство в себе, в своем характере и уме, а вовсе не по указке или мановению ритуалов или обрядов, человек обретает права; и свободу знать, свободу выражать свои мысли, а самое главное — свободу судить по своей совести.
Свобода является лучшим средством избавления от страданий и душевной боли. Именно благодаря ощущению внутренней свободы человек определяет свое отношение к событиям, проблемам, ищет и находит нестандартный выход из сложных ситуаций, стремится к интересному и новому. Свобода дарит человеку веру в лучшее и в счастье.
Знаешь, прежде всего мне хотелось научить моих спутников быть ответственными и самостоятельными, а следовательно стать свободными, ибо только свободный в душе человек может стать личностью, способной на то, на что не способно большинство других людей, перекладывающих ответственность за свою жизнь на всё и на всех.
Уверен, Ты согласишься, что счастье напрямую связано со свободой. Несвободному постоянно чего-то не хватает для счастья, и всё время внешнее определяет его настроение, он пребывает под властью обстоятельств и других людей, поэтому они решают, будет ему хорошо или плохо. Свободный человек счастлив всегда, так как властвует над своими мыслями, благодаря принятой им идее свободы и поступкам на основе ощущения таковой внутри себя.
Заводя речь о личной свободе, которая требуется для того, чтобы добиться счастья, не следует упускать из виду значения ее основ — подлинность своего соответствия и способность прожить свою собственную жизнь, а не в угоду чьим-то чужим представлениям, рамкам, долженствованиям. Фактор наличия своего «я»: не в отказе от этики долга, а в том, что этот долг — твой собственный.
Ратуя искренне, чистосердечно за лучшее в Твоём представлении, Ты считаешь возможным ограничить мою свободу в выборе моего пути и невольно желаешь подчинить его своим представлениям и интересам. Говоря о верховенстве долга над свободой и душевным порывом, тем самым противопоставляешь два долженствования — мой и свой долг.
Она даже приподнялась, порываясь возмущённо оспорить это утверждение и заявить о том, что порой людей многое объединяет, они идут по жизни вместе, связанные общей целью и совместным долгом. Наверняка Ему была очевидна такая Её реакция. Он поднял, а затем плавно опустил руку в успокоительном жесте. Она тихо присела на прежнее место, понимая, что всё, что Она хотела высказать, Он и сам не раз обдумал, придя к решению, которое, собственно, их сюда и привело.
Он продолжил:
— Милая, я понимаю, о чём Ты хотела сказать. Поверь, я не отвергаю. Человек, даже не подозревая порой, каждое мгновение совершает выбор. Вот и передо мной сейчас развилка — и надо выбрать. Социум, человеческая натура, долг в общепринятом понимании подталкивают сделать самый очевидный и логичный, казалось бы, выбор. Такой выбор, возможно, сделать легче, можно объяснить себе, что так принято, прилично, благопристойно. Подобный выбор приемлем для окружения, поддерживается близкими и не идет вразрез с интересами и нормами. Он может даже выглядеть достойным, благородным, честным.
Но ответь мне: всегда ли то, что общепринято и человечно по меркам общества, соответствует истине? Кто ответит, кому судить?
Постарайся взглянуть по возможности отстранённо, беспристрастно, честно и ответить, чего в Твоем заявлении, требовании, обвинении (называй как хочешь) больше — тревоги о своём будущем, задетых личных чувств, неудовлетворенности, протеста против моего выбора, убеждения, что миссия в Иудее не завершена? Как, на Твой взгляд, я принимал мучительное решение и что клал на чашу весов, сопоставляя и оценивая? Что, по-Твоему, определило выбор?
Он говорил негромко и ровно. В его кажущемся безэмоциональном голосе все равно прорывались едва уловимые отзвуки душевных терзаний, которые Он, безусловно, не раз пережил, определяясь с выбором дальнейшего пути.
Она, конечно же, все это уловила больше и раньше меня, и немедля без паузы ответила:
— Не мне судить, милый, не знаю я, что Ты кладёшь на эту чашу весов, избирая вариант решения. Какой груз опускается на каждую из них, мне не ведомо.
— Тогда реши для себя, насколько обосновано то, что Ты мне предъявляешь, к чему взываешь и чего требуешь? Ты ведь даже не ведаешь всей меры возлагаемого мною на себя груза. Только умоляю, любимая, не принимай за укор и ответный упрек мои слова и вопросы. Поверь, я вместе с Тобой хочу разобраться в природе человеческих отношений и способности людей понимать друг друга без оценки, претензий, осуждения и обид. Правда в том, что именно во взаимоотношениях проявляется и формируется человек. Это его главная школа жизни и полигон испытаний.
— Милый мой! Ты в отношениях со мной, с друзьями и многочисленными спутниками и даже с досужими зеваками ведёшь себя неизменно искренне. С одной лишь разницей – объём информации, которая даётся Тобой каждому. Но вот то, как Ты говоришь и ведёшь себя с самыми разными людьми, остаётся неизменным. Всегда Ты излучаешь искренность, доброжелательность, честность и добро. Даже если человек угрожает Тебе или делает подлость, на кресте распинает, Ты всех любишь настолько сердечно и искренне!
