Мороайка

Бесник был бестолков, но главная его добродетель заключалась в доверчивости и беспрекословном послушании. Его глаза по-прежнему выражали глупое непонимание, но руки послушно несли заступ и ржавую лопату.

На полях изящного цилиндра капля за каплей скапливалась вода, образуя гибельное для головного убора озеро, но сэру Патрику было не до таких мелочей, как одежда. Поэтому и лопату он ничтоже сумняшеся обхватил ладонью, обтянутой шёлковой щегольской перчаткой. Вечер с танцами у румынской княжны закончился так поспешно, что не было возможности не только переодеться, но даже попрощаться с присутствующими. А всё недотёпа Бесник! Лет ему было под тридцать, но он не годился ни для какой работы, потому что всё время всё портил. Вот его и отправили из сельской глуши в дом княжны на кухню, а после того, как он опрокинул тарелку стуфата[1] из баранины, перед тем как блюдо должны были торжественно подать на стол для впечатления заморских королевских особ, был сослан в конюшню.

Сегодня он ухаживал за лошадьми гостей и без устали трепал языком. Камердинеры и прислуга хохотали над ним, стоя в коридорах и галереях поместья. Одну такую пересказываемую сплетню и услышал сэр Патрик в перерывах между танцами. Она не только не позабавила его, но привела в решительный ужас и заставила покинуть залу, бросив обиженную домнишору[2] по кадрили на произвол судьбы.

– Сэр Патрик, вы же понимаете... Священник не велел! Он же разлил везде святую воду!

– От этой воды толку что от дождевой! – откликнулся сэр Патрик, в досаде снимая цилиндр и стряхивая обильное озеро на грязную землю.

– Можно было запрячь лошадей! – посочувствовал Бесник, глядя на его измятую шляпу.

– Некогда, да и всё равно колёса мгновенно увязнут в этом болоте, – бальные туфли сэра Патрика отважно чавкали по лужам и раскисшей земле.

Они как раз поравнялись с покосившейся деревянной оградкой, покрытой зелёной мокрой плесенью и местами почерневшей.

– Domnule  Патрик, может, поговорить со служителем?

Мрачное небо со свинцовыми тучами практически перестало испускать свет, и сэр Патрик, молча протянув вторую лопату Беснику, кое-как зажёг масляный фонарь.

– Нет времени ни искать, ни убеждать. Ты сам сказал: это уже третья ночь.

– В прошлый раз священник получал позволение у местоблюстителя, был в экзархии [4]... – смущённо забормотал тот.

– А пока он ездил в Молдо-Влахийский экзархат, вурдалак перебил половину деревенского стада. Помяни моё слово, скоро политики вернут старую добрую епархию, но дела от этого не пойдут быстрее! Вам повезло, что в первые дни эти твари очень слабы и кидаются лишь на животных. Но пока по размытым дорогам священник тащился в Яссы на поклон, мертвец окреп.

– Ни одна овца не восстала, сэр! – простодушно заверил Бесник, шмыгнув закоченевшим носом.

– Звери и скот не перерождаются. Они слишком невинны, чтобы зло пустило в них свои корни.

Сэр Патрик не был уверен, что Бесник понял хоть что-нибудь из его разглагольствований, но это его не заботило. К тому же, они наконец добрались до свежей насыпи. Выделявшийся среди подобных своей жёлтой белизною крест вздымался над холмиком. Сэр Патрик установил качающийся фонарь у изголовья могилы, прямо около креста и твёрдо выхватил одну лопату из рук Бесника.

– Я уже сомневаюсь! – предательски пошёл на попятную трусливый Бесник. – Может, у неё и в самом деле болело сердце, а смертельная бледность последних часов была от объяснимой слабости и недомогания.

– Ты сказал, что три дня назад ваш пастор – или как вы его называете – повелел вскрыть могилу кузнеца и что после того, как кол вошёл в сердце усопшего, кровь взметнулась фонтаном?

– Наверняка у него было крепкое здоровье. – развёл руками Бесник, хотя всего час назад пугал молодых пажей историями о вампире, вкусившем человеческой кровушки через месяц после своего погребения.

– Вдова Дорка, бабушка вашего друга Шандора, занедужила после того, как утром обнаружила в своём хлеву мёртвую растерзанную козу.

– Волки! – сейчас Бесник проявлял удивительное благоразумие и рассудительность, которые отказывали ему всякий раз, когда можно было произвести впечатление на нового знакомца или собеседника.

– Никто из живых не видел  её в хлеву, чтобы подтвердить мне, что там также не было и мёртвых. – заключил сэр Патрик.

Бесник вздрогнул, а сэр Патрик, завершив светскую болтовню. вогнал полотно лопаты в терпкую почву. Мелкие камешки застучали по тулейке и черенку.

– Не стой столбом! – прикрикнул он на Бесника, и тот, перекрестившись по-православному и промычав: "Прости, бабушка Дорка", в свою очередь вогнал лопату в ещё не успевшую слежаться землицу. Они работали молча, хотя это было не равносильное молчание: сэр Патрик был суров, угрюм и целеустремлёнен; что же до Бесника – он весь подсобрался: то ли от вечернего холода и ветра, то ли от пробиравшего его ужаса. Ему попеременно слышались странные всхлипы, стоны и скрипы – то с соседних могил, то от старой покосившейся часовни. Скоро лопата с глухим и оглушительным для навострённых ушей Бесника стуком упёрлась в твёрдую материю. Это была крышка гроба. Сэр Патрик отложил лопату и схватил старинный заступ, немного похожий на русскую мотыгу. А после уверенно спрыгнул в яму.

