Сказка о каменном городе

I

Было это давно, верится в это с трудом - мнится, история эта не больше, чем сказка, - но память о событиях тех должна быть сохранна, передаваться из колена в колено, ибо так начиналось наше государство, да и поучительного в ней немало, поэтому слушайте внимательно.

Наш город тогда был полностью каменным. Каменный тогда, каменный и сейчас. Каменный город, построенный на камнях. Ни травинки, ни кустика из-под этих камней пробиться не могло. А других земель мы тогда и знать не могли: на запад – море безграничное, злое, тёмное; на восток – скалы, всё те же камни, взбираться по которым никому в голову не приходило; на юг и на север – бесконечный каменный берег, который хоть трижды за горизонт уйди, всё таким же каменным и останется.

Как человека сюда забросило, непонятно. Говорили, что сюда нас принесло море, и в это очень хорошо верилось, потому что испокон веков мы жили за счёт торговли с теми, кто проплывал мимо на огромных деревянных кораблях. Мы давали им камни, они нам – еду и всё, что для жизни надо. Старики говорили, что так и жили бы мы, голые и бездомные посреди каменной пустыни, обменивали бы камешки на хлеб и ни о чём бы больше не думали, да только чужестранцы чурались нашей наготы, а солнце, не закрытое ни листиком, ни веточкой, нагревало камни, и обдавало людей жаром как снизу, так и сверху. Жить летом было невмоготу – весь день греет солнце, ночью – камни, от жара не скрыться. Зимой же – другая беда, холод несусветный - мороз покроет камни, дождь ледяной пойдёт, и негде от зимы укрыться.

Тогда и начали мы строить из камней дома, сначала простые – сложим три камешка: два вдоль, один поперёк, - вот тебе и укрытие, но постепенно стали появляться мастера, которые из камней стали чудеса делать. Чужестранцы поначалу смеялись над нами – у них все дома деревянные небось были, но, когда увидели работы наших мастеров, обомлели, стали чаще нас посещать, подивиться нашим каменным чудесам приплывали. Они называли это “искусством”, “архитектурой”, а мы просто жили внутри этих каменных изваяний, ведь для того они и были построены. Мастера же соревновались в умении, задумки их становились всё более причудливыми и уже своими руками они их воплотить в жизнь не могли. Так и поделилось наше население – на тех, кто придумывает, и на тех, кто строит. Все были при деле. Чтобы не отвлекаться от чудесного строительства, общение с чужестранцами поручили трём болтунам – у них и в голове было пусто, и руки не оттуда росли, поэтому работе они только мешали. А болтать с чужестранцами каждый горазд – им же от нас только камни были нужны, ну и поглазеть на плод трудов наших.

Так и был построен наш каменный город. Да, сейчас от него уцелело немного, а гений мастеров – навеки утерян. Но в этих руинах, в этих обломках до сих пор чувствуется величие, достичь которого не сможет ни одно государство в мире.

II

Я родился, когда всё уже было построено. Город наш не знал ещё бед, он процветал. Один дом был краше другого. Чужестранцы приплывали регулярно, привозили гостинцы, расхаживали по городу в вычурных одеждах. Из наших с ними никто никогда не уплывал. Во-первых, нужды не было, у нас жизнь была спокойная и счастливая, всего доставало. А во-вторых, как бы ни восхищались чужестранцы нашим зодчеством, для них мы так и остались теми голыми дикарями посреди каменной пустыни. Мы были чужды им, непонятны, и больше, чем мы сами, им от нас нужны были камни. Поэтому никто из нашего города ни разу не видел чужих земель и мог только строить догадки, подкормленные кучерявыми рассказами чужестранцев в цветастых одеждах.

В 15 лет я был бедовый малый. Бегал без дела по улицам, щипал девок, дрался с другими мальчуганами, порой захаживал в трактир и выторговывал у трактирщика пиво – всё это не могло остаться без внимания родителей, и они отдали меня прислуживать в церковь. Когда в нашем городе появилась церковь, я толком не знаю. Ещё до меня чужестранцы привезли с собой свою веру, а три болтуна, особо не задумываясь, её приняли, чтобы у нас охотнее покупали камни. Вера требовала, чтобы в городе была церковь, и мы построили её – в самом центре города, поверх уже стоявшей там ратуши, в которой жили те самые три болтуна. Три болтуна и жёны их, конечно, сердились, что над их спальнями вознесли огромную колокольню, но тут уж ничего не попишешь – кто принёс в наш город чужестранную веру, тот пусть в ней и живёт!

Не знаю, как у чужестранцев, а у нас вся вера заключалась только в том, чтобы два раза в день бить в колокол. Ну, и крестик носить, чтобы он ни значил. Моя служба была подметать колокольню и следить за тем, чтобы никто в неё не забрался и не пробил в колокол раньше положенного. Я знал, что если вдруг что, мне уши отрежут, поэтому самому шалить мне и в голову не приходило. А без шалостей, выше всех остальных домов в городе, под палящими лучами солнца – как же мне было одиноко и скучно! Два раза в день приходил звонарь (мне в колокол бить не доверяли), племянник одного из болтунов. Когда его только назначили на эту должность, он был дико ею недоволен, но постепенно стал всё больше гордиться, чувствуя важность и уникальность своего призвания. Поднимался на крышу он всегда особенно чинно и медленно, дёрнет колокол, сколько ему вздумается, и спустится обратно в свой дом-ратушу, полную чужестранных лакомств и развлечений. Это была единственная моя компания в течение долгих часов унылой и никому не нужной работы. Ведь никому бы и в голову не пришло взбираться на такую высь, чтобы пару раз позвенеть в колокол! Да и прозвени этот колокол не в тот час – кому какое дело! На него из народа никто внимания не обращал, только лишь болтуны над ним тряслись, и то больше для виду.

Успокаивало то, что не одного меня тогда снедала печаль. В тот год несмотря на видимое процветание, наш город как будто погряз в каком-то унынии. Всё было красиво, один дом был выше и краше другого. Выше и краше уже и быть не могло, мастера будто зашли в тупик. Строить больше домов нужды не было, так как, выращенный среди камней, народ наш не был чересчур плодовит – на семью приходилось, дай бог, по одному ребёнку, а были и бездетные, были и одинокие. Мастера стали изощряться – дома стали сносить и строить заново, над уже существующими возносить надстройки, но во всём этом не было смысла, не было необходимости. А когда труд бессмысленен, он становится в тягость. Народ приуныл, отяжелел, стал всё больше ходить в трактир. Поэтому не знаю, что печалило больше – мой ежедневный бесполезный труд или вид города, который открывался мне с его вершины, - вид, испорченный множеством ненужных надстроек, вид домов, крепких и красивых, которые разрушались и заменялись на уже не такие крепкие и красивые только лишь за тем, чтобы мастерам и строителям было чем заняться. Город был беспокоен, город болел и с высоты это становилось особенно очевидно.

