Исповедь великого графа

С точки зрения религиозного и литературного дилетанта конца ХХ века,  школьное сочинение

   В 1879 году Толстой начал писать большое сочинение, в котором стремился объяснить смысл происшедшего с ним «второго рождения», как он именовал «переворот» в его мировоззрении, завершавшийся в то время. Это неозаглавленное автором сочинение начиналось словами: «Я вырос, состарился и оглянулся на свою жизнь.»

   То, что «Исповедь» создавалась на основе первой главы большого труда, подтверждает её второе заглавие: «Вступление к ненапечатанному сочинению». И действительно, вслед за «Исповедью» Толстой создаёт философско-религиозный трактат "Критика догматического богословия», за которым последовали «Соединение, перевод и исследование четырёх Евангелий» и «В чём моя вера?» В результате 24 февраля 1901 года «Церковные ведомости» напечатали «Определение Святейшего Синода» об отлучении Толстого от православной церкви.

   Рукопись законченной в июле 1881 года «Исповеди» Толстой передал в журнал «Русская мысль», а 24 июля 1882 года в московской газете «Голос» появилось сообщение: статья Толстого «к выходу в свет окончательно воспрещена и полицией на днях уничтожена».

   Однако в редакции остались оттиски статьи в корректурах и гранках, с них снимались копии, которые размножались и быстро расходились по всей стране.

   Первое заграничное издание «Исповеди» появилось в Женеве в 1884 году. В России её полный текст был впервые напечатан в журнале «Всемирный вестник» в 1906 году.

    Как можно анализировать откровения великого мыслителя, пытаться их примерять на себя? Хотя, конечно, он старался быть понятным всем читающим.

   Толстой родился ещё при жизни Пушкина, через 3 года после восстания декабристов, а умер за 7 лет до Октябрьской революции.

   Последняя треть ХVШ века прошла «под крылом»  Екатерины П, это был « золотой век» русского дворянства. При ней эта часть общества получила все мыслимые и немыслимые вольности и привилегии. То есть делай, что душе угодно. С тех пор началась, с одной стороны, деградация дворянства, а с другой — появилась беспрецедентная возможность совершенно отстранённо заниматься саморазвитием, поглощать всё то, что создал человеческий разум, философствовать, кидаться из одной крайности в другую.

   Граф Лев Толстой — ярчайший представитель русского дворянства ХIX -го века. Великий свободный ум, всемирный ментор. И он метался в тисках самоубийства, придя к выводу о бессмысленности жизни.

   После периода депрессии, когда наконец-то наступает просветление, человеку думающему, анализирующему свойственно остановиться, оглянуться назад, всё обдумать, разложить по полочкам, обрадоваться своему прозрению и, как вновь рождённому, начать жить дальше. Смысл жизни… Это проблема вечная. И каждый должен решить её для себя. В своей «Исповеди» Толстой рассказывает, как он мучительно ищет и находит смысл своей жизни.

   «Я был крещён и воспитан в православной христианской вере.» — Так начинается исповедь. Но с 18 лет после второго курса университета юный граф не верил уже ни во что из того, чему учили. В жизни Толстого и его окружения вера была сама по себе, никак не связана с жизнью. Нельзя было отличить верующих от неверующих. Различие если и было, то, как правило, не в пользу первых. Церковные обряды исполняли скорее из необходимости, соображений карьеры, чем по велению души. Свою лепту в процесс разрушения веры внесло чтение Вольтера. В таком положении оказались многие образованные, правдивые перед собой, люди. Единственная истинная вера — вера в совершенствование. Скоро это вылилось в желание быть славнее, важнее, богаче других. Высший свет был таков, что желание стать нравственно хорошим встречалось с презрением.

   Толстой делает страшные признания:

   «Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство.» Тем не менее он был на хорошем счету, слыл сравнительно нравственным человеком. Так Толстой старался «возбудить к своей жизни отвращение всех читателей» (из письма Толстого к Н. Н. Страхову, ноябрь 1879 г.). И далее самобичевание не знает границ: писать начал из тщеславия, корыстолюбия и гордости, причём скрывал хорошее, а выказывал дурное — за это хвалили.

