Киона Асгейр. Часть 3. Глава 5

Путь Менелинги.

Незаметно для себя я забрёл в какой-то странный район. Торговых лавок не было, из маленьких проулков доносилось отвратительное зловоние, по обеим сторонам узкой улицы стояли полусгнившие деревянные бочки или коробки с хламом, прикрытые старой рваной тканью. Дома здесь казались выше, но гораздо проще и грязнее, чем на улицах, по которым я шёл ещё час назад, многие окна и двери были заколочены досками, а прохожие были редки и в большинстве своём почему-то выглядели так, будто скрывались. Даже солнце, казалось, избегало этого района – всё было погружено в полумрак. Именно там среди мусора и заброшенных зданий я тяжело опустился на пыльную дорогу, прислонившись спиной к стене.

Всё тело била крупная дрожь, и я едва смог стянуть с себя палантин. Всепоглощающее отчаяние будто раздавило грудную клетку, заполнило органы и разливалось по венам тяжёлым ледяным ядом.

Он не просто отвернулся от меня, он меня даже не узнал.

В Лиафеле он хотя бы ненавидел, злился, не мог простить – но я был частью его жизни, был в его мыслях, а наша хоть и трагичная семья не была пустым звуком, и я не был ненужным обрывком прошлого, которое он холодно оставил на дороге, полной таких же ненужных незнакомцев. Но здесь, в этом заново отстроенном проклятом Айноне, он заменил нашу семью новой. Новая любовь, новый ребёнок - он полностью вырвал меня из своего сердца и памяти.
 
Разумом я понимал, что это было ожидаемо. Наши годы в Лиафеле нельзя было назвать светлыми, они не были наполнены былой близостью, жизни наши протекали почти параллельно, хотя я стремился и мечтал пересечь их вновь. Но всё было тщетным лишь по одной простой и самой очевидной причине – я никогда не был нужен Хейну так, как нуждался в нём сам. Инкубы, как и многие бессмертные, отдавая свою любовь, не изменяли этому чувству и практически не могли от него избавиться, а вкупе с драконьей одержимостью я был готов безусловно, слепо и преданно следовать за полуэльфом до заката нашего мира. Хейн же, будучи смертными наполовину человеком, не мог позволить себе постоянство с тем, кто, по его мнению, разрушил нашу семью и предал его самого, не прислушавшись к его желанию, каким бы абсурдным оно ни было.
 
Но сердце моё горевало, игнорируя доводы рассудка. За что, почему спустя годы болезненной для меня разлуки я стал ему абсолютно никем, мусором, даже меньше, чем ненужная крыса? В его глазах наша история действительно не заслуживала большего? Почему раньше я не мог прийти к подобной мысли – зачем терпел жуткие порядки Горы, зачем мучался эти годы, истязал себя, едва не умирая каждый день своей отвратительной нынешней жизни?

Зачем я продолжал искать способ дать ему Вечность?

Ответ был эгоистичен и потому прост: я не хотел жить в мире, в котором не будет Хейна. На протяжении последних лет я мечтал, что Вэон всё же даст мне возможность объясниться, простит, примет, и мы снова будем вместе. Хотя он всегда высмеивал моё восхищение Вечностью, я тайно надеялся, что он сам захочет остаться со мной, и к тому моменту я бы уже придумал, как сделать его бессмертным. Теперь же стало очевидно: у него была семья, о которой он всегда грезил, ему и в голову не придёт провести со мной даже день, не то, что годы, века. Крупицы веры, на которых я выстраивал свою жизнь и что поддерживали меня, были вмиг растоптаны.

Как я жалок.

Мысли путались, страшно разболелась голова, и я прижался лбом к коленям, обхватив их руками. Задыхаясь от боли, дрожа и растрачивая последние силы на то, чтобы подавить горькие рыдания, я не заметил, как ко мне приблизился кто-то в длинном плаще с капюшоном. Незнакомая рука тяжело опустилась на плечо и встряхнула.

- Ты из заболевших? – голос был отвратительным, скрипучим и как будто насмехавшимся, от его звука меня накрыла волна необъяснимого гнева, и я яростно сбросил руку чужака с плеча. Надеясь спугнуть непрошенного зеваку, я едва не зарычал, но, вскочив на ноги, с удивлением обнаружил, что из-под капюшона на меня смотрел человек. Округлые черты лица были искажены старым шрамом, проходившим от ключицы до самого уголка правого глаза, превратив лицо в сардоническую гримасу. Очевидно, горло человека было повреждено, что сделало его голос таким тяжёлым для слуха. Заметив мой взгляд, он небрежно отмахнулся: - Получил во время войны. Так ты из заболевших?

