Киона Асгейр. Часть 3. Глава 5

Путь Менелинги.

Незаметно для себя я забрёл в какой-то странный район. Торговых лавок не было, из маленьких проулков доносилось отвратительное зловоние, по обеим сторонам узкой улицы стояли полусгнившие деревянные бочки или коробки с хламом, прикрытые старой рваной тканью. Дома здесь казались выше, но гораздо проще и грязнее, чем на улицах, по которым я шёл ещё час назад, многие окна и двери были заколочены досками, а прохожие были редки и в большинстве своём почему-то выглядели так, будто скрывались. Даже солнце, казалось, избегало этого района – всё было погружено в полумрак. Именно там, среди мусора и полузаброшенных зданий, я тяжело опустился на пыльную дорогу, прислонившись спиной к стене.

Всё тело била крупная дрожь, и я едва смог стянуть с себя палантин. Никогда раньше я не испытывал такого всепоглощающего отчаяния, оно будто раздавило грудную клетку, заполнило все органы и разливалось по венам тяжёлым ледяным ядом.

Он не просто отвернулся от меня, он меня даже не узнал.

В Лиафеле он хотя бы ненавидел, злился, не мог простить – но я был частью его жизни, был в его мыслях, а наша хоть и трагичная семья не была пустым звуком для него, и я не был ненужным обрывком прошлого, которое он холодно оставил на дороге, полной таких же ненужных незнакомцев. Но здесь, в этом заново отстроенном проклятом Айноне, он заменил нашу семью новой. Новая возлюбленная, новый ребёнок - он полностью вырвал меня из своего сердца и памяти.
 
Какой-то частью разума я понимал, что это был единственно возможный исход. Наши годы в Лиафеле нельзя было назвать светлыми, они не были наполнены былой близостью, жизни наши протекали почти параллельно, хотя я стремился и мечтал пересечь их вновь. Но всё было тщетным лишь по одной простой и самой очевидной причине – я никогда не нужен был Хейну так, как нуждался в нём сам. Инкубы хоть и считались ветреными существами благодаря многочисленным мифам, сложенным о нас, но, как и почти все бессмертные, отдавая кому-либо свою любовь, они не изменяли этому чувству и практически не могли от него избавиться, и вкупе с одержимостью драконьей стороны я был готов безусловно, слепо и преданно следовать за полуэльфом до заката нашего мира. Хейн же, будучи смертными наполовину человеком, не мог позволить себе постоянство с тем, кто, по его мнению, разрушил нашу семью и предал его самого, не прислушавшись к его желанию, каким бы абсурдным оно ни было.
 
Но за что, почему спустя годы настолько болезненной для меня разлуки я стал ему абсолютно никем, мусором, даже меньше, чем ненужная крыса? Неужели наша с ним жизнь действительно не заслуживала большего? Почему раньше я не мог прийти к подобной мысли – зачем терпел жуткие порядки Горы, зачем мучался эти годы, истязал себя, едва не умирая каждый день своей отвратительной нынешней жизни?
Почему, зачем я продолжал так сильно любить его и мечтать дать ему бессмертие?
Ответ был прост: я не хотел жить в мире, в котором не будет Хейна. Но какой был в этом смысл? На протяжении лет я мечтал, что Вэон всё же простит меня, примет, я смогу объясниться, мы снова будем вместе. Хотя ему не нужна была вечность, и он всегда высмеивал моё восхищение ею, я тайно надеялся, что он сам захочет остаться со мной до скончания веков, и к тому моменту я бы уже научился, как сделать его бессмертным. Теперь же стало очевидно, насколько я ему безразличен, у него была семья, о которой он всегда грезил, ему и в голову не придёт провести со мной даже день, не то, что годы, века. Сокровенные чаяния моего сердца, на которых я выстраивал свою жизнь и что поддерживали меня, были вмиг растоптаны.

Как я жалок.

Мысли путались, страшно разболелась голова, и я прижался лбом к коленям, обхватив их руками. Задыхаясь от боли, дрожа и растрачивая последние силы на то, чтобы подавить горькие рыдания, я не заметил, как ко мне приблизился кто-то в длинном плаще с капюшоном. Незнакомая рука тяжело опустилась на плечо и встряхнула.