   В 26 лет по приезде с войны в Петербург, сошёлся с писателями (их времяпрепровождение хорошо показано в телевизионном фильме о Сухово-Кобылине — одном из моих любимых писателей). «Из сближения с этими людьми я вынес новый порок — до болезненности развившуюся гордость и сумасшедшую уверенность в том, что я призван учить людей, сам не зная чему.» Толстой называет этот писательский круг «сумасшедшим домом». «Так я жил, предаваясь этому безумию ещё шесть лет до моей женитьбы». Во время поездки за границу Толстой нашёл там ту же самую веру, которая выражалась словом «прогресс». Но теория разумности прогресса была сильно подорвана двумя событиями: зрелищем смертной казни в Париже и смертью брата, мучительно умершего молодым, страдая более года.

  Толстой вернулся из-за границы в год освобождения крестьян и занялся организацией школ для крестьянских детей. Первобытным людям можно было предложить тот путь прогресса, который они захотят. Но проблема та же: учить, не зная чему. Совсем запутался, бросил всё и уехал к башкирам пить кумыс. По возвращении женился и это на долгие 15 лет отвлекло от искания общего смысла жизни. Теперь главная цель — увеличение средств жизни ради семьи, а писательство — это огромное денежное вознаграждение за ничтожный труд. «… надо жить так, чтобы самому с семьёй было как можно лучше».

   Но пришло время и стали находить минуты остановки жизни:  как жить, что делать? Эти вопросы стали повторяться всё чаще и чаще и настоятельнее требовались ответы. Всё, чем ни занимался Толстой (самарское имение, воспитание сына, писательская работа), потеряло всякий смысл, так как это есть бессмыслица. Впереди нет ничего, кроме гибели.

   Мысль о самоубийстве была очень соблазнительна. Но очень хотелось всё же употребить все силы, чтобы распутаться. Внешне всё было в полном порядке: не было ещё и пятидесяти, добрая, любящая и любимая жена, хорошие дети, большое доходное имение, уважение близких и знакомых, известность среди чужих, физическая крепость, наконец. Тем не менее Толстой страдает. «Кто-то жутко подшутил надо мной, произведя на свет. Впереди болезни, смерть, смрад и черви. Сколько ни говори мне: ты не можешь понять смысла жизни, не думай, живи — я не могу делать этого… Истина — смерть. Ужас тьмы сильнее всего влёк к самоубийству.»

   Толстой искал объяснения во всех знаниях, которые приобрели люди и ничего не нашёл. Опытные науки так отвечали  на вопрос: Зачем я живу? « В бесконечно большом пространстве, в бесконечно долгое время, бесконечно малые частицы, видоизменяются в бесконечной сложности, и когда ты поймёшь законы этих видоизменений, тогда поймёшь зачем ты живёшь.» Или ещё такая, не менее мажорная, сентенция: «… твоя жизнь — это временное, случайное сцепление частиц. Ты — случайно слепившийся комочек чего-то. Комочек преет. Прение этот комочек называет своей жизнью. Комочек расскочится и кончится прение и все вопросы."

   А вот какова точка зрения четырёх великих философов прошлого, труды которых изучал Толстой в поисках ответа.

   «Жизнь тела есть зло и ложь. И потому уничтожение этой жизни тела есть благо, и мы должны желать его.» СОКРАТ
   «Жизнь есть то, чего не должно бы быть, — зло, и переход в ничто есть единственное благо жизни.» ШОПЕНГАУЭР
   «Всё в мире — и глупость и мудрость, и богатство и нищета, и веселье и горе — всё суета и пустяки. Человек умрёт, и
    ничего не останется. И это глупо.» СОЛОМОН
   «Жить с сознанием неизбежности страданий, ослабления, старости и смерти нельзя — надо освободить себя от      
   жизни, от всякой возможности жизни.» БУДДА

   И Толстой делает вывод: «Счастлив, кто не родился, смерть лучше жизни; надо избавиться от неё.» В мире таких мудрых мыслей трудно испытывать жажду жизни..

