Киона Асгейр. Часть 3. Глава 6

Путь Менелинги.

Одной зимней ночью мы с Шагратом рисовали углём вблизи пещер, где спали эльфы - глупое ребячество, которым мы занимали себя, если не могли уснуть. Ночной воздух был прозрачен и тих, мы хохотали, показывая друг другу свои художества, спокойствие наполняло мир вокруг, лишь ветер иногда касался волос.

Внезапно послышался низкий гул, исходивший, казалось, из недр земли, что разбудило многих обитателей; сверху посыпалось каменное крошево. Резко задрожала сама Гора, окружающее пошло ходуном, за считанные секунды начался жуткий камнепад, всё заполнили клубы пыли, осколки; казалось, будто взрывались сами скалы. Эльфы высыпали из пещер, и мы физически ощутили, как разрушился защитный барьер, будто кто-то впустил ураганный ветер, а остатки Силы начали стремительно рассеиваться. Происходящее напомнило атаку на Айнон, и меня всецело поглотили картины прошлого. Вместо ночного неба, Шаграта и остальных я увидел окровавленного Хейна, в солнечном свете падающего мне под ноги, и, не в силах сдержать эмоции, начал звать его, стараясь поднять любимого и не дать ему сгинуть в этом хаосе. Отчаянно крича и хватаясь за пустоту, я немного пришёл в себя, лишь когда чьи-то сильные руки встряхнули меня, и, ошарашенно оглядываясь вокруг, попытался собраться с мыслями. Здесь не было Айнона, не было моего возлюбленного полуэльфа, не было ничего, что я любил в прошлом, но было месиво из изуродованных тел впавших в панику чёрных эльфов, кровавой пыли, осколков камня — всё мельтешило перед глазами. Лишь спустя пару мгновений мне удалось сфокусироваться, и передо мной предстало лицо Шаграта, покрытое царапинами, левый глаз его был залит кровью; именно он в ужасе сжимал мои плечи, силясь привести в чувство. Ночь наполняли невыносимый грохот и отчаянные крики. Крепко вцепившись в его ладонь, я ринулся, не разбирая дороги, по пути захватив кого-то ещё свободной рукой, что сделали и Шаграт, и эльфы с нами; образовалась довольно длинная цепь. Мы долго бежали, перепрыгивая каменные глыбы, уклоняясь от ударов и разрезая ноги, но я не чувствовал боли. Словно дикие звери, эльфы вокруг пытались скрыться от происходящей катастрофы, но паника отупляла их, не давая даже увидеть смутные пути к отступлению.

Множественные полёты над Горой позволили мне запомнить мельчайшие тропы, которые вели от земель клана в долину. Почти не отдавая себе отчёт, на предельной скорости я тащил всех по одной из самых запутанных и неизвестных другим тропе, оставляя Гору позади.

С неба падал густой снег, покрывший подножие горы белой пеленой. Оставляя красные следы, мы неслись вглубь долины, пока сметённое сознание не приказало остановиться. Я не имел ни малейшего понятия, как далеко мы пробежали. Расцепив руки со спасёнными, я едва мог отдышаться и, упав на колени, никак не решался повернуть голову, чтобы посмотреть на Гору. Земля гудела, слышался рокот, похожий на разлом самих небес, но снег приглушал звуки. Нам потребовалось немного времени, чтобы восстановить дыхание, но для меня всё замерло, эти мгновения казались бесконечными, и я лишь слышал стук собственного сердца.

Спустя, как мне казалось, вечность чёрные эльфы позади меня зашлись в страшных рыданиях, больше похожих на вой диких животных, и я поднялся и медленно обернулся.

Над местом, где раньше была наша Гора, нависли бескрайние тучи пыли. Громадные каменные глыбы продолжали скатываться к подножью, и даже с расстояния, на которое нам удалось убежать, был виден и слышен этот жуткий камнепад. Точно так же как и годы назад смотрел на пепелище Айнона, теперь я, страшась прикрыть глаза хотя бы на секунду, наблюдал трагично рокочущую твердь, стёртую в порошок какой-то колоссальной силой. Дюжина спасённых чёрных эльфов упали в снег, крича и воздевая руки к ночному небу; Шаграт застыл, но я заметил слёзы, струившиеся по его лицу. Внутри было холодно, мысли улетучились. Я смотрел на разрушение целого мира. Тюрьмы, в конце концов превратившейся в мой дом.

