Через месяц, через год. Глава 7

7
Андре Жольё решил сделать Беатрис своей любовницей. С одной стороны, он признавал в ней талант, с другой – жестокую амбициозность, и обе стороны интересовали его. Наконец, он был чувствителен к красоте Беатрис, и мысль сделать её своей женщиной будила в нём постоянное эстетическое чувство. В 50 лет он был стройным, почти сухим, с немного отталкивающим саркастическим выражением лица, с неуместными жестами молодого человека, из-за чего его однажды приняли за педераста, чего он не стал отрицать, так как эстетическое чувство, как известно, может довести далеко; Андре Жольё был одним из тех мужчин, которых называют “живописными”, потому что в театральной среде он практиковал полунезависимость, полудерзость. Он был бы совершенно невыносим, если бы не постоянная ирония, направленная против себя самого, и подлинная материальная щедрость.
Завоевать Беатрис с помощью амбиций ему было бы просто. Он слишком хорошо знал этот молчаливый рынок, чтобы это могло его развлечь. Он решил сыграть одну из ролей для обольщения Беатрис, выбрав Моска из “Пармской обители”, но это должен был быть Моска-победитель. Разумеется, он не обладал величием Моска, как и Беатрис – величием Сансеверины, и лишь у этого малыша Эдуара Малиграсса могло найтись что-то от шарма Фабриса. Но какое это имело значение? Он любил посредственные сюжеты. Теперь он уже очень редко находил в весёлой посредственности своей жизни отчаянье одинокого холостяка.
Беатрис оказалась зажатой между властью и любовью или, скорее, между двумя образами Эпиналя, выраженными во власти и любви. С одной стороны – ироничный, компрометирующий, эффектный Жольё, с другой стороны – нежный, красивый, романтичный Эдуар. Она почувствовала энтузиазм. Жестокость выбора сделала жизнь удивительной ещё тогда, когда она решительно склонилась на сторону Жольё, чисто по профессиональным причинам. Это заставило её проявлять внимание и оказывать знаки любви Эдуару, без чего тот мог бы прекрасно обойтись, если бы не было соперника, так как жизнь одной рукой даёт, а другой – забирает.
Жольё предложил главную роль в своей следующей пьесе Беатрис, безо всяких условий. Он даже похвалил красоту Эдуара и ничем не высказал своих намерений. Но он ясно дал понять, что если Беатрис когда-нибудь оставит Эдуара, он будет рад выходить с ней в свет. Это прозвучало, как простая любезность, но за ней стоял более глубокий смысл, так как он хорошо знал: женщины типа Беатрис бросают мужчину только ради другого. Беатрис, сперва очарованная этой ролью, быстро занервничала, а затем начала тревожиться из-за неопределённых ухаживаний Жольё. Любовь Эдуара начала тускнеть перед дружеским равнодушием Жольё. Она попалась.
Однажды вечером Жольё повёз её ужинать в Буживаль. Ночь была не такая прохладная, как остальные, и они прогуливались по берегу пешком. Она сказала Эдуару, что ужинает у матери, строгой протестантки, которая осуждала профессию дочери. Эта ложь, которая, впрочем, стоила ей не больше, чем всякая другая, раздражила Беатрис. “Я не обязана отчитываться ни перед кем”, - с ожесточением подумала она об Эдуаре. Однако Эдуар не просил у неё отчётов, он только просил, чтобы она позволяла ему быть счастливым, и добродушно расстроился, узнав, что их совместный ужин отменяется. Она же решила, что он её подозревает, ревнует. Она не могла знать, что он любит её, причём с огромным доверием юной души.
Жольё предложил ей опереться на его руку во время прогулки, рассеянно слушая одним ухом, как она восхищается барками. Если с Эдуаром Беатрис охотно играла роль роковой, слегка пресыщенной женщины, то с Жольё ей нравилось брать реванш и изображать детский энтузиазм:
“Как красиво! - говорила она. - Никто не смог описать Сену с её барками, разве что Верлен...”
“Возможно, да...”
Жольё был в приподнятом настроении. Он видел, что Беатрис ударилась в долгие поэтические излияния. “Может быть, я охочусь за ней только потому, что она меня смешит”, - подумал он, и эта мысль его развеселила.
“Когда я была молода… (Беатрис ожидала смеха, и он последовал), когда я была ребёнком, я тоже вот так ходила вдоль воды и говорила себе, что жизнь полна прекрасных вещей, а я сама была полна энтузиазма. Поверите ли, он во мне остался”.
“Я вам верю”, - сказал Жольё, всё более довольный.
“Однако… кто в наше время ещё интересуется барками, в ком ещё есть энтузиазм? Ни наша литература, ни наше кино, ни наш театр...”
Жольё молча кивнул.
“Я вспоминаю, когда мне было 10 лет… - мечтательно начала Беатрис. - Но что вам за дело до моего детства!”
Внезапность нападения обезоружила Жольё. На секунду он почувствовал панику.