   Среди людей круга Толстого обозначилось четыре выхода из ужасного положения.

   1. Неведение. В нём прозябали, как правило, женщины, очень молодые или очень тупые люди.
   2. Эпикурейство. Ярчайший представитель — Соломон: «И похвалил я веселье потому, что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем…» Для этого надо иметь не только несметные богатства, как у Соломона, но и тупость воображения, чтобы забыть про неизбежность болезни, старости и смерти, что не дало покоя Будде.
   3. Самоубийство — выход силы и энергии.
   4. Выход слабости — всё сознавать и продолжать мучиться — к этой категории Толстой причисляет и себя.

    И всё-таки сомнение было: а что, как я чего-нибудь ещё не знаю? А ведь незнание, «когда оно не знает чего-нибудь, оно говорит, что глупо то, чего оно не знает». «Всё же человечество, делающее жизнь, миллионы — не сомневаются в смысле жизни». Не разум, но сознание  жизни вывело Толстого из тупика. «В высшем свете процветало «пьянство жизни». Нельзя идентифицировать себя, Соломонов и Шопенгауэров со всем человечеством, остальные миллиарды якобы ещё не дошли до постижения всей глубины вопроса. Это сумасшествие было свойственно самым либеральным и учёным людям.

Смысл жизни надо искать у тех миллиардов отживших и живых людей, которые делают жизнь и на себе несут свою и нашу жизнь. Убивать себя они считают величайшим злом. Поскольку знание разумное не даёт смысла жизни, значит смысл жизни миллиардов людей зиждется на каком-то презренном, ложном знании. Это была вера в Бога, в Святую Троицу и так далее, чего Толстой не мог принять, пока он находился в здравом уме. Отрицание разума было ещё невозможней, чем отрицание жизни. Выходило противоречие, из которого было два выхода: то, что называлось разумным, не было так разумно; то, что казалось неразумным, не было так неразумно.

   Вопрос о смысле жизни включает в себя требование объяснения конечного бесконечным и наоборот. Я спрашивал: какое вневременное, внепричинное, внепространственное значение моей жизни? А отвечал на вопрос: какое временное, причинное и пространственное значение моей жизни? Вышло, что никакого. Жизнь, представляющаяся мне ничем, есть ничто.

   Должна быть иная постановка вопроса, когда в рассуждение будет введён вопрос отношения конечного к бесконечному. Вера неразумна, но она одна даёт человечеству ответы на вопросы жизни и, вследствие того, возможность жить. С тех пор, как есть человечество, где жизнь, там вера. Вера есть сила жизни. Человек должен верить в бесконечное, без веры нельзя жить. Толстой готов был принять любую веру, только бы она не требовала прямого отрицания разума. Верующие его круга только прикрывались верою, а были такими же эпикурейцами, как Соломон, жили в избытке, брали всё, что может взять рука, боялись лишений, страданий, смерти. Жили дурно, если не хуже, чем неверующие.

   Напротив, жизнь людей верующих и трудящихся была подтверждением того смысла жизни, который давало знание веры. Прошедшие и современные огромные массы людей спокойно трудились, переносили лишения и страдания, жили и умирали, видя в этом не суету, а добро. Толстой порвал со своим кругом: «Действия трудящегося народа, творящего жизнь, представились мне единым настоящим делом».

