Странности Отца Д

В этом рассказе я хочу поведать читателям о странных и порой непонятных поступках о. Д., которые вызывали у меня то улыбку, то обиду. Иногда я видел явный здравый смысл в его действиях, а иногда я злился, как мне казалось, на какую-то упёртую фанатичность монаха. Начну повествование о благоговейности, которую я увидел у о. Давида и сразу обиделся на него. Дело было так – весной, как только сошёл снег, мы начали по всей опушке собирать камни, чтобы ими мостить дорогу вокруг храма, келий и трапезной. Земля была ещё замёрзшей, и камни приходилось выковыривать из цепких объятий мерзлоты. Перчатки, само собой, быстро стирались до дыр и из них торчали пальцы, а голыми конечностями вырывать камни из земли не очень приятно. Денис «Линза» нёс послушание трапезаря, а я с Олегом «баптистом» собирал строительный материал для будущей дороги. И вот в один день несём своё послушание, а навстречу идёт о. Д. Мы подошли к монаху и показали протёртые перчатки и попросили новые, и сразу пожалели об этом. Отец Д. выслушал нас, посмотрел перчатки и сказал:
– И что? Их нужно постирать и зашить. В них можно ещё работать, – заключил монах. Он, наверное, увидел удивление на моём лице, потому что я, если честно, не понял, шутит он или серьёзно говорит. Тогда он продолжил:
– Максим, посмотри вокруг, – он развёл руки в разные стороны, – видишь? Это всё даёт Бог.
Я смотрел по сторонам и видел скит, тайгу, нас и пони-мал, что, да, так оно и есть, мы живём, потому что Бог нас сотворил, и по Его милосердию, Любви и долготерпению к нам грешным – Он даёт нам время и возможность очиститься от греха и спасти свою душу от вечного ада. Пусть я маловер и слаб в духовной жизни, но я старался это принять и усвоить, потому что это ИСТИНА! Но причём тут рабочие перчатки?! В общем, когда я понял, что монах не шутит, то про-говорил с каким-то ядом:
– Отец, это рабочие перчатки, которые Вы нам выдали, и они протерлись от того, что мы в них работали, и получается, что? И перчатки нам Бог дал?
– Всё, что ты имеешь в своей жизни, всё это тебе дал БОГ, и перчатки тоже. – Потом продолжив спокойным тоном, подытожил: – Максим, у меня шерстяные носки уже рвутся, заплата на заплате, и я их каждый вечер штопаю и ношу, потому что, если выкину вещь, которой могу ещё пользоваться, то отвергну дар Божий! И этим оскорблю Его! И в следующий раз Господь просто не даст это и всё.
Это было слишком высоко для меня. Я понял, о чём говорил о. Д., но во мне не было тогда такого страха, я увидел отношения о. Давида ко всему, что его окружает, и ко всему, чем он пользуется, но перчатки! Это было для меня слишком высоко. Поэтому, мы сделали проще, как нам тогда показалось, монах прошёл дальше, а мы пошли в пустые братские кельи и в карманах телогреек, под матрацами насобирали целую кучу перчаток, пусть поношенных, но главное, не рваных. А чуть позже я залез на чердак и там, в ворохе одежды, оставшейся от предыдущих обитателей скита, на рыбалил ещё такую же кучу. Да согласен, что небрежно отнеслись к нашим перчаткам, но есть и плюс – не дали спреть остальным ношенным, которые лежали в карманах, на¬верняка ещё с прошлой зимы, вот. Потом я стал наблюдать за о. Д. и понял, что монах на самом деле живёт с таким трепетным от-ношением ко всему, а сколько раз мне попадало за небрежно брошенный молитвослов после правил! А если он увидит, что молитвослов лежит на лавочке – это катастрофа, он своей нотацией «проест весь мозг»:
– Максим! там молитвы! Ими ты обращаешься к Богу! И ты положил его туда, куда опускаешь свой зад!
