Исцелися сам!

Триптих становится любимым жанром. Особенно когда сладко ностальгируешь о себе самом в больничном прикиде и в руках коллег. И трудно выбрать, какая история из собссной пациентской практики была самая-пресамая… Поэтому – три - в хронологическом порядке :

1.   Гланды, они же - небные миндалины. Эти сволочи (я имею виду гланды) могут крепенько попортить жизнь любого, и даже в меру упитанного второкурсника в полном расцвете. Кардиологи-ревматологи сделали языком «ц-ц-ц», головой и всем организмом «ай-яй-яй», голосом – Удалять эту ГАДОСТЬ!

       И вот – сижу вдетый в клеенчатый чехол, такой как бы баальшой, гхм, кондом, с отверстием для личика, и еще двумя – для рук. В этом, гхм, кондоме неуютно и жарко! Но надо! Сижу, очень сильно разинув пасть, и держа перед собой тазик – для отходов производства, естессно. Передо мной на низенькой табуретке сидит ОтоРиноЛарингоФарингоДоктор Сергей Михалыч, и привычно, сноровисто, со скоростью швейной машинки засаживает мне новокаин, с хрустом втыкая иглу в разные места моего горлышка! Напихал, подождал полминуты, и следом – кучу зажимов. Сижу, изо рта торчит веер из лязгающих железяк, хорошо, солнце светит, вижу свое отражение в рефлекторе на лбу Сергей Михалыча. Хорошо, черт побери! Он выждал паузу, командует – Ну, разевай широко! - и какой-то особенной хреновиной, напоминающей ложечку для мороженого, начинает тупо КОВЫРЯТЬ! И мурлычет, б….., - Парня в горы тяни – рискни, трампам-пампам его – того, а потом ты его - опять, вот же мать-перемать… Вариации на тему суровой альпинистской этики. С удовольствием подпел бы, но как-то не в голосе… Кровь течет правильная, венозная, все путем. Единственная мысль – Ну, б…., уже отколупал? Скока еще терпеть?

       И тут вдруг, на фоне бельканто Сергей Михалыча, его же пыхтения и моего сопения раздается такой тихий-тихий - «кряк!». Сергей Михалыч работать перестал, и весь ПРИБЛИЗИЛСЯ. Смотрит куда-то В МЕНЯ. Я глазки вниз скосил, смотрю – вот вам и это самое! На фоне темной крови имеет место пульсирующая струйка алой, артериальной. Тихо-мирно течет в тазик, и немного – куда-то внутрь меня, тот есть – в ДЫХАЛКУ. Будучи большим анатомом, понимаю – ну и ничо такого, дело житейское, задели веточку артерии фациалис, если вовремя подсуетиться, то, в принципе, шанс выжить есть… Но. Но – дышу уже почти никак, с бульканьем, и понимаю – сорри, или совесть, или жизнь, судорожный вдох, и делаю – КХЕК!

       Бедный добрый доктор Сергей Михалыч… Он мне – Ну что ты наделал… Маша! Вытри меня! ГЛАЗА МОИ НАЙДИ! Я его немножко залил – равномерно покрыл кровью голову в шапочке и рефлекторе - полностью, по сгустку – в каждом глазу, остальному докторскому телу тоже досталось. Умная медсестра Маша не стала время тратить – не всего Сергей Михалыча, а только глаза протерла, он опять прозрел, вновь стал крутым мастеровым, жуткой кривой иглой кровоточащую артерию ушил, в две минуты меня с кресла снял, и в палату отправил.

       Лежу. Кровлю. Новокаин отходит, становится понятно, что говорить, жевать, глотать – это как-нибудь потом. Не сегодня. И не завтра. И вообще – КОГДА?!?! А венцом этой истории стало то, что моя матушка вечером принесла болезному гостинец – три ПЕРСИКА. Огромных. Ароматных. Сочных. Я ей записочку-то написал, типа, спасибо, щас не хочется, потом, когда уйдешь, я их СЪЕМ, целую… Сидел потом, честно попытался откусить, и хоть глоток сока сделать… Мммм… Б…..
Но – все стало хорошо! Второкурсник - больной Э. к последующим вивисекциям    готов! Ура!

