Через месяц, через год. Глава 2

2
Бернар второй раз за утро встал со стула, подошёл к окну и прижался к стеклу. Он больше не мог. Ремесло писателя было унизительным. То, что он писал, унижало его. Перечитывая последние страницы, его охватило впечатление невыносимой дешёвки. В написанном не было ни слова из того, что он хотел сказать, ничего из тех существенных смыслов, которые, как он верил, ему иногда удавалось схватить. Бернар зарабатывал на жизнь критическими статьями для журналов и лекциями в издательстве, где работал Ален, как и в некоторых газетах. 3 года назад они опубликовали роман, который показался критике скучным, “с некоторыми психологическими чертами”. Он хотел двух вещей: написать хороший роман и, с недавних пор, Жозе. Но слова продолжали предавать его, а Жозе исчезла в одной из своих внезапных причуд, предпочтя путешествие или новый роман (он не мог узнать), которыми она могла воспользоваться в любое время, благодаря богатству своего отца и собственному шарму.
“Что-то не ладится?”
Николь подошла сзади. Он попросил её, чтобы она дала ему возможность работать, но она не могла справиться с соблазном и то и дело входила в кабинет под предлогом того, что может видеть Бернара только по утрам. Он знал, но не мог признать, что ей было жизненно важно видеть его, что она любила его каждый день всё больше в течение этих трёх лет, и это казалось ему почти чудовищным. Потому что она его не привлекала. Ему нравилось вспоминать только одно: свой собственный образ во времена их любви, свою решимость жениться на Николь – решимость у него, у человека, который с тех пор не смог принять ни одного решения по какому-либо поводу.
“Да, не ладится. И мало шансов, что когда-нибудь заладится”.
“Это не так, я уверена”.
Этот нежный оптимизм по отношению к нему раздражал его больше всего. Если бы эти слова сказала ему Жозе или Ален, он, возможно, смог бы почерпнуть из них некую уверенность. Но Жозе ничего не знала по этому вопросу и признавала это, а Ален, хотя и держал ободряющий тон, играл в целомудрие с литературой. “Самое важное – это то, что увидят потом”, - говорил он. Что бы это могло значить? Бернар прикидывался, будто понимал. Но вся эта тарабарщина сердила его. “Писать – это означает иметь лист бумаги, ручку и тень какой-то мысли для начала”, - говорила Фанни. Ему нравилась Фанни. Они все ему нравились. И не нравился никто. Жозе его изводила. Так ему и надо. Вот и всё. Не из-за чего убиваться.
Николь всё ещё была здесь. Она убиралась, приводила в порядок маленькую квартирку, в которой он оставлял её одну на целый день. Она не знала ни Париж, ни литературу; эти две вещи возбуждали её восхищение и страх. Её единственным ключом к этим тайнам был Бернар, но он от неё ускользал. Он был умнее и соблазнительнее её. Он пользовался успехом. А она пока что не смогла родить детей. Она знала только свой Руан и отцовскую аптеку. Бернар однажды сказал ей это, а потом умолял о прощении. В такие минуты он был слаб как ребёнок и чуть не плакал. Но она предпочитала эту заранее обусловленную жестокость его ежедневной жестокости, когда он уходил после завтрака, рассеянно её поцеловав, и возвращался только ночью. Бернар и его беспокойства всегда были для неё удивительным подарком. За подарки замуж не выходят. Она не могла сердиться на него за это.
Он смотрел на неё. Она была довольно хорошенькой, довольно печальной.
«Хочешь сегодня вечером пойти со мной к Малиграссам?» - мягко спросил он.
«Очень», - ответила она.
Её лицо осветилось внезапной радостью, и Бернар почувствовал угрызения совести, но они были такими старыми, такими избитыми, что он никогда не задерживался на них. К тому же, он ничем не рискует, если приведёт её туда. Жозе там не будет. Жозе не уделила бы ему внимания, если бы он пришёл с женой. Или говорила бы только с Николь. У неё была привычка играть в добродушную, но она не знала, что это было бессмысленно.
