Киона Асгейр. Часть 3. Глава 2

Путь Менелинги.

Хейн взрослел, это был уже не хрупкий болезненный юноша, а воин Крепости, и неизменными оставались лишь его зелёные глаза, с тоской глядевшие на мир. Порой мне казалось, что он постепенно возвращался ко мне, но будто чего-то опасался, что никак не помогало сломить стену, разделившую нас. После Наречения и я не остался прежним: драконья сущность начала набирать мощь, инстинкты зачастую брали верх над инкубом, я стал злее. Возросла и Сила, что было некстати, поскольку в Лиафеле не представлялось возможным развивать её, да и в войне против людей другого мира она почти не имела значения, ведь использовать свои навыки против их странных доспехов и орудий было подобно проливанию воды на скалы.

Боль от давно сломанных костей будто росла с каждым годом - мои внутренние терзания лишь усиливали её, делая почти невыносимой. Я стал сторониться других обитателей Лиафела: порой казалось, что кости растрескивались от ярости каждый раз, как полуэльф попадался мне на глаза в чьей-то компании. И именно боль напоминала, насколько я был одинок без него; в то время стали появляться мысли о том, как продлить полуэльфу смертную жизнь. Я не хотел представлять себе мир, в котором Хейна не будет; он был той силой, что удерживала меня в Крепости и мире в целом.

Меня терзали страхи, что Хейн узнает о роли, которую я сам себе приписал в потере Акиры. Бесконечные размышления о том, что на самом деле случилось в тот день, подменяли воспоминания, уже едва удавалось понять, что произошло на самом деле, а что было додумано. Но я убедил себя, что именно Акира отчаянно цеплялась за меня, и сколько бы я ни утешал себя мыслью о неосознанности своего поступка, это бы её не вернуло. И только на мне лежала вина за то, что её больше не было рядом. Я не мог назвать это огромной потерей для себя, потому что так и не смог полюбить

Так я годами тонул в этой смеси боли физической, боли душевной, злости, страхе, отвращении к окружающим и себе самому, зачастую проводя время в компании вина. И это привело меня к неожиданному общению с довольно странным бессмертным, любившим выпить, - чёрным эльфом Шагратом.

Черноволосый, с абсолютно белой кожей и чистыми синими глазами, он отличался от сородичей необычным телосложением – его можно было назвать мускулистым, с лицом, выражавшим живой интерес, в отличие от остальных чёрных эльфов, весь вид которых был пропитан нескрываемым презрением к окружающему. Наша первая встреча произошла в один из тех грустных для меня вечеров, когда на тренировки уже не было сил и желания, Хейн сторонился меня, а кости не болели настолько, чтобы обращаться в дракона. Я тайком проник в подземелья Крепости, которые представляли собой довольно большую систему тоннелей, служивших путём отступления и местом для хранения провизии и, что самое главное, несметного количества эльфийского вина, настоек и прочих дурманящих напитков, оставшихся ещё с давних мирных времён. Там я и застал Шаграта за откупориванием бочки, что привело его по началу в ужас: одним из правил Крепости был запрет на несанкционированное потребление общих запасов. В целом меня удивляло то, с каким трепетом все относились к правилам Лиафела и соблюдали их. Хотя вполне возможно это я слишком легкомысленно относился к тому разрушающемуся миру, что окружал нас, и не придавал никакого значения войне и её последствиям, ведь всё, что волновало меня тогда, был Хейн и его жизнь. Так или иначе, Шаграт успокоился, увидев во мне такого же нарушителя порядка, как и он сам, и наши вылазки в подземный склад стали для меня почти ежедневным ритуалом. И самому себе я не хотел признаваться, что от одиночества и отчаяния меня спасал странный чёрный эльф, а сблизило нас лишь нежелание быть частью мира и тяга к набегам на винный погреб.

Мы проводили ночи, сидя вдвоём на холодном земляном полу. Компанию нам составляли кувшины, украденные с кухни, которые мы постоянно наполняли из бочек и которые были пусты уже через пару часов обсуждений и жарких споров обо всём и ни о чём. Рассказы Шаграта о мировоззрении и образе жизни чёрных эльфов вызывали во мне огромный интерес, особенно то, какие течения Силы они изучали. Взгляды их на мир были абсолютно отличны от других бессмертных, и я никак не мог понять, насколько смог бы их принять. Казалось, бессмертная и смертная жизни для них не имели различий, они вообще не придавали особого значения материальному в целом — ни телу, ни окружающим вещам. Их сущность составляла Сила, и о ней Шаграт говорил с непонятными мне эмоциями.