– Неужели во всём хозяйстве не нашлось ничего прочнее? – подосадовал он, пробуя приподнять кленовую крышку трещавшими ржавыми зубьями грозившего разломиться пополам орудия.

– У дядюшки Дрэкула много такого богатства, но он заносчив и не подпускает меня к нему. Говорит, зачем на конюшне такое крепкое добро... Для таскания навоза сгодится и трухлявое старьё.

– Поверь мне, однажды кто-нибудь вобьёт твоему Дрэкулу за злорадство кол под ребро!

Наконец крышка вздрогнула и с громким "кр-р-р-ах" распахнулась.

– Посвети. – бросил сэр Патрик. Фонарь закачался, вылавливая из тьмы грубо обструганные доски. Фигура иссохшей и вполне себе умиротворённой старухи не сильно привлекла внимание сэра Патрика, но его взгляд задержался на внутренней стороне поднятой им крышки. Он сощурил глаза, но Бесник всё дрожал, оборачиваясь по сторонам, от чего в его руках вздрагивал и плясал фонарь, поэтому сэр Патрик раздражённо выхватил светило из его рук и вплотную приблизил к шершавым доскам домовины.

– Так и есть! – забормотал он. Бесник с любопытством упал на колени и свесил голову в провал. Он долго не понимал, чему так мрачно кивал высокородный гость, но наконец различил тонкие продолговатые царапины на деревянной поверхности гроба.

– Я всегда говорил, Эуджен уже выжил из ума и ему давно пора на покой! – насмешливо захихикал он. – Так обстругать древесину! Может, он трудился спьяну? А ещё гордо себя величает: белодеревщик я! А я твержу: деревообделочник ты и столяришка. Правда, когда его нет поблизости...

– Нет, это следы ногтей. – пояснил сэр Патрик, а Бесник от этих слов отшатнулся и убрался из могилы.

– Дай мой мешок! – сэр Патрик  схватил поданную простую холстину, открыл грубые завязи и извлёк старательно отточенный деревянный кол.

– Осина? – со знанием дела спросил Бесник.

– Нет, берёза! – съязвил сэр Патрик, которому вопросы Бесника мешали сосредоточиться на главном деле. Он не отрывал взгляда от жёлтого, застывшего лица. В неровном свете свои глаза могли обманывать: то ему виделась кривизна улыбки дряхлых губ, то полное бесстрастие на фоне торчащей из-под головы соломы. Дыхание влажной земли смешивалось с пахучими травами, которыми устелили дно гроба. Он не мог ошибиться. Да и теперь это не так уж важно. Осквернить труп не так страшно как уничтожить невинного.

– Сэр... – послышалось сверху.

– Потом! – отмахнулся сэр Патрик, сосредоточенно примериваясь к белому савану.

– Но сэр... домнуле...[3]

Сэр Патрик  не произнёс ни звука. Его правая рука уже смыкала рукоять маленького, но увесистого молотка, а левая держала смертельный колышек. Он замахнулся, как бледные веки, обрамлённые белесыми ресницами, старухи мгновенно распахнулись, но острый, как остриё клинка, кол уже пробил грудную клетку и вошёл в сердце. "Ах!" – казалось, выдохнула упокойница. Из её губ явно выходила струйка воздуха, будто проткнули воздушный шар.

– Готово! – удовлетворённо воскликнул сэр Патрик как заправский столяр.

– Сэр!!! – отчаянно возопил Бесник, и только тут "почтенный домнуле" выглянул из старушечьей могилы. Его глаза округлились.

Вдалеке среди серых сумерек и свинцового дождя ярко выделялось красное пятно, точно сгусток крови на грязной рубахе.

– Это Шандор! Он как-то пронюхал. У них факелы! И вилы! Вы осквернили последнее прибежище его любимой бабушки.

– Придётся поспешить, пока оно не стало и нашим последним прибежищем. – сэр Патрик проворно вылез из могилы, убрал молоток в мешок, приказав бросить тут уже не нужные лопаты. Бесник, несмотря на трепет, всё же подобрал княжеское имущество, которым не привык разбрасываться. А сэр Патрик удивил его самым неожиданным образом, когда извлёк из мешка два чёрных пистолета.

Ревущая толпа, нарушая скорбную тишину погоста, летела по дороге. Шандор, невысокий и крепкий, возглавлял жаждущее крови шествие.

– То, что они явно не вампиры, как-то не внушает облегчения, – промолвил сэр Патрик и добавил в полный голос: – стоять, Шандор! Иначе схватишь пулю.

Крепыш остановился и насмешливо прогнусавил:

– Валяй, чужеземец! Нет на свете такого пороха, что бы не отсырел на таком дожде!

Раздался треск, и что-то бахнуло. Толпа охнула и замолчала. А Шандор, округлив глаза, беспорядочно ловил рукою над лохматой головой в поисках только что сбитой с него шляпы.

– На этом свете – нет. – спокойно ответил сэр Патрик, подняв другую руку и целясь снова.

– Ты оскорбил мою семью, гнусный фанариот[5]! – в гневе продолжил немного поостывший Шандор.

– Я убил вампира.

– Враньё! Церковь не признала бабушку Дорку осквернённой. Её душа отправилась в рай.

– Теперь – разумеется! Лучше нам поговорить с вашим священником. Я помогу зарыть могилу.

Шандор нехотя уступил, к тому же к процессии уже спешила тяжёлая повозка с местным духовником.

– Ловко вы! – восхитился Бесник, но всё ещё с опаской глядя на волнующееся сборище. – Шандор перетрухал, но не дурак: не стал больше лезть под пули.