- Ты из заболевших? – голос был отвратительным, скрипучим и как будто насмехавшимся, от его звука меня накрыла волна необъяснимого гнева, и я яростно сбросил руку чужака с плеча. Глаза горели от непролитых слёз, всё тело дрожало, но, вскочив на ноги, я с удивлением обнаружил, что из-под капюшона на меня смотрел человек. Округлые черты лица были искажены старым шрамом, проходившим от ключицы до самого уголка правого глаза, превратив лицо в сардоническую гримасу. Очевидно, горло человека было повреждено, что сделало его голос таким тяжёлым для слуха. Заметив мой пристальный взгляд, он небрежно отмахнулся: - Получил во время войны. Так ты из заболевших?

Опасаясь, что голос сорвётся, я лишь молча покачал головой, хотя и не имел понятия, о чём меня спросили.

- Тогда лучше беги отсюда, бессмертный, что принесло тебя в Айнон? Ты явно не местный.

- Что здесь происходит? – услышал я собственный сиплый голос прежде, чем остановиться. Человек недоверчиво посмотрел на меня, прежде чем ответить.

- Смертность. Ты что, из тех кочевников, кто понятия не имеет о происходящем в мире? Бессмертные теряют Силы, у Высших рас рождаются смертные дети. Я подумал, ты рыдаешь здесь потому, что потерял Силу или твоя женщина выносила невечное дитя. Эта часть города закрыта, здесь везде болезнь.

Слова незнакомца доходили до меня будто со дна глубокого колодца и казались абсурдом.

- После того, как в пустыне закрыли проход между нашим миром и тем, откуда пришли смертные, многое поменялось, ты не знал? – он хрипло засмеялся, но в этом не было ни капли веселья. – Основная напасть теперь – смертность, Айнон почти полностью поражён, практически все стали похожи на людей. Сюда и стекаются в основном те, кто заболел. Эльфы, торгующие с людьми, - если бы кто-то мне сказал о подобном раньше, я бы смеялся дольше всех.

Вдруг я вспомнил все торговые лавки, толпы горожан – ведь правда, они вели себя как-то неправильно, будто это было не поселение бессмертных, а человеческий город.

- Я всегда жил среди бессмертных, любил и был любим, сражался на вашей стороне, но за что я воевал, если наш мир стал таким? – горько пробормотал человек. – Ты, кажется, ещё молод, бежать бы тебе отсюда подальше и не возвращаться. Непонятно, как Высшие цепляют эту заразу на себя, так что беги, пока цел. Не ешь и не пей здесь ничего. Если в течение недели не потеряешь Силу – считай, тебе повезло.
 
Казалось, смертный не лгал, да у него и не было на это никаких причин. Он хлопнул меня по спине на прощание, и я медленно поплёлся вдоль заброшенных улиц. Его слова погрузили моё и без того смятённое сознание в состояние агонии: как это могло происходить? Что значит, смертные дети у Высших рас? Как это, бессмертные теряли Силу? Это казалось настолько смехотворно глупым, что не могло быть неправдой. Я не был в состоянии проходить через шумные районы, и впервые ко мне пришло тоскливое желание отправиться домой, только что можно было считать своим домом? Поразмыслив пару мгновений, я в действительности захотел обратно на Гору, где бессмертные были бессмертными, Сила – Силой, и ничто не менялось ни до войны, ни после неё. И где Хейн был лишь отголоском далёкой жизни, к которой никто не имел никакого отношения.

Вырвавшись из Айнона, я поспешил на Гору, ни разу не обернувшись.




Разумеется, я был наказан, хотя и далеко не так сурово, как рассчитывал: увидев моё плачевное состояние, даже Старейшины опешили и смягчились. Шаграт поторопился что-то натворить и разозлить глав клана, таким образом мы вновь оба были заперты в пещере, ставшей привычным ежемесячным пристанищем.

Видимо, мой внешний вид соответствовал моральному состоянию, потому что по началу Шаграт боялся расспрашивать меня о случившемся за барьером. Меня не было всего лишь сутки, но вернулся я совсем разбитым, растерянным и едва мог связать пару слов вместе. Начать говорить я смог лишь на третий день нашего наказания, но это был больше бессвязный для чёрного эльфа поток информации, которую он никак не мог воспринять, и мне пришлось несколько раз пересказать ему слова незнакомца из Айнона. Хотя Шаграт и верил мне, но не мог поверить тому смертному, и эльфу не удалось скрыть свой скептицизм.