“Лучше расскажите о своём, - сказала Беатрис. - Я так мало вас знаю. Вы – загадка для всех, кто вас окружают...”
Жольё начал отчаянно рыться в памяти в поисках детских воспоминаний, но память его подвела.
“У меня не было детства”, - сказал он проникновенно.
“Вы говорите ужасные вещи”, - ответила Беатрис и сжала его локоть.
На этом с детством Жольё было покончено. Детство Беатрис, напротив, обросло многочисленными анекдотами, в которых проявлялась наивность, дикость, шарм девочки.  Она явно расчувствовалась. В конце концов, их руки встретились в кармане Жольё.
“У вас прохладная рука”, - мирно сказал он.
Она не ответила и немного оперлась на него. Жольё видел, что она готова, и на секунду спросил себя, хочет ли он её – настолько мало его интересовала эта констатация. Он повёз её в Париж. В машине она положила голову ему на плечо и прижалась к нему. “Дело сделано”, - думал Жольё с некоторой усталостью и отвёз её к ней домой, так как хотел провести их первую ночь именно там. Как большинству немного усталых людей, ему нравилась перемена декораций. Только перед воротами молчание и неподвижность Беатрис сказали ему, что она спит. Он нежно разбудил её, поцеловал руку и оставил в лифте, прежде чем она успела прийти в чувство. Перед погасшим камином она обнаружила спящего Эдуара, длинная девичья золотистая шея которого выглядывала из расстёгнутого ворота, и на мгновение к её глазам подступили слёзы. Задетая тем, что она всё ещё не могла разгадать намерений Жольё, задетая видом красавца-Эдуара, от которого ей было так же всё равно, как в ресторанах, она разбудила его. Он нежными фразами сказал, что любит её, но это её не утешило. Когда он хотел к ней присоединиться, она сослалась на мигрень.
Тем временем Жольё весело возвращался домой пешком, идя за какой-то женщиной, и, войдя в бар, нашёл там впервые со дня их знакомства (около 20 лет назад) пьяного в стельку Алена Малиграсса.

После первого вечера, проведённого с Беатрис, Ален Малиграсс решил, что больше не будет встречаться с ней, что невыносимо любить кого-то, кто так сильно отличается от тебя, и что работа его спасёт. Вследствие отъезда Бернара он был завален работой. Ненавязчиво поддерживаемый советами Фанни, он попытался забыть Беатрис. Естественно, ему это не удалось. Он слишком хорошо знал, что страсти, когда существуют, составляют соль жизни и что под их управлением невозможно обойтись без соли, хотя это так хорошо делаешь во всё остальное время. Тем не менее, он избегал встреч с ней. Он ограничился тем, что старался как можно чаще звать Эдуара к себе, находя извращённое удовольствие во всех любовных отметинах юноши. Он даже выдумывал их. Порез от бритвы на шее Эдуара становился нежным укусом Беатрис (так как он мог представить себе только сладострастие, несмотря на невольный смех Бернара), а круги под глазами и утомлённый вид племянника становились для него предлогом к страданию. Он проводил долгие часы в своём кабинете, где пролистывал новые рукописи, писал рецензии, составлял картотеку. Он клал линейку на картон, подчёркивал заглавие зелёными чернилами и внезапно останавливался: зелёная линия ползла косо, карточку надо было переделывать, а сердце колотилось. Потому что ему вспоминалась одна из фраз Беатрис во время того пресловутого ужина. Он бросал карточку в корзину и начинал заново. На улице он натыкался на прохожих, перестал здороваться с друзьями, постепенно становился рассеян, забывчив и очарователен, чего от него давно ожидали.
Он читал в газете страницу “Спектакли” - сначала из-за того, что надеялся увидеть упоминание о Беатрис (а это как раз начинало происходить), а затем потому, что рассеянно скользя взглядом вниз по театральным программкам, он находил большой плакат театра “Амбигю” и под названием, набранным мелким шрифтом – имя Беатрис. Он немедленно поднимал взгляд, словно пойманный на месте преступления, и смотрел, не видя, в обычные сплетни специализированных рубрик. Накануне того дня, когда он повстречал Жольё, он прочитал о “передышке по вторникам”, и его сердце ёкнуло. Он знал, что мог увидеть Беатрис каждый вечер на сцене в течение 10 минут. Он всегда этому сопротивлялся. Но эта угроза перерыва в постановках его сломила. Без сомнения, во вторник он не пошёл бы в театр, но он думал даже не об этом. Беатрис… красивая и неистовая Беатрис… он закрыл глаза ладонями. Он больше не мог. Вернувшись домой, он застал Эдуара, который рассказал, что Беатрис ужинает с матерью. Но эта новость не утешила Алена. Зло было причинено, он понял, до какой степени влип. Он сослался на вымышленный ужин, печально слонялся вокруг “Флор” и встретил двух друзей, которые не оказали ему никакой поддержки, но, заметив его бледность, заставили выпить сначала одну, а затем и вторую порцию виски. Слабой печени Малиграсса не следовало пить больше. Но он продолжил, и в полночь оказался бок о бок с Жольё в паршивом баре на Мадлен.

