Через месяц, через год. Глава 3

3
Первая встреча между Жаком и теми, кого Жозе втайне называла “другими”, произошла через месяц и была мучительной. Она скрывала его от них, так как испытывала сильное искушение порвать какую-то связь между собой и ими, базирующуюся на хорошем вкусе, на определённом уважении, которым наслаждались эти люди между собой. Они не поняли бы Жака и объяснили бы эти отношения лишь половым влечением, что было совершенно ошибочно в данном случае. Только Фанни, возможно, смогла бы понять. Именно с неё Жозе начала свой круг представлений.
Она собиралась пить чай на улице Турнон. Жак должен был забрать её оттуда. Он рассказал ей, что его присутствие у Малиграссов в тот вечер, когда они встретились, было случайностью: его привёл один из воздыхателей Беатрис. “Ты могла и не встретить меня, потому что я скучал до смерти и собирался уйти”, - добавил он. Она не спросила его, почему он не сказал: “Я мог и не встретить тебя” или “Мы могли и не встретиться”. Он всегда говорил о себе по отношению к другим людям так, словно стал случайностью в их жизни – не уточняя, сердило ли это его. В конце концов, Жозе начала думать, что нет. Что он действительно был случайностью и что она от него устала. Только ничто пока не перебило её любопытства к нему.
Фанни была одна и читала новый роман. Она постоянно читала новые романы, но цитировала только Флобера или Расина, полагая, что это поражает слушателей. Они с Жозе раньше хорошо ладили, но позже разошлись, хотя Фанни продолжала испытывать к ней глухое доверие, как больше ни к кому другому. Вначале они поговорили о безумной страсти Эдуара к Беатрис и о роли, которую получила Беатрис в пьесе Х.
“Она лучше сыграет роль в пьесе Х, чем в той, которую собирается играть с бедняжкой Эдуаром”, - сказала Фанни.
Она была миниатюрной, тщательно причёсанной, делала изящные жесты. Сиреневый диван хорошо гармонировал с ней и с английской мебелью.
“У вас милая квартирка, Фанни, такую обстановку встретишь нечасто”.
“А кто обставлял вашу? - спросила Фанни. - Ах, да! Левег. Она тоже очень хороша, разве нет?”
“Не знаю, - сказала Жозе. - Так говорят. У меня нет ощущения, что она мне подходит. По крайней мере, не обстановка. Разве что, люди порой”.
Она подумала о Жаке и покраснела. Фанни смотрела на неё:
“Вы покраснели. Я думаю, у вас слишком много денег, Жозе. Куда делось ваше образование? Вы ведь учились на факультете искусств?  А ваши родители?”
“Вы знаете, что происходит с полученным образованием на факультете искусств. А родители постоянно в Северной Африке. Они присылают мне чеки. Я – бесполезный социальный элемент. Мне это безразлично, но...”
Она помолчала.
“Но мне страшно хотелось бы сделать что-то такое, что мне нравится… нет, что внушает мне страсть. В самой этой фразе слишком много страсти”.
Она остановилась и внезапно спросила: “А вы?”
“Я?”
Фанни Малиграсс смешно таращила глаза.
“Да. Вы всегда бываете слушательницей. Поменяемся ролями. Я веду себя невежливо?”
“Я? - вновь спросила Фанни со смехом. - Но у меня же есть Ален Малиграсс”.
Жозе подняла брови; они смотрели друг на друга так, словно были одного возраста.
“Это действительно так выглядит?” - спросила Фанни.
В её интонации было что-то такое, что растрогало и смутило Жозе. Она встала и начала ходить по комнате.
“Я не понимаю, что такого есть у Беатрис. Красота? Или эта слепая сила? Только у неё одной среди нас есть настоящие амбиции”.
“А Бернар?”
“Бернар любит литературу больше всего остального. Это не то же самое. К тому же, он умён. Ничто не может сравниться с определёнными формами глупости”.
Она вновь подумала о Жаке. И решила поговорить о нём с Фанни, хотя раньше  задумала сделать ей сюрприз. Но вошёл Бернар. При виде Жозе он сделал счастливый жест, удививший Фанни.
“Фанни, у вашего супруга деловой ужин, и он послал меня за элегантным галстуком, так как у него самого нет времени зайти. Он уточнил: “Синий в чёрную полоску”.