С тоски иногда хотелось броситься вниз с колокольни, разбиться о пыльный асфальт и ни о чём не думать. Я помню, был в шаге от этого, когда услышал девичий смех. Красивый, глубокий, но юный и звонкий голос приглушённо звучал откуда-то из под моих ног. Я хорошенько подмёл под собой и увидел засыпанную пылью дверь. Пошуровав немного с замком, мне удалось приоткрыть её и заглянуть внутрь – оказывается, прямо подо мной было что-то вроде чердака – уютная, широкая комната c высоким потолком, по углам заставленная покрытым тряпками хламом чужестранного происхождения. Посреди комнаты сидело три девушки. Казалось, они были совершенно нагие, а голые тела их прикрывала лёгкая ткань, похожая на чужестранный тюль, который мы привыкли вешать на окна. Все были в разноцветном, и лишь одна – в белом, та, что смеялась, та, чей голос поразил меня своей красотой. Ох, как она была прекрасна! Много девиц я повидал на улицах, но ни одна не сравнится с ней! Белизна её кожи была необыкновенная, белее камня, как будто луч солнца ни разу не прикасался к ней – это белизна столь яркая, столь неестественная, что поначалу отталкивает, пугает, это белизна красоты неземной и недоступной, по сравнению с ней ты всегда будешь чувствовать себя несоизмеримо ниже, но не стремиться к такой красоте, не мечтать о ней, забыть её уже невозможно – лишь она становится стремлением всей твоей жизни! Тёмно-русые волосы её опускались до поясницы - как ярко смотрелись они на фоне белоснежной ткани, покрывавшей белоснежную кожу её! Несмотря на улыбку и смех, глаза её были полны печали, как будто какая-то грустная тайна скрывалась в них, но яркие, резко очерченные брови придавали взгляду твёрдость и властность царицы.

Я был над ними, подглядывал через щёлочку, молил бога, чтобы луч света, ненароком проникший в неё, меня не выдал. Красавица в белом неожиданно вскочила на ноги, развела руками и начала кружиться вокруг комнаты, вокруг своих подруг в каком-то причудливом, ритуальном танце. Подруги хлопали ей и хохотали. Она не замечала их – в этот момент она была одна – закрыв глаза, она сложила руки так, будто заключала в объятия воздух. Ох, как я хотел быть внутри этих объятий!

Видимо, бог услышал мои мольбы, и дверь, на которую я, незаметно для себя всё больше наседал, полностью распахнулась и я провалился в люк. Я думал, что погиб, и долго лежал с закрытыми глазами, пока не услышал девичий смех. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в куче какого-то тряпья, вокруг которого девушки и сидели.

- Я же сказала, магия существует! Ритуал явил мне жениха! – молвила белокожая красавица, указывая на меня ладонью.

Растерялся я поначалу, смех девиц мне был почему-то обиден, но вскоре и сам засмеялся. Засмеялась и она, и слышать смех её мне было так приятно.

Весь день я провёл с девушками. Комната, в которой они прятались, была отделена от лестницы, по которой поднимался звонарь – это был чердак ратуши, когда она ещё была просто ратушей, а не церковью, поэтому подняться на него можно было только с третьего этажа жилого дома, на котором и жили дочери трёх послов-болтунов. Они пользовались чердаком, чтобы заниматься магией, втайне от родителей. Магия эта, казалось, была совершенно безобидной игрой, но белокожую красавицу, дочь старшего и главного из болтунов, странно влекло к этим ритуалам – с танцами, пением и чтением заклинаний из чужестранной книги, которую неведомо кто неведомо когда привёз.

Имя её было Анастасия. Ох, это прекрасное имя, которое мне так нравилось повторять вслух, чтобы оно подольше оставалось на устах! Так пытаешься удержать вкус или аромат, который приятно нежит чувства и быстро ускользает от нас – только память способна воскрешать его, но не бесконечно, всё наше существо вновь требует в него прогрузиться.

Поэтому я пролезал к девушкам каждый день, незаметно ускользая в часы, когда приходит звонарь. Девушки не были против, Анастасии нравилось, что её магия наконец сработала, хоть и не раз говорила, что ей нужно ещё учиться и учиться, потому что заклинания выходят слабые:

- Вот колдовала я, колдовала, чтобы явился жених, королевич, укротитель драконов, а явился ты!

Все смеялись, смеялся и я, а в душе терзал себя за то, что я ни королевич, ни укротитель драконов, а простой мальчишка, подметающий полы в церкви. Всё это было очень больно моему сердцу. Я знал, что Анастасия никогда не полюбит такого, как я. Чем больше я смотрел на неё, на её белоснежную улыбку, на то, как она поправляет свои роскошные волосы, на то, как полупрозрачная тюлевая ткань облегает её дышащее молодостью тело, чем больше я был с ней, тем больше моё сердце наполнялось тоской и болью, но не быть рядом я не мог – подобно хмелю, она пьянила меня и, хотя от этого головокружения становилось плохо, к нему хотелось возвращаться ещё и ещё, потому что на какое-то мгновение – искорка в её глазах, неразгаданный намёк в движении рук, нечто двусмысленное в произнесённом слове – на какое-то мгновение, мне казалось, что счастье возможно, что оно близко, стоит к нему протянуть руки…

Ритуалы девушек были самые разнообразные, но все они включали пение, танцы, разыгрывание причудливых сценок. Они не вдумывались в то, что поют, им просто нравилось петь. А мне нравилось их слушать и смотреть на них. Я был единственный зритель, посвящённый в их тайну. И мысль о том, что хоть в этом я пока что единственный, грела мне душу. Правда, ревновать мне тогда было и не к кому. Девушки не покидали дом. Избалованные чужестранными подарками, они выросли совершенно не похожими на обычных городских девиц. С уличными мальчишками им было попросту неинтересно. Раздразненные заморскими легендами, выращенные на лакомствах и деликатесах, - нам, воспитанным на камнях, было нечего им предложить. Я был им интересен, только как неожиданный гость, шуточный “жених”, появившийся из-за неудачного ритуала. Смешить и быть предметом шуток – это всё, на что я мог рассчитывать.

Однажды я застал Анастасию особенно счастливой. Был утомительно жаркий день, а мне, как назло, сказали подмести крышу особенно тщательно. После службы я спустился, как обычно, к девочкам (мы тогда уже приладили что-то вроде лестницы к люку) и увидел, что они о чём-то восторженно шепчутся. Анастасия была красивее, чем когда-либо. Что-то в ней изменилось - её белая кожа сияла, в глазах таилась непонятная мне шутка, а в улыбке даже появилось что-то зловещее, но от того не менее прекрасное.

- Через месяц, - шептала она подругам, меня она не заметила, - к нам прибудет чужестранный принц и возьмёт меня в жёны! Я буду первая, кто увидит чужие земли! Не зря я на королевича колдовала!

Эта весть была мне как удар по голове – я спешно поднялся к себе на крышу, забился под колокол и зарыдал. Я лил слёзы весь день и так и не спустился к девушкам.

Оказалось, пока я подметал крышу (а именно потому мне и дали наказ подмести её столь тщательно), Анастасию напоказ всему городу знакомили с чужестранным вельможей. Все были восхищены красотой моей белокожей царицы – мужчины снимали шляпы перед ней, женщины вздыхали и завидовали, а дети глазели на неё, опрокинув головы, как на самое настоящее чудо. Чужестранный гость и сам не мог устоять перед силой красоты Анастасии и обещал, что сосватает за неё принца.

Какая новость для всего нашего города! Первый в нашей истории брак с чужестранцем! Да ещё и с принцем! Для жителей это был самый настоящий праздник, о котором не знал только я, да подруги Анастасии, которые, всем было это очевидно, были гораздо менее красивые, чем она. Их не позвали, чтобы не будоражить в них лишней зависти.

- Пусть проспят до полудня, - говорил второй посол-болтун, папа одной из двух девушек, - может, ничего и не произойдёт, вельможа этот посмотрит-посмотрит, да уплывёт к себе за тридевять земель! А то ведь каждая за королевича хочет выйти!

Однако, когда Анастасия им всё рассказала, они улыбались и хохотали, обнимали невесту и совершенно искренне за неё радовались. Зря отцы не доверяли сердцам своих дочерей!