– Именно что дурак! – также тихо ответствовал сэр Патрик. – Порох во втором пистолете промок насквозь.

***

Вернувшись в тот же год в Саратов, привыкший обходиться лишь собственным обществом, на этот раз сэр Патрик вынужден был нарушить своё уединение. Сопровождавший его Бесник не умолкал всю дорогу и даже пытался перекрикиваться с хозяином, сидя на облучке кареты, куда его время от времени отправлял сэр Патрик, жаждавший тишины. Мысли парнишки пылали рассуждениями то о "ледяной России", то сожалениями о наложенной на него – "несчастного крестьянина" – анафеме и опале, в которые тот был ввергнут в его родном селе, а то и о вынужденном бегстве.  В то же время этот поток перемежался и восхищением от перемены мест, и от родства душ с сэром Патриком. Бесник даже находил похожими их имена. Поначалу это удивило учёного дворянина, ведь их имена означали ровно противоположное: "патриций, знатный" никак не согласовался с "преданным" Бесником. Правда, вскоре выяснилось, что мысли простоватого Бесника не простирались в недра семантики и этимологии. Он всего лишь радовался созвучию окончаний "рик" и "ник".

Слуга с поэтической душой был абсолютным невеждой по части мирских дел. Он не умел выбрать комнату на станции, ему всучивали дрянных лошадей и подавали холодный обед. Насчёт последнего тот пребывал в блаженной уверенности, что так оно и должно быть, ведь откуда в снежной стране взяться горячим национальным кушаньям?

Стоял конец ноября, промозглый ветер с позёмкой сменил унылые дожди, поэтому было в разы приятней проводить время на балах у губернатора. Так, по крайней мере, думал Бесник. Он был рад познакомиться с местными кучерами, слугами и поварами. И, хотя русский язык был не очень похож на молдавский или румынский, Бесник нашёл средство, сближающее больше, чем любой толмач-переводчик – румынская цуйка[6], или попросту сливовица пользовалась чрезмерным любопытством и местных смотрителей на станциях, и губернаторской прислуги. Свой же вклад в культурный обмен принимающая сторона вносила хлебной водкой и даже портером с брагой.

Бесник никак не мог запомнить фразы в духе: "комнату барину с горячей водой", "ужин с похлёбкой" или "почтовых до Диканьки", но довольно складно лопотал: "на посошок", "по маленькой", "штоф, полуштоф со шкаликом"[7] и "ты меня уважаешь?" Вот и на балу у саратовского губернатора, поставив в стойло лошадей, он тут же умахнул с конюхом на зады кухонь – греться. Во всех смыслах этого слова. Сэр же Патрик, казалось, был равнодушен к любым попыткам оживить застылые в дороге члены. Его нимало не волновал ни молдавский проливной дождь, ни коварный поволжский ветер. Бледность его лица не сделалась ярче даже в душной и хорошо протопленной зале губернаторского дома. Он пил только крепкий чай как местные матроны, от чего кавалеры, среди которых были лихие драгуны и даже один кирасир, смотрели на "немца" презрительно. Однако дамы находили, что это "прелестный высокий француз". Сэра Патрика не заботило ни согревание посредством очага, ни с помощью еды или выпивки.

Он глядел напряжённо и сосредоточенно. В углу, на софе, примостилась целая компания, но внимание сэра Патрика привлекли двое. Женщина сорока лет, довольно худая, с обиженным лицом и поджатыми губами что-то выговаривала юной леди, почти девушке, а та краснела, не знала куда деть глаза и время от времени молитвенно складывала руки.

Когда заиграли вальс, девушка медленно поднялась и сэр Патрик перехватил её по пути на площадку для танцев. Развеявшись мазуркой, девушка повеселела и благодарно разоткровенничалась: ей так нравится в этом обществе, а её тётка стремится вернуться в свою глушь, пока не выпал снег и не засыпал дорогу. В её бричке по сугробам не доедешь. А Анна – как звали молодое создание – настаивала, что в случае чего добрый губернатор одолжит тётке свои сани – их у него в избытке.

Во время этого пассажа сэр Патрик не отводил взгляда от сумрачной тётки, затянутой в тугой корсет. На щеке у неё выделялась большая пухлая родинка.

– Вы давно гостите у вашей тёти? – задал сэр Патрик мучивший его вопрос.

– Я у неё ни разу не была! Два месяца назад я получила от неё приглашение, и матушка отправила меня "проветриться". Мы тогда жили в Москве. Полагаю, она хотела отвадить от меня назойливых поклонников, зато я нахожу, что те были чрезвычайно милы и держали себя в рамках приличий. Путь до Саратова был скучен и однообразен, хотя по дороге было немало красивых монастырей. Но не успели мы выехать из Саратова в сторону имения тётки, как нас потревожило несчастье. Огромный в каких-то рыжих подпалинах волк выскочил наперерез нашим лошадям. Те заржали и, обезумев, понесли. Ось переломилась, и мы чуть не улетели с обрыва в Волгу!

– Какие страсти! – восхитился сэр Патрик подобному приключению, чем заслужил благосклонный взгляд.

– Увы, я сломала ногу и долго пролежала без чувств, а ведь уже началась осень: такая "постель" подарила мне лихорадку, от которой я долго лечилась. Мы так и не доехали до тёти Ксении, но нас приютил старый князь Хованский, его дом неподалёку от губернаторского, вы, если ехали со стороны городских садов, наверняка проезжали его – такой вычурный, но внутри довольно милый и удобный. Я уже давно на ногах, но у меня не было лошадей, а тётка не желала посылать своих, чтобы не утомить тех дорогой, ведь они у неё старые. Но вот она и сама решила навестить общество и согласилась приехать на бал к губернатору. Она настаивает, что я должна поехать к ней, потому что неприлично молодой девушке проживать у чужих людей так долго. Но князь Хованский – сама древность и гостеприимство, к тому же, он был знаком с моим отцом, да и со мной гувернантка Лёля, её уже после прислала из Москвы мать, чтоб за мною ухаживать.

