27. Казнь

… Это было другое место. Тусклый свет занимающегося утра проникал в камеру, похожую на тесную келью. Его последнего утра.

Сил не было, их будто выкачали из него. Лёжа на холодном каменном полу, он попытался проникнуть мыслью наружу — и это у него получилось сразу. Магическая защита была, но куда слабее, чем в Норах. Оливер увидел пустынную улицу перед тюрьмой, что находилась рядом с городской площадью, двух обходных, маявшихся на вахте. С одним заговорил подошедший Страж, указывая куда-то рукой в чёрной кожаной перчатке с железными шипами на костяшках…

Оливер не помнил, как оказался здесь. Возможно он, утомлённый бдением и энергетически опустошённый, уснул… А леди Джейн? Она осталась там!

Страх сковал Оливера в ледяных объятиях. Какая участь ожидает её?! Неизвестность, боязнь за жизнь названой сестры доставляла ему мучения большие, чем сознание собственной скорой смерти.

«Нет! Ты выкрутишься, леди Джейн! – прокричал ей Оливер мысленно. – Ты им не нужна без меня!..»

До него донёсся рык дикого зверя. Джейн находилась поблизости. И уже едва могла себя контролировать.

***

… Судя по гулу множества возбуждённых голосов, на площади перед эшафотом, тесно оцепленном обходными, вооружёнными парализаторами (вдруг кто-нибудь пожелает расправиться с приговорённым самолично?), собрался весь город. Вряд ли бы нашёлся такой, кто отказался бы поглазеть на публичную казнь. Одни спорили о том, как будет выглядеть преступник, и что скажет верховный судья, другие спорили о том, как выглядит приговорённый, и как он будет вопить, когда «Змей, – так называли в народе заклятый хлыст, – будет гладить его по спине»; кто-то прихватил с собой выпивку, чтобы немного скрасить ожидание. Многие попросту болтали о делах домашних — теме весьма обширной! – при этом то и дело поглядывая на пустующие деревянные подмостки, посреди которых возвышался столб с поперечной перекладиной, и явно скучающего палача в алом одеянии . Зеваки громко дискутировали о главном виновнике событий, и хохотали, тыча пальцами в чёрную пантеру, клетка с которой была заранее доставлена на место казни и водружена перед эшафотом так, чтобы казнимый её видел.

– Ведут! Ведут эльфа! – послышалось из толпы, гудящей как громадный пчелиный рой, лишь только приговорённый, конвоируемый высоким широкоплечим Стражем, показался под аркой.

Шум вдруг стих — будто кто-то выключил звук. Взгляды множества глаз, горящие животной алчностью, устремились на Оливера Флэминга.

Оливер невольно замешкался: его охватила жуть. «Я — актёр, – подумал он, прилагая нешуточное усилие, чтобы овладеть собой, – и эта роль — первая и последняя в моей жизни. Любопытно, догадывается кто-нибудь из этой публики о том, что творится в душе исполнителя главной роли?..»

Пантера увидела его: вскинулась, в зелёных глазах загорелся золотой огонь. Грозный рык пронзил пространство, эхо спряталось в узких улочках, ведущих к площади. Сердце волшебника сжалось.

– Пошевеливайся, отродье! – Страж грубо толкнул волшебника в спину между лопаток концом плети. – А ну не сметь! – прикрикнул он, замахиваясь на Оливера: Страж испугался его взгляда.
– Напрасно беспокоитесь, – криво усмехнувшись, Оливер покачал головой и двинулся вперёд — к эшафоту.

«Последний свой путь он проделал пешком, будто прогуливаясь», – мысленно составил Оливер собственный краткий некролог.

Из окон близлежащих домов, высовывались любопытные — едва ли не по пояс, рискуя свалиться на головы ротозеев, сгрудившихся внизу – только бы не пропустить ни малейшей детали. Те, кто с комфортом расположился на крышах, приподнимались, вставали в полный рост, чтобы лучше разглядеть происходящее внизу со своих поднебесных мест. Ещё бы! Казнь была редким развлечением, предоставляемым властями.