Я лишь молча покачал головой, хотя и не имел понятия, о чём меня спросили.

- Тогда лучше беги отсюда, бессмертный, что принесло тебя в Айнон? Ты явно не местный.

- Что здесь происходит? – скудность эмоций в моём голосе не ускользнула от внимания человека, и он пристально посмотрел на меня, прежде чем ответить.

- Смертность. Ты что, из тех кочевников, кто понятия не имеет о происходящем в мире? Бессмертные теряют Силы, у Высших рас рождаются смертные дети. Я подумал, ты рыдаешь здесь потому, что лишился Силы или твоя женщина выносила невечное дитя. Эта часть города закрыта, здесь живут больные.

Слова незнакомца доходили до меня будто со дна глубокого колодца и казались абсурдом.

- После того, как в пустыне закрыли проход между нашим миром и тем, откуда пришли смертные, многое поменялось, ты не знал? – он хрипло засмеялся, но в этом не было ни капли веселья. – Основная напасть теперь – смертность, Айнон почти полностью поражён, практически все стали похожи на людей. Сюда и стекаются в основном те, кто заболел. Эльфы, торгующие с людьми, - если бы кто-то мне сказал о подобном раньше, я бы смеялся дольше всех.

Вдруг я вспомнил все торговые лавки, толпы горожан – ведь правда, они вели себя как-то неправильно, будто это было не поселение бессмертных, а человеческий город.

- Я всегда жил среди бессмертных, любил и был любим, сражался на вашей стороне, но за что я воевал, если наш мир стал таким? – горько пробормотал человек. – Ты, кажется, ещё молод, бежать бы тебе отсюда подальше и не возвращаться. Непонятно, как Высшие цепляют эту заразу на себя, так что беги, пока цел. Не ешь и не пей здесь ничего. Если в течение недели не потеряешь Силу – считай, тебе повезло.
 
Казалось, смертный не лгал, да у него и не было на это никаких причин. Он хлопнул меня по спине на прощание, и я медленно поплёлся вдоль заброшенных улиц. Его слова погрузили моё и без того смятённое сознание в состояние агонии: как это могло происходить? Как это, бессмертные теряли Силу? Это казалось настолько смехотворно глупым, что не могло быть неправдой.

Я не был в состоянии проходить через шумные районы, и впервые ко мне пришло тоскливое желание отправиться домой, только что можно было считать своим домом? Поразмыслив пару мгновений, я в действительности захотел обратно на Гору, где бессмертные были бессмертными, Сила – Силой, и ничто не менялось ни до войны, ни после неё. И где Хейн был лишь отголоском далёкой жизни, к которой никто не имел никакого отношения.

Вырвавшись из Айнона, я поспешил на Гору, ни разу не обернувшись.




Мне удалось вернуться к условленному сроку, и Шаграт приоткрыл для меня барьер. Разумеется, даже при наличии оправдания я был наказан, хотя и далеко не так сурово, как рассчитывал: увидев мою плачевную покорность и полное равнодушие, Старейшины опешили и не стали зверствовать. Мой единственный друг поторопился что-то натворить и разозлить глав клана, таким образом мы вновь оба были заперты в пещере, ставшей привычным ежемесячным пристанищем.

Видимо, внешний вид соответствовал моральному состоянию, потому что по началу Шаграт боялся расспрашивать меня о случившемся за барьером. Меня не было всего лишь сутки, но вернулся я совсем разбитым, растерянным и едва находил силы, чтобы связать пару слов вместе. Начать говорить я смог лишь на третий день нашего наказания, но это был больше бессвязный для чёрного эльфа поток информации, которую он никак не мог воспринять, и мне пришлось несколько раз пересказать ему слова незнакомца из Айнона. Хотя Шаграт и верил мне, но не мог поверить тому смертному, и эльфу не удалось скрыть свой скептицизм.

С того дня я впал в некое подобие оцепенения. Ничего не чувствуя, я обучался, хотя теперь это не имело для меня особого значения. Иногда пытался разобраться в самом себе и понимал, насколько был жадным: надеялся, что Вэон будет жить не для себя или кого-то, кого он выберет сам, а оставался один, если не со мной. От бессмысленности существования мне иногда хотелось выть, но на это не было сил.
 