2.  Год спустя. Если видели везунчика, то это – я. Лето. А я опять в койке, причем на сей раз в очень-очень хирургической. Оставим интимные подробности, прикол был в том, что кафедра ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЛА, что такое этакое растет у меня в брюхе, а ты студент-медик, мы с тобой одной крови, ты и я, поэтому, терпи, брат, давай обследоваться… Кафедральные были классиками в лучшем смысле, поэтому меня, извините, ЩУПАЛИ. То есть, миль пардон, ПАЛЬПИРОВАЛИ. Предварительно раздев нах, то есть совсем. Лежа. Стоя. На одном боку. На другом. Камасутра!!!!!!

        Июльское утро. «Джулай Морнинг» в исполнении … Неважно кого. Хоть меня. Старая земская больница, высоченные потолки, окна, как в готисском соборе. Профессор, мне – Иди в смотровую, раздевайся КАК НАДО, майку можешь оставить, и на стол! Я – пациент послушный, все сделал как велено, еле запрыгнул на высокий операционный стол, улегся головой к окну, лежу. И слышу – Нееет, не так. ВСТАНЬ НА СТОЛ И СТОЙ! Мамочка… Второй этаж. Окна распахнуты. Если я встаю, мнэээ, ЛИЦОМ к окну, то меня с улицы - видать, ХОРОШО так видать, в ПОДРОБНОСТЯХ, метров этак на сто в обе стороны от окна. А совсем славно, если перейти на другую сторону улицы. И друзей позвать! Дальше идем – если я встаю, мнэээ, НЕ ЛИЦОМ к окну, то все то же самое, но – для смотрящих снизу,  с улицы, как-то ОСКОРБИТЕЛЬНО. А, б…., какая разница!

        Становлюсь лицом к двери, руки в боки, не так, чтобы А.З.Бельведерский, но – сгодится!

 И тут – голос доброго, мудрого, замечательного нашего профессора – Заходите!

       Зашли. Их было человек пятнадцать. Группа субординаторов. Обоего пола. Пытливых. Любознательных. Смотрят. Глаза сощурили. Подмечают ДЕТАЛИ. А повернитесь, пжалста, в профиль! Нет ничего проще, мадам, в профиль, так в профиль! Вввввв….

       А финал был супер! Профессор, проведя в моем брюхе четыре часа, обнимался с моими родителями, и кричал – Ура! Я ошибся! Все обошлось! Выпьем!
             До сих пор – помню. И пью – за него. И его ошибку.

3.  И последняя. Десять лет спустя. Опять хирургия, только сосудистая. Опять четыре часа на столе, потом четыре слоя – повязка на клеоле, бинт, ретэласт, эластический бинт. Как Тутанхамона практисски, но, слава те, Хосподи, НЕ ВСЕГО. Блаженство ЗАЖИВАНИЯ. Потом сам себе снимал швы – сто двадцать шесть стежков – это вам не кот наплакал…

         Но это все зола. Главное – на третий день после операции мои добрые друзья спросили – а что тебе принести, страдалец? А я им – Чехова!

         А они мне – а вот тебе! Точно не помню, по-моему, в этом издании было восемнадцать томов. Вот они их все и принесли. Точно, тэкскэать, исполнили пожелание. В моей палате был крайне удобный подоконник, я на него книжки рядком выставил, и давай читать-наслаждаться… Шилишпер… Зюмбумбунчик… Филлоксера души моей…

         Отделение веселилось, ко мне водили экскурсии, а доктора отмечали – в некотором роде имеет место легкий позитивный педагогический флер – пациент, он же врач, он же странный немного, он же, как ни зайдешь, читает, всем говорит, что у него таким макаром облегчается послеоперационный период, юному персоналу такое видеть ПОЛЕЗНО…

          Мне, чессоткровенно, было на это начхать. Дни были полны. От Чехонте до писем Суворину и версий последних слов – не то «их штербе» - констатация, не то «ах, стерва» - в адрес Ольги Леонардовны К….. Дыша Его воздухом. Гуляя по Его миру. Хорошо, черт побери.

Как ни дико звучит,  выпью за Него.

И за моих друзей – тоже!