Филантропия

   В ресторан, энергично притоптывая с морозца, входят двое. Один из них, полнеющий обладатель клиновидной ухоженной бородки а ля Столыпин и большого багрового носа, напоминает собой какого-нибудь загулявшего профессора какой-нибудь академии водного транспорта или на худой конец главного ревизора с Октябрьской железной дороги.
Его спутник в цветастом шерстяном шарфе, кое- как обмотанном вокруг длинной тощей шеи и с алчущим взглядом на одутловатым бледном лице, производит безальтернативное впечатление некоей беспробудно творческой личности.
Судя по тому, как резво  на звук колокольчика  из полумрака зала выпрыгнула услужливая фигура администратора- распорядителя, визитеры находятся здесь далеко не впервые и успели уже прилично поспособствовать процветанию данного заведения.
- Вечером у нас сама Медина со своим горним сопрано, - заговорщицки подмигивает распорядитель «профессору», любовно смахивая снег с норкового воротника его шерстяной гражданской шинели, - Бо- ги- ня! Прощальная гастроль перед Ниццей. А еще Фугу свежую завезли,- Пальчики друг другу оближете,- добавляет он, впервые обратив внимание на литератора,-  Ее наш Петрович так лихо насобачился разделывать, словно самурай какой. Вжих- Вжих… уноси готовенького. Под соусом бешамель подает.
- После соус, все после, - нетерпеливо говорит похожий на профессора господин, отдирая лед с бороды, - Мы с месье литератором по махонькой сначала хотим изволить, согреться чтоб. Компре ву?
- Яволь, ясное дело, - щелкает каблуками вытянувшийся во фронт администратор и едва заметным движением прижатой к бедру ладони подзывает официанта с подносом.

   Надо сказать, зашедшие на огонёк гости отличаются друг от друга не только внешне.
«Профессор», зная себе цену, ступает по дорогому ковру, словно по плитке в институтской столовой, основательно и важно, глядя исключительно по курсу движения, в данном случае в направлении уготованного ему столика. Напыщенность в его силуэте хоть и вызывает ассоциации с фугой, но намека на неуважение к окружающим тут не просматривается. Взгляд профессора излучает скорее уверенность и самодовольствие сильного и успешного человека.
Тот субъект, которого  только что назвали литератором, напротив, несколько простоват, а  еще изрядно франтоват,  чересчур манерен и излишне суетлив.
Он беспрестанно вращает своей тонкой шей как перископом, посылая заинтересованные флюиды в окружающую среду. Его внимание привлекает буквально все- от грустной кабаньей морды, притороченной на стене у входа, до парада алле разнокалиберных бутылок на  барной стойке, от  огромного аквариума, со стайками разноцветных скалярий, до  откровенных декольте, разодетых в пух и прах дам, коих вокруг водится также изрядное количество.

  Зал их встречает также не одинаково. При виде толстяка, мужчины непроизвольно привстают с насиженных мест и, растягивая в  учтивых улыбках рты, широко, будто бы пытаясь объять необъятное, разводят руки. Женщины же, начинают вдруг  без особой на то причины безудержно смеяться или, вытянув точно гусыни шеи, поправлять себе прически.
Спутник его, в лучшем случае, удостаивается небрежного взмаха руки, холодного кивка или дежурной улыбки. Однако самого литератора это нисколько не смущает. Обнаружив знакомое мужское лицо, он галантно раскланивается, а проходя мимо дамы,  обязательно прикладывает левую руку к груди, свободной же посылая ей остающийся висеть в воздухе воздушный поцелуй.

