Общага

Общагой я называю своё первое общежитие. Барачные постройки для офицерских семей на военных базах я не считаю. Так вот. Эта общага находилась в Питере на Васильевском острове на углу Среднего проспекта и 14-ой линии. Эта одна остановка трамвайчика от метро Василеостровское в сторону Гавани. Вокруг было много общаг, в том числе и студенческие. Жили дружно, интересно и весело. Для большей части наших студентов, ну и для меня, Питер и эта общага были первым опытом проживания без родителей под боком. Да ещё большинство из нас были детишками из интеллигентных, всё-таки 5ый пункт, семей. Отсюда много соблазнов и, вследствие этого, много радостей и проблем. Наша общага в этом плане была самая крутая. У нас было 6 этажей и подвал. Этажи были по 4 метра высотой и очень узкие коридоры. Ходила стойкая легенда, что до революции здесь был бордель и узкие коридоры просто помогали пьяному купцу не падать раньше времени. Эта легенда давала возможность задать нехорошей девушке вопрос: «Сударыня, а вы не больше 50 лет тут живёте?» И по существу и без лишних обид. Хочешь понимай, хочешь – не понимай. На 1 и 4 этажах жили мальчики. На третьем этаже жили наши девчонки и на пятом тоже, а на шестом жил техникум связи. А на незанятом втором этаже жильцы менялись каждые 40 дней, но не потому что семь сорок, а потому что это были курсы усовершенствования работников, а практически работниц связи. В основном, это были связистки – радистки – телефонистки из каких-то пунктов, которых-то и на карте найти невозможно. Ух какая была развлекуха.
Но сначала о пище не духовной, а о хлебе нашем насущном. Столовая находилась в подвале. Стипуха у нас была 35 рублей. Общага за всё про всё стоила 1 руб 70 коп. Остальное прогуливалось, проедалось и т.д. У меня было двое брюк, один свитер, меховая подкладка-безрукавка от военного бушлата, которую я носил мехом наружу, и три белых нейлоновых рубашки. Они стоили дорого, но их можно было легко стирать и не нужно было гладить. Рубашки существовали так: одна – на мне, одна – на течиках на верёвке и третья – в тазике с мыльным раствором. В течение суток каждая из этих рубашек делала карьерный шаг вперёд и круг не разрывался. В то время я ещё по-настоящему не брился, но вот стрелками на моих брюках бриться было вполне можно. Технология очень простая. Один раз брюки хорошо отглаживаются на стрелках. После этого в стрелки изнутри вставляется пластмассовая изоляция от самого тонкого телефонного монтажного провода. Пластмасса закипает на стрелках и стрелки сохранялись даже после стиральной машины. Ещё у меня был чёрный матросский бушлат. Бушлат я прошустрил сам. Было конечно и пальтишко из дома, но, посудите сами, как такое возможно? В городе – колыбель революции и без бушлата? Да, никак это невозможно! Ладно, теперь о столовой. Станция метро Василеостровская была самой глубокой в Питерском метрополитене. Естественно, на ней были убежище гражданской обороны и огромнейшие продуктовые склады. По запахам на эскалаторе наши носы всегда подсказывали нам запасы какой крупы начинали менять. Это значило, что скоро эта крупа поступит в рацион армии, тюрьмы, рабочих и студенческих столовок. Вот, дошли до столовой. В столовой работали женщины.  Много и хорошие. Молодые нас любили, пожилые нас жалели. Пожилые – это кому за 25. Хлеб и приправы были во всех столовых бесплатно, и я сразу делал «студенческий бутерброд». Это большое количество белого и чёрного хлеба, который посыпался и намазывался всякими приправами. Соль, перец чёрный, перец красный, горчица. Даже если вьетнамцы попадали в столовую раньше меня, то хлеб и булка были, потому что в течение дня девушки и бабушки автоматически пополняли хлебные запасы на столах. Даже просить и напоминать об этом не надо было. И вот я заказываю покушать. Бутерброд мой стоит по левую руку и ждёт этапа в мою 413 комнату. Меня с детства учили, что завтрак должен быть плотный (наши папки вояки никогда не знали, успеют ли пообедать) и один раз в день надо обязательно кушать горячую и не очень твёрдую пищу. Я этот совет исполнял. Сейчас мне 66. Проблем с желудком не было ни разу. Не считая одного проникающего ранения. Даже намёка на кислотность или на язву не было. А ведь это с учётом армии, тюрьмы и перманентных стрессов. Значит питался я правильно. Так вот, этот вкусный и необходимый завтрак обходился мне ровно 10 копеек. В него входило два гарнира гречневой каши с подливой, но без мяса, по 4 коп за гарнир, и стакан сладкого чая за 2 копейки. После такого завтрака можно было и на занятия идти и в зал бороться. Боролись мы там с «тамбовцами», правда в 1968 году они ещё не знали, что они «тамбовцы», просто нормальные, весёлые, спортивные ребятам без капли криминала. Взрослели если не вместе, то рядом. А вот ужинали мы всегда в комнате. В комнате нас жило четверо и наш ужин назывался «ужин на четверых». Почти как «завтрак у Тиффани» или «десерт четырёх королей». Дежурили мы по очереди. Дежурный в течение дня был обязан:
- развести загостившихся девчушек по их комнатам
это утром
- днём провести влажную уборку
- вечером обеспечить и приготовить тот самый «ужин на четверых».