«Я заеду за тобой около девяти, - сказал он. – Что ты будешь делать днём?»
И сразу же добавил, зная, что ей нечего ответить:
«Попытайся прочесть эту рукопись, у меня никогда не хватит на неё времени».
Он знал, что это бесполезно. Николь так уважала всё написанное, всю чужую работу, какой бы бездарной та ни была, что была неспособна к справедливой критике. Более того, она почувствует себя обязанной это прочесть - возможно, надеясь на то, что окажет ему услугу. «Она хочет быть необходимой, - рассерженно думал он, спускаясь по лестнице. – Любимый конёк у женщин…» В зеркале на первом этаже он уловил своё разгневанное выражение лица и устыдился. Всё это было такой грязью.
Приехав к своему издателю, он застал Алена, и тот возбуждённо сказал ему:
«Беатрис тебе звонила; она просит, чтобы ты немедленно ей перезвонил».
Сразу после войны у Бернара был короткий бурный роман с Беатрис. Теперь от него осталась только нежность, которая явно ослепляла Алена.
«Бернар? (Беатрис говорила хорошо поставленным голосом, как в своих лучших ролях). Бернар, ты знаешь Х.? Его пьесы издают у тебя, не так ли?»
«Я знаю его совсем мало», - ответил Бернар.
«Он говорил обо мне как о кандидатке на роль в своей будущей пьесе, если верить Фанни. Я должна встретиться с ним и переговорить. Бернар, устрой это для меня».
В её голосе было что-то такое, что напомнило Бернару о лучших днях их молодости после войны, когда они оба покидали уютное буржуазное гнёздышко и изыскивали 100 франков, чтобы поужинать. Однажды Беатрис вынудила владельца бара, известного своей скаредностью, выдать им аванс в 1000 франков. Одним только этим своим голосом. Добрая воля, доведённая до таких масштабов, стала редкостью, вне всяких сомнений.
“Я это организую. Я позвоню тебе ближе к вечеру”.
“В 5 часов, - твёрдо сказала Беатрис. - Бернар, я тебя люблю, я всегда тебя любила”.
“2 года”, - со смехом ответил Бернар.
Не прекращая смеяться, он обернулся к Алену и увидел выражение его лица. Он немедленно отвернулся. Голос Беатрис витал в комнате. Бернар продолжил:
“Хорошо. В любом случае, ты вечером придёшь к Алену?”
“Да, конечно”.
“Он тут рядом, хочешь с ним поговорить?” - спросил Бернар. (Он не знал, почему задал этот вопрос).
“Нет, у меня нет времени. Скажи ему, что я его целую”.
Рука Малиграсса уже потянулась к трубке. Бернар, стоявший к нему спиной, видел только эту ухоженную руку с набухшими венами.
“Я ему передам, - сказал он. - Пока”.
Рука упала. Бернар немного подождал, прежде чем обернуться.
“Она вас целует, - сказал он, наконец. - Её кто-то ждёт”.
Ален чувствовал себя очень несчастным.

***
Жозе остановила машину у дома Малиграссов на улице Турнон. Было темно, и фонарь освещал искрящуюся пыль на капоте и мошек, облепивших стекло.
“Я с тобой не пойду, - сказал парень. - Не знаю, о чём с ними говорить. Лучше поработаю немного”.
Жозе одновременно почувствовала облегчение и разочарование. Неделя с ним, проведённая в деревне, довольно сильно утомила её. Он либо хранил гробовое молчание, либо был чрезмерно возбуждён. И его спокойствие, его полувульгарность привели к тому, что она начала их бояться, но они также привлекали её.
“Когда я закончу работу, приду к тебе, - сказал парень. - Постарайся вернуться не слишком поздно”.
“Я не знаю, вернусь ли я вообще”, - возмущённо отозвалась Жозе.
“Тогда скажи мне об этом, - ответил он, - чтобы я зря не приходил. У меня же нет машины”.
Она не могла понять его мысли. Она положила руку ему на плечо.