  Наконец визитеры занимают  заранее сервированный столик для почетных гостей, установленный напротив растопленного потрескивающего дровами камина и без промедления приступают к делу, которое, собственно, их сюда и привело.
«Профессор», как бы оправдывая свое реноме,  толком еще даже не разомлев, принимается  с удовольствием философствовать о смысле жизни.
-… Вот для чего мы живем, скажи-ка мне лучше, - задает он литератору риторический вопрос, зажав глубоко в ладони уже успевший нагреться лафитник с анисовой, - Для удовлетворения своих потребностей что ль? Vive ut vivas? Как  насекомые какие-нибудь. Извииините. Я к твоему сведению- Человееек. Ты заметил, как меня вокруг встречают? Думаешь, потому,  что в кармане густо?  Здесь у всех, брат, мощна крепка. Кроме твоей разве, - толстяк смеется, снисходительно похлопывая по плечу собеседника. - Нееет, приятель, в этом вопросе другие механизмы работают. А в первую очередь- благодарность. Люди отдают мне должное за то, что я делаю для нашего района, для общества в целом. А как же иначе? В гимназии бассейну ремонт дать- Петр Андреевич. Выставку картин, как их... передвижников в ДК организовать- опять Петр Андреевич. А еще премии всякие местной пишущей братии вроде тебя, - принимается загибать пальцы он, - Новую бормашину в поликлинику…И везде Петр Андреевич, представь себе. Всюду своим капиталом и трудом. Или присутствующих возьми. Видишь там у сцены Думбадзе к официантке прилип? Каждый второй подряд в районе на строительство детских площадок его. Или Ларькин. Тридцати еще нет, а уже помощник главы управы. Талантлив черт. И оба мне... как один. Оба руку жмут, отцом родным называют. А за такую сердечную благодарность, как говорится, и выпить не грех.

  Его визави внимает оратору равнодушно, налегая все больше на беленькую. Видимо, ему не впервые приходится слушать самодовольные речи своего приятеля. Самому же литератору похвастаться нечем. Он, действительно, некоторое время промышлял эпистолярным трудом, но большого успеха на этом поприще не снискал. Выпустил пару книжек на заре своей молодости, весь тираж которых разошелся по друзьям, да по библиотекам. А потом, как он любит говорить, жизнь закрутила. Сейчас вот перебивается случайными подработками- статейку о проблемах городского транспорта тиснуть? Всегда пожалуйста.  Нужен некролог по поводу безвременно почившего Адама Мафусаиловича? С радостью. Литератор не гнушается даже составлением объявлений типа «Продается старинный мебельный гарнитур. Торг уместен» или «Срочно сдам комнату семейной паре без собаки». Материала для работы у него хоть отбавляй, потому что он словно муха, которую выгоняешь в дверь, а она потом влетает в форточку. И в конце- концов ты с ней настолько свыкаешься, что с аппетитом поглощаешь бутерброд, на другом краешке которого сучит лапками она. И хотя, особых барышей такая практика не приносит, живет, тем не менее,  литератор широко и в своё удовольствие, а остальным остается только гадать, как ему это удается.

  Слово снова берет профессор- филантроп. Он уже успел справиться с фирменным блюдом от шефа, заполировав его тремя рюмками анисовой.
- К чему нам средства и силы Бог дает? - все более распаляется он, никак не в силах слезть со своего конька, - Затем, чтобы мы жертвовали собой щедро. Ибо не оскудеет рука... Помнишь притчу о талантах? Ты вот свой талант зарыл, пропил и в карты продул. В себя живешь только. А надо-то хоть изредка и о людях думать. Если хочешь, чтобы они к тебе потом со всей душой. С благодарностью...
На  благородное чело профессора вдруг падает тень.
- Боюсь даже представить, какой траур начнется тут, случись со мной что. Тьфу- тьфу. А годы-то, годы свое берут. И я…я.. яя ...чхи. И.. я…яя чхи, чхи…
От множественного чихания профессору делается нехорошо, лицо его начинает отдавать в синеву, белки глаз выкатываются из орбит. А на повисших вдруг щеках выступает красная пузырчатая сыпь.
- Эй -эй, что с тобой, приятель?
- Фу- га, Петро- вич... е-го…. , - невнятно бормочет профессор, прежде чем начать задыхаться.
- Фу-га? Ты сказал – фуга? Господи! Так я ж тоже… того, - хватается за сердце его визави. По удивленной, мгновенно вспотевшей физиономии литератора быстро расползается такая же крупная сыпь, как и у филантропа, словно ее крапивой только что отодрали. Он несколько раз быстро чихает и в свою очередь принимается хватать  воздух ртом.
- Доктора! - кричит он фальцетом, напрягая остатки сил, – Док...тора... мне, - после чего захрипев опрокидывается навзничь.