   Он окончательно понял, что заблуждение было вызвано дурной жизнью. И опять самобичевание: «…если думать и говорить о жизни человечества, то надо говорить и думать о жизни человечества, а не о жизни нескольких паразитов жизни… во всю мою тридцатилетнюю сознательную жизнь…я жил паразитом и, спросив себя, зачем я живу, получил ответ: ни зачем…Жизнь мира совершается по чьей-то воле. Чтоб иметь надежду понять смысл этой воли, надо прежде всего исполнять её… а мы вот, мудрецы, есть едим всё хозяйское, а делать не делаем того, чего от нас хочет хозяин… Додумались до того, что хозяин глуп или его нет, а мы умны, только чувствуем, что никуда не годимся, и надо нам как-нибудь от себя избавиться.»

   Год длилось искание Бога. «Это было чувство страха, сиротливости, одиночества среди всего чужого и надежды на чью-то помощь. … не могу быть таким выпавшим из гнезда птенцом, каким я себя чувствовал». «Он знает и видит мои искания, отчаяние, борьбу. Он есть. Тот час же жизнь поднималась во мне.» Дальнейшее анализирование приводило к потере Бога, так повторялось сотни раз. И я понял: стоит мне знать о Боге, и я живу. Он — то, без чего нельзя жить. Знать Бога и жить — одно и то же. Бог есть жизнь! Толстой вернулся во всём к самому прежнему, детскому и юношескому, вернулся к вере в Бога, в нравственное совершенствование и в предание, передававшее смысл жизни. Теперь это было осознанно. Три года Толстой придерживался канонического православия: «Исполняя обряды церкви, я смирял свой разум и, подчиняя себя тому преданию, которое имело всё человечество, я соединялся с предками моими, с любимыми мною отцом, матерью, дедами, бабками. Кроме того, самые действия эти не имели в себе ничего дурного (дурным я считал потворство похотям).»

   Постепенно сложилось полное неприятие обрядов, таинств и церковных праздников, кроме Рождества. Толстой всё это считал искусственным и затуманивающим истинную веру. Известный православный мыслитель отец П. Флоренский утверждал, что культ есть гармонизация, одухотворение наших чувств, аффектов. «Если вступить на путь борьбы с аффектами, — пишет он, — то придётся в корне отринуть самую природу человека… Вступить в борьбу с аффектами значит одно из двух: если она неуспешна — отравить человечество загнанными внутрь страстями, если же удачна — оскопить и умертвить человечество, лишив его жизненности, силы и, наконец, — и жизни самой. Культ действует иначе; он утверждает всю человеческую природу со всеми её аффектами; он доводит каждый аффект до его наибольшего размаха, открывая ему беспредельный простор выхода; он приводит его к благодетельному кризису, очищая и целя.»

   Толстой восстаёт против официальной церкви и приводит тому две очень веские причины: отношение церкви православной к другим церквам и отношение православной церкви к войне и к казням.

   По вопросу отношения к другим церквам: все, не исповедующие одинаково с нами веру, — еретики. Толстой предлагает «…выше понимать учение, так, чтобы с высоты учения исчезали бы различия, как они исчезают для истинно верующего. Давайте поставим существенное в вере выше несущественного, соединившись на главном.»  Ответ таков: «Такие уступки произведут нарекания на духовную власть в том, что она отступает от веры предков, и произведут раскол, а призвание духовной власти — блюсти во всей чистоте греко- российскую православную веру, переданную ей от предков.» При этом насилие неизбежно. При Алексее Михайловиче сжигали на костре, в наше время запирают в одиночное заключение.

   По вопросу отношения церкви к войне и к казням: убийства на войне и казни заблудших юношей (имеется ввиду русско-турецкая война 1877-1878 годов и казни революционеров-народовольцев) одобрялись православной церковью, учители веры признавали эти убийства делом, вытекающим из веры. (Авдотья Смирнова «История одного назначения» — фильм 2018 года о конфликте Толстого со смертной казнью)

   Толстой занялся изучением богословия, чтобы отделить истинное от ложного. На этом Исповедь обрывается. Через три года ему приснился сон, который он подробно описывает в заключение.

   НАДО УПОВАТЬ НА БЕСКОНЕЧНОСТЬ ВВЕРХУ!


Список использованной литературы не прилагается