В этот ужин каждый день входили одни и те же продукты. Разнообразие не поощрялось. Перечисляю продукты:
Пачка сахара рафинада за 47 коп
2 кирпича белого хлеба по 20 коп
Пачка чая 50 г за 40 коп
2 коробки пельменей по кило каждая
Масло мазалось на булку, а на остатках масла жарились пельмени. Стоила эта королевская трапеза 2 рубля, огромнейшая сумма по сравнению с 10 копеечным завтраком. Мы не стеснялись работать и дорабатывать, это вообще не считалось зазорным. Жили мы почти ХХХ и работой гордились. Модных вещей у нас не было. Модная одежда была у ЦКовских, а мы все из не выездных семей. Единственное, что у нас время от времени мелькало – это самопальные брюки-клёш и водолазки-ХХХ белого цвета и Таллиннского производства. Так что жили и выглядели мы примерно одинаково. Конкуренции, напрягов и троллингов не было вообще. За троллинг человек или человеки моментально получали бойкот. Была тогда такая мера поддержания социальной справедливости, а мы все имели повышенное чувство социальной справедливости и ответственности за всё-всё в мире. Из социального равенства выпадал только один мальчик. Он был добрый и радушный, из маленького армянского села, звали его Самвол Овсепян. У Сэма был 403 Москвич и куча-куча денег. Но дело в том, что в те времена девчонки нашего круга брезгливо шарахались от денежных людей и Сэму очень трудно было найти себе пару, а Сэму хотелось пару. Пару ему хотелось всегда и пару ему хотелось побольше. Сэм был честный парень. Он никогда не обещал жениться, он подходил и говорил: «Можем хорошо отдохнуть». Дальше всё шло, как у поручика Ржевского. Чаще получал по морде, но и отдыхал достаточно часто. На беду Сэма, декан нашего факультета звался Аваков Рафим Антонович. Рафик был тоже армянин и из той же маленькой деревни, что и Сэм. Времена были простые и Рафик часто оказывался в нашей комнате. Дело в том, что в то время лица кавказкой национальности разгуляться могли только в ресторане «Кавказский» на Невском, ребята даже на рынках почти не сидели. Продавали на Невском цветы и вели себя скромно. Питер – город старых пролетарских традиций, а эти традиции обязывали мужчин беречь своих женщин и не отдавать их в погон смуглым чужестранцам, так что Сэму было очень трудно. Сэм старался дружить со мной, я был человек не жадный, компанейский и поводом для драки для меня была просто возможность подраться. Тем более, что в то время даже на Лиговке дрались честно. Понятие «честно» включало в себя 3 составляющие: один на один, без железяк, лежачего не бить. Сексуальное образование у меня было нулевое. Несколько практических элементов и рассказы тех двух кгбэшников с ноябрьских праздников. Правда, я внёс в сексуальный андерграунд Питера своё знаменитое название колготок «не дать, не взять». Все колготки тогда были огромной редкостью и всего трёх размеров. И вот ко мне в постель забралась девчушка в колготках, а поверх колготок у неё были стандартные трусищи 1968 года выпуска. Я не сумел спросить, она не сумела сказать, и я до утра пытался снять с неё эти непонятные чулки. Всё было в темноте, да ещё под одеялом. К утру мы не продвинулись ни на шаг. Вот откуда и появилось название «не дать, не взять». А потом я чуть не убил Сэма презервативом. Дело в том, что мы все изображали из себя гусар и отчаянных выпивох. А какой выпивоха без похмелья. Значит, у каждой из четырёх наших кроватей стояла бутылка из-под «ганзы» со свежей, но не родниковой водой. «Ганза» - это то ли румынское, то ли молдавское суррогатное вино в бутылках круглой формы, ХХХХ. Ритуал питья воды после «загула» был отработан до мелочей. Студиоз говорил: «Больше не могу». После чего с кровати свешивалась рука и хватала