“Жак”, - сказала она.
Он мирно смотрел её в лицо. Она провела рукой по его лицу, и он слегка нахмурился.
“Я тебе нравлюсь?” - спросил он со смешком.
“Забавно. Должно быть, он думает, что я по уши в него влюблена или что-то вроде того. Жак Ф., студент медицинского факультета, мой парень. Всё это смешно. Это даже не вопрос физиологии. Не знаю, привлекает ли меня в нём то, что я вижу в нём своё отражение, или то, что я его в нём не вижу, или он сам. Но в нём нет ничего интересного. Определённо, он даже не жесток. Он существует, вот нужное слово”.
“Ты вполне мне нравишься, - сказала она. - Это ещё не великая страсть, но...”
“Великая страсть существует”, - серьёзно ответил он.
“Господи, - подумала Жозе, - должно быть, он влюблён в какую-то эфемерную блондинку. Мне ревновать?”
“У тебя уже была великая страсть?” - спросила она.
“У меня – нет, но у моего приятеля была”.
Она расхохоталась, и он посмотрел на неё, раздумывая, обижаться ли, а затем рассмеялся тоже. У него была манера смеяться смехом не весёлым, а хриплым, почти яростным.

***
Беатрис вошла к Малиграссам с триумфальным видом, и даже Фанни была поражена её красотой. Некоторым женщинам ничто не идёт больше, чем кризис амбиций. Любовь их расслабляет. Ален Малиграсс бросился ей навстречу и поцеловал руку.
“Бернар здесь?” - спросила Беатрис.
Она искала Бернара среди дюжины гостей и была готова растоптать Алена за то, что тот стоял на дороге. Ален отодвинулся, с его лица сходили остатки радости и дружелюбия, оно стало похоже на гримасу. Бернар сидел на канапе рядом с женой и каким-то молодым незнакомцем. Несмотря на спешку, Беатрис узнала Николь, и её охватила жалость; та сидела с прямой спиной, положив руки на колени, по её губам порхала лёгкая улыбка. “Надо научить её жить”, - подумала Беатрис, и ей показалось, что в ней говорит доброта.
“Бернар, - сказала она, - ты вонючка. Почему ты не позвонил мне в 5? Я тебе 10 раз звонила на работу. Здравствуйте, Николь”.
“Я виделся с Х., - сказал Бернар победным тоном. - Завтра в 6 часов мы втроём вместе выпьем”.
Беатрис упала на канапе и слегка толкнула молодого незнакомца. Она извинилась. Подошла Фанни:
“Беатрис, ты незнакома с кузеном Алена, Эдуаром Малиграссом?”
Тогда она увидела его и улыбнулась. В его чертах было что-то такое, чему было невозможно противостоять, от него веяло юностью и поразительной добротой. Он смотрел на неё с таким удивлением, что она рассмеялась. И Бернар поддержал её.
“Что с ним? Я растрёпана или у меня настолько сумасшедший вид?”
Беатрис очень любила, чтобы её считали сумасшедшей. Но на этот раз она знала, что молодого человека поразила её красота.
“Вы вовсе не похожи на сумасшедшую, - сказал мне. - Мне жаль, если вы так подумали...”
У него был такой сконфуженный вид, что она отвернулась в смущении. Бернар смотрел на неё, улыбаясь. Молодой человек встал и слегка нетвёрдой походкой направился в столовую.
“Он сошёл с ума от тебя”, - сказал Бернар.
“Слушай, да это ты – сумасшедший, я ведь только что пришла”.
Но она уже уверилась в этом. Она легко верила в то, что от неё сходили с ума, впрочем, не слишком этим тщеславясь.
“Такое случается только в романах, но этот молодой человек – словно персонаж романа, - сказал Бернар. - Он переезжает из провинции в Париж, он никогда никого не любил и с отчаяньем это признаёт. Но отчаянье изменит его. Наша красавица Беатрис заставит его страдать”.
«Лучше расскажи мне о Х., - сказала Беатрис. – Он педераст?»
