Не торопись

    Тёплым, ослепительно ярким полуднем, когда даже среди бесконечных девятиэтажек кажется, что солнце растаяло в их серых сердцах и всё небо стало как одно голубое полотно, — уставший, но с радостным, непостижимо прекрасным чувством в груди от сданного на отлично последнего экзамена, я ехал домой. Всё за автобусным окном теперь полно жизнью, всё проникнуто ею; каждая травка, каждое деревце издаёт шелест, который так игриво сливается с резким  кряхтением автобуса, с малочисленными голосами пассажиров, с шумом проезжающих машин, что весь мир точно составляет стройную, нежную, летнюю гармонию.
    С жадностью вдыхал я приятный воздух и вслушивался в гармонию, встав у открытой форточки, и всё мучительно стыдил себя за то, что только сейчас я заметил всё происходившее вокруг. Долгие месяцы настоящая жизнь, будто бы исчезла для меня без следа, а на её месте угрюмо находилась томящая душу обязанность — обязанность вечно куда-то торопиться. За этой, может быть, искусственной торопливостью всё казалось никчёмным, не стоящим внимания; всё хорошее проходило далеко в стороне, а я видел лишь одноцветный, скучный и замкнутый университетский мир. Неужели так будет ещё два года? А потом ведь работа, обыденность, семья… И только редкие вспышки жизни неумолимо будут напоминать, что вокруг всё живёт и цветёт, а не просто недвижимо существует.
    Пока я предавался своему самоедству, то блистанье спокойствия и красоты летнего дня за окном понемногу бледнело. Я снова был в слякотной, холодной осени, ощущая тяжёлое чувство беспомощности, что там дальше, в будущем, нет ничего, кроме пустоты и мрака, кроме лекций, экзаменов и зубрёжки, что всё хорошее и светлое на земле будет ненужным и погаснет, подобно огню спички во тьме. Я с отчаянностью закрыл форточку и сел на свободное место.
    Так, в бесконечных раздумьях, я проехал несколько остановок, пока кто-то не положил мне руку на плечо.
— Брат, это ты? — осторожно сказал этот кто-то.
    Я быстро обернулся и увидел молодого человека в красном капюшоне; в руке он держал несколько разноцветных папок и одну серую, с большой надписью: «Дело N…».
— Брат, да, ты не ошибся, это я! — воскликнул я, вскочив с сидения.
   Мы крепко обнялись.
— Сколько же мы не виделись с тобой? — спросил он меня, когда мы отошли немного в сторону от прохода.
— Не знаю. Но как я вижу за это время у тебя всё переменилось, — сказал я, указывая на папки.
— Да, брат, в суде теперь я, в районном…
— Как ты очутился там? Ты же не хотел.
— Вот так… Это очень долгая и муторная история, — сказав это, он внимательно посмотрел в окно и затем продолжил: — Брат, знаешь, нам нужно обязательно встретиться, как раньше: погулять, поговорить, весело провести время. А то как-то грустно совсем стало…
— Да, надо бы. Вот ты когда свободен?
— В субботу.
— И я тоже. Эх… Я ж теперь всегда свободен.
— Замечательно! А почему?
— Вот с последнего экзамена еду.
— Ну и как оно?
— Пойдёт. На отлично сдал.
— Молодец! — как-то холодно произнёс он и тут же переменил тему: — Так куда пойдём в субботу?
— Можно просто погулять, — как обычно ответил я, вечно боясь выходить «в свет».
— А давай в бар? Я знаю один хороший, в центре находится. Недавно туда с коллегами ходили.
— Давай…
— Тогда я бронирую стол на 5?
— Конечно.
— Договорились! В субботу, в пять, в баре. Не опаздывай только.
— Хорошо.
     Он взял меня за руку и, похлопывая по ней, проговорил:
— Прости, брат, но мне пора выходить. Уже две остановки проехал. Думаю, что третья будет уже лишней.
    Я в недоумении посмотрел на него.
— Зачем же ты раньше не вышел?
— Хотел побольше с тобой побыть… Ладно, брат, до встречи!
    Мы обнялись на прощание.
— До встречи!
 
    Я любил его так тепло и нежно, как не любил никого из посторонних. В детстве нам даже казалось, что произошла какая-то печальная ошибка и нас несправедливо разделили по разным семьям — настолько мы были похожи и близки, хотя и не были ровесниками. Он был старше меня на два года, и я всегда верил его словам, даже тогда, когда он со своей обыкновенной добродушностью советовал мне непременно поступить на юридический, чтобы учиться вместе, и о котором, впоследствии, он отзывался очень скверно. Была у нас и одна особенность в обращении — мы никогда не называли друг друга по имени, а вместо этого просто произносили: «Брат». Так было созвучнее.

