Босоногое детство мое Г. 3 Пацаны и Робинзон Крузо

 
 гл. 2  Пацаны и Робинзон Крузо

Ты погоди, погоди уходить навсегда.
Ты приводи, приводи, приводи нас сюда
Иногда. Детство мое, постой,
Не спеши, погоди.
Дай мне ответ простой,
Что там впереди?

И.Шаферан
   
Он, великий  Робинзон, проживший 28 лет на необитаемом острове, куда был выброшен кораблекрушением, оптимист и трудяга - распахнул мне с детства широкую дверь в чарующий мир книги!

Помню те длинные зимние, загадочные вечера, когда отец в хате у теплой грубки, при тусклой керосиновой лампе, выразительно читал нам с сестренкой Валей о его опасных приключениях! За окном взвывал и вьюжил морозный ветер, вдруг хлопали ставни, взметывалось пламя в топке печи, а нам было жарко и боязно вместе с Робинзоном  и его попугаем на том южном острове с людоедами.

 С тех пор пошло-поехало мое   ненасытное чтение и увлечение исторической, приключенческой и научно-познавательной литературой на всю оставшуюся жизнь.
Научился чтению самостоятельно, глядя и слушая, как родители занимаются со старшей сестрой-школьницей.

Начальные классы мои в Новокиевской  школе с  незабываемой учительницей Анной Сергеевной Рынза быстро развили охоту к увлекательным  рассказам Гайдара и Бианки, Гоголя и Льва Толстого. Зачитывался  поучительно–необычными сказками Г.Х. Андерсена, волшебными В.  Гауфа, помните его «Карлик  нос», «Маленький Мук». В летние каникулы прочитывал и запоминал с ходу школьные учебники, закупленные для следующего класса, но крутил  курносый нос от сухой математики, алгебры, тригонометрии.

    Вот видится мне, как с трепетом  глотаю страшные сказки братьев Гримм, лежа зимней ночью на горячей печи. Моргаю, то коптит   в глаза огонек-фитилек керосиновой лампы, кряхчу - то печка, сквозь подстилку-фуфайку, жжет мне бока, как в ведьмином костре.В трубе печи вдруг  завоет зло, как тысяча чертей  из книжки,  наверняка, ледяной  ветер Лапландии из "Снежной королевы"  Андерсена.
Под боком притулилась очередная  книжица "Страшная ночь, или Утопленица" Гоголя.
 
Слипаются глаза, но я все читаю, ведь юркнул в этот закуток втихаря от спящих родителей.

Однако мать не проведешь, шумит:
 - Николай, хватит уже керосин палить, он денег стоит!
 
Задуваю лампу…  Откуда    в послевоенной расшатанной деревне денежный достаток, если в колхозе «вкалывали» за скудные трудодни,  или, как говорили,  за  «палочки».

Конечно, меня привлекали отчаянные, сметливые мальчишки-сверстники из повестей «Кортик» и «Бронзовая птица»», «Тимур и его команда», «Детство в Саломбале», до дыр зачитанные. Перелопатив и прочитав все в малой школьной библиотечке,   упросил я библиотекаря «взрослой», колхозной библиотеки тетю Нину (Прокофьевну) Радченко записать меня в эту сокровищницу, слышанную от старшеклассников. И сбылась мечта!

О, предо мною призывно выстроились стеллажи, полные огромного и непознанного Книжного моря! И смело приступаю  я к бурному плаванию, путешествиям и приключениям, открытиям на южных материках и студеных ледниках в многотомных собраниях Жюль Верна, оранжевых томиках Майн Рида, синих томиках Р.Л. Стивенсона и Джека Лондона.

А как трепетало мальчишеское сердечко при виде «золотой рамочки», этой остросюжетной  серии библиотеки приключений и научной фантастики!

В них закадычными друзьями стали неунывающие, находчивые и отважные герои писателей Ивана Ефремова и Конан Дойла, Вальтер Скотта и Луи Буссенара, Фенимора Купера. Как "Капитан Сорви-голова" и "Последний из могикан", "Роб Рой" и "Зверобой"... Уже выходя из библиотеки с книгами, брел  и читал я по пыльной или зимней дороге к дому, спотыкаясь на рытвинах. Так уж было невтерпеж!  И жадно листал  яркие иллюстрации с пиратами и геологами, индейцами и бизонами…

Не секрет, что многие  крупные ученые, исследователи, писатели, географы всю жизнь вспоминали о благотворном влиянии на них приключенческой литературы в  юности  Это  А. М. Горький и А. Грин, А.Н. Толстой, академик А. В. Обручев, ученый и писатель И. Ефремов, ученый Д.И. Менделеев.