Но я не чувствовал счастья! Как я упрекал себя, что моя любовь недостаточно сильна для того, чтобы я был счастлив тем, что счастлива она! Как я ни истязал своё сердце, ни повторял себе, что моё чувство было обречено, что чтобы обладать богиней, нужно родиться богом, я всё равно не мог смириться с тем, что моя… нет, пусть не моя, Анастасия будет отдана другому. И я никогда её больше не увижу, и никогда больше не буду сидеть с ней и её подругами и ребячески играть в колдовство, любоваться тем, как она смеётся, с какой грацией она танцует по комнате, удерживая в объятиях воздух, в этом белоснежном тюле, едва-едва прикрывающем ещё по-девичьи лёгкое тельце.

Следующие дни я провёл один. В первый раз в жизни я радовался одиночеству моей службы. Колокольня, обдаваемая всеми ветрами,  настолько высокая, что уже бросает вызов самому солнцу, стала мне молчаливым другом. Крест, который я, как и все жители города, неосознанно носил на груди, стал почему-то успокаивать меня – иногда я доставал и смотрел на него, и, хотя боль не исчезала полностью, она принимала какую-то другую форму, - я не чувствовал себя одиноким в ней, я не чувствовал, что страдаю зря. Церковь чудесным образом ожила, очеловечилась – я увидел, что она милосерднее Анастасии; церковь не прогонит, не откажется от того, что предлагает твоя душа. Возможно, поэтому чужестранцы и строят так много церквей.

Так прошло три дня. На четвёртый над городом нависла чёрная туча, конца и края которой не было видно. Поднялся ветер, сдувая пыль с камней и покрывая улицы непроглядным дымом. Никогда такой тучи наш город не видел, никогда такой ветер на нас не поднимался. Я, как обычно, подметал колокольню, хоть ветер и сносил меня, тянул к пропасти. Неожиданно спешным шагом явился звонарь во внеурочное время и нервно, много раз подряд прозвонил в колокол. Так в каменном городе началась чума.

Чума не щадила никого – ни молодых, ни старых, ни мужчин, ни женщин. В страшных муках умирали люди, крики их были слышны повсюду. Дома больных замуровывались камнями, даже если они ещё были живы, даже если внутри оставались здоровые – все боялись, что зараза распространится.

Анастасия ничего не знала об этом и, как всегда проводила день на чердаке. Я хотел спуститься и предупредить её, открыл люк и стал свидетелем следующей сцены – она сидела одна, в руках держала какие-то самодельные амулеты или обереги и плакала. На полу были начертаны какие-то знаки. Неожиданно на чердак ворвался её отец.

- Где ты была, где твои подруги?! Мы вас ищем повсюду!.. И – что ты делаешь?

Когда отец увидел Анастасию на коленях с какими-то уродливыми фигурками в руках, внутри нарисованного мелом колдовского знака, он обомлел от ужаса.

- Ты – ведьма! Это всё ты! Это всё ты!

Захлопнув дверь, он побежал к двум другим послам-болтунам и всё им рассказал. Хоть и страшно было жить в доме, в котором поселилось проклятие, однако послы не решились ни разрушить его, ни покинуть, да и ведьму прогонять побоялись. Было решено попросту замуровать Анастасию на чердаке.

- Без еды и воды она всё равно скоро задОхнется!
- Тогда и чума закончится!

Мне всё это потом рассказала Анастасия, которая слышала все разговоры за дверью и не могла ничего возразить, потому что молча соглашалась с ними – ведь правда то, что она колдовала; правда то, что она не вдумывалась в те заклинания, которые зачитывала, в те обряды, которые проводила, хоть и никогда не желала никому зла.

- А где остальные девочки?! Где моя доченька? – кричал второй посол-болтун.
- Наверное, эта ведьма съела их или уничтожила каким-нибудь заклинанием… - отвечал третий.

Про люк никто не знал, поэтому как только чердак был замурован, я спустился к Анастасии.

- Уходи! Уходи! Я чудовище, я монстр! Я погубила всех нас! – кричала она мне, закрывая своё заплаканное лицо рукой и отползая от меня в дальний угол комнаты.
- Я не верю в это… - отвечал ей я. – Но даже если это и правда, я всё равно люблю тебя.

Её рыдания прервались. С минуту Анастасия молчала, а потом холодным, властным голосом царицы ответила мне:

- Но я не люблю тебя. Видишь, какой я монстр! Ты так сильно меня любишь, а мне нечем тебе ответить.
- Мне всё равно.

И тогда я понял, что мою любовь ничто не сможет сокрушить! Сколько ни топчи её, сколько ни смейся над ней, сколько с ней не борись – она всё равно будет жить! В этот тёмный, безнадёжный день это чувство наполнило меня теплом и светом. Мне не надо было надеяться на светлое будущее, мне нечего было ждать – я любил и этим был счастлив.

Я утешил Анастасию – среди всего того, что было позабыто на чердаке, я нашёл ей тёплое покрывало из далёкой Персии, накрыл её, чтобы она согрелась. Шёлковым, столь приятным на ощупь китайским платком я вытер ей слёзы. Не смея обнять её, я успокаивал её словами и взглядом – глядя прямо ей в глаза, я старался внушить ей мысль, что что бы ни случилось, я всегда буду рядом.

Анастасия рассказала мне, что подруги её исчезли в тот же день, когда она рассказала им о приезде чужестранного принца. Она сама очень волновалась за них, удивлялась, что их родители настолько заняты другими делами, что даже не заметили их отсутствия. Полная тоски и страха за своих подруг, Анастасия стала искать в книге заклинание, которое помогло бы их найти или вернуть. Но заклинания не работали.

- Ни одно моё заклинание на сработало… Даже королевич теперь сюда не явится! Чума закрыла к нам путь чужестранцам… Неужели я могла её наколдовать?

Я не верил в это. Я говорил, что должно быть какое-нибудь другое объяснение. Но в голову ничего не приходило…

Так мы проводили каждый день. Я носил Анастасии еду и воду и следил за тем, чтобы с ней ничего не случилось, чтобы никто не вошёл к ней и не разоблачил нас. В городе царил ужас. Каждый день замуровывалось всё больше домов. Чужестранцев к нам даже обманом завлечь было нельзя – море бушевало, сама природа преграждала им путь к нам. Город питался старыми запасами, которые никак невозможно было возобновить – мы не знали ни охоты, ни сельского хозяйства – всю жизнь мы жили только за счёт торговли камнями.

На седьмой день жители, винившие во всём Анастасию, посчитали её мёртвой. Проклятие, которое должно было закончиться с её смертью, силы своей не утратило, поэтому отчаянный народ принялся судорожно искать другую причину. “Чума началась вместе со штормом! Это ветер её разносит!” – сказал кто-то, и эта мысль разнеслась быстрее самой заразы. Жители каменного города стали бороться с ветром. Для этого было решено разбирать дома, каким-либо образом обдуваемые, то есть самые высокие и те, что располагались на берегу и окраинах города. На месте последних предполагалось построить ветрозащитную стену. Далеко от города отойти было невозможно, так как верили, что это верная смерть, поэтому новый камень добыть было неоткуда. Старые дома разбирались и разрушались, чтобы хватило камня на стену. Так была разрушена большая часть города, а часть была оставлена без крыши.

Вид, который открывался мне с колокольни (её побоялись трогать, как проклятую), был поистине трагичен. Некогда процветающий город, поражавший красотой своего зодчества, превратился в руины, погружённые во мрак, вкруг которых высилась дикарская каменная стена. Чтобы никто не покидал город и не подвергал никого риску заразиться, вдоль стены патрулировали часовые. Одежда, которую также привозили чужестранцы, перестала обновляться и, некогда чистые красивые платья, превратились в обноски, с трудом прикрывающие наготу. Вид горожан стал всё больше напоминать тех первых, полудиких жителей каменных земель, когда они ещё не построили города.