Из какого-то мазохистского интереса я изредка летал в Айнон, чтобы стать свидетелем семейного счастья получеловека, хотя в моих действиях не было и толики романтизма – я буквально следил за ним исподтишка. Шаграт злился на эти глупые выходки, но каждый раз помогал мне выбираться за барьер. Я видел день, когда сын Хейна родился, помню счастье Симилы и её отчаяние, когда целители дали им чётко понять, что их сын смертен. И странное выражение на лице Хейна в тот страшный для их семьи день, после которого он пропал вместе с ребёнком.




Шли месяцы, перерастая в года. После исчезновения Вэона, я не покидал чёрных эльфов, мои полёты в Айнон потеряли смысл, но и искать его я не хотел, любая мысль о полуэльфе была настоящей пыткой. Шаграт так же прекратил свои ночные гуляния, очевидно, чтобы поддержать меня. Он был действительно добр и всегда принимал мою сторону, что на малую толику возвращало к жизни мою закрывшуюся и озлобившуюся душу. Вероятно, он даже по-настоящему любил меня, но мы никогда не обсуждали этого.

По началу мы с Шагратом думали рассказать соклановцам о том, что происходило за барьером, о смертности, которая настигала Высокие расы, однако, не стоило ожидать снисхождения от Старейшин – меня наверняка бы пустили в расход для Ритуала, если бы узнали о том, где и как я получил эту информацию. Таким образом Шаграт предложил похоронить этот секрет, в конце концов, чёрные эльфы жили обособленно от мира и не собирались становиться его частью. Шаграт так и не смог до конца поверить в правдивость рассказов смертного из Айнона, у меня же это воспоминание вызывало животный страх, и я решился на отчаянный шаг – стать одним из «охотников» для Ритуала, чтобы, спустившись с Горы как-то оправдать наличие у меня новостей о поражавшей наш мир болезни.

Посетив несколько селений, я вернулся на Гору с пустыми руками, но то, что я рассказал Старейшинам, озадачило их. Оставшись безнаказанным, я понял, что они отнеслись к происходящему со всей серьёзностью: буквально через пару дней после моего возвращения с «охоты» они отправились за барьер и то, свидетелями чему они стали, было поворотным моментом: перед ними предстали целые кочующие племена, сбегающие из поселений, куда приходила болезнь. Очевидцы не могли даже поделиться информацией – её попросту ни у кого не было. Никто не знал, как болезнь повсеместно распространилась за короткие сроки, причины её так же были неясны. Старейшины вернулись на Гору в замешательстве, с десятками вопросов, ни на один из которых не было ответа.

Чёрные эльфы обособились окончательно; раньше наказуемые вылазки за территории клана приравняли к преступлению, а сам барьер перестал быть невидимой границей и теперь полностью накрывал Гору куполом. «Охота» и жертвоприношение были отменены, и с полной изоляцией мы начали погружаться в страх, ведь прежде Наречение было уделом большинства, а смертность считалась лишь несчастливой случайностью, теперь всё стало ровно наоборот. Для чёрных эльфов, видевших отсутствие Силы или смертность лишь во время Ритуала, это было кошмаром наяву. Мне позволялось изредка покидать селение в облике дракона самими Старейшинами, таким образом у нас были хоть какие-то новости.

Мир становился смертным: Высокие расы теряли Силу, становясь лишь неизменяющимися пустыми сосудами. Раньше рождение хотя бы одного ребёнка было редкостью и то далеко не во всех кланах или семьях. Теперь же бессмертные женщины вынашивали практически так же, как и человеческие, но большая часть нового поколения не обладала признаками вечных, и во время своих полётов я наблюдал массовые переселения бессмертных подальше от городов, где рождались смертные дети. Примерно через двенадцать лет после окончания войны в городах практически не осталось старых бессмертных, население составляли заболевшие бессмертные и люди. Старейшие представители Высоких рас расселились по лесам, горам или кочевали по незаселённым равнинам. Однако были те, кто остался бок-о-бок со смертными и обессиленными, и, казалось, не хотели замечать перемен или не осознавали катастрофичности происходящего.