В общем, я стал учиться относиться ко всему с великой осторожностью, но только лишь потому, чтобы не нервничал монах. Расскажу один случай, как раз связанный с трепетным отношением о. Д. Однажды по весне в скит приехал один мирской священник, из Сибирцево, как его звали, к сожалению, не запомнил. Он приехал к о. Д. и привёз ему пакет со сниткой. Снитка – это трава, которая растёт на болотах и ей утолял голод св. прп. Серафим Саровский, когда ушёл из монастыря в пустынь и отшельничал. Отец Д.бережно принял подарок, поцеловал его и радостным дрожащим голосом сказал, при этом толкая меня в плечо (Я уже заметил, когда монах был рад или возбуждён чем-то, он непроизвольно, добавлял физический контакт, например, толкал в плечо или мог сжать мой локоть):
– Максим, это снитка! Мы посадим её у пруда, и она разрастётся!
Он радостно улыбался и голос на самом деле трепетал от искренней радости, я же с равнодушием смотрел на детскую радость монаха, не понимая причину его возбуждения.
Весной на меня было возложено ещё одно послушание, о. Д. доверил мне уборку храма и алтаря. Это послушание я исполнял с радостью. Я, конечно, понимаю, что любое послушание нужно исполнять с радостью, потому что делаешь его во Славу Божию, но, тем не менее, были и такие, которые выполнялись с неохотой. А храм я любил убирать, там была такая умиротворяющая атмосфера, что невольно на ум приходила одна Иисусова молитва, других мыслей не было. И если действительно хотелось почитать молитву и побыть самому с собой наедине, то уборка храма для этого было самое подходящее место. Тишина в тишине, я так называл своё послушание. Потому что в скиту и так стояла тишина, и был свой ритм времени, а в храме это тишина удваивалась, потому что толстые бревенчатые стены и плотные окна глушили даже природную тишину. Не было слышно ни шума ветра, ни щебетания птиц, только запах ладана и комариный писк тишины, появлялось такое ощущение, что время остановилось. Лёгким, как пёрышко, специальным опахалом, я смахивал пыль с образов, потом сливал со всех лампадок масло и насухо вытирал церковную утварь салфетками, чистил коромысла на них, поправлял фитильки и регулировал пламя, чтобы лампада только теплилась, а не горела. Затем приносил мощный пылесос и как можно оперативней, из-за экономии электричества от солнечных батарей, пылесосил ковры, а заодно, целые полчища божьих коровок, потому что в храме их было тысячи. Они почему-то не уснули зимой и непрерывным по-током, как муравьи, лазали по стенам и окнам, наверное, тоже наслаждаясь лучами весеннего солнышка, правда, недолго, потому что мощный пылесос со свистом затягивал их в своё ненасытное жерло. Хотя после уборки я чистил мешок и, надеюсь, что Божии твари не сильно страдали от такого стресса. Это послушание занимало 2,5–3 часа, но порой я затягивал его, наслаждаясь храмовой тишиной, устраивался в стасидии, тянул чётки и учился обретать навыки в чтении Иисусовой.
Я сейчас расскажу один случай, который произошёл в храме после ночной службы, не знаю до сих пор, была ли это случайность, или же монах поступил так намеренно в своих воспитательных целях. А дело было так:
Время было четвёртый час утра, когда мы закончили молитву и собрались расходиться по кельям, я же оставался в храме, чтобы сделать планировку на завтрашний день и ре-шить, какие будут у нас послушания. Это занимало буквально 7–10 минут, а потом я шёл к себе и ложился поспать, так как мы с утра вычитывали свои правила без монаха, и встречались с ним только в 11 дня. Так было и в этот раз. Братья пошли, а о. Давид попросил меня задержаться. Тут нужно заметить о правиле монаха, я был старшим и о. Д. все вопросы по послушаниям, по братьям и по нашим нуждам – всегда обсуждал только со мной. В келью к монаху вхож был только я, и если были какие-либо изменения в нашем графике проживания, то о. Давид говорил об этом мне, а я уже потом доносил остальным. Не знаю зачем, но так он отстроил общение, хотя, наверное, это и правильно, потому что монах по большей части был в одиночестве и молился, а лишние разговоры отвлекали бы его от аскетики. Вот поэтому братья ушли, а я остался в притворе ждать монаха, обычно он сразу выходил, но в этот раз он задержался и начал молиться. Мы молились всегда в правом крыле, и я услышал оттуда, как монах тихо молился и шуршал облачением, делал земные поклоны. Я жду, а его нет, он молится и молится, кладёт поклоны и снова молится. Я устал стоять и присел в притворе на лавочку, не зная, что делать – пойти отвлечь от молитвы я не решился. Уйти? Но он сам сказал, чтобы я его подождал. Возникала какая-то глупая ситуация, но я решил не мешать молитве, а ждать, как он и велел. Я прилег на длинную лавку и, прикрыв глаза, слушал тихое бубнение, а потом незаметно заснул. Проснулся от того, что меня легонько толкают, открыл глаза, вижу о. Давид стоит надо мной и непривычно громким голосом говорит:
– Максим! Прости меня! Я ж забыл про тебя, забыл, что ждёшь меня!