– Ваших лошадей пожрали волки? Чудо, что вас не тронули.

– Думаю, дело в том, что нас выбросило, а упряжка ещё долго мчалась как ошалелая, таща за собой передок от брички. Двойка проехала с версту. Любопытно, что волки их не пожрали, ведь обычно от животины остаются одни скелеты: правда, конюх князя, Мокей, что в ту пору как раз ехал из лесу с дровами, был потрясён: говорил, что волки перегрызли лошадям шеи страшным образом, но их что-то спугнуло. Может, он и спугнул? У него с собой ружьё было!

Стало очевидно, что это милое приключение уже не заботит юную голову, увлечённую роскошью платьев и блеском паркета, музыкой и танцами. Горе молодых быстро проходит.

– Может, в деревне не так скучно?

– Боюсь, тётушка заставит меня читать ей на ночь Псалтырь или поучения.

– И никого, чтобы скрасить ваше пребывание? – сэр Патрик был сама галантность, но на короткий миг его глаза приобрели странную серьёзность.

– На много вёрст ни души! – почти застонала Анна. – И ладно бы было лето! Можно погулять, собрать цветы, покататься по реке. Даже упросить тётушку съездить в гости! Но, когда заметёт дороги, она станет ворчать, что лошади умаются тропить дорогу, да и волков голодных с избытком – только рисковать зря!

– Так, может, вы упросите вашу тётку, и я с удовольствием составлю вам компанию.
 
– Правда? – Анна от неожиданности даже зарделась, и её серебристая шаль полуспала с плеча. Она её изящно оправила и воскликнула:

– Я обязательно упрошу! Меня отвезёт князь, экипаж у тётки слишком мал, чтобы вместить меня и Лёлю. Но его сиятельство останутся только на ночь, а утром вернутся в город. Только как бы это не выглядело... – она засмущалась, но сэр Патрик тут же пришёл ей на помощь:

– Не беспокойтесь! Вы наверняка заметили мой акцент, я государственный служащий и путешественник. Собираю материал по местным заводам – сахарному и винокуренному. Хочу договориться о поставках в Англию продукции из зелёного солода.

– О, моя тётя вас с радостью примет!– Анна захлопала в ладоши. – Она очень корыстна, то есть я хочу сказать, невероятно дельный человек! У неё есть небольшая солодовня и квасильня!

– А пока мы договариваемся, я немного скрашу ваше существование.

– Но вы рискуете застрять у нас, если зима выдастся снежной.

– Зима меня не страшит, если общество благоволит! – скаламбурил он.

Тётка Анны – Поликсения Чертоплахина – загорелась предложением сэра Патрика и пригласила его погостить в имении – просторном и уютном.

– Отлично, я как раз велю своему управляющему Беснику готовиться к завтрашней поездке, – сказал он, откланиваясь. – Бесник – необычайный знаток в области винокурения...

***

Поездка оказалась приятной. Бесник болтал без умолку, периодически вставляя в речь местные словечки. Вчера на балу он перекинулся парочкой с конюшим Хованского – Мокеем – и теперь делился жуткими подробностями:

– Представляете, domnule Мокей описывал мне свою встречу с приколичем[8]. Говорит, вот таку-у-ущий! – Бесник, взмахнул руками, чуть не сбив недовольного кучера с козел. – В два раза больше обычного волка! И какой-то рыжий...

– Я удивляюсь лишь, как ты понял его объяснения, – заметил сэр Патрик.

– О, он служил при князе Хованском ещё в последнюю войну с турками и даже был у нас в Яссах.

– Он рассказал о случае с девицей Чертоплахиной, я полагаю?

– Да, говорит, нашёл девушку без сознания, а ещё её кучера со сломанной шеей – вернее, так сказали молодой domnisoar'е, чтобы не пугать, но на самом деле, говорит, глотка у бедняги была разорвана. Да и вы сами найдёте странным, что волк не пожрал лошадей, а только перегрыз им глотки.

– Да, мне это и впрямь не понравилось...

– Мокей был тогда с ружьём – он с ним не расстаётся – в краях, где водятся приколичи, скажу я вам, привычка полезная! Думаю, приколич собирался наброситься и на невинную Анну, но не успел.

В пять часов вечера, когда ранние сумерки стали обволакивать сосновые леса и обширное имении Чертоплахиных, в гостиной в протопленной комнате расположились сама госпожа Чертоплахина, мисс Анна с Лёлей, князь Хованский и сэр Патрик. Князь жаловался, что его суставы уже не выдерживают такой тряски и прямо зеленел при мысли о завтрашнем возвращении в капризной коляске.

– Поскорей бы выпал снег! Низкие сани, плавно летящие по гладкой лыжне, – всё, о чём можно мечтать! – вздыхал он.

Барыня Чертоплахина была любезной, но её застывшая улыбка оставалась холодной и безжизненной. Она бросала невыразимый взгляд на Анну, отвечала односложно и по рассеянности пару раз спустила петли с чулка. Сэр Патрик немного поговорил о делах, о цене на свёклу и рожь, и о прошлом урожае солода.

– Ох, как бы тётушка не заставила меня тут шить и вязать! – тихонько посетовала Анна сэру Патрику. – Красивая вышивка – ещё куда ни шло, но однообразная штопка – это так скучно!