бутылку. Большим пальцем правой руки прикрывалось горлышко бутылки. Бутылочка подносилась ко рту лежащего на спине студиоза, палец резко убирался, и вода лилась в гостеприимное горло. Всё было нормально, но не с Сэмом и не в этот раз. Дело в том, что я надел на горло Сэмовой бутылки (честное слово неиспользованный) презерватив. А презерватив имеет способность растягиваться и в то время «проверенный электроникой» можно было надеть не только куда принято, а и на арбуз среднего размера. В итоге, Сэм сначала чуть не задохнулся, а потом чуть не захлебнулся. Повезло обоим. Сэм остался жив и деятелен, а я попал в тюрьму не тогда, а на 11 лет позже.
Вообще, с презервативом у нас связано очень много смешных историй. Были любители набрать в презерватив пару литров воды и выкинуть его на Средний проспект. Напротив нашей общаги был большой дом, на 1-ом этаже этого дома были мебельный магазин, продуктовый магазин и аптека. А в аптеке работали девчушки из фармацевтического училища или техникума. Не помню уже. И вот. Заходит в эту аптеку наш студиоз. Крайне смущенного вида. Молча рассматривает прилавок, молча подходит к кассе и платит 4 копейки. Пряча глаза, протягивает этот чек продавщице. Та молча протягивает ему презерватив. И тут студиоз начинает возмущаться. Девушка, что вы мне суёте? Вы что не видите, что у меня нет обручального кольца? Да за кого вы меня принимаете, да как вам не стыдно? Мне пипетку за 4 копейки с закрученным концом. Когда девушка достаточно покраснела, в аптеку врывается куча студиозов и начинает хохотать. Аптека была маленькая, но девчонок там работало 5 или 6 человек. Они очень быстро поняли, что к чему, и приняли контрмеры. Как только кто-то платил в кассу от 4 до 40 копеек, не говоря при этом ни слова, одна из девчушек резко выскакивала на улицу и осматривала соседнюю подворотню и подъезд. Причину этой повышенной бдительности знали только мы и они, а вот следствие наблюдали многие. По Васильевскому острову долго ходили странные и будоражащие слухи.
Но все рекорды побил ваш покорный слуга. Однажды Сэм сказал мне: «Сашка, ты к минетчицам ходил в Таллинне?» Я ответил, что конечно ходил и каким-то чудом удержался и не добавил, что несколько раз в день. Слова этого я вообще не знал. По фильмам порнуху ещё не показывали, «весёлых» журналов не было, а был железный занавес, толстый и крепкий, как броня линейного крейсера. Но разве можно ждать от 17-летнего идиота, что он скажет правду в ущерб своему самолюбию? Правильно говорят: «Самолюбия больше, чем мозгов». У меня эта пропорция была сильно сдвинута в сторону самолюбимя и для мозгов оставалось очень мало места. Когда мы сели к Сэму в его 403-й, я всё-таки забеспокоился и задал Сэму очень завуалированный и коварный вопрос: «А знаешь, Сэм? А может тут минетчицы совсем не такие, как в Таллинне. Ты мне расскажи про них на всякий случай». Сэм ответил, но не так, как я рассчитывал. Он сказал: «А чё тут говорить, ехать надо. Там всё увидишь и сравнишь». Сэм пересадил меня на заднее сидение. Я подумал, что это вообще отлично. Сэма буду видеть, а он меня нет. Буду делать всё как он и всё у меня получится. Мы приехали к Московскому вокзалу, и Сэм дал команду «Делай как я». А что, команда вполне военногорская. С детства её слышал и воспринял абсолютно разумно. Стал делать как он. Сэм припустил своё стекло до половины. Я тоже. Сэм прилепил к своему стеклу 3 рубля одной бумажкой, я тоже. Подошли две девчушки. Мы смотрели на девчушек, девчушки смотрели на нас и на наши стёкла. Сэм кивнул, кивнул и я. Одна девчушка запрыгнула к Сэму, одна ко мне. Если слово запрыгнула подходит к 403-му Москвичу. Денег на стёклах уже не было. Наверное, свалились, когда