Немного солнца в холодной воде. 1. 2

Глава 2
Он работал в рубрике международных новостей и проводил каждое утро в издательстве газеты. Мир был полон кровавыми и абсурдными событиями, которые пробуждали у его собратьев ужас, который его возбуждал. Однажды 3 месяца назад, ему нравилось восклицать с ними и возмущаться, но теперь не мог. Он даже чувствовал себя немного обиженным, когда его пытались отвлечь рассказами о США от его собственной драмы.
Земля двигалась в хаосе, и у кого была охота или время копаться в его мелких проблемах? И, однако, сколько часов он сам провёл, слушая отчаянные речи, признания неудачников, сколько ложных спасений он не выполнил? Нет. Люди ходили вокруг него с блестящими от возбуждения глазами, а он был один, лишенный убеждений, как бродячая собака, эгоистичный, как некоторые старики, и такой же ничтожный. Он внезапно решил пойти к Жану, который работал этажом выше, и поговорить с ним. Жан был единственным человеком, достаточно отстранённым, достаточно чувствительным к приближению несчастья, которого он знал в этот момент.
В 35 лет он был ещё красив. Это «ещё» относилось к факту того, что в 20 лет он обладал редкой красотой, в которой никогда не отдавал себе отчёта, но которой весело пользовался, и которая вселяла любовь в женщин и мужчин (в последних – тщетно). 15 лет спустя он был более худощавым, более мужественным, но что-то ещё было в его походке, в его жестах, в мальчишеских манерах, чем он обладал и в 20 лет. И Жан, который безумно любил его, не говоря об этом ни ему, ни себе, испытал небольшой шок, когда увидел его входящим. Эта худоба, эти голубые глаза, эти черные, слегка длинноватые волосы, эта нервозность… Впрочем, он становился всё более и более нервным, нужно было, чтобы он, Жан, этим занялся. Но он не мог на это решиться: Жиль так долго был для него символом счастья, беззаботности, что ему было отвратительно говорить с ним, как бывает отвратительно нападать на картинку. А если картинка рассыплется… если он, Жан, который оставался кругленьким, лысым и разорванным жизнью, открыл бы, что он не является «страшно» счастливым человеком? У него было в этом заблуждение, но из-за его наивности ему было особенно жаль с ним расставаться. Он пододвинул стул Жилю, который с предосторожностями сел, так как комната была буквально забита папками вперемешку, на столах, на полу, на камине, и он протянул ему сигарету. Окно открывалось на комнату с серыми и голубыми крышами, на вселенную сточных труб и телевизионных антенн, которая давно очаровывала Жиля. Но он не смотрел на них.
- Ну, что? – спросил Жан. – Хорошенькое дельце, а?
- Ты говоришь об убийстве? Да, можно и так сказать.
Затем он замолчал, опустил глаза. Прошла минута, и Жан в последнем усилии расставил несколько папок, посвистывая, словно эта минутная тишина между ними была нормальна. Наконец, он сдался; в нём поднялась большая волна доброты: он вспомнил о теплоте Жиля, о его хороших манерах, о его внимании, когда его, Жана, покинула жена, и внезапно почувствовал себя абсолютным эгоистом. Вот уже 2 месяца он чувствовал, что Жиль был несчастлив, и 2 месяца он избегал говорить с ним об этом. Для друга это было чересчур. Однако так как Жиль позволял ему или, скорее, навязывал ему атаку, он не мог удержаться от того, чтобы организовать лёгкую мизансцену. Через 30 лет здесь осталось всё: каждое событие было слегка театральным, из него нельзя было извлечь выгоду или по-настоящему достичь его. Жан раздавил свою наполовину выкуренную сигарету, сел и скрестил руки. Он внимательно смотрел на Жиля мгновение, закашлял и спросил:
- Ну и?
- Ну и что? – переспросил Жиль. У него появилось желание уйти, но он знал, что не уйдёт, что он сделал всё для того, чтобы Жан пристал к нему с расспросами. И, что было ещё хуже, он уже испытывал от этого облегчение.
- Дела идут у тебя не очень, да?
- Да.
- Уже месяц-два?
- Три.
Жан сделал эту задержку наугад, чтобы показать Жилю, что он оказывает ему внимание и что раньше он не говорил с ним от стыдливости. Но Жиль подумал: «Он проницателен, негодяй, но ошибся на месяц». Он продолжил.
- Уже 3 месяца, как я… как я плохо живу.
- Причины известны? – спросил Жан, вновь зажигая сигарету коротким жестом.
- Нет.
- Плохо, - сказал Жан.
- Как сказать, - ответил Жиль.
Агрессивность его тона вывела Жана из образа психоаналитика. Он поднялся, обошёл стол и положил руку на плечо Жиля, бормоча «мой бедный старик», от чего к глазам Жиля подступили слёзы. Он больше не мог сдерживаться. Он протянул руку к столу, взял автоматический карандаш и начал выдвигать и задвигать грифель с большим интересом.