Отвернувшись от стенающих выживших, не думая ни о чём, я побрёл по снегу, спотыкаясь и иногда падая, пока в какой-то момент не смог подняться. Как и всегда я не чувствовал зимний холод, хотя снег уже почти не таял на моей заледеневшей коже, а тонкие одежды были пропитаны кровью и замерзающей талой водой. Я лежал на земле и чувствовал только снежинки, опускающиеся на лицо и смешивающиеся со слезами.




Так как до нового пристанища равнинных, ушедших с Горы, был довольно долгий путь, я вывел абсолютно раздавленных соклановцев к лесу, где провёл пару лет тренировок. Они были обессилены и изранены, у некоторых были настолько рассечены ноги, что они едва ступали по снегу; потому мой ветхий дом стал небольшим местом привала, где они могли хотя бы немного прийти в себя. Первой эмоцией, что я испытал с момента разрушения нашего дома, было удивление, смешанное со страхом: каким-то образом мой узор Силы ощутимо пострадал, и я не мог обернуться драконом, едва находя силы для мелких работ, даже поддержание костра вызывало усталость. Боль в теле, обычно излечиваемая обращением, постоянно росла. Каждый день я проваливался в тяжёлую дрёму, не в силах справиться с недомоганием. Из-за этой странной немощности у меня родилось ощущение оторванности от мира, я не чувствовал себя собой, не чувствовал ничего, кроме слабости, голода, и не имел желания вступать в какие-либо разговоры. Но и сами эльфы, изредка перешёптываясь между собой, старались не приближаться ко мне. Шаграт был поглощён заботами об искалеченных, я не стал беспокоить его своим состоянием, и мы довольно редко пересекались, но я замечал взгляды остальных, исподтишка настороженно наблюдавших за мной. Казалось, они остерегались меня даже сейчас, что вызвало во мне обиду, сравнимую с накатывающими волнами, и едкую горечь. Было почти нестерпимо осознавать, что я всё ещё оставался каким-то непонятным пришельцем для тех, с кем провёл бок-о-бок столько лет и кого старался спасти. Пусть мы и не были близки на Горе, но я был одним из них. В конце концов, я тоже горевал и страдал.

Несмотря на то, что лететь я не мог, всё же решил отправиться обратно в руины Горы, чтобы поискать следы выживших и, откровенно говоря, быть подальше от недобрых взглядов. Надежда на то, что уничтожен не весь клан, жила в моём сердце, но, разумеется, нашёл я лишь каменные завалы и пару выживших чёрных эльфов, которые были абсолютно растеряны и слепо бродили кругами у подножия горы, перепуганные настолько, что, как только поняли, кто я, безропотно пошли за мной, не задавая вопросов и не произнося ни звука. Словно пастух, я вёл их через заснеженные развалины мира, который теперь им не принадлежал, изо всех сил стараясь, чтобы никто не заметил боли и полнейшей беспомощности, поглотивших мои тело и сердце.

Вернув чёрным эльфам пару их сородичей, я не надеялся на признательность и думал, что это событие пройдёт в лучшем случае незамеченным. Но все они склонили головы, а те, кто был менее изранен, даже встали на колени и склонились в поклоне, чем изумили меня. Тогда эмоции очень влияли на моё никчёмное физическое состояние и, растерявшись, я едва не упал. Шаграт, наконец поняв, что я не просто ослабел, но и был подавлен из-за странного отношения ко мне, прояснил мне ситуацию: я был единственным выжившим Старейшиной, и отношение спасённых ко мне изначально было признанием меня как единственного, за кем они идут. Разве что проявляли они его именно так, как было заведено на Горе – с опаской ожидая дальнейших действий сильнейшего. С одной стороны, это согрело меня, с другой заставило задуматься: даже несмотря на то, что численно это было лишь жалким подобием клана, я изживу порядки барьера, как и планировал изначально.