***
Состояние Алена не оставляло никаких сомнений. Ещё одна порция свалила бы его. На бледном, слишком утончённом лице с набухшими веками дрожание черт становилось неприличным. Жольё, пожав ему руку, удивился. Он не думал, что Малиграсс может напиться в одиночку в баре с девками. Ему нравился Ален, и теперь он испытывал одновременно любопытство, дружелюбие и садизм, поскольку любил только разделённые чувства.
Совершенно естественно, что их разговор коснулся Беатрис.
“Я слышал, ты задействуешь Беатрис в своём новом спектакле”, - сказал Ален.
Он был вполне счастлив. Опустошён и счастлив. Вокруг него всё крутилось. Он находился на той стадии влюблённости (и опьянения), когда ты переполнен только собой и прекрасно обходишься без “другого”.
“Я только что ужинал с ней”, - сказал Жольё.
“Значит, она соврала”, - подумал Малиграсс, вспоминая о словах Эдуара.
Он был одновременно доволен, так как эта ложь показывала, что Беатрис не любит Эдуара по-настоящему, и разочарован. Допустить то, что Беатрис оказалась лгуньей, казалось ещё более невозможным, так как он всегда считал её обладательницей самых лучших качеств. Оказалось, она была не так уж совершенна. Тем не менее, его первым чувством было облегчение.
“Это хорошая девушка, - сказал он, - очаровательная”.
“Она красивая”, - ответил Жольё со смешком.
“Красивая и неистовая”, - сказал Ален, вспоминая свою формулу, таким тоном, что Жольё повернулся к нему.
Наступило молчание, которым они воспользовались для того, чтобы посмотреть друг на друга и подумать, что они ничего друг о друге не знают, несмотря на “тыканье” и похлопывания по спине.
“У меня к ней слабость”, - жалобно сказал Ален.
“Это естественно”, - ответил Жольё.
Ему хотелось смеяться и утешить Алена. Его первым побуждением было сказать: “Это можно уладить”. Но он сразу понял, что это неправда. Беатрис скорее отдалась бы одноглазому старику. В любви дают ссуду только богатым, а от Алена пахло бедностью. Жольё заказал ещё 2 скотча. Он чувствовал, что ночь будет долгой, и радовался этому. Он любил это больше всего: изменившееся лицо, скользкий стакан в руке, тихий доверчивый голос рядом, ночи до рассвета, усталость.
“Что я могу сделать в моём возрасте?” - спросил Ален.
Жольё передёрнулся и ответил: “Всё” решительным тоном. Ведь это был “их” возраст.
“Она не для меня”, - сказал Ален.
“Никто ни для кого”, - ответил Жольё наобум.
“Нет. Фанни – для меня. Но Беатрис – это что-то ужасное. Это наваждение. Я чувствую себя смешным подагриком. Но это – единственная живая вещь. Всё остальное...”
“Всё остальное есть литература*, - сказал Жольё со смешком. - Я знаю. Тебе досаждает то, что Беатрис неумна. Она амбициозна, её замечают – теперь это так, в эпоху, когда люди ничего из себя не представляют”.
“Я мог бы привнести в её жизнь что-то такое, чего она не знала раньше, - продолжал Ален. - Знаешь, доверие, уважение, определённую утончённость… О! И потом...”
Под взглядом Жольё он осёкся и сделал слабое движение рукой, пролив виски. Он немедленно извинился перед хозяйкой. Жольё стало его жаль.
“Попытайся, старина. Объясни это ей. По крайней мере, если она скажет “нет”, мосты будут сожжены. И ты будешь это знать”.
“Сказать ей это сейчас? Когда она любит моего племянника? Это убило бы мой последний шанс, если он у меня есть”.
“Ты неправ. Есть люди, о которых можно сказать, что для их соблазнения нужно особое время. Беатрис к ним не относится. Она выбирает сама, момент времени не имеет значения”.
Малиграсс провёл ладонью по волосам. Так как у него их было мало, этот жест выглядел жалко. Жольё пытался найти скрытое средство отдать Беатрис этому милому старику Малиграссу, после чего, разумеется, он обладал бы ей сам. Он ничего не нашёл и заказал ещё 2 порции. Малиграсс всё говорил о любви; одна девица слушала его и согласно кивала. Жольё, хорошо знавший её, порекомендовал ей Алена и оставил их. На Елисейских полях заря была бледной и влажной, и первый утренний запах Парижа - деревенский запах - заставил его остановиться и долго вдыхать, прежде чем закурить. Он пробормотал: “Милый вечерок”, улыбаясь, а затем моложавой походкой отправился домой.

*Всё остальное есть литература – последняя строчка из стихотворения Поля Верлена “Искусство поэзии”