– У вас, Поликсения Аристарховна, весь рукав в шерсти! – весело воскликнул Хованский. От его смеха Чертоплахина вздрогнула и поспешно отвечала, отряхнув капот:

– Да, дворовые чесали шерсть, теперь она кружится по всему дому...

Комнату сэру Патрику отвели во втором этаже, в правой стороне дома. Бесник завалился спать на топчан почти сразу, но сэр Патрик угрюмо морщил бровь и бродил туда-сюда, прислушиваясь к уснувшему дому. Ему показалось, что-то немелодично скрипнуло. Он напряг слух, но ничего больше не уловил. Тогда он решительно схватил подсвечник и бесшумно выскользнул из комнаты. В коридоре стояла темень, на миг рассеиваясь от жалкого сияния свечи и тут же смыкаясь. Он заранее посмотрел, где отвели спальни князю и Анне. Какая-то тень проскользнула почти рядом с ним, но так неслышно и невидимо, что лишь дрожание пламени свечи выдало её. Сэр Патрик закрутился на месте, щурясь и напрягая зрение. Он уже добрался до покоев Анны и протянул руку проверить, что дверь наверняка заперта. Его ладонь, однако, натолкнулась на пустоту – створка была приоткрыта. Не колеблясь, он проскользнул в образовавшуюся щель и в беспокойстве шагнул в комнату. У кровати, покрытой пологом, он уловил колебание занавеси и почти подбежал к постели. Послышался возглас, и испуганный девичий голос произнёс: "Кто здесь?"

– Анна, это вы? – каким-то глухим тоном выдохнул сэр Патрик и неожиданно отдёрнул тяжёлую портьеру балдахина. Анна, в ночной сорочке и в чепчике, в испуге натянула одеяло до подбородка!

– Что вы делаете?! – зашептала она. Сэр Патрик намётанным взглядом тщательно запечатлел её лицо, шею и рубаху в первую неожиданную секунду – ничего необычного.

– Вы одна? – недоверчиво спросил он и стал кружиться на месте, выхватывая пламенем тёмные углы спальни.

– Да, конечно, Лёлю положили в соседней комнатушке, почти каморке, – едва дыша залепетала Анна, со страхом – будто на помешанного – глядя на сэра Патрика и не решаясь спросить, зачем он потревожил её так поздно.

– У вас приоткрыта дверь... – заметил с укором непрошеный гость.

– Нет, я запирала её! – Анна зарделась и потупила глаза, не зная, что ещё добавить. Тут послышался высокий и протяжный скрип. Оба подпрыгнули и обернулись к двери. Створка вяло растворилась нараспашку, несмазанные петли в гробовой тишине дома звучали как трубный оркестр. Свечка в руке сэра Патрика шелохнулась, пламя задрожало и погасло, оставив тонкий, еле уловимый ноздрями запах дыма. С минуту проём зиял чернотой и будто сгустившимся мраком. Неожиданно возникла белая фигура и не издав ни звука скользнула в комнату. Мгновение ничего не происходило, но потом тишину прорезал крик: Анна завизжала, перебудив половину дома.

***

Сэр Патрик расхаживал по стеклянной веранде, безрадостно глядя на хлопья тихого снега, равнодушно ниспадающие с наводящего тоску серого неба. У него только что состоялся нелёгкий разговор. Когда госпожа Чертоплахина, которой не спалось, заметила блуждающий по коридору огонёк, то, проявив изрядную смелость и любопытство, проследила за ним, пока не потеряла из виду неподалёку от покоев Анны. Закравшееся подозрение повлекло её проверить сон племянницы, и каково же было её негодование, когда она наткнулась там на мужчину, да ещё и иностранца!

"Оскандалена!" – выговаривала она Лёле и грозилась выгнать её в пургу (именно так: подождать пока начнётся буран и только тогда выпроводить несчастную восвояси!) за недосмотр подопечной.

Тщётно сэр Патрик оправдывался и извинялся, Анна божилась и упрашивала, а князь Хованский пытался выступить дипломатом, гнев тётки был неумолим. Бесник только качал головой, глядя на хмурое лицо хозяина. Князь засобирался в обратный путь и тактично предложил сэру Патрику вернуться с ним, но к обеду Чертоплахина оттаяла, сменив гнев на милость. Она заявила, что погорячилась и ни в коем случае не хотела отпускать сэра Патрика так скоро.

– Меня сочтут негостеприимной! – заявила она.

Князь в скорости отбыл. Мокей, крепко пожав руку Бесника, взобрался на облучок и свистнул чрезмерно взволнованным лошадям. Когда коляска покинула ворота, Бесник поделился с хозяином:

– Лошади в этих краях постоянно встревожены. Вот и наш кучер всё жаловался – не нравится коням в этой конюшне: беспокоятся они, с копыта переступают.

– Ничего, скоро привыкнут. – бесстрастно ответил сэр Патрик. – Ты лучше пойди в нашу комнату и открой мой саквояж: мне нужны...

Вновь наступила ночь. Сэр Патрик уже не бродил в своей комнате, а, рискуя навлечь на себя очередную немилость хозяйки, петлял по коридорам. На этот раз он был без свечи, но глаза его быстро привыкли к процеживаемому лунным светом мраку. Портреты на стенах могли напугать любого малодушного в такой час, но сэр Патрик не смотрел по сторонам, и такие пустяки его не волновали.

Снизу послышался шорох и щелчок, но он глядел только на дубовую тяжёлую дверь, из-под которой в такой поздний час просачивался слабый свет. Но привлекло его другое движение.