Я ни на минуту не отказался от решения основать собственный клан, хотя изначально предполагал, что бороться за это буду не со смертью и разрушением, а лишь с кучкой старых эльфов. Шаграт как обычно был рядом, что ободряло, однако, его настроение не давало мне покоя: он будто винил себя в том, что выжил, и, казалось, больше не был так слепо уверен в успехе нашей задумки. Но я старался не дать ему потерять в нас веру, и спустя пару недель решил отправляться в новое поселение, позволив моим эльфам собраться с силами. Пришёл черёд равнинных спасти нас, а мне спасти Шаграта.




Поселение оказалось вовсе не лагерем из шалашей для полудиких эльфов, как представлялось мне. Выстроенная в широкой части долины и окружённая лесами, полями, это была большая деревня, отдалённо напомнившая мне старый Айнон: те же бревенчатые дома, множество деревьев, покрытых снегом до наступления тепла. С трех сторон местность была защищена высокими горными грядами, завершающимися тремя неприступными пиками, однако теперь с той стороны, где была Гора, зияла прореха, и, казалось, стражи долины потеряли одного воина.

В поселении теперь было без малого полтысячи эльфов, чего мы никак не предвидели. Всего за семь месяцев к равнинным нашего клана прибились десятки кочующих племен. Признаться, первым моим желанием было сбежать как можно дальше: в новом поселении были заражённые смертностью дети. Они, так похожие на отпрысков людей и не обладавшие качествами бессмертных, были окружены заботой в силу своей хрупкости; их особенно оберегали от нас, пришедших с Горы. Бывшие кочевники даже не пытались избавиться от напасти, хотя изначально и покинули селения, чтобы не столкнуться с катастрофой нашего мира, и картины счастливой почти человеческой жизни вызывали у меня состояние, близкое к панике и отвращению. Они будто смирились с новым укладом и приняли его, как данность; смертность детей и отсутствие в них проявлений Силы не вызывали в них страха.
 
Если мне ещё удавалось держать себя в руках при виде происходящего, то Шаграт и мои эльфы были в ужасе. В их взглядах я видел вопросы, которые никто не решался озвучить: «Зачем мы пришли, когда мы отсюда уйдём?». Я тоже не хотел быть свидетелем такого падения древней расы, их позорного смирения, к тому же до сих пор не было понятно, заразна ли болезнь новых поколений, потому продумывал план нашей дальнейшей жизни. В конце концов, хоть наш клан и был почти полностью уничтожен, я не оставил идею сохранить хотя бы частицу старого мира, а воплотить её в окружении тех, кого я презирал, было невозможно. Таким образом мы решили, что двинемся в путь, как только окрепнут все члены нашей группы, собравшись с силами в выделенном нам доме. Правда, я делал всё для того, чтобы они не узнали: самым слабым из них до сих пор был я.

К тому моменту мы находились в деревне, название которой дали Раврен, почти три недели. Каждые два дня жители собирались в самой большой постройке селения, представлявшей из себя пустое здание с высокими потолками, где в центре находилось кострище. Вокруг него рассаживались все желающие и делились историями из своих либо коротких, либо очень долгих жизней. Мои эльфы наотрез отказались присутствовать там, поскольку некоторые жители приносили с собой своих смертных детей, потому я выступил единственным представителем горных эльфов, и то лишь потому, что нам нужно было задержаться в Раврене, не вызывая недовольства местных. Это было не первое собрание, в котором я принял участие, но предыдущие были пустой тратой времени: я выслушивал слезливые рассказы о том, как было тяжело решиться на рождение ребёнка, как было печально вспоминать жизнь до войны. Сегодня же заговорил чёрный эльф, который был одним из тех, кто покинул Гору с равнинными изгнанниками.

По началу он долго размышлял о том, насколько мир за барьером отличался от того, к которому он привык, - настолько долго, что успокаивающее потрескивание огня, тихие перешёптывания находящихся в зале почти усыпили меня. Но едва я прикрыл глаза, собираясь пропустить очередной нудный вечер, вдруг прозвучала фраза «…я сразу понял, что она хочет пробраться внутрь барьера, но было слишком поздно пытаться кого-то оповестить.» Мгновенно вернувшись в реальность, я досидел до конца вечера и подкараулил чёрного эльфа на выходе.