— Всё объясняется просто — я не жду ничего от них в ответ. Всё мое естество устремлено на то, чтобы дать людям всё возможное из того, чем располагаю и что мне поручено.
— Но они же Тебя и убили, на смерть обрекли. Друзья и ближайшие ученики предали! А Ты так спокоен. Как можно? – мучительные вопросы не отпускали, забирали остаток сил у этой хрупкой, терзаемой душевной болью женщины.
— Разве они могут обречь на смерть? Это не в их власти. Смерти нет, поэтому и убить, по сути, невозможно. Самое страшное убийство — это предательство, измена самому себя. А люди — что люди? Они всегда были и остаются людьми. Только на смену одним приходят другие. И так всё движется бесконечно.
И понял я, как важно остаться собой при любых обстоятельствах и не изменить своей сути. Прежде всего, осознать, кто ты, а затем не предать не, оступиться от сокровенного в себе, что является частицей Бога. Преступно нарушать свою целостность и единство с Творцом. До;лжно с искренней верой обнаружить, принять, сохранить и развить данное свыше. Одних, осмелившихся понять и признать себя, будут называть странными, не от мира сего, а других — Праведниками. Может, именно поэтому Господь Бог и показал Моисею перед его кончиной с вершины вот этой самой горы Нево всю Землю Обетованную. Старец с честью и достоинством пронес свой крест. Ищущий свободы, идущий путем великого созидания себя свободным является возлюбленным сыном Бога, в котором предстаёт Его благоволение.
Костёр вспыхнул, взметнувшись к небу яркими, похожими на звезды искрами и стал затухать. Я не мог себе позволить встать и пойти за ветками. Вместе с наступившей тишиной с неба стали тихо отпускаться звезды. Возможно, это был только мой сон.
Ранним утром мы быстро свернули лагерь на вершине горы. В долине у наших ног всё еще были сумерки. Тень горного хребта уходила вдаль на запад к горизонту. Мне предстояло сопровождать женщину обратно в Иерусалим. Он уходил на Восток. Дальнейшая судьба Двоих казалась неведомой и туманной. Прощание было тихим и кратким. Они обнялись на единый миг. Во мне ярким сиянием, развеивая мглу тревоги о будущем, вспыхнула вера в силу любви, которая никогда не разлучит Двоих любящих. Солнце ярко освещало вершину Нево.
Первым пошёл Он. Она стояла тихо и прямо, Её рука начертала в воздухе крестное знамение, освящая Его путь. Из долины внезапно поднялась волна густого тумана, и Он растворился в неведомом белоснежном пространстве.


Похожий на густой туман снегопад сопровождал нас всё плавание. Обычно отчетливо видимый берег на сей раз невозможно было разглядеть в плотной круговерти снега. Не понимая, как здесь оказался, я стоял в тихом очаровании у панорамного лобового окна носового салона и наблюдал эту волшебную картину. Внизу сквозь белизну стремительно пролетающей под корабль плотной подушки снега иногда на миг возникали белёсые барашки бегущих густой чередой волн. Это обильное смешение белого создавало впечатление полёта в светлом, неземном пространстве. Как ни странно, но холода я не ощущал.
Неожиданно из белоснежного окружающего мира вынырнул полосатый маяк. Корабль сбавил обороты и плавно опустился на воду. Мы тихо вошли в бухту, и одновременно прекратился снегопад. Это произошло внезапно, словно перекрыли заслонку в небесной кладовой снежной крупы, останавливая полёт метели. Даже редкие, запоздалые снежинки не пролетали, как будто и не было сплошной снежной завирухи секунду тому назад. Действительно, создавалось впечатление, что кто-то невидимый нажал кнопку стоп.
Корабль мягко прильнул к стенке пристани. Причал был девственно чист – белоснежный покров не был нарушен ничьими следами, даже голуби не успели наследить. Необычайно беззвучно матрос опустил трап на берег. Я стоял перед ним в одиночестве. Команда была занята своими привычными делами, собирая вещи в кубриках. Возникла пауза.
Некоторое время я простоял в нерешительности больше, похожей на нежелание нарушить девственный белоснежный покров. Но выбора не было, не взлетишь ведь. Я ступил на берег. Снег звонко хрустнул под моими ногами. Постоял немного, словно ощупывая твердь земли и обосновываясь на ней твёрже. Вдохнул полной грудью морозный, пахнущий морем воздух и сделал первый шаг. Впереди было белоснежное удивительное, нетронутое, первозданное пространство. Нежданно с неба снова плавно опустились невероятно крупных размеров снежинки и в один миг выбелили мои плечи. Несколько белоснежных пушинок смело прилипли к моему лицу и, мгновенно обратившись в воду, быстро сбежали на землю, передавая привет с небес.
;