В один печальный день Анастасия занемогла. Я всегда навещал её, следил за тем, чтобы она хорошо питалась (иногда ради этого мне приходилось воровать или голодать самому), но вдруг силы как будто покинули её. Я застал её, закутанную в покрывала, из которых я сделал ей что-то вроде кровати. Она дрожала, как пойманная птичка, на лбу её выступили болезненные капли пота. Я подумал, что это чума, но как и откуда? Я был единственным гостем и был совершенно здоров.

- Я умираю… - прерывающимся голосом лепетала она – Как жаль, что я так и не успела тебя полюбить…

Я был вне себя… Я рыдал и рвал на себе волосы. Отчаянно бродил по комнате и не мог ничего придумать. Моё бессилие снедало меня. Тогда я схватил книгу заклинаний. Она была написана на чужестранном языке, но некоторые из заклятий девушки пытались перевести и листочки с переводом оставляли тут же. Я листал, листал и не мог найти ничего дельного – книга вся была посвящена делам любовным, ничего целительного, ничего спасительного. Да и на что я надеялся, ведь я и читать толком не умел! Пролистав всё до конца, я с досады бросил книгу на пол.  Громкий треск раздался по всему дому. Я испугался, что меня могли услышать, а потом вспомнил, что в доме уже давно никто не живёт – все три посла-болтуна и их жёны скончались от чумы одни из первых. Вдруг мне показалось, что под половицей что-то есть – я отломил её целиком и увидел маленькую куколку, бледную, с длинными тёмно-русыми волосами, которая была странным, уродливым подобием Анастасии. К её рукам был пришит маленький листочек с накаляканным девичьей рукой стихотворением – каждое четверостишье, однако, было написано разным почерком:

Тебе, что всем мила,
Прекрасна и бела,
Что всех собой пленила,
Чтоб ты в темнице сгнила!

Пусть все кому сияла
Своей ты красотой,
Погибнут от кинжала…
Нет - от болезни злой!..

Пусть мучаются, пусть!
Пусть все сойдут с ума!
Я на вершину заберусь
И тьмой кромешной разольюсь,
Пусть царствует чума!


- Не может быть, Настя!.. – воскликнул я. – Это порча! Ты ни в чём не виновата!

Трясущимися руками я протянул ей листок. Рыдания охватили её.

- Неужели… я… вызвала эту злобу, эту тьму… в сердцах моих подруг? – молвила Анастасия прерывающимся голосом.
- Если тьму что-то вызвало, значит она уже была там, - ответил я и сам подивился своим словам, потому что никогда я ещё не говорил ничего дельного да и говорил, по правде, очень мало.
- Всё точно, как в этом заклятии… - продолжала Анастасия, всё слабея. – Я думаю… я знаю… куда они убежали…
- Куда же? Куда?
- Они на вершине.

После этих слов Анастасия потеряла сознание. Мне было больно оставлять её одну, но я знал, что бездействием ничем ей не помогу. Оставалась одна надежда – я должен был отправиться на вершину.


III

Вершиной в каменном городе называлась самая высокая из скал, нависших над ним с востока. На восходе скалы отбрасывают огромные тени на весь город, а тень от вершины почти до полудня, словно чёрный кинжал, надвое разрезает его. Тогда, в невежестве своём, мы считали её вершиной мира, поэтому и называли попросту – вершиной. Никогда никто не думал туда взбираться. Какая злоба, какое помутнение рассудка, какая бесовщина двигала завистницами, что они решили подняться так высоко, цепляясь ногтями за выступы скал, оступаясь, рискуя обрушиться вниз и погибнуть, но всё равно продолжая продвигаться вверх?! Какое зло вложило в их наивные девичьи умы мысль, что именно оттуда надо обрушить проклятие на весь город, на всех родных и близких, на всех-всех жителей, кого восхитила красота Анастасии? Тогда я увидел, что зло способно творить пусть тёмные, но чудеса. Мне же приходилось надеяться, что существуют также чудеса светлые, коих я доселе не видел.

Прежде чем добраться до скал, мне надо было сбежать из города. Чума нещадно косила всех жителей, поэтому патруль был беден, а стена скорее символическая. Но народ верил, что так, грубо, прямо оградившись от всего, они ограждают себя от беды. Как они ошибались!

Стена, состоявшая из сваленных наспех камней, была словно лестница. Я мигом взобрался по ней и очутился за пределами границ города. До самих скал по каменному пустырю идти было недолго – город, всё время разрастаясь во все стороны, был построен почти вплотную к ним, поэтому некоторые дома на востоке большую часть дня были окутаны тенью. Цепляясь за выступающие камни, я быстро начал подъём. Мысль об Анастасии, надежда, что я смогу снять заклятие и спасти её, окрыляла меня, я не заметил, как оказался почти на вершине. Работая на крыше, я привык к высоте, но сейчас я был несоизмеримо выше. Оглянувшись назад, я увидел весь город позади меня – серый, мрачный, полуразрушенный.

- Сколько боли и разрушений способна сотворить злоба двух человек! – невольно промолвил я и продолжил подниматься вверх.

Под конец руки начали уставать, но страх не овладел мною, смерти я не боялся. “Если я не справлюсь, если не успею, если Анастасия погибнет, жить я всё равно не смогу” – так думал я и поднимался всё выше.
 
Наконец, я зацепился за последний камень, поднял всё своё тело, совершил последний рывок и оказался поверх скалы. Вид, который передо мной открылся был поистине удивительный. По другую сторону скалы было плоскогорье – сотни вёрст зелёных лугов уходили за горизонт. Никаких камней, никакой пустыни – трава, трава, кустики, деревья – всё, чего жители каменного города были лишены веками! Как близко всё это было!

Уставший и обомлевший, я упал на траву и поцеловал землю, которая дышала совершенно незнакомыми мне ароматами.

- Боже, как красиво, как прекрасно жить! Анастасия должна, должна это увидеть!

Мне предстояло пройти ещё немного до вершины, на которой, подобно чирию, поместилась уродливая хижина. Я шёл и готовил себя к встрече со злом, беспощадным и беспросветным. Однако чем ближе я приближался к избушке, тем менее страшной она мне казалась. Подойдя ещё ближе, я увидел, что во дворе её был своеобразный огород – хозяйство, незнакомое жителям каменного города. Росли неведомые мне плоды разных цветов, а из заднего двора доносились горловые звуки неизвестных мне птиц. Дверь избушки отворилась и оттуда вылезла скукоженная старушенция в обносках. Поначалу она не разглядела меня, но вдруг узнала, захлопнула дверь и убежала внутрь. Я поспешил, распахнул ногой дверь, и оттого, что я увидел, мне стало отвратительно и жутко. Передо мной, съёжившись от ворвавшегося солнца, стояла уродливая бабка, в которой я теперь узнал подругу Анастасии.

- Ты!!! – крикнул я.
- Нет, нет, подожди, одумайся, не бери грех на душу!
- Да я тебя!..
- Я знаю, как всё исправить!

Хотел я тут же убить это отродье, задушить её собственными руками, но вдруг её дрожащая, болезненная фигура вызвала у меня жалость. В ярости я ударил кулаком по стене, так что вся избушка затрещала.

- Вот, вот, успокойся, миленький, я знаю, как всё исправить!

Долго я не мог себя утихомирить и начать разговор с этим уродливым существом, в котором лишь угадывались черты той молодой девушки, с которой мы ещё несколько дней назад веселились на чердаке.