Во время полётов за барьер я наблюдал, как кочующие племена с опаской огибали пути друг друга, недоверие между бессмертными никогда не было таким осязаемым: все боялись вызвать очередную волну смертности и страшились контактировать с незнакомцами. Некоторые бессмертные покидали своих соплеменников, но, не имея ни малейшего опыта выживания в одиночку, становились лишь медленно угасающими или теряющими Силы сосудами: помимо смертности за барьером стали распространяться и другие болезни, приводившие обитаемый мир к немощности. В те годы я понял, что даже кровопролитная война не нанесла настолько масштабный урон по обладающим Силой вечным, как десятилетие после неё.

Прежний мир умирал с поразительной скоростью. Тогда Старейшины приняли решение, перевернувшее жизнь клана и в последствии бесповоротно изменившее его навсегда.

Черные эльфы были поделены на группы, чтобы спускаться в долины и находить племена бежавших бессмертных. Изначально казалось, будто «охота» вновь стала частью жизни клана, но у Старейшин был совершенно иной план. Они хотели раскрыть расположение селения и принимать обладающих Силой внутри барьера, давая им защиту от враждебного внешнего мира. Насколько бы ни были чёрные эльфы обособлены от остальных, когда-то Старейшины были равнинными эльфами, и никто из них не хотел становиться частью вымирающей расы.

Бессмертные всегда относились к жителям Горы с недоверием, граничащим с отвращением; мне слабо верилось, что найдётся хоть одна группа бессмертных, кто согласится жить среди дикарей-разбойников, веками развивавших недопустимые пути Силы. Вопреки моим предположениям, в первый же год численность жителей увеличилась вдвое. Оказалось, страх перед изменившимся миром пересиливал старое неприятие. В нашу группу поиска входили только мы с Шагратом, потому что, обращаясь в дракона, я мог перенести на Гору почти три десятка существ, и нам не требовалось много времени, чтобы с воздуха различить перемещающиеся группы. Теперь, чтобы вместить всех обитателей Горы, периметр барьера был расширен.

Отношение чёрных эльфов к прибывающим далёким собратьям было предсказуемым: они всячески пытались сторониться их. Гора будто разделилась на два поселения – с одной стороны сгруппировались коренные жители, с другой ютились переселенцы. Равнинные, привыкшие к миру, полному зелени и жизни, с трудом обживали холодные скальные разломы, пытаясь привнести хоть что-то из прошлого в свою новую реальность: иногда с их стороны доносилось пение, прекрасное и тоскливое, нежное для моего уха, напоминавшее мне юность. Они рисовали на камнях, но то были не грубые рунические знаки, которыми оперировали чёрные эльфы, а, хоть и выполненные углём, настоящие картины, изображавшие бессмертных, животных и бескрайние просторы долин.

Всячески стараясь помочь новоприбывшим, я разрывался меж двух собственных огней – Кионой, тянувшимся к жизни бессмертным из древнего рода, и Менелингой, фанатично углубившимся в извращённые пути Силы драконом с пустой душой. Киона отчаянно хотел примкнуть к равнинным эльфам, чтобы быть ближе к утерянным красоте и свету. Менелинга же стремился вернуться в клан и продолжить бесчувственное существование, избегая страданий. В конце концов, за меня решили обстоятельства, совершенно не зависящие от меня.

Прошло два года с тех пор, как Гора начала принимать кочующих собратьев, численность которых теперь заметно превосходила даже коренных обитателей Горы. К тому моменту некоторые чёрные эльфы сблизились с пришлыми, и я приноровился совмещать обучение у Старейшин и общение с равнинными. Шаграт неизменно следовал за мной вне зависимости от моих дел, будь то вылазка в поисках других бессмертных за барьером, или же рутина внутри него. Мы были вместе почти восемь лет, и, хотя моё чувство к нему не было даже отдалённо похоже на то, что я испытывал к смертному полуэльфу, он был моей опорой и поддержкой, в которых я особенно нуждался, когда Старейшины сделали меня одним из их маленького круга.

Осознав, каким влиянием я пользовался среди эльфов равнин и насколько обогнал по Силе их самих, Старейшины предложили мне стать одним из них и посвятили меня в глубокие таинства их клана, из-за которых были изгнаны в горы столетия назад. Основоположная истина была очевидна настолько, что я поразился своей недогадливости: закрытые одежды старых эльфов вовсе не были призваны спрятать их тела от глаз любопытствующих, но скрыть то, что находилось на их коже. Десятки вытатуированных чёрных кругов сплетались в сложные узоры и покрывали их торсы и руки вплоть до кистей, и лишь присмотревшись к ним, я понял – это были уменьшенные копии огромного барьера, в котором мы жили. Выходило, что львиная доля Силы на Горе, высвобождаемой во время Ритуалов, поглощалась ближайшими барьерами на телах Старейшин и питала их узоры, и лишь крохи её доставались остальным обитателям. Это был настолько наглый, настолько издевательский трюк, которым удавалось одурачивать целый клан на протяжении веков, что помимо отвращения я даже испытал толику восхищения.
 