С того дня я впал в некое подобие оцепенения. Ничего не чувствуя, я обучался, хотя теперь это не имело для меня особого значения. Не позволял себе страдать и вспоминать о Хейне, все мои мысли были далеко от него. Потеряв то, о чём мечтал, я заставлял себя иногда размышлять о жизни и понимал, насколько эгоистичны были мои желания раньше: я надеялся, что Вэон будет жить долго не для себя или кого-то, кого он выберет сам; я бы предпочёл, чтобы он оставался один, если не со мной. Как только я полностью осознал, что у него теперь другие жизнь, семья, мой внутренний стержень разрушился как стекло, и весь мир погрузился в темноту. От бессмысленности существования мне иногда хотелось выть, но на это не было сил.
 
Из какого-то мазохистского интереса я изредка летал в Айнон, чтобы стать свидетелем семейного счастья получеловека, хотя в моих действиях было мало романтики – я буквально следил за ним исподтишка. Шаграт злился на эти глупые выходки, но каждый раз помогал мне выбираться за барьер. Я видел день, когда сын Хейна родился, помню счастье Симилы и её отчаяние, когда целители дали им чётко понять, что их сын смертен. И странное выражение на лице Хейна в тот страшный для их семьи день, после которого он пропал вместе с ребёнком.




Шли месяцы, перерастая в года. После исчезновения Вэона, я не покидал чёрных эльфов, мои полёты в Айнон потеряли смысл, но и искать его я не хотел, любая мысль о полуэльфе была настоящей пыткой. Шаграт так же прекратил свои ночные гуляния, очевидно, чтобы поддержать меня. Он был действительно добр ко мне и всегда принимал мою сторону, что на малую толику возвращало к жизни мою закрывшуюся и озлобившуюся душу. Вероятно, он даже по-настоящему любил меня, но по какой-то причине мы никогда не обсуждали этого.

По началу мы с Шагратом думали рассказать соклановцам о том, что происходило за барьером, о смертности, которая настигала Высокие расы, однако, не стоило ожидать снисхождения от Старейшин – нас наверняка бы пустили в расход для Ритуала, если бы узнали о том, где и как я получил эту информацию. Таким образом Шаграт предложил похоронить этот секрет, в конце концов, чёрные эльфы жили обособленно от мира и не собирались становиться его частью. Шаграт так и не смог до конца поверить в правдивость рассказов смертного из Айнона, у меня же это воспоминание вызывало животный страх, и я решился на отчаянный шаг – стать одним из «охотников» для Ритуала, чтобы, спустившись с Горы как-то оправдать наличие у меня новостей о поражавшей наш мир болезни.

Посетив несколько селений, я вернулся на Гору с пустыми руками, но то, что я рассказал Старейшинам, озадачило их. Оставшись безнаказанным, я понял, что они отнеслись к происходящему со всей серьёзностью: буквально через пару дней после моего возвращения с «охоты» они отправились за барьер и то, свидетелями чему они стали, было поворотным моментом: перед ними предстали целые кочующие племена, сбегающие из поселений, куда приходила болезнь. Очевидцы не могли даже поделиться полной информацией – её попросту ни у кого не было. Никто не знал, как болезнь повсеместно распространилась за короткие сроки, причины её так же были неясны. Старейшины вернулись на Гору в замешательстве, с десятками вопросов, ни на один из которых не было ответа.

Чёрные эльфы обособились окончательно; раньше наказуемые, теперь вылазки за барьер стали приравниваться к преступлению. «Охота» и жертвоприношение были отменены, и с полной изоляцией мы начали погружаться в страх, ведь раньше Наречение было уделом большинства, а смертность считалась лишь несчастливой лотереей, теперь всё стало ровно наоборот. Для чёрных эльфов, видевших отсутствие Силы или смертность лишь во время Ритуала, это было кошмаром наяву. Мне позволялось изредка покидать селение в облике дракона, таким образом у нас были хоть какие-то новости.

Наш мир становился смертным: Высокие расы теряли Силу, становясь лишь неизменяющимися пустыми сосудами. Раньше рождение хотя бы одного ребёнка было редкостью, происходившей не чаще раза в пятнадцать-двадцать лет и то далеко не во всех кланах или семьях. Теперь же бессмертные женщины вынашивали практически так же, как и человеческие, но большая часть нового поколения не обладала признаками вечных, и во время своих полётов я наблюдал массовые переселения бессмертных подальше от городов, где рождались смертные дети. Примерно через двенадцать лет после окончания войны в городах практически не осталось старых бессмертных, население составляли смертные и люди. Старейшие представители Высоких рас расселились по лесам, горам или кочевали по незаселённым равнинам. Однако же те, кто остались в селениях бок-о-бок со смертными и обессиленными, казалось, не хотели замечать перемен или не осознавали катастрофичности происходящего.