  Надо ли говорить, какой переполох поднимается вокруг? Все, от респектабельных посетителей до последних официантов, бросаются к столику наших бедолаг, беззвучно разевающих рты, как двое вытащенных на берег налимов. Кто-то открывает настежь окно. Одновременно с нескольких телефонов несутся сигналы тревоги на пульт скорой помощи.
- Мы его теряем, теряем, - только и слышно отовсюду, - О Боже! Только не это, не сейчас.
- Дайте ему воды срочно.
- Может лучше водки?
- С ума сошел, а если криз?…
- Люди, кто умеет делать искусственное дыхание?
Не проходит и пяти минут, как во дворе взвывает сирена скорой помощи, следом еще одна. А еще через минуту у стола двух почти уже бездыханных  любителей фуги деловито суетятся бригады скорой помощи, перебрасываясь короткими фразами.
- Анафилаксия. Быстро адреналин сюда.
- Закончился. На прошлом еще выезде.
- А насчет запаса позаботиться, не судьба? Смотри, останешься у меня без квартальной. Преднизолон-то с собой хоть?
- Этому супрастин, супрастин дайте. Инъекцию срочно. Тут шок.
- Грузим осторожно, кислород готовьте…

  На задний двор ресторана, где нос к носу встала пара машин реанимации, выплескивается целая процессия сочувствующих граждан.
Но и тут, как, впрочем, и следовало ожидать, у героев "торжества" все идет не точь в точь.
Одного из них тихо и без лишней помпы грузят в карету скорой помощи. Нет, сами врачи, конечно, сделали с пациентом все необходимое, что следует по протоколу, укололи чем надо, отвезут куда следует, но аншлага, скажем так, у его носилок не наблюдается.
Другую же машину, напротив, окружила толпа провожающих. Кто-то с замиранием сердца прислушивается к прерывистому дыханию пострадавшего. Съёжившиеся мужчины в хрустящих на морозе сорочках и всхлипывающие дамы в едва накинутых на платья манто конкурируют между собой за право поправить больному одеяло или, взяв за запястье, украдкой пощупать ему пульс.
- Доктор, доктор, он будет жить?
- Спасите его доктор.
- Если вдруг нужна кровь…
- Или лекарства...
- Поймите, он нам всем очень, очень дорог.
Да, много неравнодушного народу, как оказалось, собрал вокруг себя... ЛИТЕРАТОР…

  Впрочем, что ни говори, а все хорошо, что благополучно заканчивается. Через какое-то время парочка заметно порозовевших приятелей уже отдыхает бок о бок в двухместной палате под капельницами и тихонько беседует о том и о сем.
- Одного только не пойму, - рассуждает профессор- филантроп с нотками обиды в голосе, - Я, человек общественный, стольких на ноги поставил, стольким благотворил! А кто ты? Развратник, пьяница, картежник, незадачливый щелкопёр, издавший полторы книжонки, и спустивший на разгулы целое состояние. Извини уж за прямоту. Ты бы хоть старушку-какую  через дорогу когда перевел. Почему, почему они все кружились около твоей тушки, а я, если бы даже окочурился там, то никто б за суетой вокруг вашего благородия и глазом бы не моргнул?
- Сам  не возьму в толк , - задумчиво жуя назогастральный зонд, отвечает ему литератор, - Ведь ты, слов нет, такая...  народная фигура, личность!  Благодетель. А тут, представьте, я-  пустое место, пшик. Личинка  от комара. Бред какой-то. Никому ведь  в жизни ничего... Мало того. - Литератор глубоко вздохнул и добавил таинственным шепотом, -  Я ж еще сам  там всем больше, чем "по не хочу" должен….
- Аааа, - начинает тут доходить что-то до филантропа, - Больше, чем "по не хочу", говоришь?.. Ну раз больше, то все понятно, тогда все встало на свои места. Это справедливо...
Заметно успокоившись, профессор удовлетворенно прикрывает глаза. Вскоре из его угла доносится мерное сопение.
После него за невеселыми размышлениями о превратности жизни начинает похрапывать и литератор.

К слову, фуга была в этом ресторане отменная, зря приятели грешили на местную кухню. Просто у них обоих, как оказалось, одна и та же аллергия на кориандр…