Вскоре перед ним показалось нечто. В конце коридора кто-то ступал осторожно, его шаги заглушал толстый ковёр, но наблюдающий точно улавливал невидимые волны колеблемого воздуха. Сэр Патрик прищурился, и, разобрав полночного визитёра, устремился тому навстречу. Фигура, поравнявшись с сэром Патриком, слабо ойкнула и отшатнулась.

– Снова вы! – раздался испуганный шёпот Анны, но не без некоторого довольства. – Если тётушка снова увидит нас вместе в такой час – не миновать беды! Она точно напишет моей матери, а та передаст отцу, и тогда мне точно несдобровать.

Сэр Патрик отчаянно приложил палец к губам, огляделся по сторонам и настойчиво увлёк девушку по коридору. Очутившись в его комнате, ярко освещённой и прогретой, девушка повысила голос:
 
– Вы меня смущаете, сэр! Я должна идти к тётушке! Она просила зайти и почитать ей на ночь, ведь у неё бессонница!

– Вы так прекрасны, мисс! – восхищённо глядя на миловидное лицо, воскликнул сэр Патрик. – Но так невинны! Поверьте мне, если считаете меня своим другом, вам не стоит ходить к тётке и оставаться с ней наедине! Я верю, это пойдёт вам на пользу.

– Почему вы так говорите?! Вы странный!

– Я же иностранец, – улыбнулся он. – Вы так привязаны к тётке?

– Я её почти не знаю, видела пару раз в детстве. И отец как-то навещал сестру, пока я была ребёнком, поэтому это имение и дом мне смутно знакомы. Но я не чувствую себя здесь счастливой.

– Осмелюсь предположить, вы нигде не находите покоя?

– Так и есть! – воскликнула Анна, а на глаза её неожиданно навернулись слёзы.

– Я чувствую себя неприкаянной. Матушка отослала меня, тётка не считается с моими желаниями. Она даже не поверила мне, когда я поклялась, что не приглашала вас к себе прошлой ночью. Я не поверхностное, легкомысленное создание, которым многим кажусь.

– Я вас понимаю... – сэр Патрик приблизился и заключил плачущую девушку в объятия. Его взгляд упал на зеркало: дверь позади него, отразившись в зеркальной глади,  бесшумно распахнулась, но никто не зашёл. Он резко повернулся: в глубине тёмного коридора кто-то стоял: фигура была высокая и явно мужская.

– Кто здесь? – испуганно пролепетала Анна, вжимаясь в грудь сэра Патрика. Из коридора послышался короткий глухой приказ: "Начинай!"

Неожиданно Анна ужом извернулась в объятиях, и не успел сэр Патрик недоумённо открыть рот, как холодные девичьи ладони обхватили его лицо, а острые жемчужные зубы подобно гадюкиным воткнулись в шею. Анна жадно впилась прямо в сонную артерию и зачмокала губами с жадным призвуком. Неожиданно девушка оттолкнула свою жертву, черты её лица искривились, мгновенно изуродовав юное личико хищным оскалом, и она выдохнула в злобе и разочаровании:

– Пустышка!

В комнату уже шагнул князь Хованский. От его любезности не осталось и следа. Черты выражали жестокость и непонимание:

– Что ты мелешь?! – повелительно крикнул он.

Сэр Патрик тем временем потирал укушенную шею, из которой на удивление не показалось ни одной кровинки, хотя клыки, чересчур длинные для человека, оставили глубокий след.

– Пустой! – заверещала Анна. – Я так голодна! Ты обещал, что я наконец смогу поесть. За два месяца один петух и больная овечка! – Анна метнулась к князю, выставив вперёд ногти, как когти, намереваясь впиться тому в лицо. Он с силой отшвырнул её, и она заскулила: "Крови, крови..." – отползая в угол.

– Неужели? – князь улыбнулся краешком рта, смотря изучающим взором в бледное лицо стоявшего, и будь сэр Патрик помалодушнее, это привело бы его в трепет.

– Вы вернулись? – спросил сэр Парик, будто продолжая светский разговор.

– Да, ведь, отказавшись проехаться со мной, вы лишили меня ужина!

– Увы, я лишил бы вас его в любом случае! От меня мертвецам никакого проку.

– Я не могу плодить вампиров среди своей дворни, иначе они перестанут работать, – доверчиво заявил тот. – Но вот иностранец, которого никто не хватится, был бы кстати...

– Как и одинокая тётка! – ухмыльнулся сэр Патрик и покачал головой.

Анна завыла, с ненавистью глядя на свой "ужин", который не смог ответить её алчущим стремлениям. Будто она подняла крышку, а вместо сочного фазана с подливкой обнаружила досуха вылизанную тарелку.

– Жаль! И чего вам не сидится в ваших краях? Или высосали у своих румын всю кровь?.. – князь Хованский сейчас более всего походил на скелет, обтянутый кожей.

– Я не пью кровь, – последовал простой ответ.

– У вас сильная выдержка...

– Вы тоже можете обходиться без неё.

– Для этого нужно быть крепким духом. Да иметь желание на пару с любовью к ближним. Я же почти всех презираю. Интересно, как удаётся это вам?

– Я дал обет. Бог получил мою душу прежде дьявола.

– Понятно, – хохотнул князь, а его смех напомнил скрежет железа. – Кто-то удружил вам, взяв вашу кровь после причастия. Он явный глупец и необузданный малый.

– Был. – поправил сэр Патрик. – Его сердце давно пронзил кол, а труп втагода сожжён.

– Это особая мука – иметь суть демона, но служить свету. А я было подумал после прошлой ночи, что вы явились оберегать мою девочку! – его мёртвый взгляд указал на хнычущее создание.