Во время полётов за барьер я наблюдал, как кочующие племена с опаской огибали пути друг друга, недоверие между бессмертными никогда не было таким осязаемым: все боялись вызвать очередную волну смертности и страшились контактировать с незнакомцами. Некоторые бессмертные покидали своих соплеменников, но, не имея ни малейшего опыта выживания в одиночку, становились лишь медленно угасающими или теряющими Силы сосудами. Помимо смертности за барьером стали распространяться и другие болезни, приводившие обитаемый мир к немощности. В те годы я понял, что даже кровопролитная война не нанесла настолько масштабный урон по обладающим Силой вечным, как десятилетие после неё.

Прежний мир умирал с поразительной скоростью. Тогда Старейшины приняли решение, перевернувшее жизнь клана и в последствии бесповоротно изменившее его навсегда.

Черные эльфы были поделены на группы, чтобы спускаться в долины и находить племена бежавших бессмертных. Изначально казалось, будто «охота» вновь стала частью жизни клана, но у Старейшин был совершенно иной план. Они хотели раскрыть расположение селения и принимать обладающих Силой внутри барьера, давая им защиту от враждебного внешнего мира. Насколько бы ни были чёрные эльфы обособлены от остальных, когда-то Старейшины были равнинными эльфами, и никто из них не хотел быть частью вымирающей расы.

Бессмертные всегда относились к жителям Горы с недоверием, граничащим с отвращением; мне слабо верилось, что найдётся хоть одна группа бессмертных, кто согласится жить среди дикарей-разбойников, веками развивавших недопустимые пути Силы. Вопреки моим предположениям, в первый же год численность клана увеличилась в два раза. Оказалось, страх перед изменившимся миром пересиливал старую вражду. В нашу группу поиска входили только мы с Шагратом, потому что, обращаясь в дракона, я мог перенести на Гору почти три десятка существ, и нам не требовалось много времени, чтобы с воздуха различить перемещающиеся группы. Теперь, чтобы вместить всех обитателей Горы, периметр барьера был расширен, так же расширилась и бесплодность обитаемой территории.

Отношение чёрных эльфов к прибывающим далёким собратьям было предсказуемым: они всячески пытались сторониться их. Гора будто разделилась на два поселения – с одной стороны сгруппировались коренные жители, с другой ютились переселенцы. Равнинные, привыкшие к миру, полному зелени и жизни, с трудом обживали холодные скальные разломы, пытаясь привнести хоть что-то из прошлого в свою новую реальность: иногда с их стороны доносилось пение, прекрасное и тоскливое, нежное для моего уха, напоминавшее мне юность. Они рисовали на камнях, но то были не грубые рунические знаки, которыми оперировали чёрные эльфы, а, хоть и выполненные углём, настоящие картины, изображавшие бессмертных, животных и бескрайние просторы долин.

Всячески стараясь помочь новоприбывшим, я разрывался меж двух собственных огней – Кионой, влюблённым в жизнь бессмертным из древнего рода, и Менелингой, фанатично углубившимся в запрещённые пути Силы драконом с разбитой душой. Киона отчаянно хотел примкнуть к равнинным эльфам, чтобы быть ближе к, казалось бы, утерянной культуре и жизни, к счастливым воспоминаниям о красоте и любви. Менелинга же рвался вернуться в клан и продолжить обучение, забывая о разбитых сердце и мечтах. В конце концов, за меня решили обстоятельства, совершенно не зависящие от меня.

Прошло два года с тех пор, как Гора начала принимать кочующих собратьев, численность которых теперь заметно превосходила даже коренных обитателей Горы. К тому моменту некоторые чёрные эльфы сблизились с пришлыми, и я приноровился совмещать обучение у Старейшин с общением внутри круга равнинных. Шаграт неизменно следовал за мной вне зависимости от моих дел, будь то вылазка в поисках других бессмертных за барьером, или же рутина внутри него. Мы были вместе почти восемь лет, и, хотя я не мог сказать, что моё чувство к нему было похоже на то, что я испытывал когда-то к смертному полуэльфу, он был моей опорой и поддержкой, в которых я особенно нуждался, когда Старейшины сделали меня одним из их маленького круга.