Они втроём рассмеялись, и Фанни вышла за галстуком. Бернар взял руки Жозе в свои:
“Жозе, я счастлив видеть вас. Но мне жаль, что наши встречи всегда так коротки. Вы больше не хотите ужинать со мной?”
Она смотрела на него. У него был странный вид, смесь горечи и счастья. Он наклонил темноволосую голову, его глаза блестели. “Он похож на меня, - подумала она. - Он из того же теста. Я должна была бы его любить”.
“Мы поужинаем, когда захотите”, - сказала она.
Последние 2 недели она ужинала с Жаком в своей квартире, так как он не хотел выходить в ресторан, потому что ему было нечем платить, и его гордость легче примирялась с ужинами дома. После ужина он “зубрил”, а Жозе читала. Эта супружеская жизнь с полунемым, тогда как Жозе привыкла к поздним вечеринкам и забавным беседам, была необычной. Она заметила это внезапно. Но тут в дверь зазвонили, и она высвободила руки.
“Спрашивают мадмуазель”, - сказала горничная.
“Впустите”, - ответила Фанни.
Она уже вернулась и неподвижно стояла возле другой двери. Бернар уже обернулся к входу. “Они думают, что они в театре”, - подумала Жозе, подавляя приступ смеха.
Жак появился, как бык на арене, склонив голову и топчась по ковру. У него была бельгийская фамилия, которую Жозе отчаянно пыталась вспомнить, но он её опередил:
“Я за тобой”, - сказал он.
Он держал руки в карманах с угрожающим видом. “Он действительно не вписывается”, - подумала Жозе, сдерживаясь от смеха, но она сделала движение, выражающее одновременно радость и презрение, при виде его и при виде лица Фанни. Лицо Бернара не выражало ничего. Можно было подумать, он был слепым.
“Хотя бы поздоровайся”, - сказала Жозе почти нежно. Тогда Жак очаровательно улыбнулся и пожал руку Фанни и Бернару. Заходящее солнце окрашивало его в красный. “Для такого сорта мужчин есть подходящее слово: жизненность, мужественность...”
“Для такого сорта парней есть подходящее слово: хулиган. Где я могла его видеть?” - думала Фанни.
Она сразу стала очень дружелюбной.
“Садитесь же. Почему мы все стоим? Хотите чего-нибудь выпить? Или вы спешите?”
“У меня есть время, - ответил Жак. - А у тебя?”
Он обращался к Жозе. Та кивнула.
“Мне пора”, -  сказал Бернар.
“Я вас провожу, - отозвалась Фанни. - Вы забыли галстук, Бернар”.
Он был уже у входной двери, очень бледный. Фанни, приготовившаяся обменяться с ним удивлённым жестом, сдержалась. Он вышел, не сказав ни слова. Фанни вернулась в салон. Жак сидел и с улыбкой смотрел на Жозе:
“Готов поспорить, это он звонил тогда ночью”, - сказал он.

***
Он шёл по улице, как одержимый, почти разговаривая вслух. Наконец, он нашёл скамью, сел и обхватил себя руками, словно замёрз. «Жозе, - думал он, - Жозе и это маленькое животное!» Он наклонился вперёд и выпрямился вновь, охваченный почти физической болью; старуха, сидевшая рядом, посмотрела на него с удивлением и страхом. Он увидел её, встал и пошёл дальше. Надо было отнести галстук Алену.
«С меня хватит, - решительно думал он, - это невыносимо. Плохие романы и смехотворная страсть к маленькой шлюшке! К тому же, она даже не маленькая шлюшка. Я не люблю её, а ревную. Это больше не может продолжаться, это чересчур или, напротив, слишком мало». В ту же минуту он решил уехать. «Я попрошусь в какую-нибудь культурную командировку, - думал он саркастически, - я только это и умею: статьи о культуре, поездки с культурной программой, культурные разговоры. Культура – это всё, что остаётся, когда ничего не умеешь делать». А Николь? Он отправит её к родителям на месяц, он попытается прийти в себя. Но покинуть Париж, в котором была Жозе…? Куда она пойдёт с этим парнем, что будет делать? Он столкнулся с Аленом на лестнице.
«Наконец-то! – сказал тот. – Мой галстук!»