– О, нет, всего лишь её вредную тётку. Я это понял ещё на балу у губернатора. Вам ли не знать, как обострён слух у нашего брата – почти как у летучей мыши. Я слышал всё, что говорила вздорная Чертоплахина своей племяннице, сидя от меня в другом конце зала. Думаю, неуловимая перемена в девушке чувствовалась подсознательно, и тётка больше не хотела её у себя видеть. Она настаивала, чтобы Анна вернулась к родителям в Москву, а та умоляла позволить погостить у той хотя бы недельку. Мне же Анна изложила ровно противоположную историю: с таким невинным лицом и так искусно врать! Чертоплахина обрадовалась моему предложению приехать – уединение с изменившейся девицей пугало её. Уже два месяца Анна была на стороне зла. Именно поэтому сегодня Поликсения Аристарховна не согласилась отпустить меня с вами.

– Тётушка! – встрепенулась Анна, а глаза её загорелись голодом и жаждой. Она вскочила, облизнувшись, как кошка с мыслью о сметане, но князь удержал её:

– Успеется. Здесь есть ещё один сосуд, который не разочарует тебя. Мокей по запаху определил живую плоть. Где ваш прислужник, этот валах или румын? Вы сами вряд ли его оприходовали, вам он не по зубам!

– Вы должны покаяться, дав обет отказаться от крови! Господь поддержит вас в борьбе с искушением, но вы должны искупить то зло, что натворили. Как это делаю я – уничтожаю нечисть. Именно поэтому я здесь. В этой стране её слишком много развелось – глухие дороги, тёмные леса, большие расстояния! Она заполонила собой многие сферы – даже просочилась в верха дипломатии и знати, судя по вам.

– В политике кого только не встретишь!

– Аннушка! – раздалось из глубин лестницы: кто-то поднимался на второй этаж. И почти сразу в дверь просунулось нетерпеливое лицо тётки с вздёрнутым носом. Её чепчик превратил голову в кочанчик белой капусты, тонкие пряди выбивались из-под кружевной оторочки, без пышного парика голова, казалось, уменьшилась раза в два.

Завидев всю компанию тётка запнулась, выпучила глаза. Скользнув недоумённо глазом по вновь прибывшему князю, тем не менее всю свою вспыльчивость Чертоплахина обратила на сэра Патрика:

– Как?! Опять? Я жду девочку у себя, а она тут – рыдает! Вы просто мерзавец, томный соблазнитель и Иуда! Я же доверилась вам...

Эта тирада повисла незаконченной в воздухе, а глаза тётки расширились от немого ужаса. В одно мгновение, завидев пять литров драгоценной жидкости сорокалетней выдержки, так любезно пожаловавшей к постившимся, Анна зарычала, вскинула руки с острыми ноготками и с открытой пастью кинулась в сторону двери. Не успели её руки обвиться вокруг шеи тётки, как девушка вскрикнула, осела, стала извиваться и с глухим стуком повалилась на пол. Из-под левой лопатки её торчал наконечник блестевшей холодным отсверком стрелы.

Князь заревел, а из-за ширмы для переодевания вышел ошалевший Бесник с арбалетом в руке. Он будто сам не поверил в то, что произошло.

– Иудиным лобзаньям иудино дерево[9]... – проронил сэр Патрик и тут же воскликнул: – Чего ты ждёшь!

И Бесник торопливо вложил в жёлоб ложа ещё одну серебряную стрелку, но было поздно. Князь с небывалой для его годов прытью вылетел из комнаты, крича на ходу: "Мокей, закладывай!" Сэр Патрик не раздумывая бросился за ним, минуя охающую испуганную тётку да иссохший в момент труп Анны, от которого уже сейчас веяло многонедельным тленом.

Слетев с лестницы, оставив дверь, он увидел распахнутые ворота, из которых выезжала коляска: Мокей сидел на козлах, погоняя каурую кобылицу, а князь мёртвым оком с ненавистью глядел на фигуру сэра Патрика. Бесник догнал князя и закричал:

– Что нам делать?! Я так виноват! Я подумал, вдруг вы ошиблись, а я убил эдакую овечку...

– Далеко не уйдёт! Полнолуние! – указал он на небо и поспешил в конюшню, где его ждал рыжий конь, уже с два часа парившийся под седлом. Бесник выполнил всё в точности. Сэр Патрик быстро оседлал нетерпеливого и измученного ожиданием коня, поспешая за нечистью.

Холодное и грубое в своей серости небо покрывали водянистые тоскливые тучки. Одна из них нехотя расступилась, давая проход единственному на сей час в своём праве светилу. Луна засеребрилась аккуратным блинком, рассеивая свет солнца. Видневшаяся впереди коляска неслась на всех парах. Но как только лунный луч достиг земли, оттуда донёсся шум, крик и ржание лошади. Коляску повело, после чего она опрокинулась и развалилась на полном ходу с душедробительным треском.

Сэр Патрик не сбавил ходу. Быстро нагнав беглецов, он натянул повод. Каурая лошадь лежала на боку, силясь выпутаться из дышла. Она с хрипом тянула воздух, пугаясь не непривычного горизонтального положения, а кое-кого в отдалении. Рыжий в подпалинах волк скулил и извивался, наконец замер, поднял длинную мордочку ввысь и заскулил на луну. Лошадь просто взбесилась, а из-под обломков повозки раздалось раздражённое:

– Мокей, не время! Мокей, помоги. Тварь ты безмозглая, псина шелудивая!!!