Осознав, каким влиянием я пользовался среди эльфов равнин и насколько обогнал по Силе их самих, Старейшины предложили мне стать одним из них и посвятили меня в глубокие таинства их клана, из-за которых были изгнаны в горы столетия назад. Основоположная истина была очевидна настолько, что я поразился своей недогадливости: закрытые одежды старых эльфов вовсе не были призваны спрятать их тела от глаз любопытствующих, но скрыть то, что находилось на их коже. Десятки вытатуированных чёрных кругов сплетались в сложные узоры и покрывали их торсы и руки вплоть до кистей, и лишь присмотревшись к ним, я понял – это были уменьшенные копии огромного барьера, в котором мы жили. Выходило, что львиная доля Силы на Горе, высвобождаемой во время Ритуалов, поглощалась ближайшими барьерами на телах Старейшин и питала их узоры, и лишь крохи её доставались остальным обитателям. Это был настолько наглый, настолько издевательский трюк, которым удавалось одурачивать целый клан на протяжении веков, что помимо отвращения я даже испытал толику восхищения.
 
По какой-то неясной причине Старейшины думали, что, посвятив меня в главную тайну, они сделают меня своим приверженцем и несокрушимым оружием, но я лишь почувствовал своё превосходство над ними. Даже учитывая, что все эти годы меня подпитывали лишь каплей Силы, я достиг такого уровня могущества, о котором этим проклятым старикам можно было лишь мечтать. Однако, я решил не ставить порядки клана вверх дном, тем более ситуация в мире всё так же была плачевной, и начинать узурпаторскую войну внутри единственного спокойного поселения казалось мне исключительно глупой идеей. Шаграт был единственным, с кем я поделился открывшейся правдой, но, что странно, он не был удивлён. Именно тогда он решился объяснить мне причины своего неприятия Старейшин, Ритуала и клана в целом.

Как и все чёрные эльфы, рождённые на Горе, Шаграт был ребёнком эльфа из клана и приведённой эльфийской женщины, которая была избрана для «милости» - вынашивания потомства для поселения в барьере. Обычно приведённые невольницы лишались своих детей сразу после их появления на свет, и любая связь между ними пресекалась, да и сами дети не стремились к воссоединению, но чудаковатый в сравнении с собратьями характер Шаграта начал проявляться в раннем возрасте, и частые визиты к матери стали обычным времяпровождением юного бессмертного, как только в возрасте четырёх лет он обнаружил место, где её содержали. По каким-то причинам эльфийка смогла выносить лишь одного ребёнка, но по старому закону всё равно должна была оставаться в живых, пока не истечёт срок последней попытки произвести потомство, а именно пятнадцать лет. Старейшины вкладывали немалое количество Силы в ещё нерождённых будущих членов клана, чтобы подавить проявления крови их матерей. Именно поэтому внешность и повадки их были практически одинаковы – жилистые, довольно высокие, бледные, темноволосые в большинстве своём обитатели Горы не отличались ни характерами, ни узорами Силы и развивали сравнительно похожие навыки. Но, вероятно, пытаясь повлиять на будущего чёрного эльфа в утробе его матери, кто-то из Старейшин или мало старался, или вовсе забыл, для чего это было нужно, поэтому Шаграт родился крепким, полным любопытства и неспособным подчиняться правилам клана. К тому же узор его Силы был совершенно отличен от соклановцев, потому ему никак не удавались рутинные на Горе управление мёртвыми и считывание узоров других бессмертных. Ему был невыносимо скучен уклад жизни Горы, поэтому к четырнадцати годам, когда юные эльфы были обязаны начинать участвовать в Ритуале и «охоте», Шаграт нашёл собственный путь развития: у матери, к которой он питал глубокое уважение и привязанность, он изучал общий язык, письменность, иногда она даже учила его музыке, но самое главное - научился разрушать заклинания и противостоять их влиянию, причём делал это на крайне высоком для его возраста и Сил уровне. Разумеется, Старейшины были далеко не рады такому повороту событий и показали своё недовольство самым жестоким образом.

На первом же Ритуале, в котором Шаграта заставили принять участие, жертвой была его собственная мать. Принеся клану всего одного ребёнка, спустя четырнадцать лет обитания в уединённой пещере, эльфийка, давно лишившаяся своего имени, была разорвана на глазах у собственного сына. Шаграт признался, что после этого не разговаривал почти десять лет, настолько сильно его потрясло увиденное. Единственное чёрное кольцо, что он носил, было знаком траура по матери как жертве, в принесении которой он винил себя самого.