Он должен был ужинать с Беатрис перед спектаклем. Так как она выходила на сцену только во втором акте, у них было время до 10 часов. Но каждая минута этого свидания казалась ему драгоценной. Эдуар Малиграсс, его племянник, стал предлогом, придуманным Аленом для того, чтобы видеться с Беатрис не только по понедельникам.

***
Разбогатев новым галстуком и по привычке смутно беспокоясь из-за недовольной мины своего протеже Бернара, он отправился к Беатрис в особняк на маленькой улочке близ авеню Монтень. Он воображал и сам не знал, что за картины ему рисовались: Беатрис и он в шикарном ресторане, шум машин на улице и особенно то, что он называл “восхитительной маской” Беатрис, - она склонит к нему лицо с розовыми бликами от абажура. К нему, Алену Малиграссу, слегка пресыщенному мужчине с хорошим вкусом, высокого роста (он знал, что в глазах Беатрис это было важно). Они поговорят об Эдуаре, сначала снисходительно, затем со скукой, а затем – о жизни, о разочаровании, которое жизнь всегда приносит мало-мальски красивым женщинам, и о жизненном опыте. Он возьмёт её за руку. Он не осмеливался представить себе более смелую роль. Но он не знал, какую роль будет играть Беатрис. Он боялся её, так как уже предчувствовал, что она будет в хорошем расположении духа и слегка отягчённой этим ужасным нравственным здоровьем, которое придают амбиции.
Тем не менее, в этот вечер она играла роль, которая могла подойти к роли Малиграсса. Несколько добрых слов по поводу постановщика, неожиданное внимание со стороны одного влиятельного журналиста мысленно вели прямо к успеху по одной из тех прямолинейных дорог, по которым начинает идти воображение, когда на него опирается жизнь. В этот вечер она была молодой успешной актрисой. Подгоняя свои мечты под реальность благодаря чуду сентиментального согласования, которое могут испытывать только немного низкие души, она была актрисой, празднующей триумф, предпочитающей общество литератора с хорошим вкусом радостям ночных клубов, так как успех не исключает оригинальности. Вот почему она привлекала Алена Малиграсса, который, однако, был готов к некоторым безумствам в кабачке для интеллектуалов. Между Аленом и нею не было розового абажура, только руки официантки, шум разговоров от соседних столиков и ужасная гитара.
“Дорогой Ален, - сказала Беатрис своим низким голосом, - что происходит? Не стану скрывать, что ваш звонок крайне меня заинтриговал”.
(Последняя пьеса Х. была историко-политической).
“Это по поводу Эдуара”, - нервно ответил Малиграсс.
Время шло, время шло, он тесто своё месил. Первые полчаса были путаницей с таксистом, которому Беатрис давала противоречивые инструкции, чтобы добраться до этого гнусного места, и мольбами о столике. Более того, он сидел напротив зеркала, в котором видел своё длинное, слегка вялое лицо, изборождённое ненужными морщинами кое-где и ненужно детское. Есть люди, которых жизнь отмечает случайно, обеспечивая их неопределённой старостью. Он вздохнул.
“Эдуара?” - улыбнулась Беатрис.
“Да, Эдуара, - ответил он, и эта улыбка сжала ему сердце. - Эта речь покажется вам смешной (Боже, пусть он покажется ей смешным!), но Эдуар – дитя. Он вас любит. С момента приезда он занял более 100000 франков, 50000 из них – у Жозе, чтобы модно одеться и понравиться вам”.
“Он засыпает меня цветами”, - сказала Беатрис, улыбаясь вновь.
Это была непревзойдённая улыбка, полная усталого терпения, но Ален Малиграсс, который только изредка ходил в кино или в плохой театр, не узнал её. Эта улыбка показалась ему проявлением любви, и ему почти захотелось уйти.
“Досадно”, - промямлил он.
“Досадно, что он любит меня?” - спросила Беатрис, наклонив голову, и у неё было впечатление, что она отвернулась от разговора. Но сердце Малиграсса подпрыгнуло.
“Я слишком хорошо его понимаю”, - сказал он с жаром, и Беатрис расхохоталась.
“Я охотно возьму сыру, - сказала она. - Расскажите мне об Эдуаре, Ален. Не буду скрывать, он меня забавляет. Но мне не нравится, что он занимает деньги из-за меня”.