Оказалось, однажды в Раврен забрела укутанная в плащ бессмертная, отчаянно искавшая путь к Горе, выискивая тех, кто смог бы быть ей проводником. Разумеется, любой в деревне мог отвести её, но добровольцев не нашлось – уж слишком странным было желание девушки попасть в земли отвергнутого клана. Однако, больше чем её желание, всех насторожила внешность, как только она сняла скрывавший её голову капюшон: белоснежные волосы, бледная кожа, кажущаяся в сумерках голубой, и невероятная красота – если не считать разницы в цвете глаз (у незнакомки они были ярко-синими), все, кто хоть раз встречался со мной, поняли: она была моей копией. В проводнике девушке было отказано, и на какое-то время она осталась в деревне, однако в жизни местных не участвовала, вечно пропадая где-то в долине. Именно об этом и говорил чёрный эльф во время вечернего сбора: хотя он и догадывался, что происходит нечто странное, но никак не мог понять и объяснить, что именно. В одну из вылазок девушки он проследил за ней, и увидел, что та будто примеряется к Горе или выискивает тропы, и понял, что её главным интересом был барьер и то, как через него прорваться. Ей что-то явно было нужно в клане, но она не спешила афишировать своё присутствие. Я догадывался, каков будет ответ на мой вопрос, но всё же было необходимо быть уверенным, и эльф ответил мне, что бессмертную звали Титше. Очевидно, что она искала брешь в барьере, но, не найдя таковую, решила просто уничтожить Гору со всеми её обитателями.

Я вернулся к воспоминаниям из Лиафела и разозлился сам на себя, ведь в те времена я не обратил на Титше почти никакого внимания, лишь ревновал Хейна и утопал в самобичевании. Однако, в памяти всплыл эпизод, когда Хейн вдруг решил, что Титше это потерянная в Айноне Акира. Тогда я подумал, что это лишь глупая шутка его разума, но теперь мне стало не по себе. Мы жили в мире бессмертных, где изначальная Сила влияла на каждый шаг любого живого существа, так неужели она не могла затронуть маленького бессмертного ребёнка, принадлежащего к расам его величайшего проявления? Вдруг это и в самом деле была Акира?

Не озвучивая свою смутную догадку о том, что Титше на самом деле могла приходиться мне потерянной сестрой, я пересказал своим эльфам историю их бывшего соклановца. Ситуация напугала нас всех: какой Силой обладает бессмертный, с лёгкостью уничтоживший не просто горный хребет, а защищённую Гору с целым кланом эльфов, которые всегда бродили рука об руку со смертью. Её было необходимо найти и уничтожить, и моё мнение по этому поводу разделяли и выжившие соклановцы, движимые горечью и желанием отомстить. Они потеряли всё: дом, семью, прошлое и настоящее, казавшиеся нерушимыми, и теперь единственной целью их стало выжить, чтобы потом отомстить. И я был всецело готов им помочь, ощущая ответственность за свой малочисленный народ. Но надо мной до сих пор властвовало пугающее бессилие, с которым я никак не мог справиться.

После того, как открылась история разрушения Горы, меня не оставляло беспокойство. Раз Титше искала что-то внутри барьера, это вряд ли были старые свитки или книги с записями, она бы не стала безвозвратно их уничтожать после долгих попыток заполучить. Из живущих там она знала меня и Шаграта с его братьями, бывших в Лиафеле. И тогда вставал вопрос: кого именно и за что она хотела убить.

Моя немощность не проходила, лишь изредка ослабевая. Боль от разрывающихся костей не утихала, нарастая всё больше с каждым днём, пока я не мог превращаться, и иногда она переходила в настоящую агонию. Я старался всячески отогнать от себя мысли о возможных причинах недуга, но лишь одна разъедала меня изнутри каждый раз, как я проваливался в тяжёлый сон: годы назад старик в Айноне сказал, что бессилие – заразная болезнь, накрывшая город и подчинившая себе сотни бессмертных. Неужели и я стал жертвой этой отравы?