По какой-то неясной причине Старейшины думали, что, посвятив меня в главную тайну, они сделают меня своим приверженцем и несокрушимым оружием, но я лишь почувствовал своё превосходство над ними. Учитывая, что все эти годы меня подпитывали лишь каплей Силы, я достиг такого уровня могущества, о котором этим проклятым старикам можно было лишь мечтать. Однако, я решил не ставить порядки клана вверх дном: ситуация в мире всё так же была плачевной, и начинать узурпаторскую войну внутри поселения казалось мне исключительно глупой идеей. Шаграт был единственным, с кем я поделился открывшейся правдой, но, что странно, он не был удивлён. Именно тогда он решился объяснить мне причины своего неприятия Старейшин, Ритуала и клана в целом.

Как и все чёрные эльфы, рождённые на Горе, Шаграт был ребёнком эльфа из клана и приведённой эльфийской женщины, которая была избрана для «милости» - вынашивания потомства для поселения в барьере. Обычно приведённые невольницы разлучались с младенцами сразу после их появления на свет, и любая связь между ними пресекалась, да и сами дети не стремились к воссоединению, но чудаковатый в сравнении с собратьями характер Шаграта начал проявляться в раннем возрасте, и частые визиты к матери стали обычным времяпровождением юного бессмертного, как только в возрасте четырёх лет он обнаружил место, где её содержали. По каким-то причинам эльфийка смогла выносить лишь одного ребёнка, но по старому закону всё равно должна была оставаться в живых, пока не истечёт срок последней попытки произвести потомство, а именно пятнадцать лет.

Старейшины вкладывали немалое количество Силы в ещё нерождённых будущих членов клана, чтобы подавить проявления крови их матерей. Именно поэтому внешность и повадки их были практически одинаковы: жилистые, довольно высокие, бледные, темноволосые в большинстве своём обитатели Горы не отличались ни характерами, ни узорами Силы, развивали сравнительно похожие навыки и, откровенно говоря, были довольно скудоумны. Но, вероятно, пытаясь повлиять на будущего чёрного эльфа в утробе его матери, кто-то из Старейшин или мало старался, или вовсе забыл, для чего это было нужно, поэтому Шаграт родился крепким, полным любопытства и неспособным слепо подчиняться правилам клана. К тому же узор его Силы был совершенно отличен от соклановцев, потому ему никак не давались даже рутинное на Горе считывание узоров других бессмертных. Ему был невыносимо скучен местный уклад жизни, поэтому к четырнадцати годам, когда эльфы уже активно тренировались друг на друге и были обязаны начинать участвовать в Ритуале и «охоте», Шаграт нашёл собственный путь развития: у матери, к которой он питал глубокое уважение и привязанность, изучал общий язык, письменность, даже песни её поселения, но самое главное - научился разрушать заклинания и противостоять их влиянию, причём делал это на крайне высоком для его возраста и Сил уровне. Оглядываясь назад, Шаграт понимал, что его мать изначально была довольно слаба, а измученная насилием и вовсе едва держалась за жизнь, но всё же помогла сыну развить сильные стороны его узора. Разумеется, узнав о происходящем, Старейшины, до этого практически не замечавшие юного эльфа, были далеко не рады такому повороту событий и показали своё недовольство жестоким образом.

На первом же Ритуале, в котором Шаграта заставили принять участие, жертвой была его мать. Принеся клану всего одного ребёнка, спустя четырнадцать лет обитания в уединённой пещере, эльфийка, давно лишившаяся своего имени, была разорвана на глазах у собственного сына. Годами в ушах стоял радостный гул толпы, а во снах являлись оторванные от тела окровавленные конечности. Шаграт признался, что после этого не разговаривал почти десять лет, настолько сильно его потрясло увиденное. Единственное чёрное кольцо, что он носил, было памятью о матери как жертве, в принесении которой он винил себя самого.