«Беатрис, ты слишком много предвидишь», - ответил Бернар.
«Вовсе нет, - сказала она, - но я плохо разбираюсь в педерастах. Мне нравятся только здоровые люди».
«Я не знаю ни одного педераста», - сказала Николь.
«Это ничего, - ответил Бернар. – Начать с того, что здесь их трое…»
Но он прервался на полуслове. Только что вошла Жозе и смеялась, разговаривая с Аленом в дверях и бросая взгляды в гостиную. У неё был усталый вид и ввалившиеся щёки. Она его не видела. Бернар почувствовал глухую боль:
«Жозе, куда ты пропала?» - воскликнула Беатрис, Жозе обернулась, увидела их и подошла с принуждённой улыбкой. У неё был одновременно измученный и счастливый вид. В 25 лет она сохраняла облик подростка, что роднило её с Бернаром.
Тот встал.
«Думаю, что вы незнакомы с моей женой, - сказал он. – Жозе Сен-Жиль».
Жозе улыбалась, не моргнув глазом. Она поцеловала Беатрис и села. Бернар стоял перед ней и думал только одно: «Откуда она взялась? Что она делала последние 10 дней? Разве что, у неё закончились деньги».
«Я провела 10 дней в деревне, - сказала она, - там всё было такое рыжее».
«У вас усталый вид», - сказал Бернар.
«Я тоже хотела бы поехать в деревню», - сказала Николь. Она смотрела на Жозе с симпатией, это был первый человек, который не внушил ей робости. Жозе внушала страх только тогда, когда с ней знакомились близко, и тогда её вежливость была просто убийственной.
«Вам нравится деревня?» - спросила Жозе.
«Ну, вот, - с яростью подумал Бернар, - теперь она будет обращать внимание только на Николь, любезно беседовать с ней. «Вам нравится деревня?» Бедная Николь, она уже видит себя её подружкой». Он направился к бару, решив напиться.
Николь проводила его взглядом, и Жозе от этого взгляда почувствовала раздражение и жалость. Бернар возбудил в ней некоторое любопытство, но вскоре она обнаружила, что он слишком похож на неё саму, слишком непрочен для того, чтобы на него опираться. И, очевидно, себе он казался таким же. Она пыталась отвечать Николь, но ей было скучно. Она была уставшей, и ей казалось, что все люди вокруг – безжизненны. Этот вечер тянулся так долго, и ей казалось, что она вернулась в страну абсурда после долгого путешествия.
«…и так как у меня нет знакомых с автомобилями, - говорила Николь, - я никогда не могу отправиться на прогулку в лес».
Она замолчала и внезапно добавила:
«Впрочем, знакомых без автомобилей тоже».
Горечь фразы поразила Жозе.
«Вы так одиноки?» - спросила она.
Но Николь уже всполошилась:
«Нет, нет, у меня это вырвалось, и потом, мне очень нравятся Малиграссы».
Жозе поколебалась на мгновение. Она могла бы расспросить её, попытаться помочь. Но она устала. Устала от себя самой, от своей жизни. Что значил и этот брутальный парень, и этот салон? Но она уже знала, что речь шла не о поисках ответа, а об ожидании того, что вопрос больше не возникнет.
«Если хотите, когда я в следующий раз соберусь на прогулку, я заеду за вами», - просто сказала она.
Бернар достиг своей цели: от хмеля у него кружилась голова, и он находил самое большое удовольствие в разговоре с молодым Малиграссом, хотя этот разговор должен был бы скорее раздражать его, судя по теме:
«Вы говорите, её зовут Беатрис? Она играет в театре, но в каком? Я завтра пойду. Видите ли, мне очень важно поближе с ней познакомиться. Я написал пьесу и считаю, что она прекрасно подойдёт на роль главной героини».
Эдуар Малиграсс говорил с жаром. Бернар рассмеялся:
«Не написали вы никакой пьесы. Вы готовы влюбиться в Беатрис. Дружище, вы будете страдать: Беатрис мила, но она – воплощение амбициозности».