Сэр Патрик подлетел к лежавшему князю, придавленному остовом коляски. Тот посмотрел на сэра Патрика, силясь вскочить, но ему мешал обломок.

– Ты предатель! – зарычал он. – Ты наш! Ты из тьмы! Ты будешь проклят...

Сэр Патрик достал из-за пазухи осиновый кол и ничего не сказал... Когда остриё вошло в сердце, и вместо иссохшего князя остался один одетый в парик и камзол скелет, рыжий волк, подкрадывавшийся к беспомощной лошади, вновь задёргался как в припадке, опять задрал голову и завыл на этот раз долго и протяжно. Бросив последний, уже равнодушный взгляд и на коня, и на человека, волк развернулся и поспешил наутёк в дремучий неприступный лес, куда его призывным воем приглашали волчьи собратья.

– Значит, Мокей больше не вернётся? – вопрошал зачарованный Бесник, сидя в гостиной не как служка, а как важный гость и попивая сладкий горячий чай из барских чашек.

– Нет, он должен был служить князю, но тот умер, и теперь Мокей отправился туда, где будет себя чувствовать гораздо покойнее. Среди тех, кого признаёт своей породы.

– Поликсения Аристарховна велела немедленно послать за священником и освятить дом. Какой удар для близких! Интересно, где теперь её душа?

– Анны? Может быть, в лучшем из миров. Но она мучилась нещадно. Вечная жизнь – вовсе не дар, – вздохнул сэр Патрик с меланхолией.

– Мороайка ! – кивнул Бесник решительно, сёрбая чаёк с золочёной ложечки и закусывая плюшкой. – Жаль, у хозяйки нет чего-нибудь покрепче. Повар что-то говорил о вишнёвой наливке...

– Уверен, для тебя ей ничего не жалко! – усмехнулся сэр Патрик, хлопая Бесника по руке. – Ты спас её от острых родственных зубов и смертельных объятий. Хотя ты что-то уж медлил... А ведь она успела меня укусить! – попенял он с укором.

– Я же сказал: как только войдёт в комнату!

– Но я, правда, думал, что войдёт старшая doamna[11], а не молодая! Испугался, вдруг вы ошиблись!.. Получается, вы поехали сюда, чтобы спасти взбалмошную, перешагнувшую свежесть и молодость кикимору?!

– Какой ты, Бесник, невежда! Мы должны спасать и подурневших тётушек, и недалёких, узколобых дядюшек! А я пришёл спасти невинную душу. Душа не имеет ни возраста, ни дурного характера. После того, как от Мокея шарахались все лошади, я не мог не сообразить, кто именно был тот приколич в рыжих подпалинах! Это он напал на экипаж Анны, загрыз коней и кучера, а князю досталась свежая молодая кровь. Недаром же на балу Анна прикрывала свою грудь и шею шалью, но один раз она допустила оплошность, и шаль соскользнула – всего только на миг – но мне было достаточно.

– А это правда, что вы сказали: вы... один из них? – докончил Бесник с невольным трепетом.

– Только по облику, но не по сути, – выдохнул сэр Патрик. – За всю свою "жизнь после жизни" я убил лишь маленького телёнка... Он мне снится до сих пор. Я успел причаститься, когда... ты понимаешь. И зло не одолело меня, но это мука. Ведь только кровь даёт силы и могущество. А меня помимо веры кормит яблочный и гранатовый сок да нарзан с высоким содержанием железа!

– Но вы ведь едите остальную еду! – не согласился Бесник.

– От неё мне почти нет проку... Больше стараюсь для виду. – И он улыбнулся, закусывая грушевый сидр яблочной долькой.

Примечания:

1 -  Стуфат – блюдо румынской кухни из баранины с зелёным луком и чесноком. Обычно готовят из рёбер и позвоночника по традиции на второй день Пасхи. В Италии баранине предпочитают говядину.

2 - Домнишора (domnisoara) – обращение к незамужней женщине, дама, мисс.

3 -  Домнуле (domnule) – господин, обращение к мужчине.

4 -  Экзархия, экзархат – церковь на территории Молдавского и Валашского княжеств в 1789-1792 и 1808-1812 гг., в период русско-турецких войн, когда эти территории находились под протекторатом Российской империи.

5 - Фанариоты – исторически собирательное название этнически греческой элиты в Османской империи. Из фанариотов назначались господари княжеств Молдавия и Валахия, где их правление вызывало недовольство коренного населения из-за усиленных поборов, контрибуций и повинностей в пользу султана. В негативном смысле обозначало коллаборационистов, сотрудничавших с турками во времена османского ига. Здесь: бранное.

6 - Цуйка – крепкий алкогольный напиток 24-65% об. (в среднем – 40-55%), изготавливаемый только из слив без добавления другого сырья, в т.ч. и сахара.
 
7 - Штоф – (истор.) старая русская мера объёма жидкости (обычно спиртного), равная 1/10 части ведра или двум водочным бутылкам (около 1,2 литра), а также сосуд такого объёма; полуштоф = 0,6 литра, шкалик = 0,06 литра.

8 - Приколич – мифологический персонаж румынской мифологии, оборотень, способный превращаться в волка или собаку.

9 - Иудины лобзанья – облыжные, предательские ласки.
Иудино дерево – осина, на ней, по одной из версий, повесился Иуда Искариот. Здесь (авторск.): то, что убивает нечисть.

10 - Мороайка – женская форма от "морой", разновидность вампира в румынской мифологии. В некоторых произведениях рум. фольклора морой — это призрак мёртвого человека, покинувший могилу.
 
11 - Doamnа (Домна) – госпожа, обращение к замужней даме.


Ольга Пляцко,
сентябрь, 2022