Поднявшись на помост, Оливер остановился и, обернувшись, обвёл взглядом толпу. Он хотел запомнить эту живую картину — всю, до мельчайших деталей! — чтобы унести это воспоминание с собой, туда, где нет ненависти, страданий и холодной жестокости.

Что это?! В море алчных, искажённых злобой лиц мелькнули три знакомых: Чарли, Доджера и… Дика?!! Тёплая волна радости затопила Оливера, сердце его бешено заколотилось.

«Ты жив, верный мой друг! Ты спасся, тебе удалось найти наших!.. Нет, – подумал волшебник с досадой, вглядываясь в толпу. – Нет, показалось только. Это был кто-то другой, лишь немного похожий. Наверное, я слишком сильно хотел увидеть тебя… в последний раз.»

На широком балконе ратуши, перед которой был воздвигнут эшафот, вышел долговязый мужчина, облачённый в тёмно-синюю бархатную мантию и алый берет, украшенный длинным пером, закреплённом сверкающей пряжкой, по правую и левую руки встали два мужчины в лиловых плащах — маги. В руке судьи был свёрнутый пергамент. Зеваки притихли. Пантера вскинулась, подняла голову, взгляд широко раскрытых глаз устремился на Верховного Судью.

С шелестом развёрнув пергамент, Судья откашлялся и зачитал обвинение: громко и торжественно:

– Сей эльф, выдающий себя за мужа, именуемого Оливером, и являющий здесь, пред почтенными и законопослушными гражданами свой истинный облик, настоящим числом от 3322-го коранара, 13-го йестарэ, 9-го астара обвиняется:
– в нарушении границы;
– в ведении преступных речей и сеянии смуты с целью подрыва веры в доброту и могущество Великого Эала и верных слуг его;
– в использовании магии, дабы помогать пр;клятым и настраивать их против тех, в чьих руках счастие, довольство и спокойствие наций…

Верховный Судья сделал эффектную паузу. И медленно и громко, словно штампуя, произнёс:

– в покушении на Великого Эала!
Обвиняемый Оливер приговаривается к двадцати пяти ударам священным кнутом.

Зачитав приговор, Верховный Судья свернул пергамент и опустился на стул, прямой как жердь. Он должен был присутствовать во время казни. На балкон опустилась тень защитной магии.

Толпа словно взорвалась, загалдела громче прежнего, разорвав воцарившуюся тишину.

– Презренный эльф!!! – прорвался сквозь гомон чей-то вопль.
– Презренный!– вторил тому ещё один. – Пускай издохнет!
– Ещё одному из них сегодня по заслугам воздастся!
– Сгинь, отброс вонючий!
– Будь ты проклят, проклятый колдун!
– Все беды от таких, как они!

«А ведь я не сделал вам ничего плохого! – подумал волшебник, глядя на людские лица, искажённые лютой яростью. – И, наверное, некоторых из вас всё же помнят, что я лечил вас… Как, почему вы позволили превратить вас в свору зверья?!»

Рык, сотрясший воздух, заставил зевак в страхе умолкнуть на миг. Пантера, запертая в клетке, беснуясь, царапала когтями пол, исступлённо билась головой о толстые железные прутья; звериная сущность брала верх над человеческой.

«Прошу! – взмолился Оливер, мысленно взывая к верной подруге. – Не давай этим животным новых поводов для торжества! Видеть муки для них — лишь часть увлекательного представления. И… мне было бы намного легче… уйти.»

Это послание было принято. Чёрная пантера замерла, уставившись на волшебника. И улеглась, положив массивные лапы одну на другую. Взгляд её огромных изумрудно-зелёных мерцающие глаз был прикован к Оливеру, стоящему на «сцене».

– Да он просто фигляр! – басисто заорала какая-то баба, перекрывая вопли младенца, которого притащила с собой. – Цену себе набивает!
– Дешёвка! – провизжала другая.

Из толпы послышались хохот, гиканья, улюлюканье, похабные выкрики. В приговорённого полетели вонючие объедки, тухлые овощи. Оливер пригнулся, пытаясь увернуться, но всё же потерпел неудачу: несколько раскисших помидор шмякнулись о его спину и плечи, а один тухлый кабачок, метко запущенный кем-то, угодил ему в висок.