На протяжении веков эта ветвь эльфийской расы считалась отщепенцами, сборищем разбойных заклинателей, изучавших жуткие, опасные, запрещённые течения Силы, основанные на кровопролитии и смерти. Они откровенно не любили других бессмертных, испытывая отвращение к традиционным учениям, связанным с природой потоков Сил, и были изгнаны в самые пустынные земли и обосновались на безымянной, практически безжизненной Горе и не искали способа вернуться в города.

Шаграт отличался от сородичей не только внешне. Он, конечно, так же, как и остальные чёрные эльфы, не любил большие сборища и не питал огромного желания общаться с другими расами, но и не испытывал ко всем и каждому отвращения. Его искренне интересовали мои рассказы о жизни в Айноне, и в какой-то момент я рассказал ему про нашу с Хейном и Акирой семью. Шаграт же ни слова не говорил о своих семье или родителях: наверное, хоть в чём-то похожие на остальных бессмертных, чёрные эльфы не привязывали детей к тем, кто их родил, и воспитывали всем кланом, а собственной семьёй эльф не обзавёлся.

Но он с охотой поведал мне о Старейшинах его поселения, могущественных бессмертных, живших на Горе с самого Изгнания. Именно они послали стайку молодых чёрных эльфов в военную Крепость, но не из чувства долга, а для того, чтобы иметь сведения с последнего аванпоста — не коснётся ли война и их ограждённого мира. Мой новый друг прибыл в компании пяти братьев, как он их называл, и постепенно я свёл знакомство и с ними, хотя давалось это совсем нелегко. Враждебно настроенные к любому вторжению в их жизнь, чёрные эльфы пошли со мной на контакт лишь из-за Шаграта. Разумеется, больше всего в этой пятёрке меня интересовали их тайные знания, потому что, несмотря на относительную лёгкость его характера, пока что я не заметил в Шаграте никаких выдающихся способностей. Среди бессмертных ходили слухи, что чёрные эльфы изучали даже уничтожение и созидание Силы, искали способы продлевать смертную жизнь или передавать вечную, что, в конечном итоге, и стало для меня сновной целью. Каким-то образом они умудрились принести с Горы свитки с обучающими записями своего клана, и в Лиафеле они были едва ли не единственными, кто продолжал развивать Силу и нужно отдать им должное — они потрясали своим усердием.

Недалеко от Крепости находился глубокий дюнный провал, куда складывались тела павших воинов до погребального костра. Благодаря Силе они не разлагались; использование умерших в любых целях, а уж тем более их осквернение, было негласным табу всего мира, но именно там по ночам, наплевав на древние устои, чёрные эльфы проводили свои тренировки, затуманивая разум часовых с помощью Силы. Впятером они могли управлять сотнями тел, поднимали их для изучения ран и остатков узора Силы. Я не мог не заметить, что большинство их умений, в отличие от способностей, которые развивали другие бессмертные, направлены вовсе не в мирное русло: никто из пятерых братьев ни разу не использовал при мне Силу, чтобы создать что-либо или хотя бы наладить. В основном они занимались лишь им понятными исследованиями и, устав от деятельности, заставляли трупы бесцельно бродить кругами или откровенно издевались над ними, разыгрывая сценки словно куклами. Сначала это вызвало у меня леденящий ужас, борьба с приступами тошноты стала неотъемлемым спутником встреч с чёрными эльфами.

Потребовались месяцы, чтобы братья Шаграта начали доверять мне настолько, что допустили к паре книг, принесённых с Горы. Изложенные на языке равнин описания путей развития и использования Силы были недоступны горным бессмертным: как я позже выяснил, прибывшие в Лиафел не умели ни читать, ни писать на общем эльфийском. Вероятно, именно поэтому мне и позволили с ними ознакомиться, ведь ценности для самих чёрных эльфов эти книги не представляли. Благодаря паре затёртых томов я смог довольно быстро освоить азы управления телами и действительно стал верить, что когда-нибудь смогу дать Хейну вечность. Именно в тот период, когда мне открылись новые знания, Лиан был убит в сражении.