- На, на, выпей, - сказала она мне и трясущимися руками протянула кружку с каким-то мутным зельем.
- Не буду я ничего твоего пить, ведьма!
- Ну так не пей. Главное, не сердись. Я знаю, как всё исправить!
- Как же ты могла? Как ты могла наслать такое на родных людей?
- Да я и не насылала! Почти… Кхе-кхе… Это всё подруга! Я её пыталась отговорить, но она…
- Не заговаривай мне зубы, говори, что делать надо!
- Нет, ты уж послушай, правда, не вини меня… Ты послушай мою историю… История моя недлинная, правда! Ты, главное, не перебивай… Мы видели, что книжка, которую Настя читает, со светлой магией, магией любви, не работает, ну так мы на чердаке другую нашли… Там заклятий много. А когда за королевича Настю выдавать решили, мы так разозлились, ух, и сгоряча вот такое заклинание нашли. Я говорила, может, не будем, но её остановить было нельзя, и я ей помогла, как подруга.
- Хороша подруга!
- В общем, оставили мы куклу, оставили стишок, убежали из дома, забрались мы на эту вершину. Уж не знаю как, но забрались, проклятие же с вершины надо было прокричать всё-таки. Я кричать не стала, но… подружку мою, подруженьку было не остановить. Встала она на самый край, кричит, что есть мочи… Злая такая, пеной от злобы брызжет, вены у неё на лбу выступили, до хрипоты кричит заклятие – раз за разом. Один раз кричит – ничего, второй раз кричит – ничего, а на третий… Ветер поднялся, море взбаламутилось, гром загремел, молния с небес взяла да пронзила подругу мою, подруженьку… Сразу испепелило её! Была подруженька моя, стала – горстка пепла… Я на всё это смотрела, но ничего не сделала. Не могла сделать. Не сделала. И стало мне так плохо, вся я внутри съёжилась, сгорбилась, скомкалась, и не распрямиться никак, хочу кричать до голосу нету, хочу бежать, да ноги подводят! Смотрю, волосы мои с головы выпадают, и выпадают-то белые! В руках вот такую копну белых волос держу, а руки-то, руки все старые и морщинистые!.. Тут-то я и поняла, что заклятие злом губит всех, своего заклинателя равно, и так и погибла бы я, как откуда не возьмись добрые люди появились, в чудных одеждах. Подумали, старушка потерялась. Приютили они меня, накормили, выходили… Я из тёмной книжки заклятий много выучила. Не все они плохи, не все они злы, но все они требуют жертв. Так я стала в деревне той врачевать. У кого золотуха, тот пусть принесёт козлиное ухо; у кого колики, тот пусть мёртвую курицу оставит под столиком, и так далее… Прозвали меня старухой-ведьмой, но как-то по-доброму. Правда, жить со мной побоялись – вот и выстроили мне здесь хижину, да хозяйство мне завели.
- Хорошо устроилась, скверна ты эдакая! А родной город обрекла на гибель!
- Да я бы давно родной город спасла! Просто для снятия заклятия нужна кровь любящего человека. А как я со своими старческими ножками за ней спущусь?
- Бери мою кровь, старуха!
- Ну, мне не только кровь нужна, а ещё и палец…
- Да хоть всю руку бери, ведьма, не жалко…
- Нет, нет, руки не надо, только пальчик. Можно любой, можно мизинчик.
- А может, мне просто прибить тебя, и заклятие тогда само снимется!
- Не бей, не бей меня, бога ради… Это не поможет, чем хочешь поклянусь.
- Да тебе уже и клясться нечем!
- Ну, коли ты меня погубишь, убедишься, что я не вру! Да только кто тебе тогда заклятие снимет?
- Ладно, делай своё дело, ведьма!

Протянул я старухе свою руку и думаю, как бы она меня не обвела, не обхитрила. Да что мне было делать? Взяла старуха ржавый, изогнутый нож, накалила его в печи.

- Ты ручку свою на столик вот клади и пальчик выстави.

Только я это сделал, как лицо её искривилось в зверской, нечеловеческой улыбке, рваным движением она взмахнула ножом и в миг оттяпала палец. Я не почувствовал боли и кровь не полилась, ан нож зачарован был! С той же звериной торопливостью старуха бросила отрезанный палец в зелье, которым собиралась меня угостить, поболтала его в чашке, что-то себе под нос приговаривая, потом как подскочила и пустилась прочь из дому, зловеще хохоча. Я схватил изогнутый нож, который старуха опрометчиво оставила на столе, и бросился вслед за ней, но бежала она магическим образом быстрее, чем я. Выпрыгнув из избы, она понеслась в сторону вершины, к краю пропасти. Я поймал её у самого края, в шаге от падения, попытался остановить её, оттолкнуть, но старуха уже выплеснула содержимое чаши в сторону города и, насколько хватало сил её хриплому голосу, кричала:

Красота твоя –
во спасение,
Страждущему
исцеление,
Грешному –
искупление,
Прости, о, прости, всех тех,
кто любит твой звонкий смех,
Свети, чтоб не знали мы тьмы!
Спаси нас, спаси от чумы!

Заклятие старухи ещё висело в воздухе, когда тучи раздвинулись, луч солнца ослепительно ударил по белым стенам каменного города. Мрак развеивался, исцеление было осязаемо. Издалека казавшимися крохотными люди выходили из своих домов. Напуганные, так долго ожидавшие смерти, они наконец увидели солнце. Никто не знал, что произошло. Глаза горожан обратились наверх, на скалу. На вершине они увидели меня. Они показывали на меня пальцем, кричали что-то друг другу. Тогда они окрестили меня своим спасителем, но это была неправда – их спасла Анастасия и её красота.

Я так и вернулся к хижине, держа старуху за шкирку. Простить я её не мог, но и убить рука не поднималась. К моему удивлению, около избы стояли двое крепких бородатых мужиков, держа под уздцы лошадей. Я слышал о лошадях из заморских сказок – какие они умные и послушные, как чужестранцы научились подковывать их, седлать и управлять ими. Сидючи на них чужестранцы преодолевают огромные расстояния. Я всегда мечтал увидеть их в жизни и даже не думал, что эти сказочные животные обитают так близко к каменному городу.

- Это ты куда это нашу целительницу тащишь? – спросил один из мужиков, тот, что был повыше.
- Целительницу? Это ведьма! Она наслала на наш город проклятие!
- На какой такой город? А… Ты из этого жуткого каменного города? Я думал, он всегда был проклят! А как ты сюда добрался?
- Залез на скалу.
- Ну, видно чёрт тебя на крыльях нёс.
- Совсем не чёрт.
- Ты старуху не трогай! Она чудеса творит!
- Это какие же такие чудеса? Чуму наслала на весь город за то, что кто-то красивее её! Это ж надо такой скверной быть!
- Чума это страшно… Это правда, старуха?
- Ну, правда, но не совсем… Но я всех спасла!
- Эк какая! – сказал мужик и сплюнул, - Ну тогда её убить мало!
- Не надо, не надо убивать!.. – молила старушенция и вся тряслась у меня в руках.
- А знаешь что? – предложил мужик ростом пониже. – Она нам не раз помогала, да и здесь, говорит, всех спасла, в конце концов…
- Спасла, спасла, правда же, голубчик? – трепеща, бормотала старуха.

Я молча кивнул головой.

- Рядом с людьми, которым она столько бед натворила, её оставлять несправедливо. Пусть она за тридевядь земель катится – там подохнет ли или приютит её кто – пусть как знает себе, так и живёт, только не здесь.
- Это как же это я, голубчик, покачусь?
- Да вот так! Свяжи-ка старуху и водрузи её на круп! – сказал мужик пониже.

Другой мужик сбегал в хижину, нашёл бечевку, мы вдвоём перевязали старухе руки-ноги и поместили её коню на спину, животом вниз, чтобы она не грохнулась.

- Ну, ведьма, бывай! – сказал мужик повыше, - Спасибо тебе за всё хорошее и будь ты проклята за всё плохое!