– Эй, выродок! – раздался чей-то сиплый фальцет. – Скоро сам станешь такой же гнилью!
– А мы пофмотлим! – поддержал того шепелявый товарищ. – В какую смефдяфую луву ты плефртифя. Ха-ха-ха!!!
– А ну-ка покажи нам, эльф, – крикнул ещё один «почтенный зритель», – Как ты умеешь пищать и выть!
– Во славу Великого Эала!

Оливер распрямился. Медленно оглядел толпу, беснующуюся от восторга и предвкушения щекочущего нервы зрелища. И вдруг, запрокинув голову, расхохотался. Зеваки поражённо умолкли. Оливер склонился в комическом низком поклоне перед притихшими обывателями, затем обернулся к палачу.

– Я к вашим услугам, сударь, – промолвил волшебник.

И шагнул к столбу, у которого ему предстояло принять смертную кару.

Палач ловко разрезал путы, туго стягивающие запястья волшебника. Рванул за ворот рубаху, разрывая её на две части.

– Я работаю аккуратно, почтенный государь, – проговорил он, тщательно привязывая свою жертву. – И сейчас вы убедитесь в этом, почтенный государь.

«Прости, леди Джейн, что я вынудил тебя стать свидетельницей этой сцены – мысленно обратился Оливер к анимагу. – Подожди немного: скоро всё закончится. Молю: воспользуйся шансом! Освободись!»

Она не издала ни звука. Лишь неотрывно глядела, не желая упустить ни малейшей детали. Как Страж, что привёл Оливера, поднимается по скрипящим ступеням на подмостки со «змеем» в руке, как передаёт его палачу, бережно держа за рукоять. Как кнут со свистом опускается на обнажённую спину казнимого…

Удар обжёг его как огонь – то был первый нежный поцелуй Змея. За ним последовал следующий, такой же горячий, и ещё один, и ещё… Змей страстно любил свою жертву: он обвивал её своим глянцевым аспидно-чёрным гибким телом, целовал до крови. Оливер Флэминг сносил их без единого вскрика, стиснув зубы до привкуса железа во рту, сжав кулаки так, что ногти впивались в ладони. Пред мысленным взором — лишь образ Джейн, её глаза, полные гнева. Волшебник цеплялся за этот образ как утопающий за соломинку.

«Во славу Великого Эала!» скандировало «зверьё», ревя и воя за его спиной. Оливер не мог видеть их, но разве теперь это было важно? Он знал, как мучительно зрелище казни для неё, его верной подруги. И молил: дать ей сил дотерпеть до конца.

Но конец не наступал. И стоны рвались из груди, а тело содрогалось от каждого удара заклятого кнута, терзающего плоть; горячая, нестерпимая боль кромсала на части его сознание…

«Я не здесь, я где-то далеко… Там, где нет страданий и горьких слёз… Там, где нет глумящихся, радующихся чужому горю и мукам…»

Беспамятство снисходило лишь на краткий миг. Новый удар воскрешал его к жизни, в которой была лишь боль… Тьма забвения, поглотившая его, была как благословение…

Он оставался бесчувственным к пинкам, глух к глумившимся над ним праздным зевакам, только что наслаждавшимися его страданиями. Когда его волокли по ступеням эшафота словно тряпичную куклу, а затем, швыряли на открытую телегу, будто мешок с сеном, чтобы поскорее увезти прочь, ему было всё равно.

Может, это было хорошо, что он не мог уже видеть, как пантеру волокли на подмостки, на которых только что над ним свершалась казнь, не слышал её рык!.. Он бы, наверное, радовался, глядя, как «эта огромная чёрная кошка», – так крикнул кто-то из воющей толпы, – яростно дралась, отбрасывая когтистыми лапами Стражей, бросившихся на помощь поверженным окровавленным товарищам. Он бы восторжествовал, когда, окружённая, она вдруг, обратившись в девушку, исчезла…