    В субботу день был серый, задумчивый и тихий. С раннего утра на землю падал, скупо и лениво, мелкий дождь, к полудню ненадолго выглянуло солнце и затем скрылось оно в темноте грозных туч. Я проснулся раньше обычного и всё это время не мог усидеть на одном месте: то поминутно вставал с места и ходил по комнате, всё думая о предстоящем вечере; то обратно садился, брал книгу и, бегло прочитав несколько страниц, убирал её на место; то снова и снова хватался за рубашку, за брюки, и с какой-то небывалой тщательностью приводил их в опрятный вид; то вдруг я оделся и вышел, как будто в магазин. Вот только,  не успел я пройти несколько улиц, как начался дождь, скоро превратившийся в настоящий ливень. Я быстро вернулся домой, и пока я снимал мокрую обувь, в голову пришла мысль или даже, можно сказать, идея, которую мне тут же захотелось запечатлеть. Я разделся и с небывалой страстью стал писать.
    В письме время шло незаметно. Иногда я поглядывал на часы, но вскоре вовсе забыл о них, полностью погрузившись уже не в мысли, а в рассказ, который так ярко развёртывал передо мною свой мир. Очнулся я, когда вдруг вздрогнул от пришедшего сообщения, что гласило: «Брат, я уже в пути».
    «Как? Что-то он рано», — подумал я и осторожно посмотрел на часы. Было уже четыре. Я заморгал от неожиданности и растерялся. Долго я сидел на одном месте, пока не понял, что очень опаздываю и необходимо бежать.
    «Вот я дурак! Дурак! Дурак!», — говорил я себе, спускаясь уже по лестнице. Я вышел из подъезда и побежал, как поспевали ноги, по лужам и ручейкам, словно ребёнок, преследуемый страшными приведениями.
    Дул сильный ветер, сносивший меня, сердито шумели деревья, где-то раздавались раскаты грома, а я всё не мог остановиться. Наконец, я оказываюсь у перехода, а за ним находилась автобусная остановка. Загорается зелёный. Я стремительно перехожу одну часть дороги и вижу сквозь пыль дождя, как кто-то впереди меня махает палочкой.
— Улым! Улым! Булыш эле мина, зинхар. Аякларым бик каты авырта бит, уземгенэ  жулнын теге ягына житэ алмыйм! [Сынок! Сынок! Помоги мне пожалуйста. Ноги сильно болят, боюсь сама не перейду дорогу! (тат.).] — тяжело дыша, сказала маленькая, горбатенькая бабушка, когда я подошёл к ней. — Бу яшемя житкэч, булмый инде миннэн. Мин сине кулдан аламда, э син бар, ашыкмыйча, экрен генэ, яме? [Вот не могу я и всё. Я тебя под руку возьму, а ты иди, только не быстро, хорошо? (тат.).]
    «Конечно, ещё этого не хватало», — подумал я и посмотрел на морщинистое лицо бабушки. Мне стало жаль её. Нужно было помочь, к тому же автобус ещё не виднелся на горизонте, поэтому в запасе у меня было несколько минут. Но не успел я ничего ей ответить, как она проворно схватила меня за рубашку и уверенно повела. Светофор начал мигать, мгновенно загоревшись красным.
— Там красный, — уведомил я бабушку.
— Аптырама, машиналар котеп торалар безне, аннары утеп китэлэр! [Ничего, подождут машины, проедут! (тат.).]
    Медленными шагами мы дошли до середины. В это время из-за нас скопилось множество машин, которые сигналили и моргали фарами; ветер с каждой секундой разыгрывался всё сильнее и сильнее, а дождь со злостью застучал по асфальту. Меня поглотил этот шум, связал и окутал беспросветной тревожностью. Всё в голове моей смешалось: и то, что я жутко опаздывал, и то, что мы мешаемся на дороге, что водители в машинах злы и недовольны, и эта ужасная погода и бедная старушка, которая, как обычно это бывает, оказалась не в то время и не в том месте… От какого-то необъяснимого, животного страха, я чуть ли не побежал, совершенно позабыв о моей спутнице. Она же вцепилась ещё крепче в руку, и отдергивая её назад, ласково произнесла:
— Улым, ашыкмасан — исэнрэк калырсын. [Сынок, не торопись — живее будешь (тат.).]
— Как не торопиться то?! — не выдержав, воскликнул я. И в это мгновение, в нескольких шагах от нас, со скрежетом и лязгом упал светофорный столб — прямо на то место, где бы был я, если побежал…

    Мы молча перешли дорогу. Осторожно перешагнули через груду металла и проводов, отошли немного в сторону, к забору, где более всего было безопаснее.
— Улым, бик зур рэхмэт сина! Калганнын узем барам. Кибеткэ керэсем бар эле мина… Сау бул, улым! [Сынок, спасибо тебе! Дальше я пойду сама. Мне нужно в магазин. Будь здоров! (тат.).] — как ни в чём не бывало говорила бабушка, а я не слышал её слов и как завороженный смотрел на то место, где когда-то стоял столб.
— Я вас провожу, — наконец, сказал я. — Всё-таки дождь идёт, скользко…

    Пока мы шли, я всё думал о случайности. Казалось бы, дело было в паре секунд, в нескольких шагах и тогда и университет, и обыденность и яркие вспышки жизни, и пустота, мрак будущего уже не имели бы никакого значения. Всего лишь одна фраза, одно простое действие спасло мне жизнь, — случайно ли? Случайна ли была эта бабушка, что попалась мне на пути? Может это был знак судьбы? Но если серьёзно подумать: то не было бы её, я бы прошел дорогу совершенно спокойно… В чём же тогда был смысл?

— А нет смысла, брат, — говорил мне уже мой брат-юрист в баре, — ты можешь выйти гораздо раньше и опоздать из-за страшной пробки. А можешь, никак не успевая по всем законам логики, прийти первее всех. Жизнь слишком случайна и разнообразна, чтобы в ней искать постоянно смысл. Просто будем делать то, что в наших возможностях и силах и, самое главное, то, что мы отлично умеем. И всё будет хорошо. Давай выпьем за это!
— Выпьем! — быстро сказал я и закинул бокал.
— Тише, тише, только не выпивай всё, не торопись. У нас ведь весь вечер впереди. Всё успеем!