Я поднялся с лавки, уже светло, значит монах промолился всю ночь, а я проспал в храме всё это время, поднялся спросонья, голова ещё тяжёлая, а о. Д. просит прощение с земным поклоном, я тоже бухнулся на колени и поклонился ему, потом мы обнялись и пошли из храма, он в келью, а я искать братьев, чтобы вычитывать утреннее правило и идти на послушание. Вот такой случай был и не знаю, то ли это была случайность, то ли это было какое-то испытание от о. Давида, но Слава Богу за всё!
Уникальный случай произошёл, когда мы сажали саженцы. Вот как это было. Весной, когда земля уже успела про-греться от зимних холодов и на поверхности стала пробиваться зелёная травка, о. Д. решил насадить по всему скиту культурные плодовые деревья, в идеале, чтобы получился в будущем фруктовый сад. Ради этого монах мотался в поисках хороших саженцев, покупал их, какие-то заказывал, ему привозили и у нас начались послушания по озеленению скита. Но просто посадить, наверное, было бы слишком просто! У монаха должно было быть всё как по линейке! Отклонение даже на пять сантиметров сразу же браковалось и приходилось копать заново. Отец Д. – в прошлом военный, видимо привык к дисциплине, порядку и строевой парадной выправке, поэтому будущий сад должен был встать победными рядами, и, наверняка, поэтому, монах проявлял личное участие в разработке проекта. Он, как Чапай, носился с картами, планами скита и высчитывал расстояние между деревьями, где пройдут будущие аллеи и ушёл в эту полезную забаву с головой. Как бывший разведчик он и меня учил военным терминам.
– Максим сходи туда и найди в траве заросшую яму, – говорил, к примеру, монах.
– А где она, отец?
– Иди по азимуту и внимательно смотри перед собой! – отвечал монах, и ради этого он объяснил и показал, как ходят по азимуту и как ориентируются разведчики.
Наверное, у него тоже всплывали свои воспоминания, и он вот так забавлял себя, а заодно и мне не давал расслабляться. При этом в скиту сохранялся тот же молитвенный уклад, но ночные молитвы для меня стали привычными, я уже более-менее выучил порядок, да и вообще стал как-то втягиваться в жизнь монаха отшельника.
И вот однажды под вечер привезли в мешках только что накопанные саженцы, о. Давид их заказывал, ждал и наконец их привезли. Их было приличное количество и посадить сегодня мы бы их не успели, а завтра с утра о. Давид уезжал в епархию. Поэтому он решил всё промерить, где и что сажать, с рулеткой мы оставшуюся часть вечера посвятили разметке, и он мне объяснил, какие саженцы куда сажать. С утра, после правил, мы вышли из храма, и разошлись по своим послушаниям, монах дал перед отъездом ЦУ и уехал. Мы, если честно, вздохнули свободней, потому что, находясь с о. Давидом, постоянно держишь себя наготове к любому непредсказуемому разговору или какой-нибудь внезапной прожарке и от такого постоянного внутреннего напряжения уставала психика. Я думаю, это естественно, потому что любой человек устанет чувствовать на себе чьё-то неусыпное внимание. Но монах уехал, и у нас появилась возможность немного расслабиться. Это конечно не означало, что мы упадём спать или начнём вести себя как-то не адекватно, нет. Просто наши действия стали импровизированными, свободными, а не как хочет о. Давид. Я решил делать, как мне будет удобней, сначала выкопал ямы, примерно около двадцати, затем насобирал и привёз на тачке гравия для дренажа, а потом стал подвозить к каждой ямке чернозём. Я говорил уже, что природная почва в ските была глина. Плотная, как пластилин, с влипшимися в неё крупными голышами, поэтому выкопать двадцать ям было не так легко, сначала киркой и ломиком, потом лопатой, где-то руками вырывал, как из вакуума крупные камни. К трем часам всё было готово и осталось только разложить саженцы возле ям, а потом уже просто, как конвейером, идти втыкать их в ямки, засыпать чернозёмом и полить, вот и всё, Слава Богу. Но тут смотрю, из тайги показался пикап о. Давида, до скита было метров двести, и эта прямая порой давала запасное время, чтобы успеть сделать беглую проверку по послушаниям – всё ли в порядке и предупредить остальных, что едет наш наставник. Сегодня я был спокоен, всё под контролем и всё почти сделано. Отец Давид подъехал, смотрю настроение вроде доброе, улыбается. Вышел из машины и говорит:
– Ну что? Как дела, всё сделал?