Не могу сказать, что его смерть тронула меня, но точно удивила. Лиан казался чем-то нерушимым, отправной точкой, на которой выстраивалась наша жизнь в Лиафеле. Однако, в том бою произошло нечто страшнее — Хейн был серьёзно ранен и, к тому же став свидетелем смерти близкого друга, утратил львиную долю сил для борьбы за хрупкую жизнь. Боясь оставить его хоть на мгновение, я осознал, насколько ничтожен перед любым обстоятельством, угрожающим Вэону. Именно в тот день было принято решение: как только полуэльф поправится, нужно убедиться, что ему ничего не угрожает, в лучшем случае вывезти его в какое-нибудь поселение, а затем отправиться на Гору вместе с чёрными эльфами для обучения. Плевать на исход этой дурной войны, плевать на остальных, плевать на всё, кроме Хейна и  спасения его от смерти.

На тайных тренировках чёрных эльфов я больше не был лишь наблюдателем. Их немало удивило моё желание поднимать мёртвых, один лишь Шаграт, зная нашу с Хейном историю, догадался, что к чему. Предупредив расспросы братьев, ему как-то удалось убедить их наставлять меня. Абсолютно не подкреплённые опытом попытки были жалкими, к тому же хоть и временно, но ощутимо лишали меня физического здоровья, поскольку шли вразрез с врождёнными способностями, и, перестраивая, буквально разрывали сплетения узора. Раньше зоркие, теперь мои глаза едва могли разглядеть что-то на расстоянии вытянутой руки, выносливое тело больше не могло обходиться без регулярного сна. По началу я немало времени проводил у лекарей, но, когда стало ясно, что никакие исцеляющие отвары не помогают, и оставалось надеяться на обращения в дракона и время. Таким образом частые тренировки привели к тому, что в теле дракона я стал проводить гораздо больше времени. Это сказывалось на образе мыслей и поведении: я пристрастился к сырому мясу, всё чаще не мог успокоить перевозбуждённое сознание. Эмоции захлёстывали с головой, настроение порой менялось с невероятной скоростью: печаль разрушала и наполняла сердце убийственной болью, злость грозила разорвать изнутри, а сменявшая их радость опасно приближалась к истерии.

Мой узор Силы менялся и мало напоминал прежний: большинство ветвей, от рождения направлявших во мне природную энергию, почти погасли, однако, появились новые, назначение которых пока было неясным. Воспоминания о родовом поместьи, беззаботном детстве, родителях заметно поблекли вместе с потоками. Мне никогда не доводилось достаточно изучать узоры Силы и их связь с телом, памятью, но теперь я решил всерьёз заняться вопросом. Если замедление потоков помогло укрепить здоровье Хейна, то изменения, которым я подвергал себя самого месяцами, граничили с искалечением. Чёрные эльфы не могли выручить меня советом: их узоры никогда не нуждались в преобразовании.

Когда в Крепость приехала небольшая делегация бессмертных из других военных точек, я был очень удивлён увидеть Симилу. Она сразу примкнула к Хейну, и, разумеется, её поведение меня совсем не обрадовало, но, чтобы не раскрывать истинных чувств, пришлось изобразить радость от встречи. Оказалось, старая травница едва пережила падение Айнона, и отправилась совсем другим путём. В целом я был бы не против её присутствия в этом мире, если бы она так явно не проявляла интерес к Хейну (который, в прочем, совершенно на него не реагировал, чем радовал меня). Всеми силами стараясь абстрагироваться от происходящего, я учился управлению телами и пониманию новых ветвей своего узора.

Сила являлась основополагающим столпом нашего мира, и её количество было конечно. От рождения бессмертные являли собой сосуд для этой драгоценной первоосновы, рождаясь как её живое проявление, и на протяжении жизни развивали узор потоков, проходящих через нас, преумножая даруемые им возможности. Именно поэтому вечное население нашего мира было настолько мало и редко прибавлялось: едва ли удалось бы найти больше пары миллионов бессмертных, включая старых отшельников, кочующих в вечном уединении. Момент, когда великая изначальная энергия являлась нам, - Наречение - был не только началом Бессмертия, но и ознаменованием настоящего расцвета для любого представителя Высоких рас, а, значит, и возрастания его мощи. Но и потому как Сила в мире была ограничена, некоторые из нас не проходили Наречения и проживали несколько десятилетий, обладая лишь толикой могущества, однако, это были крайне редкие случаи.

Огромный скачок в развитии стал основным событием за долгое время. К сожалению, я ещё не понимал, как управлять внезапно выросшей Силой; тела, на которых я упражнялся, всё ещё были лишь безвольными куклами в моих руках, едва выполняющими приказы, но было ясно, что даже научись я полностью их контролировать — это не было моей целью. Мне нужно было перемещение узора Силы, памяти, восприятия, даже самой личности, а не пустая марионетка.