Ночи я проводил не под крышей выделенного нам дома, а уходил ближе к кромке леса. Там, среди деревьев, я то проваливался в полное боли и странного голода забытье, то с криками просыпался на заснеженной земле, проливая бесчисленные слёзы ужаса, чтобы потом едва не в бессознательном состоянии вернуться к своему клану. Я казался себе обманщиком, позвавшим за собой потерявших надежду эльфов Горы, ведь я не мог быть их Старейшиной. Я не был могущественным Менелингой, в силах которого было разрушать города одним взмахом огромных крыльев. Не был я и Кионой, бесстрашным полудраконом, стремившимся к приручению самой вечности. Я был ослабевшим бессмертным, который едва мог провести на ногах полдня; кого я мог вести за собой? Что я мог, кроме как сбегать в лес под различными предлогами и сдерживать крики боли перед теми, кто признал меня своим лидером?

Разумеется, Шаграт почти с самого начала заметил мои ночные вылазки, но, не зная их причину, давал мне больше пространства. В одну из ночей он всё же проследовал за мной и был шокирован, увидев вместо своего всесильного спутника скорчившееся на снегу и стенающее от боли практически обессиленное тело. Всю ночь он держал меня в своих объятьях, не в силах помочь или оставить меня. Наши слёзы смешивались на моих щеках, но я не мог успокоить нас; глаза его были наполнены печалью и каким-то странным огнём, который я не понял. На следующее утро я проснулся на руках эльфа, но, в отличие от остальных пробуждений, не испытал боли привычной силы и даже чувствовал себя как будто чуть отдохнувшим. Бессмертный крепко спал, и стараясь, не разбудить его, я осторожно приподнялся, но от удивления замер – вся моя одежда была в крови. Рубашка была разорвана, а на груди были нарисованы три пересекающихся барьера. Пока я метался в забытьи, Шаграт пролил на меня собственную кровь и дал свою Силу. Я судорожно осмотрел тело спутника и увидел две глубокие раны на запястьях. В тот момент Шаграт был даже бледнее обычного, его длинные чёрные косы лишь подчёркивали почти бескровную кожу, но, когда он открыл глаза, они были полны тепла и ясности.

Долгие годы на Горе он спасал меня, продолжал и теперь. Он был гораздо умнее меня, вникая в суть вещей и понимая глубинные смыслы, в отличие от глупого полудракона, который только и мог, что развивать Силу, и ввязываться в опасные мероприятия с непонятным концом. В то утро я обнял эльфа и впервые почувствовал, что, пока есть он, будет жить и Менелинга. Лекарством моего недуга был Ритуал, хотя бы и неполноценный, без жертв, и Шаграт понял это, когда вспомнил о сущности дракона: как может выжить представитель древнейшей из Высоких рас, если не получает ни капли изначальной Силы самым примитивным, но действенным способом – напрямую из проявлений Силы. С отвращением я понял, что теперь действительно зависел от жизненной Силы других существ, но я был готов на всё, лишь бы избавиться от агонии, в которую погрузился в последние недели.

Было решено, что мы не двинемся из деревни, пока я не восстановлюсь, и в этом был огромный плюс моего положения как главы клана: никто не возразил, хотя и понятия не имели, почему было необходимо остаться в Раврене. Тогда мы ещё не знали, что начался наш самый кровавый с Шагратом этап совместной жизни.

Какое-то время Шаграт подпитывал меня своей Силой, что даже вернуло мне возможность обращаться в дракона, однако, узор Силы эльфа был слабее моего, если бы мы продолжили – он попросту отдал бы свою жизнь, а я не мог вынести даже мысли об этом. Разумеется, самым простым выходом в сложившейся ситуации был обычный жестокий Ритуал, во время которого поглощался узор Силы полностью, а не его крохи, проходящие через кровь, но я не хотел возвращаться к порядкам Горы. Помимо моих волнений о Шаграте было и ещё одно неприятное обстоятельство: меня терзал голод, причём я не мог определить, был ли он физическим, или внутренним, а вместе с ним пришли кошмары и хождения во сне. Порой даже после принятия крови моего эльфа я просыпался среди ночи в местах далёких от тех, где засыпал. Не осознавая, чем это может обернуться, я утаивал новые странности от всех, уверяя самого себя в том, что полностью контролирую эти состояния.