Я, если честно, немного растерялся, я что, робот что ли? Он знает, какая тут земля, и что это не так-то легко и быстро делается, но я почти закончил и вместо того, чтобы, ну пусть не похвалить, но хотя бы одобрить, что сделано прилично, монах как-то требовательно спрашивает – ну что, сделал? Короче, мой дух снова возмутился во мне. Но, оказывается, это было ещё только прелюдией к разговору, о. Давид посмотрел вокруг задумчивым взглядом, прищурив свои глаза, а потом говорит:
– Ты знаешь, я думаю это плохое место, нужно пересаживать. Ты ещё не сажал?
– Да когда, отец?! Я что, метеор что ли? Я только всё приготовил к посадке.
– Ну и хорошо, будем копать в другом месте.
Я стою и не пойму, шутит он или нет. У меня на ладонях аж кожа вспухла от лома и лопаты, полдня прокопал, собирал щебень, завёз землю, а он говорит, не в том месте копал!!! В душе мне хотелось его послать куда подальше, повернуться и бежать куда-нибудь, лишь бы выплеснуть бурю чувств и эмоций, которая бушевала во мне. Но вместо этого я тихо спросил с какой-то надеждой в голосе:
– А как же служба? Ведь время на вечерню подходит.
– Ну ты же знаешь, что послушание превыше молитвы и поста, – напомнил о. Давид, а потом спросил: – А ты что, устал что ли? Ну хорошо, давай завтра сделаем.
Но во мне проснулась какая-то злоба на себя, на него, на свою слабость и я думаю: «Ну нет, хрен там, не сдамся!» По-этому упёрся, как баран, и ответил:
– Нет, не устал.
– Ну и хорошо, я сейчас переоденусь, а ты возьми пока рулетку, и начнём.
Вдвоём мы начали снова мерить расстояние, копать ямы, возить щебень и землю, но только в другом месте, потому что о. Давид решил именно так. Я послушался сначала с обидой и злобой, но потом увлёкся, оттаял и послушалось легко, и время летело незаметно. Закончили уже в восьмом часу вечера, я видел, что монах доволен, а во мне бушевала какая-та буря радости и победы. Я спросил:
– Отец, а можно я сегодня пробегусь?
Монах посмотрел на меня вроде серьёзно, но в глазах пряталась улыбка.
– Ну, пробегись, – разрешил он.
Это было первое послабление в спорте с января! Что говорить, я бежал по лесу, и мне хотелось кричать от радости и плакать, и смеяться, все эти чувства просто смешались во мне сразу! Я вспомнил всю обиду и злость на монаха, и мне стало стыдно за это, только сейчас я понял, что он учит бороть себя, свою гордыню. И как хорошо мне было в тот вечер бежать по такой полюбившейся мне тайге. Я добежал до деревни и по-вернул назад, в скит, и вернулся мокрый и запыхавшийся, но с такой внутренней лёгкостью и умиротворением, что в шут-ку сравнивал себя с собакой, с которой сняли поводок, и она никак не может набегаться от радости и ощущения свободы. В тот вечер моя душа просто пела от радости. А после этого случая о. Давид сам стал мне говорить:
– Максим, возьми Алтая, пусть побегает.
Хотя я понимал, что Алтай – это прикрытие, а на самом деле монах сделал мне послабление, и я ему за это был без-мерно благодарен. Кстати, Алтай – это лайка акито, которую подарил о. Д. его друг. И этот Алтай – рослый пятимесячный упитанный кобелёк, с улыбающейся мордой и умны-ми глазами стал моим напарником в беге и каждый вечер с нетерпением ждал меня в своей крытой вольере, чтобы бежать со мной по лесу прыгать и рычать, потому что это для него была веселая игра. Слава Богу за всё!