Погрузившись в практики чёрных эльфов, я почти отрезался от обыденности Лиафела, даже пропустил несколько разведывательных вылазок и пару мелких стычек с отрядами особо отчаянных захватчиков. И самое главное обстоятельство ускользнуло от моих глаз - появление новых лиц рядом с Хейном. Эти двое прибыли последними и были настолько странными, что даже бессмертные проявили немалый интерес. Тариада и Титше.

Женщины были действительно красивы и абсолютно различны между собой, однако, Вэон общался с ними настороженно. Именно поэтому они привлекли моё внимание: мало что могло вызвать у смертного такую реакцию, но вместо отторжения, которое я так надеялся увидеть, заметил что-то сродни увлечению. Вэон хоть и общался с ними с опаской, особенно с крикливой раздражающей Тариадой, похожей на дикарку, но проявлял осторожный интерес к бледной, похожей на мираж синеглазой девушке. Мне показалось, полуэльф забывает обо всём, глядя на неё, и я едва сдерживался, чтобы не порвать её в клочья. А заодно и самого Хейна. Но сокрытие неуёмной ревности и других чувств, которые стали так чужды Хейну, стало моей привычкой, и приходилось таить эту бурю в себе. Хотя порой, бывало, чувства захлёстывали с головой и прорывались сквозь внутренние барьеры. Реакция Вэона на это ранила меня ещё сильнее: он отстранялся лишь больше, хотя и пытался сделать вид, что ему не всё равно. Это тяготило, злость и обида затапливали с новой силой, но невозможность покинуть смертного подчиняла, и я вновь становился покорным наблюдателем.

А потом случилось то, что в корне всё изменило. Каким-то образом к Хейну вернулись воспоминания о том давно ушедшем дне, когда я оставил Акиру на верную смерть. В глазах полуэльфа я был монстром, намеренно бросившим нашего ребёнка в лапы захватчиков. Я был настолько поражён, что не смог ни объясниться, ни придумать оправданий.

Его реакция была предсказуемой: я думал, что именно ярость заставила его сторониться и игнорировать меня. Ради сохранения, как мне казалось, остатков его чувства ко мне, я решил раствориться в песках этой пустыни, давно превратившейся для меня в тюрьму, и не показывался Вэону на глаза.

Единственный, с кем я смог поделиться своей печалью, был Шаграт. Он терпеливо слушал мои пьяные стенания, стараясь утешить в силу своих невеликих возможностей. Что он мог сделать, кроме как участливо смотреть на меня и иногда произносить бессмысленные слова, которые не смогли бы собрать воедино разбитое в дребезги сердце. Одно лишь сохраняло мне разум: чёрные эльфы готовились покинуть Крепость, даже несмотря на то, что война ещё не была окончена. Они решили провести в Лиафеле ещё какое-то время, чтобы подготовиться к путешествию домой, однако, лично я лишь оттягивал момент окончательного прощания с Хейном. Мне была невыносима мысль о том, что я мог действительно никогда больше не увидеть полуэльфа, но в то же время прекрасно осознавал: это должно случиться, необходимо обучение на Горе, чтобы я мог в последствии уберечь самое дорогое существо от невзгод. Я был уверен, что именно там нашёлся бы способ полностью воскресить дух и Силу, и даже если бы к тому моменту смертный век Вэона подошёл к концу – я был бы в силах вернуть его.

Весьма кстати было дано объявление об окончании этой глупой, злосчастной войны, отнявшей у Хейна несколько лет и без того короткой жизни. Воины разделились для того, чтобы заняться восстановлением поселений. В прошлом почти все они были травниками, лекарями, возделывателями, но множественные кровопролитные бои заставили их забыть запах трав, дерева, тепло летних дней, свежесть лугов и лесов. Однако их энтузиазм не был притворным – бессмертные мечтали вернуть хотя бы призрак того чудесного мира, в котором жили раньше. Наверное, я никогда не чувствовал особой связи с другими представителями Высоких рас, нельзя было и сказать, что я принадлежал миру, которым был раньше окружён, поэтому без терзаний отказался участвовать в восстановительных работах и покинул Лиафел вместе с чёрными эльфами. Главное - я мог быть спокоен за безопасность Хейна, Симила не дала бы его в обиду и оберегала его жизнь.

В тот день, когда наша маленькая группа уходила из Крепости, я последний раз оглянулся на аванпост. Хотя и понимал, что это невозможно, надежда увидеть Хейна,  провожающего меня глазами, не отступала. Пустота окон заставила сердце сжаться от боли, и, отвернувшись, я продолжил следовать за чёрными эльфами.