На этих словах он крепко хлопнул коня по заду – без ездока, он понёсся стремглав в неведомом направлении, потонув наконец в зелени цветущих лугов, коим не видно было ни конца, ни края. Больше я старуху никогда не видел.

IV

Когда я спустился в город, жители встретили меня у ворот, как спасителя. Стена уже была частично разобрана, в ней не было нужды – только тень на город отбрасывала. Мне радовались знакомые и незнакомые мне люди, все улыбались мне - хотели обнять, поднять в воздух, чествовать, как героя, но всё это меня не интересовало и не радовало – я спешил к Анастасии – жива ли она? Исцелилась ли? Невольно расталкивая ликующую мне толпу, я спешил в церковь. В первый раз в жизни я вошёл в неё через парадную дверь, поднялся на третий этаж, откинул камни, преграждавшие путь на чердак. Толпа всё это время следовала за мной.

- Куда ты? Зачем тебе понадобились останки этой злой ведьмы?
- Не ведьма она, а святая!

Освободивши дверь, я отворил её. Анастасия всё так же лежала посреди комнаты. Будто бледнее, чем прежде, она не двигалась и дыхания её слышно не было. Я бросился к ней, пал на колени и принялся целовать её белоснежные, прекрасные руки.

- Анастасия! Настя! Настенька! Живи, пожалуйста! Живи! Я снял заклятие! Мы все спасены!

Глаза её открылись, помутнённые от долгого сна, они были всё так же прекрасны! Она смотрела на меня и улыбалась своей чудесной, спасающей души улыбкой.

- Спасибо тебе… Я так за всех счастлива!

Толпа стояла вокруг нас в недоумении, но не смела прервать или подойти ближе. Я понял, что должен объясниться перед ними. Я всё рассказал – и про порчу, и про зелёные луга по ту сторону скалы, и про старуху-ведьму, и про новых соседей.

- Сколько чудес, и всё в один день! Надо отпраздновать! – сказал кто-то из толпы, и все поддержали его безудержным ликованьем.

Такого пира ещё не знали стены нашего города. Веселились все, в ход шли самые сокровенные запасы, брага и хмель лились повсюду – в каждом доме, в каждом трактирчике, на каждой улице, - один тост был красноречивее другого и в каждом упоминали Анастасию и меня – меня, мальчика с метлой, безнадёжно влюблённого, ещё недавно робко подглядывавшего за девушками. Какое-то время в тостах меня называли спасителем, потом почему-то стали величать “королевичем”. И так всем нравилось повторять историю, про то, как королевич спас царевну Анастасию, что так и стали мы в одну ночь для всех – королевичем и царевной. Все бесстыдно женили нас, желали счастья и долгих лет, и я был бы совершенно счастлив, если бы меня не беспокоила слабость Анастасии… За весь вечер она не покинула церкви, не встала со своей кровати. Не может же быть, чтобы заклинание исцелило всех и обошло её, именно её?

Когда толпа достаточно охмелела, когда половина горожан уснули, а половина пребывала в той сладкой, головокружительной полудремоте, из которой они ничего не вспомнят наутро, я ускользнул от продолжавших чествовать меня празднующих и вернулся в церковь. Анастасия была так бледна, что, лик её, казалось, даже в темноте, подобно луне, освещает комнату. Она спала, я не смел её потревожить и лишь опустился на колени рядом с ней и заснул, даже не смея к ней прикоснуться.

Наутро Анастасия была всё так же слаба. Как будто я и не снимал заклятия! Голос её всё слабел, глаза потухали, а на лбу всё так же выступала болезненная испарина. Я позвал врача, который за время проклятия повидал несметное множество чумных больных. Он сказал, что это не чума, что для чумы обязательны язвы, но кожа Анастасии была чиста и бела, как камень, следов болезни не было.

- Анастасия… Настя, скажи, что с тобой, что болит у тебя? – спрашивал я у неё, держа за руку, пытаясь в глазах найти ответ.
- Ничего, милый мой, ничего…
- Тогда почему ты так бледна? Почему ты так слаба?
- Милый, я право не знаю… Мне отчего-то очень печально.
- Отчего, отчего печаль твоя?
- Я так хотела увидеть чужие земли… Но корабли больше не плывут к нам. Они боятся чумы. Как же печально, что я никогда не увижу ничего, кроме камней…

Как же так! Всего лишь по ту сторону скалы – целый мир! Зелень, трава, деревья, свежесть! А любовь моя так слаба, что даже не может ходить… И тогда я подумал – если город снова расцветёт, если всё, что разрушено, будет отстроено заново, если научиться у соседей хозяйству, посадить в городе деревья, завести различных причудливых животных, - то тогда Анастасия будет снова счастлива.

- Наш город будет краше, чем раньше! И заморские чужестранцы нам не нужны!
- Если это правда, милый мой, то как же я буду счастлива!

Я поднялся на колокольню и прозвенел в колокол. Вокруг церкви собрался весь город - все жители, которые ещё вчера бражничали, все откликнулись на мой зов. Я спустился к ним и молвил:

- Мы пережили чуму. Но город наш разрушен. Чужестранцы ещё боятся к нам плыть и неведомо, приплывут ли. Наши запасы исчерпываются. По ту сторону скалы – бескрайние просторы. И ни единого камня. Там живут люди, которые умеют разводить скот, умеют выращивать плоды во дворах рядом со своими домами. Они сыты, они свободны, они счастливы. Самые мудрые и умелые из вас должны отправиться со мной, на ту сторону, и научиться всему, что там умеют.

Никто не смел со мной спорить. Из толпы выбрали самых мудрых и умелых – все, кто готов был чему-то учиться, согласились пойти со мной. Мы тут же тронулись в путь. Подниматься по скале было необычайно сложно, но у меня хватало сил подниматься самому и в трудную минуту помогать другим. Поднявшись наверх, жители, которых я вёл, не верили своим глазам. Я же уже второй раз подивился тому, как близко от нас таилось такое природное изобилие. Я помнил, в каком направлении возвращались мужики, встреченные мною около ведьминой избушки. Туда мы и отправились.

Идти было недолго. Дорога довольно скоро уходила в густой лесок. Покрытые листвой ветки полностью скрывали нас от солнца. В какой-то момент казалось, что мы потерялись, но деревья вдруг стали редеть, через листву стало пробиваться всё больше лучей, и вот мы оказались на небольшом лугу, который окружала цепь многовековых деревьев. Посреди луга красовалась живая, шумная деревня, которую мы искали.

Всё было удивительно в этой деревне – весёлые, румяные мужички и девицы; деревянные избушки, сложенные из толстых брёвен; издающие причудливые звуки животные; запахи, смешивавшиеся в пряный аромат цветения и размножения.

- Опа! Знакомые лица! – окликнул меня мужик, которого я встретил около ведьминой избушки. В руках у него была кружка местной браги.

Он подошёл к нам, похлопал меня по плечу.

- А у нас тут как раз праздник!
- По какому случаю праздник? – спросил я его.
- По какому-такому случаю?.. А разве для праздника нужен случай? У нас каждый день праздник!
- Когда же вы тогда работаете?
- Так нам и не нужно работать! Мы зверья развели, огород рассадили, и земля всё за нас делает! Здесь же чудо-земля, вы не знали? Ах, да, откуда ж вам знать! Вы же каменные! Пойдёмте, я вам всё покажу, но сначала – налью всем выпить.

Мужик подвёл нас к огромной печке, достал откуда-то каждому по кружке, всем налил и повёл показывать деревню. Настроение у всех было действительно праздное, хмельное. Детишки гоняли девчонок и птиц, мужички щипали баб и, насвистывая себе в усы, утаскивали их на сеновал. При этом съедобные плоды были разбросаны повсюду – срывай с кустов, подымай с земли – всюду росла еда, и вся была вкусная. Живность в хлевах сама жила своей жизнью, готовила себя к тому, чтобы в один прекрасный день её съели.