«Бернар, не говорите дурно о Беатрис, она обожает вас этим вечером, - вмешалась Фанни. – К тому же, я хотела бы, чтобы вы послушали, как играет этот молодой человек».
Она сделала знак одному юноше, и тот сел за пианино. Бернар уселся у ног Жозе, все его движения были расслаблены, он чувствовал необычайную лёгкость. Он говорил Жозе: «Дорогая Жозе, это так досадно, я вас люблю», и это, без сомнения, было правдой. Он внезапно вспомнил, как она обвила его шею руками, когда они впервые поцеловались в библиотеке её квартиры, как она прижималась к нему, и кровь прилила ему к сердцу. Она не могла его не любить.
Пианист играл очень красивую мелодию, как ему казалось: она была нежной, и в ней без конца повторялась одна лёгкая фраза, что заставляло склонять голову, вслушиваясь. Бернар внезапно понял, что ему нужно было написать и что нужно было объяснить: этой фразой была Жозе, принадлежавшая всем мужчинам, их молодость и их самые меланхоличные желания. «Вот! – думал он с ликованием. – Вот же эта фраза! Ах, но есть же Пруст; я не могу обойтись без него». Он взял Жозе за руку, которую она отдёрнула. Николь смотрела на него, и он ей улыбнулся, потому что её любил.

***
Эдуар Малиграсс был молодым человеком с чистым сердцем. Он не смешивал тщеславие с любовью, и не питал других амбиций, кроме этой, чтобы иметь страсть. Он вырос в Кане в суровых условиях и ехал в Париж, как безоружный завоеватель, не желая ни добиться успеха, ни купить спортивный автомобиль, ни снискать популярность. Отец подыскал ему скромное место в страховом агентстве, которое очень устраивало его уже неделю. Ему нравились платформы автобусов, стойки кафе и женские улыбки, обращённые к нему, так как в его внешности было что-то притягательное. Это была не наивность, но по нём было видно, что у него нет девушки.
Беатрис внушила ему мгновенную страсть и сильное желание, которого он никогда не испытывал рядом со своей тогдашней любовницей, женой нотариуса в Кане. К тому же, она вошла в этот салон с полной развязностью, с элегантностью, с театральностью и, наконец, с амбициозностью. Чувство, которым он восхищался, не понимая его. Но настанет день, когда Беатрис скажет ему, поворачивая голову: «Карьера значит для меня меньше, чем ты», а он зароется лицом в её чёрные волосы, поцелует эту трагическую маску, заставит её замолчать. Он говорил себе это, потягивая лимонад, пока молодой человек играл на пианино. Бернар ему нравился: он находил в нём тот саркастический и пламенный вид, идущий парижскому журналисту, о котором читал у Бальзака.
Он поспешил, чтобы проводить Беатрис. Но у той был автомобильчик, одолженный приятелем, и она предложила подвезти его.
«Я мог бы вас проводить и вернуться пешком», - сказал он.
Но она сказала, что этого не нужно. Она высадила его на отвратительном углу бульвара Оссман и улицы Тронше, неподалёку от его квартиры. У него был такой растерявшийся вид, что она погладила его по щеке и сказала: «До свиданья, козлёночек», так как обожала сравнивать людей с животными. Кроме того, казалось, что этот козлёночек был готов покорно вернуться в свой загон, оставшись по воле случая без денег в данный момент. Наконец, он был красивым парнем. Но козлёночек был очарован её рукой, которую она высунула из машины, он тяжело дышал, как животное, и под влиянием момента она дала ему свой номер телефона. Слово «Елисейские» тогда стало символом жизни и прогресса для Эдуара. Печальная когорта Дантонов-Малиграссов или бюро Ваграма отодвинулись далеко-далеко. Он пошёл по Парижу пешком, как делают молодые влюблённые люди, а Беатрис отправилась домой, чтобы произнести тираду Федры перед зеркалом. Это было очень хорошее упражнение. Успех прежде всего требует порядка и труда, это знают все.