Так, Иван Ефремов, широко известный в мире романами "Туманность Андромеды", "Лезвие бритвы", Час быка" восторгался: «Говоря о переводах зарубежной приключенческой литературы, я главным образом имел в виду сойкинские издания Хаггарда, Жаколио, Буссенара… Эти издания не только сохранились в памяти, они способствовали и воспитанию характера, и украшению жизни одновременно».

   Композитор П.И. Чайковский высоко ценил произведения Луи Жаколио, романтик А. Грин душевно вспоминал, что «Майн Рид, Густав Эмар, Жюль Верн, Л. Жаколио были моим необходимым насущным чтением».

Положа руку на сердце, признаюсь, читатель, что имена этих авторов до сих пор звучат для меня и многих украшенных сединой сверстников торжественной и героической музыкой.

    А тогда мальчишкой прятался я с книжкой от родительского ока и подзатыльников в зарослях  широких лопухов, скирдах соломы, на крыше сарая. Сердились они,  разыскав меня: "Лопоухий, вот ослепнешь, кто за руку водить будет, читака! Марш, курам воды принеси!"

Конечно, мужественные, смелые герои романов этих авторов оказали влияние на формирование характера, да и на выбор профессии.

Не забыть случай. Было мне лет 10-12. На пару дней дали почитать томик Александра Беляева. Проглотил взахлеб «Остров погибших кораблей», ужасную повесть «Голова профессора Доуэля», чудесную «Человек-амфибия». Помните песню из одноименного фильма «Дьяволу морскому снесем бочонок рома, ему не устояяяять!»
         О, как поразил меня летающий юноша в повести «Ариэль»!

И мне захотелось проверить, могу ли летать я сам. Взобравшись по высокой лестнице на крышу дома, осмелел. Но глянул вниз! Высоковато падать, если не полечу, и подо мной забор с острыми штакетинами, за ним сугроб снега. А если врежусь и поломаю забор – вдруг батя всыплет горяченьких, хотя родители никогда на нас руки не поднимали. А лететь-то страсть как хочется! Как тот отважный юный Ариэль!

Специально длинное пальтишко надел для распаха пол его поширше,ну как крыльев. Разбежался  сверху по жестяной крыше сильно вниз – распахнул наотмашь в стороны пальто, и полы его, что крылья твои заколыхались и… прыгнул вниз! Через забор пролетел! Ощущение самого полета не помню, но как врезался головой в плотный сугроб валенками вверх - отлично помню. Летал потом над землей только во сне, и много, и почему–то над крышами и электрическими проводами, которые тянулись по столбам улице вдоль ближнего пруда.

И еще вспомнилось мне словно во сне,  как недалеко на местном маслозаводе трудился инженером  некий Петровский, (вроде приезжая семья). Жили они в финском большом доме - напротив каменного здания дирекции завода.

Помню потому, что его дочь Нина, такая худенькая и опрятная, училась со мной то ли в 5-м или 6-м классе. Удивлен был в их квартире сияющей чистотой,в то время как зимой в наших домах, чтобы не замерзли малышами в сараюшках от жесткого мороза,  порою скакали  порою козлятки, нахохлился петух в углу с обмороженным гребнем, а то похрюкивали и поросятки маленькие, на подстилке, вот-вот привезенные из свинотоварной фермы (СТФ).

У Нины же стоял шкаф с книгами - это было чудо на степном хуторе и она, потаясь от родителей давала мне, уже тогда заядлому читаке, на день-два  "Войну миров", «Человек –невидимка» Г. Уэллса и другие. А как-то, застенчиво улыбаясь, сунула мне в руки  книжку о старшеклассниках «Повесть о первой любви».

  Вот из той маслозаводской квартирки и интеллигентной семьи потянулась еще одна ниточка моя в сверкающий Мир Приключений и Фантастики!
  Да, Петровские потом уехали. Нина поступила в михайловское СПТУ - прислав оттуда мне теплую открытку. Почему? Потому, что на ее день рождения в этой квартире, мы ее друзья по школе веселились,  попробовав на всех помаленьку какой-то кисло-сладкий "портвейн", благо родителей ее не было. И эта миловидная, светлокудрая девочка в голубеньком платьице, со слезами на глазах... сказала, что любит меня. Красивая девочка, чудесный 5-6 класс…

Где ты, девочка в беленьком фартучке,
Из далекой-далекой весны,
С пожелтевшей, уже фотокарточки,
И пропавшей на картах страны?

Где ты, первая школьная скромница,
С третьей парты, в ряду у окна,
Почему навсегда мне запомнилась
И что значила ты для меня?

Светло и грустно мне сейчас, седому дедусе. Как это было давно, давным-давно.