- Как же это вам так удаётся? – спросил я у мужика.
- Да вот так, уметь тут надо! – поглаживая бороду, ответил мне он.
- Научите нас, пожалуйста, а то мы в городе с голоду скоро помирать начнём, у нас все запасы кончились, - попросил я его.
- Ха! Научить! Да тут всю жизнь учиться – не научишься! Тут… енто… уметь надо!
- То есть, никак нельзя научиться?
- Никак нельзя.

Я предложил мужику покупать у его деревни еду в обмен на камни, а он только рассмеялся мне в лицо:

- На что нам ваши камни? Петухов, что ли, забивать?

Всю ночь нас кормили и поили, да что толку, когда на следующий день мы должны были вернуться ни с чем и сообщить родным, что ничему нас не научат, и что не будет у нас хозяйства и живности. Возвращались мы наутро через лес, и один из моих спутников говорит мне:

- Что ж за беда-то эдакая, королевич, ни на что мы не годны… Ничего мы не умеем.

И страшная мысль явилась тогда ко мне и неведомо как сразу же на уста мне попала:

- Раз ничего не умеем, значит будем воевать!

Развернувшись на полпути, мы пришли обратно в деревню. К тому моменту было уже далеко за полдень и все в округе были прилично хмельные - половина мужиков с трудом на ногах стояла, а кто-то и вовсе лежал замертво. Начали мы колотить деревенских – сначала мужиков, потом и бабы с нами в драку полезли – поколотили и их. Бой был совсем не равный – наши руки, привыкшие к работе с камнем, были сами, как камень, тверды, а изнеженные, опьянённые лёгкой жизнью мужички были не чета победившим чуму жителям каменного города. Не прошло и часа, как деревенские – избитые и растрёпанные, в порванных одеждах и с разбитыми носами, сдались.

- Теперь ваша деревня – наша деревня, - наказал им я. – Что у вас ни вырастет, всё – нам, а что останется от нас, тем вас и покормим.

Побеждённые деревенские вынуждены были на всё согласится.

Только ночью мы вернулись в родной город. Люди вновь встречали нас у ворот. Я велел звонить в колокол. Народ собрался передо мной всё так же беспрекословно. Я в двух словах рассказал, что произошло, велел, чтобы часть населения, лучшие мастера и строители, окончательно разобрали стену, окружавшую город, и из этих камней сделали мост – от городской церкви до вершины скалы, чтобы можно было перевозить на лошадях провизию и доставлять её сразу в церковь, где теперь должны будут храниться главные городские запасы. Из оставшихся горожан я попросил собраться самых сильных и крепких и наутро отправиться вместе со мной.

Воодушевлённые моей речью и моими рассказами о светлом будущем нашего города, жители уже к утру построили мост. Из захваченной нами деревни уже шёл караван, груженный яствами и шкурами животных. Наслаждаться ими у меня и моих спутников времени не было, ещё засветло мы пустились в путь. Я знал, что одной деревни мало, чтобы прокормить целый город. Мы поднялись на скалу по мосту и пошли на восток в поисках других деревень. Долго идти не пришлось – столь же плодовитая и хмельная деревня попалась нам буквально на следующем часу пути. Мы так же быстро расправились с ней и пошли дальше. Так шли мы, держа курс на восток, встречая и подчиняя себе одну деревню за другой. К вечеру мы устали и проголодались – пора было возвращаться домой.

За один день мы захватили больше дюжины деревень. Этого было более чем достаточно. Вернувшись наутро, мы проспали кряду три дня, а на четвёртый закатили пир, с доставленными из каждой деревни яствами. Никогда ещё каменный город не был так сыт. Будущее каменного города не могло быть светлее.

После пира я поднялся к Анастасии. Я принёс с собой клетку с причудливой птицей, ярко зелёного окраса. Птица была удивительна тем, что умела говорить одну фразу: “Я и не такое видала!”, и повторяла её с периодичностью раз в десять секунд. Эта птица доводила до истерического хохота каждого, кому я её показывал, но Анастасия при виде её лишь слегка улыбнулась и молвила ещё более слабым голосом, чем прежде:

- Милый, какая забавная птичка… Но скажи, чужестранцы ещё не прибывали в наш порт?

Я был в ярости. Чтобы не показать своих чувств, не испугать Анастасию, я убежал. Я не нашёл ничего лучше, чем снова звонить в колокол. Весь город собрался, я вновь перед ним выступал.

- Мы жрём и жиреем, но живём в руинах и живём, как дикари. Чтобы завтра всё, что было разрушено во время чумы вашими же собственными безумными руками, было отстроено! Нет, стройте лучше, больше, красивее, чем было, чтобы красота нашего города была видна за тридевять морей!

И началась работа. Испугавшись моего голоса, жители тотчас же начали собирать камни и строить. Строили, строили, строили, строили. Кто-то стирал руки в кровь, кто-то вконец изнемогал и падал. Строили мужчины, строили женщины, строили старики, строили дети. Мастера ломали голову, как же так сделать, чтобы город за тридевять морей было видно. Наконец решение было найдено. Один мастер предложил строить высоченную башню – выше церкви, выше скалы, башню, которая способна была оцарапать небо. А на вершине её зажечь факел, которую каждую бы ночь возобновлялся – вечный огонь, видный за тридевять земель, за тридевять морей.

Строили 7 дней, 7 ночей, ни на мгновение не останавливая работы. Наконец, башня была достроена. Каменный исполин возвышался над всей землёй, доставая до самых небес. На вершине, как и обещалось, сиял неугасающий факел. Каждый день по очереди один из жителей города должен был подниматься, зажигать его и следить за тем, чтобы он не угас. Это был долг каждого – благодарность мне и Анастасии за спасение.

- Восславим же вечный огонь во имя Анастасии! Да будет он столь же вечен, сколь вечна её красота! – скандировал я перед народом и все кричали ура, забыв о тяжких трудах, потраченных на сотворение этого памятника красоте.

После очередного пира, слегка охмелев, ко мне подбежал мастер, придумавший прекрасную башню-небоскрёб.

- Королевич! Преклоняю колено перед вами и Анастасией! Да хранит вас Бог! Эта башня! Моё лучшее творение! Но если будет нужно, я сделаю ещё лучше!
- Лучше? Что может быть лучше, чем то, что сотворено во имя вечной красоты? Что может быть лучше, чем вечный огонь имени моей святой возлюбленной?
- Действительно - ничего, ничего, ваше величество! Только это моё творение сможет сравниться с красотой царицы!
- Да как ты смеешь говорить, что что-то способно сравниться с ней!

За эту дерзость я велел сжечь мастера в вечном огне построенной им башни.

V

- Чужестранцы, чужестранцы приплыли! - кричал на утро портовый мальчуган, разнося весть по всем улицам каменного города.

Для меня это была не новость. Я ждал их. Всю ночь я стоял на вершине башни и не спускал глаз с горизонта, из-за которого вот-вот должны были появиться корабли. Я увидел их силуэты ещё на восходе, и у меня было время подготовить для них приём.

К полудню корабль пришвартовался в нашем порту. Жители, обрадованные долгожданным гостям, возликовали ещё больше, когда увидели необычайной красоты юношу в чудесных одеждах из пурпурных тканей. Глашатай, сошедший на берег вместе с ним, продекламировал:

“Королевич ***лийский изволил пожаловать в каменный город!”

Шёпот изумления пронёсся по всему городу. Тут-то все и вспомнили, что Анастасия была наречена чужестранному принцу.