После случившегося мой друг не общался с соклановцами, но вынашивал мечты о жестокой расправе над Старейшинами. Практикуя те крупицы знаний, что успела передать ему мать, он научился не только уничтожать сотворённые другими заклинания, но и временно разрушать силу барьера, однако, не мог продвинуться дальше – его не обучали, да он и сам не стремился учиться тому, что активно развивали на Горе. Вместо этого он стал отшельником среди изгнанных и посвятил своё существование наблюдением за главами клана и отрицанием их авторитета. Именно так, выслеживая их по одиночке, узнал о барьерах на их телах, ещё больше проникся своими тёмными идеями, но, не обладая достаточной Силой, не мог выступить против них. Отчаяние толкнуло его стать добровольцем и отправиться в Лиафел, куда его пустили почти с радостью – его неповиновение начало порядком надоедать Старейшинам (и я в очередной раз поразился их непрозорливости).

В Лиафеле он встретил меня, и дальнейшее было известно. Теперь же мы вместе стали строить далеко идущие планы: начиная с простых размышлений, каким именно мог бы стать клан под моим началом, заканчивая чётким понимаем, что было бы изменено или полностью искоренено. Шаграт видел во мне своего лидера, прекрасно осознавая, что сам бы не смог возглавить и горстку эльфов, потому что власть абсолютно не интересовала его, и любая ответственность была ему в тягость. Его интересовало лишь уничтожение зверского режима убийц его матери, остальное – второстепенно. Именно когда узнал его историю и цели, я взглянул на него совсем другими глазами: Шаграт был весьма умён, хитёр и проницателен. Даже его мстительность восхитила меня тогда, и я увидел в нём равноправного партнёра, а не спутника, тенью следовавшего за мной. В своё оправдание могу лишь сказать, что в то время открывшиеся горизонты застилали мне глаза, и драконий разум далеко не всегда размышлял здраво.

Я не мог с уверенностью сказать, что мечтал возглавлять клан, хотя мне и хватило бы на это Сил. Наши размышления с Шагратом я больше воспринимал как любопытное времяпрепровождение, не отягощённое дальнейшим развитием. Однако, мне была необходима цель, даже скорее оправдание Вечности, которая лишилась чёткого направления.

Моё назначение Старейшиной вызвало большой резонанс в клане: равнинные не понимали, как я мог настолько приблизиться к разбойному племени, коренные же были в ужасе от того, что хоть и являвшийся частью клана пришелец встал над ними. Нас с Шагратом мало волновало мнение остальных, поэтому я методично исследовал каждый навык, который мог развить, иногда передавая своему другу собственные знания, если у него появлялся интерес. В какой-то момент моя Сила стала представлять угрозу, потому что я попросту не понимал, как держать её под контролем; иногда во сне она волнами исторгалась из меня, вызывая землетрясения и лавины, от которых до поры мы были защищены барьером. Именно тогда я решил на время покинуть Гору, чтобы научиться управлять своим могуществом, и отправился сравнительно недалеко в долину, над которой и обитал наш клан.

Это были два странных года, которые я провёл в лесу долины, выстроив себе подобие дома, больше похожее на шалаш лесных эльфов. Шаграт остался в барьере, чтобы наблюдать и впоследствии рассказать мне обо всём пропущенном, но иногда пробирался через барьер, чтобы увидеть меня. В основном обитая в одиночестве, я мог не бояться навредить тем, кого я стал неосознанно считать своими близкими – моими бессмертными. Контроль для дракона – одно из важнейших умений, ведь именно из-за его слабого развития вымерли или лишились рассудка почти все представители нашей великой расы. Контроль предполагал не только управление Силой, но и умение укрощать древнее животное, которым, в конечном итоге, являлись все драконы (однако на тот момент я мало нуждался в этом умении – даже обращаясь рептилией я почти полностью сохранял разум инкуба). Едва ли я понимал, с чего и как нужно было начинать, но природа взяла своё: инстинкт самосохранения подталкивал в нужное русло. Умея обращаться с собственным узором Сил, я нашёл ответвления, которые стоило замедлить, опробовал сотни способов и нашёл необходимые для выживания и дальнейшего развития, ведь я не собирался останавливаться на достигнутом уровне.