- А в чем проблема, старик? – спросил Жан. – Ты уверен, что не болен?
- Уверен. Я не болен. Просто больше ничего не хочу, и всё. Это – модная болезнь, да?
Он попытался ухмыльнуться. Фактически, то, что официально подтверждалось врачами, его не успокаивало. Скорее обижало.
- Вот так, - продолжил он с усилием. – Не хочу работать, не хочу любить, не хочу двигаться. Мое единственное желание – проводить все дни в постели с одеялом на голове. Я…
- Ты пробовал?
- Конечно. Но недолго. Я хотел убить себя вечером в 9 часов. Кровать казалась мне грязной, мой запах вселял мне отвращение, и я ненавидел мою марку сигарет. Ты находишь это нормальным?
Жан хрюкнул, более шокированный этими жалкими подробностями, чем был бы шокирован подробностями непристойными, и сделал последнее усилие к логическому объяснению:
- А Элоиза?
- Элоиза? Она меня поддерживает. Ей почти всегда было нечего мне сказать, ты знаешь. Она меня очень любит. А я ничего не могу. Не только с ней, во всём. Почти ничего не могу, по крайней мере. Даже если у меня что-то получается, меня это утомляет.
- Ну, это несерьёзно, - сказал Жан. – Всё устроится.
Он попытался засмеяться, свести дело к анекдоту о петухе, у которого задели за самолюбие.
- Тебе нужно показаться хорошему врачу, принимать витамины, дышать свежим воздухом, и через 2 недели ты снова начнешь волочиться за юбками.
Жиль опустил глаза. Он сказал отсутствующим тоном:
- Не своди всё к этому. Мне плевать, понимаешь? Я ничего не хочу, понимаешь? Это относится не только к женщинам. Я не хочу существовать. Ты знаешь витамины от этого?
Наступила тишина.
- Скотча? – спросил Жан.
Он открыл дверцу, достал бутылку, поднёс стакан Жилю,  тот отпил глоток, машинально. Потом задрожал, покачал головой:
- Это тоже больше не помогает. Хочется только спать, вырубиться. Алкоголь больше не веселит. Да это и не было бы  хорошим решением, или нет?
Жан, в свою очередь, взял бутылку, выпил большой глоток.
- Пошли, - сказал он, - поговорим.
Они вышли. Париж был завораживающим в начале этой весны. Улицы были теми же самыми, с теми же бистро «Слуп», куда они все вместе ходили пить по поводу значительных событий, табачная лавка, откуда Жиль тайком звонил Марии в период влюблённости в неё. Бог мой, он помнил свою дрожь, жару в телефонной кабинке, то, как он читал надписи-граффити на стене, не понимая их, когда гудок шёл, но никто не брал трубку. Как он страдал, как принимал развязный вид перед хозяином, покупая у него стаканчик, как выпивал стакан залпом, как сжималось у него сердце от боли, от гнева, как он жил! В этот суровый период жизнь была подчинена кому-то и этим кем-то попрана, но он почти завидовал ей сейчас. Он был ранен, но, по крайней мере, у этой раны было лицо.
- А если уехать? – сказать Жан. – В командировку недели на две, а?
- Не хочется, - ответил Жиль. - Мысль о самолёте в назначенный час, о незнакомых отелях, о людях, которых нужно будет видеть… Нет, я не могу… И багаж… нет.
Жан бросил на него косой взгляд,  спрашивая себя, не преувеличивает ли он. Жиль иногда любил ломать комедию. Но сейчас на его лице было такое выражение страха и отвращения, что оно убедило Жана.
- А что, если мы проведём вечер с 2 девочками, как в добрые старые времена, ты и я? Словно мы – двое развлекающихся крестьян? Нет, это – идиотская мысль… А твоя книга? Твой репортаж об Америке?
- Накопилось страниц 50. Ты думаешь, я способен написать 2 интересных строчки, когда меня ничто не интересует?
Мысль о книге добивала его. Он действительно хотел написать репортаж о США, которые хорошо знал, и мечтал об этом, даже составил план. А сейчас он не был способен написать и двух строк. Но к чему он придёт, в конце концов? Чем он наказан? И кем? Он всегда держался по-братски с друзьями и был нежен с женщинами. Он никогда никому не причинял умышленного зла. Почему же с ним случилось это в 35 лет, словно к нему прилетел отравленный бумеранг?
- Я скажу тебе, что с тобой, - произнёс голос Жана рядом с ним - успокаивающий, невыносимый голос. – Ты устал, ты…
- Нет, ты не скажешь мне, что со мной! – Внезапно закричал Жиль посреди улицы. – Не скажешь, потому что не знаешь! Потому что даже я не знаю! Более того, - добавил он, - я хочу, чтобы ты оставил меня в покое!..
Люди смотрели на них, и он внезапно покраснел, протянул руку к лацкану Жана, словно собираясь что-то добавить, затем повернулся и быстро ушёл по набережной, не попрощавшись.