Однако, это продлилось недолго.

Однажды ночью, оставшись на ночлег в лесу под уже излюбленным деревом, я начал видеть тревожные сны, полные красного тумана. Влажный и спёртый воздух во сне дурманил, а течение мыслей было больше похожим на драконье, нежели инкуба: инстинкты были выше эмоций, и я слепо брёл сквозь этот туман, подчиняясь им. Казалось, где-то впереди было нечто, необходимое мне, и на протяжении всего сна я преследовал свою неясную цель, приблизившись к ней почти вплотную, после чего сон прекратился, оставив меня в темноте.

Резко очнувшись, я сразу понял, насколько неправильно было всё происходящее и в страхе оцепенел.

Я сидел на коленях посреди заснеженного поля, держа кого-то в руках. Вокруг меня всё было залито кровью. Грудь существа была распорота, а замок рёбер открывал пустоту. Бессмертный в моих руках был без сердца и, очевидно, мёртв. С удивлением я различил какие-то невнятные хриплые стоны и отбросил бездыханное тело, поздно поняв, что их источником был я сам. Трясущимися покрытыми кровью руками, я снял заледеневшую корку с ближайшего сугроба и пригляделся к едва различимому отражению: лицо было так же измазано кровью.

Голод. Голод дракона.

Моя мать Сиатрия питалась исключительно сердцами людей, что в целом поддерживало её Силы и давало постоянную энергию. Из-за того, что я не был чистокровным драконом, голод проявился у меня позже, чем у остальных представителей нашей расы, но не был слабее, и, постоянно игнорируя его, я довёл себя до бессознательной охоты. Представителям сильнейшей расы были необходимы жизни других существ, я всегда это знал, но забыл или не хотел вспоминать, полагая, что другая часть моего естества возымеет верх над животным инстинктом предков. После знакомства с жизнью чёрных эльфов, теперь я вдруг понял – горные изгнанники не придумывали Ритуал, они лишь нашли способ проводить энергию как драконы, но для бессмертных другой расы.

В ту ночь, испугавшись произошедшего и терзаясь чувством вины, я принял решение проводить все ночи рядом с Шагратом и остальными эльфами в выделенном доме. Но и это не помогло – не раз я просыпался вдали от Раврена, покрытый кровью своих несчастных жертв, наспех умывался снегом и закапывал перепачканную одежду. Оказалось, что, даже замечая мои ночные отлучки, эльфы не останавливали меня, уважая мой мнимый авторитет. В итоге, не представляя, как Шаграт отнесётся к моим кровопролитным неосознанным похождениям, я ссылался на боль в костях, и ночные обращения в дракона. Конечно, он не поверил в то, что причиной моего стремительно улучшающегося самочувствия была Сила, которую я сохранял в себе, но сделал вид, что удовлетворён моим объяснением. Так я опять начал что-то скрывать от своего эльфа, но и это продлилось недолго. Он слишком хорошо меня знал и, если в нём просыпалась хотя бы толика подозрений, он ловил меня за руку, не позволяя сетям обмана полностью поглотить меня.

Однажды, когда я в очередной раз покинул дом, он проследил за мной и увидел настоящую сущность дракона, пожирающую сердце бессмертного. Весь в крови, сидя посреди заваленного соломой амбара, я пожирал внутренности недавно пойманного, что был настолько неудачлив и попался мне в мгновение жестокого голода. Имея способ утолить свою боль, едва ли я мог справиться и преодолеть желание бессознательно поглотить бессмертную Силу. Зверь во мне страшился вернуться в то немощное состояние, и инстинкты брали своё. В тот день Шаграт по-настоящему испугался, увидев меня таким; не в силах шевельнуться, он долго стоял, неотрывно наблюдая за расправой. Лишь его сильная пощёчина вернула меня ото сна, и я смог остановиться, внезапно осознав, насколько чудовищные вещи творил. Правда не казалась мне такой реальной, пока её знал только я, но, взглянув на всё глазами перепуганного Шаграта, я испытал к себе отвращение сродни тому, с которым годами смотрел на Старейшин на Горе. Впервые Шаграт не пытался успокоить меня, и лишь стоял рядом, с неверием глядя на меня; никогда ещё я не чувствовал себя таким жалким и презренным животным. Отбросив в сторону то, что осталось от разодранного мной бессмертного, я просто сидел на коленях, страшась поднять взгляд на своего эльфа, пока он тихо не произнёс: «Это моя вина, я приучил тебя к крови. Ты же дракон, Киона.».