Большую часть времени предоставленный самому себе, я много размышлял. Меня посещали мысли о прожитых годах, о том, что было сделано и не достигнуто, чем я был ещё пятнадцать лет назад и чем стал теперь, но главное – о смертности. Мне отчаянно хотелось сохранить целостность нашего мира, хотелось верить, что Сила вернётся в своём изначальном виде. Или хотя бы сберечь тех, кто ещё не потерял дары нашего мира.

По истечении пары лет отшельничества, я было засобирался обратно домой, но тогда мне предстало очень странное зрелище. Со стороны барьера в долину спускалось не меньше пары сотен бессмертных, причём львиную долю этой процессии составляли равнинные эльфы, пришедшие в поисках укрытия. Выйдя им навстречу, я, конечно, поспешил с расспросами к тем, чьи лица были мне знакомы, и причина ухода изумила меня.

У чёрной эльфийки родился первый в клане смертный ребёнок.

Смешение рас не было запрещено, ведь никто и не подразумевал его возможность. В конце концов, разрозненность коренных обитателей и пришлых никуда не исчезала, а чёрные эльфы и вовсе не представляли процесс размножения, кроме как с приведёнными для последующего Ритуала эльфийками. Однако, даже горные жители иногда проявляли любопытство к новому и неизведанному. Конечно, никакое оправдание или объяснение не уберегли роженицу и её дитя. В ярости Старейшины сняли барьер и, сразу обвинённая, она была изгнана вместе с ребёнком. Равнинные, несмотря на страх перед изменившимся миром, отправились за ней в знак протеста, прихватив с собой и пару обитателей Горы, которых стала интересовать жизнь во внешнем мире.

Ужаснувшийся численным потерям клана, я ринулся во вновь возведённый, но непередаваемо ослабевший барьер, и намерения мои были далеки от мирных. Вероятно, в момент возвращения я был как никогда похож на рассвирепевшее животное – даже Шаграт, хотя и обрадовавшийся моему внезапному появлению, был напуган и не решился приближаться, пока я рвал и метал в поисках Старейшин, позволившим большей части поселения просто взять и уйти. Разговор с основателями Горы едва не закончился кровопролитным поединком, в котором вряд ли бы уцелел хоть один из них. Смертные становились основной расой нашего мира. Сила практически не проявлялась даже у тех, кто жил до войны — бессмертные травились различными ядами, привнесёнными иномирцами, что лишало их всего, кроме вечной жизни, которая в целом не имела никакого значения без утраченных потоков Силы. Именно в тот день решение было принято бесповоротно: я создам свой собственный клан, может, даже переманю всех жителей Горы, но это будет поселение, где я объединю сохранивших Силу бессмертных и дам им защиту от смертности.

Вместе с Шагратом мы полностью вышли из-под контроля глав клана, просто обитая на Горе и исследуя окрестности, как два чудаковатых неприкаянных животных. Мы выжидали, когда придут вести от ушедших бессмертных с Горы – их новое местоположение мы рассчитывали использовать как новую обитель нашего клана. Так как, выгоняя нарушителей правил, Старейшины хоть и ненадолго, но сняли барьер Горы, Сила, копившаяся в нём веками, была развеяна. Теперь же поселение было лишь слабым отголоском былого: несмотря на то, что находилось именно на точке Силы, осквернённое множественными кровавыми Ритуалами, оно утратило природную способность аккумулировать Силу. Не тратя время впустую, мы с Шагратом придумали способ восстанавливать энергию, не устраивая жутких жертвоприношений. Мы углём рисовали барьеры на груди и проливали друг на друга собственную кровь. Это приносило не так много энергии по сравнению с Ритуалами, но поддерживало нас, не причиняя боли замученным бессмертным. Так мы провели ещё полгода, скитаясь по окрестностям Горы и тренируясь на ней, когда пришла весть из нового поселения. Оказалось, они ушли дальше, чем было задумано, но всё ещё были в относительной близости от нашего клана, и мы смогли бы привести туда наш народ.

Хотя мы и отрезались от Старейшин, они всё равно наблюдали за нами и были несколько встревожены радостью, которая исходила и от меня, и от Шаграта. Казалось, всё шло идеально, будто сами изначальные Силы были на стороне нашего плана, и это придавало нам уверенность, сравнимую с твердью самой Горы. Но будущее оказалось совсем не таким, как ожидалось, и накрыло ставший привычным для меня мир в одночасье.