девчушки двери открывали. Тут я нарушил команду «делай как я». Сэм издал звук, который я не сумел повторить и завёз нас в какую-то подворотню. Я сидел на заднем сидении, девчушка сидела справа от меня. Подруга Сэма исчезла с поля зрения, а сидения у Москвича были диванного типа, зазора между ними не было. Я понял, что действовать придётся самостоятельно и напрягся, и изготовился. Я понимал, что будет какой-то секс, но о сексе я думал в это время меньше всего. Я думал о том, как бы мне не опозориться, а если и опозориться, то так, чтобы Сэм не заметил и не высмеял меня в общаге. Не получилось. Общага валялась от хохота несколько дней. Объясняю. Девочка наклонилась над моей ширинкой и стала её расстёгивать. Хочет посмотреть, подумал я. Расстегнула, вытащила и наклонилась лицом. Хочет понюхать, не грязный ли я и сильно обиделся. Тут она открыла рот и коснулась его губами. Хочет укусить, подумал я и резко оттолкнул её правым локтем. Итог такой. Сэм и я не получили секса, подруга Сэма получила 3 рубля. Моя подруга получила 3 рубля, 25 успокоительных рублей и огромные солнечные очки, чтобы прятать за ними левый глаз. Мне кажется, что общага узнала все подробности ещё раньше, чем мы до неё доехали. Нас встретили хохотом уже на крыльце, хотя может быть смеялись над нашими взъерошенными мордами, тем более что глаза у Сэма стали больше, чем глазницы, а нос у него всегда был НОС.  Потешалась над нами с Сэмом вся общага, даже вьетнамцы и кубинцы. Я думал, что это всё. Но оказалось, что эта история подняла мою котировку среди наших девочек. Мне 66, а женскую логику я до сих пор не понял. Наверно, надо добавить ещё 66, да и то без гарантии.
Раз уж зашёл разговор о кубинцах и вьетнамцах, заведём разговор о национальных общинах в нашей общаге. Чеченцев у нас было человек 15-20. Вели они себя достойно и уважительно, и сами заслужили всеобщее уважение. Старший их коллектива был известный альпинист. Он мог повиснуть на раме двери на четырёх пальцах правой руки, а в левой руке держать газету и громко её читать. Все его земляки были очень спортивные и крепкие ребята, большей частью борцы.
Жизнь у молодёжи в общаге с узкими коридорами не даёт возможности избежать трений. Трения с чеченскими ребятами у меня было несколько раз. Каждый раз они меня приглашали в комнату к старшему. Сначала своё мнение высказывал я (как гость), затем говорил чеченский парнишка. Ни в одной из этих разборок с их стороны не прозвучало ни одного грубого слова, и несправедливого слова тоже не прозвучало. Всё всегда решалось по совести, а не по принципу «свой-чужой». Это не значит, что я пользовался какой-либо привилегией в их глазах. Таким и только таким образом они поступали всегда.
Ещё у нас были вьетнамцы. Их было 23 человека. 22 парня и одна девушка (почти по Горькому). Вьетнамцам было по 18-19 лет, при этом по 5-6 лет они успели провоевать и были старше нас лет на 40. Наше государство выплачивало им 400 руб стипендии. На эту стипендию они покупали всяких кипятильников, утюгов и везли их домой, но не для продажи, а для государства. Я же говорю, они были совсем другие. Лекции они записывали «до запятой», потом собирались вечером в проводке (комната для самостоятельных занятий) и делали общий единый сводный конспект. После их обучения обучаться на эту же специальность вьетнамцы уже не приезжали. Хватало этого конспекта. Вьетнамцы и кубинцы относились к нам, как к глупым обманутым детям, а Советский Союз просто презирали. Такое же отношение к нам я видел в Анголе в 1972 году. Там тоже были вьетнамцы и кубинцы. Всё дело в том, что живя у себя дома, они свято верили Старшему Брату, который посылал им оружие, офицеров и другую помощь.