Как-то, на упомянутом  выше поезде, словно на машине времени,   уже в летах,   посетил свою Новокиевку. Я каждый раз обязательно ходил у своему родительскому дому, в котором жили уже другие люди. И никогда не заходил в подворье и во внутрь дома в комнаты, боясь нарушить хрупкость видения прошлого быта и жизни родителей и нас дете, и   привозимых летом своих малышей. Стоял подолгу у дома, молча смотрел и многое вспоминал и многое проносилось пережитое перед глазами, как живое... Смахивал ладонью выскользнувшую слезу и...

 Вспомналось  что росли мы, малые, с сестрой Валей, как трава под снегом, чуть пригрело солнышко и полезли кверху, предоставленные сами себе и  улице с такой же детворой. С девчатками Галей и Олей Лугониными,озорной Валей Рубан, застенчивой Валей Бондарь выискивали и жевали первый дикий лук и зеленые "калачики", сладкие сережки цветущей акации. Носились в   догонялки, прыгали наравне с козлятами на сухом пятачке луга-выгона...

Родители пытались отдать нас с сестрой в садик. Но там в первый день кормили, по скудности, надоевшим и дома подсолнечным маслом (олией) с солью, макая  в блюдечко хлеб и еще заставляли днем спать. Ужас!

В тот же день взбунтовались детские души - и сбежали мы из садика, держась за руки, проделав немалой путь домой вдоль пруда и брехливых собак, рвущихся из-за хлипких плетней. На всю жизнь у нас был лишь один день детского сада.

Улыбаясь тому, побрел я по берегу любимого пруда, боже, каким большим казался он раньше. На заросших улочках и в старых садах, (в которых наша ватага пробовала тайком курить самодельные цигарки с махоркой), старался найти следы своего босоногого детства. Скажу, никогда я больше не курил, ибо чуть тогда не остолбенел, затянувшись в себя густым и едким махорочным дымом. А знаете вы про такую игру пацанов на наблюдательность, как "клевалки"?..

- Ау! Хотелось крикнуть мне на том  берегу родного пруда.
    В детстве, начитавшись  до одурения "Зверобоя" и Последнего из могикан"  писателя Ф. Купера,  шли мы в заросли камыша и они заменяли  нам густой лес,  в котором за каждым движением бледнолицых   следили кровожадные индейцы из племени гуронов.  С самодельными луками и стрелами мы с  дружком пытливо пробирались сквозь заросли, разгоняя лягушек.

 -  Где ты,  сосед мой, школьный забияка и хулиган Николай Галеннов, (по кличке «Гален»)?

- Колян, где же наши  луки  и мечи да книжки Майн Рида и  Жюля Верна?! Помнишь, с каким же восторгом мы выхватывали их на полках сельской библиотеки.

Увы, нет ответа старшего  дружка ни из чужого сада, в котором он в ночи с веток-гиляк тряс яблоки,  раздавая потом   пацанам,   ни с футбольного луга-выгона, ни  от  колхозной конюшни, где он выпасал  табун коней. Разбежались-разошлись наши пути дорожки.

 Забегая далеко  вперед скажу, что судьба забросила его на Украину с семьей на сельское житие в  домике под Киевом. А потом на самостийной Украине началась неонацистская свистопляска. И не раз с горечью думал я,  жив ли здоров  он с детьми  на взбаламученной  военным переворотом Украине, скачущей   и горланящей «москаляку» на гиляку!..

Бог его миловал, не захватило его  пламя той ужасной украинской военщины - мой друг детства Николай умер  в 2018 году. А до это дважды добирался   в Россию  и навещал родные   наши края. "Очень тоскую по ним", говорил он мне, приобняв за плечи, как в призрачно-далеком детстве у пруда.

1. стих.авт.Сергей Иванов
                правка    22 ноя 2023г.

................   
Я нарисую старый дом,
Берёзки, палисадник ветхий,
Огромный вяз (его уж нет),
Отца, глядящего мне вслед,
Окно лобзающие ветки.

Я нарисую старый дом,
Певцов пернатых на скворечне,
Две тонких яблони в саду,
Кусты черёмухи в цвету,
Храм белокаменный, конечно.

Я нарисую старый дом,
Поля с картофельной ботвою,
А вдалеке — холмы и рвы,
Деревья в зелени листвы,
Всё позабытое, живое.

Я нарисую старый дом,
Десну; и лес, простор обжитый.
Большеголовое дитя
Сидит на лавочке, свистя
В свою свистульку из ракиты.

…Но время не вернуть назад.
И не бежать босым по лужам.
Отец, глядящий мне вослед,
Недавно мною был отпет,
А храм отхожим местом служит!

…Споткнулся, замер карандаш,
Не по своей, наверно, воле.
Гляжу в окно на белый свет —
И дома нет, и храма нет.
Бумага, чистая до боли.

Матюшин Роман‚ иеромонах
.................

Продолжение следует...Гл. 4 Лихие хуторские ковбои http://proza.ru/2022/12/07/997