Он не пытался воззвать к моей совести или пристыдить, ведь ужасы, что я творил во сне, не были мне подконтрольны, но предложил совершенно безумное развитие событий. Я мог и дальше охотиться, но только в его сопровождении, и должен был считывать и сохранять узоры Сил каждого убиенного внутри себя самого, после чего мы бы вместе пробовали переносить их в смертных детей, ведь этому меня научили Старейшины. Сам эльф мало боялся стать моей жертвой, вероятно, надеясь, что крепкие узы, которые нас объединяли, пересилят голод. Чем дольше я был с Шагратом, тем больше он меня поражал. Моё согласие было незамедлительным, в конце концов, я сделал бы что угодно, лишь бы стереть с его лица испуганное недоверчивое выражение. К тому же это и было моей целью – сохранить Силу нашего мира, это было бы отличной практикой того, для чего я вообще начал обучаться: спасти своего… нет, спасти Хейна.

Порой, оставаясь наедине с самим собой, я позволял воспоминаниям из Айнона возвращаться ко мне. Они были полны первой любви, бесконечной красоты и, казалось, ничем не нарушаемого покоя, а не жестокими потерями, болезнями бессмертных и кровью. Испытывая одновременно и тепло, и грусть, я упивался ими, пока их не пресекал равнодушный взгляд Хейна, скользнувший и не узнавший меня в толпе нового Айнона. Тогда меня накрывала волна боли, и я старался сразу переключиться на радости настоящего. Мне было немного стыдно перед Шагратом, что даже спустя столько лет и событий я всё ещё не мог отделаться от своего чувства, что несмотря на всю благодарность и доверие, которые я испытывал к моему бессмертному спутнику – это не было любовью даже близкой той, что я пережил с Хейном.

Однако, забывая о душевных терзаниях, с Шагратом мы начали творить странные и нам самим не до конца понятные вещи: он всё так же следовал за мной всякий раз, когда кровавый туман заволакивал мой разум, и приглядывал издалека за чудовищной охотой, пробуждая меня сразу после поглощения сердец и узоров Силы моих жертв. В какой-то момент я накопил их в самом себе столько, что у меня проявились способности, не имевшие отношения ни к моему обучению, ни к моему потенциалу. Вероятно, мой собственный узор был алчен настолько, что начал перенимать чужие, и это было неправильно. В конце концов мы стремились вовсе не к этому.

Мы начали переносить узоры Силы умерших бессмертных в тела младенцев Раврена. Наши эксперименты увенчивались переменным успехом: некоторые дети были слишком похожи на смертных и не выдерживали потока Сил, сгорая буквально в считаные дни, но были и те, кто вдруг крепли и начинали развиваться, как подобает бессмертным – быстро росли физически и начинали проявлять различные способности.

Однако в конечном итоге местные, разумеется, связали причину и следствие и внезапных смертей, и резких скачков развития их детей, подозревая странных бессмертных с Горы, но вычислить именно нас с Шагратом было нелегко: из-за того, что остальные члены нашего клана вообще не показывались на глаза жителям Раврена, было непонятно кто и когда из нас чем был занят и куда-то отлучался. Потому на очередном вечернем собрании у костра было выдвинуто предложение попросить нас найти себе другой пристанище. Иными словами, нас изгоняли, и все единодушно положительно отнеслись к этой затее. Наш маленький клан действительно слишком надолго задержался в деревне, без малого три месяца, эльфы успели окрепнуть, но так и не привыкли к смирению со смертностью, потому были готовы уйти по первому моему зову. А мы с Шагратом так и вовсе умудрились опробовать абсолютно дикие техники, которые не практиковались даже на Горе. Так что буквально на следующее утро после собрания я обратился в дракона и, усадив наш отряд себе на спину, благополучно отбыл, испытывая лишь облегчение.