Немало лет мой друг не участвовал в жизни клана, обособился от соклановцев и  только лелеял мечты о расправе над Старейшинами. Практикуя те крупицы знаний, что успела передать ему мать, он научился не только уничтожать сотворённые другими заклинания, но и временно разрушать силу барьера, однако, не мог продвинуться дальше – обучить его было некому. Пару раз он подумывал улизнуть с Горы и никогда не возвращаться, но не знал, как в этом случае сможет отомстить. Вместо этого он стал отшельником среди изгнанных и посвятил годы наблюдению за главами клана. Именно так, выслеживая их по одиночке, узнал о барьерах на их телах, ещё больше проникся своими тёмными идеями, но, не обладая достаточной Силой, не мог выступить против тех, кого глубоко ненавидел. Безысходность собственного положения толкнула его стать добровольцем и отправиться в Лиафел, куда его отпустили почти с радостью – любое неповиновение воспринималось Старейшинами в штыки, а Шаграт им порядком надоел своей непокорностью и резким отличием от остальных. Изгнать его они не могли, убийство рождённых на Горе было запрещено, а любое наказание он воспринимал со снисходительным равнодушием. В Лиафеле он встретил меня, дальнейшее было известно.

Откровенность Шаграта сблизила нас. Теперь мы нередко обсуждали пространные идеи: начиная с простых размышлений, каким именно мог бы стать клан под моим началом, заканчивая чётким понимаем, что было бы изменено или полностью искоренено. Шаграт не скрывал, что видел меня своим лидером и надеялся, что именно я свергну Старейшин. Он прекрасно осознавал, что сам бы не смог возглавить и горстку эльфов, потому что был лишён всякого авторитета, не обладал достаточным могуществом, и, по его же словам, любая ответственность его тяготила. Его грело желание уничтожить зверский режим убийц его матери, остальное – второстепенно. Лишь узнав его историю и цели, я взглянул на Шаграта совсем другими глазами: он не был ленивым гулякой с лёгким характером, его можно было назвать проницательным и одарённым. Даже его мстительность тогда вызвала лишь восхищение, и я увидел в нём равноправного партнёра, а не спутника, тенью следовавшего за мной.

Я не мог с уверенностью сказать, что мечтал возглавлять клан, хотя мне и хватило бы Сил потягаться с любым. Наши размышления с Шагратом я больше воспринимал как любопытное времяпрепровождение, не отягощённое дальнейшим развитием. Однако, мне была необходима цель, даже скорее оправдание Вечности, которая лишилась чёткого направления.

Моё назначение Старейшиной вызвало большой резонанс в клане: равнинные не понимали, как я мог настолько приблизиться к разбойному племени, коренные же были в ужасе от того, что хоть и являвшийся частью клана пришелец встал над ними. Нас с Шагратом мало волновало мнение остальных, поэтому я методично исследовал каждый навык, который мог развить, иногда передавая своему другу собственные знания, если у него появлялся интерес. В какой-то момент моя Сила стала представлять угрозу, потому что я попросту не понимал, как держать её под контролем; иногда во сне она волнами исторгалась из меня, вызывая землетрясения и лавины, от которых до поры мы были защищены куполом барьера. Именно тогда я решил на время покинуть Гору, чтобы научиться управлять своим могуществом, и с неохотного позволения других Старейшин спустился в долину, над которой и обитал наш клан.

Это были два странных года, которые я провёл в лесу долины, выстроив себе подобие дома, больше похожее на ветхий шалаш. Шаграт остался в поселении, чтобы наблюдать и впоследствии рассказать мне обо всём пропущенном, и иногда пробирался через  барьер, чтобы увидеться. В основном обитая в одиночестве, я мог не бояться навредить тем, кого я стал неосознанно считать своими близкими – моими бессмертными. Контроль для дракона – одно из важнейших умений, ведь именно из-за его слабого развития вымерли или лишились рассудка почти все представители нашей великой расы. Контроль предполагал не только управление Силой, но и умение укрощать древнее животное, которым, в конечном итоге, являлись все драконы (однако на тот момент я мало нуждался в этом умении – даже обращаясь рептилией я почти полностью сохранял разум инкуба). Едва ли я понимал, с чего и как нужно было начинать, но природа взяла своё: инстинкт самосохранения подталкивал в нужное русло. Умея обращаться с собственным узором Сил, я нашёл ответвления, которые стоило замедлить, опробовал сотни способов и нашёл необходимые для выживания и дальнейшего развития, ведь я не собирался останавливаться на достигнутом уровне.