На секунду ей подумалось: “Пусть разорится! На что ещё годны молодые люди?” Но, во-первых, это не было её настоящей мыслью, так как у неё было доброе сердце, а во-вторых, она сочла, что не стоит говорить этого страдающему дяде. У Алена был уничтоженный вид. Она наклонилась к нему, как в его мечтах, звуки гитары стали душераздирающими, а в глазах Беатрис опрокинулись претенциозные свечи.
“Что мне делать, Ален? Честно говоря, что я могу сделать?”
Он перевёл дыхание и бросился в путаные объяснения. Возможно, она может дать понять Эдуару, что у того нет надежды?
“Но она у него есть”, - весело ответила Беатрис. Она почувствовала прилив нежности, подумав об Эдуаре, о его каштановых волосах, неловких жестах, радостном голосе по телефону. И он занимал деньги ради неё! Она забыла о пьесе Х, о своей роли в этот вечер, и ей захотелось встретиться с Эдуаром, прижать его к себе и чувствовать, как он дрожит от счастья. Она один раз видела его в баре, он застыл на месте при виде Беатрис, но у него был такой ослеплённый взгляд, что она испытала некоторую гордость. По отношению к Эдуару любой жест становился удивительным подарком, и она смутно чувствовала, что её отношения с людьми могли быть только подобного рода.
“Я сделаю, что могу, - сказала она. - Я вам обещаю. Ради Фанни. Вы же знаете, что я её люблю!”
“Какая идиотка!” - пронеслось в мозгу Малиграсса. Но он отчаянно цеплялся за свой план. Сменить тему и под конец взять Беатрис за руку.
“Не уйти ли нам, - сказал он. - Мы могли бы выпить виски где-нибудь в другом месте перед вторым актом. Мне не хочется есть”.
“Можно было бы пойти в “У Вата”, - подумала Беатрис, - но там всегда столько народу. Конечно, Ален известен, но лишь в узком кругу, и галстук у него, как у нотариуса. Милый Ален, старая добрая Франция!” Она протянула руку и сжала его ладонь.
“Пойдём, куда захотите, - сказала она. - Я счастлива, что вы есть”.
Ален вытер рот и попросил счёт угасшим голосом.
Рука Беатрис, потрепав его руку, скользнула в красную перчатку, гармонирующую с цветом туфель. В 10 часов, выпив виски в кафе напротив театра и поговорив о военных и послевоенных временах (“Нынешние молодые люди не знают, что такое подвал или джаз”, - говорила Беатрис), они ушли. На протяжении последнего часа Ален перестал бороться. Он слушал с мрачной радостью, как Беатрис упоминала знакомые им обоим места и восхищался её лицом, когда хватало смелости. Она пару раз пококетничала с ним, так как в этот вечер чувствовала себя в форме, но он этого даже не заметил. Когда мечтаешь об огромном сияющем шансе, не замечаешь мелких способов, хотя они и действенны. Ален Малиграсс читал Стендаля более внимательно, чем Бальзака. Это дорого ему обошлось. Впрочем, ему дорого обошлось уже одно то, что он их читал и узнал: можно презирать того, кого любишь. Это спасло его от кризиса, но этот кризис мог бы всё поставить на свои места. Правду говорят, что в его возрасте страсть проходит легче, чем уважение. Но у него не было источника счастливой очевидности, как у Жозе: “Этот парень – мой”.
Он вернулся домой, как вор. Если бы он провёл с Беатрис 3 часа в гостинице, он вернулся бы победителем, с чистой совестью, которую даёт счастье. Но он не изменил Фанни и возвращался, как виноватый. Она была в кровати, одетая в голубую рубашку. Он разделся в ванной, что-то говоря о деловом ужине. Он чувствовал себя очень усталым.
“Спокойной ночи, Фанни”.
Он наклонился к жене. Она притянула его к себе. Его лицо оказалось на её плече.
“Конечно, она догадалась, - бессильно подумал он. - Но мне нужно не это плечо, слегка увядшее, а упругое и округлое плечо Беатрис; мне нужно трагичное лицо Беатрис, проникающее в самую душу, а не эти умные глаза”.
“Я очень несчастлив”, - сказал он вслух, высвободился и пошёл к своей кровати.