- Королевич, как он красив…
- Какие у королевича золотистые кудри…
- Какие удивительные голубые глаза…
- Какие тонкие пальцы и кисти рук…

Королевич шёл по городу и встречал только восхищение и изумление. Так, окружённый всеобщим вниманием и раболепием, он дошёл до церкви, где его встретил я.

- Где же царевна Анастасия, моя возлюбленная, чья красота известна в любой части света? Где царевна Анастасия, наречённая мне?
- Она очень слаба, ей не здоровится последние дни. Сейчас она отдыхает, - спокойно ответил ему я.
- Всё же проведите меня к ней, я хочу её видеть.

Когда мы дошли до третьего этажа и оказались перед дверью на чердак, я попросил всех сопровождающих королевича удалиться, чтобы не беспокоить отдыха Анастасии. Спорить со мной не посмели. На чердак прошли только королевич и я.

Анастасия спала -  всё такая же бледная, всё так же освещающая своей красотой всю комнату. Как прекрасна она была – как в бодрствовании, так и во сне! Королевич замер от её красоты и не смел двигаться, выйти из тени, подойти к ней ближе. Глаза его были полны восхищения и преклонения перед ней. В этот момент я достал ведьмин кинжал, который был со мной всё это время, и перерезал королевичу горло. Кровь захлестнула его - кроме тихого хрипа, он не издал и звука. Сон Анастасии потревожен не был.

Подав сигнал, я приказал своим людям зарезать сопровождающих королевича, а корабли чужестранцев - сжечь. Сам же я взял бездыханное тело сладостно-прекрасного принца и понёс его через весь город, к морю. Кровь всё лилась, пока я его нёс. Город весь замолк и смотрел на меня то ли с ужасом, то ли с восхищением. Весь в чужой крови, я принёс труп королевича к берегу и бросил в бушующее море. Волны поглотили его побледневшее тело и впитали его ярко-алую кровь.

Вдруг сама земля затряслась, а море вспенилось. Волны оживали и вырастали прямо на глазах. В пучине морской загорелись чьи-то ярко-оранжевые глаза. Морда неизвестного существа оскалилась, и показались его белоснежные, кровожадно-острые зубы. Неожиданно существо совершило рывок – расправило огромные крылья и, подняв вереницу исполинских волн, поднялось прямо из воды в воздух. Поднявшийся поток воды отшвырнул меня назад. Продолжая лежать на камнях, я наблюдал за тем, как самый настоящий дракон взмыл в небеса. Он был поистине невероятных размеров. Чешуя его казалась крепче любого камня, но его шею разрезала ужасающая рана, из которой сочилась чёрная, как смола, кровь. Поднявшись вверх и совершив один круг над городом, он вернулся ко мне, и глядя на меня своими зловещими глазами, молвил утробным голосом, медленно проговаривая каждое слово:

Кто смеет вечность опорочить
Нарушив клятвенный закон?
Дракон получит то, что хочет,
И будет враг его сожжён!

Та, красотою что пленяет,
Та, что весь свет в себя влюбляет,
Пускай не сможет полюбить
Покуда тот, кому она,
На веки вечные дана,
Живёт и будет вечно жить!

Закончив, дракон раскрыл пасть и уже был готов испепелить меня, как кто-то из жителей, стоя на крыше, бросил в него камень, и камень чудесным образом попал прямо в его рану. Взревел дракон, расправил крылья и окатил пламенем воздух.

- Закидывайте чудище камнями, цельтесь в шею, взбирайтесь на крыши. – крикнул я своему народу.

Все жители стали поднимать с земли камни, да поострее, и стали швырять в дракона. Чёрная кровь продолжала течь из его раны. Дракон стремительно терял высоту. Он был не таким сильным, каким хотел показаться – удар нанесённый ведьминым ножом значительно ослабил его. Наконец он опустился настолько низко, что оказался на уровне самых высоких домов каменного города.

- Все, кто может, прыгайте на него! – приказывал я.

Все жители каменного города забирались как можно выше и прыгали на дракона, пытаясь уцепиться за его чешую. Многие разбивались насмерть, но кому-то удавалось вцепиться в драконье брюхо или крыло, или морду. Дракон извивался, и хвост его сносил целые дома. Город покрылся пылью, через которую с трудом можно было разглядеть масштаб разрушений. Ясно было одно – каменный город никогда не будет прежним. Слабеющий дракон, стремясь избежать своей участи, не щадил столетиями отстраивавшегося города – затравленный монстр врезался в дома и башни, отчаянно пытаясь скинуть, повисших на нём горожан. Но чем больше он разрушал, тем яростнее становился народ; чем больше дракон скидывал со своей шеи, тем больше людей цеплялось за него и тем ниже он опускался. Сотни маленьких человечков, подобно блошкам, покрывали исполинское тело молодого дракона, которое своими конвульсиями разрушило всё, кроме одной лишь башни, скребущей небо, на вершине которой всё так же неумолимо горел вечный огонь.

Вконец измождённый, дракон опустился на воду.

- Все, все на него! - крикнул я.

Народ каменного города облепил дракона. Ни бушующая вода, ни агония движений его не могли сбросить людей. Весь мой народ вцепился в тело чудовища, которого придавливала к земле объединённая человеческая сила.

С магическим кинжалом в руке я подплыл к дракону, который наполовину тонул в самим же им взбаламученном море. Вознеся руку, с именем Анастасии на устах, я вонзил кинжал дракону в шею. Чёрная кровь ударила струёй столь обильной, что я в ней захлебнулся. Тогда как будто какая-то зараза прошла по всему драконьему телу, по всем его венам – все они выступили, почернели и сквозь чешую его проступила кровь. Страшные оранжевые глаза дракона остекленели, чудовищное дыхание остановилось, вся его мощь рухнула на водную гладь – чудище было мертво.

После смерти дракона море успокоилось быстро, ветер утих, солнце вновь проступило сквозь тучи. Я велел вытащить тушу дракона из моря – такой шкуре и чешуе грех пропадать в морской пучине. Оставшийся в живых люд уже хохотал над поверженным чудищем – залезал к нему в пасть, сажал ребятишек к нему на голову. Я же, как только смог, бросился к церкви. Как же быстро билось моё сердце! Я боялся, что оно разорвётся и я так и не добегу к ней, не увижу её улыбки.

Чудом уцелевшая церковь, как и башня, одиноко стояла посреди разрушений. Поднявшись на чердак, я увидел, что надежды меня не обманули. Анастасия сияла – не тем холодным болезненным светом, который озарял комнату все эти месяцы, нет – свечение вокруг неё было тёплым и нежным… Такой прекрасной я никогда её ещё не видел.

Она улыбалась мне… Как она мне улыбалась! Каким взглядами она меня одаривала! Я знал, что заклятие спало, что всё плохое позади, а дальше – дальше только хорошее…

- Анастасия… - прошептал я, не в силах ничего более вымолвить.
- Милый мой, я люблю тебя! Слышишь, люблю!

Я вновь пал перед ней на колени, но теперь она тут же заключила меня в объятия. Я целовал её, она целовала меня. Для нашей любви, нашей нежности не было ни границ, ни пределов. Тогда, в те сладкие мгновения, мы стали мужем и женой.

Когда мы вышли из церкви, весь город ликовал нам. Все радовались выздоровлению принцессы и нашей долгожданной свадьбе.

“Да закатим мы пир на весь мир!”  – воскликнул я и повелел вдоль всего берега расставить столы в один ряд, бесконечные столы, полные яств, уходящие в обе стороны горизонта.

“Позовите всех! Со всех деревень! Из всех стран! Пусть знают все! Королевич и Анастасия женятся! Королевич и Анастасия женятся!”

И так весь мир пировал за одним бесконечным столом, и не было счастью конца и края.