Большую часть времени предоставленный самому себе, я много размышлял. Меня посещали мысли о прожитых годах, о том, что было сделано и не достигнуто, чем я был ещё пятнадцать лет назад и чем стал теперь, но главное – о смертности. Мне отчаянно хотелось сохранить целостность нашего мира, хотелось верить, что Сила вернётся в своём изначальном виде. Или хотя бы сберечь тех, кто ещё не потерял дары нашего мира.

По истечении пары лет отшельничества, я было засобирался обратно домой, но тогда мне предстало очень странное зрелище. Со стороны барьера в долину спускалось не меньше пары сотен бессмертных, причём львиную долю этой процессии составляли равнинные эльфы, пришедшие в поисках укрытия. Выйдя им навстречу, я, конечно, поспешил с расспросами к тем, чьи лица были мне знакомы, и причина ухода изумила меня.

У чёрной эльфийки родился первый в клане смертный ребёнок.

Смешение рас не было запрещено, ведь никто и не подразумевал его возможность. В конце концов, разрозненность коренных обитателей и пришлых никуда не исчезала, а чёрные эльфы и вовсе не представляли процесс размножения, кроме как с приведёнными для последующего Ритуала эльфийками. Однако, даже горные жители иногда проявляли любопытство к новому и неизведанному. Конечно, никакое оправдание или объяснение не уберегли роженицу и её дитя. В ярости Старейшины сняли барьер и, сразу обвинённая, она была изгнана вместе с ребёнком. Равнинные, несмотря на страх перед изменившимся миром, отправились за ней в знак протеста, прихватив с собой и пару обитателей Горы, которых стала интересовать жизнь во внешнем мире.

Ужаснувшийся численным потерям клана, я ринулся во вновь возведённый, но непередаваемо ослабевший барьер, и намерения мои были далеки от мирных. Вероятно, в момент возвращения я был как никогда похож на рассвирепевшее животное – даже Шаграт, хотя и обрадовавшийся моему внезапному появлению, был напуган и не решился приближаться, пока я рвал и метал в поисках Старейшин, позволившим большей части поселения просто взять и уйти. Разговор с основателями Горы едва не закончился кровопролитным поединком, в котором вряд ли бы уцелел хоть один из них. Смертные становились основной расой нашего мира. Сила практически не проявлялась даже у тех, кто жил до войны — бессмертные травились различными ядами, привнесёнными иномирцами, что лишало их всего, кроме вечной жизни, которая в целом не имела никакого значения без утраченных потоков Силы. Именно в тот день решение было принято бесповоротно: я создам свой собственный клан, может, даже переманю всех жителей Горы, но это будет поселение, где я объединю сохранивших Силу бессмертных и дам им защиту от смертности.

Вместе с Шагратом мы полностью вышли из-под контроля глав клана, просто обитая на Горе и исследуя окрестности, как два чудаковатых неприкаянных животных. Мы выжидали, когда придут вести от ушедших бессмертных с Горы – их новое местоположение мы рассчитывали использовать как новую обитель нашего клана. Так как, выгоняя нарушителей правил, Старейшины хоть и ненадолго, но сняли барьер Горы, Сила, копившаяся в нём веками, была развеяна. Теперь же поселение было лишь слабым отголоском былого: несмотря на то, что находилось именно на точке Силы, осквернённое множественными кровавыми Ритуалами, оно утратило природную способность аккумулировать Силу. Не тратя время впустую, мы с Шагратом придумали метод восстанавливать энергию, не устраивая жутких жертвоприношений. Мы углём рисовали барьеры на груди и проливали друг на друга собственную кровь. Это приносило не так много энергии по сравнению с Ритуалами, но поддерживало нас, не причиняя боли замученным бессмертным. Так мы провели ещё полгода, скитаясь по окрестностям Горы и тренируясь на ней, когда пришла весть из нового поселения. Оказалось, они ушли дальше, чем было задумано, но всё ещё были в относительной близости от нашего клана, и мы смогли бы привести туда наш народ.

Хотя мы и отрезались от Старейшин, они всё равно наблюдали за нами и были несколько встревожены радостью, которая исходила и от меня, и от Шаграта. Казалось, всё шло идеально, будто сами изначальные Силы были на стороне нашего плана, и это придавало нам уверенность, сравнимую с твердью самой Горы. Но будущее оказалось совсем не таким, как ожидалось, и накрыло ставший привычным для меня мир в одночасье.